Атон

Касталийские чтения. Станислав Гроф «Зов ягуара»

Книги бывают хорошие, плохие, очень плохие и «Зов ягуара». Известный анекдот про Вовочку обретает особую актуальность, когда мы говорим об этой книге.

Казалось бы – если книга столь плоха, какой смысл вообще её обсуждать? Вполне достаточно было бы пройти мимо и дать дружеский совет всем близким и дальним не тратить деньги на столь бестолковое произведение, которое подходит разве что для перевода гоблину, да и то, если какой-нибудь голливудский режиссер все-таки исполнит мечту Грофа и транслирует «Зов», вызвав очередную вспышку интереса.

Юнг и Гроф

Школа аналитической психологии Юнга отличается от учения Грофа примерно в той же степени, как сложная теология Дионисия Ареопагита от американского протестантизма или теология Телемы от типичного сатанизма в стиле Лавея. Аналитическая психология Юнга — это сложная система трансформации, последовательный процесс сотворения себя, для которого требуется немалая интеллектуальная и духовная подготовка. Символы индивидуации, по Юнгу, двойственны и парадоксальны. Понимая, что заходит на территорию оккультизма, Юнг выстраивает сложную и развернутую систему доказательств, прокладывая скрытый тоннель между наукой и оккультизмом по всем правилам искусства и науки. Что делать – Юнг жил еще в те времена, когда от ученого требовалось заниматься исследованием, а не проповедничеством, и если и в науке Юнга вершиной оказывается теургия, то к этой вершине неофит подводится крайне осторожно и деликатно со всеми необходимыми предостережениями.

Гроф, напротив, упрощает все, что только можно. В итоге подобного упрощения получается то, что очень точно сказано в «Сталкере» одним из персонажей: «Пока копаешь – истина, когда выкапываешь – дерьмо».

В чем причина такой «алхимии наоборот», вот вопрос вопросов. У Грофа расходятся слово и дело, мысль и чувство. Существует непреодолимая пропасть между тем, ЧТО говорится, и между тем, КАК говорится, и эта пропасть поглощает ценные открытия Грофа, как черная дыра.

На словах Гроф устраняется от линейной каузально-причинной парадигмы картазианской науки, утверждая парадоксальное единство всего со всем. На деле, он едва ли осознает свое единство с тем, что более всего отрицает, то есть ту же старую научную парадигму, идеалы научного прогресса и подчинения природы. Все это становится для Грофа Личной тенью, он попадает в двойную петлю, которую сформулировал еще Юнг– «надо интегрировать свою тень, а те, кто этого не делают, глупцы и слепцы». Противоречивость этого, на первый взгляд, логичного высказывания в том, что « те, кто не интегрируют тень», становятся экраном для проекции тени. Позднее в одной из работ мы затронем эту тему более подробно, предложив способы реализации.

Юнг понимал одну очень важную вещь, на которой строится вся аналитическая психология – истина парадоксальна. Всякий раз, когда мы подходим к пределам познания, мы сталкиваемся с парадоксом, который не может быть линейно разрешен в том или ином направлении. Юнг приводит множество символических конструктов, размышление над которыми может позволить прикоснуться к переживанию парадокса. Например, «бескрылый ворон летает во тьме дня и при свете ночи».

Парадоксы – сокровенное сердце любой теологии. Одновременное единство и троичность бога в христианстве, дзеновские коаны и алхимические максимы — все это есть проявления парадокса. Как только парадокс покидает пространство психики, психика становится одномерной, плоской и выхолощенной. Пока просветители боролись с деспотией церкви, они были одной стороной полюса, но как только они получили свою нишу, так называемое научное мировоззрение стало становиться все более примитивным и плоским из года в год.

Очень важным парадоксом являются парадоксы квантовой физики, в которых мельчайшие частицы есть одновременно и отдельные частицы, и части единого целого. Личный парадокс Юнга – амбивалентность бога, самость одновременно абсолютна и бессознательна, а задачей человека является диалектический процесс осознавания и трансформации самости. Бог создает человека, человек создает бога.

Гроф на свой лад устраняет принцип парадокса, возвращаясь к линейности мира, на словах эту самую линейность отрицая. Говоря языком Эрика Берна, он не рвет, а переворачивает перфокарту сценария. Если старая научная парадигма доказывала «только разделенность», «только материю», «только атом», то новая, в лице Станислава Грофа, утверждает обратную сторону — «только единство» или «только дух» (это уточнение достаточно важно – ибо новая научная парадигма подразумевает парадокс, а не кидание в другую крайность).

