Дарел Шарп
Типы личности
Глава 1
Введение в юнговскую типологию
Человеческий опыт или отдельное переживание, которые каждый человек осуществляет своим специфическим образом, отличным от других, издавна являлись основой и предпосылкой для многочисленных систем типологии. С ранних времен культурной истории делались попытки категоризировать индивидуальные установки и поведенческие образцы (паттерны), для того, чтобы объяснить само различие между людьми.
Наиболее древняя известная нам система типологии — это система, разработанная восточными астрологами. Они классифицировали характер в терминах четырех тригонов (треугольников), соответствующих четырем элементам — воде, воздуху, земле и огню. Например, воздушный тригон в гороскопе состоит из трех воздушных знаков Зодиака, — Водолея, Близнецов, Весов; огненный тригон состоит из Овна, Льва и Стрельца. Согласно этому стародавнему воззрению, тот, кто родился под этими знаками несет в себе их воздушную или огненную стихию и имеет соответствующий темперамент и судьбу; аналогичная картина имеет место для водного и земного знаков. Эта система в модифицированной форме дожила в астрологии до наших дней.
С этой древней космологической схемой близко соседствует физиологическая типология греческой медицины, согласно которой индивиды были расклассифицированы как флегматики, сангвиники, холерики и меланхолики; она основывалась на определениях секреций тела (флегма, кровь, желтая желчь и черная желчь). Эти описания все еще находятся в общем языковом обиходе, хотя медицински они уже давно вытеснились другими более современными терминами.
Собственно, юнговская типологическая модель выпестовалась из широкого исторического обозрения (обзора, изучения, просмотра, проверки) типологических вопросов в литературе, мифологии, эстетике, философии и психопатологии. В предисловии к одной из наиболее известных книг Карла Густава Юнга Психологические типы, представляющей глубокое научное исследование, автор пишет:
Эта книга — плод более двадцатилетней работы в области практической психологии. Она вырастала в моем сознании постепенно, обретая форму из многочисленных впечатлений и психиатрических наблюдений при лечении нервных болезней, из взаимодействия с людьми — мужчинами и женщинами — всех социальных уровней, из моих собственных отношений с друзьями и, так называемыми, недругами, и, в конце концов, из критического осмысления моих собственных психологических особенностей.
Базовая модель
В то время как более ранние классификации строились на основе наблюдений за темпераментом или эмоциональными поведенческими образцами, модель Юнга связана с движением психической энергии и воплощена в определенном специфическом направлении, на котором тот или иной человек более привычно или предпочтительно ориентируется в мире.
С этой точки зрения Юнг выделил восемь типологических групп: две личностных установки — интроверсию и экстраверсию — и четыре функции или типа ориентации — мышление, ощущение, интуицию и чувство — каждая из которых может действовать либо интровертным, либо экстравертным образом.
Получившиеся восемь вариаций мы разберем в последующих главах, с подробным описанием того, как каждая из функций действует в комбинации с экстравертной или интровертной установок. А здесь мы займемся кратким пояснением тех терминов, которыми пользовался Юнг. Хотя экстраверсия и интроверсия сделались, буквально, домашними понятиями, их значение часто понимается неправильно; что касается четырех функций, то они известны не столь широко, соответственно, понимаются значительно хуже.
Интроверсия и экстраверсия являются психологическими способами адаптации. В интроверсии движение энергии осуществляется по направлению к внутреннему миру. В экстраверсии интерес направлен во внешний мир. В одном случае, сам субъект (внутренняя реальность), а в другом, сам объект (предметы или другие люди, внешняя реальность) оказываются изначально более важными.
Интроверсия, пишет Юнг, «в норме характеризуется колеблющейся, рефлективной, застенчивой, стремящейся к уединению натурой, которая сохраняет себя для самой себя, склонна удаляться от объектов и всегда пребывать в несколько оборонительной позиции».
Соответственно, Экстраверсия — «нормально характеризуется подвижной, чистосердечной, сговорчивой, уживчивой натурой, легко приспосабливающейся к данной ситуации; такая натура быстро образует связи и привязанности и отбрасывает в сторону любые возможные дурные опасения и предчувствия, и часто в незнакомой ситуации предпринимает рискованные начинания с беззаботной уверенностью».
В экстравертной установке внешние факторы являются преобладающей движущей силой для суждений, чувственных восприятий, аффектов и действий. Это остро контрастирует с психологической природой интроверсии, где внутренние или субъективные факторы оказываются ведущей мотивацией.
Экстраверты любят путешествовать, встречать новых людей, видеть новые места. Они типичные искатели приключений, их жизнь напоминает вечеринку, открытую и дружественную. Интроверт, по сути, консервативен, предпочитает привычную домашнюю обстановку, близкие отношения только с ограниченным числом друзей. Для экстраверта интроверт — косный отсталый человек, тот, кто портит удовольствие другим, скучный и предсказуемый. Со своей стороны интроверт, стремящийся быть более самодостаточным, чем экстраверт, считает последнего капризным взбалмошным, поверхностным бездельником, неприкаянным жуиром.
На практике продемонстрировать экстравертную и интравертную установки, как таковые, невозможно; в изолированном виде они не существуют. К какому типу принадлежит тот или иной человек становится более очевидным и ясным только в связи с одной из четырех функций, каждая из которых имеет свою собственную область компетентности (существования, действия).
Функция мышления относится к процессу когнитивной познавательной мысли, ощущение есть восприятие с помощью органов чувств, чувство есть функция субъективного суждения или оценки, а интуиция относится к восприятию с помощью бессознательного (т. е., чувствительностью к бессознательным содержаниям).
Базовая модель Юнга, включая взаимоотношения между четырьмя функциями, составляет кватерность, как показано на диаграмме, (см.) Мышление на ней изображено — что можно оспорить — наверху; по сути, любая из функций может быть помещена наверху; соответственно ей, наиболее для него характерной, тот или иной человек и ориентируется в мире. Относительная позиция других функций, однако,— тех, которые по бокам и внизу — определяется функцией, расположенной наверху. В последующем изложении, причина такого рода дистрибуции, составляющей специфику индивидуального функционирования, станет более ясной.
Кратко: ощущающая функция устанавливает то, что нечто существует, мышление говорит нам, что такое это нечто существующее, чувство сообщает, что чего стоит, а через интуицию мы получаем смысл того, что с этим может быть сделано (сами возможности). Любая функция, сама по себе, еще не является достаточной для упорядочивания нашего опыта относительно нас самих или окружающего нас мира; для этого, для ясного понимания, пишет Юнг, требуются все четыре:
Для полной ориентации все четыре функции должны внести одинаковый вклад: мышление обязано облегчить опознание и осмысление, чувство расскажет нам о том, в какой степени те или иные вещи оказываются важными или неважными для нас, ощущение сообщает о конкретной реальности посредством зрения, слуха, вкуса и т. д., а интуиция делает нас способными к предугадыванию скрытых возможностей, гнездящихся в подоплеке явлений, на их заднем плане, поскольку последние также принадлежат целостной картине данной ситуации.*
Идеальным было бы иметь сознательный доступ к той самой функции или функциям, которые требуются или оказываются соответствующими определенным специфическим обстоятельствам, но на практике эти четыре функции получаются представленными субъекту не в равной степени осознанной доступности — то есть, они не являются развитыми одинаковым образом или не дифференцированы у любого индивида одинаково хорошо. Неизменно и неизбежно та или иная функция оказывается более развитой; Юнг назвал ее первичной или ведущей, доминирующей, в то время, как остальные остаются подчиненными и относительно или сравнительно менее дифференцированными.
Термин «ведущая» и «подчиненная» в этом контексте не носит оценочного характера, не составляет суждения «лучше» или «хуже». Ни одна из функций не может быть лучше, нежели любая другая. Ведущая функция выступает в том смысле, что у какого-либо человека она используется с наибольшей вероятностью; аналогичным образом, подчиненная вовсе не означает какой-либо патологии, а попросту не используется (или, по крайней мере, используется гораздо меньше по сравнению с функцией «излюбленной»).
Что же происходит с теми функциями, которые в сознательной повседневной жизни, как правило, не применяются и поэтому не развиваются, остаются неразвитыми?
Они пребывают в более или менее примитивном и инфантильном состоянии, зачастую осознаются лишь наполовину или даже и вовсе не осознаются. Относительно неразвитые функции составляют некую специфическую неполноценность, характеризующую любой тип и являющуюся интегральной (составляющей) частью его целостного характера. Односторонний акцент на мышление всегда сопровождается неполноценным чувством, а дифференцированное развитое ощущение вредит интуиции и наоборот.*
Типологически многие люди представляют как бы суповую кастрюлю. Они действуют интровертным или экстравертным образом в зависимости от своей склонности, погоды или состояния ума; они думают, чувствуют, ощущают или интуируют более или менее случайным путем, используя ту или иную функцию не хуже и не лучше, нежели другую. При этом они совершенно не задумываются об их важности или значимости для себя.
Такие люди могут на первый взгляд казаться хорошо оснащенными и подготовленными со всех сторон. Однако, вышеназванные характеристики типичны для бессознательного, в то время, как сознание уже включает определенные различия, сказывающиеся на том, как действует тот или иной человек. «Равномерность и единообразие сознательного или равномерность и единообразие бессознательного состояния функций — замечает Юнг, — есть признак первобытного склада ума».
Рациональные и иррациональные функции
В зависимости от характера ведущей функции Юнг различал два класса типов: рациональные и иррациональные. К первым принадлежат мыслящий и чувствующий типы; ко вторым — интуитивный и ощущающий.
Мышление, как функция логического различения, с очевидностью, рационально. Также и чувство, как способ информировать нас о ценности тех или иных вещей, вполне может быть различительной, а стало быть, рациональной функцией, как и мышление. Таким образом, мышление и чувство относятся к разряду рациональных функций, поскольку оба базируются на рефлективном линейном процессе, образующем отдельное суждение.
Ощущение и интуицию Юнг назвал функциями иррациональными (постигающими, воспринимающими). Каждая есть просто тот или иной способ что-то воспринять — ощущение схватывает, сообщает человеку, что нечто есть во внешнем для него мире, интуиция постигает (или, можно сказать, «подхватывает, подбирает») то, что находится в мире внутреннем.
Сам термин «иррациональный» применительно к функциям ощущения и интуиции не означает чего-то неразумного или неблагоразумного, он подразумевает нечто выходящее за рамки рассудочного, лежащего в узких пределах здравого смысла. Физическое восприятие чего-то, что не зависит ни от какой логики — нечто просто есть. Ощущения не говорят что это, но свидетельствуют, что это нечто присутствует. Сходным образом интуиция существует сама по себе; она представлена в разуме, вне зависимости от рассудка или процесса рационального мышления. Юнг комментирует:
Лишь просто потому что [иррациональные типы] подчиняют суждение восприятию, было бы совершенно неправильным считать их «неблагоразумными». Гораздо более правильным было бы сказать, что они являются в высшей степени эмпирическими. Иррациональные типы основываются исключительно на переживании — настолько исключительно, что, как правило, их суждения никак не могут поспеть за их переживаниями.
Особенно важно различать между чувством, как психологической функцией, и общеупотребительным бытовым значением этого слова у большинства людей. Юнг указывал на возможную путаницу в этом вопросе: мы говорим о чувстве счастья, печали, раздражения, сожаления и так далее; у нас есть чувство меняющейся погоды или падения биржевого рынка; мы чувствуем, что шелк более гладкий, чем простой холст, нечто «чувствуется неправильным» и так далее. Ясно, что мы используем само слово «чувство» весьма вольно, так как в каком-то отдельном контексте это может обозначать ощущение, восприятие, мысли, интуицию или какую-то эмоциональную реакцию.
Здесь это вопрос терминологический, вопрос ясности предлагаемых определений. Мы можем измерять температуру в градусах по Фаренгейту, по Цельсию или Реомюру, расстояние в милях или километрах, вес в унциях или граммах, массу в чашах, бушелях или фунтах, и всякое другое, — главное обозначить, какую систему измерения мы используем. В юнговской модели термин «чувство» весьма строго информирует субъекта о ценности вещей. Оно, чувство, говорит нам, что тот или иной предмет стоит для нас, какую ценность он представляет. В этом смысле данная функция рациональна — ибо, по свидетельству опыта, ценности, в общем, устанавливаются по законам разума точно так же, как и понятия. К тому же, чувство не окрашенное эмоцией, может оставаться вполне холодным или нейтральным.
Таким образом, чувственную функцию, как способ психологической ориентации, не следует путать с эмоцией. Последняя (в равной степени может быть названа аффектом) является неизменным следствием активного комплекса. «Чувство отличается от аффекта, — пишет Юнг, — тем фактом, что оно не производит ощутимых физических иннервации, т. е. оказывается, не больше не меньше, обычным мыслительным процессом».
Аффект имеет свойство «заражать» или искажать каждую из функций: мы не имеем возможности правильно мыслить, если находимся в безрассудном состоянии — счастье окрашивает сам способ, которым мы воспринимаем людей, предметы или события; мы не способны соответствующим образом оценить нечто или кого-либо — другого человека, предмет или событие, — когда сами чем-то расстроены; да и интуитивные возможности тоже иссякают, если субъект оказывается в состоянии депрессии.
Первичная функция и вспомогательные функции
Как было отмечено выше, одна из четырех функций неизменно оказывается более развитой, чем остальные. Это основная или ведущая функция, та самая, которую мы воспроизводим (используем) автоматически, поскольку она представляется наиболее естественной и приносит определенные преимущества. Юнг пишет:
Опыт показывает, что вследствие неблагоприятных обстоятельств вообще, практически любому человеку невозможно развивать все свои психологические функции одновременно. Требования общества вынуждают человека прежде всего (и по большей части) прилагать себя к выделению той из функций, которой он наилучшим образом наделен от природы, или которая обеспечит ему наилучший социальный успех. Очень часто, а в действительности это общее правило, — человек отождествляет себя более или менее полно с наиболее предпочтительной для него и, следовательно, наиболее развитой функцией. А это как раз то, что дает начало различным психологическим типам. Как следствие такого одностороннего развития, одна или более функций неизбежно оказываются отстающими изначально и в последующем своем развитии.
Слово «отстающими» в данном случае означает попросту оставленными без внимания, запущенными или недостаточно развитыми. На самом деле лишь в крайних случаях другие функции оказываются полностью отсутствующими, обычно же имеется вторая функция (иногда даже и третья), которая вполне совершенна, чтобы оказывать соопределяющее влияние на сознание.
Можно, конечно, осознавать содержания или продукты, связанные с каждой из функций. Например, я могу знать, что
я думаю, не имея мыслительную функцию в качестве ведущей, и я могу объяснить разницу между столом и бутылкой, не имея ведущей функцию ощущения. Но мы, согласно Юнгу, можем только говорить о самом «сознании» функции, «когда ее осуществление находится под контролем воли и, в то же самое время, ее управляющий принцип является решающим для ориентации сознания»:
Это абсолютное верховенство, эмпирически всегда принадлежит только одной функции и может принадлежать только одной функции, поскольку равно независимое вторжение другой функции с неизбежной необходимостью изменит ориентацию, которая — по крайней мере отчасти — противоречит первой. Но так как это жизненное условие для сознательного процесса адаптации — всегда иметь ясные и непротиворечивые цели, — само присутствие второй функции равной силы, естественно, исключено. Поэтому другая функция может иметь только вторичное значение… Ее вторичное значение состоит в том, что она, в отличие от ведущей функции, не имеет единственной и абсолютной достоверности и решающего значения, но учитывается больше как вспомогательная или дополнительная функция.
На практике вспомогательная функция всегда такова, что ее природа, рациональная или иррациональная, отличается от ведущей функции. Например, чувство не может быть вторичной функцией, когда доминирует мышление, и наоборот: потому что обе являются функциями рациональными. Мышление, если оно желает быть истинным, следуя своему собственному принципу, обязано полностью строго исключить всякое чувство. Это, конечно, не уводит нас от того факта, что есть индивиды, чьи мышление и чувство находятся на одном и том же уровне, оба выступая с равной мотивационной силой для сознания. Но в этих случаях вопрос о различении типов не ставится, а речь идет лишь об относительно неразвитых мышлении и чувстве
Вторичная функция всегда поэтому является той, чья природа отличается от первичной функции, но не антагонистична ей: либо иррациональные функции могут быть вспомогательными для одной из рациональных функций, либо наоборот.
Сходным образом, когда ощущение является ведущей функцией, интуиция не может быть вспомогательной функцией и наоборот. Это происходит потому, что эффективное действие ощущения требует от самого себя фокусирования на восприятиях органов чувств во внешнем мире. А это совершенно несопоставимо одновременно с интуицией, которая «ощущает» то, что происходит в мире внутреннем.
Таким образом, мышление и интуиция могут легко, без труда образовывать пару, равно как это могут делать ощущение и мышление, так как природа интуиции и ощущения не является фундаментально противоположной мыслительной функции. И в самом деле, как мы увидим позже в детальном описании самих типов, ощущение или интуиция, обе являясь иррациональными функциями восприятия, могут быть весьма полезными в рациональных суждениях мыслительной функции.
Практически также одинаково верно, что ощущение поддерживается вспомогательной функцией мышления или чувства, чувство всегда находит поддержку у ощущения или интуиции, а интуиции могут помочь чувство или мышление.
Окончательные комбинации представляют, например, известную картину практического мышления в союзничестве с ощущением, спекулятивное мышление с трудом продвигается вперед с интуицией, артистическая интуиция отбирает и представляет свои образы с помощью чувственных оценок, философская интуиция систематизирует свое видение в умопостигаемую мысль с помощью мощного интеллекта и так далее.
Подчиненная функция
Как уже упоминалось, все функции кроме ведущей, доминантной, наиболее предпочтительной, оказываются относительно подчиненными.
Во всех случаях имеется одна функция, которая особенно сопротивляется интеграции в сознание. Это так называемая подчиненная функция, или иногда, чтобы отличать ее от других подчиненных функций, ее называют «четвертой функцией».
«Сущность подчиненной функции, — пишет Юнг, — автономность: она независима, она нападает, очаровывает, пленяет и так раскручивает нас, что мы уже перестаем быть хозяевами самих себя и не можем больше правильно различать между собой и другими».
Мария-Луиза фон Франц, близкий сотрудник и коллега Юнга на протяжении многих лет, указывает, что одна из самых больших проблем подчиненной функции заключается в том, что она действует очень медленно в отличие от функции ведущей:
[Вот почему] люди ненавидят начинать работать с ней; реакция ведущей функции протекает быстро и хорошо адаптировано, в то время как многие люди даже и не представляют, в чем заключается их подчиненная функция. Например, мыслящие типы не задумываются над тем, что они чувствуют или какого рода чувства испытывают. Они сидят по полчаса в размышлении, чувствуют ли они что-либо по поводу чего-либо вообще, а если что-то и чувствуют, то пребывают в неопределенности по поводу характеристики этого чувства. Если вы спросите мыслящий тип, что он чувствует, он обычно ответит либо какой-то мыслью или даст быструю условную реакцию; если вы будете настойчиво спрашивать его дальше о том, что же он в действительности чувствует, то выяснится, что он просто не знает. Вытягивание этого признания из его, так сказать, печени, может занять полчаса. Или если интуитив заполняет налоговую форму, то ему требуется неделя там, где другим людям достаточно и одного дня.
В Юнговской модели, как показано на диаграмме на странице 20, подчиненная или четвертая функция неизменно оказывается той же самой природы, что и функция ведущая: когда рациональная мыслительная функция наиболее развита, то другая рациональная функция, чувство, будет подчиненной; если доминирует ощущение, то интуиция, другая иррациональная функция, будет четвертой функцией и так далее.
Это согласуется с общим опытом: мыслитель регулярно спотыкается о чувственные оценки; практический ощущающий тип легко попадает в колею слепоты к возможностям «видимым» интуицией; чувствующий тип глух к заключениям, представляемым логическим мышлением; а интуитив, настроенный на внутренний мир, двигается сквозь скверну конкретной реальности.
Разумеется, это не значит, что человек полностью забывчив к такого рода восприятиям или суждениям, связанным с подчиненной функцией. Мыслящие типы, например, могут знать о своих чувствах — в той степени, в какой они способны к интроспекции — но не придают им сильного значения; они сомневаются в их значимости и даже могут заявить, что и вовсе не находятся роД каким-либо их влиянием.
Аналогичным образом, ощущающие типы, которые односторонне ориентированы на восприятие физических ощущений, могут обладать и интуицией, но даже если они и допускают наличие оной у себя, она не мотивирует их деятельность. Точно так же, чувствующие типы отбрасывают прочь будоражащие их мысли, а интуитивы попросту игнорируют то, что находится прямо у них под носом.
Хотя подчиненная функция может осознаваться как явление, тем не менее, ее истинное значение остается нераспознанным. Она ведет себя подобно многим подавленным или недостаточно приемлемым содержаниям, отчасти осознаваемым, а отчасти нет… Таким образом, в нормальных случаях подчиненная функция остается осознаваемой, по крайней мере в своих проявлениях; но в неврозе она полностью или частично погружается в бессознательное.
В той степени, в какой человек действует слишком односторонне, подчиненная функция, соответственно, становится примитивной и хлопотной, как для него самого, так и для других. («Жизнь не милосердна, — замечает фон Франц, — с низким положением подчиненной функции») Психическая энергия, на которую претендует ведущая функция, забирается у подчиненной функции, выпадающей в бессознательное. Там подчиненная функция склонна активироваться неестественным образом, давая ход детским фантазиям и многочисленным расстройствам личности.
Это и есть то, что регулярно происходит в так называемом кризисе середины жизни, когда индивид пренебрегает некоторыми аспектами своей личности столь долго, что они, в конце концов, требуют своего признания. В такие моменты обычно причины самих «расстройств» проектируются на других. И только определенный период саморефлексии и анализа фантазий может восстановить равновесие и сделать возможным дальнейшее развитие. На самом деле, как указывает фон Франц, кризис такого рода может оказаться «золотой» благоприятной возможностью,—
В области подчиненной функции сосредоточена огромная концентрация жизни, так что по мере того, как ведущая функция изнашивается — как у старого автомобиля начинает греметь мотор и уходит масло — если люди успешны в обращении к их подчиненной функции, они переоткрывают новый потенциал жизни. В этой области подчиненной функции все становится волнующим, драматичным, полным положительных и отрицательных возможностей. Возникает напряжение огромной потрясающей силы и сам мир, так сказать, переоткрывается через подчиненную функцию.
— хотя и не без некоторого дискомфорта, так как процесс ассимиляции подчиненной функции, «поднимает» ее в сознание и неизменно сопровождается «понижением» ведущей или первичной функции.
Мыслительный тип, который концентрируется на чувственной функции, испытывает, например, затруднения в написании эссе, поскольку не может думать логически; ощущающий тип, активно увлекаемый интуицией, теряет ключи, забывает о назначенных встречах, оставляет на ночь недотопленную печь; интуити-ва начинают очаровывать звук, цвет, текстура, и он игнорирует возможности; чувствующий тип зарывается в книги, погружается в идеи ущербности и вреда социальной жизни. В каждом случае сама проблема возникает таким образом, что человеку требуется найти средний путь.
