Марвин Шпигельман

Размышления над «Мистицизмом и Эдипом» Регарди.

Изящное эссе Израэля Регарди «Мистицизм и эдипов комплекс» было написано в конце 1940-х годов, когда фрейдизм в психологии переживал пору своего расцвета, одновременно подвергнувшись суровой критике некоторыми академическими кругами за ненаучность. Предпринятые в этот период попытки объединения бихевиоризма – этого любимца академической психологии — и психоанализа оказались успешными, но приняли их холодно. Парадокс заключался в том, что вся полнота академического авторитета по-прежнему находилась в руках ученых-бихевиористов, а престиж и известность психологии и психиатрии — в рамках медицинского психоанализа. Хотя учение Юнга с энтузиазмом приняли художественные и литературные круги и первый институт, носящий его имя, был основан в Цюрихе в 1948 году, его и Адлера считали маргиналами и чудаками.

С этой ситуацией я был знаком непонаслышке, поскольку получил степень бакалавра и достора психологии, защитившись в Калифорнийском университете в 1948 и 1952 годах, получил клиническую практику в Администрации по делам здравоохранения ветеранов, проходя в тот же период сеансы юнгианского анализа. Стремясь получить хорошие рекомендации, я чувствовал себя одновременно аутсайдером и в духовном и в профессиональном смысле.

У меня была определенная склонность к мистицизму, я ценил искусство, cтараясь преуспеть в научной психологии, отвергавшей и то и другое. Моя точка зрения была в клиническом аспекте ближе к юнгианской, в то время всеми отвергаемой.

Регарди, должно быть, чувствовал себя еще большим аутсайдером, чем я, потому что он был прежде всего магом, практиком оккультных искусств, которые многими расценивались как «чернокнижие». И будто ему было мало того, что эту область его интересов презирала и наука и религия, он был хиропрактиком, а эту деятельность официальная медицина однозначно считала шарлатанством. Позднее он стал заниматься и райхианской терапией, наследницей глубинной психологии, которую считали еще большим безумием, чем психоанализ!

Нелегко быть объектом насмешек и критики, даже если она относится не к тебе лично, а к твоим интересам. Однако иногда по принципу энантиодромии Гераклита, то есть влечения к противоположным взглядам, нам суждено стать поборниками тех вещей, которые мы раньше недооценивали. В моем случае все так и вышло, поскольку, будучи неопытным студентом, я отрицал юнгианскую психологию, сам в итоге став юнгианским аналитиком с 35-летним опытом. Уже имея ученую степень, я крайне негативно относился к хиропрактике, также называя ее «шарлатанством», но к сорока годам начал заниматься ею и курсом райхианской терапии под руководством Регарди, оценив по достоинству ее преимущества. Духовные поиски привели меня к Юнгу, а физические — к Райху и Регарди. Я не жалею ни о том, ни другом.

Вышеприведенный пример прекрасно иллюстрирует, как на уровне отдельной личности проявляется «проблема оппозиций», когда человек подсознательно отвергает то, чему сознательно привержен. И в самом деле основной задачей любого психоаналитика является выявление этих тенденций в бессознательном пациента и помощь ему в объединении их с основными жизненными склонностями. Это эмпирический путь разрешения невротического конфликта, углубления и расширения сознания, не говоря уже о вступлении на путь целостности и просветления, о котором мечтают многие.

Проблема заключается в «столкновении оппозиций», и эссе Регарди вносит заметный вклад в разрешение кажущегося противоречия между центральным концептом психоанализа и стремлением удовлетворить духовные потребности, что характерно для мистицизма. Регарди приходит к примирению оппозиций, что особенно интересно, через каббалу, область еврейской мистики, испытавшей в свою очередь влияние раннего христианства и индуизма. Философская идея Гегеля о конфликте между тезисом и антитезисом, разрешающимся через синтез, находит свое подтверждение на культурной и духовной почве, в том числе и в психике. Свое наиболее полное психологическое развитие этот принцип получил в работах Юнга. Позднее мы еще вернемся к работам Юнга, а пока я хотел бы остановиться на конфликте между наукой и религией, двумя важнейшими оппозициями в эссе Регарди.