С точки зрения глубокой традиции Юнга, взаимоотношение единого и многого, эго и самости, центра и переферии есть сложная философская проблема, которая до конца и не может быть решена, но только в мучительных попытках её решить рождается личная истина. И уж точно эта проблема не может быть сведена к примитивному морализму и назиданиям.

Ведь будучи последователен до конца, утверждая «только единство», Грофу следовало бы принять и то, что различие само по себе, во всех самых невротических, античеловеческих и антиэкологических проявлениях, на которые он так нападает, тоже является частью единства, а следовательно, – частью «космической игры» демиургов. Если бы он сделал этот шаг, он осознал бы парадокс и через распятие на своем, личном парадоксе, возможно, прикоснулся бы к своей личной оси, к своей личной самости. Заметьте, насколько подобная постановка вопроса опасна тем, что снижает напряжение между полюсами и, в конечном счете, возвращает человека в древний хаос, или, иначе говоря, из четырехмерного бытия в бытие плоскостное, одномерное.

Мир без преступников был бы гораздо скучнее и преснее – говорит Юнг в «Тевистокских лекциях», слова, которые Гроф не смог бы повторить, поскольку теория и практические выводы из этой теории в его дискурсе расходятся в точно противоположные направления. Устраняя разделенность как явление, Гроф автоматически обесценил и само единство, поскольку если все едино – в чем ценность достижения этого единства. Уточняю – если бы этот вопрос был бы осмыслен им как парадокс, мучительный и невыразимый, то индивидуация была бы реализована, тогда как Гроф проходит мимо сложных вопросов с отстраненностью Будды, так, словно это его и не касается.

Формально утверждая единство света и тьмы, на самом деле Гроф не способен ни прикоснуться к настоящему свету, — который ко всему прочему может не только освящать, но и сжечь дотла человека вместе с его миром, — ни опуститься в настоящую тьму, которая на самом деле не просто отсутствие света, но тьма египетская, субстанция бесконечного отчаяния и ужаса.

Гроф упорно верит в сказки с хорошим концом. И ради гарантии хорошего конца он не заметил, как отдал чудовищной пожирающей матери свое лично копье холла дата, Копьё логоса, то единственное, чем человек и ценен для высшего начала, без которого он не более чем биологически активная протоплазма. Юнг хорошо знает, что хороший конец – не более чем условность для профанов, тех, кому объяснение важнее истины. Интересно, верят ли в сказки с хорошим концом бывшие узники концлагерей?

Юнг понимает, что индивидуация не дает гарантий. Это сложный путь, опасная мужская авантюра сродни переправлению на лодке с одного континента на другой. Глупо говорить, что все, кто оттолкнулись от берега, обязательно переплыли. Многие алхимика так до смерти и не выходили из стадии нигредо, многие теряли свой фаллос в бликах лунного альбедо, многие просто бежали из мира алхимии в мир серых будней. Гроф не придает этому ни малейшего значения, как настоящий позитивист предлагает и вовсе забыть о лодке, броситься в океан.

Лучше всего это можно продемонстрировать на примере художественного произведения Грофа «Зов ягуара». Если бы не её автор, книга была бы недостойна даже беглого пролистывания – мало ли неудачливых сценаристов пытаются написать сценарий для голливудского блокбастера! Действие – примерно лет на двадцать позже. Америка на грани ядерной войны с Китаем, а антрополог с его дочерью находят хрустальный череп, который обладает магическим действием.

«Зов ягуара» открывает то, о чем молчат научные работы Грофа – то мироощущение, связанное с школой Грофа, мир, из которого ушел парадокс. Мы воспользуемся «Зовом ягуара», как своего рода ключом, который позволит нам, на этом наиболее ярком примере, вскрыть основные слабости современного дискурса современной духовности.

Очень интересно то, что пишет человек, который претендует на создание новой научной парадигмы и претендует на то, чтобы дать окончательный ответ на метафизические вопросы – как известно, даже Юнг был крайне осторожен со столь скользкими материями. К чему же привели господина Грофа его «духовные искания» «смерти эго» и «проработка родовой травмы»? Мы не найдем этих ответов в отстраненном тексте его научных работ, поскольку здесь перед нами слишком большой вариант интерпретаций, научный текст ускользает от прямого анализа, но в художественном произведении мы можем найти то, что нам необходимо.

То, что текст написан плохо, уже было. Но это можно было бы простить, если бы за плохо написанным текстом скользила глубина, для выражения которой у автора просто не нашлось таланта. Но дело в том, что никакой глубины здесь нет в принципе.