Существуют типичные характеристики, связанные с каждой функцией, когда она действует в режиме подчинения. Некоторые из них будут обсуждаться позже. Здесь же достаточно заметить, что сверхчувствительность и сильные эмоциональные реакции любого рода — от страстной влюбленности до слепого гнева — являются ясным знаком того, что подчиненная функция, наряду с одним или более комплексами, стала активной. Это, естественно, дает начало множеству проблем взаимоотношений.
В терапии, когда необходимо или желательно развить подчиненную функцию, это делается постепенно и прежде всего путем прохождения через одну из вспомогательных функций. Как комментирует Юнг:
Я часто наблюдал, как какой-нибудь аналитик, столкнувшись, например, с преимущественно мыслительным типом, пытается сделать все от него зависящее, чтобы развить чувствующую функцию прямо из бессознательного. Такая попытка заранее обречена на неудачу, поскольку она вовлекает в дело слишком насильственное обхождение с сознательной точкой зрения. Если же тем не менее такое насилие окажется успешным, то появляется прямо-таки навязчивая (компульсивная) зависимость пациента от аналитика, перенос, который можно прекратить только жесткими методами, потому что, лишившись точки зрения, пациент делает своей точку зрения аналитика… Для того, чтобы утихомирить воздействие бессознательного, иррациональный тип нуждается в более сильном развитии рациональной вспомогательной функции присутствующей в сознании [и наоборот].
Два типа установки
Согласно Юнгу, его исходным побуждением в исследовании типологии было желание понять, почему взгляд Фрейда на невроз столь отличен от Адлеровского.
Фрейд исходно считал своих пациентов весьма зависимыми от значимых для них объектов, рассматривавших и самих себя в связи с этими объектами, в особенности, — и прежде всего — с родителями. Акцент Адлеровского подхода строился на том, что личность (или субъект), ищет свои собственные безопасность и превосходство. Один предполагал, что человеческое поведение обусловливается объектом, другой находил определяющее средство в самом субъекте. Юнг весьма ценил обе точки зрения:
Фрейдовская теория привлекает своей простотой, настолько, что человек, следующий ей, порой болезненно огорчается, если кто-то другой возымеет намерение высказать противоположное суждение. Но то же самое истинно и для теории Адлера. Она также сверкает простотой и объясняет столько же, сколько теория Фрейда… И так уж получается, что исследователь видит только одну сторону, и, в конце концов, почему каждый настаивает, что только он имеет верную позицию?… Оба, с очевидностью, имеют дело с одним и тем же материалом, но из-за личностных особенностей каждый из них видит вещи под разным углом.
Юнг заключает, что эти «личностные особенности» фактически обязаны типологическим различиям: система Фрейда является преимущественно экстравертной, в то время как Адлеровская — интровертной.
Эти фундаментально противоположные типы установок обнаруживаются у обоих полов и на всех социальных уровнях. Они не составляют предмет сознательного выбора или унаследования, или образования. Их появление является общим явлением, имеющим по-видимому случайное распределение.
Два ребенка в одной и той же семье могут вполне оказаться противоположными по типу. «В конечном счете, — пишет Юнг, — это следует приписать индивидуальному предрасположению, что при возможно наибольшей однородности внешних условий один ребенок обнаруживает такой тип, а другой ребенок — другой». Фактически он верил, что антитезисный тип был обусловлен некоторой бессознательной инстинктивной причиной, для которой по всей видимости имелось некое биологическое основание:
В природе существуют два фундаментально различных способа адаптации, которые обеспечивают непрерывное существование живого организма. Один заключается в высокой скорости воспроизводства, при относительно низкой защитной способности и короткой продолжительности жизни отдельного индивида; другой состоит в обеспечении самого индивида многообразными средствами само-сохранения при относительно низкой плодовитости… [Сходным образом] специфическая природа экстраверта постоянно побуждает его растрачиваться, размножать себя любым способом и внедряться во все, в то время как тенденция интроверта — оборонять себя от любых внешних требований, воздерживаться от всякой затраты энергии, направленной прямо на объект, но зато создавать для себя самого возможно более консолидированное и могущественное положение.
В то время как очевидно, что некоторые индивиды обладают большей способностью или характером приспособиться к жизни тем или иным образом, неизвестно, почему это происходит. Юнг полагал наличие возможных физиологических причин, о которых мы пока не имеем точного знания, так как изменение или искажение типа часто оказывается вредным физическому благополучию индивида.
Никто, конечно, не является интровертированным или экстравертированным в чистом виде. Хотя каждый из нас в процессе следования своей доминантной склонности или, адаптируясь к своему непосредственному окружению, неизменно развивает одну установку более, нежели другую, противоположная установка в нем потенциально все же сохраняется.
В действительности, семейные обстоятельства могут заставлять кого-либо в раннем возрасте принимать какую-то установку, которая оказывается неестественной, насилуя, таким образом, индивидуальный врожденный склад такого человека. «Как правило, — пишет Юнг, — везде, где такая фальсификация типа имеет место… позже индивид становится невротичным и может быть вылечен развитием в нем той установки, которая созвучна его натуре.
Это определенно усложняет вопрос о типе, так как каждый, в некоторой степени, невротичен — то есть односторонен.
В общем, интроверт попросту неосознает свою экстравертную сторону из-за привычной ориентации по отношению к внутреннему миру. Интроверсия экстраверта дремлет аналогичным образом, дожидаясь выхода.
Фактически неразвитая установка становится аспектом тени, всем тем в нас самих, что мы не осознаем — наш нереализованный потенциал, нашу «непрожитую жизнь» (смотри ниже «ТИПОЛОГИЯ и ТЕНЬ», глава 4). Кроме того, когда подчиненная установка выходит на поверхность, а именно, когда проявляется экстраверсия интроверта или интроверсия экстраверта, быть бессознательным означает находиться в констелляции, то есть быть «задействованным». Это ведет по эмоциональному, социально неадаптированному пути, точно так же, как и в случае с подчиненной функцией.
Так то, что составляет ценность для интроверта, противоположно тому, что важно для экстраверта; подчиненная установка постоянно сбивает с толку взаимоотношения человека с другими людьми.
Чтобы проиллюстрировать это, Юнг рассказывает историю о двух молодых людях, — один из которых интроверт, а другой экстраверт, — оказавшихся на прогулке в сельской местности.* Они подошли к замку. Оба хотели посетить его, но по разным причинам. Интроверту было любопытно узнать, как замок выглядит изнутри, для экстраверта это служило игрой в приключения.
У ворот интроверт отступил. «Возможно, нас туда не пустят», — сказал он, воображая служебных собак, полицейских и штраф, как окончательный результат мероприятия. Экстраверт был неудержим. «О—о, они нас пропустят, будь спокоен», — сказал он, воображая доброго старого сторожа и возможность встречи с привлекательной девушкой.
На волне оптимизма экстраверта оба, в конце концов, вступили в замок. Там они обнаружили несколько пыльных комнат и коллекцию старых рукописей. Как часто случается старые рукописи являются главным интересом у интровертов. Наш вскрикнул от радости и с энтузиазмом принялся внимательно рассматривать сокровища. Он разговорился с хранителем, попросил позвать заведующего библиотекой, и вообще сделался живым и воодушевленным, его смущение исчезло, предметы соблазняли таинственным волшебством.
Между тем дух экстраверта явно упал. Он стал скучным и начал зевать. Доброго сторожа не оказалось равно как и привлекательной девушки; лишь старый замок переделанный в музей. Рукописи напомнили ему студенческую библиотеку в его университете, месте, ассоциировавшимся с нудным заучиванием материала и экзаменами. И он пришел к выводу, что все здесь невероятно скучно.
«Превосходно, не правда ли? — воскликнул интроверт, — взгляни сюда!» — на что экстраверт угрюмо ответил: «Это все не для меня, пошли отсюда». Это весьма раздражило интроверта, который тайно поклялся никогда больше не отправляться на прогулку с таким невнимательным к другим экстравертом. А экстраверт, совершенно расстроенный, теперь уже не мог думать ни о чем, кроме того, чтобы поскорее убраться отсюда наружу в солнечный весенний день.
Юнг обращает внимание, что двое молодых людей прогуливаются вместе в счастливом единстве (симбиозе), пока не набредают на замок. Они наслаждаются определенной степенью гармонии, потому что они коллективно и взаимно адаптированы друг к другу, естественная установка одного дополняет естественную установку другого.
Интроверт любопытен, но нерешителен; экстраверт открывает двери. Но, оказавшись внутри, типы меняются местами: первый оказывается очарован увиденным, его манят объекты, второй полон отрицательных мыслей. Интроверта теперь невозможно вывести наружу, а экстраверт сожалеет даже о том, что ступил ногой в этот замок.
Что же случилось? Интроверт экстравертировался, а экстраверт интровертировался. Но сама противоположная установка каждого проявилась социально подчиненным образом: интроверт, подавленный объектом, не оценил того, что его другу скучно; экстраверт, разочарованный в своих ожиданиях романтического приключения, сделался унылым и замкнутым, и совершенно не учел волнение своего друга.
Вот простой пример того пути, по которому подчиненная установка делается независимой. То, что мы не осознаем в нас самих, оказывается по определению вне нашего контроля. Когда констеллируется (образуется) неразвитая установка, мы становимся жертвами любого рода разрушительных эмоций — мы «закомплексованы».
В вышеупомянутой истории двое молодых людей могли бы быть названы теневыми братьями (shadow brothers). Во взаимоотношениях между мужчинами и женщинами психологическая динамика может быть понята лучше с помощью юнговского понятия контрсексуальных архетипов: анима — внутренний идеальный образ женщины в мужчине — и анимус — внутренний идеальный образ мужчины в женщине.
В общем случае экстравертный мужчина имеет интровертную аниму, в то время как интровертная женщина имеет экстравертный анимус, и наоборот. Эта картина может меняться в процессе психологической работы над собой, но сами внутренние образы обычно проектируются на лица противоположного пола, с тем результатом, что любой из типов установки склонен жениться на своей противоположности. Так обычно и случается, потому что каждый тип бессознательно дополнителен другому.
Вспомним, что интроверт склонен быть рефлексивным, глубоко продумывать вещи и все внимательно рассчитать, прежде чем начать действовать. Застенчивость и определенное недоверие к объектам проявляется в нерешительности и некоторой трудности в приспособлении к внешнему миру. Экстраверт, со своей стороны, привлеченный внешним миром, пленяется новыми и неизвестными ситуациями. Как общее правило, экстраверт вначале действует, а думает уже потом — действие оказывается быстрым и не подчиненным дурным опасениям или колебаниям.
«Оба типа, — пишет Юнг, — кажутся, поэтому, созданными для симбиоза. Один заботится о рефлексии, обдумывании, а другой стремится к инициативному и практическому действию. Когда эти два типа обручаются союзом, они могут образовывать идеальное единство».
Обсуждая эту типичную ситуацию, Юнг указывает, что сама идеальная позиция действует до тех пор, пока партнеры заняты приспособлением к «многообразным внешним потребностям жизни»:
Но когда… внешняя необходимость больше не давит, тогда они имеют время занять себя друг другом. До сих пор они стояли спиной к спине и защищались против превратностей судьбы. Но теперь они повернулись лицом к лицу и ищут понимания — единственно, чтобы обнаружить, что они никогда друг друга не понимали. Каждый говорит на другом языке. Тогда между двумя типами начинается конфликт. Эта борьба отравляющая, жестокая, полная взаимного обесценивания, даже, если она ведется спокойно и в величайшей доверительной близости. Поскольку ценности одного оказываются отрицанием ценностей другого.
С течением жизни нам вообще приходится развивать до известной степени как интроверсию, так и экстраверсию. Это необходимо не только для того, чтобы сосуществовать с другими, но также и для развития индивидуального характера. «Мы не можем позволить на длинной жизненой дистанции, — пишет Юнг, — передать одной части нашей личности всю симбиотическую заботу о другой». Однако, на самом деле, это как раз то, что и случается, когда мы доверяем друзьям, родственникам или возлюбленным тащить нашу подчиненную установку или функцию.
Если подчиненная установка не получает сознательного выражения в нашей жизни, мы по обыкновению начинаем скучать и предаемся тоске, становясь неинтересными как самим себе, так и другим. И так как, существующая энергия связывает нас со всем бессознательным внутри, у нас не оказывается интереса к жизни, к «жизненной» энергии, которая делает личность хорошо сбалансированной.
Важно понять, что степень личностной активности не всегда является надежным показателем типа установки. Жизнь человека Компании может считаться экстравертной, но это вовсе не обязательно. Аналогично, долгие периоды одиночества не означают автоматически, что человек — интроверт. Непременный участник вечеринок может быть интровертом, живущим своей тенью; отшельник может обернуться экстравертом, который попросту выпустил пар, «лег на дно», или был вынужден в силу обстоятельств. Другими словами, пока специфический вид активности будет ассоциироваться с экстраверсией или интроверсией, ее будет не так-то легко перевести в тип, к которому принадлежит тот или иной человек.
Решающим фактором в определении типа в противоположность упрощенному общепринятому описанию установки как таковой, не то, что человек делает, а скорее, сама мотивация к деланию — само направление, по которому течет энергия человека, течет естественно и привычно: для экстраверта самым интересным и и привлекательным является объект в то время как сам субъект или сама психическая реальность оказываются более важными для интроверта.
Вне зависимости от того, преобладает ли в ком-либо экстравертность или интровертность, существуют неизбежные психологические события-соучастия, связанные с ролью бессознательного. Некоторые из них отмечены в следующем разделе и рассматриваются более специально в тех главах, в которых описываются характеристики каждого типа установки. Отдельно медико-клиническое изложение приводится в приложении 1, «Клиническое Значение Экстраверсии и Интроверсии».
Роль бессознательного
Большая трудность в определении типов заключается в том, что доминирующая сознательная установка оказывается бессознательно скомпенсированной или сбалансированной своей противоположностью.
Интроверсия или экстраверсия как типологическая установка показывает некоторое существенное смещение в условиях протекания целостного психического процесса человека. Привычный способ реакции определяет не только сам стиль поведения, но также и качество субъективного переживания (опыта). Кроме того, он определяет то, что необходимо с точки зрения компенсации бессознательным. Так как любая установка сама по себе одно-стороння, то неизбежно наступит полная потеря психического равновесия, если не произойдет компенсации бессознательной контрпозицией.
Следовательно, бок о бок или позади обычного способа функционирования интроверта наличествует бессознательная экстраверратная установка, которая автоматически компенсирует односторонность сознания. Аналогично, односторонность экстраверсия уравновешена или смягчена бессознательной интровертной установкой.
Строго говоря, не существует показательной «установки бессознательного», но есть лишь способы функционирования, которые окрашены бессознательным. И в этом смысле можно говорить о компенсирующей установке в бессознательном.
Как мы уже видели, вообще только одна из четырех функций дифференцирована столь достаточно, чтобы быть свободно манипулируемой сознательной волей. Другие являются полностью или частично бессознательными, а подчиненная функция — в наибольшей степени. Таким образом, сознательная ориентация мыслительного типа уравновешена бессознательным чувством, и наоборот, в то время как ощущение скомпенсировано интуицией, и так далее.
Юнг говорит о «нуминальном акценте», который сваливается либо на объект, либо на субъекта, в зависимости от того, является ли последний экстравертным или интровертным. Этот нуминаль-ный акцент также «выбирает» одну или другую из четырех функций, чья дифференциация по существу является эмпирической последовательностью типичных различий в самой функциональной установке. Таким образом, можно найти экстравертное чувство у интровертного интеллектуала, интровертное ощущение у экстравертного интуитива, и так далее.
Дополнительная проблема в установлении личностной типологии заключается в том, что бессознательные, недифференцированные функции способны искажать личность до такой степени, что внешний наблюдатель может легко ошибиться, приняв один тип за другой.
Например, рациональные типы (мышление и чувство) будут Иметь относительно подчиненные иррациональные функции (ощущение и интуицию); то, что они сознательно и намеренно делают, может сообразовываться с рассудком (с их точки зрения), но то, .’ что с ними случится, может быть хорошо охарактеризовано инфантильными примитивными ощущениями и интуицией. Как указывает Юнг,
Поскольку существует огромное число людей, чья жизнь состоит больше из того, что с ними случается, нежели из действий, которые они совершают по своим разумным намерениям, то [зритель, наблюдатель] после внимательного наблюдения за ними может легко описать оба типа [мыслительный и чувствующий типы] как иррациональные. И приходится допустить, что слишком часто бессознательное человека производит гораздо большее впечатление на наблюдателя, чем сознательное делание, и что действия такого человека оказываются значительно более важными, нежели его рациональные намерения.
К трудности установления типологической основы человека добавляется и тот случай, когда люди уже «подустали» жить со своей ведущей функцией и доминантной установкой. Фон Франц отмечает это обстоятельство:
Они очень часто уверяют вас с абсолютной искренностью, что являются типом совершенно противоположным тому, к которому они принадлежат на самом деле. Экстраверт клянется, что он глубоко интровертен, и наоборот. Подобные вещи происходят от того, что подчиненная функция субъективно представляет себя реально существующей; она чувствует себя более важной, более настоящей установкой… Поэтому, не стоит думать, что ИМЕЕТ самое большое значение, когда пытаешься определить свой тип, вместо этого лучше всего спросить: «Чем я больше всего обычно занимаюсь»
На практике часто полезно спрашивать самого себя: Что за крест я несу, какова его тяжесть? От чего я страдаю больше всего? Как так случилось в жизни, что я всегда бьюсь головой о стену и чувствую себя дураком? Ответы на такие вопросы обычно ведут к подчиненной установке и функции, и ответы эти с определенным решением и весомой долей терпения могут затем привести к большей осознанности.
Предупреждение читателю
Теперь должно быть очевидным, что, несмотря на элегантную простоту и симметрию Юнговской типологической модели, ее применение в качестве диагностического инструмента или даже как руководства к само-пониманию — дело далеко не простое. Юнг предупреждает своих читателей соответствующим образом:
Хотя существуют несомненные индивиды, чей тип можно определить с первого взгляда, это совсем не означает, что так может быть всегда. Как правило, только внимательное наблюдение и взвешивание всех свидетельств дает возможность уверенной классификации. Однако существующий простой и ясный фундаментальный принцип [противоположности установок и функций] может значительно усложниться в текущей реальности, в которой и сами по себе противоположности приобретают более запутанный характер, поскольку каждый индивид является исключением из правил.
То, о чем будет говориться в следующих главах, есть по большей части суммарный экстракт работ Юнга по данному вопросу, и наблюдения Марии-Луизы фон Франц и мой собственный опыт.
Читатель должен хорошо усвоить, что сами описания типов, равно как и модель, как таковая, вовсе не выгравированы на камне. Как указывал сам Юнг, «классификация типов соответственно экстраверсии, интроверсии и четырем базовым функциям Не является единственно возможной» Он считал, однако, что его модель является полезным практическим путем для нашей Собственной психологической ориентации, настолько полно, насколько в географии локализуется место, определяемое долготой и широтой:
Четыре функции напоминают отчасти четыре кардинальные точки компаса — они столь же произвольны, сколь и необходимы. Ничто не может помешать нам сдвинуть осевые линии на любое количество градусов в том или ином направлении или же дать им другие имена. Это вопрос общего согласия или обычая и степени понимания. Но в одной вещи я должен признаться: этот компас не освобождает меня от всего остального в моем психологическом вояже на пути открытий.
Далее должно признать, что все написанное здесь не смогло избежать предубеждений, в основе которых лежит собственная типология автора.
Лично, насколько я могу говорить об этом после двадцати пяти лет размышлений относительно своей собственной психологии, я могу быть интровертным ощущающим типом — по крайней мере на данный момент. Мое мышление, в целом, хорошая вспомогательная функция, мое чувство — ошибочно, а интуиция дается мне в особенности тяжело.
Но я помню более ранние годы, когда я действовал совершенно иначе — в школе, например, как явный мыслительный тип, далее, в университете, достаточно экстравертно, чтобы быть Президентом Студенческого Совета. А в другие времена определенно доминировало интровертное чувство. Впоследствии, конечно, были и такие периоды, когда интуиция служила мне достаточно хорошо…
Относительно психологического типа самого Юнга можно сказать, что его научные исследования и открытия указывают на доминирование мыслительной функции с ощущением и интуицией как хорошо развитыми вспомогательными функциями. Однако, — и это также очевидно из его способности оценивать, что стоили для него то или тот, — его чувственная функция не являлась заметно или значимо подчиненной.
Что до того, был ли Юнг экстравертом или интровертом, то здесь земля более твердая — только интроверт мог сказать то, что выразил Юнг в прологе к своей автобиографической книге «Воспоминания, Сновидения, Размышления»:
Отсутствие внутреннего ответа на проблемы и сложности текущей жизни делает внешние события малозначащими. Внешние обстоятельства не могут заменить внутренние переживания. Вероятно поэтому моя жизнь удивительно бедна внешними случаями. Я не могу сколь-нибудь полно рассказать о них, поскольку они представляются мне пустыми и малосущественными. Я могу понять себя только в свете внутренней событийности. Она-то как раз и составляет особенность моей жизни.
— хотя по правде тоже самое во многом мог бы сказать и впавший в отчаяние экстраверт…
Ну, а теперь, уважаемый читатель, добро пожаловать в весьма увлекательное, полное приключений путешествие, которым и является разбор юнговской модели психологических типов.
Глава 2
Экстраверсия и четыре функции
Экстравертная установка
Когда чья-либо сознательная ориентация определяется объективной реальностью, фактами, получаемыми из внешнего мира, мы говорим об экстравертной установке. Если такое положение вещей является привычным, обыденным, перед нами — экстравертный тип.
Экстраверсия характеризуется интересом к внешнему объекту, отзывчивостью и готовностью к принятию внешних событий и ситуаций, желанием влиять на них и находиться под их влиянием, потребностью присоединяться и быть «в», способностью терпеть суматоху и шум любого рода и даже находить в этом радость; постоянным вниманием к окружающему миру, стремлением иметь друзей и знакомых, не очень тщательно их выбирая, и, в конечном итоге, сильной привязанностью к выделенной для себя фигуре, и, следовательно, мощной тенденцией демонстрировать самого себя. Соответственно философия жизни экстраверта и его этика имеют, как правило, в высокой степени коллективную природу с сильной альтруистической чертой, и его нравственное начало, категория совести являются в значительной мере зависимыми от общественного мнения… Его религиозные убеждения определяются, так сказать, большинством голосов.
В общем, экстраверт полагается на получаемое из внешнего мира и также не склонен подчинять личные мотивы критической проверке.
Реальный субъект [экстравертная личность] является, насколько это возможно, погруженным в темноту. Он прячет
свою личность от самого себя под покровами бессознательного… У него нет секретов, он не хранит их долго, поскольку делится ими с другими. Если тем не менее случается что-то не могущее быть упомянуто, он предпочтет это забыть. Избегается все, что может сделать тусклым парад оптимизма и позитивизма. Все, о чем он думает, к чему намерен и что делает, производит впечатление уверенности и теплоты.