В период Возрождения наука наконец начала занимать подобающее ей место и статус после яростной борьбы с религиозной ортодоксией, признавшей наконец, что существует мировоззрение и метод, отказывающиеся принять религиозный взгляд на мир. Наука, в свою очередь, начала с изучения греческой философии, тайн египетских бальзамировщиков, математической мысли арабов, и в целом практическим исследованием культуры, ворвавшись в пространство мысли с потрясающе яркими идеями, поражающими до сих пор творческим подходом и полнотой. Предками этих ученых можно считать алхимиков.

Алхимия, как нам известно, была не просто предшественницей современной химии, но представляла часть долгой истории западной магии наряду с такими духовными дисциплинами, как астрология и геомантия.

Все это позднее послужило основой гностического и языческого влияния на веру и религиозный опыт, к чему христианская церковь относилась крайне нетерпимо. Одновременно с тем, что в позднее средневековье пошатнулись основы религиозного мировоззрения, в сознании наиболее просвещенной части людей стали возникать концепции эмпирического опыта, гипотезы и эксперимента. Первые ученые, например, алхимики не чувствовали конфликта между своим мировоззрением и религией, не говоря уже о современном презрении к оккультизму. Современные астрономы не любят вспоминать, что Кеплер с одинаковой серьезностью занимался и астрологией и астрономией. Но в конце концов должно было вспыхнуть противоречие между традиционной позицией веры и позицией эмпирической проверки истины экспериментом.

Казалось бы, после нескольких веков противостояния и с точки зрения материалистических идеологий типа марксизма, уверенно захватившего полмира, победу должна была одержать наука. Традиционные религии в это время значительно утратили духовную власть, хотя и не потеряли авторитета во многих странах. Сейчас мы имеем парадоксальную еще столетие назад ситуацию: наука поддерживает религию и религия — науку Объяснимо это тем, что сейчас науку возглавляют узколобые личности вроде религиозных авторитетов прошлого, а технологии способны вызвать куда больший эффект и привлечь куда больше сторонников, чем любые «измы» и любая вера. Стало окончательно ясно, что марксизм и ему подобные движения стали светскими религиями, заменив собственными шаблонами веру в сверхъестественного Бога.

В девятнадцатом веке подверглась скрупулезному научному анализу даже душа. Результатом этого стало ее умаление и сокращение (в работах Фрейда) или полное отрицание у бихевиористов. Юнг первым сумел примирить оппозиции, возникшие в результате борьбы этих двух подходов к истине. Он обнаружил, что, перефразируя известное высказывание Тертуллиана, «душа по природе религиозна». Юнг выбрал путь одновременно и научного изучения и принятия этого явления, уйдя от сокращения роли души и односторонней догматичности.

Ведя курс психологии и религии несколько лет назад, я рекомендовал моим студентам прочесть несколько книг, проливающих свет на данную тему. Среди них были «Феноменология религии» Герхарда ван дер Леува, «Многообразие религиозного опыта» Уильяма Джеймса, «Будущее одной иллюзии» Фрейда, «Психология и религия» Юнга. Книга ван дер Леува о феноменологии религиозного поведения и опыта это изумительный образец психологического и антропологического материала, собранного одновременно и ученым и верующим человеком. Джеймс также попытался отдать должное религиозному опыту, оставаясь при этом объективным ученым. В свою очередь, работа Фрейда была написана человеком, не имевшим религиозного опыта вообще. И лишь книга Юнга раскрывает перед нами образ человека, который, будучи столь же знающим как Леув или Джеймс, удостоился испытать уникальный религиозный опыт, доступный лишь немногим и тем более редким среди ученых двадцатого столетия.

