Памяти Элеоноры Бертайн

Эдвард Ф. Эдингер

Памяти Элеоноры Бертайн

Впервые мне представили Элеонору Бертайн в качестве друга и партнёра моего аналитика, Эстер Хардинг. Она оказалась доброжелательной женщиной с открытым лицом, занимавшей смежный кабинет для консультаций и неизменно улыбавшейся мне при встречах в приёмной. Позднее она стала моим супервизором и направляла мои первые шаги в психотерапии. И лишь ещё позднее я встретился с ней уже в качестве коллеги.

Меня сразу же впечатлили быстрота и ясность её ума. Она обладала незаурядной способностью выявлять основную суть ситуации и чётко и кратко описывать её. Но по мере того, как я лучше узнавал её, на первый план выступило другое её качество — целостность, объективность. Хотя порой она могла занимать довольно непримиримую позицию, при обсуждении она всегда стремилась изучить проблему с открытым разумом, присоединяясь к оппоненту в поиске объективной истины.

Это была сильная, очень ответственная женщина с глубоким чувством долга, которое по временам превращалось почти в аскезу. Но в ней была и огромная доброта, мягкость. К примеру, я вспоминаю, как однажды, в бытность моим супервизором, она несколько раз повторила, что Юнг советовал ей активнее реагировать на пациентов. Наконец я догадался и спросил, подразумевает ли она, что это я должен активнее реагировать на своих пациентов. И да, именно это она и подразумевала. Но она так старалась не задеть мои чувства, что мне едва удалось понять смысл её намёков.

Элеонора Бертайн была первопроходцем. Он была одной из той небольшой горстки людей, которые принесли аналитическую психологию в Америку, и от которой теперь остался лишь один. Не единожды она вспоминала о том, какими трудными были эти ранние годы — об одиночестве, профессиональной изоляции; что бы она только не отдала за руководство и обучение, доступное нынешним молодым аналитикам. Первопроходец вступает на неизученную землю. Те, кто идут за ним, обладают громадным преимуществом — у них уже есть хотя бы примерная карта местности. Но первопроходец встречает неизведанное без посредников. И его основная проблема — выживание. Элеонора Бертайн однажды призналась, что в те ранние годы её едва не затянула трясина безнадёжности. Но она выжила. И мы, следующие за ней, бесконечно обязаны ей и её спутникам-первопроходцам за первые карты той дикой местности и первые тропы на ней.

Она не просто выжила, но и стала человеком выдающихся душевных качеств, и для меня честь, что я был знаком с ней. Она была одной из тех немногих, кто «видел жизнь устойчиво и видел её целой» [цитата из стихотворения Мэтью Арнольда].

Похороны и поминальные службы предназначены для оставшихся в живых. Нам нужна помощь, чтобы пережить удар и усвоить значение смерти. Усопшим, по-видимому, уже безразличны наши похвалы или обвинения, но нам, живым, нужны поминальные службы. И это особенно верно в случае Элеоноры Бертайн. Она умерла. Мы понимаем это рассудком. Но она ушла так постепенно и туманно, что кто теперь может сказать в точности, когда именно она оставила нас? Мы потеряли возлюбленного друга и уважаемую коллегу. Но то, каким мучительно медленным и затянувшимся был процесс её ухода, мешает нам осознать, сколь велика наша потеря. И мы можем так и не пережить эту трагедию в полной мере. Не дадим же этому случиться.

Те, чьим терапевтом была Элеонора Бертайн, навеки лишились этого источника помощи и понимания. А такой источник нелегко найти в нашем мире.

Те, кто был её друзьями и любил её, осиротели и никогда уже не встретят другой такой, как она.

Те, кто знал её как одну из «старших» и полагался на её наставления и на уютное чувство того, что их тыл надёжно прикрыт, потеряли свой источник мудрости и безопасности. Теперь им нужно искать этот источник в самих себе.

И, наконец, тем, кто близок ей по возрасту, пришло время осознать, что их собственный час ухода уже недалёк.

Смерть всегда возвращает нас к сути вещей, напоминая о простом факте: у нас всего одна жизнь и значение имеет только то, как мы проживём её. Нас преследует древний образ посмертного судилища, и мы спрашиваем себя, сможем ли, подобно апостолу Павлу, с уверенностью сказать: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил» (Второе послание к Тимофею 4:7).

Никто не может судить о жизни другого человека. Но если говорить о себе и о том, что Элеонора Бертайн значит для меня, я думаю, что она сохраняла веру в своё жизненное предназначение, поиск сознания. Она прожила свою жизнь как воин в битве за новый уровень сознания и пала в гуще сражения. Но когда мы победим в этом бою, то, говоря словами Мэтью Арнольда,

Пускай пришедшие победители,

Когда падут укрепленья безумия,

Найдут у стены [её] тело[1].

Памяти Эстер Хардинг, 1888–1971[2]

Эдвард Ф. Эдингер

Эстер Хардинг умерла в Лондоне 4 мая 1971 года, в возрасте 82 лет. Она была главой американской аналитической психологии, и её смерть знаменует конец целой эпохи аналитической психологии в этой стране. О ней, в большей степени, чем о ком-то ещё, можно сказать, что она принесла юнгианскую психологию в Америку. Она посвятила жизнь этой задаче, пожертвовав личными предпочтениями, и в конце концов достигла цели.

