Камилла Палья
Эрих Нойманн: теоретик Великой Матери
Как должно изучать гуманитарные науки и как следует готовить ученых в этой области? Эти центральные вопросы беспокоят университеты сейчас, когда налицо все признаки согласия с тем, что тридцатилетняя эра постструктурализма и постмодернизма закончилась.
Я по-прежнему считаю, что Жак Деррида, Жак Лакан и Мишель Фуко были ложными богами, порожденными и раскрученными светскими академиками, скептически относящимися к авторитетам. Как только постструктурализм укрепился в программе обучения студентов и магистрантов, он превратился в догму, и многие профессора гуманитарных наук потеряли способность к уважению, пониманию или даже признанию каких-либо гипотез или систем за пределами их системы отсчета. Такая замкнутость не имеет ничего общего с подлинным интеллектуализмом, скорее она напоминает о религиозном фундаментализме.
Более того, постструктурализм нанес ущерб двум поколениям студентов, которые заслуживали основательного и широкого введения в богатство гуманитарных наук и которых вместо этого ткнули носом в цинизм и лицемерие. Я не вижу в Америке даже среди выпускников элитных университетов людей с широкими и проницательными познаниями в искусстве и литературе. В то же время постструктурализм не породил новой критики – сравнимой с высоко поставленной школой влиятельных профессоров, обучавшихся в первой половине XX века.
Здесь я хочу задаться вопросом о том, какой тип мыслителя нужно поставить перед студентами как образец прогрессивного, но ответственного исследователя. Как следует культивировать чувствительность и развивать исследовательские способности и суждения? Какие авторы оказались наиболее плодотворными, стимулирующими новые работы со свежими мыслями, а не с вымученными льстивыми повторениями?
Во время обучения в колледже я отошла от идей Новой Критики, основанной на буквальном прочтении литературных текстов, как слишком ограничивающих социальные, исторические, психологические и сексуальные силы, появлявшиеся тогда, в 60-е годы, и решила обратиться к поиску альтернативных подходов. Я открыла для себя независимых авторов, сумевших пробиться через дисциплинарные барьеры – Маршалла Мак-Люэна, Лесли Фидлер, Нормана О. Брауна, Алана Уоттса.
Одним из моим главных и завораживающих открытий оказался Эрих Нойманн, родившийся в Берлине в 1905 году, всю свою жизнь писавший на немецком. Я думаю, он был продуктом заключительной фазы великого периода немецкой классической филологии, вдохновлявшейся идеалом глубокой эрудиции. Образование и развитие Нойманна проходило в Веймарской культурной среде с ее смелым, отважным духом, но и с экономической нестабильностью и политической напряженностью. Нойманн изучал философию в университете Эрланген в Нюрембурге, и получил PhD в 1927 г. Изучая хасидизм XVIII столетия и каббалу, он выбрал темой своей диссертации Иоганна Арнольда Канна, христианского философа, на которого большое влияние оказал еврейский мистицизм. В подзаголовке Нойманн назвал его «заброшенным романтиком».
Все более интересуясь психоанализом, он начал изучать медицину в университете Фридриха Вильгельма в Берлине. Он сдал экзамены в 1933, но не смог поступить в интернатуру из-за законов, ограничивающих права евреев. Десятилетиями позже, когда он уже был всемирно знаменит, университет дал ему запоздалую медицинскую степень. Нойманн рано заинтересовался искусством: он писал стихи, а также роман «Начало». В 1932 году он занялся критическим изучением Кафки, который тогда еще был никому не известен.