Согласно Юнгу, психическая жизнь данного типа разыгрывается снаружи, непосредственно как реакция на окружающую среду:
Он живет в других и через других; любое само-общение приводит его в содрогание. Опасности гнездящиеся во внутреннем диалоге лучше всего топятся шумом. Если у него даже и есть какой-то «комплекс», он находит убежище в социальном кружении и разрешает себе быть уверяемым по несколько раз в день, что все в порядке.
Хотя эти замечания могут и показаться грубыми и нелестными, Юнг заканчивает свое описание экстравертного типа благожелательным пониманием и высокой оценкой: «В том случае, если он не слишком хлопотун, не слишком суется в чужие дела, если он не сверхинициативен и не слишком поверхностен, то такой [экстраверт] может с лихвой быть полезным членом сообщества».
Юнг полагал, что типовая дифференциация начинается очень рано, «столь рано, что в некоторых случаях можно говорить о ней, как о врожденной»:
Самым ранним признаком экстраверсии у ребенка является его быстрое приспособление к окружающей среде и его необычное внимание, которое он уделяет объектам, в особенности, тем результатам, которые он от них получает. Страх перед предметами минимален — он живет и перемещается среди них с уверенностью… и может, поэтому, свободно играть с ними и учиться, благодаря им. Ему нравится доводить свои начинания до крайности и подвергать себя риску. Все неизвестное его манит».
Хотя любой человек неизбежно подвержен воздействию объективных условий, у экстраверта мысли, решения, стереотипы поведения реально определяются этими условиями, а не просто оказываются под их влиянием, т. е. , объективные условия доминируют над субъективными взглядами.
Естественно, экстраверт имеет и свои собственные взгляды, но в текущей жизни они неизменно ставятся в зависимость от условий, обнаруживаемых во внешнем мире. Внутренняя жизнь всегда занимает второе место после внешней необходимости. Сознание человека, как целое, ориентировано наружу, потому что оттуда исходят существенные и решающие детерминанты. Интерес и внимание сфокусированы на объективных событиях, на предметах и других людях, обычно сосредоточенных в непосредственном окружении. Юнг дает несколько примеров этого типа:
Святой Августин: «Я не смог бы поверить в Евангелие, если бы авторитет Католической Церкви не заставил это сделать».
Покорная дочь: «Я не могу позволить себе думать» о чем-либо, что могло бы не понравиться моему отцу». Некто, считающий произведение современной музыки прекрасным лишь потому, что все вокруг думают, что эта музыка замечательная. Мужчина женился с намерением доставить удовольствие своим родителям, сам совершенно того не желая. Есть люди, которые ищут способа выглядеть посмешищем, для того, чтобы развлечь других людей… Не так уж мало найдется таких, кто во всем, что они делают или не делают, живут единственным побуждением: что о них подумают другие?
Преобладание моральных стандартов диктует экстраверту его личную точку зрения, личностную позицию. Если сами нравы изменяются, экстраверт подстраивает свои взгляды и стереотипы доведения под новые образцы. Его способность и склонность к подстраиванию, к подгонке в соответствии с существующими внешними условиями выступает одновременно и как его сила, 0 как ограничение. Тенденция экстраверта столь мощно ориентирована вовне, что, в общем, он не обращает заметного внимания даже на собственное тело — до тех пор, пока с ним не случится чего-то серьезного. В данном случае тело, как таковое, недостаточно «объективно», оно не «внешне», чтобы обращать на него внимание, следовательно, экстраверт смотрит сквозь пальцы на удовлетворение элементарных потребностей, необходимых для нормального самочувствия.
Страдает не только тело, но в равной степени и психика. В конце концов, тело «выдает» физические симптомы, которые да-jice экстраверт не может игнорировать; что же касается психики, то отклоняющиеся от нормы настроение и поведенческие стереотипы могут быть заметны только другим людям.
Экстраверсия, вне сомнения, ценное качество в общественных ситуациях и в реагировании на требования внешней среды. Но экстравертная установка в крайнем своем проявлении может непостижимым образом пожертвовать самим субъектом для того, чтобы осуществить то, что рассматривается как объективное требование — например, потребности других, или многочисленные требования расширяющегося бизнеса…
«В этом кроется опасность для экстраверта», — поясняет Юнг. — «Он засасывается объектами и совершенно в них теряется. Получающиеся в результате функциональные расстройства, нервные или телесные, обладают компенсаторной ценностью, как если бы они вынуждали его к невольному самоограничению».
Самая частая форма невроза у экстравертного типа — истерия. Это обычно проявляется в преувеличенном отношении к людям из окружающей среды; другим характерным признаком данного расстройства служит прямо-таки подражательная приноров-ленность к внешним обстоятельствам.
Основное качество истерика — это постоянное стремление делать себя интересным и производить хорошее впечатление на окружающих. Его внушаемость весьма заметна, истерик очень восприимчив к влияниям, идущим от других. Зачастую он прекрасный рассказчик, доходящий в своей сообщительности до весьма фантастических элементов (истерическая ложь).
Истерический невроз начинается с преувеличения всех обычных характеристик экстраверсии, а затем он усложняется компенсаторными реакциями из бессознательного. Эти реакции в противовес преувеличенной экстраверсии при помощи физических симптомов принуждает индивида к интроверсии. Это, в свою очередь, констеллирует подчиненную интроверсию экстраверта и создает другую категорию симптомов, наиболее типичными из которых является болезненно повышенная деятельность фантазии и страх остаться одному.
Экстраверт склонен жертвовать внутренней реальностью во имя внешних обстоятельств. Это не является проблемой до тех пор, пока экстраверсия не доходит до крайностей. Но в той степени, в какой это необходимо для компенсации односторонности, в бессознательном будет возникать нарастание субъективного фактора, а именно, заметная тенденция к самоцентрированию.
Все те потребности или желания, которые оказались заглушёнными или подавленными сознательной установкой, возвращаются, так сказать, через заднюю дверь в форме примитивных и инфантильных мыслей и эмоций, центрируемых на себе.
Приспособление экстраверта к объективной реальности приводит к тому, что мешает слабоэнергизированным субъективным импульсам достичь сознания. Однако, подавленные импульсы своей энергии не утрачивают; но поскольку они бессознательны, то могут проявлять себя в примитивном и архаическом виде. По мере того, как субъективные потребности подавляются или игнорируются все больше и больше, постепенно набирающая силу бессознательная энергия работает на подрыв сознательной установки.
Опасность здесь заключается в том, что экстраверт, столь пристрастно — и по-видимому самоотверженно — настроенный на внешний мир и на потребности других людей, может, фактически, стать совершенно индифферентным. Юнг пишет:
Чем более полной делается сознательная установка экстраверсии, тем более инфантильной и архаичной будет установка бессознательная. Эгоизм, характеризующий бессознательную установку экстраверта идет гораздо дальше детского эгоизма — он граничит с безжалостностью и жестокостью.
В тот момент, когда бессознательное делается сверхактивным, оно выходит нр свет в симптоматической форме. Эгоизм, инфантилизм и примитивизм, обычно скомпенсированные и относительно безвредные, теряют свой компенсаторный характер и начинают подстрекать сознание к абсурдному преувеличению, нацеленному на дальнейшее подавление бессознательного.
Конечная драма может принять объективную форму, когда внешняя деятельность экстраверта станет неблагоприятной или искаженной субъективными соображениями.
Юнг рассказывает о типографе, который после двадцатилетнего упорного труда достиг положения владельца крупного дела. Дело расширялось и дальше, типограф все глубже и глубже в него втягивался, постепенно растворяя в нем все остальные жизненные интересы. Дело кончилось полным поглощением и катастрофой. Как же это случилось? В виде компенсации его исключительно деловых интересов, в нем бессознательно оживились некоторые воспоминания из детства, а именно: в юные годы ему доставляло большое удовольствие писать красками и рисовать. И тут, вместо того, чтобы принять эту способность, как таковую, и использовать ее в виде уравновешивающего побочного занятия, он сделал ее частью своего дела и начал фантазировать о придании своим продуктам внешнего «художественного» вида. К несчастью, фантазии стали действительностью: поскольку его вкус был примитивным и неразвитым, то бизнес вскорости захирел и дело окончательно лопнуло. Типограф зашел слишком далеко и подпал под власть субъективных инфантильных притязаний.
Результат может также носить и субъективную природу — нервный срыв. Вероятней всего это может случиться, когда влияние бессознательного, в конечном итоге, парализует сознательное действие:
В этом случае притязания бессознательного навязываются сознанию категорически и тем самым, производят пагубный разлад, проявляющийся в большинстве случаев в том, что люди или не знают больше, чего они, собственно говоря, желают, а от этого и не имеют ни к чему больше охоты; или же в том, что они сразу же хотят слишком многого и имеют слишком много желания к вещам невозможным. Подавление инфантильных и примитивных притязаний, необходимое часто по культурным основаниям, легко приводит к неврозу или к злоупотреблению наркотиками, такими, как алкоголь, морфий, кокаин и др. В еще более тяжелых случаях внутренний душевный разлад приводит к самоубийству.
В общем, компенсирующая установка бессознательного работает на поддержание психического равновесия. Следовательно, даже в норме экстравертный индивид временами действует интровертным путем. Пока экстравертная установка доминирует, наиболее развитая функция будет проявляться экстравертным образом, в то время как подчиненная функция оказывается более или менее интровертной.
«Ведущая функция всегда является выражением сознательной личности, ее целей, воли, достижений, в то время как менее дифференцированные функции, принадлежат той категории, в которой события с человеком «просто случаются».
Хорошим примером этого является экстравертный чувствующий тип, который в норме получает удовольствие от близкого контакта с людьми, однако, временами, выражает мнения или делает замечания, которые шокируют своей бестактностью. Он может предложить тост за упокой на свадьбе и принести свои поздравления на похоронах. Такие «ляпы» исходят из подчиненного мышления, четвертой функции, которая у данного типа находится вне сознательного контроля и поэтому не слишком хорошо связана с другими.
Бессознательное обычно проявляется через менее дифференцированные функции, которые у экстраверта имеют субъективную Окраску и эгоцентрический уклон. Кроме того, как уже упоминалось во введении, постоянный наплыв бессознательных содержали в сознательный психологический процесс оказывается таким, ijro наблюдателю часто трудно сказать, какие функции здесь принадлежат сознанию, а какие бессознательной личности. Как указывает Юнг, в дальнейшем это приводит к еще большей путанице, вносимой собственной психологией наблюдателя:
Понятно, что это сильно зависит от установки наблюдателя, — постигает ли он больше сознательный или бессознательный характер личности. В общем, можно сказать, что наблюдатель, установленный на суждение [мыслительный или чувствующий тип], скорее всего будет постигать сознательный характер, тогда как наблюдатель, установленный на восприятие [ощущающий тип или интуитивный тип] будет больше поддаваться влиянию бессознательного характера, так как суждение интересуется главным образом чем сознательной мотивацией психического процесса, тогда как восприятие больше регистрирует сам процесс
Поэтому, решая, какой установке принадлежит ведущая функция, необходимо внимательно смотреть, какая функция в большей степени находится под сознательным контролем, а какие — имеют бессистемный случайный характер. Ведущая функция — если таковая вообще имеется — всегда более высоко развита, нежели другие, которые неизбежно несут в себе инфантильные и примитивные черты. Кроме того, необходимо всегда помнить о своей собственной типологической предрасположенности, которая неизбежно искажает все наблюдения.
Экстравертный мыслительный тип
Когда жизнь индивида управляется главным образом рефлексией, а его действия строятся на основе интеллектуально осмысленных мотивов, мы говорим о мыслительном типе.
Мыслительная функция не имеет обязательной связи с рассудком или качеством мысли, это просто процесс. Мышление имеет место, когда некто формулирует научное понятие, реагирует на дневные новости или подсчитывает расходы, просматривая ресторанный счет. Мышление может быть экстравертным или интровертным, в соответствии с тем, куда оно ориентировано: на объект или на самого субъекта.
Экстравертное мышление обусловлено объективными данными, передаваемыми через восприятие (иначе апперцепцию). Как рациональная функция или функция суждения, мышление содержит суждение в самом себе. В случае экстравертного мышления любое суждение строится на критерии, получаемом из внешних условий, то есть тех, которые передаются традицией или образованием.
Экстравертные мыслительные типы настолько увлечены объектом, что без него они просто не могут существовать. Их рефлексия все время вращается вокруг внешних условий и обстоятельств. Это может быть столь же плодотворным, что и в случае интровертного мышления, которое не ориентируется на непосредственный объективный опыт, или на общие и объективно сформулированные идеи. Согласно Юнгу, экстравертный мыслительный тип:
…человек, который, — конечно лишь постольку, поскольку он представляет собою чистый тип, — имеет стремление ставить всю совокупность своих жизненных проявлений в зависимость от интеллектуальных выводов, в конечном счете, ориентирующихся всегда по объективно данному, — или по объективным фактам, или по общезначимым идеям. Человек такого типа придает решающую силу объективной действительности, или, соответственно, ее объективно ориентированной интеллектуальной формуле, — и, притом, не только по отношению к самому себе, но и по отношению к окружающей среде.
В лучшем случае, мыслители-экстраверты становятся государственными деятелями, адвокатами, учеными-практиками, почтенными академиками, успешными антрепренерами. Они превосходны в организации любого дела, будь то проект на бумаге, повседневная жизнь или деловая встреча. Владея хорошим чувством реальности, они вносят ясность в эмоциональные ситуации. Они составляют положительное качество любой организации, любого комитета — ибо знают букву закона и знают как эту букву приме датъ на практике.
Наихудшим для этого типа является религиозный фанатик, политический оппортунист, зубрила, строгий учитель, не терпящий разногласий.
Согласно Юнгу, в своем крайнем выражении, экстравертные мыслительные типы подчиняют как себя, так и других интеллектуальной «формуле»: системе правил, идеалов и принципов, которые, в конце концов, становятся жестким моральным кодом. Их отметкой являются справедливость и истина, основанные на том, что они рассматривают, как чистейшее постигаемое описание объективной реальности. «Обязан» и «должен» — типичные наиболее выпуклые аспекты их интеллектуальной точки зрения. Все окружающее их должно, для всеобщего блага, подчиниться «универсальному закону»:
Если формула достаточно широка, то такой тип может сыграть в общественной жизни чрезвычайно полезную роль в качестве реформатора, общественного обвинителя и «очистителя совести», а также пропагандиста важных новаций. Но чем уже формула, тем скорее этот тип превращается в брюзгу, резонера и пустослова, самодовольного критика, который хотел бы втиснуть и себя, и других в какую-нибудь схему.*
Лучший аспект экстравертной установки находится на пере-ферии их сферы деятельности, где неблагоприятные воздействия их тирании не столь заметны. Испытывать на себе дурные последствия экстравертной формулы приходится больше всего близким {родственникам и друзьям, ибо они первые неумолимо осчастливливаются ею.
Наиболее пагубные эффекты экстравертного мышления приводятся на долю самого субъекта, поскольку там, где основными Параметрами существования оказываются объективные идеи, идеалы, правила и принципы, там очень мало внимания уделяется Самому субъекту.
To обстоятельство, что никогда не было и никогда не будет такой интеллектуальной формулы, которая могла бы вместить в себе и надлежащим образом выразить полноту жизни и ее возможности,— вызывает некоторую задержку и, соответственно, исключение других важных жизненных форм и жизненных проявлений. У человека этого типа в первую очередь подвергнутся подавлению все, зависящие от чувства, жизненные формы, как, например, вкус, эстетические представления, художественное чутье и понимание, культ и переживание дружбы и т. д. Иррациональные формы — религиозный опыт, страсти и т. п. — зачастую бывают полностью вытеснены из сознания… Существуют, правда, исключительные люди, которые могут всю свою жизнь принести в жертву одной определенной формуле, однако, большинство не в состоянии жить в такой исключительности сколь-нибудь длительно. Рано или поздно, в зависимости от внешних обстоятельств и внутреннего предрасположения, вытесненные интеллектуальной установкой жизненные формы косвенно обнаружатся через нарушение сознательного образа жизни. Когда такое расстройство достигнет определенного уровня, то можно говорить о неврозе.
Функцией, наиболее антитетичной по отношению к мышлению, является чувство. Следовательно, у данного типа, как видно на диаграмме интровертное чувство бесспорно окажется подчиненным. Это означает, что всякая деятельность, зависящая от чувства,— эстетический вкус, чувство артистизма, приобретение друзей, время, проводимое с семьей, любовные взаимоотношения и так далее, — по большей части, будут страдать. Мария-Луиза фон Франц описывает интровертное чувство как «очень трудное для понимания»:
Хорошим примером для этого является австрийский поэт Райнер Мария Рильке. Однажды он написал: «Я люблю вас, но это не ваше дело»! Это любовь ради самой любви. Чувство оказывается очень сильным, но оно не течет по направлению к объекту. Оно скорее предпочитает оставаться в состоянии любви с самим собой. Естественно, этот чувственный тип во многом непонятен, и такие люди рассматриваются, как очень холодные. Но они вовсе не таковы; просто само чувство полностью без остатка пребывает внутри них то чувство исчезает из сознания и на подпороговом уровне развивает свою деятельность, противоборствующую сознательным намерениям и, при известных обстоятельствах, достигающую таких эффектов, происхождение которых представляется для индивида полнейшей загадкой. Так, например, осознанный альтруизм пресекается тайным и скрытым от самого индивида самолюбием, которое накладывает печать своекорыстия на бескорыстные, по существу, поступки. Чистые высоконравственные намерения могут привести индивида к критическим положениям, в которых более чем вероятным оказывается, что решающие мотивы суть вовсе не этические, а совсем другие. Таковы, например, добровольные спасители или блюстители нравов, которые вдруг сами оказываются ищущими спасения, или скомпрометированными. Их ненасытное стремление спасать заставляет их же самих прибегать к таким средствам, которые способны повести именно к тому, чего хотелось бы избежать. Есть экстравертированные идеалисты, которые так стараются над осуществлением своего идеала для блага человечества, что не боятся даже лжи и других нечестных средств… И все это по формуле: цель оправдывает средства. Только подчиненная функция, действующая бессознательно » вводящая в соблазн, может довести до таких заблуждений людей, в других отношениях стоящих на высоте.
Подчиненное интровертное чувство обычно проявляется в сознательной установке, которая более или менее безличностна. Вот почему данный тип может казаться холодным и недружественным. Однако, с точки зрения самого типа, их просто больше интересуют сами факты, чем тот эффект, который их установка может произвести на других.
В крайнем случае это ведет к умалению (пренебрежению) своих собственных жизненных интересов, равно как и интересов семьи, близких. В компенсацию к этому, бессознательные чувства становятся глубоко личностными и сверхсенситивными, проявляясь в мелочности, агрессивности, недоверчивости к другим.
Между тем, поддерживающая интеллектуальная «формула», которая в действительности может иметь существенную внутреннюю заслугу, становится более жесткой и догматичной, совершенно закрытой для любой модификации. Она может даже принять религиозное качество абсолютизма.
Тем самым формула становится религией, даже если она, по своему существу, не имеет никакого отношения ни к чему религиозному. От этого она приобретает и присущий религии характер безусловности. Она становится, так сказать, интеллектуальным суеверием. Но все вытесненные ею психические тенденции скапливаются в бессознательном, образуют там оппозицию и вызывают приступы (пароксизмы) сомнений. Обороняясь от этих сомнений, сознательная установка становится фанатичной, ибо фанатизм есть не что иное, как сверхскомпенсированное сомнение. Такое развитие ведет, в конце концов, к преувеличенной защите сознательной позиции и к образованию противоположного бессознательного отношения, которое, например, в противоположность к сознательному рационализму является крайне иррациональным, а в противоположность к современной научности сознательной точки зрения, оказывается крайне архаичным и суеверным.
В этом случае сохраняется опасность полного коллапса сознательной установки. С тем, чтобы не позволить расстраивающим бессознательным факторам войти в сознание, нормальное позитивное и творческое мышление экстраверта становится инертным, вялым и регрессивным. Сама формула дегенерирует в интеллектуальный предрассудок, в суеверие, а индивид делается замкнутым, мрачным, обидчивым педантом, или, в крайнем случае, затворником и мизантропом.
Подчиненное интровертное чувство этого типа также проявляется в том, что оказывается малоприятным, а для постороннего наблюдателя, сбивающим с толку: внезапные и необъяснимые вспышки любви; неистовая и длительная «беспричинная» преданность; сентиментальные привязанности или мистические интересы, которые начисто отметают всякую логику.
В таких случаях сознательный мыслительный процесс ниспровергается примитивными реакциями, имеющими свой источник в бессознательном субъекта и в недифференцированном чувстве.
Экстравертный чувствующий тип
Чувство экстравертного типа, как и экстравертное мышление, ориентировано объективными данными и обычно пребывает в гармонии с объективными ценностями.
Из того, что это рациональная функция, определяющая «что чего стоит», можно предположить, что чувство основывается на субъективных ценностях. Однако, согласно Юнгу, это справедливо только для интровертного чувства:
Экстравертное чувство отделило себя — насколько это возможно — от субъективного фактора и всецело подчинило влиянию объекта. Даже там, где экстравертное чувство обнаруживает свою видимую независимость от свойств конкретного объекта, оно, тем не менее, остается под обаянием традиционных или каких-нибудь других общепринятых ценностей.
Эта характеристика экстравертного чувства подчеркивает, что оно ищет творческих и поддерживающих гармонию условий в окружающей среде. Например, экстравертный чувствующий тип будет восхвалять нечто, как «прекрасное» или «хорошее» не из-за субъективной оценки, но потому, что это подходит другим и находится в согласии с общественной ситуацией. И это не претензия, и не лицемерие, но подлинное выражение чувства в своей экстравертной форме — акт приспособления к объективному критерию.
Так, например, картина может быть названа «прекрасной» потому, что, повешенная в салоне и подписанная известным именем, она, по общему предположению, должна быть «прекрасной», или потому, что, назвав ее «некрасивой», можно огорчить семью или счастливого владельца картины, или еще потому, что посетитель имеет намерение создать приятную атмосферу, а для этого необходимо, чтобы во всем чувствовалось согласие и приязнь.
Без экстравертного чувства «цивилизованная» общественная жизнь была бы, фактически, невозможной. Коллективные выражения в культуре всецело от этого зависят. Экстравертное чувство ведет людей в театр, на концерт, в церковь и в оперу; люди принимают участие в деловых встречах, пикниках, именинах и т. п.; посылают друг другу рождественские и пасхальные открытки, посещают свадьбы и похороны, празднуют годовщины, отмечают Первомай или День Независимости.
Экстравертные чувствующие типы обычно очень добродушны и легко приобретают друзей. Они быстро оценивают требования внешней ситуации и с готовностью жертвуют собой для других. Они буквально «излучают» атмосферу теплого одобрения, именно они чаще других «получают» мяч, перебрасываемый в компании. Исключая крайние случаи, чувство несет в себе определенное личностное качество — непосредственную связь (раппорт) с другими — несмотря на то, что субъективный фактор, в основном, подавлен. Преобладающее впечатление о таком человеке говорит, что он хорошо приспособлен к внешним условиям и общественным ценностям.
