Дэвид Тэйси
Юнг и Нью Эйдж: контрастные учения.
Имя Юнга ассоциировалось с Нью Эйджем около трех десятилетий, но теперь его предполагаемое «влияние» на это движение полностью пересмотрено и переосмыслено. В «Духовности Нью Эйджа» Дункан Фергусон доказывал, что Юнг сыграл главную роль в развитии этого популярного духовного движения, и еще более радикально в «Движении Нью Эйдж» социолог Пол Хилас заявлял, что Юнг является одной из «трех ключевых фигур» (другими являются Блаватская и Гурджиев), благодаря которым движение существует. В том же духе Невилл Драри утверждает, что «влияние Юнга на ньюэйджевское мышление было огромное, гораздо больше, чем, возможно, многие люди осознают». Повсюду провозглашается, что движение Нью Эйджа — это производное от интереса к Юнгу, и в наши дни духовно ориентированные врачи из совершенно разных областей провозглашают себя юнгианцами, или ссылаются на Юнга как на их духовного предшественника, научный авторитет или источник вдохновения. Цель данного эссе состоит в том, чтобы критически оценить, насколько «юнгианским» является Нью Эйдж, выявить схожесть и различия между духовностью Нью Эйджа и Юнгианской метапсихологией.
Ясно, что Юнг и Нью Эйдж имеют некоторые точки соприкосновения. И Юнг и Нью Эйдж признают, что духовность больше не синонимична, и не должна более подпитываться религиозными организациями и институтами западной культуры. Оба заинтересованы в исследовании нехристианских, дохристианских или постхристианских источников духовности, оба интересуются гностицизмом, алхимией, и восточными созерцательными традициями. Юнг и Нью Эйдж смотрят вперед в будущее с оптимизмом, видя работу «духа», прокладывающего через всю историю дорогу будущим, еще не реализованным, идеалам. Юнгианская психология исследует индивидуальные истории болезней и значительные или популярные культурные явления (такие как НЛО например) на предмет того, таят ли в себе что-либо эти феномены и на что они могут указывать. В отличие от института Церкви, который просто смотрит назад в прошлое на харизматичного основателя его духовных стандартов и моральных предписаний, Юнг и Нью Эйдж смотрят прямо в будущее и, как это ни парадоксально, учат нас тому, как жить в настоящем. Настоящее живет в предчувствии «лучшего» будущего, и для Юнга идеалы будущего могут быть объединены понятием «целостности», идеалом, во многом контрастирующим с христианским этическим пониманием «совершенства».
Нью Эйдж тоже любит ставить «целостность» над «совершенством», так же как и определенного Бога над трансцендентальным. Иногда кажется, что духовность Нью Эйджа — это просто упрощенная юнгианская психология, применившая модель Юнга ко внешнему миру и рассеявшая его мудрость среди множества нуждающихся в духовном руководстве. Но, конечно, между тем, чем в действительности является Нью Эйдж, и чем он кажется, есть огромная разница. Нью Эйдж не является связной религиозной философией и часто бывает подвержен влияниям коммерческих интересов и финансовых сил больше, чем какой-либо конкретной философской позиции. Вообще, юнгианские черты Нью Эйджа заключаются в его акценте на духовном авторитете индивидуального опыта (который Юнг перенял из Протестантизма), в необходимости религиозной и культурной трансформации (которую Юнг привнес из германского романтизма), и на важности неортодоксального пути достижения единения с Создателем (которую Юнг перенял у Гностицизма, Герметизма и Алхимии). Но, тем не менее, Нью Эйдж неюнгианский, и даже антиюнгианский, из-за числа важных деталей, которые далее будут рассмотрены.
