Мой Магистерий — Нигредо
Сны мертвой зоны
Что такое сны? С самого первого сновидения-ветра, я хотел найти ответ на этот вопрос. Каким то глубинным внутренним чувством я знал что сны, это не только игра воображения, и даже то что они иногда сбываются это далеко не самое главное. Главное, и это знал я задолго до того как прочитал Фрейда и Юнга, что понимание снов может дать свободу, от оболочек.
И правда, что же такое сны? Народная «мудрость» верит в вещие значения снов, и хотя иногда большие сны действительно обладают прогностической функцией, обилие сонников с противоречивыми интерпретациями, позволяют судить о масштабах человеческого невежества. Традиционная психология видит в них «небывалую комбинацию бывших впечатлений». Однако многие из нас знают, что порой приходят сны, которые не могут быть объяснены таким образом. Религия видит в снах либо божьи откровения, либо, вслед за Святым Августином бесовские искушения.
Современный эзотерический дискурс, буквально одержим идеей сделать сны осознанными, что в большинстве случаев не более чем желание подчинить бессознательное контролю сознания. Юнг не раз говорил, об опасности такого подхода – ведь сновидения конструирует Самость, а попытка Эго стать на место Самости, означает неизбежный крах. Вот почему практика ОСов, если она не есть часть служения, как в тибетской йоге – одна из самых опасных и разрушительных ветвей современного оккультизма. Сама идея осознанных сновидений неплоха – вопрос что движет – служение Духу, поиск чистого знания, или всего лишь воля к власти.
Наконец, фрейдовский психоанализ, видит в сновидениях, механизм только механизм исполнения желаний, когда же желание запретно, суперэго превращает сон в кошмар.
Из всех снотеорий, есть одна которая кажется мне наиболее глубокой и точной. Это теория Юнга. Юнг, на своем опыте и на опыте тысяч своих клиентов, смог вывести несколько важных закономерностей. Сон по Юнгу не просто выражение симптома, как полагает Фрейд, но ключ к исцелению, подсказка глубинного бессознательного, и более того – попытка бессознательного исправить ситуацию. Бессознательное по Юнгу – всегда компенсирует сознание, и если установка сознания стала слишком односторонней, сновидение всегда представляет противоположную сторону.
Таким образом, сновидение, это архитектура, которую проектирует Самость (1) (в Юнгианстве Самость фактически Синоним «Бога внутри нас» или «печати Бога в душе».), проектирует с одной единственной целью – хоть как то уравновесить неустойчивое сознание и подготовить устье потоку психической энергии.
В то время как сознание оказывалось все больше изолировано от какой либо жизненной активности, главной темой сновидений была Анима, которая всеми силами звала к жизни.
Изнутри, я уже знал то о чем говорил Юнг, знал на своем опыте, ища в снах источник силы. Да, сны не только показывают и отражают – сны творят нас, творят по неведомым до поры законам, направляя туда куда мы не знаем. Вначале кристаллизуется как символ, в модусе сновидения, и только потом этот символ становится явью, как бы воплощаясь. Дерзкое открытие Юнга что сны не просто предсказывают, они формируют нас по законам которые мы можем понять только отчасти, до сих пор остается непонятым большинством психологов. Но я, в глубине своего естества знал это с того момента как узнал что такое сны. Потому снам которые я увидел в своей мертвой зоне я посвящаю отдельную главу.
Сны которые я привожу здесь не случайны. Это те сны, после которых я просыпался немножечко другим человеком, даже если сам этого еще не знал. Сны после которых моя реальность незримо менялась, и мертвая зона теряла свою власть и силу, уступая место Воле к Жизни, которая выступала в моих снах как главная женская фигура. Анима и есть Воля к Жизни, но она же, потом становится проводником к самым глубоким откровениям с той стороны зеркального стекла.
Первый сон, о котором я хочу написать, я увидел когда мне было девять лет. Кажется, даже бабушка еще была жива, а я только начал делать первые шаги по расширению границы, уходя все дальше от дома.
Я увидел себя, где то неподалеку от дома, в роще, куда я тайно убегал переходя запретную дорогу. И там, в этой роще, я знакомлюсь с девочкой, которая тут же ведет меня на вокзал. По какой то непонятной причине, мы не можем войти в электрички и довольствуемся тем, что поднимаемся на дебаркадер, откуда начинаем кидать маленькие камушки по проезжающим грузовым поездам со словами «Пусть хоть они попутешествуют». Затем картинка меняется, и я оказываюсь дома. Раздаётся звонок в дверь, и я вижу одну старую родственницу, которая говорит, что я хулиганил на вокзале с одной мерзкой девчонкой, бросая камни по поездам, и она хочет найти эту «девчонку, которая учит плохому». Я прихожу в ярость и с отчаянным криком, исполненным безнадежности, прыгаю на эту родственницу с четким намерением выцарапать ей глаза, на чём сон и заканчивается.
