Жиль де Ре

АлистерКроули

«Жильде Ре»

дляпредставления перед Университетским Поэтическим Обществом

вечеромпонедельника, 3 февраля, 1930г.

Вдалекие времена, когда король Брахмандатта правил в Варанаси, один джентльмен,христианское имя которого было Томас Генри (вы, возможно, слышали о нем – онбыл ни кем иным, как дедом знаменитого Олдоса Хаксли), однажды оказался в весьмазатруднительном положении, схожем с тем, в коем я пребываю сегодня. Егопопросили прочитать лекцию перед группой самых разных людей.

Беспокоилоего вот что: какое предположение следует ему сделать об уровне знаний аудитории?Он принял разумное решение, обратившисьза советом к бывалым и получил ответ: «Выдолжны сделать одно из двух. Можете предположить, что они знают все, либо жечто они не знают ничего».

ТомасГенри подумал и решил, что будет считать, что они ничего не знали. Я думаю, чтоэто попросту показывает как он, должно быть, был плохо воспитан; и объясняет,как случилось, что он стал грязным маленьким атеистом, и как покаялся на своем смертномодре, и умер, богохульствуя.

Жиль ДеРе родился примерно в 1404 году. Он женился на Катрин де Тонар 30 ноября 1420года, таким образом, став богатейшим дворянином Европы. Жил он довольно экстравагантно до тех пор,пока не был арестован Церковью. Он начал алхимические исследования подконтролем Жиля де Силле, священника из Сен-Мало.

Монтегю Саммерс считает, что он пожертвовал около восьмисот детейи приводит цитаты из материалов верховного церковного суда, на которомдоминиканский священник по имени Жан Блоун представлял инквизицию перед городом и епархией Нанта. Самособой, Жиль «признался» и отправился на костер 26 октября 1440 г., оставив свои именияи несметные богатства Матери-Церкви, которая, не теряя времени, присовокупилаих к своему списку материальных благ.

Частьюэтого наследия были личные рукописи Жиля, которые с великой радостью былиприняты в хранилищах Матери-Кладези (MotherLode), где и хранятся по сейдень. К сожалению, библиотека Ватикана недоступна для «простых смертных», и, вероятно,останется таковой до исчезновения самой Матери Церкви, и тогда автор окажетиным заинтересованным лицам всю возможную помощь, чтобы превратить ее впубличную библиотеку.

Нет!Нет! Это было бы крайне невежливо. Я буду предполагать, что вы знаете все о ЖилеДе Ре. И с учетом этого с моей стороны было бы дерзко рассказывать вам что-либоо нем. Так что мы можем считать, что наша лекция подходит к концу и, после обычноговыражения благодарности, перейти непосредственно к обсуждению, которое, ядумаю, должно быть скорее забавным, нежели информативным.

Это,пожалуй, странные слова – однако, достойные всякого приема в университете вродеОксфордского, где, как я понимаю, извечный грех тамошних обитателей – чтение ислушание лекций, но обсуждения вполне могут оказаться забавными, особенно еслипроисходят при помощи тернов и дробовиков, тогда как прочтение лекции – это неболее, чем попытка (обреченная, впрочем, на провал) сообщить знания, которымилектор не обладает. Я уверен, мы все понимаем, что подобные попытки невозможныв принципе.

Нет! Яне пытаюсь наказать вас своим знаменитым Скептицизмом как Инструментом Разума. Ядаже не собираюсь упоминать первую и последнюю лекции, которые я пережил вбезнадежном университете где-то возле Ньюмаркета и которые экземпляр старогокрасного песчаника на кафедре начал, заметив, что политическая экономия – оченьсложная тема для теоретизирования ввиду отсутствия достоверных данных.

Я быникогда не рассказал столь печальную историю вечером понедельника, когда мысльо вторнике уже мрачно сгущается вуголках каждого меланхолического ума. Я бы хотел быть просто дружественным иблагоразумным, хотя, возможно, напрасно ждать от меня игривости. Дело в том,что я нахожусь в очень подавленном состоянии. Мое внимание привлекло это мелкоеслово «знание», о котором мы часто слышим, но редко сталкиваемся.

