Источник: Jung Journal, Volume 2, Number 2, pp. 9–20

Мария-Луиза фон Франц (1915-1998) получила докторскую степень в области древних языков в Цюрихском университете и, работая с К. Г. Юнгом, стала одним из передовых аналитиков, авторов, ученых, и преподавателей своего времени. Её незаурядность, абсолютная интуиция и творческий потенциал были обращены к космогоническим мифам, сновидениям, сказкам, типологиям, переводам и толкованиям древних и средневековых алхимических текстов, а также к вопросам взаимоотношения души и концепций современной физики. Она, по мнению многих, была одним из выдающихся сотрудников Юнга, наиболее убедительным из толкователей его работ и сама по себе в высшей степени оригинальным и проницательным учёным.

Мария ЛУиза Фон Франц

Возрождение К.Г.Юнгом чувствующей функции в современной культуре

Лекция, Кюснахт, 25 ноября 1986 г.[1]

Будучи студентом, в возрасте от 21 года до 23 лет, Юнг прочёл четыре лекции своим коллегам-студентам в братстве Зофингия в Базеле. В одной из них он цитировал Канта:

Нравственность имеет первостепенное значение. Это то святое и неприкосновенное, что мы должны защищать, и также это причина и цель всех наших изысканий. Все метафизические предположения служат этой цели. Бог и потусторонний мир — единственная цель всех наших философских исследований, и если бы понятия Бога и потустороннего мира не имели ничего общего с моралью, то они были бы бесполезны. (1897/1983, ¶68)

После решительной атаки на материализм вообще, Юнг продолжает, заявляя, что со стороны наших ведущих умов необходимо начать «революцию, привнося нравственность в науку и её представительства… В заведениях, предполагающих обучение физиологии, моральные суждения студентов намеренно обесценены их участием в позорных, варварских экспериментах по жестокому истязанию животных. Прежде всего я утверждаю: в таких заведениях как эти, мы должны учить тому, что ни у какой правды, полученной такими средствами, нет морального права на существование» (1897/1983, ¶138. Курсив добавлен).

Затем Юнг резюмирует идею Канта словами о том, что только вера в реальность вне грубого материального мира может обеспечить допущение такого нравственного отношения. Восемьдесят четыре года миновало с тех пор, и где мы сегодня в данном вопросе? К безжалостным пыткам животных, умножившимся в тысячу раз даже в сельскохозяйственной деятельности, добавились истязания людей в концентрационных лагерях по всему миру! Военные эксперты привыкли говорить: «Во время атомной войны мы потеряем, скажем, 60 миллионов человек; это означает, что в живых останется ещё 85 миллионов – итак, мы можем рискнуть!» Они должны так думать – это их работа, но они вовсе не выглядят потрясёнными или подавленными этим. Впрочем, эти ужасающие факты общеизвестны, и потому я хочу обратиться к ближайшим проявлениям данной проблемы.

Сначала в нашей собственной сфере, в психологии, статистические, естественнонаучные методы одержали победу в университетах. Однако Юнг подчёркивал, что результаты статистики отражают процесс мышления или ментальной абстракции, но не действительность как таковую. В куче камней среднее значение массы одного камня может составить один килограмм, но в действительности мы можем не найти там ни одного камня, который весил бы точно один килограмм! Таким образом при помощи нашей мыслительной функцией мы строим модель реальности, а затем неправомерно смешиваем её с реальностью как таковой. Это делают все математические методы в науке. Из-за того, что он отказался присоединиться к подобным ошибочными представлениям, Юнг был обвинён в «ненаучности», в то время как на деле наоборот, он был более реалистичен.

