05.09.2011
0

Поделиться

Вечная София

Анри Корбен

Вечная София

Перевод на англ. и редактура Молли Таби

В 1953 г. La Revue de Culture Europeenne опубликовало очерк Анри Корбена под названием “La Sophia Eternelle”. Предметом очерка была работа К.Г. Юнга “Antwort auf Hiob” (Ответ Иову), Zurich, Rascher Verlag, 1952. Мадам Стелла Корбен, вдова автора, владеющая авторскими права на этот важный очерк, ранее не переводившийся на английский, была так щедра дать разрешение Молли Таби, которая тогда была редактором издания Harvest, опубликовать его в своем журнале. К сожалению, оно было слишком длинным, чтобы опубликовать его полностью, но мы надеемся, что избранные отрывки дадут некоторое представление о глубине и прозорливости этого произведения.

Примечание: Слово “sophianique” лучше всего можно перевести как «относящийся к образу и подобию Софии», частное воплощение некоторого аспекта архетипа женственности; Sapientia или божественная сила женственности, со-вечная и сосуществующая с Богом; мудрость, сокрытая или связанная в материи и, отсюда, Sapientia, Scientia или Philosophia алхимиков. В нижеследующем переводе мы будем использовать слово “sophianic” [в русском переводе будет использоваться слово «софийный» — прим. перев.] Эти определения переводчик обсуждал с Бейни Шортер. Ред.

I

В интервью, данном несколько месяцев назад Мирче Элиаде (см. Combat за вторник, 9 октября 1952 г.), профессор К.Г. Юнг проследил вехи своего долго духовного путешествия, longissima via. Впервые его учение, развившееся в результате многих лет преданного изучения алхимии, было прямо выражено на французском – алхимия больше не рассматривалась как до-химия … но как духовная техника, операции которой действительно реальны, хотя это не простая реальность физики… Сегодня всякое упоминание работ (Юнга) во всей их полноте будет неуместно без переоценки алхимического символизма, если не брать в расчет причины используемого метода и результаты анализа.

Изучая операции китайской и индийской алхимии и используя отличные от юнговских методы, Мирча Элиаде добился схожих результатов; вполне справедливо он видит в этой схожести «поразительное подтверждение гипотезы Юнга», указывающее также, возможно, на символическое значение тех чудесных встреч, местом которых каждое лето последние двадцать лет был «круг Эранос» в Асконе… С каждой сессией здесь вырабатывалось чувство общности между учеными (обычно самым индивидуалистичными людьми на свете), занятых в своих особых областях исследования; одно это уже похоже на чудо Духа… Присутствие Юнга дало возможность для встреч, которые никогда бы не произошли вне такой атмосферы всеобщей интеллектуальной свободы, в которой каждый человек может выражать себя, не заботясь о какой-то бы то ни было официальной догме, стремясь быть подлинным и никем иным, как самим собой.

Только в таких условиях и только такие условия могут принести плодотворные результаты от знакомства с работой Юнга. И именно в этом духе следует читать его работы, чтобы не исказить его прозрения. Ответ Иову обращен к индивидууму, к тому, кто способен размышлять честно, один на один, потому что сама книга — труд подлинной индивидуальности. Monoi pros monos. Это страстное сочинение – исповедь целой жизни, и прозрения, открытые в ней, это именно те прозрения, которые начали открываться в мистерии алхимии, тщательно исследованной как мистерия освобождения души.

Каждый практикующий теософию Якоба Беме знает, что алхимическая мистерия – это мистерия Мудрости или вечной Софии, и что действительное исполнение ее обрядов параллельно рождению homo totus в тайном существе адепта посредством сочетания его земного эго с небесной душой, его Anima coelestis, Девой Софией… Что здесь ново, так это исследование, проливающее свет на глубины и раскрывающее схожую динамику, лежащую в основе различных проявлений архетипа. Это исследование души, встречающей все происходящее и необходимое, когда фигура Софии появляется на горизонте, и того, как душа может осознать индивидуацию, когда она намечена и предвещена этим живым и освобождающим символом.

Общепринято интерпретировать ипостаси неоплатонизма Авиценны с онтологической, а не хронологической точки зрения. Именно в этом смысле феноменология Юнга, в отличие от феноменологии Гегеля, всегда начинает с предыстории души, потому что эта предыстория не заточена в прошлом, а заперта здесь, но всегда неотвратима. Она не закреплена, однажды и навсегда, в хронологическом периоде и передана с наследственностью, но каждый раз «в начале» свидетельствует о себе появлением архетипов. Те, кого привлекает описание фаз «софийной» религии в тех религиозных климатах, что удалены географически, но соседствуют в единстве Души, найдут новые задачи в последней книге Юнга, а также неизменную помощь… От оставшегося без ответа вопроса Иова до возвещения правления Софии, прославленного в неожиданном теологическом смысле папской прокламацией догмы об Успении Девы-Матери – была установлена беспрецедентная феноменология. Эта книга содержит все, что нужно для провокации «скандала» и привлечения осуждения как католической стороны, так и с протестантской.

И это потому что автор одинок, укрепляемый только крепостью своей души. В наши дни такое одиночество весьма необычно и вызывает особое уважение… Многие ли сегодня осмелятся представиться «представителями» самих себя, хотя не представляют ничего, кроме коллективных стандартов, официальных догм и заготовленных мнений? Именно потому что мы наделены присутствием одного этого человека, я хочу призвать всех, кто одинок, поразмышлять над этой книгой и прислушаться к ее посланию… (Такому роду теологии) … не учат ни книги, ни критические исследования исторических текстов, одна лишь темная ночь и страдания души… Это идеальный пример индивидуальной религии, с таким пылом описанной теологом Шлейермахером… Воистину в духе монадизма, вдохновленном Лейбницем, этот великий романтический теолог не мог вообразить себе воплощения без индивидуации … и он пишет: «Тот, кто не мог сконструировать собственную (религиозную форму), если она еще не существовала, не присоединится ни к одной из существующих религий, но будет обязан произвести в себе собственную». (Schleiermacher, Discours sur la Religion, trad. I.J. Rouge, Paris 1944)