Я не предполагаюдавить на вас М.С.Н. и показывать, что жизнь и взгляды Жиля де Ре неизбежно определяютсяценой лука в Хайдарабаде. Но мнедумается, что рассматривая исторический вопрос, нам следует предельно осторожноопределить, что мы подразумеваем – в нашей отдельной вселенной или дискурсе –под словом «знание». Могу я задать вопрос? Знает ли кто-либо дату битвыВателлоо?

Пауза. (Кто-то,держу пари, скажет мне: «1815»)

Большоеспасибо. Если быть откровенным, я это и сам знал. Я не нуждался в информации обэтом конкретном факте. Меня лишь интересовало, знает ли кто-либо эту дату. Ячувствовал, что если так, то это создало бы комфортную обстановку. Но так какмы говорим о Ватерлоо, мы можем спросить себя: какова, грубо говоря, степеньдостоверности наших знаний?

Яслышал множество теорий о том, почему Наполеон потерпел поражение. Мне говорили,что он уже страдал от болезни, которая убила его. Мне говорили, что он был превзойден Веллингтономв военном искусстве. Мне говорили, что его армия призывников недоедала ине была надлежащим образом тренирована. Также мне говорили, что битва была выигранабельгийцами.

Однако, все эти версии спорны. Некоторые из них могут быть не такуж и верны. Но у нас почти нет возможности определить причины, насколько, дажеесли документальной базы у нас достаточно для того, чтобы подтвердить любую изних. Кроме того, невозможно проследить следствия любого события, хотя быпотому, что следствий этих несчетное количество и каждое из них в определеннойстепени является важной определяющей причиной.

Рассмотрим достаточно простой вопрос, вроде времени года. Если бы этобыла зима вместо лета, куры бы не откладывали яйца, и Угумон и Ла Эйе-Сен[1] не могли бы прокормить сражающуюсяармию. Но хотя и душеполезно созерцать границы того, что мы не знаем, внекотором роде более удовлетворительно для нашего низшего естества рассмотреть то,что мы знаем, в разумном смысле этого слова.

Бесспорното, что битва при Ватерлоо имела место ибыла выиграна. И также бесспорно, что это была кульминация или, скорее, завершениепоходов, продолжавшихся много лет. Нет также причин сомневаться, что Наполеонродился на Корсике, что он вступил во французскую армию и быстро вознесся квласти, благодаря военному гению и политическим интригам.

Существуетбольшое количество косвенных доказательств, которые подтверждают каждое их этихутверждений. Взятые в целом, они были бы совершенно бесполезны для любой другойгипотезы. Но когда мы рассматриваем характер Наполеона, мы сразу же погружаемсяв массу противоречий. Наверное, никто в истории не был столь обсуждаем, и каждыйписатель высказывал свою, отличную от других, точку зрения. Каждый стремитсяподкрепить свою точку зрения эпизодами, которые мы не можем не признатьподлинными, хотя они и кажутся несовместимыми.

Насколькомы вообще можем истинно утверждать, характер Наполеона, как и характер любого,кто когда-либо жил, был крайне сложным. И писатели в той или иной степениподобным шести индийским мудрецам, рожденным слепыми, которым было нужноописать слона. Духовно укрепившись этими простыми размышлениями, мы можемприменить их плоды к проблеме Жиля де Ре, и спросить себя, что же мыдействительно о нем «знаем», а не просто «слышали».

Мызнаем, что он был джентльменом из хорошей семьи, потому что иначе он не смог бызанимать те должности, которые занимал. Мы знаем, что он был храбрым воином итоварищем Жанны д`Арк. . Мы знаем, что у него была страсть к науке, ибооснование своей репутации он заложил, часто находясь в обществе ученых людей. Наконец,мы знаем, что он был обвинен в тех же преступлениях, что и Жанна д`Арк, теми желюдьми, которые обвиняли её, и что к нему была применена та же мера наказания.