Ценность Нью Эйджа заключается не в том, насколько хорошо или плохо он передает юнгианскую модель реальности в общественное достояние, но в том, что он бросает вызов западной религиозной ортодоксии в принятии новой и культурно уместной интерпретации человеческого духа.Нью Эйдж — это «крик души» больших масс, плач, духовно закономерный в наше время, и эмоционально относящийся к индивидуальному человеческому опыту. Это популярное движение, которое противостоит многим устоявшимся мнениям, клише и взглядам, заложенным в традиционной западной религии, особенно взглядам на тело, сексуальность, естественность и желания. Нью Эйдж появился, чтобы противостоять мэйнстримовской мирской культуре, но во многом он просто повторяет паттерны и предпочтения нашего материалистичного и потребительского общества. Это движение, которое следует и развивается по архетипическому процессу, базирующемуся на «феминном принципе», компенсаторном патриархальному Западу, и связанном с Романтизмом, Гностицизмом, Язычеством, Натурализмом, Нудизмом и Оккультизмом.
Возможно, Нью Эйдж и «юнгианский» по умолчанию. Если он кажется юнгианским, то не потому, что в нем используются положения Юнга, а потому что он развивается из конкретного сильного архетипического потока, который может ассоциироваться с Юнгом, потому что Юнг ясно очертил психодуховную территорию этого потока. Юнг особенно сильно интересовался архетипическими процессами, которые были «компенсаторными» патриархальному Западу, что сблизило его с интересами Нью Эйджа. Тем не менее, Юнг не прославлял и не идеализировал эти компенсаторные течения в западной психике. Он заметил их, дал им название, но его отношение к ним всегда было критическим, беспристрастным и противоречивым. Юнг постоянно стремился объединить враждующие противоположности и противоречащие элементы (такие как Язычество и Христианство) в единое целое, и он почти никогда не выделял один ряд архетипов в ущерб другим. Хотя Юнг заранее предвидел, что «феминный» и «языческий» дух расцветет в западном психе, он никогда не поощрял полное посвящение себя им; напротив, он чувствовал, что задача индивидуации включает в себя противостояние этим коллективным силам и развитие критического отношения к ним. Любое массовое движение, идентифицирующееся с архетипическим процессом, фактически или по определению, не согласуется с юнгианской линией, которая базируется на этике и эстетике индивидуации. Атака Юнга на все то, что он называл «идентификацией с колективным психе», была намеренно и осознанно проигнорирована всеми ньюэйджевскими врачами, консультантами, адвокатами и шаманами, которым нравилось свободно почитать и даже «поклоняться» недавно образованной архетипической структуре. Тоска по язычеству, гностические импульсы, и неортодоксальные духовные устремления, которые подавлялись в течении сотен лет на Западе, были освобождены после краха христианского авторитета, и теперь, без малейшего запрета, мы сталкиваемся с этими явлениями лицом к лицу.
От Бога к Гейе: духовное преобразование в Западной культуре.
а. Преобладающая позиция в Западной светской культуре: древние боги уже давно мертвы, позже умирает наш Иудо-Христианский Бог Отец. Не существует метафизической или духовной жизни, и мир оказывается пуст от религиозного значения. Вера в духовное уничтожена светским образованием, и религия сегодня — всего лишь пристанище необразованности, бедности или суеверности. Современные и прогрессивные ищут социальную и индивидуальную свободу, и среди первых вещей, которые будут отброшены ими в сторону, оказываются подчинение религиозной власти и почтение к священному.
b. Преобладающая позиция в Западной религиозной культуре: традиционная патриархальная религия теряет авторитет, в то время как мир становится более языческим, и общество становится более терпимым в своем отношении к желанию, сексуальности и временным удовольствиям. В то время как западное суперэго ослабевало, позволяя более «естественным» импульсам внедряться в социальную жизнь, Церковь пришла к выводу, что должна решительно усилить свой контроль над трансцендентной жизнью. С этих пор церкви часто проявляют реакционизм, обособляются, и бросают свои попытки измениться.