Юнг разрушил «дистанцию белого халата», когда доктор лечит своего пациента так, как если бы он был обезличенным объектом. Он встречал каждого пациента своими собственными чувствами, возникшими по отношению к нему, положительными и отрицательными, делая часы анализа «личной встречей», а не «лечением». Существующая в некоторых юнгианских кругах мода на развитие технических средств приближения к пациенту, как, например, обязанность обсудить перенос и контрперенос, есть не что иное, как возвращение в предюнговские модели мышления. В письме к миссис Фрёбе-Каптейн Юнг ясно пишет:

Так называемое растворение переноса часто заключается в том, что суть собственного отношения перестаёт описываться как «перенос». Такое обозначение низводит отношение до простой проекции, хотя это не так. «Перенос» состоит в иллюзии своей уникальности, заметной как в общем, так и в частностях. «Уникальность» относится только и единственно к отношениям между отдельными личностями, у которых вовсе нет никаких других отношений, кроме личных, т.е. уникальных. (16 августа 1947. 1973a, 475. Курсив добавлен)

Таким образом, мы можем сделать вывод, что слово «перенос» должно использоваться только с намерением обратиться к неким иллюзорным проекциям со стороны пациента или доктора. Оно никогда не должно быть использовано для обозначения переживания отношений, строящихся в ходе встречи в терапии.

Естественно, ложная доброта и дружелюбие, доведённое до вседозволенности, которые некоторые аналитики демонстрируют своим пациентам, следуя образу врача общей практики, столь же ошибочны. Это является уходом от действительности, с целью уклониться от выяснения и адекватного выражения своих истинных чувств, которые не всегда приятны; уходом от постоянных трений и конфликтов чувств. Эта доброта персоны фактически — только производная от христианской сентиментальности, проблемы, к которой я вернусь позже.

Обратимся к общей ситуации на Западе. Современный нам мир науки и технологии, а также его образ жизни в основном зависит от учёных, чьи основные функции – экстравертное или интровертное мышление в сочетании с экстравертным или интровертным ощущением. В физике, например, такие интроверты как Эйнштейн, Паули, Гейзенберг и Бор, предпочли теоретическую науку; такие экстраверты как Вернер фон Браун выбрали экспериментальную физику и технологические инновации. Функция интуиции не полностью игнорируется в физике, потому что для развития новых способов мышления нам необходима абстрактная интуиция. Но чувствующая функция выражается только в наиболее общих, позитивных изречениях типа «если бы…» (Известная шутка о коте Шредингера — пример подобного дурного вкуса.) И, за исключением Бора, все эти физики участвовали или хотели участвовать в создании атомной бомбы! В настоящее время в кругу американских физиков мы наблюдаем определённое влияние индуизма, который, хотя и не материалистичен, однако сводит на нет значение жизни отдельного человека.

Бесчеловечность современной материалистической медицины не нуждается в дальнейших комментариях. Газеты полны ею, но мало что предпринимается по этому поводу. Невозможно переоценить одинокую, новаторскую инициативу доктора Элизабет Кюблер-Росс, сделавшей шаг в этом направлении.

Чувствующей функции также сильно не хватает нашей так называемой помощи слаборазвитым странам. Бенно Глаузер продемонстрировал это в превосходной статье, опубликованной швейцарским периодическим изданием Красного Креста (1981), где наглядно показывает, как мы «помогаем» людям других культур, желая одновременно навязать им наши религиозные или «научные» взгляды, тем самым разрушая их собственные духовные основы жизни. Наши доктора, миссионеры, архитекторы, советники по сельскому хозяйству – все начинают с идеи о том, что мы «знаем», что именно является правильным для других; и они испытывают гнев или разочарование, когда эти «слаборазвитые» люди настойчиво отвергают нашу помощь с холодностью и так называемой неблагодарностью. Позвольте мне процитировать слова парагвайского старика индейца, сказанные относительно нашей медицинской помощи:

Для нас, старейшин, здоровье – это состояние, которое мы называем tekoresai. Для того, чтобы оно было, должны присутствовать разные вещи, связанные с этим состоянием: растения, деревья (используемые) как по отдельности, так и все вместе в качестве лекарства; вода; верные и точные слова; хорошая еда; не говорить о людях за глаза; лес; животные в чаще; рыбы; согласие; жители деревни, болтающие друг с другом и ведущие беседы, поддерживающие «наш образ жизни»; своя собственная культурная и личная жизнь; ощущение силы, которую дают нам все вышеназванные вещи; единство людей нашей общины, спокойно и безопасно живущих на своих землях; семья; деревня; наши праздники. Но затем приходите вы, белые люди, и делаете нас зависимыми от денег и от других материальных вещей. Это уничтожает нашу жизнеспособность. Вы плохо говорите о других и отнимаете наши земли. Нет земли – значит нечего есть, нечего есть – значит болезнь. И, в конце концов, вы достаёте из своего кармана маленькую белую таблетку и хотите заставить нас поверить в то, что если мы съедим эту таблетку,- это значит здоровье; что эта таблетка и есть здоровье. (Glauser 1981, 17-18)