Хотя Фрейд оказал на него глубокое влияние, главной фигурой в его жизни оставался Юнг, с которым он повстречался и у которого учился в Цюрихе в 1934 г. В итоге Нойманн (на тридцать лет моложе Юнга) стал его помазанником, интеллектуальным наследником. Отношения между ними, однако, оставались амбивалентными из-за временного антисемитизма Юнга. Нойманн и его жена Юлия, присоединившаяся к сионистской организации еще в подростковом возрасте, в 1934 году эмигрировали в Палестину. Здесь, в Тель-Авиве, началась его практика психоаналитика, продолжавшаяся всю жизнь. Его жена тоже стала аналитиком (и, более того, обрела славу профессионального хироманта). Нойманн позже стал президентом израильской Ассоциации Аналитической Психологии.
Во время Второй Мировой войны, когда все связи были разорваны, Нойманн очень страдал от недостатка общения с европейскими коллегами. Но с 1948 и до конца жизни (он умер от рака почек в 1960 г. в возрасте 55 лет) он часто путешествовал по Европе с лекциями, в частности, на конференции общества Эранос в Асконе, Швейцария. (Кроме того, участниками этих конференций были Мирча Элиаде, Герберт Рид, Генрих Зиммер и Карл Керени.) Издательство Prinston Univercity Press опубликовало его лекции об искусстве и психологии в четырех томах в своей «Боллингенской Серии».
Первой опубликованной работой Нойманна была «Глубинная психология и новая этика» (1949), которая интерпретировала «козлов отпущения» нацистской эры как подавленные культурные и психологические силы. В тот же год появился его первый magnum opus, «Происхождение и развитие сознания» с предисловием Юнга. В это книге, которую я люблю больше всего, Нойманн утверждает, что психологическое развитие человека повторяет историю человечества. Он выстраивает то, что он называл «мифологическими стадиями развития сознания»: миф творения, миф о герое и миф трансформации, связанный с египетским богом Осирисом. Здесь же он представляет свою уникальную теорию центроверсии – смеси интроверсии и экстраверсии.
Однако большей частью Нойманн знаменит благодаря книге «Великая Мать: Анализ архетипа», которая, по-видимому, была впервые опубликована в 1955 году в английском переводе Ральфа Манхейма. Посвящение гласит: «К.Г. Юнгу, Другу и Наставнику в его восьмидесятилетие». В таких запоминающихся главах, как «Изначальная Богиня», «Госпожа равнин» и «Госпожа зверей» (все это – древние эпитеты) Нойманн прослеживает генеалогию и символизм образов богинь в мировой культуре. Хотя и «Происхождение» было иллюстрировано весьма хорошо, «Великая Мать» просто-таки радует взор: воистину глубокий текст с 74 рисунками и 185 изображениями доисторических племенных артефактов материнских богинь наряду с поразительными скульптурами и картинами, начиная от классической античности вплоть до Ренессанса. Основные изображения были позаимствованы из Архива Символических Исследований Эранос, собраны Ольгой Фребе-Каптейн, свободомыслящей основательницей общества Эранос, бывшей давней последовательницей Юнга.
Другие важные работы Нойманна включают две монографии, «Любовь и душа», Юнгианское прочтение мифа Апулея «Золотой Осел» (1952 г.) и «Архетипический мир Генри Мура» (впервые опубликована в английском переводе Халлом в 1959 г.), изучение скульптур женщин, созданных британскими скульпторами. Последняя – одна из моих любимых среди книг Нойманна: Мур предоставил для нее некоторые личные, никогда не публиковавшиеся фотографии, и Нойманн сопроводил их со сравнительными изображениями объектов французского неолита, египетскими, кипрскими, майянскими, перуанскими и африканскими. Нойманн назвал скульптурную группу «мать-дочь», созданную Муром, «безотцовской» и видел в ней пророческое свидетельство культурного изменения: «Сегодня начинается новый смысловой сдвиг, и, с постепенной гибелью патриархальных правил, мы может различить новое появление матриархального мира в сознании западного человека».