Юнг описывает типичное проявление экстравертного чувства у женщины:
Чувства согласуются с объективными ситуациями и общезначимыми ценностями. Это нигде не проявляется так ясно, как в так называемом выборе объекта любви: любят «подходящего» мужчину, а не какого-нибудь другого; он является подходящим не потому, что вполне отвечает субъективному скрытому существу женщины, — в большинстве случаев она об этом совершенно ничего не знает, — а потому, что он отвечает всем разумным требованиям в отношении возраста, социального положения, дохода, респектабельности его семьи и т. д… Чувство любви у этой женщины вполне соответствует ее выбору. Чувство ее — подлинное, а не выдуманное от «разума». Таких «разумных» браков — бесчисленное множество, и они, отнюдь, не самые плохие. Жены в этих браках бывают хорошими подругами своих мужей и хорошими матерями, пока их мужья и дети сохраняют неизменным сам психический уклад общественной жизни.
Опасность для этого типа кроется в подавлении его объектом — традиционными и общепринятыми стандартами, — в этом случае утрачивается любое подобие субъективного чувства, т. е., то, что происходит в самом субъекте.
Экстравертное чувство, лишенное личностных параметров, теряет весь свой шарм и, как и в случае крайней экстраверсии, делается бессознательным относительно скрытых самоцентрированных мотивов. Оно сталкивается с требованиями или ожиданиями, представленными внешними ситуациями и в них застревает. Оно удовлетворяет требуемой эстетической стороне момента, но остается бесплодным. Обычно сердечное выражение чувств здесь делается механическим, эмпатические жесты выглядят театральными или расчетливыми.
Если этот процесс прогрессирует, то наступает любопытная противоречивая диссоциация чувства: все становится объектом чувственных оценок, так что завязывается множество отношений, которые внутренне противоречат друг другу. Поскольку это было бы совсем невозможно при наличии сколько-нибудь ярко выраженного субъекта, то подавляются и последние остатки действительно личной позиции. Субъект до такой степени всасывается в отдельные чувственные процессы, что наблюдателю кажется, будто бы перед ним был представлен только один чувственный процесс, а субъекта чувства, как такового, уже и не нет. В таком состоянии чувство утрачивает всю свою человеческую теплоту; оно производит впечатление позы, непостоянства, ненадежности, а, в худших случаях, впечатление истерического состояния.
Для данного типа крайне важно установить хорошую чувственную связь с окружающей средой. Но когда это переходит в разряд «слишком важно», субъект — лицо чувствующее — оказывается поглощенным ею. Тогда чувство теряет свое личностное качество и делается чувством ради самого чувства. Сама личность растворяется в последовательности моментальных чувственных состояний, часто конфликтующих друг с другом. Для наблюдателя это представлено в виде различных настроений или расположений духа и утверждений, которые оказываются явно противоречивыми.
В действительности мышление, другая рациональная функция, неизменно подавляется, когда доминирует чувство. Ничто так не разрушает чувство как мышление (и, как мы уже видели, в равной степени имеет место обратное). Чувствующие типы не должны думать о том, что кто-то или что-то имеет для них ценность, они просто знают это.
Экстравертный чувствующий тип может уделять мыслям значительное время и, фактически, быть чрезвычайно умным, но Лйышление, тем не менее, всегда будет подчинено чувству. Следовательно, логические умозаключения, процессы мысли, способные
Привести к расстройству чувства, здесь отвергаются начисто. <<Все, что пребывает в согласии с объективными ценностями,— пишет Юнг — является хорошим и любимым, а все прочее кажется... существующим в отдельном мире».
В крайнем случае, здоровая компенсаторная установка бессознательного встает в открытую оппозицию. Это проявляется прежде всего в экстравагантном выставлении чувств — излитие чувств разговоре, страстные заявления и так далее — которые, кажется, намереваются блокировать логические заключения, несовместимые с теми чувствами, которые «требуются» на данный момент.
Хотя мышление экстравертного чувствующего типа подавлено как независимая функция, само вытеснение неполное… а лишь постольку, поскольку его беспощадная логика принуждает к выводам, не подходящим для чувства. Однако мышление допускается как слуга чувства или, лучше сказать, как его раб. Его хребет сломлен, оно не может провести само себя согласно со своим собственным законом. Но так как все же логика и неумолимо верные выводы где-то существуют, то возникает вопрос, где они осуществляются? Разумеется вне сознания, а именно, в бессознательном. Поэтому бессознательное содержание данного типа является прежде всего своеобразным мышлением. Это мышление инфантильно, архаично и негативно. До тех пор, пока сознательное чувство сохраняет личный характер или, другими словами, пока личность не поглощается отдельными состояниями чувств, — бессознательное мышление остается компенсаторным.
Когда личность растворяется в потоке противоречивых чувственных состояний, то идентичность эго утрачивается и субъект проваливается в бессознательное. Чем сильнее сознательное чувство, тем сильнее делается бессознательная оппозиция. «Мышление в стиле «не что иное, как» оказывается здесь на месте, ибо оно разрушает превосходящую силу прикованного к объектам чувства».
Люди этого типа часто думают весьма плохо о тех самых людях, которых наиболее ценят своими чувствами. В действительности, наличие такого мышления, обычно дремлющего где-то позади, является одним из главных показателей, что экстравертное чувство есть функция доминирующая.
Фон Франц указывает, что такие мысли обычно основываются на каком-то циничном взгляде на жизнь; более того, они зачастую повернуты вовнутрь:
В сущности он позволяет себе думать о самом себе, что он никто, а его жизнь мало чего стоит, и что любой другой может развиться и пойти по пути индивидуации, но он сам в этом отношении безнадежен. Эти мысли поселяются на задворках разума, и время от времени, — когда он или в депрессии, или плохо себя чувствует, или, в особенности, когда он сосредоточен на самом себе, то есть, когда остается на полминуты один, — какой-то злополучный бес шепчет изнутри позади головы: «Ты ничтожество, и все связанное с тобой, неправильно».
В результате экстравертный чувствующий тип ненавидит оставаться один; когда такие дурные мысли начинают приходить в голову, обычная реакция для него — включить телевизор или отправиться на встречу с приятелем.
Экстравертный ощущающий тип
Экстравертное ощущение превосходит остальные функции в стремлении ориентироваться на объективную реальность. Как способ восприятия с помощью органов чувств, функция ощущения, — экстравертная или интровертная, — естественно, зависит от объектов. Но, как мы увидим, в случае интровертного ощущения, возможна также и субъективная ориентация на то, что объективно постигается.
В экстравертном ощущении субъективный компонент заторможен или вытеснен. Реакция-ответ на объект обусловлена объектом. Когда это оказывается привычным способом функционирования индивида, мы имеем экстравертный ощущающий тип.
Данный тип выискивает те объекты, — и людей, и ситуации, — которые возбуждают самые сильные ощущения. Результатом оказывается мощная сенсорная связь с внешним миром.
Поскольку объекты вызывают ощущения, они считаются значимыми и, насколько это вообще возможно при посредстве ощущений, всецело воспринимаются в сознании, независимо от того, подходящи они, с точки зрения разумного суждения, или нет. Единственным критерием их ценности является та сила ощущения, которая обусловлена их объективными свойствами. Вследствие этого все объективные процессы вступают в сознание, поскольку они вообще вызывают ощущения. Однако, в экстравертной установке только конкретные, чувственно воспринимаемые объекты или процессы вызывают ощущения, и притом исключительно такие, которые каждый повсюду и во все времена ощущал бы в качестве конкретных. Поэтому индивид ориентируется по чисто чувственной фактической данности.
Хотя у таких людей недостает терпения или понимания абстрактной реальности, их ощущение объективных фактов развито крайне хорошо. Они хозяева деталей («мелочей») жизни. Они могут читать карты, легко находить дорогу в незнакомом городе; их жилища опрятны и весьма аккуратно обставлены; они не забывают о назначенных встречах и всегда пунктуальны; они не теряют ключи; помнят о том, что надо закрыть трубу в печи и не забывают гасить свет на ночь. Их можно встретить среди инженеров, редакторов, атлетов и людей, работающих в бизнесе.
Экстравертные ощущающие типы обращают внимание на внешнюю сторону жизни. Они сознательно придерживаются моды в одежде и любят быть одетыми безупречно; организуют хороший стол с множеством превосходных вин; окружают себя изысканными вещами и красивыми людьми. Они любят вечеринки и активный спорт, встречи и собрания. Они из той породы людей, которые взбираются на Эверест «потому что это там». Те, кто не разделяют их типологические пристрастия, получают пуританистские прозвища и слывут робкими, застенчивыми.
Короче, этот тип ориентирован на конкретное наслаждение «реальной жизнью», — жизнью «на полную катушку».
Его постоянный мотив в том, чтобы ощущать объект, иметь чувственные впечатления и, по возможности, наслаждаться. Это — человек, не лишенный любезности; напротив, он часто отличается отрадной и живой способностью наслаждаться; по временам он бывает веселым собутыльником, иногда он выступает, как обладающий вкусом эстет. В первом случае великие проблемы жизни зависят от более или менее вкусного обеда, во втором — они принадлежат к хорошему вкусу. Если он ощущает, — то этим все существенное для него сказано и исполнено. Для него ничего не может быть выше конкретности и действительности; предположения, стоящие за этим или выше этого, допускаются лишь постольку, поскольку они усиливают ощущения. При этом совсем не надо, чтобы они усиливали ощущения только в приятном смысле, ибо человек данного типа не простой сластолюбец, — он только желает наиболее сильных ощущений, которые, согласно с его природой, он всегда должен получать извне.*
Идеалом экстравертных ощущающих типов является способность быть хорошо приспособленным к реальности, к существующим вещам, в том смысле, в каком они понимают и переживают эти вещи и эту реальность. Их любовь неизменно зависит от физи-яеской привлекательности избранного объекта. То, что их партнер думает, чувствует, чему удивляется или негодует, их заботит мало или вообще не интересует, — но они очень хорошо замечают детали, которые другие типы забывают отметить: марку одеколона после бритья, форму ушных серег, новую прическу, длину пиджака или платья. Они могут быть превосходными любовниками, поскольку их чувство прикосновения всегда естественно настроено на другое тело.
Ахиллесовой пятой данного типа является интровертная интуиция. Все, что не оказывается фактическим, что невозможно увидеть, услышать, понюхать, до чего нельзя дотронуться, мгновенно попадает под подозрение. Все, что приходит изнутри, кажется нездоровым или патологическим. Только в области осязаемой реальности они могут дышать свободно. Их мысли и чувства -объясняются объективными причинами или влиянием окружающих. Изменения в настроении без колебаний списываются на погоду. Психические конфликты здесь нереальны — «ничего кроме воображения», — какое-либо нездоровое состояние дел легко поправить, когда вокруг собираются друзья.
Внутри самого субъекта подчиненная интуиция проявляется в дурных предчувствиях, подозрительных мыслях, возможностях несчастья, катастрофы, дурных фантазиях и так далее. Фон Франц говорит, что подчиненная интуиция является «словно собака, обнюхивающая мусорные ведра».
Наиболее неприятные черты данного типа проступают до такой степени, что погоня за ощущениями делается всепотребляющей самоцелью. В своих крайних проявлениях люди этого типа становятся грубыми искателями удовольствий, беспринципными эстетами, вульгарными гедонистами. Юнг описывает как это выглядит у мужчины:
Насколько необходимым становится тогда для него объект, настолько же объект и обесценивается, как нечто, существующее в себе самом и через себя самого. Объект подвергается вопиющему насилию и выжиманию, ибо он [ощущающий экстраверт] пользуется объектом вообще лишь, как поводом для ощущений. Связанность с объектом доводится до крайности. Но тем самым и бессознательное лишается компенсирующей роли и вынуждается к явной оппозиции. Прежде всего заявляют о себе вытесненные интуиции и, притом, в форме проекций на объект.
Проекции в этом случае дают начало дичайшим подозрениям, ревностным фантазиям и состояниям беспокойства, в особенности, если в дело включается сексуальность. Источник этих проекций кроется в подавленных подчиненных функциях, а сами проекции оказываются все более заметными. Обычно они опираются на самые абсурдные предположения, в полном контрасте с сознаваемым чувством реальности экстравертного ощущающего типа и нормальной добродушной установкой.
Возникают самые причудливые предчувствия — если речь идет о сексуальном объекте, то большую роль играют фантазии ревности, а также и состояния страха. В более тяжелых случаях развиваются разного рода фобии, и, в особенности, симптомы навязчивости. Патологические содержания имеют заслуживающий внимания характер ирреальности, нередко с моральной и религиозной окраской. Развивается мелочная -— до смешного — мораль и примитивная суеверная и магическая религиозность, отбрасывающая назад к диким ритуалам. Все это возникает из вытесненных, менее дифференцированных функций, которые в таких случаях резко противостоят сознанию и проявляются тем ярче потому, что они, по-видимому, бывают основаны на нелепейших предположениях, в полной противоположности с сознательным чувством действительности. В этой второй личности вся культура чувства и мышления оказывается извращенной в болезненную примитивность; разум стано-. вится умничанием и расходуется на мелочные различения; мораль оказывается праздным морализированием и явным фарисейством; религия трансформируется в нелепое суеверие; а интуиция, этот высокий человеческий дар, вырождается в надоедливые вмешивания в чужие дела, в обнюхивание каждого угла, и, вместо того, чтобы двигаться вширь, она [вся культура чувства и мышления] опускается на самый низкий уровень человеческой посредственности.
Как и с любой из функций, достигающих ненормальной степени односторонности, здесь также всегда есть опасность, что сознание будет подавлено бессознательным.
Конечно, психологическая ситуация становится патологической сравнительно редко. Гораздо чаще компенсаторная подчиненная функция попросту передает самой личности очаровательный дух несообразности, несовместимости. У этого типа, например, экстровертная интуиция выражается в наивном присоединении к религиозным движениям, в детском интересе к оккультным вещам или во внезапном духовном прозрении.
Экстравертный интуитивный тип
Интуиция — это функция бессознательного восприятия. экстравертной установке интуиция направлена на внешние объекты и ими обусловлена. Когда такой способ функционирования предопределен, то можно говорить об экстравертном интуитивном типе. Юнг пишет:
В сознании интуитивная функция представлена в виде известной выжидательной установки, созерцания и всматривания, причем всегда только последующий результат может установить, сколько было «всмотрено» в объект и сколько действительно было в нем «заложено». Подобно тому, как ощущение, когда оно является доминирующей функцией, не есть только реактивный, в дальнейшем безразличный для объекта процесс, но, напротив, есть некая активность, некое действие, захватывающее объект и придающее ему форму, так и интуиция не есть только восприятие, только созерцание, но активный творческий процесс, который столько же вносит в объект, сколько извлекает из него. Поскольку он делает это бессознательно, то столь же бессознательно совершается некое действие в объекте.
Первичная цель интуиции — постигнуть те аспекты мира, которые не понимаются (не ухватываются) другими функциями. Интуиция подобна шестому чувству, которое «видит» нечто, чего в действительности нет. Интуитивные мысли приходят совершенно неожиданно, так сказать, как догадка или предчувствие.
У экстраверта, у которого интуиция ориентирована в направлении вещей и других людей, наблюдается необычная способность ощущать то, что происходит «за сценой», под поверхностью; интуиция «видит» через внешний слой. Там, где сравнительно мирское восприятие ощущающего типа видит «вещь» или «лицо», интуитив прозревает душу.
Когда интуиция доминирует, мышление и чувство оказываются более или менее подавлеными, в то время как ощущение — другая иррациональная функция, но настроенная на физическую реальность — пребывает в наибольшей недоступности к сознанию.
Ощущение нарушает ясное непредвзятое наивное восприятие; его назойливые чувственные раздражения направляют внимание на физическую поверхность, т. е., именно, на те вещи, за которые интуиция старается проникнуть. Так как интуиция, при экстравертной установке, направляется преимущественно на объект, то она, в сущности, очень приближается к ощущению, ибо выжидательная установка, обращенная на внешние объекты, может почти со столь же большой вероятностью пользоваться и ощущением. Но для того, чтобы интуиция могла осуществиться, ощущение должно быть в значительной степени подавлено. Под ощущением я в данном случае понимаю простую и непосредственную физиологическую и психическую данность. Это важно с самого начала отчетливо установить, так как, если спросить интуитива, как он ориентируется, тот начнет говорить о вещах, которые, как две капли воды похожи на ощущения. Он будет даже пользоваться термином «ощущение». И действительно, ощущения у него есть, но он ориентируется не по ним самим, — ощущения являются для него лишь точкой опоры для созерцания. Они выбраны им на основании бессознательной предпосылки.
Там, где экстравертное ощущение ищет высшего уровня физического реализма, экстравертная интуиция страждет постигнуть самый широкий спектр возможностей, заложенных в объективной Ситуации. Для первого, объект всего лишь объект и только; для второго истина начинается по ту сторону внешнего вида и связана «С тем, что может быть сделано с объектом, каким образом он Может быть использован.
Один бизнесмен ощущающего типа попросил своего прият г. ля, художника-интуитива, сделать ему торговую марку для cboci для нового бизнеса. Компания называлась Башенный Колокол. Художник принес следующий образец:
64
«Что это?» — спросил ощущающий тип, искренне озадаченный увиденным. Все, что он смог узреть, представляло три овала соединенных пунктирными линиями. «Неужели ты не понимаешь — объяснил интуитив, — пунктирная линия показывает, как двигается язык колокола, когда тот звонит».
Разница между этим типами оказывается не менее порази тельной, когда они входят в пустой дом. Ощущающий тип видит пустые стены, захудалые оконные переплеты, грязные полы. Интуитив же, напротив, прежде всего представляет, что может быть сделано с этим пространством — стены, покрашенные в мягкие тона, картины на своих местах, вычищенные блестящие полы, чистые окна и занавески, расставленную по местам мебель.
Ощущающие типы обозревают только то, что находится перед ними. Интуитивы ту же самую сцену видят трансформированной, как бы во внутреннем зрении, как будто дом уже обставлен мебелью и полностью отремонтирован. Ничего из этого для ощущаюшей функции в наличии не имеется, и она, естественно, видел лишь то, что есть на данный момент. Следовательно, ощущающим тип получит хороший совет от интуитива, когда встанет вопрос о покупках для дома. Естественно, что верно и обратное, — так. в то время пока интуитив очаровывается возможностями, ощущающий тип замечает, где в подвале скапливается сырость, каково состояние сантехнических узлов, количество электрических розеток, расстояние от ближайшей школы, и так далее.
Экстравертная интуиция постоянно высматривает новые возможности, новые области для завоевания и подчинения. Существующие ситуации интересны для нее очень недолго; интуитив; быстро наскучивают «вещи, как они есть». Интуиция может разыскивать («разнюхивать») возможности, но чтобы актуализировать их, требуются сфокусированные способности ощущения 0 мышления.
Так как экстравертная интуиция ориентируется по обьекту, то заметна сильная зависимость от внешних ситуаций, однако, рол этой зависимости вполне отличается от зависимости ощущающего типа. Интуитивный человек никогда не находится там, где пребывают общепринятые реальные ценности, но всегда там, где имеются возможности. У него тонкое чутье для всего, что зарождается и имеет будущее. Он никогда не находится в условиях устойчивых, издавна существующих и хорошо обоснованных, имеющих общепризнанную, но ограниченную ценность. Поскольку он всегда пребывает в поисках за новыми возможностями, то в устойчивых рутинных условиях он рискует задохнуться. Правда, он очень интенсивно берется за новые объекты и пути, подчас даже с чрезвычайным энтузиазмом, но как-только размер их установлен и уже нельзя предвидеть в дальнейшем их значительного развития, так он тотчас же хладнокровно бросает их, без всякого пиетета и, по-видимому, потом даже не вспоминаная о них. Пока существует какая-нибудь возможность, интуитив прикован к ней как бы силой рока.
Главная дилемма для экстравертных интуитивов заключается в том, что сами ситуации, которые, кажется, сулят волнительную свободу, быстро ведут — как только их возможности истощаются — к чувству заточенности, несвободы. Очень тяжело оставаться верным чему-либо сколь-нибудь долгое время. И как только перестает просматриваться возможность дальнейшего развития, интерес данного типа иссякает, и он начинает искать для себя что-то новое.
Отмечается заметный недостаток способности суждения, так-как зрелое суждение возникает из хорошо развитых мыслительной и чувственной функций. Но крайне выраженные интуитивы находятся совершенно вне влияния мыслей или чувств, как своих собственных, так и других людей. В той степени, в какой их виде ние оказывается всеохватывающим, они становятся равнодушными ко всему остальному. Другие видят их бессердечными эксплуататорами, хотя, в действительности, они попросту слишком односторонне преданы своему типу.
Тем не менее такие люди незаменимы в определенных областях культуры и экономики. Их особые таланты делают их хороню приспособленными для тех профессий, где сама способное!;., видеть возможности во внешних ситуациях имеет большую ценность. Их можно встретить среди директоров предприятий индустрии, биржевиков-аналитиков, в изобретательских фондах, наблюдателями в государственных структурах и т. п. В социальной сфере они обладают сверхъестественной способностью образовывать «правильные» связи.
Когда ориентация данного типа более направлена на людей, нежели на предметы, интуитивы демонстрируют исключительную способность к диагностике потенциальных возможностей человека. Именно они зачастую открывают лучшее в других людях и могут быть превосходными свахами. Никто не может лучше интуитива подбодрить своих ближних или воодушевить их на новое дело, даже если он сам бросит его уже на следующий день.
Экстравертный интуитив, работающий в качестве творческого специалиста, психологически хорошо приспособлен видеть коммерческие возможности своего ремесла и добиваться в нем успеха. Фон Франц отмечает:
Творческие люди, как правило, интроверты сами по себе и настолько заняты своим творчеством, что у них нет времени заниматься реализацией продуктов своего творчества. Сама работа отнимает так много энергии, что уже нет никаких сил думать еще и о том, как ее оформить для показа, как организовать рекламу и пр. И здесь очень часто на помощь приходит экстравертный интуитив. И, естественно, если он занимается этим всю жизнь, то начинает проектировать свою собственную слабую творческую способность в художника; здесь его поджидает опасность потерять самого себя. Рано или поздно такие люди должны обратиться к своей собственной подчиненной функции и к тому, что может из этого получиться.
В этом кроется большая опасность для экстравертных интуитивов, так как они тратят свое время и энергию на возможности, в особенности, на возможности других людей, и никогда ничего не реализуют сами. Они не могут оставаться неизменными; они начинают дело, но не могут поддержать в себе интереса его закончить. По этой причине они часто представляются другим типам как ведущие праздный образ жизни или же как беззаботные искатели приключений. Они имеют видение того, что может быть, но не способны постараться воплотить видимую потенцию в жизнь. Зачастую они начинают дело с нуля и оставляют его на пороге успеха; следовательно, другие пожинают урожай, посеянный ими.
Чем более обнажается крайность данного типа — чем больше эго такого человека идентифицируется со всеми воображаемыми возможностями — тем более активнее становится бессознательное в смысле компенсации.
