Крис Даунинг
Ариандна, Владычица Лабиринта
То, что я пытаюсь сделать в этом эссе, на одном уровне можно понимать как упражнение в автобиографии, описание моего собственного извилистого пути к центру лабиринта. Таким образом, я следую за тем, что было предложено в более ранней статье, в которой я рассматривала Толкование Снов и Воспоминания, Сновидения, Размышления как трансформации жанра автобиографии.1 Я предполагаю, что, если мы действительно были внимательны к тому, что Фрейд и Юнг хотели сказать, мы больше не можем рассказывать наши истории все тем же старым способом. Серьезное отношение к бессознательному означает признание того факта, что рассказ о моей истории действительно и в полной мере отражает мое соучастие в извечных мифических паттернах.
Я хотела бы исследовать то, что Томас Манн называет субъективной мифической точкой зрения, исследовать ее конкретно и, следовательно, лично. В своем дерзком эссе «Фрейд и будущее» он говорит о том, что это значит — становиться осознанным, «гордо и мрачно, но с радостью, от повторяемости и типичности». «Миф, — говорит он, — это узаконивание жизни … только через него и в нем жизнь находит самоосознание, санкцию, освящение»2. Я тоже убеждена, что открытие мифического паттерна, который каким-то образом ощущается, как связанный с собственной жизнью, углубляет самопонимание. В то же время открытие личного значения мифического паттерна углубляет наше понимание мифа и его вариаций. Меня интересует, как наш собственный опыт, открывая нам измерения мифа, к которому мы могли иначе быть закрыты, помогает нам понять форму мифа; почему несколько вариаций мифа надлежащим образом принадлежат ему; и как все различные аспекты этого мифа обязательно происходят вместе. Понимание связи между мифом и моей жизнью, кажется, одновременно заставляет меня гораздо больше настроиться на единство мифа и помогает мне понять, как моменты в моей жизни, которые выглядят как случайные и фрагментарные, принадлежат к целому. В самом деле, мы можем, таким образом, признать mythos, сюжет, соединительную нить, историю нашей жизни. Поскольку мы ценим то, как все вариации, трансформации и элементы, составляющие миф, являются неотъемлемыми, необходимыми его частями, мы раскрываем его психо-логию. Такое внимание к психологическому мифу и мифо-логии процессов психики можно описать, как исследование в мифо-поэзии, в становлении души, поскольку мы пытаемся понять, как душа, наша душа, являет свою форму через поэзию, через образы.
Для этого, я считаю, нужно признать наше участие в целом ряде различных мифических паттернов. Как вы помните, одно из основных обвинений Юнга против Фрейда состояло в том, что он, казалось, знал только один архетип, информирующий о его жизненном паттерне и, расширил его, как жизненный паттерн для всех нас – миф Эдипа. Убеждение Юнга в том, что психология, действительно настроенная на процессы души, допускает наше прикосновение к множеству мифов. Точно так же Джеймс Хиллман пишет, что архетипическая психология является политеистической, осознающей активность многих божеств в нашей душе. Таким образом, мы говорим о живых mythoi, о вовлечении в несколько жизненных историй, а не только одну.
Мы становимся все более осведомленными об архетипических измерениях нашего собственного опыта, погружаясь все глубже и глубже в миф и, фактически, в несколько мифов. Мой опыт показывает, что мифы, в которые мы входим наиболее глубоко, не те, что мы выбираем из какой-то книги мифов. Скорее, каким-то мудрым способом эти мифы выбирают нас. Меня заинтриговала важность начальных стадий, которые мы проходим почти неизбежно и обязательно, с самыми знакомыми, самыми последними версиями мифа. Только постепенно, продолжая работать с мифом, мы обнаруживаем более ранние версии, скрытые напластования, разные слои. Этот процесс очень похож на процесс работы со сновидениями, где мы начинаем с манифестной версии и со временем обнаруживаем, что она скрывает историю, гораздо более сложную и незнакомую — и, следовательно, более информативную и преобразующую. Поскольку я чрезвычайно интересуюсь мифами, которые освещают женский опыт, я сосредотачиваюсь на мифах о Богинях. В таких мифах особенно важно следить за более ранними слоями греческих традиций, а не только классическими версиями, которые имеют тенденцию представлять перспективы патриархальной культуры.