Не случайно, что с именем Шлейермахера оказались связаны термины «индивидуация» и «воплощение». Следующие страницы в конечном счете приведут нас к этому сочетанию. Конечно, К.Г. Юнг желает говорить только как психолог, рассматривая лишь психологию. Он настаивает, что он не теолог, даже не философ религии – но говоря «только психолог, ничего кроме психологии» мы ощущаем, что совершаем серьезную несправедливость, ассоциируясь со всеми теми, кто по той или иной причине боятся далеко идущих следствий работ Юнга и решают друг за другом, что это «ничего кроме психологии». Но у нас есть право спросить себя, что эти люди сделали со своей душой, со своей Psyche, если они вообще каким-то образом ею обладают и осмеливаются говорить «ничего, кроме». Почему, как только показывают соответствие психических факторов божественным фигурам, раздаются вопли о кощунстве, как будто все пропало и эти фигуры обесценились? (ср. «Психология и алхимия») …

… Религиозные образы и утверждения не в нашей власти. Это психические события, открывающиеся нам во внутреннем опыте, словно заряженные некоторой нуминозностью, которая считается отделенной от их трансцендентального объекта. Утверждения и образы не ставят под сомнение реальность трансцендентального объекта (что утверждается в обвинении в психологизме); они ее интерпретируют.

Обвинения юнгианцев в психологизме перемежаются с обвинениями в противоположном, обвинениях в неогностической метафизике и возрождении неоплатонических ипостасей. Это противоположные упреки, которые отменяют друг друга, заставляя предположить, что они были высказаны теми, у кого вместо души, подлежащей искуплению, что-то тяжелое и громоздкое, чего они никогда не признают. Если психология – это не просто «ничего, кроме этого», а «все это», как наука, так и сознание души, без которой человек был бы неотличим от природы, тогда ищущий, являющийся не профессиональным психологом, а скорее кем-то вроде философа религии … напрямую заинтересуется исследованиями Юнга, возрождающими изучение символов и символизма…

Ответ Иову звучит как странное напоминание о тех религиозных темах, которыми были заинтересованы около двадцати лет назад несколько юных философов-теологов, ищущих новых прозрений, которые они могли бы счесть своими… Стоит назвать лишь два голоса, это Кьеркегор, «христианский Иов», обративший юных протестантских философов к безрассудно смелому поиску истины посредством субъективности. (Мы имеем в виду группу Hic et Nunc около 1931-1933 гг.: Денис де Ружмон, Альберт-Мария Шмидт, Роланд де Пюри и Рожер Иезекиль, а также автор этого очерка)… А также голос отца Сергия Булгакова, вестника Софии и софийной мысли, который, наряду с Николаем Бердяевым, восстанавливал секреты отвергнутой традиции для тех, кто тем или иным образом был связан с русским православием.

Те, кто слышали этот голос, без сомнения поприветствуют «софийную» книгу К.Г. Юнга, которая по крайней мере для них не будет предметом скандала. Сравнения потребовали бы целой книги. На следующих страницах предполагается, что эта книга – не просто психология, она принадлежит к философии пророчества и может пробудить самые плодотворные размышления в ищущем, который профессиональным образом не только обнаружил себя в связи с религиозными идеями вне христианства, но и решился постичь их ab intra.

II

Теперь мы должны обратиться к главному утверждению в Ответе Иову, к трем величайшим актам божественной драмы, которая началась с истории Иова. Но важно подчеркнуть, как следует предпринять это чтение, чтобы не нарушить тон и намерение книги. Во-первых, следует позабыть разнообразные проверки, устанавливаемые экзегетикой и исторической критикой… (… всегда будут люди, для которых исцеление достижимо только через следование правилам, они находят утешение даже в случае, если пациент умер во время лечения). Далее, по вышеуказанным причинам не следует впадать в искушение обвинить в «психологизме» всякого, ссылающегося на опыт души, объемлющей как «психическое», так и «пневматическое» (пока, конечно, нам не скажут, в каком ином месте человеческого существа этот опыт может произойти, или же, если мы не учитываем душу, будут ли божественные фигуры и теологические суждения иметь хоть какой-то смысл и для кого)… Первичность души – это то, что К.Г. Юнг самым торжественным образом утверждает еще в начале книги.

Существуют физические переживания, события и истины; а есть психические переживания, события и истины. Путаница между ними и неспособность осознать автономию последних – это величайшее бедствие, которое может поразить индивидуальное сознание, или, что еще хуже, всю «духовную» культуру. Было ли так всегда и повсюду, что нечто признается истинным, только если его реальность видима или может быть воспринята как физическая? … Множество сознательных или бессознательных кощунств о непорочном зачатии Христа никогда бы не прозвучали, если бы христиане не пали жертвой такого рода неспособности. (В исламе ведутся древние теологические дебаты о том, следует ли понимать небесное Вознесение Пророка как духовное или вознесение in corpore). Именно поэтому волнующие пассажи, которые Юнг посвящает догме Успения Девы (принятого как буквальная истина, которая как таковая физической не является), не могут быть так легко признаны Церковью, которая на самом деле найдет в них утешение.

Итак, в книге Иова поднят вопрос не о том, как люди Ветхого Завета воспринимали реальность их Бога, и не том, как им был открыт противоречивый образ Бога, эмоционального в своей ярости и в то же время страдающего от нее, признавая, что гнев и зависть пожирают его. Вопрос в том, чтобы понять, как нынешний человек, человек христианской культуры и образования, может столкнуться с божественной Тьмой, раскрытой в книге Иова, и как она на него повлияет. Это можно предпринять только если хорошо понимать, что открытый подход к иррациональному следует приравнивать к подчинению абсурду…

1. Отсутствие Софии … Ранее я говорил о трех великих актах божественной драмы. Если мы примем увеличивающуюся ясность софийного видения как тему, лежащую в их основе, мне кажется, что тройственное Явление отмечает ритм этого развертывания. Первый акт, звучащий взрывами ярости Яхве, характерен отсутствием Софии, которая на этой стадии лишь предзнаменована. Второй акт объявляет о ее возвращении «в здесь и сейчас» сознания и божественный антропоморфизм. Третьим актом будет ее Возвышение.