Я недумаю, что пропустил какой-то поддающийся проверке факт. Полагаю, что всеостальное относится к домыслам. Реальная проблема Жиля де Ре, таким образом, относитсяк ним же. Мы рассматриваем человека, который почти во всех отношениях являетсямужским эквивалентом Жанны д`Арк. Они оба вошли в историю. Однако эта историянесколько любопытна. Я до сих пор склонен считать, что «нет такого животного».[2]

Вовремена Шекспира, Жанна д’Арк считалась в Англии символом всего самогомерзкого. Он выставляет её не только колдуньей, но и шарлатанкой и лицемеркой. И,вдобавок ко всему – трусливой, лживой и распутной шлюхой. Я подозреваю, что ониначали оправдывать её после того, как решили, что она была девственницей, тоесть сексуально помешанной, или, по меньшей мере, неполноценной, животной, но,как известно изучающим религию, идея всегда заставляет людей действовать. Вовсяком случае, ее породу впоследствии канонизировали.

ИмяЖиля де Ре, с другой стороны, такое же типичное словосочетание, котороеассоциируется с чудовищными пороками и преступлениями. Настолько, что он даже связываетсясо сказочной фигурой Синей бороды, о котором, даже если он и существовал, мынемного знаем, кроме того, что он наиболее мужским образом реагировал надомашние неурядицы. Минутное отступление; на самом деле, основная мысль.

Каковосамое точное и жестокое обвинение, предъявленное ему? Что он в ходеалхимических и магических экспериментов принес в жертву около 800 детей? Яутверждаю, что, apriori, это звучит крайне неправдоподобно.Жиль де Ре управлял округом, население которого не было слишком велико, и даже в те времена рабства, грязи, болезней, разврата,нищеты и невежества, которые кажутся мистеру Г.К.Честертону единственноидеальным состоянием общества, это должно было быть весьма трудно -осуществлять похищения и убийства людей в таких массовых количествах.

Всякий раз, когда возникают вопросы, связанные с черной магией иличерными мессами, вызыванием дьявола и т.д. и т.п., никогда не следует забывать,что эти виды практик — порождения христианства. Там, где невежественные дикари выполняют свои искупительные обряды,там и только там укрепляется христианство. Но среди огромного множества систем,известных в цивилизованных частях мира, нет и следа такого извращениярелигиозного чувства. Это только кровожадный и пустой Иегова появился на светстоль ужасающим образом.

Такие отравленныеростки могут всходить только на ядовитом болоте страха и стыда, на которомвсякая мысль перегнивает в христианство. Такие образом, нет причин считатьневероятным, что Жиль де Ре (или любая другая личность того времени и места)были причастны к практике черной магии, ибо все они были католиками. ВластьЦеркви в те времена была абсолютной, и даже исследования были ограниченыдеспотичной теологией, которая навязывалась каждому. Мерзость разворачивалась вполную мощь. Но её упадок был быстрым.

Действительно,сто лет спустя все еще было возможно, что королеву раздавят пресвитерианскиепроповедники, но это было уже достаточно предсказумое время, когдагомосексуальным священнослужителям удавалось запугать разве что студентов. Полагаю,это у них семейное. Хотя эти глубокие размышления и наводят на меняипохондрическое помрачение умственных способностей, в конце концов мненеожиданно открылось, что я уже слышал эту историю. И я увидел связь.

Втемные века, когда христианство удерживало неоспоримое господство над темичастями мира, которые были в достаточной мере испорчены, стремление к знаниям –знаниям любого рода – справедливо оценивались людьми у власти как единственноеопасное стремление. Хотя и 300 лет тому назад уметь читать и писать было не такуж по-джентльменски . Не уверен, изменилось ли положение сейчас.

В любомслучае, обучение подобным предметам – большая ошибка в образовании. Грамматика,как мы никогда не должны забывать, проявляется в слове «gramarye»,[3]любимом сэром Вальтером Скоттом, и «гримуар», ритуал черной магии – то естьлюбой письменный документ. Драгоценные крупицы знаний, просочившиеся сквозьхристианство. Это противоречило интересам Церкви, и в те времена было прощеподавлять людей или идеи, нежели сейчас, хотя и сегодня мы можем найтисвященников (по крайней мере, в Оксфорде), которые, по-видимому, не слышали о некоемновом изобретении пресловутого Мага, вдохновленного Дьяволом – Печатном Станке.