Несколько лет назад я написала статью, в которой изучила мои отношения с фигурой Персефоны на протяжении жизни.4 Рожденная в первый день весны, я осознавала себя, насколько далеко в прошлое я могу помнить, тем или иным образом, Персефоной, Богиней Весны. Я попыталась в статье предложить способы, с помощью которых мое чувство идентификации изменилось в течение более чем сорока лет, что мы с ней были связаны друг с другом. Теперь я понимаю, что связь очень отличается от моей первоначальной, соответственно наивной и невинной, перспективы. Постепенно я пришла к пониманию черт мифа, которые в какой-то момент казались относительно незначительными или иногда даже не видимыми.
Теперь другая мифическая фигура выходит вперед, заявляя о том, что пришло время расчета между нами. Хотя Ариадна тоже является кем-то, с кем я долго была связана, более пятнадцати лет эти отношения бездействовали. Но в последнее время некоторые события помогли мне понять необходимость вернуться к ней и раскрыть, кем она может быть для меня сейчас. Во-первых, работая над статьей о Персефоне, я нашла несколько пассажей, в которых Карл Кереньи ссылается на Ариадну, как на фигуру Персефоны. Я начала задаваться вопросом, может ли изучение одной требовать рассмотрения другой. Вскоре после этого, я преподавала курс мифологии, в который я из случайных соображений, включила и Диониса и Тесея. Только потом, когда я погрузилась в курс, я начала задумываться «Так, почему я выбрала только эти две фигуры из всего разнообразия греческих героев и греческих богов? Почему этот герой и этот бог, чьи фигуры так важны в мифологеме Ариадны?» должно быть это потому, что какая-то часть меня готова встретиться с Ариадной лицом к лицу снова. И наконец, этой весной я купила дом, который,(и я узнала это только после того как окончательно поняла, что дом мой), стоит на пересечении Авенида Примавера (предполагая Персефону) и Серпантин Драйв, дороги, подобной лабиринту. Итак, пришло время спросить снова : кто такая Ариадна?
Преследуя этот вопрос, я узнала, что моя запутанность с Ариадной это важная связь с Персефоной, и что жить больше, чем одним мифом, не подразумевает шизофрению. И все же отношения с Ариадной довольно-таки отличались от отношений с Персефоной, потому что были изначально чужой проекцией, а не самоидентификацией. Возвращение к этому мифу, так или иначе, означало исследование, связанное со мной, иного взгляда на то, кто я. Способ, который мы не полностью понимаем и который мы должны принять, что другой взгляд на нас, возможно невидимый нами, может быть ключом к тому, кто мы на самом деле. Обращение внимания на иную точку зрения может пролить свет на прежде сбивающую с толку связь между тем, что Сартр назвал en soi и pour soi, «для других» и для «других я».
Этот поворот к Ариадне чувствуется как возвращение или состояние возвращения к большому сну, что был у меня пятнадцать или двадцать лет назад – сну, который я пересматриваю или который настойчиво заставляет пересмотреть себя заново. Это было неожиданно. Это время оглянуться, раскрыть в нем что-то новое. В противном случае, для чего ему нужно было появиться снова?
Много лет назад дорогой мне друг сообщил, что я, способом, который ощущался как очень важный для него, была его Ариадной. Он подразумевал под этим мое отношение к нему, как дававшее ему силу, смелость, интуитивное понимание, готовность к риску в исследовании его собственного лабиринта, его собственной души, способом, который дал ему почувствовать, что иной путь невозможен. Сказать «Ариадна» было более совершенно, более полно, чем любой другой язык, доступный ему. Это предполагает также, что отношения между Тесеем и Ариадной возможно были парадигмой наших, не полностью различимой для каждого из нас. Его описание не было моим, однако, как я понимала то, что происходило между нами, в терминах моего мифа: я видела его, как Гермеса, который появлялся всякий раз, когда был действительно необходим, и спасал Персефону от бездны. Странно… каждый видел другого, как психопомпа, но он видел меня, как кого-то, кто ведет его в глубины, а я видела его, как кого-то, кто спасает меня из них. (Только недавно я обнаружила, что Аид и Лабиринт могут представляться двумя скорее отличными воображаемыми реальностями души).