В первом акте преобладает постоянная и окончательная настойчивость Иова на своем вопросе: «Вот, я ничтожен; что буду я отвечать тебе? Руку мою полагаю на уста мои» (Иов 39:34). Иов знает, что противостоит сверхчеловеческому существу, богу, который не озабочен моральными суждениями и этическими обязательствами. Но он также знает, что впоследствии Бог обнаружит, что попал в такое противоречие с самим собой, что он (Иов) обязательно найдет в Боге поддержку против Бога … Иов знает это, потому что свидетельство тому живет для него в небесах: «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восстановит из праха распадающуюся кожу мою сию» (Иов 19:25). Но этот спасительный защитник, этот мститель, который преобразит саму сущность Яхве, еще не раскрывает своего имени.

Как же выходит из под контроля внутреннее божественное противоречие? Завистливый и раздражительный характер Яхве требует личностных отношений с человеком; в отличие от Зевса, например, он ценит человечество. Но это требует соблюдения условий договора на той и этой стороне, согласно которым человек ведет себя в соответствии с ожиданиями Яхве. Невероятный факт заключается в том, что Яхве разрывает договор. Еще более немыслима причина этого разрыва. Это определенно не беспорочная верность его слуги. Это мысль о сомнении в этой верности, сомнении, от которого его могло спасти всеведение, но которое, тем не менее, является сыном его мысли, и имя его Сатана, «один из его сыновей». И этот сын поразительно легко на него влияет. Почему все это должно разрешиться в пари за счет несчастного и беспомощного человеческого создания? И почему Бог отдает своего верного слугу Духу Зла, позволив себе нарушение по меньшей мере трех заповедей, которые сам же дал на горе Синай, чтобы швырнуть Иова в бездну?

В заключение мы обратимся к иранской традиции об Ахримане как сыне Тьмы, порожденном сомнением Зервана, вечного Времени… Когда Сатана проигрывает пари, Яхве испытывает неясное подозрение, будто нечто угрожает его всемогуществу… Это возможно только потому что Яхве спроецировал на Иова сомневающийся облик, который ему неприятен, а на самом деле принадлежит ему самому (его собственное сомнение в верности), облик, наблюдающий за ним с тревожным критицизмом.

Появился новый фактор: Иов смог познать Яхве: «Я слышал о тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов 42:5-6). Ответ ясный, но все равно двусмысленный. Иов был наивен, возможно, он воображал о союзе с «Благим Богом», но теперь, пораженный ужасом, он видит, что в Яхве нет ничего человеческого, он даже менее, чем человек… Но настаивая на представлении своего дела перед Богом, даже без всякой надежды на успешный исход, (Иов) создал трудность, перед которой сущность Яхве вынуждена проявиться, так что смертный со своим смертным поведением, неведомый даже самому себе, может быть вознесен на небеса, откуда сможет заглянуть «за спину божества».

«Где был ты, когда я полагал основания земли? Скажи, если знаешь» (Иов 38:4). Единственный ответ, который Иов получает – это ответ жесткого демиурга, подавляющего человека своим превосходством… Но если божественная бессознательность означает, что божественное деяние может воздержатся от морального суждения, не может ли это и быть ответом Иову, и должен ли ответ придти откуда-то еще? … Яхве хочет быть любимым, почитаемым и восхваляемым за свою праведность, и ведет себя как природный катаклизм. На истории Иова падает занавес, но поразительный проступок неизбежен в метафизике, и ни у кого нет заготовленной формулы для спасения монотеистического представления о божественности от катастрофы. Драма свершилась на веки вечные. Двойственная природа Яхве проявилась – «Такое откровение, достигает оно человеческого сознания или нет, не остается без последствий».

2. Анамнезис Софии – Занавес падает на безмолвии Иова: «Руку мою полагаю на уста мои. Однажды я говорил, — теперь отвечать не буду» (Иов 39:34-35). И в этом безмолвии повис безответный вопрос. Из бездны этого безмолвия, наполненного угрожающими возможностями, возникает новый голос, словно из безвременного и забытого прошлого. Первое вторжение этого голоса возвещает второй акт божественной драмы, описанной в книге Юнга, поскольку этот голос звучит как голос свидетеля, который уже был призван: «А я знаю, Искупитель мой жив»… Все это связано с судьбой Яхве, как он явлен людям, глубоко в его досознательных глубинах, а также метаморфозами, уготовленными благовещением о Той, чье правление даст ответ Иову: «Идея о Софии или Божественной Мудрости (Sapientia Dei), Духе (Pneuma) женской природы, а именно со-вечная ипостась пред-сущего Творения». Здесь автор собирает и амплифицирует прекраснейшие тексты, составляющие нечто вроде Ветхого Завета софийной религии:

Притчи: «…от века я помазана, от начала, прежде бытия земли… когда полагал основания земли: тогда я была при нем художницей, и была радостью всякий день… и радость моя была с сынами человеческими… кто нашел меня, тот нашел жизнь» (Притчи 8:23, 29-31, 35). Премудрость Соломона предполагает пневматическую природу Софии… друга человеческих существ, посланной Престолом Величия как Святой Дух или психопомп, ведущий к Богу и наделяющий бессмертием. Этот Ветхий Завет будет полон, только если будут воссоединены все многоразличные человеческие осознания вечной и софийной религии, потому что библейская София – это не только греческое влияние. Юнг знает это, и его упоминание индийской Шакти указывает на целое множество (гнозис, манихейство, алхимия и т.д.), из которого его исследования извлекали смысл, достигший высшего выражения в «личности» Софии.