с. Позиция Нью Эйджа: он появлялся с течением времени, признавая реальность желания, поощряя языческое движение в обществе, и добавляя в это движение священные или духовные стороны. Нью Эйдж преимущественно награждает «духовным благословлением» тенденции и позиции, которые уже существовали в западной культуре: консюмеризм, гедонизм, материализм и нарциссизм. Нью Эйдж не пытается критиковать общество, но он оказывается захвачен мифами и мистификациями. Например, в Западном обществе, одержимом идеями секса и тела, Нью Эйдж провозглашает «священный секс» и доказывает, что тело является «храмом души». В общество, погрязшее в материальных желаниях и временных удовольствиях, Нью Эйдж привносит живучую веру в «зеленую энергию», которая видит богатство символом «духовного здоровья» (в противоположность христианской морали), и считает «глубокую релаксацию» святым занятием (в противоположность христианскому покровительству работы и труда). Нью Эйдж, как светский мейнстрим, отворачивается от авторитета Церкви, считая Пуританство занудным и скучным, и не особенно интересуется воскрешением нашего недавно скончавшегося Господа Отца.
Нью Эйдж сильно заинтересован языческими деяниями древних времен, духами шаманских культов и божественными фигурами восточных религий. И хотя Нью Эйдж является очень разнообразным и политеистичным в своих вкусах, доминирующими его божествами, пожалуй, являются Земные Богини, или Богини-Матери, такие как Гея, Деметра, Кибела, Афродита, Астарта, или как бесчисленное количество других похожих фигур из разных культурных и исторических контекстов. Нью Эйдж преимущественно внеисторический, универсальный и эклектичный в своих философских воззрениях. Такое ощущение, словно его девизом является «любой бог (богиня) подойдет», словно нет Бога, с которым мы страдали два последних тысячелетия официальной религии. В древней мифологии богиня Земли никогда не появляется одна, но всегда показывается со своим супругом, сыном-любовником или жрецом, и все это так же верно и для Нью Эйджа. Супруг богини обычно символизирует ее собственное плодородие и изобилие, таким образом его фаллические возможности еще более подчеркиваются, особенно в таких фигурах, как Пан, Дионис, Адонис, Таммуз и, особенно, Приап. В Нью Эйдже сын-любовник или жрец часто почитается в качестве собирательного образа, который иногда называют «Зеленым Человеком». Зеленый Человек символирует плодородие земли, сезонный цикл взросления-смерти-возрождения и «единство» всех естественных и органических явлений. Если Христос упоминается в Нью Эйдже, он обычно представлен только в форме Сына Великой Матери, как умирающий и воскрешающий каждый год бог, ритуально оплакиваемый своей Матерью и Святыми Женщинами у подножия креста. Нью Эйдж может адаптировать римско-католического Христа для своих целей, но у него не хватит времени на Протестанского патриархального Христа.
Нью Эйдж настаивает на искупительности и срочности миссии своего религиозного взгляда. Его целями является принести в уставший, униженный и разочарованный мир новое волшебство и тайну. Он стремится разжечь жизнь духа в мире, который стал слишком рациональным, циничным и разочарованным. Он стремится повторно пробудить понимание тела в культуре, которая стала слишком зациклена на голове. Кроме того, Нью Эйдж ставит сильные акцента на экологии и мироспаснии: возвращение уважения к земле, материи(которая происходит от латинского слова «mater», означающее «мать»), физиологии и биологической окружающей среде, в то время как патриархальный прогресс принес огромные повреждения (некоторые из них необратимы) биологической жизни. Призыв звучит так, что только Богиня Мать и ее Зеленый Человек могут спасти нас от кризиса патриархального Запада. Этот новый миф проявился не только в экофилософии и экологической духовности, в самой экологии и экологических технологиях, но так же и в популярных фильмах типа «Fern Gully», в эко-мультиках и шоу типа «Captain Planet», экологических памфлетах, активистской литературе и популярной беллетристике. Экологические ценности и мифология Нью Эйджа так же проявились в системе государственного образования, программах исследований окружающей среды, «зеленой» политике, СМИ и развлечениях. Мы наблюдаем возрождение мощной архаической мифологии, доказывающей тот факт, что «мифы» никогда не умирают, и что в светских и «немистических» культурах типа нашей, мифы не только выживают, но и процветают – все они слишком сильные, чтобы расцениваться как «мифические».
d. Юнговский ответ: поскольку Юнг умер в 1961, за несколько лет до того, как Нью Эйдж получил отклик по всему миру, и перед тем, как сформировалось экологическое движение (при жизни Юнга оно было упомянуто, как «сохранение», и с тех пор ассоциируется с политическими консерваторами), нельзя было ожидать от Юнга, чтобы он прокомментировал непосредственно эти социальные явления. Однако, он предвидел возвращение язычества в западное психе и фактически видел это возрождение в качестве архетипического источника фашизма и национал-социализма в двадцатом веке.