Вся эта разрушительность наших действий, как подчёркивает Глаузер, — от простого отсутствия уважения к другим человеческим существам и их отличным от наших системам ценностей, попросту говоря, — нехватка подлинной дифференцированной чувствующей функции. В действительности мы знаем об этих катастрофических результатах и о растущей ненависти других народов к представителям белой расы, но мы, кажется, не способны сделать с этим хоть что-нибудь.

Впрочем, не нужно так далеко ходить – мы используем ту же бесчувственную позицию внутри своей собственной страны, относительно той или иной группы. Наши градо- и землеустроители, например, разрабатывают проекты в своих офисах, проекты зданий на бумаге, которые затем уничтожат счастье бесчисленного множества людей. Они хладнокровно полагают, что если обездоленный фермер, например, получает адекватную сумму денег или какой-то другой кусок земли, то всё улажено. То, что фермер часто любит свою совершенно особую землю, не принимается в расчёт. Или мы выселяем стариков из их квартир-трущоб, где они держат кошку и кормят птиц, и удивляемся, почему они так быстро умирают в новых, так сказать лучших условиях, с лучшими гигиеническими характеристиками, где нет кошек и птиц, чтобы загрязнять жилище.

Что же нам делать? Сменить политиков или, на более глубоком уровне, изменить свод законов? Эрих Нойманн (1969) в своей книге по новой этике воинственно подошёл к данной проблеме, предлагая набор новых Моисеевых заповедей. Эта книга вызывала интерес, но без ощутимых результатов. Я думаю, что двадцатитрехлетний Юнг указал на важнейший вопрос, который должен выйти на первый план, а именно: сначала мы должны действительно признать реальность бессознательного (Бога, то есть Самости, и другого, духовного мира) прежде, чем сможем сделать что-либо еще. Позвольте мне привести пример. Я как-то читала лекции в Германии, используя материалы сновидений для иллюстрации возможности жизни после смерти. После лекции ко мне приватно подошла медсестра, она была в слезах и выглядела глубоко потрясённой. Она сказала: «То, что вы сказали, не может, не должно быть правдой, потому что, если это так, я должна буду признаться в ужасных поступках!» Она, по-видимому, имела в виду, что плохо относилась к некоторым умирающим пациентам (возможно, воровала их вещи), думая, что они без сознания, и поэтому её действия не будут иметь последствий. Но если их души были все ещё живы и поблизости? Это бы представило всё в совершенно ином свете. Не случайно доктор Кюблер-Росс в последнее время обратилась к идеям спиритизма и экспериментам, касающимся смерти: это логическое продолжение того, что она начала, показав истинные чувства своих умирающих пациентов.

Во всех религиях всех времён существовала идея богов или бога и «загробного мира», мира нематериального бытия; и только это может быть основанием для реальной этики. Пренебрежение сверхъестественными силами, согласно Юнгу, — вот сущность зла (письмо преподобному Х. Л. Филпу, 11 июня 1957. 1973b, 369-370). Этика базируется на феномене совести, которая возникает из отношений между человеком и богом (письмо Уильяму Кинни, 26 мая 1956. 1973b, 300-301; письмо Аниэле Яффе, 9 июля 1957. 1973b, 379-380) или, как мы называем это психологически, с архетипом Самости. Вот для чего мы встречаем в материальном мире незаслуженные страдания или торжество несправедливости. Нравственное чувство [сострадание], очевидно не вознаграждается в этом мире; быть порядочным считается глупо, неразумно и наивно. Страдания раннехристианских мучеников, по крайней мере, сыграли свою роль: они впечатлили людей и многих обратили в христианство. Но кто теперь помнит имя того молодого немецкого учителя, который добровольно вызвался войти в газовые камеры, чтобы утешить своих еврейских учеников? Чего достигли страдания диссидентов и мужественных христиан в России? Ничего! Мы прочли об этом в газетах и отложили их в сторону, покорно пожав плечами.