Как так получилось, что в книгах Премудрости Бог, похоже, пытается вспомнить вечную женскую спутницу, которая приносила радость не только ему, но и человечеству? Если было забвение, жесткая необходимость анамнезиса (вспоминание «здесь и сейчас») появляется, когда Иов познает Бога не только слухом, но и собственными глазами. Парадоксальная природа Яхве не может быть разглашена и в то же время остаться скрытой для него самого. «Тот, кто познает Бога, воздействует на него. Провал попытки испортить Иова изменил Яхве…»

Отсутствие Софии проявляется в странном поведении Яхве. Обвинения и неодобрения не направлены на Сатану; в том, как легко Иов попал в его руки, можно увидеть почти попустительство. Сатана тоже немного заинтересован в людях; его вторжения вызывают осложнения и нелепости, которые не были задуманы в изначальном плане Творения; они даже ведут к драконовским мерам (Потоп). Яхве никогда не искал причины этих событий в своем сыне Сатане, лишь в его человеческих жертвах. Для последних его поведение привело к «религии страха», который можно проследить даже в книгах Премудрости, поскольку сказано, что «Страх Божий – начало мудрости», хотя страх никогда не мог бы быть создан Софией. Установление патриархального общества обязано отсутствию и забвению Софии – общество с доминированием мужчин, в котором женщина играет второстепенную роль… подразумевает презрение или забвение всех тех софийных «ценностей» и чувств… Страх и трепет, отсутствие Эроса; Яхве не заботится о людях, лишь о цели, для которой люди лишь его вспомогательные инструменты.

В этом критическом развитии Иов отмечает кульминационную точку… «Поскольку человек чувствует, что предоставлен произвольным прихотям божества, ему нужна София, как противостоящая Яхве, который до сих пор мог противостоять только пустоте человека». И поскольку Иов видел этот лика Бога, люди в последние до-христианские столетия были способны достичь анамнезиса пред-сущей Софии, чье легкое прикосновение компенсирует поведение Яхве и открывает людям единственный светоносный и нежный, благожелательный и праведный аспект их Бога. Появление Софии возвещает совершенно новое будущее. Ее демиургическая активность реализует божественную мысль; она придает форму и материальное устройство, что действительно является прерогативой женского существа. Именно из ее сосуществования, вечного hieros gamos с Яхве были порождены миры. Иов с ужасом созерцал, что в Яхве не было «ничего человеческого». Изменение неизбежно: Бог хочет обновиться в мистерии небесной иерогамии и хочет стать человеком.

Теперь мы в сердце личной экзегезы Юнга. Она достигает высот эмоционального выражения, раскрывая заключенную страсть в душе, для которой жесткая, заготовленная интерпретация, как бы она ни была освящена временем, не создаст непреодолимого препятствия и не остановится перед достижением окончательной и непрестанной истины «один на один». На следующих страницах можно услышать тайные вибрации софийного гимна, приветствующего пришествие вечной Девы; это указывает на новое творение, но не нового мира, а нового Бога.

Бог хочет изменить саму свою сущность. Не новые люди должны быть созданы, а лишь Один, Человеко-Бог. И тогда произойдет великий переворот: второй Адам появится не внезапно и прямо из рук Творца; он будет порожден женщиной-человеком. Не только событием во времени, но по существу превосходство перейдет ко второй Еве… Дева-Мать не только несет imago Dei; как божественна супруга, она воплощает ее прототип Софию… Ее Успение – это прототип телесного воскрешения человека. Как божественная супруга и царица Небесная, она занимает место Софии в Ветхом Завете и в этой архетипической связи она через свою роль и свое существо становится гораздо больше, чем земной агент воплощения.

В софиологии отца Булгакова эти соответствия … можно найти; без сомнения, там они находятся в немного ином и более традиционном контексте… Conceptio immaculata означает status ante lapsum, состояние до Грехопадения и подразумевает, что Та, кто испытывает это состояние, избавляется от общечеловеческого состояния, означающего «райское, плероматическое и божественное существование»; Дева-Мать, так сказать, возносится до положения богини и избавляется от своей человечности. Она не зачнет Ребенка во грехе, как другие матери, потому что этот Ребенок тоже будет Богом, а Бог не может быть зачат во грехе. «И Мать, и Сын на самом деле не человеческие существа, а боги»…

Взяв случай Иова, можно задаться вопросом о реальной мотивации Воплощения как исторического события. Это следует подчеркнуть, так как именно эта мотивация породила в высшей степени курьезный комментарий, что Юнг «психоанализировал Яхве». Если можно феноменологически говорить о «состояниях сознания Яхве», то только потому что он явился и оказался познаваем в сознании или глубинах бессознательного тех, чья вера обнаружила его. Именно здесь эти настроения могут быть схвачены и «анализированы»… Тогда можно, например, заметить, что до появления Софии поведение Яхве проявляется и переживается как низшее, «чисто воспринимающее сознание». Но мы знаем, что в этом случае мышление действует в глубинах, из которых появляется во снах, видениях, откровениях, внезапных изменениях сознания. Эпизод Иова вызвал нечто подобное. Превосходство Иова, обрушенное поражением, возносится до «сознания Яхве»; Создатель отстает от своего создания; он должен его догнать. Милостивое вторжение Софии – это именно осознание этого отставания, и оно может быть осуществлено только если Бог становится человеком (потому мы стремимся к перевороту традиционного понимания Воплощения). Историческое Явление иллюстрирует и историфицирует вечный архетип, судьбу Авеля, а также Бога дохристианских религий, умирающего в расцвете юности. Здесь нас больше не заботит национальный Мессия, только универсальный Спаситель человечества, и в этом смысле дохристианские мифы сходятся к теологии Воплощения…

… Теологии и теологи могут выбрать свой подход; я не думаю, что их вдохновляет более потрясающее видение, чем Юнга (экзегета Воплощения), начиная с истории Иова.