Бессознательное интуитива имеет некоторое сходство с бессознательным ощущающего типа. Мышление и чувство у него сравнительно вытеснены и образуют в бессознательном инфантильно-архаические мысли и чувства, сравнимые с таковыми же у противоположного типа. Они проявляются также в форме интенсивных поекций и оказываются столь же нелепыми, как и проекции ощущающего типа; но только, как мне кажется, они лишены мистического характера; в большинстве случаев они касаются конкретных, квазиреальных вещей, как-то: сексуальных, финансовых и других предвосхищений, например, предчувствия болезни.
Другие паталогические симптомы этого типа включают невротические фобии и бессознательную компульеивную (навязчивую) привязанность к ощущению, возникающему от объекта, бу;ц. то другой человек или материальные предметы.
Кроме того, поскольку интровертное ощущение, в данном случае, функция сама подчиненная, то наблюдается заметный рас кол между сознанием и собственным телом. Даже «нормальные» экстравертные интуитивы склонны обращать мало внимания на свои физические потребности. Например, они просто не замечают, когда они устали или проголодались. Такая небрежность субъекта, в конце концов, отражается на его здоровье, приводя к различного рода физическим недомоганиям, как реальным, так и воображаемым.
Компенсаторное проявление подчиненной функции данного типа гораздо чаще и относительно безвредней наблюдается в преувеличенном внимании к своему телу, личной гигиене, особой диете и т. п.
Глава 3
Интроверсия и четыре функции
Интровертная установка
Отличительной чертой интроверсии,— в отличие от экстраверсии, которая прежде всего связывается с объектом и данными, исходящими из внешнего мира,— является ориентация на внутренние личностные факторы.
Человек этого типа мог сказать: «Я знаю, что доставил бы своему отцу величайшее удовольствие, если бы поступил так-то и так-то, но как-то все не получается подумать в эту сторону». Или: «Я вижу, что погода портится, но несмотря на это, буду действовать согласно своему плану». Этот тип не путешествует ради удовольствия, а всегда с заранее обдуманной идеей… На каждом шагу должны быть получены санкции субъекта, иначе ничего не может быть предпринято или выполнено. Такие люди могли бы ответить Святому Августину [смотри выше стр. 40]: «Я уверовал бы в Евангелие, если бы авторитет Католической Церкви не заставлял это сделать». Он всегда должен доказывать, что все им делаемое, основывается на его собственных решениях и убеждениях, и что никто никогда на него не влияет, а он не стремится кому-то понравиться или примирить чье-то лицо или мнение.
Естественно, интровертное сознание может быть достаточно хорошо осведомлено о внешних условиях, но субъективные детерминанты оказываются решающими в качестве движущей силы, мотива. В то время как экстраверт реагирует на то, что приходит субъекту от объекта (внешняя реальность), интроверт связан главным образом с впечатлениями, вызываемыми объектом у субъекта (внутренняя реальность).
Характерна некоторая стилизация, используемая Юнгом в описании черт данного типа:
Интроверт не идет вперед, не приближается, он как будто бы находится в постоянном отступлении перед объектом. Он держится в стороне от внешних событий, не вступает в них, сохраняя отчетливую неприязнь к обществу, как только оказывается среди большого количества людей. В большом собрании он чувствует себя одиноким и потерянным. Чем многолюдней коллектив, тем сильнее возрастает его сопротивление. Он ни в малейшей степени не стремится быть «с ним» и не проявляет никакого радостного энтузиазма от людской сплоченности. Он — человек необщительный. То, что он делает, он делает своеобычным образом, забаррикадировавшись от влияния со стороны… Он легко становится недоверчивым, своевольным, часто страдает от неполноценных чувств и по этой причине всегда завистлив. Он противостоит миру с тщательно разработанной оборонительной системой, составленной из добросовестности, щепетильности, педантичности, умеренности, бережливости, осторожности, болезненной совестливости, твердогубой честности и прямоты, вежливости и открытого недоверия… В нормальных условиях он пессимистичен и озабочен, потому что мир и люди в нем ни капельки не добры к нему, но, наоборот, стремятся его сокрушить… Его собственный мир — это безопасная гавань, заботливо выращенный за крепкой стеной сад, закрытый для публики и спрятанный от любопытных глаз. Самым лучшим остается своя собственная компания.
Не удивительно, что интровертная установка часто рассматривается как автоэротическая, эгоцентрическая, эгоистическая и даже патологическая. Но, по мнению Юнга, такое отношение отражает обычное пристрастие экстравертной установки, которая, по определению, убеждена в превосходстве объекта.
Никогда не следует забывать,— а экстравертное воззрение забывает это слишком легко,— что всякое восприятие и познание обусловлено не только объективно, но и субъективно. Мир существует не только сам по себе и в себе, но и так, как он мне является. Да, в сущности у нас даже совсем нет критерия, который помог бы нам судить о таком мире, который был бы неассимилируем для субъекта. Упустить из виду субъективный фактор, значило бы отрицать великое сомнение в возможности абсолютного познания. Это повело бы на путь того пустого и пошлого позитивизма, который обезобразил конец прошлого и начало нынешнего века, и, вместе с тем, к той интеллектуальной нескромности, которая предшествует грубости чувств и столь же тупоумной, сколь и претенциозной насильствен-ности. Переоценивая способность к объективному познанию, мы вытесняем значение субъективного фактора, даже прямо значение субъекта, как такового.
Под «субъективным фактором» Юнг понимает «тот психологический акт или ту реакцию, которые сливаются с воздействием объекта — в новое психическое состояние». Например, раньше обычно думали, что так называемый научный метод полностью объективен, но теперь стало ясно, что наблюдение и интерпретация любых данных искажаются субъективной установкой наблюдателя, который неизбежно втягивает в само исследование и свои собственные ожидания, и свое психологическое предрасположение.
Юнг указывает, что наше знание прошлого зависит от субъективных реакций тех, кто переживает и описывает происходящее вокруг них. В этом смысле субъективность представляется, как реальностью, прочно основанной на традиции и опыте, так и ориентацией по отношению к объективному миру. Другими словами интроверсия не менее «нормальна», чем экстраверсия.
Конечно, обе являются относительными. Там, где экстраверт видит интроверта асоциальным, неспособным или не готовым адаптироваться к «реальному» миру, интроверт осуждает экстраверта, как пустого, лишенного внутренней глубины. Суждения по поводу той или иной установки в равной степени высказываются и той и другой стороной, поскольку каждая обладает своей силой и имеет свои слабости.
Юнг приводит один из признаков интроверсии у ребенка: «это рефлективная задумчивая манера, отмеченная застенчивостью и даже страхом перед незнакомыми объектами»:
Очень рано появляется стремление утверждать себя с помощью знакомых предметов и делаются попытки овладеть ими. Все неизвестное встречается с недоверием — внешние влияния, как правило, наталкиваются на сильное сопротивление. Ребенок стремится все делать по-своему и ни при каких условиях не подчиняется правилу, которое не может понять. Когда он задает вопросы, то делает это не из любопытства или желания получить ощущение, но потому что хочет, чтобы имена, смыслы, объяснения давали ему субъективную защиту против объекта. Я видел интровертного ребенка, который сделал свои первые попытки отправиться в самостоятельную прогулку только после того, как изучил названия всех предметов, находившихся в комнате, до которых он мог дотронуться.
Этот способ действия, отвращающего беду,— «магической» депотенциации объекта — также характеризует интровертную установку у взрослого. Отмечена тенденция обесценивать вещи и других людей, отрицать их значение. В той же степени, в какой объект играет слишком большую роль в экстравертнои установке, для интроверта он мало что значит.
В той степени, в какой сознание оказывается субъективированным, а эго делается напыщенным и до чрезмерности важным, в бессознательном, естественно, возникает и накапливается компенсаторное подкрепление объективного влияния. Последнее дает почувствовать себя, пишет Юнг, «в виде абсолютной и неудержимой связи с объектом»:
Чем больше эго борется за сохранение своей независимости, за отсутствие обязательств и всяческое преобладание, тем сильнее оно попадает в рабскую зависимость от объективных данных. Индивидуальная свобода разума заковыва-
ется в цепи унизительной финансовой зависимости, независимый образ действий раз за разом робко уступает, сломленный общественным мнением, моральное превосходство попадает в болото малоценных отношений, властолюбие завершается жалобной тоской — жаждой быть любимым. Бессознательное печется прежде всего об отношении к объекту и притом таким способом, который способен самым основательным образом разрушить в сознании иллюзию власти и фантазию превосходства.
Личность в данной психологической ситуации истощает себя оборонительными мерами (для того, чтобы сохранить иллюзию превосходства), в то же самое время делая бесплодные попытки утвердиться — навязать свою волю объекту. «Из боязни перед объектами развивается своеобразная трусость, мешающая отстаивать себя или свое мнение, ибо такой человек боится усиленного влияния со стороны объекта. На него наводят ужас потрясающие аффекты окружающих его лиц, и он едва удерживается от страха, при мысли попасть под чужое (читай, враждебное — В.З.) влияние».
Естественно, что это отнимает огромное количество энергии. Всю дорогу необходима чудовищная внутренняя борьба, чтобы удерживать себя в русле движения. Вследствие этого интроверт особенно подвержен психастении, «болезни, отличающейся, с одной стороны, большой сенситивностью, а, с другой, непомерной истощаемостью и хроническим утомлением».
В обычных случаях интроверты оказываются попросту более консервативными: они экономят энергию и предпочитают оставаться на месте, нежели двигаться. Но благодаря привычной субъективной ориентации, также наблюдается заметная степень инфляции эго, вкупе с бессознательной энергией побуждения.
Хотя Юнг признавал, что «особенности» интроверта во многом плод суждения экстравертнои установки, он также указывал, что интроверт «ни в коей степени не является социальной потерей. Его уход в себя не есть окончательное самоотречение от мира, а лишь поиск тишины и покоя, которые дают ему возможность, в свою очередь, сделать свой вклад в общественную жизнь». Кроме того, пишет Юнг, там, где экстраверт склонен избегать интроспекции, «само-общение» интроверта остается его непременной радостью и удовольствием:
Он чувствует себя в своем мире как дома, здесь все перемены осуществляются только им самим. Лучшая работа делается с помощью собственных ресурсов, по собственной инициативе, собственным путем. И если он преуспевает после длительной и часто утомительной борьбы по усвоению чего-то чуждого ему, то способен придать этому значительную пользу.
Интровертный мыслительный тип
Мышление в интровертной установке ориентируется прежде всего субъективным фактором. Фокусируется ли мыслительный процесс на конкретных или абстрактных объектах, его мотивация исходит изнутри.
Интровертное мышление не зависит ни от непосредственного переживания, ни от общепринятых традиционных идей. Оно не в меньшей степени (или в большей) логично, чем экстравертное мышление, но не мотивируется ни объективной реальностью, ни какими-либо директивами извне.
Внешние факты не являются причиной и целью этого мышления,— хотя интровертный мыслительный тип очень часто хотел бы придать своему мышлению такой вид,— но это мышление начинается в субъекте и приводит обратно к субъекту, даже если оно делает широкие экскурсии в область реальных фактов. Поэтому оно в деле установления новых фактов имеет главным образом косвенную ценность, поскольку передает прежде всего новые воззрения и, в гораздо меньшей мере, знание новых фактов. Такое мышление выдвигает вопросы и теории, открывает перспективы и направляет взор вглубь, но к фактам оно относится со сдержанностью. Оно принимает их в качестве иллюстрирующих примеров, однако, последние не должны преобладать. Оно собирает факты лишь в качестве доказательств, но никогда не ради них самих… Для этого мышления факты имеют второстепенное значение, а преобладающую ценность имеет для него развитие и изложение субъективной идеи, изначального символического образа, который более или менее туманно вырисовывается перед его внутренним взором.
Другими словами, там где экстравертное мышление напрямую выискивает факты, а затем обдумывает их, интровертное мышление обращено прежде всего на прояснение идей или даже самого умственного процесса и лишь потом (возможно) на его практическое применение. Оба превосходны во внесении порядка в жизнь; одно работает снаружи внутрь, другое изнутри наружу.
Интровертные мыслители, по определению, не являются практически мыслящими, они склонны быть теоретиками. Интенсивность, напряженность, сила и энергия — вот их цель, а не экстенсивность, не распространение. Они следуют своим идеалам, обращенным внутрь, а не наружу. Фон Франц описывает их следующим образом:
В науке существуют люди, которые постоянно пытаются помешать своим коллегам потеряться в экспериментах, которые время от времени стремятся вернуться назад к основным понятиям и спрашивают, а что же в действительности мы совершаем на своем умственном пути. В физике обычно есть один профессор практической физики, и есть другой — физики теоретической; один читает лекцию о камере Вильсона и организует эксперименты, а другой рассказывает о математических принципах и теории науки.
Как и экстравертные мыслительные типы, интровертные мыслители поставляют хороших редакторов, хотя те и могут бесконечно суетиться по поводу одного неправильного слова. Поскольку их мыслительный процесс логичен и прямолинеен, они особенно замечательны при заполнении лакун в так называемом нелинейном или латеральном мышлении — прыгание от мысли к мысли,— что характеризует интуитива. В писательском ремесле писатели, их сильная сторона не в оригинальности содержания, а скорее, в ясности и точности в организации и представлении имеющегося материала.
Недостаток ориентации на внешние факты, интровертные мыслительные типы легко компенсируют в мире фантазии. Их субъективная ориентация может совратить на создание теорий ради самих теорий, с очевидностью, основанных на реальности, но в действительности привязанных к внутреннему образу. В самом крайнем случае этот образ становится всепотребляющим и отчуждается от других.
Как и следовало бы ожидать эти типы склонны проявлять безразличие к мнениям других. В той степени, в какой они не поддаются влиянию, они не стремятся влиять и на других. Они лишь представляют свою оценку реальности — как ее видят — и совершенно не заботятся о том, как это будет воспринято.
Самым слабым местом у данного типа является подчиненная функция, т. е., экстравертное чувство. Связанное с внутренним миром мыслей и идеалов, оно склонно быть рассеянным, забывчивым к объективным требованиям, скажем, межличностных взаимоотношений. Это не значит, что такие люди не любят, но они попросту в затруднении, не зная, как это выразить. Их чувства стремятся быть причудливыми и капризными — сами типы часто не знают вообще, что они чувствуют — но когда эти чувства оказываются на поверхности, обычно зараженные аффектом, то могут статься непреодолимыми и неконтролируемыми. (В таких случаях бывает необходимо различать между эмоциональной реакцией и чувством, как функцией психологической).
Такое бессознательное чувство может быть восхитительным и удивительным, равно как и совершенно тягостным, когда оно направлено на другое лицо. Фон Франц (она, по ее собственному признанию,— интровертный мыслительный тип) говорит, что подчиненное экстравертное чувство проявляется как что-то вроде «липкой привязанности»:
В то время как экстравертный мыслительный тип глубоко любит свою жену, но говорит вместе с Рильке (смотри выше стр. 48): «Я люблю тебя, но это не твое дело», чувство интровертного мыслительного типа привязано к внешним объектам. Он мог бы поэтому сказать в манере Рильке — «Я люблю тебя, и это твое дело. Я сделаю это твоим делом!»… Подчиненное чувство обоих типов прилипчиво, и экстравертный мыслительный тип сохраняет такого же рода невидимую верность, которая может длиться бесконечно. Тоже самое истинно для экстравертного чувства интровертного мыслительного типа, за исключением того, что оно не будет невидимым… Это имеет сходство с клееобразным потоком чувства у эпилептоидного больного; тот же род прилипчивости, собачьей привязанности, которая, в особенности для самого возлюбленного, далеко не развлекательна. Можно сравнить подчиненную функцию интровертного мыслительного типа с потоком горячей лавы из вулкана — поток движется всего лишь пять футов в час, но на своем пути уничтожает все.
Подчиненное экстравертное чувство может тем не менее быть совершенно неподдельным. Являясь недифференцированным, оно примитивно, но нерасчетливо — «точно так же, как собака виляет своим хвостом»,— пишет фон Франц.
Такой человек, конечно, очень уязвим для любовного объекта. В фильме «Голубой ангел» профессор средних лет влюбляется в молодую танцовщицу из кабаре, добрую, участливую соблазнительницу, которая превращает его в клоуна, представлющего ее номер. Он любит ее так сильно, что оставляет свою академическую жизнь и оказывается совершенно погубленным. Это хороший пример преданности подчиненному чувству, но также и своему плохому вкусу.
Как уже упоминалось выше, интровертный мыслитель склонен скорее затрагивать внутренние образы, нежели внешние факты. В «Голубом ангеле», например, на профессора никак не действует та объективная реальность повседневной обыденности жизни танцовщицы, которая очаровывает его. В действительности та старается предостеречь его, но со своей интровертной ориентацией он не может отбросить свой собственный спроектированный образ ее; он видит ее как идеал, и все, что она делает или говорит, уже не имеет никакого значения.
Обратным образом, подчиненное экстравертное чувство проявляется в том, что другие чувствуют себя обесцененными и «невидимыми». Юнг отмечает:
[Интровертный мыслительный тип], как и параллельный ему экстравертный случай, находится под решающим влиянием идей, которые вытекают, однако, не из объективно данного, а из субъективной основы. Он, как и экстравертный, будет следовать своим идеям, но только в обратном направлении,— не наружу, а вовнутрь. Он стремится к углублению, а не к расширению. По этому качеству он в высшей степени отличается и характеристически от параллельного ему экстравертного случая. То, что отличает другого, а именно, его интенсивная отнесенность к объекту, отсутствует у него иногда почти совершенно, как, впрочем, и у всякого интровертного типа. Если объектом выступает человек, то этот человек ясно чувствует, что он, собственно говоря, фигурирует здесь лишь отрицательно, т. е., в более мягких случаях, он просто чувствует себя лишним, в более крайних случаях он начинает понимать, что его, как мешающего, просто отстраняют. Это отрицательное отношение к объекту,— от безразличия до устранения,— характеризует всякого интровертного и делает само описание интровертного типа вообще крайне затруднительным. В нем все стремится к исчезновению и к скрытности.
Случайные знакомые интровертных мыслителей могут досчитать их невнимательными к другим и высокомерными, но те, кто понимает и принимает проницательный ум, оценит их дружбу весьма высоко. В поисках своих идей они обычно упрямы, не податливы для каких-либо влияний. Это сильно контрастирует с их суггестивностью (внушаемостью) в личных вопросах; как правило, они совершенно наивны и доверительны, так что другим ничего не стоит захватить у них преимущество и пальму первенства.
Поскольку они скупы на внимание к внешней реальности, то данный тип вошел в поговорку как «рассеянный профессор», или «забывчивый Иван». Определенный шарм такого качества умень- шается по мере того, как его носители становятся однодумами, прикованными к собственным идеям или внутренним образам. Тогда их убеждения делаются жесткими, негнущимися, а суждения холодными, капризными, непоколебимыми. В самом крайнем случае они могут утратить всякую связь с объективной реальностью и совершенно изолироваться от друзей, семьи и коллег.
Это и есть та самая разница между крайностями интроверт- ного и экстравертного мышления. «По мере того, как экстраверт устремляется на уровень простого представления фактов,— пишет Юнг,— интроверт воспаряет в представление непредставимого, далеко за пределы того, что может быть выражено в образе».
В обоих случаях дальнейшее психологическое развитие подавляется и — обычно положительный — мыслительный процесс Узурпируется бессознательными эффектами других функций: ощущением, интуицией и чувством. В норме они представляют здоровую компенсацию одностороннему мышлению. Но в крайних проявлениях, где их компенсаторному влиянию противостоит сознание, целостная личность искажается негативностью и примитивным аффектом, горечью, сверхчувствительностью и мизантропией.
Интровертный чувствующий тип
Чувство в интровертной установке принципиально определяется субъективным фактором. В своей незаинтересованности объектом оно столь же отлично от экстравертного чувства, сколь интровертное мышление отличается от экстравертного.
Данный тип труден для понимания, поскольку мало что появляется на его поверхности. Согласно Юнгу, к таким людям приме- ‘ нимо выражение «тихие воды текут глубоко». В той степени, в какой они оказываются односторонними, они кажутся совсем бесчувственными и безмысленными. Здесь легко впасть в неправильное понимание, посчитав это, с одной стороны, холодностью или безразличием, а с другой — глупостью.
Юнг описывает цель интровертного чувства как «не приспособить себя к объекту, а подчинить его себе в бессознательном усилии реализовать лежащие в нем образы»:
Поэтому оно [интровертное чувство] постоянно ищет образ, который в действительности не существует, но который оно представляет в своем видении. Это чувство как бы без внимания скользит над объектами, которые никогда не соответствуют его цели. Оно стремится к внутренней интенсивности, для которой объекты, самое большее, дают некоторый толчок. Глубину такого чувства можно только предугадать,— но ясно постигнуть нельзя. Интровертное чувство делает людей молчаливыми и трудно доступными; ибо оно подобно мимозе,— сморщивается от грубости объекта, чтобы заполнить сокровенные глубины субъекта. Для обороны оно выдвигает отрицательные чувственные суждения или глубокое равнодушие.
То, что справедливо для интровертного мышления, в равной степени справедливо и для интровертного чувства, только в первом случае мы имеем дело с мыслью, а во втором — с чувством. Оба ориентированы прежде всего на внутренние образы, а не на внешние факты. Образы интровертного мыслителя привязаны к мыслям и идеалам; образы интровертного чувства характерно проявляются как ценности.
Так как интроверсия данного типа подавляет внешнее выражение, такие люди редко высказываются по поводу того, что они чувствуют. Но их субъективная ценностная система, как замечает фон Франц, в большинстве случаев осуществляет «положительное тайное влияние на свое окружение»:
Интровертные чувствующие типы, например, очень часто образуют этический костяк группы; не раздражая других моральными или этическими поучениями, они сами несут в себе такие правильные стандарты этических ценностей, которые они незримо эманируют, оказывая, тем самым, положительное влияние на окружающих. И любой вынужден или обязан вести себя корректно, поскольку они владеют мерой ценностного стандарта, который всегда суггестивно принуждает человека быть приличным и сдержанным в их присутствии. Их дифференцированное интровертное чувство видит «в уме» то, что действительно является важным фактором.