В религиозном смысле, Юнг был одновременно христианином и ньюэйджевцем. Он мог видеть, что старые, дохристианские боги и богини все еще были живы, и часто находил их в душе, в качестве ядер комплексов и нервозов. Юнг интересовался всем дохристианским, нехристианским и постхристианским, но, в отличие от Нью Эйджа, он не был антихристианином. Он не страдал от антихристианского предубеждения, и при этом не чувствовал себя обязанным, как Джеймс Хиллмэн после него, петь дифирамбы древней Греции и осуждать еврейско-христианское наследие одновременно. Юнг посвящал себя задаче восстановления достоинства христианского Бога в культуре и в человеческом сознании. Юнг мог видеть, что односторонность патриархальной религии и культуры обязательно спровоцирует пробуждение компенсаторных матриархальных и феминных архетипических фигур, но его отношение к этим фигурам было двойственным. С одной стороны, мы должны поощрять архетипическую женственность проявлять себя после столетий пренебрежения и репрессий, с другой стороны, мы можем заболеть, если позволим женскому полностью завладеть нашим сознанием; оно должно быть интегрировано, но не допускается его доминирование в дальнейшем, переход в другую односторонность.
Сам Юнг склонялся ко многим матриархальным искусствам и наукам, которые были «запрещены» патриархатом, но которые уже становились доступными для общественности при Юнге. Интерес Юнга к астрологии и предсказанию хорошо известен, и он фактически единолично возвращал древнее искусство алхимии к современному научному и психологическому исследованию. У Юнга так же было сильно развито экологическое и романтическое чувство по отношению к пейзажам, земле, деревьям, задолго до того, как эти вещи раскрылись и стали почитаться в популярной экологии. Возможно, главный последователь Юнга Эрих Нойманн был даже более погружен в понимание того, что архетипическая женственность была близка к тому, чтобы сместить и бросить вызов архетипическим основам патриархальности, что мы особенно ясно можем видеть на примере Великой Матери и архетипического мира Генри Мура. Позднее, юнгианский аналитик Эдвард Уитмонт, полностью посвятил себя теме возвращения Богини, феномену пробуждения архетипической женственности и ее фаллического сына-любовника в контексте современности.
Юнг был бы согласен с Нью Эйджем в том, что если существенное изменение в культурном отношении должно быть произведено, включая разительную перемену в отношении человека к его окружающей среде и физическому миру, то архетипическая поддержка будет необходима для того чтобы помочь человечеству воспринимать мир иначе. Социальные изменения, которые производятся только благодаря сознательному уровню, такие как призыв пробудить моральную совесть в отношении мира, или требование усилить этическую ответственность об окружающей среде, не будут эффективны, т.к. глубинные человеческие эмоции не были затронуты и активированы. Юнг не был социальным позитивистом, не верил в фантазии о том, что человечество неизменно становится «лучше», но он был убежден в могуществе мифа и его способности мобилизовать человеческую активность и гальванировать коллективную реакцию. Если путь духовного преобразования будет найден и на основании восстановления древнего представления о том, что земля – наша «наследственная мать» и духовный источник, откроется новая перспектива, это принесет очень много пользы будущему земли. Я уверен, что Юнг бы почувствовал, что мифологизация идет рука об руку с революцией, и что возвращение Геи, Деметры или Афродиты к живому мифическому статусу – маленькая цена за сохранение жизни на земле, его биологического разнообразия и его жителей.