Хотя он считал работу Фрейда «Тотем и табу» «этнологически несостоятельной», он славил его как «Моисея», выведшего своих людей из «рабства»: «Фрейд открыл путь к освобождению человека от давления старой отцовской фигуры, в глубоком подчинении которой он сам остался». Но Фрейд слишком поздно узрел, что «земная мать» предшествовала «Богу-Отцу»: «Он так и не постиг решающее значение матери в судьбе индивидуума и человечества». Нойманн открыл глубокое многообразие и гибкость системы Юнга с ее духовными метафорами, заимствованными из алхимии, оккультизма и И-Цзин. В посвящении Юнгу, опубликованном в 1955 г., он настаивал, что Юнг превзошел Фрейда: «Ныне явился изначальный психический мир человечества, мир мифологии, мир примитивного человека и всех этих мириад форм религии и искусства, в которых человек подхватывается и уносится прочь сверхличностной силой, которая поддерживает и питает всякое творческое развитие. Человеческая душа оказывается раскрыта как творческая сила в «здесь и сейчас». Нойманн считал, что терапевтический Фрейд чересчур зациклен на социальной адаптации, и что он ограничивает пациентов их личным прошлым.
Узость взглядов Фрейда на женщину, основанная на ограниченных представлениях конца девятнадцатого столетия стала в различных течениях феминизма основанием для того, чтобы отвергнуть его революционные труды целиком. Я считаю, что половая теория Фрейда, пусть и проблематичная, никак не связана с его картографией души и мира сновидений, которая радикально преобразила современное искусство и мышление. Отношения Юнга с женщинами, начиная с его неуравновешенной матери, были крайне конфликтными, но примечательно, что многие из первых аналитиков были сильными, волевыми женщины, указывавшими ему на бреши в его теориях. Труды Нойманна принадлежат как раз этому поколению последователей, среди которого явно существовали взаимные влияния.
Нойманн предложил теорию четырех фундаментальных стадий в женском психологическом развитии. Первая стадия – это стадия неразличимой матрицы или психического единства, когда эго и бессознательное все еще слиты вместе. Он называл эту стадию матриархальной и символизировал ее уроборосом, древним символом змеи, кусающей свой хвост, пожирающей себя и дающей себе рождение, образ и солипсизма, и плодородия. На второй стадии происходит духовное вторжение и доминирование архетипа Великого Отца (ассоциированного с рационализмом и монотеизмом), предстающим разрушителем и насильником. Примером может служить странное, пугающее стихотворение Уильяма Блейка «Больная роза», в котором безжалостный фаллический «невидимый червь… плывет в ночи,/ В ревущем шторме» уничтожает свернувшееся в себя «ложе/Алой радости» девственной розы. На гравюрах «Песен невинности и опыта» (1789, 1794) Блейк, подобно Нойманну изображает развернутую серию стадий духовного и психосексуального развития.
На третьей стадии развития Нойманн воплощает маскулинное в обычном индивидууме, несущего спасение героя, освобождающего юную деву от власти отца, но приводящего ее к обязательной свадьбе и новой мужской власти. Половые роли поляризуются, маскулинное и феминное взаимно исключают друг друга. Четвертая и последняя стадия Нойманна имеет феминистский оттенок: взрослая женщина открывает аутентичную самость и свой собственный голос. По мере того, как она освобождается от маскулинного, сексуальные роли размываются.
Надеюсь, я описала четыре стадии, предложенные Нойманном, достаточно точно. В действительности этот аспект его работы не сильно повлиял на меня. Основные теории женской психологии быстро потеряли значимость после возрождения женского движения в конце 1960-х. Они появлялись случайным образом и воплощали концепцию женского вторжения в новые профессии. Вопросы, связанные с материнством теперь избегались и последовательно отбрасывались – что в далекой перспективе многого стоило феминизму.