Люди данного типа не блистают и не стремятся обнаруживать самих себя. Их мотивы, если таковые имеются, в большинстве случаев остаются глубоко запрятанными. Они несут в себе загадочную атмосферу независимости, самостоятельности. Они склонны избегать вечеринок и больших собраний, не потому что они судят тех, кто ходит на них, как незначительных или неинтересных (под которыми естественно предположить экстравертный чувствующий тип), но просто из-за того, что их оценочная чувственная функция немеет, когда в одно и тоже время появляется слишком много людей. Юнг пишет:
В большинстве случаев они молчаливы, трудно доступны, непонятны, часто скрыты под детской и банальной маской, нередко также отличаются меланхолическим темпераментом. Так как они преимущественно отдают себя руководству своего субъективно ориентированного чувства, то их истинные мотивы, в большинстве случаев, остаются скрытыми. Вовне они проявляют гармоническую стушеванность, приятное спокойствие, симпатичный параллелизм, который не стремится вызвать другого, произвести на него впечатление, переделать его или изменить. Если эта внешняя сторона выражена несколько ярче, то возникает легкое подозрение в безразличии или холодности, которое может дойти до подозрения в равнодушии к радостям и горестям других. Тогда ясно чувствуется отвращающееся от объекта движение чувства… За настоящими эмоциями объекта данный тип не следует, он подавляет их и отклоняет или, лучше сказать, «охлаждает» их отрицательным суждением чувства. Хотя и имеется постоянная готовность спокойно и гармонично идти рука об руку, тем не менее, к объекту не обнаруживается ни любезность, ни теплая предупредительность, а проявляется отношение, которое кажется безразличным: холодное, подчас даже отклоняющее обращение. Иногда объект начинает чувствовать, что все его существование излишне. По отношению к какому-нибудь порыву или проявлению энтузиазма этот тип сначала проявляет благосклонный авторитет, иногда с легким оттенком превосходства и критики, от которого у чувствительного объекта легко опускаются крылья. Напористая же эмоция может быть подчас резко и убийственно холодно отражена, если только она случайно не захватит индивида со стороны бессознательного, т. е., иными словами, не оживит какой-нибудь, окрашенный чувством исконный образ и тем самым не полонит чувство этого типа.
Экстраверты, в особенности, те, чьей доминирующей функцией является мышление, полностью обескуражены интровертным чувствующим типом. Они считают его представителей одновременно и странными, и обворожительными. Этот привлекающий магнетизм возникает благодаря очевидной «пустости» — с точки зрения экстраверта — кричащей о том, чтобы ее наполнили. Конечно, обратное тоже верно: интровертный чувствующий тип, естественно, тянется к тому, кто легко сходится с другими, и ясно, и отчетливо представлен в группе. В каждом случае этот другой есть персонификация подчиненной функции.
Такие встречи и столкновения являются обычными, повседневными, равно как и становящаяся следствием желчность (характера). Хотя путем взаимного прозрения всегда сохраняется возможность длительного взаимоотношения, очарованность противоположным типом, как уже указывалось в первой главе (стр. 29, 30), редко продолжается долго.
Точно так же, как интровертное мышление контр-уравновешено определенного рода примитивным чувством, к которому объекты привязываются с магической силой, интровертное чувство имеет противовесом примитивное подчиненное мышление. Так как мышление у этого типа является экстравертным, то оно склонно быть пониженным — конкретным, рабски ориентированным на факты. Фактически это нормальная и здоровая компенсация, которая работает, чтобы смягчить и уменьшить важность субъекта, так как этот тип так же склонен к эгоцентризму, как и другие интро-вертные типы.
Оставаясь бесконтрольным, эго интроверта способно присваивать себе всю полноту личности. В этом случае, пишет Юнг, «таинственная сила интенсивного чувства превращается в банальное и претенциозное властолюбие, тщеславие и тираническое принуждение». Там, где подсознательные компенсаторные процессы полностью подавлены, бессознательное мышление становится открыто враждебным и негативным, и оказывается спроектированным в окружающую среду. Юнг описывает некоторый итог у женщины данного типа:
Тип остается нормальным до тех пор, пока эго чувствует себя ниже уровня бессознательного субъекта и пока чувство раскрывает нечто более высокое и более властное, нежели эго. Хотя бессознательное мышление архаично, однако, оно при помощи редукций успешно компенсирует случайные поползновения возвести эго до субъекта. Но если этот случай все таки наступает вследствие совершенного подавления редуцирующих бессознательных влияний мысли, тогда бессознательное мышление становится в оппозицию и проецирует себя в объекты. От этого субъект, ставший эгоцентрическим, начинает испытывать на себе силу и значение обесцененных объектов. Сознание начинает чувствовать то, «что думают другие». Другие же думают, конечно, всевозможные низости, замышляют зло, втайне подстрекают и интригуют и т. д. Все это субъект должен предотвратить, и вот он сам начинает превентивно интриговать и подозревать, подслушивать и комбинировать. До него доходят всевозможные слухи, и ему приходится делать судорожные усилия, чтобы, по возможности, превратить грозящее поражение в победу. Возникают бесконечные таинственные соперничества, и в этой ожесточенной борьбе человек не только не гнушается никакими дурными и низкими средствами, но употребляет во зло и добродетели, только для того, чтобы иметь возможность козырнуть. Такое развитие ведет к истощению. Форма невроза не столько истерична, сколько неврастенична; при этом часто страдает физическое здоровье, например, появляется анемия со всеми ее последствиями.
Интровертный ощущающий тип
В интровертной установке ощущение изначально основано на субъективном компоненте восприятия. Хотя сама его природа делает его зависимым от объективных стимулов, ощущаемый объект стоит на втором плане по отношению к ощущающему субъекту.
Ощущение является функцией иррациональной, потому что оно ориентируется не логическим процессом суждения, но лишь тем, что есть, и тем, что происходит. «В то время, как экстравертный ощущающий тип определен интенсивностью воздействия со стороны объекта,— интровертный представлен интенсивностью субъективного ощущения, вызванного объективным раздражением».
Интровертный ощущающий тип напоминает высокочувствительную фотографическую пластинку. Физическая чувствительность к объектам и другим людям включает каждую малейшую тень и деталь: как они выглядят, как они чувствуют прикосновение, их вкус и запах, и звуки, которые они издают. Фон Франц пишет, что впервые она поняла этот тип, когда Эмма Юнг дала ей статью об интровертном ощущении, как своей собственной доминирующей функции.
Когда кто-нибудь входит в комнату, такой тип замечает манеру, с которой человек вошел, волосы, выражение лица, одежду, походку человека… каждая деталь усваивается. Впечатление переходит от объекта к субъекту; как будто камень упал в глубокую воду — впечатление падает глубже и глубже, и тонет. Внешне интровертный ощущающий тип выглядит крайне глупо. Он просто сидит уставившись, и вы не знаете, что происходит внутри него. Он выглядит как кусок дерева без какой-либо реакции… но внутренне впечатления усваиваются… Быстрые внутренние реакции продолжаются внизу, а внешний ответ приходит со значительной задержкой. Это те самые люди, которые, услышав утреннюю шутку, начинают смеяться в полночь.
Интровертные ощущающие типы, если они художники-творцы, обладают способностью вносить жизненные картины в живопись или литературу. Например, Томас Манн, описывая каждую деталь изображаемого, воссоздает целостную атмосферу комнаты или личности. Французские художники-импрессионисты также оказываются в этой когорте; они точно воспроизводят внутренние впечатления, которые возникли у них от картины или человека из реального мира.
В этом-то и заключена разница между экстравертным и интровертным ощущениями. В первом случае, у художника воспроизводится реалистическое отражение-рефлексия объекта, во втором — верное изображение (передача) впечатления, произведенного объектом на субъекта. Юнг пишет-
…субъективное ощущение больше постигает глубокие планы психического мира, чем его поверхность. Решающей вещью является не реальность объекта, а реальность субъективного фактора, а именно, реальность изначальных образов, которые в их совокупности представляют из себя психический мир зеркальных отображений. Но такое зеркало обладает своеобразным свойством — изображать наличные содержания сознания не в знакомой и привычной нам форме, но, в известном смысле, с точки зрения вечности, т. е., примерно так, как видело бы их сознание, прожившее миллион лет. Такое сознание видело бы становление и исчезновение вещей одновременно с их настоящим и мгновенным бытием, и не только это, но одновременно и другое,— то, что было до их возникновения и будет после их исчезновения. Настоящий момент является для этого сознания неправдоподобным. Само собою разумеется, что это лишь уподобление, которое, однако, мне нужно для того, чтобы хотя бы до некоторой степени наглядно пояснить своеобразную сущность интровертного ощущения. Последнее передает образ, который не столько воспроизводит объект, сколько покрывает его осадком стародавнего и грядущего субъективного опыта. От этого простое чувственное впечатление развивается в глубину, исполненную предчувствий, тогда как экстравертное ощущение схватывает мгновенное и выставленное напоказ бытие вещей.*
Субъективный фактор в ощущении в сущности тот же самый, что и у других интровертных типов. Это бессознательная дислокация, которая изменяет ощущение-восприятие в своем источнике, лишая его, таким образом, возможности чисто объективного влияния. Субъективное восприятие скорее ориентировано на значение, которое пристает к объектам, нежели на присущие им физические свойства.
Трудность самовыражения, характерная для интроверта, справедлива и для данного типа. Юнг полагает, что это маскирует существенную иррациональность интровертного ощущающего типа:
Напротив, он может обратить на себя внимание своим спокойствием, своей пассивностью или разумным самообладанием. Эта своеобразность, которая вводит в заблуждение поверхностное суждение, обязана своим существованием его нс-отнесенности к объектам. Правда, в нормальном случае, объект совсем не обесценивается сознательно, но устраняется в своем свойстве возбудителя тем путем, что возбуждение тотчас же замещается субъективной реакцией, которая не имеет более никакого отношения к реальности объекта. Это, конечно, действует, как обесценение объекта. Такой тип легко может поставить вам вопрос, для чего люди вообще существуют, для чего вообще объекты имеют еще право на существование, если все существенное все равно ведь происходит без них.*
Глядя со стороны, очень часто складывается впечатление, что эффект объекта вовсе не проникает в субъекта, не затрагивает его. В своих крайних проявлениях это может быть и так — субъект не способен больше различать между реальным объектом и субъективным восприятием — но обычно очевидное безразличие к объекту есть лишь средство защиты, типичное для интровертной установки, защиты против вторжения или влияния внешнего мира.
Без способности к художественному выражению, впечатления погружаются в глубины психического и держат сознание зачарованным, в собственном плену. Поскольку мышление и чувство также относительно бессознательны, впечатления внешнего мира организуются только архаическим путем. Способности рационального суждения о вещах либо очень мало, либо она вовсе отсутствует. Такой человек, согласно Юнгу, «лишь с чрезвычайным трудом доступен для объективного понимания, да и сам он в большинстве случаев относится к себе без всякого понимания».
Подчиненная экстравертная интуиция этого типа, пишет фон Франц, «имеет очень нечистое, жуткое, мрачное, сверхъестественное, фантастическое качество… занятое безличностным коллективным внешним миром». Как уже упоминалось ранее, ощущение имеет тенденцию фактически подавлять интуицию, поскольку она вмешивается в восприятие конкретной реальности. Следовательно, интуиция у данного типа, когда она проявляется, носит архаический характер.
Тогда как экстравертная интуиция отличается характерной находчивостью, «хорошим чутьем» для всех возможностей объективной действительности, архаически экстравертная интуиция обладает способностью пронюхать все двусмысленное, темное, грязное и опасное на задних планах действительности. Перед этой интуицией — действительное и сознательное намерение объекта не имеет никакого значения, ибо она подозревает за ним все возможности архаически предшествующих ступеней такого намерения. Поэтому в ней есть нечто прямо-таки опасно подкапывающееся, что нередко стоит в самом ярком контрасте с доброжелательной безобидностью сознания.
В отличие от экстравертных ощущающих типов, которые подхватывают интуицию, касающуюся субъекта — его самого,— интровертные ощущающие типы более склонны иметь темные профетические фантазии о том, что может случиться во внешнем мире — с их семьей или «с человечеством». Они также склонны, замечает фон Франц, к душеизвергающим озарениям (инсайтам), которые противоречат их обычной заземленной природе:
Такой тип может, прогуливаясь по улице, увидеть хрустальную посуду в магазинной витрине, и его интуиция может вдруг осознать ее символическое значение: целостный символический смысл хрусталя потечет в его душу… Этот поток запущен внешним событием, поскольку его подчиненная функция, в сущности, является экстравертной. Естественно, он имеет ту же самую плохую характеристику экстравертного ощущающего типа: у обоих интуиция очень часто носит зловещий характер, и если она не срабатывает, то, естественно, прорывающиеся профетические содержания будут пессимистичными и отрицательными.
Аккуратная в регистрации физической реальности, ощущающая функция склонна быть медлительной, вялой, инертной. В той степени, в какой другие функции бессознательны, этот тип легко увязает в привычной рутинной колее текущего момента. Настроенные на то, чтобы быть здесь и теперь, на то, что есть, люди этого типа испытывают огромные трудности, пытаясь вообразить, что могло бы быть, сами возможности, представляющие естественное поле деятельности для интуитива.
До тех пор, пока ощущающий тип не будет держаться слишком в стороне от объекта, пишет Юнг,— «бессознательная установка действует, как благотворное компенсирование к установке сознания, которая является несколько фантастичной и склонной к легковерию»:
Но как только бессознательное становится в оппозицию к сознанию, архаические интуиции всплывают на поверхность и развивают свое пагубное влияние, насильственно навязываясь индивиду и вызывая у него навязчивые идеи самого отвратительного толка. Возникающий из этого невроз есть обыкновенно невроз навязчивости, в котором истерические черты замаскированы симптомами истощения.
Интровертнып интуитивный тип
Интуиция, как и ощущение есть иррациональная функция восприятия. Там, где ощущение мотивировано физической реальностью, интуиция ориентирована на реальность психическую. В экстравертной установке субъективный фактор вытеснен, но у интраверта он является решающим. Когда такой способ функционирования оказывается доминирующим, мы имеем интровертный интуитивный тип.
Интровертная интуиция направлена на содержания бессознательного. Хотя она и может стимулироваться внешними объектами, пишет Юнг, «но сама по себе совершенно не озабочена внешними возможностями, а фокусируется на том, что было вызвано внешним внутри субъекта».** Интровертный интуитив видит происходящее за сценой, устремляет туда свой взор, очаровывается теми внутренними образами, которые приносятся в его жизнь.
Юнг приводит пример человека, страдающего приступом головокружения. Там, где интровертное ощущение могло бы отметить физическое нарушение, ухватить все его качества, его интенсивность, течение, как оно возникает и как долго длится, интровертная интуиция ничего такого не заметит, а будет прежде всего исследовать каждую деталь образов, возникающих в результате такого расстройства. «Она удерживает этот образ и с живейшим сочувствием констатирует, как этот образ изменяется, развивается далее и, наконец, исчезает»:
Таким образом, интровертная интуиция воспринимает все, что происходит на дальних планах сознания, приблизитель-
но с такой же ясностью, с какой экстравертное ощущение воспринимает внешние объекты. Поэтому для интуиции бессознательные образы получают достоинство вещей или объектов. Но так как интуиция исключает сотрудничество ощущения, то она или вовсе ничего не узнает, или узнает лишь недостаточно о расстройствах иннервации, о влияниях бессознательных образов на тело. От этого образы являются как бы отрешенными от субъекта и существующими сами по себе, без отношения к личности. Вследствие этого в данном примере интровертный интуитив, имевший приступ головокружения, и не подумал бы даже, что воспринятый им образ мог бы как-нибудь относиться к нему самому. Это покажется, конечно, почти немыслимым для человека, установленного на суждение (мышление или чувство), а между тем это факт.
Интровертный интуитивный тип, как и экстравертный интуитив, обладает сверхобычной способностью вынюхивать будущее, еще не проявленные возможности и ситуации. Но интуиция направлена вовнутрь, следовательно, такие люди прежде всего обнаруживаются среди видящих (сиеров) и пророков, поэтов, художников — среди первобытных людей таковыми являются шаманы, которые передают сообщения от богов своему племени.
На более светском уровне люди этого типа склонны быть мистическими мечтателями. Общаются они с трудом, постоянно пребывая в недоразумении и имея недостаточно хорошее суждение, как о себе, так и о других; ничего не доводят до конца. Они «переходят от образа к образу,— пишет Юнг,— гоняясь за всеми возможностями, заключенными в творческом лоне бессознательного, не устанавливая никаких связей между явлением и собой».
Этот тип особенно расположен пренебрегать обычными физическими нуждами. Такие люди мало осведомлены о своем собственном телесном существовании или о его воздействии на Других. Часто оказывается, что реальность для них совершенно не существует — они просто затеряны в бесплодных фантазиях. Отчасти парируя это, Юнг описывает ценность данного типа для Коллективной общины:
Правда, созерцание образов бессознательного, создаваемых творческой силой в неиссякаемом изобилии, бесплодно лишь в смысле непосредственной пользы. Но поскольку
эти образы суть возможности концепций, способных при известных условиях сообщить жизни новый потенциал, постольку и эта функция, наиболее чуждая внешнему миру, неизбежна в общем психическом домоводстве, так же как и психическая жизнь народа, отнюдь, не должна быть лишена соответствующего типа. Если бы этого типа не существовало, Израиль не имел бы своих пророков.
Характерно, что интровертные интуитивы имеют смутное представление о подробностях «реального» мира. Они легко теряются в незнакомых городах; вечно кладут свои вещи не на место; забывают прийти на назначенную встречу; редко приходят во время; приезжают в аэропорт в самую последнюю минуту. Их рабочая среда обитания обычно находится в беспорядке; они не могут отыскать нужную бумагу, необходимые принадлежности, чистую одежду. Редко, когда что-то вокруг них оказывается в чистоте и порядке. Они имеют привычку доводить дело до конца кое-как, в зависимости от терпения и добрых намерений друзей, ориентированных на ощущение.
Их поведение часто, в лучшем случае, раздражает другие типы, в худшем,— становится для них тягостным. Сами же они остаются беззаботными и равнодушными, отговариваясь, при соответствующем нажиме, что «детали не такое уж важное дело».
Равнодушие этого типа к осязаемой реальности очень легко истолковать неправильно, как безразличие, с одной стороны, и неверность, с другой. Они верны не внешним фактам, а внутренним образам. Они могут несознательно солгать, но их память или воскрешение события едва ли совпадает с так называемой объективной реальностью. В своих крайних проявлениях человек данного типа делается совершенной загадкой для друзей, и, в конечном счете,— поскольку они не чувствуют, что их ценят и к их мнению прислушиваются,— друзья имеют все основания постепенно j исчезнуть с горизонта.
Крайне интровертный интуитив подавляет обе функции суждения — мышление и чувство — но более всего вытесняет ощущение объекта. Это, естественно, дает начало проявлению компенсаторного экстравертного ощущения архаической природы. Бессознательную личность, пишет Юнг, «можно было бы, поэтому лучше всего описать как экстравертный ощущающий тип только низшего примитивного порядка»:
Сила влечения и безмерность являются свойствами этого ощущения, так же как чрезвычайная зависимость от чувственных впечатлений. Это качество компенсирует разреженный горный воздух сознательной установки интуитива и придает ей некоторую тяжесть, так что это мешает полному «сублимированию». Но если, вследствие форсированного преувеличения сознательной установки, наступает полное подчинение внутреннему восприятию, тогда бессознательное вступает в оппозицию, и тогда возникают навязчивые ощущения с чрезмерной зависимостью от объекта, которые сопротивляются сознательной установке. Формой невроза является, в таком случае, невроз навязчивости с ги-похондрическими симптомами, сверхчувствительностью органов чувств и навязчивой привязанностью к определенным лицам или к другим объектам.
Согласно фон Франц, интровертный интуитив имеет особую проблему в сексуальной области. Такие типы не лучшие любовники в мире, попросту потому, что они слабо ощущают то, что происходит в их собственном теле, равно как и в теле их партнера. В то же самое время они имеют похотливую натуру — отражение подчиненной и поэтому примитивной ощущающей функции — и через недостаточность суждения выходят наружу с вульгарными, непристойными и социально неуместными сексуальными иллюзиями.
Юнг признавал, что хотя оба — и интровертный интуитив, и интровертный ощущающий тип — являются, с экстравертной и рационалистической точки зрения, «наиболее бесполезными людьми», способ их функционирования, тем не менее, поучителен:
Но если посмотреть с высшей точки зрения, то такие люди являются живыми свидетелями того факта, что богатый и полный движения мир, и его бъющая через край упоительная и пьянящая жизнь живут не только вовне, но и внутри. Конечно, такие типы суть лишь односторонние демонстрации природы, но они поучительны для того, кто не позволяет духовной моде данного момента ослеплять себя. Люди такой установки являются своего рода двигателями культуры и ее воспитателями. Их жизнь поучает большему, чем их слова. Жизнь людей данного типа и не в последней степени их величайший недостаток — неспособность к нормальному общению,— объясняет нам одно из великих заблуждений нашей культуры, а именно, суеверное отношение к слову и изображению, безмерную переоценку обучения путем слов и методов.
Глава 4
Заключительные замечания
Зачем нужна типология?
Любая система типологии не более, чем грубый показатель того, что имеется общего у людей, и какова разница между ними. Юнговская модель в этом смысле — не исключение. Она отличается лишь своими параметрами — две установки и четыре функции. То, чего она не делает и не может продемонстрировать, и даже не может на это претендовать, — это выявить уникальность индивида, его особенность.
Ни один человек не представляет тип в чистом виде. Было бы глупо даже пытаться свести индивидуальную личность к тому или иному типу, словно ту или иную вещь. На языке юнговской модели каждый из нас составляет конгломерат, смесь установок и функций, которые в своей комбинации не поддаются классификации. Все это не только признается самим Юнгом, но многократно и настойчиво им утверждается,—
Невозможно дать описание типа, — неважно, насколько полное,— которое было бы применимо более, чем к одному индивиду, несмотря на тот факт, что некоторым образом оно способно характеризовать тысячи других. Сходство — это одна сторона человека, его уникальность, неповторимость — другая.
— но вовсе не устраняет практической ценности его модели, в особенности, в клинических ситуациях, где человек пребывает в затруднении — «на мели» — по поводу своей собственной психологии. Без определенного рода модели мы вынуждены попросту дрейфовать в трясине индивидуальных мнений — потерявшись в джунглях без компаса.
Классифицировать человеческое бытие на категории — вовсе не цель психологической типологии — это само по себе было бы довольно бессмысленным делом. Ее цель, скорее, обеспечить критическую психологию возможностью осуществлять методическое исследование и делать осмысленным представление эмпирического материала. Перво-наперво, это критический инструментарий для исследователя, который нуждается в определенной точке зрения и руководстве, если он собирается приуменьшить хаотическое изобилие индивидуальных переживаний и придать всему этому некоторый порядок… Другое, типология оказывает огромную помощь в понимании широты разновидностей, встречающейся среди индивидов, и она также дает ключ к фундаментальным различиям в современных психологических теориях. Последнее,— но не менее важное,— она оказывается существенным инструментом для определения «личностного уравнения» практикующего психолога, который, будучи вооруженным точным знанием своих,— дифференцированной и подчиненной,— функций, может избежать многих серьезных ошибок, имея дело со своими пациентами.
«Истинна» ли юнговская модель или нет — объективно верна — вопрос спорный (есть ли что-нибудь вообще «объективно» верное?). Определенно одно, степень, с которой две установки и четыре функции соответствуют статистической реальности, не установлена. Чтобы это сделать необходимо скоррелировать тесты миллионов людей с их собственными величайшими прозрениями относительно самих себя, но даже и тогда результаты будут неубедительными, покольку тестовая процедура сама по себе зависит от типологии тех, кто формулирует саму проверку — вопросник, фразы, предубеждения, предположения и так далее — уже не говоря о капризах и странностях различных привходящих обстоятельств.