Как было упомянуто, Юнг был бы настроен критически, если бы он чувствовал, что новый культ Геи, или так называемой гипотетической Геи, появился бы за счет Бога Отца, маскулинного принципа и анимуса. Какой толк, спросил бы он, от двух тысяч, или более, лет дифференцирования архетипической мужественности, если мы готовы выбросить ее в панике из-за мирового кризиса? Почему мы должны слышать о культурной энантиодромии (метании между двумя крайностями), когда у нас есть возможность рассмотреть обе стороны архетипического спектра? Почему соглашаются на новую односторонность, тогда как наша глубинная воля, и в нас самих, и в нашей культуре, заключается в том, чтобы достигать цельности и единства? Разумеется, мы вернем Гею и возвратим Деметру, но позвольте свести этих архаичных персон в продуктивном диалоге с духовностью и западной религией! Кроме того, давайте так же работать над восстановлением потерянного женского аспекта в пределах еврейско-христианского бога (София, Лилит, Мария, Мудрость и Дух Святой). Но, выплескивая прочь нашу культурную воду, не стоит забывать, что Юнг бы предостерег против выбрасывания ребенка-Иисуса вместе с ней, потому что это приведет к расширению репрессий мужского духа и к опасным последствиям его вытеснения.
От страдания к благословлению: новое средство достигнуть пика опыта.
а. Преобладающая точка зрения в западных религиозных и философских традициях: человечество и жизнь синонимичны страданию. Существует распространенный пессимизм в отношении человеческих ценностей и потенциала, который явился результатом доктрины первородного греха, человеческой упадочности и врожденной тенденции к корыстному самомнению. Христианская духовность достигает своей цели, не увеличивая собственный рост, но смещая себя целиком в пользу смирения, опустошения, и своего рода отрицательной реализации, посредством чего божественность увеличивается до полноты в прямой пропорции к сокращению эго. В западном гуманизме точно так же, самость безнадежно ограничена и испорчена, и любая попытка преодоления человеческих ограничений неизбежно сталкивается с сатанинским высокомерием и моральной инфляцией. Человеческая борьба тщетна, если она не освещена светом Святого Духа, который является нашим «Утешителем» посреди страдания. Мудрость и духовное руководство не уменьшают наши страдания, но делают терпимыми и придают им высшее значение. Символ человеческого жребия в западной традиции – Христос на кресте.
b. Точка зрения Нью Эйджа: западная культура слишком болезненна и мрачна, и мы должны изменить учение о нас самих. Нью Эйдж заменяет западный смысл трагедии на интенсивный оптимизм об индивидуальной и социальной трансформации. «Новый» век возможен; человеческий потенциал безграничен; его движущие силы зовут вперед и всем доступны. Зацикленность на грехе и зле, на искуплении и преобразовании должна уступить место миру «естественной благословенности» в позитивном созидании. Человек не должен больше терзать себя образом Христа, он может спуститься с креста, он может восхвалять материальное, телесное существование и свою способность вступать в трансформирующий диалог с божественным.
Ньюэйджевец ищет высокие, пиковые переживания, измененные состояния сознания и избегает преуменьшений, депрессий и холодного пессимизма. Он ищет духовность, для чего изучает способы и методы, которые соединят его с божественным, и часто избегает или отклоняет общепризнанные религии, которые считает догматическими структурами, ограничивающими его свободу личности, запрещающими духовное выражение и принижающими его личные переживания триумфа. Духовные обещания растут, но религия со своим акцентом на моральных ограничениях, социальной ответственности, и этических обязательствах, угрожает их выполнению. Ньюэйджевец хочет достигнуть Цели (единства с божественным) без Пути (дисциплины, этики и самоуничтожения, которые делают это единство возможным). Он хочет достичь блаженного единства без страдания на кресте, духовного возрождения без необходимой вначале духовной смерти. Он «очарован» священным, увлечен духовными техниками и практиками и его кредом является «следуй за своим счастьем» (Джозеф Кэмпбэл)
с. Юнг бы усомнился в этой так называемой «духовности», если все это делается только для того, чтобы потешить эго. Он бы с подозрением отнесся к подчеркиваемому разграничению духовности и религии, если оно основывается только на разделении высокого и низкого, света и тьмы. Юнг видел бы любой чрезмерный оптимизм как защиту от тьмы, особенно учитывая трагический характер двадцатого века, и поддержал бы христианский Запад в его акценте на неизбежном страдании. Согласно Юнгу, страдания невозможно избежать, но оно должно быть прочувствовано и принято как часть человеческого становления.