Я была тронута, польщена, возможно немного раздулась от гордости, от того, что он сказал о моем значении для него. Но я была также напугана. И, хотя я не так много знала об Ариадне, я знала, что история не закончилась со спасительным возвращением Тесея, и вариантом «Они жили долго и счастливо». Мифы, кажется, так не кончаются. Как Геза Рохейм однажды заметил, хоть Эрос одерживает триумф в сказках, Танатос делает это в мифах. Я знала, что Тесей прибыл из Афин на Крит, как часть афинского долга, и что для того, чтобы освободить его и его товарищей и уплыть домой, ему необходимо было проникнуть в лабиринт и убить Минотавра. Нить, которую держала Ариадна, позволяла ему не только пройти его путь вглубь лабиринта, но и выбраться невредимым на волю. Я знала это, и я знала другую вещь об Ариадне и Тесее – часть, которая пугала меня: я знала, что Тесей в благодарность Ариадне согласился забрать ее с собой с Крита, и что в самую первую ночь их путешествия они остановились на острове Наксос; на следующее утро, очень рано, Тесей уплыл, оставив Ариадну позади. Я боялась, что если мой любимый и я точно проживем этот миф, такой вид расставания станет частью нашей истории, а это все еще было живо.
И это произошло: разделение, которое ощущалось, как разлука, даже хотя на рациональном уровне оно было правильным и необходимым. Когда мы рефлексируем эту историю Тесея и Ариадны, важно помнить, что неотъемлемая часть истории это момент, когда Ариадна осознает себя оставленной. В опере Штрауса Ariadne Auf Naxos, она в первые появляется в момент, когда она просыпается и обнаруживает, что Тесея нет. Музыка прекрасно передает ее чувство покинутости и выражение: «Я никогда не полюблю снова, и даже в каком-то смысле, я никогда больше не буду живой». Так и в нашей истории, была разлука, и она ощущалась, как предательство, как смерть.
Двумя годами позже, как подарок, этот мужчина вернулся, и наша связь выглядела неизмеримо другой. Буквально, связь с тем же человеком, на каком-то более реальном уровне была другой. Отношения больше не были окрашены смятением, желанием обладать, изменами, как часть любви, которую мы считали смертной любовью. Я знаю только один способ описать их – как бессмертную любовь, хотя это поддерживало романтизм, который мы оставили позади. Ясно, обновленная связь будет жить в вечности, хотя конкретное время, что мы проводили вместе, в дальнейшем было редким. Что важно было – чувство, что наша любовь больше не приносит опасность вмешательств или разрушения наших повседневных жизней.
Более важным было чувство, что каждый из нас обрел наш центр в нас самих. Мы больше не зависели один от другого в нашей душевной соединенности. Я хорошо понимала власть бытия вместе с мужчиной, который в близости с «феминностью» в нем самом, не смотрел на меня, как на ее источник для него. Только намного позже я узнала, что в мифе об Ариадне, произошло что-то очень похожее. После того, как Тесей бросил ее, появился Бог Дионис и сделал Ариадну своей невестой. В то время аналогия между мифом и нашими отношениями казалась скорее «интересной», чем важной. Я понимаю, то что случилось между этим мужчиной и мной. Просто удача, благословение, не как мифологическая неизбежность. (Я до сих пор не уверена, как сильна скрытая связь между Тесеем и Дионисом, выраженная через одного мужчину, играющего обе роли. Но я знаю как трудно отличить Тесея от Диониса на древних рисунках ваз, и это часто встречающаяся путаница между ними в мифологической традиции: кто отец детей Ариадны, например, и от кого она получила венец, который теперь украшает небеса как corona borealis?)
Но я пришла к пониманию того, что разлука Тесея и Ариадны была необходимой прелюдией ее отношений с Дионисом. Хотя Ариадна помогает Тесею, потом Ариадна должна быть оставлена позади. Это может звучать немного странно, на первый взгляд, но это абсолютная эссенция понимания этого мифа. В части истории Ариадна/Тесей Ариадна это фигура анимы (хотя, конечно, очень отличающаяся от Персефоны: Ариадна берет очевидно больше инициативы, из-за которой она оставленная вернее, чем поруганная.) Что эта история подтверждает – что зависимость от анимы должна быть преодолена: Тесей не может оставаться с Ариадной. Но это так же важно для Ариадны, как то, что она была оставлена позади, так и она должна оставить позади свою зависимость от роли анимы. Только после того, как они оба двинулись дальше, за пределы их расставания, у каждого появилась возможность соединиться с собственной душой. Дионис появляется здесь, потому что неизбежно мужчина, который обрел свою душу это психологически андрогин.