Если мы обратимся к программе обучения женщин в большинстве американских колледжей и университетов за последние три десятилетия, мы обнаружим, что материнство постоянно связывается с тем далеким прошлым, когда единственной доступной женщине ролью была роль жены или няньки. К симбиозу матерей и дочерей в ранних исследованиях женщин обращались из-за возможного проявления негативных стереотипов; анализ в целом был направлен на социальную динамику без учета биологических факторов. Современное материнство полностью погрузилось в постструктурализм, который идеологически исключает природу и биологию из дискурса и не видит ничего, что может воздействовать на человека, кроме политических сил. В конце 80-х, начале 90-х с появлением странных теорий, произошедших от постструктурализма пол был объявлен полностью фиктивным, и не представляющим из себя ничего, кроме серии языковых жестов.
Юнгианский подход, к сожалению, не играл никакой роли в академическом феминизме. Основными причинами были религиозная ориентация Юнга (его отец был протестантским священником) и его страсть к природе. Британские и американские феминистки обратились вместо него к офранцуженному Фрейду в лице Лакана. Но Юнг остается в каждой гуманитарной программе, в которой изучается «теория»: его архетипы представляют собой универсальные средства и основные структуры эпоса, драмы, фольклора и сказок. Работы Эриха Нойманна лучше всего вписываются в изучение литературы и искусства. Постструктурализм, с другой стороны, основанный на франкоцентричном лингвисте Фернанде де Соссюре, может добиться успеха только с саморефлексивной литературой, то есть написанной самоотносимым, самоисключающим ироничным постмодернистским образом. Постструктурализму нечего сказать полезного о великих религиях и мифологических темах, доминировавших в истории мирового искусства.
Однако за пределами академичности в феминизме присутствовало сильное юнгианское влияние. Юнг был главным предтечей движения Нью-Эйдж, развившегося из двух основных течений конца 60-х: императивного «назад к природе» (который можно классифицировать как рудиментарный романтизм) и мультикультурализма, в частности обращенного к восточноазиатским и коренным американским религиям. В этом смысле я назову свою работу принадлежащей к Нью-Эйдж; я атеист, уважающий символические системы мировых религий. Частью юнговского наследия является феминистский культ богини, абсолютно не академическое явление, пик которого пришелся на 80-е, но он до сих процветает.
С богиней были связаны различные убеждения. В некоторых случаях она только метафора – символ «богини внутри», освобожденного женского духа. Наиболее яркие примеры такого подхода: «Спуск к Богине: путь женской иниации» (1981) Сильвии Бринтон Переры, посвященный шумерской богине Инанне-Иштар и «Богиня в каждой женщине: архетипы женской жизни» (1984) Джин Шиноды Болен. В других случаях богиня была объектом буквального служения в ведьмовских культах или друидизме как языческая замена патриархального иудео-христианства с его анти-природным и анти-сексуальным настроем. Одним из теологических порождений такого подхода было переиначивание главной христианской молитвы «Отче наш» в «Матерь наша».
Феминизм Богини сильно заблуждался в принятии и раскрутке ошибки, допущенной швейцарским автором Иоганном Якобом Бахофеном в его книге «Материнское право» в 1861 г. Мировая распространенность образов доисторических богинь привела Бахофана к предположению, что первые общества были целиком матриархальными с буквальным женским правлением. Его теория получила широкое распространение благодаря британскому исследователю классической античности Джейн Харрисон, преподававшей в Кембриджском университете с 1898 до 1922 гг. Я люблю ее книги, и на меня сильно повлияла ее тема хтонического, сверхестесственный мотив культов земли. Но она просто-напросто заблуждалась насчет доисторического матриархата, свидетельств существования которого так и не было найдено.
Когда матриархальная гипотеза появилась в юнгианском феминизме, она обратила его в идиллическую мыльную оперу: когда-то давным-давно существовали мирные, процветающие, равноправные общества, служившие богине, счастливо благоденствовавшие, пока не были уничтожены мужчинами – этими агрессорами, внедрившими насилие, войны, подавляющие социальные иерархии и даже экономическое неравенство, от которого мы страдаем и теперь. Этот наивный подход к политической истории проповедовался в бесчисленных феминистских книгах на протяжении двух десятилетий (и до сих пор просматривается в некоторых экофеминистских заявлениях о капиталистической эксплуатации природы). «Чаша и клинок» (1987) Райан Эйслер, например, обрела почти канонический статус, несмотря на фанатичный сентиментализм и безосновательные исторические заявления. Она даже могла повлиять на Дена Брауна с его романом «Код да Винчи», получившим широкую известность, в котором он безосновательно заявляет о подавленной традиции женской власти в раннем и средневековом христианстве.