Главное различие между Юнгом и Нью Эйджем состоит в их взглядах на «месторасположение» священного. Несмотря на риторику Нью Эйджа о «существовании» божественного и о «суетности» его духовного видения, Нью Эйдж кажется захваченным типичной западной трансцендентальной интерпретацией духа. Нью Эйдж имеет тенденцию считать свои духовные опыты «неземными» и находящимися «по ту сторону» обычного опыта. Они близки к причудливым и экзотичным, к внеземным и шаманским. Духовный опыт в этом понимании –полет от реального, и использование слова «высоко» хорошо описывает суть этой популярной духовности. Нью Эйдж не является искупительным или трансформативным, и в этом смысле Христианство – куда более радикальная философия, поскольку она пытается охватить и искупить элементы этой действительности. Могло бы быть, что Нью Эйдж унаследовал потусторонность исторического Гностиизма, с его интересом к реальному и метафизическим фокусом в далеком космосе?
Юнг поступает наоборот и обнаруживает духовность внутри человеческих патологий, а не где-то над ними. Юнг утверждает, что для современного человечества «Боги стали болезнями», и мы встречаем нашу отклоненную и подавляемую святость в центре болезней, в ядре психонервоза, и посреди умственного мучения. Если современный человек не приносит жертвы Богам сознательно, он обнаруживает себя бессознательно принесенным в жертву многочисленным патологиям и болезням, которые нападают на него, вызывая своего рода буквальное или разрушительное смещение эго в пользу архетипических реалий. Любое общественное движение, которое считает психопатологииболезненными, темными или недостойными интереса, фактически упускает духовную возможность времени и не заслуживает названия «духовной». Нью Эйдж, с этой юнговской позиции, неустанно работает, чтобы избежать любого реальное столкновения с настоящим священным, предпочитая, вместо того, чтобы следовать чему-то абстрактному, и совершенно обычному, обладать идеалом эго, идеалом священного, которое ему нравится.
Юнг увидел бы в Нью Эйдже фундаментальную ошибку между пониманием эго (персональная самость) и души (или Самость в буддистском смысле). В настоящей религиозной практике именно душа реализуется и освобождается, и она является бессмертной частью человека. Парадоксально, но спасение души в тоже время является смертью эго, согласно словам «кто бы ни потерял свою жизнь во имя мое, найдет ее» (Матфей, 16:25). В прошлом, необходимое умерщвление эго было спутано с умерщвлением тела, сексуальности, женщины, и это произошло в значительной степени из-за расколов в западном психе между духом и причиной. Но сегодня, с нашими большими психологическими познаниями, мы становимся ближе к христианской мистерии, видя, что это – персональная самость, эго, которое должно быть перемещено, чтобы спасение состоялось. В Нью Эйдже нет никакого реального различия между персональной самостью и трансперсональной душой, так что первое условие настоящего религиозного понимания не исполнено; или скорее, религиозный процесс идет, но в каждой точке этого пути духовная жизнь загрязнена желаниями и тоской эго. Таким образом, духовный путь развращен и дегенерирует в путь эго. Поскольку душа освобождена от уз и попала на небеса, эго хочет путешествовать наравне с ней, и экстаз освобождения духа есть экстаз эго, которое хочет его для себя.
Подобным образом, голодное ньюэйджевское эго видит величие и власть Бога, и идентифицирует его с великой силой, рассматривает Бога как некий «неиспользованный сверхъестественный ресурс», который можно использовать для «расширения человеческого потенциала». Это дикая безосновательная прометеевская мечта, но Нью Эйдж всем сердцем верит, что человек может стать богом. Как Шерли Маклейн, одна из его популярных последователей, провозглашает: «я есть Бог, я есть Бог, я есть Бог». С его ранними корнями в движении гуманистической психологии, он сочетает оптимизм Маслова и Роджерса с эзотерическими попытками Блаватской и Гурджиева. В большей части популярной литературы Нью Эйдж хвастается ломкой обычных преград, реализацией скрытого потенциала и стремлением к божественным высотам.