Следовательно, вполне логично, что Регарди в своем эссе ссылается именно на Юнга и его идею архетипических оснований психики как таковой и ее способность в связи с этим обеспечивать любые религиозные переживания. Эта исторически обоснованная пропасть между научным и религиозным опытом может быть преодолена. Юнг демонстрирует нам, как обе эти ветви познания уходят своими корнями в человеческую психику.

Если мы вернемся к попыткам Регарди по-своему истолковать Эдипов комплекс Фрейда с его явным усечением мистической тоски по божественному союзу, мы обнаружим любопытные и до сих пор не раскрытые (неизвестные?) дуальности. Первая из них лежит в самом прочтении Регарди гипотезы Фрейда.

Регарди рассматривает фрейдистскую «тоску по матери» как желание слиться с ней, достичь блаженного союза и освободиться от забот. Его «возвращение в матку» можно считать эквивалентом нирванического опыта, растворения противоположностей. Такая интерпретация вполне логична, но обычно ей не ограничиваются и считают эту тоску выражением желания обладать матерью прежде всего сексуально. Мальчик хочет доминировать над нею и владеть ею. Сделав так, он отнимет мать у отца, единственного, кто обладал ею до этого. Это жадная, активная, завоевывающая позиция, отличная от пассивной уступчивой позиции, подразумеваемой Регарди.

Объяснение Регарди в целом неудивительно, поскольку он изучал мистицизм именно с такой точки зрения. (В высшей степени любопытно отметить, что Регарди хранил дома портреты Рамакришны и Кроули, прекрасно видимые с его постели. Прим.Хайатта). Совершенно ясно, что мистическое намерение направлено на единение с божественным, и оно дополняется подчинением божественному. В статье, опубликованной несколько лет назад, («Психология и оккультизм» в настоящем издании) я предположил, что всегда существовала четкая разница между мистикой, нацеленной на поиск любви, подчинения и единения, и магией, которую интересовали прежде всего контроль, власть и эффект. В отношении эдипова комплекса мистическое состоит в любви и подчинении, а магическое в активных попытках приобрести власть и силу. Таким образом, мы приходим к очередной паре оппозиций, даже имея дело с единым по натуре психологическим комплексом.

Само слово «комплекс» было придумано Юнгом и обозначает оно участок психики, частично неосознанный и нагруженный эмоциями и идеями, часто противоречащими сознательным установкам. Юнг столкнулся с этим явлением в процессе применения ассоциативного теста, и выражается оно в запинках, задержках с ответами и так далее, будучи следствием бессознательных реакций, смешанных с нормальными ассоциациями. Комплекс проявлял себя только, когда его затрагивали и обычно был пассивен. Позднее было обнаружено, что каждый комплекс в своем ядре имеет определенный архетипический базис.

Можно провести здесь аналогию с атомом, имеющим в ядре архетипические оппозиции и эмоционально заряженные «электроны» личных ассоциаций, память и образы, вращающиеся вокруг ядра. В атоме, кстати, как и в психике, противоположности также создают энергетический баланс.