Главным евангелистом матриархата была литовский археолог Мария Гимбутас. Печально, что своим юнгианским наставником она выбрала не исследователя Эриха Нойманна, а популяризатора Джозефа Кемпбелла, который был коллегой Нойманна на конференциях общества Эранос в Швейцарии и редактировал шесть томов «Ежегодника Эранос». Тридцать восемь лет преподавая в Колледже Сары Кэмпбелл, он получил известность благодаря бестселлеру 1949 года «Герой с тысячью лиц» (который, вполне вероятно, вдохновлял Джорджа Лукаса, создателя «Звездных войн»), а также благодаря телевизионным передачам 1988 г. «Сила мифа», где у него брал интервью Билл Мойерс. Кемпбелл обнаружил теорию матриархата Бахофена у Джейн Харрисон и некритически адаптировал ее и распространял дальше. Позже он официально поддержал Гимбутас, написав предисловие к ее книге 1989 г. «Язык Богини». Оба они скончались, однако их альянс был увековечен в виде Библиотеки Джозефа Кемпбелла и Марии Гимбутас в Калифорнийском Тихоокеанском Институте.
Древняя Великая Мать была опасно двойственной фигурой, одновременно благоволящей и наводящей ужас, подобно индийской Кали. Нойманн видел это ясно, а Кемпбелл и горячие сторонники феминистской богини – нет: они смягчили ее и упростили, удалив весь осадок архаичного и варварского. Нойманн цитировал и хвалил пионерскую работу Бахофена, посвященную ранней истории, но осторожно замечал по поводу его идеи матриархата (в «Великой Матери»), что ее следует «понимать скорее психологически, чем социологически». Цитируя Бахофена в «Происхождении и развитии сознания» он настаивает, что матриархальная стадия «относится к структурному слою, а не к какой бы то ни было исторической эпохе». Я очень люблю Нойманна именно за такие точные различия – он скрупулезно разделяет домысел от свидетельства. Мучительный вопрос матриархата, остающийся одним из самых сомнительных течений в феминизме, имеет для меня особое значение, поскольку он вызвал некоторые мои ранние столкновения с преданными феминистками, когда я начала преподавать в начале 70-х.
Я могу предположить, что Эрих Нойманн – ключевая фигура в интеграции Юнга с академическим феминизмом. Но половой вопрос – это только один из аспектов работы Нойманна. Я считаю его утонченным культурным критиком, чей синтез искусства, истории и психологии предлагает гораздо более многообещающее направление в культурных исследованиях, нежели современные академические модели, большей частью происходящие от британского или немецкого марксизма (например, франкфуртская школа). Аутентичный культурный критицизм требует насыщенной исследовательской работы, а не только силы воображения. Нойманн обращается с материалом скорее в импровизационной манере, чем в схематической, хотя он предлагает иллюстрирующие психические графики, который не-юнгианцу могут показаться странными и фиктивными. Но в его работе нет места ни морализму, ни политической программе.
Из-за мастерства, с которым он обращается с археологическими и этимологическими свидетельствами, Нойманн, на мой взгляд, принадлежит к 150-летней династии немецких ученых, следовавших за идеалистом Винкерманом, таких, как Герман Усенер, Вернер Ягер и Ульрих фон Вилламовитц-Молендорф, которые отчаянно сражались за характер и методологию классических исследований. Я бы назвала Нойманна историцистом, если бы историцизм не был дискредитирован германским национализмом и империализмом, к которым сионист Нойманн очевидно не имел никакого отношения. В своей увлеченности эллинистическими и восточными (точнее, ближневосточными) исследованиями Нойманн следует за Якобом Буркхардтом и Фридрихом Ницше, которые существенно расширили понимание греческой культуры за пределы безоблачного афинского высокого классицизма.