Лилиан Фрей опубликовала сон одного из своих умирающих пациентов, чья жизнь была цепью постоянных неудач. На протяжении своей смертельной болезни ему снился голос, говоривший ему: «Твой труд и твои страдания, которые ты сознательно сносишь, уже искупили сто поколений пришедших до тебя и осветят сто поколений после» (1980, 34). Видите, снова существование «другого мира» – вот что действительно важно. В мире, воспринимаемом материалистически, не было бы просто ничего, вообще ничего, чтобы успокоить этого человека. Но какое отношение всё это имеет к чувствам? Разве признание реальности души не является важным для функционирования всех четырёх сознательных функций [мышление, чувствование, интуиция, ощущение]? Очевидно, что нравственные ценности – продукт дифференцированной чувствующей функции (письмо Герде Хиперт, 20 марта 1937. 1973a, 230-231), но они также требуют определенного интеллекта, к этой мысли я вернусь позже. Мораль не может существовать без дифференцированного чувствования, ибо без чувствования она становится обобщённым жёстким сводом правил поведения, просто общественным инструментом. Это можно ощутить в небольшом масштабе, когда без разбора применяется какое-нибудь обычное полицейское правило, или в более широком – на примере чудовищного государственного аппарата в России.

Но можно возразить: где все эти чувствующие типы, которые, в конце концов, должны существовать в огромном количестве среди всего народонаселения? Почему они не служат противовесом при таком плачевном положении дел? Здесь мы должны учитывать разницу между существованием чувствующих типов среди людей и общественным порядком, или культурным аспектом. Конечно, среди нас есть множество тех, кто обладает дифференцированной чувствующей функцией, но мода, образы коллективного поведения и наше общественное мнение не ценят чувствование. Это ведёт к ослаблению влияния чувствующей функции даже у чувствующих типов. Подчинённой функцией чувствующего типа, как известно, является мышление. Это мышление зачастую следует достаточно низменным коллективным веяниям нашего времени: дешёвый материализм и интеллектуализм. Например, мы обнаруживаем во многих латиноамериканских странах пристрастие к коммунистической идеологии в её наиболее безвкусной форме; в то время как отдельные люди в этих странах менее жестоки или идейно близки к коммунизму, чем в некоторых не латиноамериканских странах (здесь я имею в виду Италию, Испанию и Южную Америку).

Современный нам дух времени принижает чувствование. Мы читаем, что противники атомных установок «используют в качестве доводов только эмоции, а не здравые, разумные аргументы», в том смысле, что чувства [оценки, полученные из сопереживания] в качестве аргумента – это вздор. Действующие из лучших побуждений чиновники делают ту же самую ошибку с бунтующей молодёжью: они стараются приводить им разумные аргументы и ничего не добиваются, потому что эти молодые люди движимы смутными, в основном, негативными чувствами, которые не могут быть переведены на язык мышления-ощущения. Наши правительства [в швейцарских кантонах] предложили щедрую программу помощи этим молодым безработным, предоставляя им возможность получения дальнейшего образования. Это, несомненно, очень хорошо и необходимо, но перестанет ли молодой безработный мятежник участвовать в беспорядках, если немного изучит электронику? Я не думаю, что мы достигнем многого, если останемся на уровне «разумного» материалистического мышления; это не является неправильным вовсе, это неправильно, только если мы решим, что «это всё».

Юнг говорит в одном из писем, что мы стали слишком односторонне интеллектуальны и рациональны и забыли, что существуют факторы, которые не подвержены влиянию ограниченного интеллекта. И тогда в качестве компенсации мы переживаем эмоциональные вспышки (письмо Альберту Оппенгеймеру, 10 октября 1933. 1973a, 128-129). Нам необходимо быть более чем просто разумными и уравновешенными – позиция, которая приводит в ярость молодых людей. Мы должны предложить им творческий духовный, нематериалистический взгляд на действительность в целом, а именно – реальную связь с бессознательным как со сверхматерией, с недоступной ощущениям реальностью, с которой мы должны быть связаны не только разумом, но также чувствами и эмоциями.