… Юнг ставит нас перед следующей дилеммой: может ли Христос Сегодня быть понят и интерпретирован современным человеком, или его следует предать истории и удовлетвориться интерпретациями, разработанными поколениями теологов, советов и синодов? Иными словами, существует традиционное убеждение, что «гнев Отца» может быть удовлетворен не менее, чем жертвоприношением «сына Божьего». Что же это за Отец, который требует, чтобы его сын был убит, вместо того, чтобы простить несчастных созданий, отданных им же самим в распоряжение сатанинской силе? Но может быть и иная концепция: можно считать работу по примирению не отдачей человеческих долгов Богу, а возмещением божественной несправедливости человеческому существу…

Этот переворот традиционных представлений не имеет ничего общего с рационалистическими возражениями, высказанными в прошлом относительно случая Иова… Юнг может преподать урок теологам, которые намеревались демифологизировать фигуру Христа… «миф – не выдумка»… Что за религия без мифа, когда религия означает как раз средство сообщения с вечным мифом? … Миф может измениться и кристаллизоваться в догму… относительно символизма двух природ, жизни Бога и жизни человека, соединенных в личности Христа, Юнг напоминает нам, что миф свершается внутри человеческого существа; когда люди всецело одержимы архетипом, у них будет мифологическая судьба, как у греческих героев. «То, что жизнь Христа частично является мифом, ни в коей мере не противоречит его позитивной реальности; я могу даже утверждать обратное! потому что мифологический характер жизни выражает именно человеческую и универсальную правильность этой жизни». Но все еще не закончилось. Темная угроза остается выраженной в шестой просьбе Отче Наш: «Не введи нас во искушение»… Работа по спасению должна избавить человека от страха Божьего… Чтобы правила религия любви, нужно устранить рабство в страхе… Так что мы переходим к третьему акту драмы… Апокалипсису Иоанна. Мы продвигаемся к нему через развитие пророческого сознания, от великого видения Иезекииля до книг Еноха.

С этими видениями (появляющимися с шестого по первое столетие до нашей эры) определяется архетип, который будет требовать признания у человеческого сознания… Две главные темы, которые появятся в видениях Иезекииля и Даниила – это «Сын Человеческий» и квартерность, символ архетипической тотальности… снова и снова анализируемые в последних книгах Юнга. Книги Еноха предоставляют плодотворные амплификации (с фигурой Еноха – Метатрона – архангела Михаила). Отождествление между Енохом (Идрисом) и Гермесом в исламе позволяет нам свести вместе результаты, полученные Юнгом относительно Гермеса в алхимии и герметизме.

… Енох – это не просто приемник божественного Откровения; он часть божественной драмы, как если бы он был сыном Божьим… в конце концов Еноха славят angelus interpres титулом «Сына Человеческого»; … он полностью поглощен божественной мистерией, которой был свидетелем, и занимает место на Небесах. Уже имя «Сын Человеческий», данное Иезекиилю, указывает на тот факт, что в Плероме Воплощение и божественная квартерность были прототипами того, что случится не только с Сыном Божьим (предсказанным от века), но и с каждым человеческим существом…

Воистину, то, что случилось с Енохом как с обычным, смертным человеком, может случиться и с другими … мистерия спасения как таковая может произойти в каждом индивидууме, но эта индивидуация воплощения и посредством воплощения может быть только работой Софии.

Но здесь возникает конфликт, как и угроза Антихриста; правление Сатаны не заканчивается с христианством. Действие Параклета, действие такой метафизической важности, менее всего желательно для хорошей организации Церкви, потому что он неподконтрольно. Следовательно, будет провозглашена уникальность Воплощения, а присутствие Святого Духа в человеке не будет одобряться или же будет просто игнорироваться. Каждый, ведомый Святым Духом к «отклонениям» — это «еретик»; его преследование и уничтожение столь же необходимо, как выгодно Сатане… Здесь сокрыто болезненное внутренне противоречие: обещание Святого Духа и невозможность его пришествия. Поскольку пришествие Святого Духа может произойти только в тех условиях, которые может породить только он сам. И до тех пор целостное человеческое существо, представляющее совершенную индивидуацию (в техническом смысле этого слова, используемом Юнгом) остается исключением или актом героизма.

Но обещание было дано, и здесь заканчивается третий акт драмы, начавшийся с Апокалипсиса Иоанна…

3. Возвышение Софии – Развертываются три великих лейтмотива. Первый, ужасающее появление Христа вместе с Ветхим Днями: «…и из уст его выходил острый с обеих сторон меч» (Откр. 1:16). Если Иоанн припадает к его ногам «как мертвый», он определенно сокрушен не любовью, а страхом. Затем следует появление Агнца, равно пугающего своими «семью рогами»; вскрытие шестой печати вызывает космическую катастрофу, «ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?» (Откр. 6:17). Парадокс: мир, который должен быть восстановлен до состояния невинности и любви погружается в огонь и кровь; ни следа христианской кротости, прощения врагам, любви… Наконец, когда вострубил седьмой Ангел, появляется «жена, облеченная в солнце, под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд; … Дракон сей стал перед женой, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца… и восхищено было дитя ее к Богу и престолу Его. А жена убежала в пустныю, где приготовлено было для нее место от Бога» (Откр. 12:1, 4-6). Если поразмыслить над этим видением, оно, кажется, повторяет догму об Успении Девы, как «Ответ Иову».