Нойманн всегда имел острое чувство исторического контекста, особенно когда сплетал разнородные детали в единое полотно. В отличие от постмодернистов, он обращается не к фрагментам и дестабилизации. Он восстанавливает исторический вес фактов и придает им психологическую ауру. Нойманн принимает хронологию и признает роль причины и следствия в истории – что не свойственно постструктурализму. Но он также признает глубокие циклы и повторения, как их признавали Вико, Ницше, Йейтс, так что история и природа становятся подобными друг другу. Я нахожу эту гибридную перспективу Нойманна весьма привлекательной. Я убеждена в существовании измеримой временной линии, но не считаю его восходящим и прогрессивным в викторианском смысле. В своей книге «Персоны сексуальности» (На русском языке эта книга переводилась как «Личины сексуальности», однако надо помнить, что слово «персона» употреблялась в юнгианском смысле, как синоним социальной маски) я изображаю историю и искусство как безостановочную, практически насильственную последовательность взлетов, падений и возрождений.
Смешивание Нойманном европейской культуры с мировыми продолжает и расширяет подход Юнга, чья синкретическая антропология прослеживается вплоть до «Золотой ветви» Фрезера. Эпохальная работа Фрезера, опубликованная в 12 томах с 1890 по 1912 гг. оказала глубокое влияние на первое поколение современных писателей и художников, наиболее ярким примером чего может служить апокалиптическая поэма Элиота «Бесплодная земля». Я бы назвала нойманновскую филологию фрейзеровской. Подобно Фрезеру («массу этнологического материала» которого он цитирует), Нойманн создает безбрежную, подобную сну поэму в прозе, наполненную поразительным, иногда странным материалом.
Исследования Нойманна частично являются искусством из-за его глубокого знания искусства и особой с ним близости. Он – совершенный пример юнгианской способности к визуальным образам. Фрейд, напротив, считал язык первичным: он характеризует содержимое бессознательного как полностью вербальное; отсюда его «лечение разговором», направленное на выявление невроза. Во фрейдистском анализе сновидений все в конце концов сводится к словесной игре, тогда как Юнг считал сны видениями, которые имеют символическое значение.
Нойманн находил откровение и вдохновение в искусстве. В эссе «Великий опыт» он говорит, что воздействие настоящего искусства заключается в том, что оно позволяет познать «быстро бегущее мгновение как неразрывное течение витальности самой жизни»: «Изобилие искусства в истории человечества предполагает соответствующее изобилие человеческих запросов». Он говорит о «человеческой открытости и готовности к получению «великого искусства» или, наоборот, остаться закрытым и недвижимым им».
С примечательной всеохватностью (редкой ныне) Нойманн объединяет классическое искусство и авангардное современное. Его эссе изобилуют аллюзиями на визуальные искусства каждого периода – Джотто, Босх, Грюнвальд, Тициан. Рембрандт, Эль Греко, Гойя, Хокусай, импрессионисты, ван Гог, Сезанн, Руссо, Пикассо, де Кирико, Клее, Шагал, Джакометти, Дали. Увлеченный музыкой, Нойманн посвящает эссе «Волшебной флейте» Моцарта, а также цитирует таких композиторов, как Бах, Бетховен, Верди и Вагнер. Его литературные вкусы развивались похожим образом — Шекспир, Сервантес, Гете, Бальзак, По, Бодлер, Мелвилл, Достоевский, Золя, Томас Манн, Джеймс Джойс.