Только сейчас по прошествии почти двух десятков лет, я могу сказать себе что полностью понимаю этот сон, как и большинство своих детских и подростковых снов. Чтобы понять сон полностью, должно пройти много времени.
Конечно, основываясь на прочитанном внимательный читатель без труда поймет, некоторые очевидные отсылки к прошлому. Девочка, нарушение запрета, наказание – уж не прямое ли это возвращение к воспоминанию о своем унизительном бессилии, когда впервые попытался подарить Ирине значки.
Но, если мы вспомним Юнга, мы должны знать что сон – это не только напоминание о детской травме, но и указание на её преодоление. Даже если между сном и преодолением лежит десять лет.
«Они придут и накажут» — фактически прямое воспоминание о не подаренных значках, взгляд Януса сновидений назад, но «пусть хоть камешки попутешествуют», это иной символ, взгляд вперед. Это – граница между плюшевым адом и мертвой зоной. С этих слов, началось мое отделение, которое вначале означало исключительно уход вовнутрь, в мир фантазий мертвой зоны, фантазий о камнях и ветках, которые «должны попутешествовать».
Всю жизнь я чувствовал, что некий разум, неизмеримо превосходящий мой, превосходящий вообще любой человеческий опыт, направлял мои сны. Карл Густав Юнг называет этот высший разум Самостью, который и есть истинный источник нашей индивидуальности и который превосходит осознающее эго, в той же степени как океан превосходит озеро. Кроули называет этот высший принцип САХ, по аналогии с египетской традицией, и одновременно аббревиатурой слов «Святой ангел хранитель», знания и собеседования с котором должен достичь каждый адепт, вступивший на путь. Для себя я называю ОНО по разному. Иногда – Ветер. Иногда – Лилит.
Даже если бы с неба стали падать ангелы, а сеанс гоэтии был бы снят на видеопленку, это не стало бы для меня большим доказательством существования иного, нежели мои детские сны. Оглядываясь назад, я с благодарностью смотрю на ту силу, которая мягко, вначале только через сны, которые внушали мне те или другие чувства, направляя по неведомому мне пути. Уже потом, эта же сила посылала мне на пути нужные книги, и полезные знакомства. Случайные книги, неожиданные и беспричинные знакомства, в конце концов, сплетались в единый узор смысла в котором я чувствовал мягкое руководство иного бытия, так словно вся реальность была единой синхронией.
В 22 арканах Таро, восьмой аркан Колесничий, это аркан странствия. Не странно ли, что из бесконечного множества архетипов, общечеловеческое бессознательное выделило путешествие, как один из самых важных. Воля к странствию, воля к поиску, в конечном счете имеет шанс быть правильно понятой и превратиться в волю к самопознанию, дорога – как абсолютный метафизический символ совершенного дао.
Я пишу свою книгу, чтобы показать, как можно взглянуть на свою жизнь, немного со стороны, увидев в совпадениях и снах, высшую Волю. Но следовать этой Воле, Следовать Ветру и Лилит, или смиренно подчиниться Иалдабаофу, каждый из нас решает сам. И я уверен, что многие читатели, взявшиеся за труд оглянуться назад, тоже смогут найти в своей жизни присутствие Иной Воли. Иногда, когда это высшее проявляется как красивая зовущая женщина, требующая свершений во имя себя, я называю её Лилит. Иногда, когда это образ неведомого Бога, который я опишу чуть ниже, я называю это Ветер или Люцифер. Иногда, когда проявление идет на уровне значимых совпадений, посланных ответов, переданных в нужный момент знаний, я называю просто Сах или Ангел. Хотя знаю что это суть одно. И эта суть провела меня сквозь плюшевый ад, мертвую зону и раскол, для того чтобы… Да не знаю я для чего, просто такова Воля.
Следующий значимый сон я увидел примерно лет в тринадцать-четырнадцать, в самой глубокой точке «мертвой зоны».
Действие сна началось где то в Москве. Полный радости жизни, я прогуливался по улицам, где опять встречаю ту же самую девочку из первого сна. Кажется, мы удивлены этой встрече, прошло столько времени, она, кажется, выросла вместе со мной и очень рада меня видеть. Прогулявшись немного, мы расходимся в разные стороны.