А как же насчёт множества форм восточного мистицизма, которые стали сейчас настолько популярны? Для западного человека они стали слишком «умственными», обращаясь к нашему мышлению и интуиции. Они, как отметил Юнг, — это «теологии», которые игнорируют личность и её связь с божественным. «Чрезмерное количество восточной мудрости занимает место непосредственного опыта и, таким образом, блокирует путь для психологии» (письмо Ольге Фрёбе-Каптейн, 29 января 1934. 1973a, 139).

Юнг писал Мигелю Серрано:

Вы выбрали двух отличных представителей Востока и Запада. Кришнамурти совершенно иррационален, предоставляя решения миру, то есть себе как части Матери Природы. Тойнби, с другой стороны, верит в создание и формирование убеждений. Никто не верит в расцвет и раскрытие личности как экспериментального, полного сомнений и озадачивающего деяния живого бога, которому мы должны дать наши глаза и уши, и наш проницательный ум,..

Мы остро нуждаемся в Истине или в самопонимании так же, как и в Древнем Египте, который я нашёл всё ещё живым в Таос Пуэбло. Их глава церемоний, старый Охвиа Биано (Горное Озеро) сказал мне: мы – люди, живущие на крыше мира, мы – сыны Солнца, которое – наш отец. Мы помогаем ему каждый день подниматься и переправляться по небу. Мы делаем это не только для себя, но и для американцев тоже. Поэтому они не должны вмешиваться в нашу религию. Но если они продолжат делать это [с помощью миссионеров] и мешать нам, тогда они увидят, что через 10 лет Солнце больше не поднимется» (14 сентября 1960. 1973b, 596).

Он справедливо полагал, что их день, их свет, их самосознание и их смысл умрут, если будут подорваны ограниченностью американского рационализма, и то же самое произойдёт со всем миром, когда тот будет подвергнут подобному обращению. В другом письме Юнг показывает, что когда мы перенимаем восточные мистические системы, мы вступаем в контакт только с жизнью их идей, а не с их подлинной реальностью (письмо Мелвину Дж. Ласки, 19 октября 1960. 1973b, 600-603); реальность может существовать только в нашей непосредственной субъективной жизни самой по себе. Кроме того, многие восточные системы подавляют бессознательное вместо того, чтобы контактировать с ним (письмо Рональду В. Уэдделлу, 6 декабря 1960. 1973b, 613-614).

По мнению Юнга, не может быть истинной нравственности без живого личного опыта переживания божественного (в отличие от приверженности религиозным, богословским или другим учениям). И опыт может быть пережит только отдельной личностью. То, что я не переживаю, не является реальностью для меня; это может существовать в моем разуме как идея или мнение, но это не то, что называется опытом. Это адская разница: или я только полагаю на основании книг, что где-то есть слоны, или я знаю, что они существуют, действительно увидев, почувствовав запах и погладив одного из них. Только то является реальным опытом, что я могу воспринять всеми четырьмя функциями, включая чувства.

Как же насчёт христианской любви к ближнему? Разве это не то, что мы действительно ищем? Не должны ли мы просто вернуться к этому? Действительно, в древнейшие времена христианство было преимущественно опытом чувствования, великим оживлением чувств, которое компенсировало холодность, жестокость, бесчеловечность римского государства. Первые христиане были, главным образом, рабами и необразованными людьми низшего сословия; и братская или сестринская любовь между ними создавала новые плодотворные, созидательные узы. Они часто даже гордились тем, что не были интеллектуалами. Но вскоре возникло увлечение богословскими доктринами, что привело к спорам о догматах и преследованию оппозиционных групп. Всеобъемлющая любовь все более и более ограничивалась, и принцип власти, заклятый враг всех форм любви, стал главенствующим.