Реальная «правда» заключается в том, что юнговская модель психологических типов имеет все преимущества и недостатки любой научной модели. При всем недостатке статистической верификации ее, в равной степени, трудно опровергнуть. Но она согласуется с экспериментальной реальностью. Более того, поскольку она основана на четырехмерном критерии — мандалаподобие — архетипическом способе рассматривания вешей, то она психологически удовлетворительна.
Как упоминалось ранее (стр. 31) поведение человека при определении его типологии может совершенно вводить в заблуждение. Например, удовольствие находиться среди людей характеризует экстравертную установку, но это не означает автоматически, что человек, наслаждающийся своим пребыванием в компании, — экстравертный тип.
Естественно, что до некоторой степени человеческая активность определяется типологией, но интерпретация этой активности на языке типологии зависит от системы ценностей, определяющей само действие. Там, где субъект — сам — и личная ценностная система являются главными мотивирующими факторами, там, по определению, имеет место интровертный тип, неважно где он: в толпе или наедине с самим собой. Это то, что делает юнговскую систему прежде всего моделью личности, а не поведения.
Все психическое — относительно. Я не могу говорить, думать или что-нибудь делать, что не окрашено моим специфическим способом видения мира, который, в свою очередь, является проявлением моей типологии. Это психологическое «правило» аналогично знаменитой теории Эйнштейна об относительности в физике и равноценно ей по значению.
Осознанное представление о том пути, по которому я склонен действовать, дает мне возможность доступа к моим установкам и поведению в данной ситуации и, соответственно, возможности приспособления к ней. Это позволяет не только скомпенсировать свою личную диспозицию, но и оставаться терпимым к тому, кто действует иначе, чем я — кто-то, возможно имеющий силу или способность, которые у меня отсутствуют.
С этой точки зрения самый важный вопрос не тот, кто интроверт, а кто экстраверт, или какая функция ведущая, а какая подчиненная, — вопрос более прагматичен: как я действовал в этой ситуации или с тем человеком? С каким результатом? Действительно ли мои действия и тот способ, которым я выражал себя, отразили мои суждения (мышление и чувство) и восприятия (ощущение и интуиция)? И если нет, то почему? Какие комплексы ожили во мне? С какой целью? Как и почему я испортил дело? Что это говорит о моей психологии? Что я могу сделать по этому поводу’ Что я хочу сделать по этому поводу?
Типологическое тестирование
Хотя Юнг не предвидел нынешнего коммерческого использова ния своей типологической модели, он предупреждая относительно возможности ее неправильного употребления, как «практического руководства к хорошему суждению о человеческом характере»:
Даже в медицинских кругах бытует мнение, что мой метод лечения заключается в подгонке пациентов в эту систему и выдаче им соответствующего «совета»… Моя типология гораздо вернее является критическим аппаратом, служащим для отбора и организации материала из хаоса эмпирических данных, и уж ни в коем случае не предназначена для навешивания на людей ярлыков. Это не физиогномия и не антропологическая классификация, а критическая психология, имеющая дело с организацией и определением границ психических процессов, которые, как может быть показано, являются типическими.
Типологический анализ, определяемый письменными тестами, может оказаться полезным, но может также и вводить в заблуждение. Такие тесты имеют коллективную основу и статистику; то есть, их валидность — статистическая и приурочена ко времени. Они могут давать правдоподобную картину сознательных склонностей человека на момент проведения теста, но, игнорируя динамическую природу психического, они ничего не говорят о возможностях изменения.
В корпоративном мире типологические тесты могут быть полезным инструментом, как для иллюстрации психологической основы конфликтов между индивидами в группе, так и для выяснения комплементарной природы разных личностей. Они могут так-эке показывать вполне точно, на момент проведенного измерения, возможность, с которой отдельный человек соответствует или не соответствует требованиям среды или определенной работы. Но как долго продлится такое соответствие? И в чью пользу? И в какой степени другие возможности могут нанести индивиду вред? Или же будущим потребностям корпорации?
Типологические тесты не показывают ту степень, с которой чей-то тип может быть искажен или совращен факторами семьи или окружающей среды; они не говорят ничего о комплексном методе, которым может определяться чей-либо привычный способ функционирования; и они не отражают наличествующую компенсаторную установку бессознательного. Кроме того, человек проходящий тестирование, может использовать в своих ответах какую-то вспомогательную функцию, или же может отзываться своей тенью или персоной (смотри следующий раздел).
Прежде всего типологическое тестирование не принимает в расчет саму экспериментальную реальность, которая способна со временем менять типологические предпочтения личности.
Возьмем, например, человека, получившего несколько академических степеней, включая докторскую. Такой человек, привыкший к длительным периодам работы в одиночестве, с использованием мыслительной функции, может очень хорошо продемонстрировать на письменном тестировании интровертныи мыслительный тип. Он даже может и сам поверить, что является таковым. Но действительно ли он таков?
Вовсе необязательно. Он мог усердствовать годами, чтобы осуществить ожидания других; возможно, он подавил свое страстное желание экстравертной активности до такой степени, что уже и сам едва ли знает, что таковая существует. Экстраверсия и, скажем так, чувственная функция могут быть похороненными в тени так глубоко, что только глубокий жизненный кризис, вызывающий нервное расстройство, может вызволить их оттуда.
Аналогичным образом, женщина, явно чувствующий тип, домашняя хозяйка, активная в общественной жизни, может однажды обнаружить в себе интровертный мир идей и отправиться в университет получать ученую степень. Была ли она, что называется, фальшивым типом, никогда не имевшим возможности развить свою естественно доминирующую мыслительную функцию? Или мышление попросту является временной аберрацией? Могут ли результаты тестовой проверки быть релевантными какому либо моменту в ее жизненном сценарии?
Основная линия, которая внешне оценивается тестированием, даже будучи самопровозглашенной, еще не явялется надежным указанием к происходящему внутри. В области типологии, как и в любой попытке понять кого-либо, не существует заменителей длительному и долгому самопониманию.
Хотя это и самоочевидно для интроверта, который привык к рефлексии и зависит от нее, но редко достаточно ясно для экстраверта, предрасположенного доверять и полагаться на детерминанты внешнего мира.
Типология и Тень
Юнговская типологическая модель базируется на предпочтительных или привычных способах функционирования. Используемая ответственно, она составляет ценное руководство для нашего доминирующего психологического настроя, для жизненного пути, по которому мы движемся и который сами собой представляем. Она также обнаруживает, выводным путем, тот жизненный путь, который мы не ведем, и которым мы, по большей части, не являемся, но могли бы также и являться.
Так, где же тогда оставшаяся часть нас?
Теоретически, можно сказать, что подчиненная или неразвитая установка и функции являются той частью нас самих, которую Юнг назвал тенью. Для этого имеется основание как концептуального, так и прагматического порядка.
Концептуально тень, как и эго, представляет комплекс. Но там, где эго, как доминирующий комплекс сознания, связан с теми
аспектами самого человека, которые более или менее воспринимаются им как «Я», там тень включает личностные характеристики, не являющиеся частью обычного привычного пути бытования человека в мире, и, поэтому, более или менее отчужденные его чувству личностной отождествленности.
Тень, в своем потенциале, одновременно и созидательна, и разрушительна: созидательна в том, что она представляет аспекты человека, похороненные в нем, но которые еще могут быть реализованы; разрушительна в том смысле, что ее ценностная система и мотивации имеют тенденцию подрывать или нарушать у человека сознательный образ самого себя.
Все, что не есть эго, пребывает в относительно бессознательном состоянии; до того, как содержания бессознательного дифференцировались, тень остается бессознательной. Так как противоположная установка и подчиненные функции являются, по определению, относительно бессознательными, они, естественно, связаны с тенью.
В непосредственном мире человека наличествуют установки и поведение, социально приемлемые и неприемлемые. В наши созидательные годы стало чем-то естественным подавлять, вытеснять неприемлемые аспекты самих себя. Они «проваливаются» в тень. То, что остается есть персона — «Я», которое представлено во внешнем мире.
Персона живет согласно принципам того, что ожидается, того, что соответствует. Это одновременно и социально полезный мост и необходимое защитное покрытие; без персоны мы делаемся слишком уязвимыми для других. Мы регулярно буквально закрываем «грудью» персоны свои неполноценности, поскольку не любим, чтобы наша слабость была видна. (Интровертный мыслительный тип на шумной вечеринке может скрежетать зубами, но при этом улыбаться. Экстравертный чувствующий тип сделает вид, что усердно занимается, когда на самом деле он лезет на стену из-за отсутствия компании).
Цивилизованное общество, жизнь, как мы это знаем, зависит от взимодействий между людьми с помощью персоны. Но идентификация с персоной сулит психическое нездоровье уверовать, что «мы и есть персона», демонстрируемая другим, чревато серьезными проблемами.
Вообще говоря, тень менее цивилизована, более примитивна, менее заботится о социальной пристойности и правилах приличия. То, что ценно для персоны, оказывается проклятием для тени и наоборот. Следовательно, тень и персона функционируют компенсаторным образом: ярче свет, темнее тень. Чем сильнее человек отождествляется с персоной — которая в результате отвергает то, чем владеет тень — тем большую проблему он имеет с непризнанной «другой стороной» личности.
Таким образом, тень постоянно бросает вызов моралитету персоны, и, в той степени, в какой эго-сознание отождествляет себя с персоной, тень будет угрожать эго. В процессе психологического развития, который Юнг назвал индивидуацией, разотожде-ствление с персоной и сознательная ассимиляция идут рука об руку. Идеальным было бы иметь достаточно сильное эго, чтобы признать, как персону, так и тень, не отождествляясь ни с той, ни с другой.
Но это легко сказать, но трудно сделать. Мы склонны отождествляться с тем, что мы хорошие, да и почему мы не должны ими быть? Ведущая функция, в конце концов, имеет несомненую утилитарную ценность. Она «подмазывает» и жизнь течет гладко; именно ведущая функция обычно приносит признание, материальные награды и почести, степень удовлетворения. И, разумеется, она неизбежно становится видным аспектом персоны. Почему же ведущая функция должна отступать? Ответ в том, что мы и не отступаем, пока в этом нет нужды. А когда делаем это, то что? Пришла «нужда»? — когда мы сталкиваемся с ситуациями в жизни, которые не подвластны тому способу, которым мы обычно привыкли действовать; то есть, когда сам способ, позволявший «нам смотреть на вещный мир, перестает работать.
Практически, как отмечалось ранее, тень и все с ней связанное, фактически синонимичны с непрожитой жизнью. «Есть кое-что еще для жизни, чем это», — такое замечание можно часто услышать в консультационной комнате у аналитика. Все, чем я сознательно являюсь и стремлюсь быть, в действительности исключает то, чем я мог бы быть, могу быть, что я также есть. Часть до того, что «также есть» была или остается подавленной, потому что она была или есть непринимабельна в окружающей среде; а часть оказывается попросту нереализованным потенциалом.
С помощью интроспекции мы можем осознать теневые аспекты личности, но можем также продолжать сопротивляться им или бояться их влияния. И даже там, где они известны и приняты, они де очень-то доступны сознательной воле. Например, я могу достаточно хорошо осознавать, что моя интуиция носит теневой характер — примитивна и неприспособлена — но не в состоянии призвать ее на помощь, когда она необходима. Я могу знать то чувство, которое требуется в определенной ситуации, но для своей жизни не могу протрубить для него сбор. Я хочу наслаждаться вечеринкой, но моя беззаботная экстравертная сторона куда-то улетучилась. Я знаю, что обязан многим уединенной интроверсии, но соблазн ярких лучей слишком велик.
Тень не требует в обязательном порядке равного времени с эго, но у уравновешенной личности тень добивается своего признания. Для интроверта это может оказаться случайная ночь в городе — противу его «лучшему суждению». Для экстраверта — так иногда случается вопреки самому себе — может статься, что он проведет вечер, разглядывая в одиночестве стены своей комнаты. В общем, человек, у которого тень спит, производит впечатление безжизненного, скучного. Типологически это работает в обоих направлениях: экстраверт кажется утратившим глубину; интроверт выглядит социально неуместным, неспособным к осуществлению чего-либо.
Психологическая ситуация интроверта ясно представлена в наблюдении Франца Кафки:
Тот, кто ведет уединенную жизнь, время от времени испытывает желание привязаться к чему-нибудь; тот, кто в зависимости от времени дня, погоды, положения своих дел и т. п., внезапно испытывает желание увидеть хоть какую-нибудь руку, за которую он смог бы держаться, такой человек не продержится долго без окна, выходящего на улицу. («Уличное окно» в «Исправительной колонии»).
Аналогично, экстраверт может осознать свою тень только когда столкнется с бессодержательностью социального взаимодействия.
Между интроверсией и экстраверсией существует равновесие, также как оно существует между нормально противоположными функциями; но необходимость искать его возникает редко — или даже возможность — до тех пор пока сознательная эго-личность не «шлепнется лицом вниз».
В этом случае, который счастливым образом проявляется как нервное расстройство, — ибо это действительно лучше, нежели более серьезный психотический срыв, — теневая сторона выставляет требование быть признанной. Возникший беспорядок воспринимается далеко не положительно и может расстроить многое из того, что человек знал о себе и во что в себе верил, но он имеет и преимущество преодоления тирании доминирующей установки сознания. Если к самим симптомам отнестись с должной серьезностью, то и вся личность получит оживление и приободрится для новой жизни.
Существует, по определению, естественный конфликт между эго и тенью, но если человек принимает на себя личностное обязательство жить «на всю катушку», то есть давать максимальную возможность для раскрытия своего потенциала, тогда интеграция тени — включая подчиненную установку и функции — из простого теоретического пожелания станет практической необходимостью. Следовательно, процесс ассимиляции тени требует способности жить с определенным психологическим напряжением.
Интровертный мужчина, например, под влиянием своей подчиненной экстравертной тени склонен воображать, что он что-то упустил: веселых женщин, легкомысленную компанию, волнение. Даже он сам способен видеть их как химер, но его тень жаждет и стремится к ним. Тень ведет его в самые темные места встреч, а затем, зачастую (иногда да, иногда нет, в зависимости от каприза) покидает его. Что же остается? Одинокий интроверт, которого тянет домой.
С другой стороны, экстравертный интроверт, который с виду кажется экстравертом — как истинный экстраверт — склонен попадать в неприятное положение. В то время как интровертный
экстраверт имеет дело только с самим собой, экстравертный интроверт часто набрасывается на тех, кто оказывается на его пути, хотя уже на следующий день (или в следующую минуту) он сам де понимает причин такого наскока и занимает вполне индифферентную позицию. Когда его интроверсия, наконец, подтверждается, он может буквально не хотеть иметь какие-либо дела с другими людьми. Таким же образом интровертный интеллектуал, чья тень — беззаботный Дон-Жуан, дает выход своему чувству, опустошая сердца ничего не подозревающих женщин.
Истинные экстраверты получают действительное удовольствие, лишь оказываясь частью толпы. Это их естественный дом. Они неспокойны, находясь одни; не потому, что избегают самих себя, а по причине отсутствия параметров для установления собственной идентичности вне группы. Интровертная тень экстравертов поощряет их оставаться дома и пытаться найти ответ на вопрос, кто же они. Но точно так же, как интроверты могут быть оставлены своими тенями в шумном баре, экстраверты могут оставаться веселыми и радостными — и одинокими — наедине с собой.
Противоположная установка и подчиненные функции регулярно возникают как теневые фигуры в сновидениях и фантазиях. Согласно представлению Юнга, все персонажи, которые появляются в сновидениях являются персонификациями личностных аспектов сновидца. Сновидческая активность повышается, когда требуется функция, которая обычно в сознании отсутствует. Таким образом, человек, скажем, мыслительного типа, после ссоры со своей женой может быть атакован в своих сновидениях образами первобытных чувствующих людей. Эти образы, в драматической форме, иллюстрируют ту сторону его самого, которую ему следует знать. Аналогично, ощущающий тип, споткнувшись на рутине повседневной реальной жизни, в сновидении может предстать перед лицом интуитивного типа, показывающего возможные пути выхода, и так далее.
Чтобы усвоить функцию, субъекту, как уже говорилось во введении (стр. 21), следует начать жить с ней на авансцене сознания. «Если кто-то немного готовит или шьет,— пишет фон
Франц,— это еще не означает, что ощущающая функция ассимилирована»:
Ассимиляция Означает, что вся сознательная адаптация сознательной жизни на время ложится на эту одну функцию. Переключение на вспомогательную функцию имеет место, когда человек чувствует, что текущий способ бытования стал безжизненным, когда ему постоянно делается более или менее тоскливо от самого себя и своей деятельности… Лучший способ узнать как переключиться, — это просто сказать: «Прекрасно, все это мне порядком надоело, для меня все теперь ровным счетом ничего не значит. Где в моей прошлой жизни то дело, которое еще может доставить мне радость? Дело от которого я могу получить отдачу?» И если человек после этого всерьез займется самим собой и искомым делом, он увидит, что переключился на другую функцию.
— и, до некоторой степени, усвоит аспект тени.
В завершение сказанного следует указать на то, что помимо клинических приложений юнговской типологической модели, ее главное назначение продолжает оставаться перспективным, поскольку она предлагает индивиду его собственную личность.
Применение юнговской модели в личностно-ориентирован-ном плане требует того же самого внимательного и ответственного подхода, что и при обращении к чьей-либо тени, равно как и к любым другим комплексам. Другими словами, это требует пристального внимания в течение достаточно большого промежутка времени, на протяжении которого видны тенденция энергетического распределения, мотивация, лежащая в основе поведения человека и те проблемы, которые возникают у него во взаимоотношениях с другими людьми.
Современная технология обеспечила нас многими полезными инструментами, быстрыми и легкими способами совершить и создать то, что иначе было бы крайне затруднительным, или требую-щим огромных временных затрат. Процесс понимания самого себя, однако, весьма сложен на коротком отрезке времени. Он остается жестко привязанным к индивидуальному усилию и одновременно обогащенным и расцвеченным этим усилием.
Клиническое значение экстраверсии и интроверсии
Экстраверсия и интроверсия — типологические конституциональные установки. Первичный интерес экстраверта лежит в объекте, а у интроверта этот интерес кроется в субъекте.
Если мы пожелаем изучать возможные медицинские следствия этих двух базовых установок, то прежде всего должны понять сам момент, в котором возникают субъект и объект.
Субъект и объект всякий раз появляются тогда, когда взаимоотношения, до того управлявшиеся мистическим соучастием (participation mystique), подвергаются критике, выставляются на критическое обозрение или самим субъектом, или кем-то еще. Данное событие может воздействовать на всю личность, например, на маленького ребенка или, в значительной степени, на бессознательное недифференцированных людей (людей, не сознающих своего отличия друг от друга). Но даже и у дифференцированных взрослых мы все еще обнаруживаем бессознательные области, нуждающиеся в развитии. Последнему способствуют конфликтные ситуации, провоцирующие критику и, таким образом, ведущие к разрушению состояния мистического соучастия.
Под конфликтом мы понимаем то, что два человека в данных конкретных взаимоотношениях обнаруживают свое пребывание в них не в полной гармонии. Индивид, который переживает это нарушение гармонии является субъектом, а его партнер по конфликту, по отношению к которому он чувствует дисгармонию, представляет объект.
Можно наблюдать как это нарушение проявляет себя в индивиде: вызванный аффект включает в себя проблему анимы-анимуса. Наблюдается также нарушение приспособления к новой объективированной среде, которая создает дальнейшие эффекты, констеллируя проблему тени.
Классическим примером являются маленькие дети: рано или поздно они делают открытие, что их родители, оказывается, не всегда правы и правильны в своих делах и поступках, как это предполагалось ранее. Возникает аффект: гнев на родителей, из которого следуют упрямство, грубость, непокорство, ведущие к проблеме приспособления. Перед ребенком встают сомнения и вопросы, такие как: Кто я есть? или Кто мои родители? и далее, Что это такое «Я»? Что такое «отец», «мать»? Здесь-то и рождаются субъект и объект. Подобные ситуации незамедлительно констеллируют родительские архетипы, а, следовательно, значительную энергию аффекта.
Та же самая проблема возникает у каждого, когда мистическое соучастие постепенно ослабевает и исчезает. Хотя проблема, в общем-то та же самая, сам способ, которым она прорабатывается, варьирует сообразно тому, куда направлен первичный интерес: к субъекту или к объекту. Индивидуальный ход, который разрешает проблему и обозначает базовую установку.
Интроверт прежде всего имеет отношение к субъекту, и поэтому он начинает осознавать беспокоящие факторы у субъекта. В этот момент и возникает аффект. Интроверт склонен подавить этот аффект и с готовностью устремляется на выполнение этой задачи, ища новую успокаивающую ориентацию. Его мало волнует (или совсем не волнует) трудность во внешнем приспособлении к объекту. По этой причине интроверт постоянно предстает как отрицательный, «теневой», показывающий себя странным, капризным, высокомерным и даже зловещим.
Эту трудность он преодолевает не большим осознанием и реализацией, а уклонением и увертливостью. Таким образом, интроверт уменьшает круг знакомств отбором наиболее «безвредных». Но зачастую он восстает против реальности внешнего мира. «Угроза объекта» — обычный для него камень преткновения: он всегда несет «плохую удачу». Даже молодой интроверт может сломать ногу на лестнице. Он не обратит внимания на саму лестницу, но просто обязан выразить свой гнев по поводу «ужасного красного» цвета лестничного ковра (чтобы впоследствии имен, возможность сказать «А, вообще, мне наплевать, какой у него цвет» или возможно: «Мне не нравится этот красный цвет, потому что он мне не идет»).
Естественно, возможность выхода аффекта позволяет интроверту вернуться в благорасположенное состояние. Эмоция спадает, и он, к примеру, оказывается защищенным от метаболического расстройства. Более вероятно, что вызовут хирурга и дело кончится гипсовой повязкой, рентгеном и несколькими неделями ходьбы на костылях.
На этой стадии развития может показаться, что дух удовлетворен, а к инстинкту проявлено невнимание. Мысленно «превосходящий», но отчужденный от своего окружения интроверт вступает в вечную коллизию с миром, хотя обычно без опасения за свою жизнь. Предположительно возможно, что интроверт — для того, чтобы оставаться спокойным поодаль от мира — дышит неправильно и подавляет свое дыхание, делаясь, таким образом, относительно более уязвимым к легочному туберкулезу.
Экстраверт изначально имеет отношение к объекту. Ему нравится организовывать свои объект-отношения. Он уступает им себя и получает все, кроме «теневой» внешности. Он не замечает, что нечто происходит в нем самом, что это нечто возникает непосредственно в движении. Несмотря на успешную экстравертную адаптацию к объекту, этот недосмотр время от времени делается явным, когда недооцененный аффект проявляется в случайных изменениях настроения, которые вскорости вырастают во враждебность и злобу.
Нереализованный аффект также может влиять на метаболизм: появляются проблемы с печенью, и даже сердце оказывается под воздействием аффекта. На этой стадии развития интроверт с большей вероятностью нуждается в терапевте, чем в хирурге. Вообще говоря, когда экстраверт следует своему инстинкту и пренебрегает духовной стороной своего существования, опасности для жизни нет.