Ладно, не обязан психолог быть гениальным символистом. Но если автор — психолог, должен же быть у него, по крайней мере, ПСИХОЛОГИЗМ! И здесь наступает самый большой облом. У автора—психолога его герои практически не обладают душевной жизнью. Я уверяю вас – психологическая жизнь любого кинговского маньяка намного богаче, чем оная у персонажей Грофа. Его герои не знают, что такое настоящий ужас, страсть, любовь, ненависть — словом, вы не найдете ни одного по настоящему яркого переживания на протяжении всей книги, а медленное движение к третьей мировой войне полностью лишено какого-либо драматизма, напряжения, ужаса, так, словно речь идет об игре в казаки-разбойники. Даже плоские персонажи голливудских боевиков на какой-то с трудом различимый микрон менее плоски, чем персонажи «Зова ягуара», хотя бы тем, что иногда нарушают правила и могут по-человечески психануть.

Мир «Зова ягуара» стерилен, ужасающе стерильны все плоскости времени — как близкое будущее, так и отдаленное будущее идеала, но в особенности стерилизовано представление об отдаленном прошлом. Гроф проповедует возвращение к идеалу первобытных культур, но тот идеал, который он провозглашает, не существует и не существовал никогда. Подлинная реальность первобытных культур одновременно прекрасна и ужасающа, это состояние восторга и ужаса, огня и льда, ужас смерти и восторг любви, ужас любви и восторг смерти. Только через парадоксы, врывающиеся, накладываемые друг на друга, огненно трансгрессивные, мы можем на миг прикоснуться к мистерии первобытного разума. Шаман Грофа напоминает школьного учителя, наставляющего любимого ученика в прописных истинах и сожалеющего об утрате исконного знания, которое имели древние культуры, жившие в гармонии с матерью природой. То, что эта гармония подразумевала проведение человеческих жертвоприношений, которые предварялись снятием кожи с живой жертвы, — этого Гроф предпочитает не упоминать, хотя стоило бы, хотя бы для полноты, картины – ученый все-таки.

«Зов ягуара» срывает маску со Станислава Грофа, и он сам не понимает, что безнадежно разоблачает себя. Мы видим психолога без психологизма, этнографа без знания первобытных культур, индивида без индивидуации. Если финалом индивидуации является выхолощенное бытие в мире Станислава Грофа – стоит без малейшего сожаления пренебречь такой индивидуацией. В мире Грофа возбуждение является принципиально невозможным, а процесс трансформации идет по заранее установленным законам. Даже нигредо (а как трансперсональный психолог мог забыть о нем?) является контролируемым, ограниченным строгими рамками небольшой части преддверия испытания и, по большому счету, не сильно пугает. Весь этот мир ужасающе напоминает коммунистическую утопию или христианский рай, а еще больше – двухмерный мир набоковского «приглашения на казнь», то есть мир, где возбуждение исключено как явление. Главной героине, несмотря на подчеркивание привлекательности, «безразличен секс, чем она отличалась от сверстниц». Может быть она фригидна, и Грофу стоило бы озаботиться на этот предмет как психологу? К чему это подчеркивание «безразличия к сексу» у главной позитивной героини, неужели Гроф, как психолог может считать это достоинством?

Но Гроф-психолог – не более чем симулякр, игра смыслов, Гроф – это пророк новой парадигмы, религиозный учитель, который, наконец, нашел способ объединить науку и религию, и… кастрированный сын Кибелы. Эрих Нойманн прекрасно изложил эту мифологему, которую представляет Гроф, не как текст, но как речь, мифологическая данность, которая находится за большинством представителей трансперсональной психологии. Это – бытие эры Исиды, первичного матриархата, потеря индивидуальности. Тот, кто не познал символизм даже Эры Осириса, не может войти в Эру Гора.

Невозможно спорить с очевидным и опровергать ценность тех научных открытий, которые сделал Гроф. Но не только можно, но и необходимо понять ту опасность, которую скрывает некритичное принятие его парадигмы, те невидимые черные лучи Нахемы, которые распространяет он в разные стороны.

В заключение следует сказать о том, как парадокс части и целого решается в подлинной духовной традиции. Если Гроф и миллионы его сознательных и бессознательных последователей говорят «смерти нет», тем самым, обесценивая жизнь, в Святой книге Закона сказано – «Я есть жизнь и отец жизни, потому знание меня – есть знание смерти». Потеря ощущения парадокса, осознавания смерти, — в итоге утрачивается сам жизнь с её полнокровием. Экстаз растворения – высшая точка пути адепта, с последующим возрождением. То же состояние перманентной аморфности, приглушенности цветов, в котором пребывают «проработанные» последователи парадигмы Грофа и других более нелепых систем – это не выше, но ниже состояния отдельного эго. Самая большая сложность – это отличить подлинное состояние единства от того единообразия, в котором живут герои Грофа, и здесь даже не интеллект, но интуиция становится главным ориентиром.