Однако,они боялись. Так что те, кто стремился к знаниям, были в лучшем случае подподозрением в ереси. Мне нет необходимости приводить здесь очевидные имена. Но былиопределенные «сообщества» людей, которые передавали старые знания, по большейчасти устно, и которых волей-неволей до определенной степени терпели, ибо дажето малое знание, доступное им, было чрезвычайно ценно.

Лучшийспособ делать доспехи, или строить соборы, или лечить болезни мог позволитьхристианину опередить своих коллег. Таким образом, хотя очевидно, что совестьтребовала максимального уровня наказания сравнимого с наказанием злодеев,евреям и арабам, по крайней мере, было позволено жить. Кроме того, арабы заботилисьоб этом сами.

Ноникто лучше Папы не осознавал, что знание — власть. За все, что он знал, а он,вероятно, осознавал, что знал немного, евреи и арабы могли бы собраться вместеи перевернуть общество. Разве в его архивах не было самого лучшего примераподобной катастрофы?

Существуеточень много замечательных людей, не наделенных количеством мозгов, достаточныххотя бы для того, чтобы вкрутить шуруп, которые постоянно надоедают нам угрозойиудео-большевизма. Но так как большинство из них является римско-католическойпаствой, не знающей, что Рим тайком посмеивается над ними, они полностьюигнорируют то, что могло бы быть (если бы они осознали это) их лучшим аргументом.

Чтостало основной причиной разрушения великой Римской цивилизации? Что сломило духлюдей, непобедимых оружием? Что, как не распространение рабской морали иудейскихкоммунистов того времени? Если вы достанете томик Нового Завета из кармана, вынайдете в четвертой главе Деяний стих тридцать второй: «У множества жеуверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего неназывал своим, но все у них было общее».

Конечно, один из них, и он тоже был евреем, попытался утаить банк,и за это сверхъестественным образом пал мертвым.[4] Ленин и Троцкий несправились бы лучше! Так что, как католики всегда говорят нам, Церковь обладаетмонополией на логику, а Папа утверждал, что все евреи были коммунистами. Любойкто имеет или хочет иметь знание, должно быть, еврей и, следовательно,коммунист и поэтому – ну, Папа тоже верил в готовность, хотя, вероятно, называлее программой разоружения.

Когда люди отправляют в лом линкоры во имя мира на земле и добройволи, это значит, что они нашли их бесполезными и чересчур дорогими, обнаружимнечто подешевле и более смертоносное. Потому курия держала оружие в запасе,чтобы быть уверенной, что стоит сказать слово, и разразится распрекрасныйпогром. Так что это было за слово?

Славныйи тихий крестьянский народ или же трудолюбивых охотников и воинов совсем непростопобудить к беспорядочной резне без веской причины. Для того, чтобы ихзаставить, есть только две вещи, на которых вы можете сыграть – жадность истрах. Движущим мотивом Крестовых походов стала легенда о сказочных богатствахВостока. Мы находим, в действительности, что хорошо организованные армииразбойников, такие как Тамплиеры, вернулись с несчетными богатствами, тогда какчестные и набожные дуралеи погубили себя в процессе.

Но вподавлении всех искренне интересующихся было не так уж разумно играть нажадности. Ведь каждый знал, что даже если евреи имели сокровища, то они хорошо егопрятали, и что они у них была мерзкая особенность иметь протекцию людей,которые были слишком влиятельны для запугиваний и достаточно разумны какбизнесмены, чтобы убить курицу, несущую золотые яйца. Таким образом,единственным остающимся мотивом был страх, и в те века, когда невежество сочеталосьс бесконечной преданностью, придумать страшилку было проще, чем это можетпредставить нынешняя пропаганда.

Я был вВенеции незадолго до войны, когда рядом с Землей пролетала комета Галлея. Ихотя сам Папа окропил комету святой водой, и ex cathedra послал свое особоеблагословление, сказав людям, что она не причинит вреда, венецианцы сбились всраженную паникой толпу на площади Святого Марка, воя и ожидая конца света.

Соответственно,было достаточно легко ассоциировать стремление к знаниям с наиболее отвратительнымипреступлениями, реальными или мнимыми, либо и теми, и другими. Потому мыпостоянно слышим (не как подтвержденный тезис, а как общеизвестноеунаследованное знание), что евреи -колдуны и волшебники.