Все же прочтение моей жизни в терминах этого мифа не было частью того, чему я придавала смысл в течении большей части последних пятнадцати лет. Только в последнее время эти маленькие вещи начали происходить и они подтверждали мне, время сейчас раскрыть мои личные отношения с Ариадной, не чужие отношения с Ариадной через меня. Это дало мне лучшее понимание того, почему я инстинктивно отмахнулась, до некоторой степени, от идентификации с Ариадной, тогда фигура Тесея предложила это в первый раз. Кое-что не было вполне верным для моего понимания кто такая Крис, потому что версия мифа, как я позже узнала – версия, которую я полагала самой близкой – была мужской версией. Только когда я проникла в более ранние слои мифа, некоторые его скрытые аспекты, я пришла к моей собственной связи с мифом.
Близкая версия, только потому, что это мужская версия, содержит некоторую истину для нас, женщин, пока и в той степени, в какой мы определяем наши отношения с мужчинами, и их отношения с нами. Потому что «маскулинная» перспектива в смысловом значении эго-перспективы, может также помочь нам различать между человеческими аспектами Ариадны, которые мы можем воплощать, и другими, божественными аспектами, которые тоже могут научить нас дифференцировать самих себя. Не только мужчинам грозит опасность быть поглощенными Богиней.
Это важно, однако, видеть, как такой способ рассказывания мифа вырастает из героики, Олимпийцев, в мужском и эго-доминантном мире. Действительно, Тесей – возможно особенно в пересказе легенды Мэри Рено, ассоциируется в его именем Король Должен Умереть и Бык из Моря – реально представляя спасение патриархальной перспективы. Во всех разнообразных историях, которые прицеплены к фигуре Тесея, одна тема остается повторяющейся: Тесей это герой, мужчина, который постоянно ищет себя в конфликтах с материнским миром, с миром, в котором «король должен умереть». Герой глубочайше осведомлен об опасности и зове феминности, он проводит жизнь, сражаясь против того, чтоб быть захваченным ею. Не только Тесей, но и герои множества греческих мифов, которых мы хорошо знаем – Орест и Эдип, например, — кажется живут точно в момент перехода Греческой культурной истории от материнской к отцовской. В более ранний период священное испытывалось наиболее могущественно как женское, и политическая власть были определенно если не в руках женщин, то соотносилась с ними; он женился на королевской дочери или похищал его жену. Это по-прежнему смутно проявляется в полученных версиях древних сказок, но греческие мифы, как мы получили их от Гомера и Гесиода от Эсхила и Софокла, представляют собой мифы, написанные с точки зрения патриархального периода, перспективы, которые вызывают редукцию Древних Богинь в фигуры, с которыми люди могут безопасно иметь дело5.
Каждая из главных Олимпийских Богинь – Гера и Афина, Артемида и Афродита – идентифицируется с одним аспектом женственности. Он дифференцирует женственность, режет ее, отделяя ее от жены и товарища, неуловимой девы и щедро любящего. Если с каждым изолированным аспектом можно безопасно справляться, то вся панорама женственности сразу становится слишком страшной. И это сохраняется, если она очеловечивается. В гомеровском мире есть, например, женские фигуры — не только Ариадна, но и Елена Троянская, которые были когда-то богинями, теперь лишившимися своей ошеломительной магии, став человеком. Тем не менее, снова и снова, даже в Гомере, мы обнаруживаем, что эти женщины когда-то обладали гораздо большей силой, размахом, значимостью, чем это видно на поверхности в принятых версиях. В «Одиссее» есть намеки, что Ариадна когда-то была чем-то большим, чем полезная, но прилипчивая смертная девушка, которую Тесей увез с Крита. Его покидание простой девы не было бы отмечено как нечто, что Афина заставила его сделать, чтобы спасти Афины от заражения подавляющей женской силой. То, как Гомер рассказывает историю, даже оправдывает Тесея в любой сознательной жестокости. Когда он просыпается утром, он почему-то совершенно забывает, что с ним была Ариадна, и поэтому, по всей своей невинности, отправляется в Афины. Когда он вспоминает о ней, он так огорчен, что забывает сменить паруса, которые уверили бы его отца в его безопасном возвращении.(Фрейд мог бы объяснить нам эту двойную забывчивость). Гомер подразумевает, что он неосознанно оставил ее, потому что она должна была быть оставленной. Тесей должен был покинуть Ариадну, не просто прежде чем он прибудет в Афины, а немедленно, прежде любой попытки осуществить брачные отношения – после этого он не смог бы оставить ее.