Вероятно, Юнг классифицировал бы это как психотическую духовность, духовность, в которой эго оказалось гротескно раздуто до огромных пропорций. Служебная роль эго не была понята, и получился глубокий психологический и теологический конфуз в определении значения жизни и осознания роли человечества в служении божественному. Ньюэйджевец врывается на свой путь духовной реальности, ожидая найти счастье, но из-за собственной нарциссической преданности эго его опыты постоянно влекут разочарования. Эго не может быть освящено божественным, но может только быть пожертвованным божественному; это болезненное жертвоприношение происходит бессознательно и непреднамеренно. Интеллектуально, ньюэйджевец разделяет мечтательную, небесную философию, но на самом деле он полон жалоб и горечи, так как все, оказывается, идет неправильно; другие люди подозреваются в попытках подорвать или разрушить его, и даже его духовные практики оказываются раскритикованными за свою неадекватность. «Потеря себя», которая должна проявляться осознанно, оказывается в бессознательном, и, как и все бессознательное, проецируется наружу на других людей и на мир.
Однако, не только потеря эго происходит бессознательно, но и необходимое развитие и построение эго происходит так же бессознательно. Это – другая, но связанная сторона трагического и недифференцированного сплава души и эго. Эго нуждается в том, чтобы быть отделенным от души, для того, чтобы найти свою собственную индивидуальность и жизнь. Эго должно активно собрать свою собственную разобщенность и даже рискнуть «отчуждением» от души, чтобы прийти к себе. Как Юнг ясно дал понять, развитие эго санкционировано архетипами, и любая попытка помешать этому развитию приведет к беде. Когда спрашивают об их духовной практике, ньюейджевцы будут говорить о «задавленном» эго. То, что они имеют в виду под этими словами, — это обычные вещи, связанные с человеческим развитием, которые были отброшены в сторону на пользу стилю жизни, который более соответствует реальности души. Однако, обычно эго не «задавленно», и по определению не может быть задавленно, оно всего лишь сплавлено с жизнью души. Это является психологической причиной печально известной проблемы необузданного эгоизма, эмоциональности, расколов и конкуренции, которая является чумой ньюэйджевских групп, культов, сект, ашрамов, клубов, обществ и коммун. И хотя все эти группы преследуют цель трансформировать эго на пользу души, они часто разрушаются спрятанным, темным и злостным эгоизмом, который разрушает высокие идеалы и в конечном счете заставляет целую структуру разрушиться, часто с разрушительными последствиями для общества и для всех затронутых.
Основные движущие механизмы эго не могут быть избавлены от интеллектуальных влияний, которые поддерживают сосредоточение на «высоких» целях. И хотя сознательный акцент ставится на «открытие» божественному, сливаясь с высшей волей, движущий механизм силы эго проявляет негибкость и догматизм, который преследует эти «экспансивные» цели. Приверженцы объявляют себя «ничем» перед божественным, или ничего не стоящими перед харизматичным учителем, но за сценой ведется жестокая борьба всеми правдами и неправдами за привилегии и особые места, позволяющие получить власть и силу в пределах группы. Так же сексуальность не может быть далеко допущена в эфирные небесные проблемы. То, чем пренебрегают и что отклоняют, возвращается обратно к нам, и обычно возвращается со значительной местью, так, что местный ньюэйджевский ашрам превращается в логово несправедливости, разоряется полицией и оказывается на третьей странице местной газеты. Поддерживая пути восточного счастья и просвещения, трагический запад находит свою месть в обречении таких наивных групп на пессимизм и возвращение в подавленное состояние.