Инымисловами, они знают кое-что о грамматике. Мы слышали, что они превращаются в кошек илилетучих мышей и сосут кровь у людей. Лично я никогда не исследовал вопрос отом, является ли такое питание приятным. Но — увы! – даже в те идиллическиечестертоновские времена появлялись слабые проблески мерзкого здравого смысла;инстинкт – иногда очаровательно описываемый как «лошадиное чувство»,[5]— идущий из глубокого бессловесного сообщения с Природой (пожалуйста, непоймите слово «сообщение» (communion) вдурном смысле; если бы не Болдуин,[6]я бы и сам стал консерватором) – инстинкт некоторых людей, которые в глубинесердца не особенно верят во все эти домыслы. Было не так-то просто заставить ихвыйти и убить беззащитных людей по одному слову. Их нужно было снабдить чем-тоболее весомым.

Вызаметите, что такого рода аргумент, несомненно, из области «ad captandum» (т.е. «из желания угодить» — прим. перев.). Он появляется из ниоткудадля определенной цели и, как говорят французы, ни с чем не рифмуется. Если бырифмовался, тогда, конечно, сразу был бы разоблачен как бессмыслица. Достаточнотого, что никто не может его опровергнуть, как и никто не может его доказать.

Рассмотримконкретный пример. Приятный молодой человек, захотев однажды (и это оченьправильно) заработать себе на жизнь и не будучи особенно одарен от природыоригинальностью, решил, что смог бы придумать сюжет на основе идеи «Клубасамоубийц». В этом он был, несомненно, прав. Что подтвердил Роберт ЛуисСтивенсон.

Так что он взял историю Стивенсона, перенес ее в Германию, напоролчуши по поводу туза пик, привел статистику самоубийств и сказал, что я былпрезидентом Клуба и меня разыскивает берлинская полиция. Однако, боюсь, будетне так-то просто доказать, что я ответствен за любое самоубийство, произошедшеев Германии.

Но, сдругой стороны, для меня совершенно невозможно опровергнуть это. Так чтотеперь, если вы захотите напасть на кого-то без малейшего страха опровержения,вы знаете, как это обставить. Я забыл упомянуть, что все эти самоубийства былисовершены чрезвычайно прекрасными и даже сладострастными молодыми женщинамивысокого социального положения, и что безнравственный президент шантажировал ихогромными суммами.

Видители, все люди, для которых писал наш дорогой юный джентльмен, сексуальновозбуждаются от образов молодых женщин и упоминаний о больших суммах денег.Ведь у них сразу же разгорается воображение – если бы у них было так многоденег, какими ужасными парнями они могли бы быть.

ВСредние века искусство возбуждения людей не особенно отличалось. Еврей всегдаимел несметные сокровища, нажитые нечестным путем, и, конечно, каждый пенни,выжатый Реджинальдом Фрон де Бефом,[7]ложился на счет еврея. Но было и другое сокровище,которое крестьянин боялся потерять, и это самое дорогое из сокровищ – его дети.

Посколькумаленькие мальчики, слава Богу, имеют привычку искать приключения и полностьюотдаваться этому занятию, что благим образом влияет на их души, крестьяне, самособой, беспокоятся, не случилось ли что-то страшное с маленьким Томми. Оченьхорошо. Все что нам требуется, так это сыграть на этой тревоге. Мы вбиваем емув голову, что маленький Томми (который вернется целым и невредимым, разве чтоперепачканным, через полтора часа) почти наверняка был похищен евреями дляритуального убийства.

Главноеобвинение против Жиля де Ре – это, таким образом, основное обвинение противвсякого христианина, который испытывает тягу к знаниям. Только в его случае онобыло целенаправленным и фантастически преувеличенным из-за того или иногофактора, о котором, как мне кажется, бесполезно строить догадки. Единственное,в чем я уверен, так это в том, что 800 детей – это чересчур. Я не могу дажепредставить, сколько лет должны были занять подобные практики.