Это видение … прелюдия к нисхождению Иерусалима, небесной невесты, эквивалента Софии; она имеет космические атрибуты, делающие ее Anima Mundi, изначальным женским Антропосом и мужским Антропосом, Небеса вверху, небеса внизу. Эти символы указывают на мистерию небесной Женщины: она содержит во тьме своего лона солнце «мужского сознания», которое восходит, как ребенок, из ночного моря бессознательного, и как старик возвращается в транссознательное. Это видение – часть и предвестие hieros gamos, плод которого – божественный Ребенок. Оно возвещает союз противоположностей, примирение природы и духа. Божественный ребенок, filius Sapientiae, рожденный Софией в своем небесном браке, также является complexio oppositorum, объединяющий символ, тотальность жизни…

Фигура filius Sapientiae тесно связана с идеей о продолжающемся Воплощении, и через опыт Иоанна в Апокалипсисе, как и через опыт Еноха, эта связь становится все более очевидно… Иоанн был охвачен архетипом божественного Сына; его бессознательная личность почти отождествилась с Христом; он видит, как Бог перерождается в Бессознательном, не отличаясь от Самости Иоанна – поскольку божественный Ребенок символ и того, и другого. Иоанн предвосхищает Якоба Беме и алхимиков… Психологически это иллюстрируется связью между Самостью, которая превосходит сознание, и эго, которое ограничено своим сознанием; это также являет нам совершенного (teleios) человека, того, кто представляет собой и то, и другое, составлен из одного и из другого; здесь очевидны некоторые несомненные аналогии между некоторыми христианскими и индийскими представлениями.

… Что стало с религией любви? Страсть, лежащая в основе Апокалипсиса Иоанна гораздо больше личного негодования, «это сам дух Божий, проходящий сквозь хрупкую человеческую оболочку и снова требующий страх перед непостижимой божественностью».

Наш мир прошел через многие чудовищные испытания, чтобы люди воздержались от жгучего вопроса: можно ли все это увязать с «Благим Богом»? Утерли ли традиционные ответы хоть одну слезу? Они ли сегодня «ответ Иову»? Разве добрые друзья и утешители Иова не ответственны за то, что он стал агностиком? … Парадоксальные противоречия в сущности божества разрывают людей и книгу неразрешимыми конфликтами. Здесь, как психотерапевт, Юнг говорит на основании своего длительного опыта в лечении душ. Даже без этого опыта он предполагает, что мы узнаем о божественном разрывании человеческого сознания через выдающиеся свидетельства, оставленные алхимиками.

… Герметическая философия называет своего Ребенка или «камнем» или гомункулусом, filius Sapientiae, filius Solis et lunae, homo altus, это мы читаем и в Откровении о сыне Женщины, облеченной в солнце, что служит парафразом рождения Христа-Ребенка. Как мы знаем, удивительным открытием Юнга было наблюдение поразительного повторения этого мотива в сновидениях современных людей, ничего не знающих об алхимии, «словно алхимики предвидели проблемы, которые в будущем вызовет Откровение»…

Filius Sapientiae – тот, через кого Святой Дух приносит божественный антропоморфизм, Бога любви в человека кротости. Он порожден «неведомым отцом» и Софией-Sapientia. Чтобы это произошло, необходимы «христианские добродетели», но их недостаточно, эта проблема не только моральная, необходима Мудрость, мудрость, которую искал Иов и которая, вплоть до ее анамнезиса, оставалась скрытой для Яхве…

… Последняя софийная иерогамия в Откровении и Успение Девы, то есть, Вознесение Марии-Софии гарантирует божественное Воплощение, не в смысле повторения рождения Бога, но в смысле Воплощения, начатого Христом и продолжающегося в человеческом создании…

… Без сомнения, это рождение вечно, оно в плероме; но рождение во времени может произойти только если оно воспринято и признано человеком. Историчность Явления – его психическая реальность, и отношения времени с вечностью… Поэтому Юнг считал, что 1950 год отмечает важнейшее событие со времен Реформации. Рождение Filius Sapientiae, божественное Воплощение, продолжающееся в человеческом существе, означает, что в сознании этого существа божественное полностью уничтожило свою темную и гневную сторону; это означает, что Тьма по крайней мере приняла Свет, который победил ее… Бог рождается в человеке, а человек в Боге как Filius Sapientiae, сын Софии. Это не только Анамнезис Софии, как в Ветхом Завете, но и ее правление и вознесение в ее трудах посредничества, и она есть «заступница и свидетельница Небесная», и вот это и есть ответ Иову…

… Если божественное действует на нас, мы можем наблюдать его только через Психе. Но есть ли возможность определить, идет ли это действие от Бога или из глубин Бессознательного? … Ответ может быть только экспериментальным в той мере, в какой будущее рождение божественного Ребенка в человеке … воспринимается как метафизическое Явление или процесс, который, прежде всего, составляет процесс индивидуации.

Это центральная и фундаментальная концепция в психологии и терапии Юнга. Расцвет процесса к полному сознанию требует конфронтации последнего с Бессознательным и достижения равновесия между двумя противоположностями. Но это нельзя понять логически, только через символ допустим иррациональный союз противоположностей… Основные символы процесса индивидуации раскрывают Самость, тотальность человеческого существа, составленную из того, что он осознает и содержаний Не-сознания, превосходящих сознание. Самость – это teleios anthropos, совершенный человек (хорошо известный во всяком мистическом гнозисе), символы которого – божественный Ребенок, Filius Sapientiae, Filius Solis et Lunae… Точнее сказать, образ Бога совпадает не просто с Бессознательным, «но с одним из его отдельных содержаний, а именно с архетипом Самости».

… Я бы хотел добавить кое-что еще: тот, кто реализовал индивидуацию и осознал … свой образ и идею божественного, в конце концов осознает истину тех простых слов, которые часто произносят так легко: мой Бог… Наконец, и не думайте, будто идея божественного Воплощения в эмпирическом человеке посредством inhabitatio Святого Духа оправдает какую бы то ни было hybris… Юнг знает это и заключает этическим следствием «жала в плоти»… «Можно сказать, что даже просветленный человек остается тем, кто он есть, и никогда больше, чем его ограниченное эго перед Тем, кто обитает внутри него, форма которого не знает границ, кто объемлет его со всех сторон, непостижимый, как бездны земные и безграничный, как небо».

III

В начале я упомянул Кьеркегора, отца Булгакова и науку о религии в целом. Для развития этих тем на сравнительной основе потребовалась бы целая книга. Здесь я дам лишь краткий очерк.