За этой первой стадией развития следует, однако, другая. В случае интроверта, недостаток внешнего приспособления возрастает. Несмотря на все попытки «умственного избегания» или «убегания вовнутрь» и, несмотря на свое поведение, ограничивающее число объектов путем выбора, интроверт может оказаться в такой коллизии с миром, что реальность объекта навалится на него со всей силой. И теперь аффект не вспыхнет столь мирно: он заявит о себе с очевидностью, и интроверт продемонстрирует свою враждебность и злобу еще более ожесточенно, чем безвредный экстраверт.
Экстраверт, напротив, достигнет некоторой точки, где его аффект начнет громко требовать удовлетворения. Он прорвется насильственным образом, приспособление к внешнему миру расстроится, и очевидной и явной выступит теневая сторона. Экстраверт столкнется с проблемой субъекта, с реальностью своей собственной персоны.
В такой ситуации интроверт должен стать более экстраверт-ным и направить свой интерес на объект. А экстраверт стать более интровертным и повернуться в сторону своей скромной бедной персоны, к субъекту. Если задача изменения установок не будет принята и выполнена, то наступит этап клинического развития ситуации.
За этим следует упрямая и односторонняя попытка цепляться за изначальный установочный тип. Но теперь актуальность этого утрачена, энергия на противоположную установку потеряна, и борьба заканчивается понижением ментального уровня. Изначально ведущая установка более не функционирует надежно и становится подчиненной. Разрушение старой системы имеет свои физические последствия.
Интроверт становится подвержен внезапным и опасным инфекциям. Чрезмерный аффект может нарушить у него обмен веществ настолько сильно, что могут возникнуть очень сложная клиническая ситуация и пагубные последствия. Опасность приходит изнутри: интроверту нужен доктор, так как его жизнь может оказаться в опасности.
Для экстраверта также существует смертельная опасность если он будет пытаться управлять своей односторонней вышедшей из употребления первичной установкой. Его приспособление к внешней реальности более ненадежно. Теперь с ним может произойти несчастный случай, и ему потребуется хирург. Хирургическое вмешательство будет весьма сложным, так как сами по себе несчастные случаи, которые происходят с «декомпенсированнымн экстравертами», обычно очень серьезные (автомобильная авария или несчастный случай в горах).
Однако, это не всегда хирург, кто приходит на помощь, так как сама проблема часто возникает в совершенно обычной социальной среде. Слепота к субъективной стороне и к черной тени часто ведет его к банкротству, мошенничеству и другим отклонениям. Таким образом, экстраверт может подвергнуть свою жизнь опасности или в несчастном случае или же глупым преступным поведением… чтобы разрушить жизнь вовсе не требуется смертного приговора: тюрьма или исправительная колония могут сделать это не менее успешно.
Данная стадия развития — критическая. Интроверт может избежать кризиса путем самоубийства. Это происходит под давлением внезапного аффекта, паники под воздействием ненавидимого аффекта, который разрушает его субъективные безмятежность и покой. Экстраверт также может ускользнуть от проблемы с помощью самоубийства. Он планирует свой суицид совместно со своей темной тенью, и может, таким образом, избежать необходимости иметь дело с утратой любимого объекта — безопасности.
В этом кризисе интроверт развивает все симптомы экстраверта, но в гораздо более угрожающей степени. Именно потому, что он не воспринимает свою экстравертную сторону, она про-
является в виде автоматизма, в архаической форме и с более трудными (в смысле лечения, исправления) проблемами. Однако, эти опасные расстройства сегодня излечиваются гораздо более успешно, чем двадцать лет назад. Опасные инфекции лечатся антибиотиками. Расстройства, ранее губительные для обмена веществ, уступают под воздействием лекарств типа Резерпина (Serpasil) и Аминазина (Largactil).
Сохраняется, однако, опасность ментальной смерти, когда чрезвычайный аффект нарушает метаболизм до такой степени, что наступает психическое ухудшение, но есть также и опасность смерти физической, когда сама сила аффекта разрушает сопротивление к инфекции. Здесь в любом случае опасность приходит изнутри.
Экстраверт в своем кризисе развивает в преувеличенной форме симптомы интроверта, поскольку его нереализованная интроверсия преобразуется в опасно архаическую форму. Если экстраверт вступает в противоречие с миром через несчастный случай и оказывается сильно поврежденным, технические усовершенствования в современной хирургии, в особенности, высоко развитая техника анестезии, могут сослужить хорошую службу: реабилитация с помощью ортопедической хирургии восстановила активную жизнь многим людям, которые иначе остались бы навсегда покалеченными и нетрудоспособными.
В случае, если тень привела экстраверта к конфликту с миром с социально приемлемыми последствиями, следует иметь в виду, что смертный приговор, как мера наказания, все менее популярен в демократических обществах; более «обыденным» становится применять уголовное наказание в целях воспитания, а не кары. Тем не менее опасность для жизни все еще исходит — как от несчастного случая, так и от наказания — снаружи. Несчастный случай может убить, а социальный крах — разрушить духовную жизнь.
Есть также формальные проявления неполноценности экстраверсии интроверта, например, в восприятии. Он может догадываться, «интуичить», плененный внешним миром, но сама интуиция оказывается «плохого качества». Таким образом, он не Постигает те возможности, которые даются дифференцированной Интуиции, но ухватывает лишь «невозможные возможности».
Отсюда до паранойи только один маленький шаг. Если восприятие происходит посредством ощущения, то внешний мир постигается и понимается не организованным путем, а беспорядочным способом. Здесь патологическими часто оказываются и сами обстоятельства.
Подчиненная интроверсия экстраверта проявляется в том что, хотя он вынужден быть внимательным и сообразительным в отношении к субъекту, постоянно думать о нем, это часто оборачивается беспомощным состоянием беспокойства, по большей части обязанным недостатку различения и проницательности. В размышлении о самом себе экстраверт принмает часть за целое (pars pro toto), и за единственный недостаток отвергает себя полностью. Чувство вины и греха доходит буквально до мании. В дальнейшем, даже прекрасно осознавая автономность личностного развития, он смотрит на это как на катастрофу. Общая картина при этом — картина депрессии. Иногда зачарованность субъектом вновь открывает путь к первоначальной экстраверсии, которая теперь, однако, становится подчиненной и проявляется как мания.
Отсюда делается ясно, что подчиненная установка у интроверта ведет к развитию шизофренических состояний, в то время как у экстраверта она может вызывать состояния маниакально-депрессивные.
Если проявляются психотические симптомы, то констелляция подчиненной установки становится особенно впечатляющей. Необходимо только слушать, что они говорят. Когда интроверт направляет свое внимание вовне, он может демонстрировать параноидные реакции. Его нездоровая плененность объектом проявляется в размышлениях типа: «Он это сделал, он может, он не должен, он должен, он будет». Этим путем неполноценность экстраверсии проектируется на объект: отсюда внешняя сторона оказывается плохой, глупой или презираемой. С другой стороны, если экстраверт, который следует в интроверсию, впадает в депрессию, то его мысли вечно вращаются вокруг субъекта. Он говорит: «Я сделал это, я должен, я есть». И неполноценность интроверсии набрасывается на субъекта. Депрессивный пациент считает себя риновным, потерявшим всякую цену, жалким и расстроенным.
Психиатрический опыт также проливает полезный свет на эти два типа. Хорошо известно, что в случаях шизофрении психиатр предписывает возможно наиболее раннюю выписку из клиники, так называемое «раннее освобождение», в то время как в маниакально-депрессивных случаях показана задержка с выпиской. Связывая это с проблемой подчиненной установки, можно сказать: шизофреник, который является интровертирванным изначально, и проявляет подчиненную экстраверсию в своей болезни, должен отправляться в мир к людям, чтобы испытать свою экстраверсию. Но маниакально-депрессивная экстравертная диспозиция должна достаточно долго оставаться в клинике, чтобы пациент имел возможность попрактиковаться в своей все еще неразвитой интроверсии.
Однако, очевидно, что и сам психопатологический случай может демонстрировать определенные проблемы, что само по себе иногда не совсем нормально. В нормальных случаях проблема подчиненной установки складывается во второй половине жизни. Но в патологических случаях она зачастую возникает гораздо раньше. Одна из причин этого может заключаться в том, что семья или окружающее влияние могут привести к раннему искажению первоначального характера.
Может быть так, что конституциональный экстраверт уже имеет интровертную установку, совершенно ему чуждую и давящую на него, и противоположная тенденция развития нацелена на восстановление изначальной установки как можно быстрее. Это расхождение между здоровой, но еще не развитой экстраверсией и искаженного исходно чуждого интровертного сознания может привести к очень сложному, даже патологическому состоянию. Интроверт может подвергнуться соответствующему искажению. Детали этой проблемы еще недостаточно изучены. Я полагаю, однако, что это искажение конституциональной установки факторами окружающей среды является одним из принципиальных источников Психотических симптомов и так называемого психопатического Паттерна.
Было бы, конечно, идеальным, если бы нормальное развитие противоположной тенденции совершалось без нарушений. Но в медицине и, особенно, в психологии такие случаи наблюдаются ред. ко, поскольку вообще нормальное развитие оставляет мало чего для наблюдения. Там же, где имеют место расстройства и нарушения, естественно, наблюдаются и проявление любой детали, и динамика самых разнообразных нюансов симптоматической картины.
Можно добавить и несколько дополнительных моментов: интроверт, который должен развивать свою экстраверсию, оказывается сравнительно подверженным язвам желудочно-кишечного тракта (пептическим). У экстравертов, становящихся интровертами, существует — в моей практике — опасность преждевременного артериосклероза. Хорошо известно, что страдающие от желудочно-кишечной язвы могут излечиться от своих симптомов методами психотерапии. Но, вероятно, не так хорошо известно, что даже в условиях относительно серьезного артериосклероза психотерапия также может оказаться подходящим способом, несмотря на пораженчество психиатрических прогнозов, которое можно отыскать в любом учебнике. Так что в случае экстраверта, который должен работать со своей интроверсией и становится депрессивным, артериосклеротические симптомы не должны оказывать слишком серьезное влияние на прогноз болезни, и ни в коем случае не следует пренебрегать психотерапией.
Позвольте теперь просуммировать эффект двух базовых типов установки в медицинском аспекте:
Интроверт живет прежде всего в своем аффекте и приходит к конфликту с внешним миром. Он подвержен легким или средней тяжести несчастным случаям. Экстраверт приспосабливается к внешнему миру и не обращает внимания на аффект. Опасность для него расположена в сердце и метаболической системе. Обе типологические установки рано или поздно сталкиваются с той же самой проблемой, необходимостью развивать противоположную подчиненную установку внутри самих себя.
Если это развитие неадекватно, то могут последовать серьезные, даже фатальные расстройства. Интроверта может поразить инфекция или пагубные метаболические нарушения. Экстраверт подвержен опасным несчастным случаям — авариям, катастрофам
jj пр.— и конфликтам с законом. Далее, интроверт подвержен 0ИШеваРительным язвам, а экстраверт артериосклерозу. Пленяющая поглощенность интроверта внешним миром может приводить последнего к параноидным симптомам, аналогичная поглощенность экстраверта миром внутренним приводит к проявлению его подчиненной интроверсии в меланхолии.
По отношению к психиатрическим аспектам следует также подчеркнуть, что спонтанное, исходное, первичное взаимодействие остается очевидным даже в кризисе (так же как и в конституциональных типах, столь умело описанных Кречмером). Когда астенический шизофреник обращается вовне галлюцинаторным образом, его спонтанная склонность направлена на субъекта и аффективная связь (раппорт) с внешним миром, соответственно, бедна. И когда пикнический меланхолик направляет свое внимание вовнутрь, он все еще остается спонтанно направленным в сторону объекта, и, стало быть, его аффективный контакт достаточно хорош.
Производит глубокое впечатление и то, как — несмотря на сопротивление, организуемое авторитетным сознанием, психоз помогает прорваться подчиненной установке. Интровертный шизофреник приходит к контакту с внешним миром через вспышки агрессии. И экстравертный меланхолик затворяется от внешнего мира для того, чтобы развить идею о том, что его никто не понимает, никто не хочет понять и никто не может ему помочь, — поэтому он бросается назад к самому себе.
Теперь мы должны спросить, какое же лечение можно ожидать от современного медицинского понимания проблем двух типов установки. Вообще говоря, нет необходимости говорить о том, что внутренние, хирургические и психиатрические осложнения, возникающие в процессе развития, лечатся согласно общим правилам медицинской науки и опыта. Но, кроме того, при установлении диагноза очень важно думать о пациенте, как о человеческом существе, которое должно достигнуть, — пройдя через свой кризис,— принятия своей подчиненной (другой) стороны.
Эта критическая ситуация создает особые опасности, требую-Щие специальной заботы и внимания. Если, например, разрушается внутренняя стабильность интроверта, вся его система может быть поражена инфекцией с непредсказуемыми последствиями. Антибиотики должны быть предписаны вовремя, иначе это может оказаться слишком поздно. В сомнительных случаях должен быть регулярный подсчет лейкоцитов — записи частоты пульса и измерения температуры недостаточно. Если это число превышает 10.000, следует немедленно начать терапию антибиотиками. Если, с другой стороны, разрушается внешнее приспособление экстраверта, то должна быть создана защита от возрастающего риска несчастных случаев. Следует запретить восхождение в горы и, вероятно, управление автомобилем.
Но помимо особой медицинской заботы требуется также и понимание психологического смысла всей симптоматики, будь эти симптомы физическими или психологическими. Болезнь является свидетельством чего-то отклоняющегося от нормы и неполноценного. В этом отклонении и неполноценности необходимо распознать борьбу человека, пытающегося решить проблемы своей противоположной установки. Так что, в данном смысле, медицинские симптомы должно интерпретировать положительно, то есть, не как болезненные отклонения, но как путь к целостности.
Приложение 2 Вечеринка с типами
[Данный сценарий иллюстрирует в легком жанре, как может выглядеть юнговская типологическая модель в повседневной жизни]
Экстравертный чувствующий тип
Наша хозяйка — чувствующий тип. Кто бы еще смог взять на себя такой груз, собрать всю эту компанию вместе? Даже сами приглашения — написанные элегантным красивым почерком на линовой бумаге — подчеркивают ее радость от того, что она собирает вместе всех дорогих ей друзей.
Она — очаровательная женщина, сердечная и чувственная, словно сошедшая с картины Ренуара, прелестная домохозяйка, с открытой душой, обязательная, светская. Она весьма привлекательна и гостеприимна, а в ее доме всегда найдется вкусная еда прекрасно приготовленная и изысканно сервированная. Ее дом демонстрирует высокий вкус.
Поскольку она следует мнениям своего мужа и отца, то ее мысли в разговоре маловпечатляющи. Иногда ее взгляды напоминают проповеди религиозных лидеров или других хорошо известных людей в ее общине. Во всех случаях она высказывается с глубоким убеждением словно эти мысли родились в ней самой. Она не представляет, что ее единственным реальным вкладом в вечеринку — кроме еды — является тот эмоциональный настрой, который она вносит в общение.
Она замужем за знатоком — специалистом по эстетике,— который глубоко ценит жизнь в ее ненавязчивой роскоши.
Интровертный ощущающий тип
Наш хозяин — историк искусства и коллекционер. Но мышление для него — функция подчиненная, так что. хотя он и собирает книги и владеет впечатляющим собранием, глубоко в их содержание он не вдавался.
Он высокий, темноволосый и тощий и,— насколько его жена разговорчива,— настолько он молчалив. Кажется, что он забаррикадировался и спрятался за болтовней своей жены. Он не может разделить ее преданность этим вечерним посиделкам, которые заставляют его покидать свой прекрасный тихий кабинет. Однако, они согласны в том, что она организует социальную сторону их жизни, и он знает из длительного опыта, что она мастер искусства развлечения. Она — тот человек, который вносит необходимую экстраверсию в их брак и соединяет их с внешним миром.
Он приветствует своих гостей, элегантный, немного сдержанный, и протягивает тонкую руку только что вошедшей хорошо известной адвокатессе. На самом деле он презирает эту женщину, которая является экстравертным мыслительным типом. Приветствуя ее, он случайно по ошибке произносит: «До свиданья». Хозяйка, с ужасом наблюдающая эту оплошность, пытается сгладить ее двойной дозой дружеского чувства.
Экстравертный мыслительный тип
Адвокатесса — первый гость из прибывающих на вечеринку. Сильно пекущаяся о своем социальном положении, она никогда не простит себе, если опоздает.
Получив недавно положенные дипломы и степени, она находится в самом начале многообещающей карьеры адвоката, специализирующегося на защите. Она уже получила некоторую известность как оратор. Ее суждения точны, а логика неоспорима. Ее доводы основаны на общепризнанных конкретных фактах, умозрительные построения и идеи ей чужды. Как и большинство экстравертных мыслительных типов, она консервативна и особую важность уделяет объективным данным. Так как ее вспомогательная функция — ощущение, то она еще и практична и хорошо организована, как в личной, так и в профессиональной жизни.
О ее истинных чувствах известно очень мало. Говорят, что, в конце концов, она выйдет замуж за сына директора юридической фирмы.
Экстравертный ощущающий тип
Прибыли еще два гостя — ведущий предприниматель со своей женой. Он — экстравертный ощущающий тип со вспомогательным мышлением. Его жена — тип интровертный чувствующий с интуицией в качестве вспомогательной функции. Эта пара демонстрирует, как индивиды с противоположными доминантными функциями зачастую оказываются влекомыми друг к другу и каждый дополняет другого.
Предприниматель обладает прекрасным чувством здравого смысла, положительной рабочей этикой и практической производственной жилкой. Он знает как держать себя в любой ситуации. Интеллигентный, исполнительный и властный, он управляет целой армией служащих и тем не менее находит время, чтобы вникнуть в каждую деталь. Поразительно видеть, сколько он успевает сделать на своем профессиональном и общественном поприще только за один день.
Тем не менее временами он утрачивает широту взгляда. Он целиком живет в данный момент и не может предсказывать результаты своей деятельности. Поскольку его интуиция остается неразвитой, он постигает только то, что уже произошло и не способен предвидеть возможную опасность из будущего.
Он хорошо одет, но ему не достает изысканности, его голос громок и зачастую он бестактен. Он кажется мягкосердечным, но может сделаться подавляющим и всесокрушающим. За ужином он оказывается весьма прожорливым.
Никто из их общих знакомых не понимает, что же держит его и его жену вместе. Он тоже этого не понимает — он знает только, что с того момента, как он ее встретил, он в восторге и жить без нее не может.
Интровертный чувствующий тип
Жена предпринимателя спокойна и непроницаема. В ее глазах скрыта таинственная глубина. Неистощимая тема для разговора хозяйки, которая любит анализировать взаимоотношения других,— мощное воздействие этой молодой женщины на своего мужа.
Эта маленькая и хрупкая женщина кажется не делает ничего, чтобы вызвать такую поразительную зависимость этого серьезного, тяжелого и бесчувственного мужчины. И, однако, он повсюду следует за ней своим взглядом и пытается поймать ее глаза. Он постоянно спрашивает ее мнение.
Объяснение лежит в природной дополнительности данных противоположных типов. Для этого мужчины, его жена является носителем тех интровертных глубин, к которым он внутри себя не имеет доступа. По этой причине она персонифицирует тот самый образ идеальной женщины, который он носит в себе — свою аниму.
Интровертные чувствующие типы не выражают свои эмоции часто, но уж если они это делают, то с затратой огромной энергии. Эти индивиды аккумулируют громадное количество внутреннего воздействия и оно создает такую напряженность, которая порождает особую ауру, часто ощущаемую, как нерушимую и мистериальную силу.
Такие типы часто художественно одарены. Эта молодая женщина имеет одну реальную страсть в своей жизни — музыку. Для нее музыка выражает мир ее чувств в чистой и непрерывной форме. Здесь она открывает полную гармонию, не оскверненную прозой обыденной жизни, которую она считает дисгармоничной.
Без своего мужа, однако, она имела бы очень мало контакта с внешним миром. Для нее он воплощает ее внутренний образ идеального мужчины — ее анимус.
Интровертный мыслительный тип
Между тем, пришел новый гость. Это профессор медицины, специализирующийся на сонной болезни (sleeping sickness). Он также хорошо известен своими скучнейшими лекциями и новыми открытиями в своей области. Он не находит контакта со студентами и не любит делиться своими идеями. Даже его пациенты ему не интересны, являясь не более, чем «случаями», которые необходимы для того, чтобы продолжать свое исследование.
Его почерк мелкий с особой манерой увязывать буквы вместе, прочесть который могут только он сам и его ассистент. Характер письма производит впечатление непонятного узора. Кто-то из студентов, отчаявшись, воскликнул: «Да это не почерк, это вязание!».
Никто никогда не видел профессора со своей женой (которая совершенно случайно оказалась экстравертным чувствующим типом, его типологической противоположностью). Они никогда не появляются вместе и ходят слухи, что она совершенно необразованна и когда-то служила у него уборщицей.
Экстравертный интуитивный тип
Последним пришел гость, торопившийся из аэропорта. Он — инженер, кипящий новыми идеями и опьяненный будущими возможностями их реализации. Нереально, чтобы он сам воплотил их в жизнь, скорее он вдохновит других сделать это. За столом он с энтузиазмом рассказывает о новых планах путешествий, кажущихся хозяину сверхавантюрными, и быстро съедает свою пищу, Даже не заметив ее.
Другие гости — это заметно — чувствуют себя неловко рядом с этим харизматическим молодым человеком. Он выглядит отрешенным от реальности мира, в котором они живут, но в то же самое время его идеи звучат интригующе и соблазнительно.
Интровертный интуитивный тип
Одно место за столом пустует — место бедного молодого поэта. Он не пришел и даже не прислал объяснения, он просто забыл о вечеринке. Это тощий молодой человек с прекрасным овальным лицом и широкими мечтательными глазами.
Этим вечером он был полностью поглощен своей рукописью. В конце концов, побуждаемый чувством голода, он отправился в свой привычный дешевый ресторан. Так как у него напрочь отсутствует чувство времени и пространства, то он пришел поздно, (Полчаса у него ушло только на то, чтобы найти свои очки). Но его совсем не расстроило, что еда оказалась остывшей и невкусной. Он съел свое блюдо в полной рассеянности, то и дело поглядывая на газету, лежавшую рядом с тарелкой.
После ужина он отправился в неспешную прогулку под звездным небом, все еще не осознавая, что время довольно позднее, и что он забыл свой плащ в ресторане. Прогуливаясь, он вдруг безотчетно почувствовал вдохновение — о! музыка нового стихотворения — да, это будет сонет, наполненный метафизическим чудом. И радость переполнила его.
Также внезапно он вспомнил о приглашении на вечерний ужин и опечалился. Но теперь было уже слишком поздно. И эту ошибку или ляпсус, его непризнанное чувство отметило точно. Хотя интроверт боится жизненных требований, в нем также присутствует скрытая надменность смешанная с робостью.
Он думает: «Я пошлю этой даме свое стихотворение, это лучшее, что я могу для нее …