Как,думаю, вы уже успели убедиться, я вообще ничего не знаю о моей теме. Но научныйэксперимент в те дни всегда был очень длительной операцией. Им ничего не стоиловыставить неизвестное вещество под лучи солнца или луны на срок около трехмесяцев в надежде, что загадочным образом удачно свершится первая стадия смутнопредставляемой ими операции. И даже если они приносили в жертву по ребенкуежедневно, то для уничтожения 800 детей понадобилось бы около двух с половинойлет.

Крометого, очевидно, что требуется больше пары минут, чтобы похитить ребенка,соблюдая должную секретность. Разве исчезновение, скажем, первых четырехсот не заставилобы родителей тщательнее опекать своих чад? Я думаю, что это как если бымаленький Томми сообщил матери, что видел миллион кошек на стене заднегодворика, но при перекрестном допросе выяснилось бы, в лучших традициях диалога Лотасо Всемогущим Господом, что это был «Том и еще один».

Конечноже, к этому времени для вас стало очевидно, что я был соблазнен еврейскимзолотом, и единственный для меня способ развеять вашу подозрительность – этопривести другой подобный пример, немногим старше ста лет, с которым евреи никакне связаны. Был один придворный поэт — я не совсем уверен, что это за видживотного, — но имя его было Роберт Саути, и он жил, если это можно назватьжизнью, во времена Уильяма Блейка.

Онписал много слов, выстроенных по определенной схеме и связанных рифмой иритмом, навроде гольф-клуба, «набор инструментов, плохо приспособленных длясвоего назначения». Но он, во всяком случае, называл это стихами, и название ихбыло связано с пожилой женщиной из Беркли и тем, кто гнался за ней. Последнимбыл друг мистера Монтегю Саммерса, Дьявол. Что уж она сделала, чтобыудостоиться такой чести, для меня осталось неясным, потому что я позабыл этуужасную вещицу. Но я помню пару строки, потому что сам занимаюсь теми жеделами. У меня есть свечи из жира младенцев и я плясал на оскверненных могилах.Саути был амбициозным человеком.

Он небыл удовлетворен блестящим успехом этого шедевра поэтического искусства. Он тутже сел и написал «другое» предположительно стихотворение, снова о жиремладенцев, оскверненных могилах и Дьяволе, приходящем в должный момент заселянами. Стихотворение это никак несвязано с колдовством. Оно называется «Предостережение хирургу». Я думаю, этолучшее свидетельство в пользу моего тезиса – не уверен, какого именно – котороеможно приобщить к делу.

Для техлюдей, которые верят, что их соседи делают свечи из жира младенцев ираскапывают трупы, чтобы сэкономить на счетах мясника, хирург (то есть человек, ищущий знания, котороеможет облегчить человеческую боль) – это такое же животное, как ведьма или еврей,занимающийся ритуальными убийствами. Это, несомненно, часть табуированногокомплекса, касающегося трупов родственников, вынудила клерикаловсконцентрироваться на одном факте – чтобы выучиться на хирурга, необходимытрупы для вскрытия.

Необходимопомнить, что в те времена больницы не столь процветали, как сейчас, изатруднительно было найти живых людей, которых можно было разрезать и посмотреть,что из этого выйдет. Хирургов, действительно, вообще не понимали, разве что темобразом, на который люди были способны – т.е. как похитетелей тел. Все, чтоследовало за этим, было для них крайне загадочно.

Можнозаметить, что даже Чарльз Диккенс (который тоже может войти в историю зажелание наказать Холмана Ханта и всех людей в мире за рисование непристойныхкартин) во многом принимает этот взгляд на медицину и фармацею в «Пиквике». Думаю,не будет большой ошибкой считать, что и Жиль де Ре во многом пал жертвойтипичной католической логики.

Католическаялогика: дурные желания-фантазии, созданные их подавлением, страхом перед ними иневежеством. Он хотел одарить человечество благом, следовательно, он общался сучеными; следовательно, он убивал маленьких детей. Я думаю, это же ожидает Дж.Б.С.Холдейна.[8]

Поздноделать что-то еще с Ридли[9]и Латимером,[10] но яопределенно уверен, что свечи, которые они зажигали, были из жира младенцев.Бесполезно начинать осквернять Грейвза,[11]потому что его издатели могут оскорбиться таким столкновением. И да помилуетГосподь ваши души!