Точка зрения Юнга даже относительно эдипова комплекса все равно оказывается шире по сравнению с фрейдистской. Для последней существует, так сказать, один миф, единственный и универсальный эдипов комплекс, включающий соперничество с отцом или главой племени и желание обладать матерью. В понимании Юнга здесь имеется множество мифов, и даже инцестуозный комплекс это не просто вожделение к матери, а стремление к близости, интимности, родству, удовлетворение эндогамной потребности души. Это желание контрастирует с экзогамией, стремлением души расширить свои пределы, увеличить поле сознания, метафорически говоря, выйти замуж за незнакомца. Обе оппозиции, по мнению Юнга, демонстрируют глубокие потребности души, и их взаимодействие определяет, как глубоко мы погрузимся в себя или выйдем во внешний мир. И в самом деле, хотя Юнг этого и не говорил, мы видим, что в психике существует та же непримиримая пара противоположностей: движение вовнутрь против движения вовне как базовые оппозиции интроверсии и экстраверсии. Обе модели присутствуют в каждом из нас, и пока мы стараемся приучить себя к одной модели, сама жизнь в своем стремлении к целостности исподволь бессознательно подталкивает нас к другой, пока бездействующей.
Прежде всего необходимо вспомнить, что юнгианская теория типов развилась из попыток Юнга понять разрыв с Фрейдом и почему он был столь опечален этим разрывом. В итоге Юнг пришел к выводу, что теоретическая позиция каждого была по сути утверждением психического состояния, диктовавшего общее отношение к душе, к жизни и к миру. Поэтому Адлер с Фрейдом также представляли оппозиции, когда один занимал экстраверсивную позицию, подчеркивая важность любви и взаимоотношений (Фрейд), а другой — интроверсивную и ставил особый акцент на стремление к власти. Свою теорию Юнг видел как принятие и преодоление обеих более широкой точкой зрения, однако он был далек от того, чтобы считать себя «объективным». Он знал, что и его позиция была обусловлена психической конституцией и служила ее выражением, а понять ее могли только те индивиды, чья психическая структура с ней совпадала. Мало обнаружить универсальные архетипы- хотя это бесспорно важно — Юнгу удалось превзойти ограниченность своей позиции, интегрировав актуальные психические оппозиции. Относительность на самом деле в психологии играет еще более важную роль, чем в физике.

Юнговское ощущение расхождения его, интроверта, с теорией Фрейда, экстраверта, находит свое дальнейшее подтверждение в фигуре юнгианского аналитика, который был полезной «аномалией», как он сам себя называл, оставаясь экстравертом и одновременно доброжелательным к фрейдистам. Этим человеком был Джозеф Уилрайт (Joseph Wheelwright) из Сан-Франциско, который на собственном опыте и на основании типологического теста Грея-Уилрайта обнаружил, что подавляющее большинство аналитиков-фрейдистов были экстравертами с преобладающими мышлением и ощущением. Юнгианцы, с другой стороны, были значительно более подвержены интроверсии и склонны к интуиции и чувству. Короче говоря, они были полной противоположностью фрейдистам. Поскольку Соединенные Штаты очень экстраверсированная и чувственно-ориентированная страна, нет ничего удивительного в том, что фрейдизм в ней исключительно процвел. Бихевиоризм с его полным отрицанием внутренней духовной жизни был распространен еще больше, что явно говорит о превалирующей в американцах экстраверсии. Но все пути так или иначе ведут к божественному, говорят нам мудрецы древности, и истина постигается многими способами. К бихевиоризму мы должны будем вернуться позже, а сейчас я хотел бы сравнить то, что мы только что обсуждали с типологической точки зрения, со взглядом на проблему с другой перспективы, а именно отношения к феминности.

Скажу сначала о собственном отношении к данной теме. В течение многих лет, читая периодически фрейдистские тексты, появлявшиеся в издаваемом юнгианцами Журнале аналитической психологии, я едва не впадал в депрессию.Мои попытки понять это состояние не были совсем безуспешными, и когда я рассказал об этом явлении основателю журнала, моему другу Майклу Фордхэму, он предположил, что это хороший знак и что депрессия призвана еще больше погрузить меня в тело, вернуть меня к миру и земле. Во многом он был прав.Его взгляд был, по крайней мере, столь же полезен, как и мои собственные фрейдистские интерпретации зависти, комплекса неполноценности и так далее. Осознать все эти явления на еще более глубоком уровне мне в итоге помогла статья юнгианского аналитика Роберта Боснака из Дании, которую я недавно прочел.