События в мифе часто переопределены: уход Тесея связан не только с Афиной, но и с Артемидой, которая вмешивается при подстрекательстве Диониса. Он уверяет Артемиду, что Ариадна покинута – и это подтверждает то, что связь с Дионисом, а не с Тесеем, формирует миф Ариадны. Ариадна принадлежит Дионису по своей сути, а не просто, как предполагали некоторые ученые, из-за случайных культовых ассоциаций в более поздний период. Вмешательство Артемиды показывает, что у Диониса уже есть притязания, поскольку она нападает только на неверных.
Я уже отмечала раньше, что все вариации и трансформации мифа наполнены смыслом. Так, хотя одна версия утверждает, что Дионис появился в жизни Ариадны только после того, как она была брошена Тесеем, другая подтверждает, что она уже принадлежала Дионису, даже прежде чем Тесей появился в ее истории. Это как если бы она признала предыдущее требование Диониса в ее жизни только после того, как она предала его. Традиция говорит, что уже на Крите, прежде чем она была вовлечена в отношения с Тесеем, Аридана была предавшей Диониса. Согласно этой версии, венец, который она дала Тесею, чтоб освещать его путь через лабиринт, раньше был дан ей Дионисом. (Это имеет смысл на личном уровне: возможно мы можем служить другому анимой, только если наш предыдущий опыт был священным. Это ясно, ведь даже как смертная дева, Ариадна знает гораздо больше Тесея о встречах с божественным, в его самых ужасных аспектах). Когда Ариадну оставляют афиняне, Дионис посылает Артемиду убить ее, в наказание за то что она, отвернувшись от бессмертного Бога, повернулась к смертному любовнику. Другие истории в греческой мифологии – для примера, история Коронис – похожий паттерн, где женщина предает Бога (в этом примере Аполлона), который был ее любовником, ради смертного. В этой истории также, Артемида приносит смерть женщине.
Я убеждена, это не так сложно – понимание, что подобное предательство означает, и почему оно совершается. Понятно, что временами мы втягивались в отношения с человеком, помимо прочего, убегая от связи с трансцедентным, связи с предшествующими (более важными) притязаниями, которые были как-то слишком велики для нас. Мы бежим к героическим, смертным возлюбленным, избегая глубокого опыта. Кереньи говорит, что во всех нас таится враг Диониса, так же, как и его приверженец. В моменты, когда то, что представляет Дионис больше чем, как мы чувствуем, мы можем удержать в руках или остаться на связи, мы поворачиваемся к этому спиной.
В мифе версии Гомера Ариадна убита Дионисом, или по его указанию. У Гесиода Дионис появляется, чтобы спасти ее и сделать своей невестой, и позже Зевс дарует ей бессмертие. По другой традиции Дионис погружает Ариадну в такой глубокий сон, что Тесей не может разбудить ее и с сожалением оставляет ее. Есть даже версия, в которой Дионис похищает Ариадну, силой отняв ее у Тесея. Она одновременно и выходит замуж за Диониса, и погибает из-за своей связи с ним. Здесь больше скрыто, как в мифологической версии подлинного конфликта между двумя культами, и его разрешения через поглощение культа Ариадны культом, посвященным Дионису.8 Отношения между Дионисом и Ариадной не могут быть редуцированы, как исторический случай. Он интуитивно передает об отношениях между любовью и смертью: Ариадна невеста смерти. Культ Ариадны в Южной Италии выглядит содержащим в первую очередь ритуалы, служащие приготовлением к смерти. Идти к смерти как невеста — словно идти к смерти, как к более совершенной жизни.