Для Нойманна искусство – это форма, материал, техника, а не только содержание, к каковому оно часто сводится во фрейдистских интерпретациях. Анализ Фрейдом психодрамы современной буржуазной семьи был непревзойденным, но в дискуссиях по искусству он неадекватен. И хотя он собирал археологические артефакты, у Фрейда не было чувства и вкуса к визуальным искусствам и музыке; он был склонен считать искусство невротическим симптомом. Статья Нойманна «Леонардо да Винчи и архетип Матери» отдает дань уважения эссе Фрейда о да Винчи 1910 года, но, в сущности, полностью его опровергает. Нойманн возражает точке зрения Фрейда о «патологическом» происхождении искусства да Винчи и указывает, что Фрейд исказил факты о детстве Леонардо. Для Нойманна Леонардо «западный феномен», подобно Гете он является примером титанического западного художника, по сути возвысившегося до статуса «героя». Нойманн в духе юнгианства видит творческого человека «бисексуальным», даже «феминным» из-за его крайней «восприимчивости». Нойманн чудесно описывает «одиночество» да Винчи и сравнивает его с одиночеством Ницше. Одного этого эссе достаточно для того, чтобы признать Нойманна виртуозным критиком.
Адаптация Фрейда лаканианским постструктурализмом содержит его главную проблему – придание слишком большой роли языку в нашей нейрологической натуре. Разум имеет много чертогов: гомо сапиенс также мыслит в сияющих образах, которые стали играть главную роль в том, что я называю современной Эрой Голливуда. Эрих Нойманн был приучен к утонченной эволюции и превращениям художественного стиля; он осознавал духовность искусства, так же, как и сложный процесс творчества – которым сейчас часто пренебрегают. Более того, Нойманн превосходит временные рамки постструктурализма. Фуко, к примеру, был сконцентрирован на Просвещении и его последствиях в Европе и Северной Америке; он мало знал о мировых культурах, даже о европейской классической античности, почти до конца своей карьеры.
Каждая крупная теория культуры должна начинаться с доисторических времен и развития аграрных обществ из кочевых. Здесь юнгианский подход с его внимательным отношением к природе демонстрирует превосходство над прямым социальным конструкционизмом постструктурализма. Устранение природы из академических гендерных исследований сказалось катастрофически. Секс и пол не могут быть поняты без отсылки к биологии, гормонам и животным инстинктам. Устраняя природу из гуманитарной образовательной программы, мы не только лишаем студентов возможности приобщиться к прекрасным образцам поэзии и живописи, но даже лишаем их возможности понимать ежедневные сообщения о цунами и ураганах.
Отрывок из книги Эриха Нойманна «Искусство и Время» демонстрирует широту его ума:
«Как может индивидуум, как может наше общество интегрировать христианство и античность, Китай и Индию, примитивное и современное, пророков и атомную физику в единое человечество? Но это то, что индивидуум и наша культура должны сделать. И хотя разражаются войны, хотя люди убивают друг друга в нашем атавистическом мире, реальность внутри нас ведет нас, знаем мы об этом или нет, признаем ли мы это или нет, к универсальному гуманизму.»
Это волнующий манифест новых, всеобъемлющих исследований, бракосочетания искусства и науки, а также просвещенного мультикультурализма.
В процессе написания этой лекции для Mainzer Series, я обнаружила (при помощи магии Web) захватывающе скрупулезную статью о жизни Эриха Нойманна и его трудах израильской журналистки Авивы Лори, которая была опубликована 28 января 2005 г. в ежедневной газете «Ха-Арец». Она была приурочена к симпозиуму в Кибуц Гиват Хайм Ихуд в честь столетия со дня рождения Нойманна. К моему удивлению и удовольствию, конференция о Нойманне, спонсируемая Австрийской Ассоциацией Аналитической Психологии также прошла в Вене в прошлом августе. Похоже, что Дух Времени – сила, которая, как считал Нойманн, управляет творчеством художника – готовит путь для возрождения Нойманна.
Перевод Sedric