Марксистский лозунг об интернациональной солидарности во многом является возвратом к раннехристианскому идеалу любви, но он ограничен материальной стороной мира без какого-либо трансцендентного основания. В наше время народы стали технически, экономически и духовно ближе друг к другу, и потребность в общем чувстве принадлежности к группе ощущается наиболее остро (Jung 1957). Юнг подчеркивает:

Коллективные системы, такие как «партия» или «государство», оказывают разрушительное воздействие на человеческие отношения. И они так же легко могут быть разрушены, т.к. люди все ещё находятся в таком состоянии сознания, которое не может справиться с огромным ростом и слиянием масс… Основные усилия всех тоталитарных государств заключаются в подрыве личных отношений через страх и недоверие; результатом становятся раздробленные народные массы, в которых человеческая психика полностью задушена. Даже отношения между родителями и детьми, самые близкие и естественные из всех, разрываются государством. Все крупные организации, преследующие исключительно материалистические цели, являются лидерами массового мышления. Единственная возможность остановить это – развитие сознания в каждом отдельном человеке. Только это сохранит его душу живой, ибо её жизнь зависит от человеческих взаимоотношений. Акцент должен быть сделан на сознательной персонализации, а не на государственном аппарате (письмо Хайнцу Вестману, 12 июля 1947, курсив добавлен. 1973a, 472.).

Существует справедливое сомнение:

Единство и общественная жизнь человечества происходят из основ бытия. Но дело осложняется тем, что индивид должен быть также в состоянии сохранять свою автономность; и это возможно только в том случае, если общество понимается как относительная величина… В противном случае оно затопляет и в конечном счёте разрушает личность, а затем нет больше и никакого общества. Иными словами, истинное общество должно состоять из независимых личностей, которые могут быть социальными существами только до определённого момента. Только они могут исполнить божественную волю, заложенную в каждом из нас (письмо Росвите Н., 17 августа 1957. 1973b, 384; см. также письмо Дороти Томпсон 23 сентября 1949. 1973a, 534-537).

Множество молодых людей пытаются жить в общинах, тем самым, стараясь создать новую форму человеческого родства, что заслуживает всяческой похвалы. Но, судя по тому, что я успела увидеть, эти общины всегда разрушаются из-за внутренних ссор. Восторженные чувства вселенской любви и принятия ближнего не выдерживают испытания реальной жизнью просто потому, что они слишком сентиментальны и слишком недифференцированны. По этой причине они заканчиваются взрывными аффектами, которые и разрушают общину.

Аффект и эмоция, как отметил Юнг, — признаки недифференцированной чувствующей функции. Множество молодых людей в наше время создают культ из аффекта и эмоций, позитивно – посредством музыкальных событий или негативно – посредством беспорядков. Они думают, что выражают чувства, но это не совсем так, ибо Юнг подчёркивает, что чувствование засоряется эмоциями только в своей примитивной форме; когда оно дифференцируется, то не эмоционально вовсе (письмо Алоис фон Орелли, 7 февраля 1950. 1973a, 544). Я проанализировала довольно много молодых людей, живущих в общинах, и работа всегда была та же, что и с другими людьми: помочь им стать более осознанными в своих чувствах, касающихся отношений. Обычно это приводило к тому, что они оставляли общину и, вместо этого, заводили личных друзей. Сознательное же потакание эмоциональным вспышкам, напротив, болезненно и приводит, в конце концов, к самоуничтожению.

Что же не так с любовью к ближнему в христианстве или в его материалистической социалистической или коммунистической версиях? [2] Их положительная сторона – в обычном человеческом сочувствии, объединяющем нас со всеми человеческими существами, но их отрицательная сторона – в эмоциональности и сентиментальности, позже ставшей аналогом жестокости[3]. В то время как старые дамы в нашем христианском мире вяжут шерстяные одежды для бедных маленьких африканских детей, работорговцы той самой христианской цивилизации разрушают жизнь бесчисленного количества темнокожих людей! Вот пример, ясно показывающий, как сентиментальность становится аналогом жестокости.