Поскольку мы выяснили первоначальную связь Ариадны с Дионисом, мы подошли ближе, я уверена, к Ариадне, как ее знают женщины. Она принимает полностью новый тип могущества и значимости. Если ее отношения с Дионисом не только компенсация ее брошенности Тесеем, тогда возможно, ключ к тому, кто такая Ариадна, придет из понимания Бога, для которого она женщина иного. Это я нахожу занимательным – то, то Ариадна вторая половина Диониса, жена, избранница. Сара Помрой в ее книге Богини, Шлюхи, Жены и Рабыни 9 говорит, что во всей греческой мифологии Дионис единственный Бог, который не эксплуатирует женщин, единственный верный муж. И Ариадна это женщина, которой он верен.
Эта версия истории показывает, как Ариадна стала бессмертной, Богиней, через ее связь с Дионисом (как это произошло и с его матерью, Семелой). Знать, кто она, таким образом, зависит от знания, кто он. Хотя Дионис составной Бог, изначально его описывали, как Бога женщин. Дионис уникален в греческой мифологии в том, что его самые постоянные и характерные поклонники были другого пола; его главные сопровождающие всегда женщины, менады, и мужчины исключены из их ритуалов. Дионис настолько маскулинный, мужественно сексуальный, насколько женщины чувствуют это. Потому что он фаллос в распоряжении женщин, он может также представляться, как отделенный фаллос или как кастрированный Бог. Дионис также Бог безумия и экстаза, Бог жизненной энергии, Бог, чье царство перевернуто вверх ногами. Он означает безумие и мистерии – «Безумие не как болезнь… но спутник жизни к ее пользе»10
Этот Бог приходит к женщинам в их самые страстные моменты, этот Бог, связанный с эротическим воображением, воображаемой сексуальностью. Мы не преуменьшаем эти сексуальные переживания до нарциссических или мастурбационных фантазий; они живут в сношении с другим, божественным иным. Это сексуальность той, которую Эстер Хардинг11 называет девственницей, женщины, чей центр внутри нее самой, женщины, способной предаваться своей страсти без приходящей с ней зависимости от отношений с кем-то. Для женщин, таким образом находящихся в контакте со своей жизненной энергией, неизбежна провокация противостояния Геры (архетипической «жены») и мужей. Дионис — любитель женщин, которые не определяются их отношениями с буквальными мужчинами. Образ женщин, уступающий их собственной страсти, страшит мужчин, и даже женщины знают, насколько близок такой экстаз к уничтожению. Невеста Диониса — это невеста смерти.
Диониса часто называют «женственным». Его андрогинность подтверждается во многих частях этой истории. Он настолько способен привести мужчин в контакт с их женственностью, что даже может превратить Зевса в женщину: после того, как Гера убила Семелу, мать Диониса, Зевс превратил свое бедро в утробу, в которой находился Дионис в течение трех последних месяцев беременности. Чтобы защитить Диониса от непрекращающегося гнева Геры, он был выращен, как девушка. Позже Дионис идет в преисподнюю в поисках Семелы, которую он хочет забрать на Олимп и сделать Богиней. На его пути ему помогает человек, который приводит его к вратам, через которые он входит в подземный мир. В награду он обещает этому человеку обслуживать его как женщина на обратном пути. (Как это бывает, к тому времени человек умирает, поэтому Дионис имеет сношения с огромным деревянным фаллосом)
Акцент на бисексуальность Диониса предполагает, что Ариадна, как полностью соответствующая супруга, должна сама быть андрогиной. Действительно, одного из ее братьев зовут Андрогеос. (Смерть брата была тем, что лежало в основе афинского обязательства выплачивать дань Крите.) Другой брат Минотавр. Мы уже отмечали, что она очень инициативная молодая женщина даже в эпизодах, которые связывают ее с Тесеем. И, подобно Дионису, Ариадне иногда дана сила приводить мужчин в контакт с женским опытом: в кипрских ритуалах, посвященных ей, мужчины симулируют боль деторождения. Один из ее сыновей — Тоас, король Лемноса, острова, который захватили женщины после того, как убили своих мужей и сыновей.