Юнг согласился бы с Нью Эйджем в том, что христианский запад чрезмерно предается мрачному конституционному пессимизму, пессимизму, который многих отпугивает от христианских практик. Трансформационные возможности саморазвития и индивидуации вызывают рост оптимизма до определенной степени, образуют позитивный дух, который вырывает нас из отчаяния и страдания. Он так же согласился бы с тем, что западной религии требуется большое самопознание, и что мы слишком отдаемся «слепой вере» христианства, слишком много людей принимают верования и доктрины, не проверяя эти предписания на собственном опыте. Мы нуждаемся в духовных упражнениях, рассмотрениях, устройствах, мудрости: требования проповедника с кафедры «верить» недостаточно. Юнг потворствует большей части ньюэйджевского духовной системы; его акцент на многообразии и плюрализме, на предхристианской и постхристианской мудрости, на медитации, самоанализе и прямом личном опыте. Однако, если правильное отношение не было выработано, система и техники самосовершенствования оказываются хуже, чем бесполезными; они по-настоящему опасны. Ньюэйджевцу лучше бы было оставить свои идеи, свой природный, чтобы изучить уроки смирения и скромности. Не может быть никакого подлинного духовного преобразования вообще, если эго и душа не отделены и твердо дифференцированны.
И эго, и душа должны жить, выражаться, почитаться и наслаждаться. Мы должны жить двумя жизнями одновременно, и, что особенно важно для всех западных людей, как Юнг предупреждал, жизнь эго не должна быть забыта в страстях измененных состояний сознания. Эго западного человека было дифференцировано за многие столетия, и не существует духовного семинара или медитационного курса, способного помочь избавиться от этого успешно. Эго, наша личная самость, наша смертность, наша отобщенность от Бога являются причинами нашего страдания, но если эти причины игнорируются, то чтобы избавиться от боли, мы чувствуем боль куда сильнее, чем когда-либо раньше. Коротко говоря, наше страдание и неполнота должны быть приняты, и только тогда возможно дальнейшее развитие.
Это эссе первоначально было опубликовано:
в форме эссе: «Юнг и Нью Эйдж: учениенаконтрастах» (“Jung and the New Age: A Study in Contrasts”, The Round Table Press Review
(Philadelphia, Pennsylvania), Vol., No., April 1998, pp.1-11.)
так же публиковалось отдельной главой в книге Дэвида Тэйси «Юнг и Нью Эйдж» (David Tacey, Jung and the New Age, London and New York:
Brunner—Routledge, 2001.)
Перевод Виктория Поликарпова
Послесловие Касталии.
Публикация подобных работ на нашем сайте, вовсе не подразумевает, что мы полностью разделяем те идеи, которые высказывает автор. Скорей, подобные спорные, и даже местами откровенно противоречащие осевой позиции Касталии это приглашение к дискуссии, полемики на которой и выстраивается дискурс.
Автор этой статьи безусловно очень точно подметил главную трагедию Ньюэйджа, как формы культурной энантиодромии. Так матриархальная односторонность заменила односторонность матриархальную. Вместо появления желанной Юнгом четверицы ньюэйдж норовит вернуться от троицы к двоице, поставив мужской принцип в подчиненное положение.
Однако основной проблемой автора является упорное отождествление мужского начала, и христианской культуры. Между тем, многие традиционные солярные культы, были куда более «мужскими» нежели то же христианство. В этой связи, мне представляется далеко не случайным интерес Юнга к митраистким мистериям, которые если верить главному противнику Юнга, и вдохновлялся Юнг в своих видениях.
Христианство представляет проблему не потому что оно «патриархально» (как утверждают ньюэйджевцы) и не потому что оно «матриархально» (как утверждают наиболее последовательные сторонники солярной традиции наподобие Юлиуса Эволы). Проблема христианства в том, что оно взяло от «матриархальности» и «патриархальности» все самое худшее и бессознательное. Так патриархальный ветхий завет, представляющий собой череду непрерывных убийств вдохновляемых патриархальным богом, по жестокости поспорит с Маркизом Де Садом, а религиозная сентиментальность свойственная большинству христиан, является признаком матриархального пленения духа.
В этой связи, Юнгианство следует рассматривать как возможность интеграции изначального мужского, сознательного, солярного принципа (который ошибочно отождествлять с христианством хотя бы потому, что западная культура строится на высокой классике античности в той же степени как и на христианском мифе) и женского, бессознательного, природного элемента. Христианство в этой системе, ввиду его искаженности, следует рассматривать как неудачную попытку такого синтеза. Следует отметить, что даже принцип Трагического, дающий глубину жизни, который автор отождествляет с христианским влиянием, на самом деле родом из античного театра и философии.