В прекрасной статье, озаглавленной «Грязная игла: Образы испорченного аналитика» Боснак разбирает фрейдовский «Сон об инъекции Ирме» — который часто считается одним из первых образцов современного толкования сновидений — как разновидность первого сна, очень важного для начала анализа. Такие сны, писал Юнг, часто «открывают врачу в широкой перспективе целостную программу бессознательного». (цит. по указ.ст., с. 105). Боснак берет этот сон как архетипическое откровение психоанализа как такового, не только выражающее тип психики самого Фрейда, но и предварительную картину всей системы. Сон демонстрирует неуклюжие по началу, наполненные чувством вины, попытки лечения женщины, когда врачи кажутся испорченными, некомпетентными, подавленно — сексуальными, сладострастными и инцестуальными — одним словом, низкими и «грязными».

Боснак, используя этот «первый сон» как парадигму, говорит о постоянном ощущении внутренней низости и неполноценности, вне зависимости от анализируемого психического материала. Бесконечно занимаясь самоанализом и саморазвитием, он все равно переживал те же ощущения, узнав потом, что многие его коллеги чувствовали то же самое даже после десятилетий опыта. Ему стала ясна структурная природа этих «низменных» переживаний в процессе аналитической работы. Они принадлежат к фундаментальному «опыту бездны в мифе психоанализа». Вывод Боснака состоял в том, что комплекс неполноценности не является исключительно персональным, но составляет основание всей работы. Вызванные ощущения и образы это неотъемлемая часть жизни, с особенной силой проявляющиеся в фигуре целителя, поскольку попытка оказать влияние на психику неизбежно сталкивает нас с собственной глубинной неполноценностью на уровне эго.

Статья Боснака мне очень помогла, о чем я не преминул ему написать, поскольку она объяснила мне, почему я испытывал именно эти чувства, читая психоаналитические (не юнгианские, хочу отметить) отчеты. Часто это же чувство неполноценности я испытывал, уже работая аналитиком, но не с такой силой. Мне остается добавить к трактовке Боснака еще несколько соображений.

Фрейдистская система — в сущности крайне ограниченная пессимистическая психология, патриархальная по натуре (зависть к пенису и т.д) и амбивалентная в отношении к феминности. Способ лечения, которому подвергалась женщина во сне, демонстрирует относительную бесполезность и потенциальную опасность такой позиции даже в случае искренних попыток лечения и помощи. Данный сон я бы рассматривал как квинтээссенцию психоаналитического отношения, далекого от понимания женственности или души.

Интересно сравнить это первоначальное отношение к феминному, если мы продолжим использовать эту метафору с работами Юнга. Вспомним, что докторская диссертация Юнга О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов была посвящена изучению поведения его молодой кузины, которая была медиумом. В провоцированных трансом видениях этой молодой девушки Юнг почерпнул свое собственное отношение к феминности и к душе вообще, наблюдая, как процесс телеологически приходит к самоизлечению, порождая образы целостности и духовного роста. На Юнга более повлиял сам процесс, чем неуклюжие попытки воздействовать на пациентку. Для него женское начало было поистине «посредником от бессознательного» и не обязательно в смысле общающегося с духами медиума.
Не менее интересно отметить, что у кузины развилось по отношению к Юнгу сильное чувство переноса, с которым он не сумел как следует справиться, в то время просто не зная о подобных психологических явлениях. Вновь здесь мы видим намеки на инцест (в данном случае с кузиной) и исследование феминности, поначалу неумелое, а в итоге превратившееся в дело всей жизни.

Если мы теперь обратимся к работе Регарди, нам станет понятно, как его отношение к феминности повлияло на развитие полноценной теории. Он не только разобрал эдипов комплекс с позиции нирваны / союза любви / подчинения, но и блестяще провел различия между этими состояниями. Он объединяет «высокое» и «низкое» отношение к сексуальным образам через абсолютное их равноправие. Комплекс, таким образом, не редуцируется, а расширяется, подвергается амплификации, как сказал бы юнгианец, и Регарди здесь отталкивается не только от работ Юнга, но и от внушительной символической структуры каббалы.