Мы не можем вернуться к идеалу любви ранних христиан. Мы должны вернуться к обычному человеческому сочувствию, но в гораздо более дифференцированной форме[4]. Как бы это могло выглядеть? Юнг назвал эту новую форму любви всё-созидающей силой определённого вида Эроса [связи], которая излучается индивидуализированной личностью (1954/1957, ¶¶ 389-390). В алхимии её символизирует удивительный образ крови розового цвета, истекающей из философского камня (или homo putissimus) и исцеляющей людей. Homo putissimus означает «самый чистый» или «истинный человек», буквально «человек без примесей». Он – «не кто иной, как тот, кем он является… он должен быть полностью человеком, который знает и обладает всем человеческим и не искажается никаким воздействием или примесью извне». Этот чистый человек, согласно алхимикам, принесёт избавление от зла своей кровью, которая есть «некий Эрос, объединяющий личность так же, как объединяется множество в знаке розы, и делающий её целым» (Jung 1973a, 465). Эта кровь розового цвета, очевидно, символизирует некую форму любви в сочетании с пониманием, тогда как слепая любовь всегда ведома и приводит к разрушительным последствиям. И жестокость инквизиции можно объяснить как мотивированную ревностной любовью к человечеству, как попытку не допустить гибели людей в смертных грехах. Любовь, — говорит Юнг, — это поток, который нуждается в форме и направлении; он также нуждается в слиянии с компенсирующим Логосом, как свет, который сияет в его темноте. На личном уровне интеграция Логоса и Эроса может предотвратить попадание первого в иллюзорные проекции благодаря управлению любовью. Под влиянием любви бессознательное чувствование, во-первых, вызывает слишком сильную близость, безотчётное слипание, которое затем под влиянием вспышки аффекта раскалывается в энантиодромию. Дифференцированные отношения, напротив, предусматривают определённую дистанцию, которая отличается в каждом конкретном случае. Юнг писал в одном из писем:

Одной из наиболее важных и сложных задач в процессе индивидуации является преодоление расстояния между людьми. Всегда существует опасность того, что дистанция будет разрушена только одной стороной, и это неизменно будет воспринято как насилие, за которым следует обида. Любые отношения имеют свою оптимальную дистанцию, которая, конечно, должна быть найдена методом проб и ошибок (письмо Оскару А. Х. Шмицу, 20 сентября 1928. 1973a, 53-54).

Юнг отмечает, что особенно сложно становится, когда возникает аспект взаимоотношения полов. Отношения, в основе которых лежит дифференцированная чувствующая функция, включали бы в себя глубокое сопереживание и близость к другому; а также определённую дистанцию, основанную на различении согласия и несогласия, — последнюю составляющую безмолвного уважения к тайне чужой индивидуальности. Для кого-то, кто любит слепо, создание такой дистанции достаточно болезненно, но также это гарантирует его или её свободу, без которой никакая индивидуация невозможна. Это имеет первостепенное значение. Я думаю, что выводы из размышлений Юнга очень уместны для нашего ближайшего будущего.

В дискуссии об опасностях мировой ядерной войны Юнг подчёркивал, что только «всемирные религиозные движения» могут быть единственной противостоящей силой (письмо пастору Г. Вегману, 12 декабря 1945. 1973a, 402). С 1945 года, когда Юнг написал это, мы видим, что во множестве мест были сделаны попытки создания подобного движения. Мы стали свидетелями возрождения исламских сект (таких как бахаи и суфизм), «мунитов» в Корее, распространения буддизма и бесчисленных индуистских гуру, многие из которых пытаются создать движения по всему миру. Наконец, что не менее важно, католическая церковь взывает к «духу в религиозном смысле, [что] всё ещё движет простыми массами» (письмо пастору Г. Вегману, 12 декабря 1945. 1973a, 402). Такие религиозные движения являются не только полезным компенсирующим фактором; они также могут быть страшны и опасны, т.к. когда архетип движет массами, это обычно приводит их к мысли о том, что они обладают единственной Истиной. Это может заставить их презирать и, возможно, преследовать людей, которые думают или чувствуют иначе. Большинство как религиозных, так и политических лидеров желают, чтобы каждый индивид полностью отождествлял себя только с (его) «Истиной», которая, однако, должна быть однозначной по своей природе. Даже если кто-то отождествляет себя с «великой Истиной», это катастрофично, потому что извращает дальнейшее духовное развитие. Вместо понимания существует только «убеждение», которое более удобно, и потому более привлекательно.