Изучение мифологических традиций, связанных с Ариадной, намного более осторожно, чем прежде, принесло мне соприкосновение с ранее непредвиденным аспектом Богини; я начала понимать, почему Ариадна может быть значимой для меня сейчас. Из-за скрываемого Ариадной смысла женщины в отношениях с собственной силой, не определяемой отношениями с другими, и не боящейся своей чувственности и способности к экстазу. Она является воплощением того, что Эстер Хардинг подразумевала под «внутри-ее-самости».Теперь у меня появилось некоторое представление о самой ранней Ариадне из всех, Ариадне, которая на Крите определялась как Владычица лабиринта. Эта Ариадна принадлежит древнему, материнскому, обающему Богиню-Мать периоду. Она не просто смертная девушка, в которую влюбился Тесей, и не кто-то, кто стал Богиней благодаря связи с Дионисом. Она бессмертная по своей сути. Вернее, чем смертная ставшая бессмертной, Ариадна бессмертная, которую в познейшей традиции трансформировали в смертную. Она одна из пред-патриархальных Богинь, которые перетекают одна в другую таким запутанным способом, потому что они — женщины, поскольку женщины сами испытывают свою женственность. С этой точки зрения хорошие, аккуратные, четко очерченные дифференцирования не совсем работают; мы знаем, что мы всё из этого, по крайней мере, по возможности.
Ариадна одна из Великих Матерей, Великих Богинь Крита. Такая, как ее называли – Мощная, Владычица Лабиринта, Нетронутая.12 Спрашивая, кто такая Ариадна, следуя до конца за нитью, что ведет нас в центр лабиринта, где мы найдем саму Ариадну. В начале это Аридна Богиня, которая совершенна в себе самой, андрогинная и бессменная, созданная из ее собственной сути, без нужды в ком-то. Эта Ариадна вытесняется другой, которая относится к маскулинности, как к чему-то вне ее, которая тем не менее ее творение и всецело в ее распоряжении. На этой стадии Ариадна представляется как сопровождение очевидно подчиненной мужской фигуры, умирающего и воскрешающегося мужчины, который и сын и любовник и в конечном счете жертва. Это понятно тогда как мы продолжаем следовать истории, настоящая Ариадна это важная фигура, а Дионис это необходимый «другой». От того что Дионис начинает как умирающий и воскресающий Бог, он все-таки, даже в Классическом периоде появляющийся и исчезающий Бог. Даже на Олимпе Дионис служит напоминанием нам о времени, когда Боги были сыновьями, и затем возлюбленными, и умирали, и снова возвращались, как вновь рожденные сыновья, становились любовниками еще раз и умирали, снова и снова.
Как одна из древних материнских Богинь Ариадна гораздо больше, чем просто растительная Богиня. Видение намного глубже и комплекснее, чем это. Она связана не только с оживлением, с природной жизнью, но с анимой, с душой.
И аспект Ариадны, важнейший из всех, это её связь с царством смерти. Смерть в её мире отличается от смерти в мире Персефоны.( Параллели Персефона/Ариадна, в частности способ, которым каждая относится к Тесею и Дионису ,должны быть полностью приняты, прежде чем мы сможем оценить более тонкие знаки отличия). Так на Крите загробный мир ассоциировался с водой, а не с подземным миром, как в Греции, и это поддерживает сходство с бессознательным Юнга больше чем Фрейда – как с источник постоянного обновления вернее, чем хранилище изгнанных из мира живых. Ариадна , кажется, всегда связана с островами, смерть в её мире — это острова блаженных в элизианском царстве. В классической греческой мифологии это становится привилегированной территорией без Аида, которой управляет отец Ариадны Минос, где особенно любимые не умирают на самом деле, а продолжают жить в смерти. Критское видение процесса жизни — движения от жизни к смерти — отличается совершенно от радикального различия греков между жизнью и смертью. Для греков (хотя это конечно изменилось, когда культ мистерий стал более значимым) жизнь это жизнь, и смерть это смерть. Смертные умирают, а Боги никогда. На Крите, с другой стороны, такая чётко очерченная дифференциация не выделяет божественное и человеческое, не разграничивает резко и окончательно жизнь и смерть.
Специфическая связь Ариадны со смертью представляется преимущественно лабиринтом, из которого большинство не возвращается, а вернувшиеся преображаются. В Аргосе, как и надлежит Богине смерти, её гробница служит алтарем. Самое занимательное, однако, что Ариадна сама страдает в смерти множеством способов. Среди этих историй смерти одна уже рассмотрена, где Ариадна убита Артемидой. Другая история говорит, что она просто умерла от тоски, и третья рассказывает, что она покончила собой, повесившись на дереве, в отчаянии от того, что Тесей бросил ее.