1. Кьеркегор, «христианский Иов» — Болезненный эпизод в жизни Кьеркегора – помолвка с Региной Ольсен – привел его к открытию собственного архетипа судьбы Иова – эпизод, который ни в малейшей степени не напоминает о Софии. Вкратце, он не приносит «ответ Иову», а лишь подражает ему, переигрывает тот же шаблон; он выполняет повторение, когда герой помещается в изначальную ситуацию. Но вернуться в изначальную ситуацию … значит добровольно потерять то, что наличествовало, чтобы найти это в состоянии чисто потенциальном и овладеть этим как памятью; такой род памяти не вспоминает прошлое, а вводит вечность во время. Я думаю, можно многому научиться из контраста между идеей повторения и процессом индивидуации. Кьеркегор произносит бросающее вызов утверждение: «Христианство существует, потому что существует ненависть между Богом и людьми». Но может ли путь к утраченному раю любви быть найден снова, если переход от чувственного к духовного полностью уничтожен? Если лестница Иакова навеки разрушена? Здесь необходимо перевернуть философский порядок, согласно которому действие рождается из возможного in potentia. Утраченный рай больше не in potentia. Потенциальный рай будет рожден (или перерожден) из действия, из испытания инициатической веры, которое позволит божественному Воплощению развиться в индивидуацию в человеческом создании … перерожденном как filius Sapientiae. «Если бы у меня была вера», — сказал Кьеркегор, — «я бы остался в Региной».

2. Софиология – С другой стороны, между софиологией отца Булгакова и тем, что можно назвать софиологией Юнга, существуют гармоничные отношения. Конечно, различия есть… Идеи русского православного теолога развивались внутри традиционной христианской догмы, тогда как идеи Юнга развертываются с полной конфессиональной свободой. Софиология – это интерпретация мира, теологическое Weltanschauung внутри самого христианства … Она стала единым потоком… внутри православной церкви… представленная, тем не менее, долгой традицией (от Соловьева до отца Флоренского). Тот путь, которым в ней ставятся проблемы отношений между Богом и миром, между Богом и человеком, и ее сходство с идеями Мейстера Экхарта, Беме, Шеллинга и Баадера, без сомнения делают ее наиболее способной понять софиологическое послание Юнга среди всех современных христианских теологических школ.

Софиология началась с противостояния между Аристотелевой концепцией субстанции (ousia), используемой греческими Отцами для интерпретации ипостасей, имманентных божественной Троице, и Образами откровения Библии (особенно книг Премудрости), фигур Sophia, Мудрости, Doxa, Слава (Шехина). Эти Образы, как иногда их определяла экзегетика, не могут быть сведены до божественных атрибутов, свойств или качеств. С другой стороны, если они отличаются от божественной сущности, эта ousia ни что иное, как метафизическая схема, абстрактная и пустая. Все попытки, направленные на то, чтобы показать, что божественное в Боге – это то, что составляет божественную Sophia (или Doxa), и что, в то же время, София и есть божественная ousia, locus Triadis. Потому сама она не ипостась, а сила ипостазирования в данной ипостаси, а также ее жизнь. Потому это на самом деле не квартерность (символ, привлекший такое внимание Юнга). И в то же время это опасность тетрады, заменяющей Триаду, что и привело к поспешному обвинению в «ереси».

… Мистерия вечной Софии как божественной ousia – это откровение «Отца» в диаде Логоса и Святого Духа, и как таковая эта диада составляет богочеловечество… Посредством этой «софийности» мир стал зеркалом божественного мира, creaturely Sophia – Превзойти дуальность божественной Софии (вечной формы и тварной формы) значит обожествить тварное, наделить его божественной жизнью… это и есть процесс обожения человечества.

Этот процесс позволяет нам увидеть, как софиология устанавливает архетипические отношения между Воплощением и Пятидесятницей, таким образом проливая новый свет на связь между Образами Святого Духа, София и Девы-Матери. Отец Булгаков верно призывает скорее к церковной литургической осознанности, нежели ее догматической осознанности (важный психологический пункт). Литургия и иконографическая традиция православной церкви свидетельствует об отождествлении в религиозном сознании Софии и Матери Божьей. Христос, рожденный от Девы, не просто изолированное событие во времени; это событие, устанавливающее вечную связь между Матерью и Сыном, так что икона, изображающая Деву с божественным Младенцем на самом деле образ богочеловечества… Дева-Мать – это женский аналог человечества Христа, и поэтому иконы Матери Божьей с ее Младенцем (София и filius Sapientiae) – это выражение Воплощения, или богочеловечества.

… Отец Булгаков был признанным экзегетом иконографии русской православной церкви, что свидетельствует о софиологическом аспекте культа Матери Божьей (Новгородская икона, где Мудрость изображена как огненный Ангел с Девой справа и св. Иоанном Крестителем слева. Некоторые очень интересные иконы Софии воспроизведены в книге Alexis van der Mensbrugghe, «From Dyad to Triad, a Plea for duality against dualism and an Essay towards the Synthesis of Orthodoxy», London, 1935). Святилища Sancta Sophia, которые в Византийской империи носили христологический смысл, в России относятся к Марии-Софии. Наконец, литургия, соединяя особое служение Софии со служением Успения, является еще одним отзвуком того, что мы могли бы назвать третьим актом «Ответа Иову»…

3. Рейская скала – Софионическая идея и направляющие принципы софиологии могут дать некоторые драгоценные прозрения в герменевтику религиозного феномена, который до сих пор не обращал внимания на появление архетипа Софии. Эти страницы были написаны на земле Ирана, на плато Тегерана, на южном горизонте которого вырисовывается скалистый хребет Рея. Скала Рея возвышается как символ и являет саму сущность священного географического пространства. Упомянутый в Авесте как Рагха, этот город был местом небольшого зороастрийского жреческого государства. Кроме того, именно в Рей архангел Рафаэль «пришел» с вестью юному Товиту. На персидском этот город назывался Рай, и здесь расположен священный шиитский источник. Эти три тема содержат самые ценные идеи мирской иранской мысли и развертывание ее трагедии.