Непреднамеренно (я думаю) отдавая дань женскому началу, Регарди обращается к образу богини Нюит, помещая ее на высший уровень каббалистического Древа. С такой точки зрения она становится носительницей образа Айн Соф, Бесконечного Пространства, превосходящего все сфирот, и истоком коей является место, откуда исходит все творение и куда все в итоге возвращается. Мне кажется гениальным в таком ракурсе увидеть египетскую Нюит «чьи стопы и руки касаются земли, очерчивая пространство всех живых существ».

Регарди говорит, что Нюит

…представляет пространство и бесконечность и весьма изящно по ее поводу сказано, что звезды и звездное молоко истекают из ее грудей. Нуит любопытным образом соотносится с каббалистическим Айн Соф, из которого произошли десять сфирот или категорий творящего разума. Нуит это космическая мать, порождающая своей божественной сущностью творящих богов, звезды и туманности, солнца и планеты, ангелов, духов и все создания подлунного мира.

Тонким прозрением Регарди объединяет конкретный земной образ женственности как питающего источника с абстрактной и трансцендентной концепцией, которая некоторыми поначалу может восприниматься как маскулинная, но на самом деле андрогинная, способная выразить оба начала. Какое пространство для принятия «материнского начала» и объединения «высшего» и «низшего»! Если бы мы смогли полностью принять и оценить идею по заслугам, как в социальном аспекте, так и в отношении нашей собственной психики, но увы, пока мы слишком далеки от интеграции женского начала и в нашей душе и во внешнем мире. Но так как век, начавшийся с фрейдовского Толкования сновидений и юнговской Психологии и патологии так называемых оккультных феноменов неизбежно подходит к концу, мы видим, что революция души набирает обороты на пути в новый век, когда женственность сравнится по значимости с даосизмом и каббалой.

С момента, когда Регарди написал свою работу, судьбы психологических школ сложились по-разному. Психоанализ растерял свой блеск и влияние в 1960-е — когда религиозное отношение и нужды подверглись суровому испытанию — однако быстро вернул былую привлекательность в теории объектных отношений, еще более материалистичной и ориентированной на силу концепции, чем ранний психоанализ.Бихевиоризм в это время породил новое направление терапии, собственно бихевиористскую терапию. Эта модальность послужила причиной для примечательного и насильственного вторжения в коллективную жизнь, когда лечение становится дешевле, быстрее и проще, чем оформление в страховой компании и, что интересно, более эффективным при снятии фобий и разного рода принуждений. Даже новейшие виды терапии, такие как нейролингвистика и различные компьютерные методики не имели такого мощного общественного признания. Юнгианская психология в это время тоже росла и развивалась не столь кричаще как остальные, но приобретая и престиж и значительное чисто последователей.

Однако нельзя так же однозначно заявить, что вместе с методиками росло и наше понимание. Если мы имеем в виду разнообразие точек зрения, увеличение их числа, расширение числа преимуществ и подходов, редукцию авторитарной позиции, то это, несомненно, признак прогресса. Если же брать критерием уверенность знания или распространения какой-то одной психологической теории, то поводов для оптимизма становится меньше. Но наше время, последняя четверть двадцатого века, может послужить почвой для интеграции и рефлексии самых разных школ. В конце концов, все значимые фигуры столетия родились более ста лет назад и сейчас, кажется, наступил наиболее подходящий момент для осмысления и интеграции их культурного наследия.

Работа Регарди является одной из попыток такой интеграции оккультного и мистического знания с психологическим опытом. Попытка, на мой взгляд, вполне успешная, а использование каббалистического древа жизни как метафоры, мне кажется, ведет нас в правильном направлении. Многое еще осталось сделать на этом поле соединения психологии и оккультизма, даже несмотря на то, сколько сделал в этой области подлинный гигант — сам Юнг. (Скипетр Власти, посвященный именно этой теме, находится сейчас в работе).