Повторяя заявление Юнга, можно сказать, что всемирное духовное движение может спасти нас от психологического разрушения, вызванного буквализмом, и от третьей мировой войны, но оно будет по-прежнему иметь все недостатки, присущие определённому массовому мышлению. Только личное, сознательное признание своей Тени и архетипов, т.е. духовных «сил», может спасти нас от поглощения психикой масс и её склонности к разрушению. Мы должны развивать взаимоотношения, основанные на дифференцированной чувствующей функции, включающие постулат о дистанции для ограничения влияния; Я-Ты отношения с богом, богами или нуминозом; а также отсутствие слепой религиозной уверенности любого рода. Ощущение связи с другими человеческими существами вне и с архетипическими силами внутри себя странным образом сочетаются, ибо, как Юнг подчёркивал в своей книге «Воспоминания, сновидения, размышления», наши жизни и наши отношения имеют значение, только если в них «так или иначе участвует» бесконечное (1963, 325). То, что он здесь называет «бесконечным» обозначает проявление чего-то сверхличного и божественного, или, по терминологии Юнга, Самости. Смысл этого невозможно объяснить здесь в нескольких словах, это суть его работы над Mysterium Coniunctionis (1955-56/1970).

Мне кажется, что сейчас идеи Юнга постепенно становятся более понятными, чем на протяжении всей его жизни. Тем не менее, этот существенный момент: его реабилитация Эроса или дифференцированной взаимосвязи, всё ещё не понят. Многие склонны видеть его идеи как новую философскую или научную теорию, как общественную идеологическую «истину» или новую отрасль психологии, всё это не так. Аналитический процесс – это подлинный процесс опыта, в котором психология упраздняет или превосходит себя как просто науку (Jung 1916/1958/1960). Всё становится живым столкновением с физической и духовной реальностями[5], с которыми мы должны установить связь.

Юнг сознательно выбрал не становиться общественным деятелем. Он подчёркивал, что «всегда будут существовать две точки зрения: точка зрения общественного деятеля, который, если он идеалист во всём, ищет спасения в более или менее полном подавлении личности, и точка зрения духовного лидера, который ищет совершенствования только в индивидуальном порядке» (письмо Самуэлю Д. Шмальгаузену, 19 октября 1934. 1973a, 174). Эта пара, — продолжал он в том же письме, — «необходимая пара противоположностей, которые поддерживают мир в равновесии». Мы могли бы сказать, что Юнг был не только «духовным лидером», т.к. он показал, что индивидуация невозможна без дифференциации Эроса. Возможно, Юнга будут помнить как рыцаря, который вернул обществу феминный принцип Любви или Эроса, символами которого являются Святой Грааль или алхимический homo putissimus; как того, кто излучал всё-созидающий, исцеляющий Эрос, благодаря которому можно смирить даже противостояние коллективного и индивидуального.

Библиография

1. Frey, Liliane. 1980. Im unkreis des Todes. Z?rich: Daimon Verlag.

2. Glauser, Benno. 1981. Schweizerisches rotes Kreuz No. 5, July 1981, 13sq.

3. Jung, C. G. 1897/1983. “Some Thoughts on Psychology,” The Zofingia lectures, Supplementary Volume a of the Collected Works of C. g. Jung. Princeton, NJ: Bollingen Series XX.

4. Jung, C. G. 1912/1958/1960. “The Transcendent Function,” Collected Works, Vol. 8.

5. Jung, C. G. 1954/1970. “The Philosophical Tree,” Collected Works, Vol. 13.

6. Jung, C. G. 1955–56/1970. Mysterium Coniunctionis, Collected Works, Vol. 14.

7. Jung, C. G. 1957. “The Undiscovered Self (Present and Future),” Collected Works, Vol. 10.

8. Jung, C. G. 1963. Memories, Dreams, reflections. New York: Vintage Books.

9. Jung, C. G. 1973a. C. g. Jung letters, Vol. I. Ed. Gerhard Adler. Princeton, NJ: Princeton Univer-sity Press.

10. Jung, C. G. 1973b. C. g. Jung letters, Vol. II. Ed. Gerhard Adler. Princeton, NJ: Princeton Uni-versity Press. Neumann, Erich. 1969. Depth Psychology and a new Ethic. London, UK: Hodder & Stoughton.