Проблемой, с которой «Ответ Иову» должен был столкнуться, была темная, теневая сторона божества… Как мы знаем, с точки зрения Юнга попытка избегать задавания вопросов, которые потрясут всю концепцию a priori Summum Bonum, привела к отождествлению Зла с privatio, несущим, выражаясь практически, уничтожила его реальность… Манихейство боялись, но за столетия его фундаментальный смысл был искажен (потому что идею о противостоящей силе Тьмы спутали с идеей «второго Бога»). Тому же искажению неоднократно подвергся иранский маздеизм. Важно отметить, что Юнг, свободно отталкивающийся от ограничений аргументов, накопленных за столетия теологией и апологетикой, чтобы свести реальность Зла к privatio Boni, вынужден был противостоять этой проблеме с ясностью, предполагающей маздейскую космогонию.

… В «Ответе Иову» присутствует точное указание на иранский миф о Зерване, вечном Времени «как личности», который своей мыслью порождает Сына Света, Ормазда, а своим сомнением сына Тьмы, Ахримана. До некоторой степени было бы верно сказать, что божественная драма «Ответа Иову» разыгрывается на зерванистском фоне. Так же верно, что зерванизм может существовать только как реакция против сурового зороастрийского маздеизма, требующего бескомпромиссного выбора между Началом Света и Противником. Но как раз потому что зороастрийский маздеизм радикально чужд тонкому метафизическому различению, позволяющему существовать концепции privatio Boni, возможно, его мировоззрение может предложить некоторые отвергнутые средства, чтобы помочь в размышлении над проблемой, с которой наше время столкнулось с такой болезненной остротой.

… Борьба против Ахримана – это не оправдание существования земных созданий; это условие их существования в материальном мире, который, в настоящей космической эре, стал жертвой противостоящей силы Ахримана. Эта борьба не оправдание Fravartis, или божественных архетипов, но причина их нынешних земных воплощений. Сам по себе этот мир не мир Тьмы; это место борьбы, но он ей не подчинен. Тьма ни отождествлена с человеком, ни перенесена на Ормазда. Конечно, Бог Света с его красотой, добротой и кротостью не Всемогущ, и всякая теодицея, не обходящаяся без концепции Всемогущества полностью упускает проблему и ситуацию, с которой столкнулся зороастрийский маздеизм.

Со времени нападения и вторжения противостоящей силы Ахримана отношения между Ормаздом и созданиями света, которых он породил, были больше, чем отношения между Творцом и Творением, это были отношения братьев по оружию. Ему нужна их помощь. Fravartis (farvahas, ferouer), небесные архетипы или «ангелы-хранители» всех небесных и земных созданий, добровольно спустились в этот омраченный мир, чтобы принять на себя эту задачу. Ормазд внушает не страх, а рыцарскую преданность. Страдание, поражающее людей – не испытание и не наказание, которыми Бог поражает человека, его помощника и часть самого себя; это страдание вызвано их общим врагом, и страдание человека – это то же страдание, которые Бог Света сам испытывает под ударами их врага. Они должны преодолеть его вместе. Поскольку Ахриман не является ни аспектом Ормазда, ни privatio Boni, вопрос о его интеграции в Творение не ставится. Он противостоит Творению, и его присутствие – это дезинтеграция. Диадическая структура сочетает творения Света, а не Света и Тьмы.

Именно на эту диадическую структуру указывает идея Fravarti, и на это напоминает нам символ Рейской скалы. Архангел Рафаэль и его отношения с юным Товитом идеально соответствуют иранской идее Fravarti и роли, которую она играет… Кроме того, через Fravarti просачиваются и иные фигуры маздейской ангелологии, а именно Daina, появляющаяся как маздейская София. А через нее обретают смысл и все женские фигуры маздейской ангелологии, включая эсхатологическую фигуру Девы, Матери грядущего Спасителя, Саошьянта, происходящего от расы Заратустры, того, кто будет назван Omnivictrix (Vispa-Taurvairi).

Размышляя об этой длинной процессии Образов, я упомянул трагедию в иранской мысли и сознании. Персия стала мусульманской в первые столетия после крушения власти Сасанидов (VII в.) – Давайте выдвинем гипотезу, что софийное сознание неожиданно обратилось и стало жертвой Яхве Иова; эта идея еще не была должны образом сформулирована в сознании. И, однако, всегда было нечто вроде иранского голоса, дающего «Ответ Иову». Этот ответ содержался в набожности, которая приняла форму шиитского ислама – Не только Святые Имамы образуют цепь спасительных опосредующих существ, но в особенности Фатима, дочь Пророка и Мать Святых Имамов, принимает роль, делающую ее новым проявлением Софии – не только для народной веры, но и для теософических спекуляций шиизма, в особенности исмаилитского шиизма.

… Во французском нет слов, эквивалентных таким словам, как homo, anhropos, Mensch, описывающих в одно и то же время и мужчину, и женщину. Но нас здесь заботит идея их взаимоотношений: находит ли женское «состояние метафизического совершенства» только в мужском, как того желают мужские и патриархальные цивилизации? Или же мы говорим о дуальной тотальности, в которой врожденная энергия, жизненная связность и продолжительность воспринимаются находящими свой источник в женском?…

… Если можно сказать, что Бог, ставшие людьми и страдавшие, были рождены в матриархальных обществах, то так же можно сказать, что женское жречество до-эллинистических народов и мистериальных религий больше не существует… То, что было названо «феминизмом» в нашем современном обществе, занимается ни чем иным, как признанием преимущества и приоритета мужских ценностей, доходя в этом до карикатуры. Это полностью противоположно то, что интересует нас, мир, где социализация и специализация не будут выкорчевывать из индивидуума душу и его спонтанное восприятие жизни вещей и религиозной красоты живых созданий; мир, где любовь будет предшествовать всякому знанию и где ощущение смерти будет лишь ностальгическим стремлением к воскрешению…

Тегеран, декабрь 1952 г.

Пер. Sedric