С пришествием Юнга в наш мир пришло нечто действительно новое. Открыв реальность психе и индивидуацию как процесс осознания этой реальности, Юнг создал абсолютно новое видение мира и человека. И это новое видение, похоже, означает не что иное, как наступление нового эона. Эстер Хардинг была одной из первых — и одной из немногих, — кто полностью осознал этот факт. И в результате она была призвана на трудное служение, продлившееся всю её жизнь.

Её призвание выросло из личного кризиса. Будучи ещё юным терапевтом, она пережила крупный душевный переворот, который в итоге привёл к её встрече с Юнгом в Цюрихе. В процессе работы с Юнгом она увидела сон: она беспомощно барахтается в открытом море и уже почти теряет надежду, когда на огромном корабле приплывает Юнг в образе Ноя, протягивает ей руку и поднимает на борт корабля.

Как видно из сновидения, встреча с Юнгом стала для Эстер Хардинг судьбоносной и фактически спасла ей жизнь. И основанием, на котором она выстроила свою дальнейшую жизнь, стал именно Юнг и юнгианская психология. Она научилась править кораблём, который стал её спасением; и впоследствии в свою очередь спасла множество утопающих. Её опыт можно считать иллюстрацией того, как Юнг повлиял на свою эпоху. Он бросил спасательный круг нового мировоззрения своему времени, тонувшему в духовном хаосе.

Эстер Хардинг была британкой. Мне неизвестно, почему она перебралась в Америку, но я знаю, что это было непростым решением. Она пережила все последствия иммиграции, наследия, доставшегося от предков всем американцам. Однажды она рассказала мне, что в те годы ей неоднократно выпадала 56 гексаграмма в книге И Цзин, «Странствие». Как говорится в тексте, «У странника нет своего пристанища, его дом — дорога». «Чужие земли и разлука — вот удел странника». Такова была цена за выполнение её работы в Америке.

Эстер Хардинг была человеком с непреклонным чувством долга. Она чувствовала, что выполняет очень серьёзную и важную работу, и посвящала себя этой задаче с огромным рвением. Хотя она никогда бы так не выразилась, я использую эти слова в их прямом смысле: она была жрицей нового завета и заплатила ту громадную цену, которую требует от человека эта роль.

Это была мудрая женщина, стойкая женщина, целостная в полном смысле слова, возбуждавшая чаще уважением, чем любовь, и страдавшая от этого. Мы отдаём должное этой богатой и творческой личности, многое давшей своим соратникам. И — высшая похвала — её жизнь делает честь учению её наставника.

Памяти Марии-Луизы фон Франц, 1915–1998[3]

Эдвард Ф. Эдингер

Передо мной стоит печальная задача — написать прощальные слова о Марии-Луизе фон Франц. Она была для меня вторым после Юнга примером того, что есть индивидуация и что значит обладать сознанием. Впервые я встретился с ней в пятидесятых, когда она приезжала в Нью-Йорк с семинарами о фольклоре и «Sapientia Dei» в «Aurora Consurgens». Пожалуй, больше всего я узнал о психе именно от неё (за исключением самого Юнга). Я был впечатлён её блестящим интеллектом, её эрудицией, её сверхъестественной интуицией и — позднее — её глубоко человеческими реакциями на проблемы глубинного. Но когда я узнал её получше, все отдельные впечатления затмила её целостная личность — величие её сознания.

«Индивидуация» и «сознание» — основные цели юнгианской психологии, но их очень сложно определить. Учитывая наш инстинкт соперничества, сложно признать эти достижения, даже когда мы действительно встречаем их в других людях. В настоящий момент у нас нет достоверного способа объективно измерить величину чьего-либо сознания. Однако же различия в его размерах явно существуют. По моему мнению, сознание Юнга было и остаётся вне конкуренции. После его смерти именно доктор фон Франц заняла первое место по размеру сознания в моём личном рейтинге. Её связь с Юнгом поразительна. Она действительно была его истинной духовной дочерью. Будучи абсолютно самостоятельной личностью и никоим образом не идентифицируясь с Юнгом, она полностью подчинилась авторитету сознания Юнга и позволила ему трансформировать себя. Как и философский камень, «юнгианское сознание» прошло стадию мультипликации и возродило себя в ней. В результате она переняла самое важное качество Юнга — полностью посвятила себя трансперсональной самости.

Наше понимание коллективного бессознательного учит нас, что коллективная психе — континуум, связывающий всех особей нашего вида. Принимая во внимание этот факт, вполне вероятно, что носители расширенного сознания служат «атлантами», поддерживая мир коллективного сознания и обеспечивая преемственность цивилизации. Когда один из «великих» умирает, психическая последовательность разрывается, открывая провалы в глубины:

«И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись» (Евангелие от Матфея, 27:51–52).

На мой взгляд, сознание доктора фон Франц обладало именно такими масштабами. Её смерть проделала дыру в мировой психе, и этот опасный разрыв будет нелегко заполнить.