Самая интересная из всех это традиция согласно которой Ариадна умирает незадолго до родов. Говорится, что Тесей неохотно оставил Ариадну на попечение повитухи на Наксосе (или Диа, другом острове, часто называемым в традиции Ариадны вместо него) потому что её время пришло. Артемида, как сообщается, убила её вместе с ребёнком в утробе, что отсылает к смерти Коронис и Семелы. Но так как Асклепий и Дионис спасли его из чрева умирающей матери точно в нужное время, Ариадна вошла в царство мёртвых с нерожденным ребёнком внутри неё, и после, как история продолжает, родила. Это единственное сообщение в греческой мифологии рождения в мире смерти, ключ к пониманию того, что здесь есть что-то глубокое и захватывающее.
Что это значит для ребёнка, быть рожденным в загробном мире, с рождения получить место в царстве смерти? Снова, как часто в связи с Ариадной, мифологиеское подтверждение, что рождение и смерть, конечно взаимоисключающие, тесно переплетаются. Ребёнок, как нить соединяет этот мир и другой, внешнее и внутреннее, жизнь и смерть.
Рождение не противопоставление смерти; они даже не понимаются, как следующие одно за другим, последовательно. То, что это рождение возможно только в смерти выделяет его как совершенно отличающегося от других сыновей, приписываемых Ариадне ( которые связаны с Дионисом с более житейской стороны, как виноград, лозы и вино).
Мы должны проследить, что миф может сказать о тожедественности отца с его ребёнком и о ребёнка с самим собой. Ясно, отец Дионис; после всего, Ариадна убита из-за своего неверия ему. Кереньи уверен, что ребёнок, который родился, должен также быть Дионисом. (Подтверждение его предположения во множестве параллелей Ариадны с другими богинями, которые представляются как матери Диониса: Семела и Персефона.) Это вписывается в древний мотив сына и любовника, но здесь более чем обычно в архаическом паттерне — более подтверждено уникальностью места рождения. Не как буквальное событие, происходящее в «реальном» мире, это рождение презентуется, как полнота смысла рождения, который мы понимаем не буквально, а символически. Увидеть рождение как мистерию это увидеть связь с загробным миром. Сношение с Дионисом, когда он предстает полностью, не только как бог вина и физиологической плодовитости, имеет в результате рождение в смерть, в воображение, рождение в душе и рождение души. Ариадна единственная через кого такое рождение возможно.
Это возвращает нас туда, откуда мы начали. Кереньи говорит, что Ариадна представляется «архетипической реальностью, дарованной душой, которая делает живущие создания индивидуальными».15 Таким образом, в центре лабиринта мы подходим к точке, где человек возвращается назад к началу. Змеиный путь, если вспомнить слова Элиота, возвращает нас туда, где мы начали, и мы это узнаем как впервые. Итак, мы теперь находимся там, где мы начали, с Ариадной как анимой, Ариадной как душой.
Но это так в гораздо более глубоком смысле. Ариадна, больше не анима, ожидающая за пределами лабиринта, в то время как другой входит, она означает душу как то, что находится в центре лабиринта, в центре себя. Ариадна означает душу, центр, Богиню, то, что я называю Она. Как Джеймс Хиллман пытался передать16, анима, на самых важных уровнях, не имеет ничего общего с контра-сексуальностью. Ни волшебная привлекательная, соблазнительная, завораживающая женщина, ни женственная сторона мужчины, анима — это душа, к которой мы, женщины, должны соотнестись так же верно, как и мужчины. Анима — это «то, что придает событиям измерение души», что настраивает нас на воображаемое значение переживаний, в которых мы принимаем участие.
Когда я узнаю Ариадну, как Владычицу Лабиринта, я отвергаю отождествление с ней не потому, что я не хочу оставаться позади, а потому, что она Богиня, и в центре лабиринта я нахожу не себя, а Ее. И я начинаю понимать, что в этот момент моей жизни я возвращаюсь обратно к Ариадне, чтобы передать свою преданность ей и ребенку, рожденному в царстве смерти, ребенку, рожденному в царстве души.