И тут, как только я остаюсь один, я чувствую что в окружающей реальности что то изменилось. Все потоки жизни – машины, поезда, люди – начинают, точно в панике ехать в одном направлении. И как всегда бывает в сновидениях, я точно знаю причину – пожар, и этот пожар в доме той с которой я говорил, несколько минут назад. Не медля ни секунды я бегу в метро, чтобы приехать к ней. Когда я спустился вниз, я вижу нечто странное. Это поезд, весьма непохожий на обычный поезд метро, и с очень удобными креслами. Когда я вхожу вовнутрь, я слышу очень приятный голос из динамиков, говорящий что-то вроде «вы вступаете в поезд доверия, пожалуйста, расслабьтесь и позвольте себе совершить путешествие». Но как только я вхожу в поезд, всё резко меняется, он резко срывается с места и на огромной скорости летит на пожар. Выйдя из метро, я вижу тысячи пожарных машин, которые окружили высотку. Они стоят четко по кругу, но не могут въехать: словно невидимый замкнутый круг находится между ними и домом.
Я угоняю одну из беспомощно стоящих пожарных машин и въезжаю в круг, который, казалось, только меня и ждал. Я лезу в дом по лестнице пожарной машины, где-то на 11 этаж. Оказавшись в квартире, в чулане я нахожу мою знакомую, которая говорит одну фразу: «Пожар – их рук дело; родители сделают все, чтобы мы не были вместе, теперь они послали крылатую пуму». Я не понимаю её слов, но как только мы выходим на балкон, перед моими глазами появляется чудовище – львица с крыльями. Еще несколько секунд и она пожрет меня. Еще несколько секунд, и моя плоть станет частью её плоти. Еще несколько секунд и я буду частью ИХ мира. Наверное она даже не пожрет а вернет меня в мир, забывшим все дитя своих родителей. Лучше разбиться, чем быть ею сожранным. Я прыгаю вниз и просыпаюсь.
Странный, непонятный для тринадцатилетнего ребенка сон. Новые темы, новые образы. Странные образы, наделенные пророческим смыслом. Например «поезд доверия». Проснувшись я не мог избавится от навязчивой ассоциации с «телефоном доверия», который тогда рекламировали на каждом углу. Для опытного Юнгианца ассоциации достаточно понятны: поезд – странствие, путешествие, колесница, ищущая в подземелье бессознательного. Но маленькое чудо этого сна в том, что в 13 лет, увиденный салон поезда с расслабляющим голосом из динамиков, был удивительно похож на традиционную группу медитации. Но я этого не знал.
Через семь лет, сидя на медитациях у Сергея, моего первого учителя, я часто хмыкал себе под нос нечто вроде «ну вот, теперь добро пожаловать на тот самый поезд доверия». И как и во сне этот поезд сошел с ума, и понес меня по ухабам бессознательного словно не метро это а американские горки по-русски, а по русски, в отличии от американских горок, предполагает путешествие, точнее полет без страховки и гарантий.
Удивительно, но сон мне принес облегчение, и проснувшись я почувствовал себя намного лучше, точно старая проблема нашла свое решение. Разве это совпадает с посланием сна? Разве падение вниз, не было актом бессилия и капитуляции? Разве невозможность что либо противопоставить крылатой пуме, не означает, что прогноз этого сна скорей располагает к пессимизму и обреченности? Как оказывается все не так просто и то что на первый взгляд может показаться поражением есть единственная возможная победа.
Здесь я позволю себе немного психологии без которой понять суть сна, просто невозможно. Образ Крылатой Пумы указывает на Сфинкса, который напрямую связан с мифом о Эдипе, и кроме того, согласно мифу о происхождению Сфинкса он сам появился в результате родственных браков. Это – символ возвратного движения либидо (1) (возвратное движение Либидо – термин Юнга, описывающий регрессивный поток психической энергии стремящийся вернуться к досознательному состоянию. Когда происходит подобная регрессия, бессознательное выдает символы связанные с инцестом, которые по Юнгу есть не отражение биологических желаний, но символ стремления к небытию), движения к отказу от себя, потери духа, и бытия «всего лишь сыном своей матери», что по Нойманну означает уничтожение индивидуальности. «Ты мои руки», говорит типичная ужасная мать в гениальном шедевре Ходоровского «Святая Кровь».
Из контекста самого сна, ясно что Крылатая Пума символизирует сам принцип родительской власти, приковывающий к дому. Поэтому в последней октаве сна, за пожар, и пленения ответственность возглагается на мифических родителей – «это они хотели чтобы мы никогда не были вместе». Древний как мир миф о спасении Анимы, есть вечный символ борьбы за сотворение индивидуальности, от пленения клипой.
В основе власти родительских программ над детьми, в самой сути природы добровольного рабства, есть страх изменения, который по сути страх смерти. И выбор который делается в конце концов, это выбор свободы, вопреки всему. Это – шаг к отказу от ложного Эго, подобно повешенному1 (12 Аркан Повешенный – символизирует в том числе невротическую привязанность ребенка к матери. Согласно Юнгу этот аркан представляет собой практически любое невротическое расстройства – «Любой невротик – повешенный») предательски привязанному к своему прошлому. Потому готовность к смерти дабы не слиться с пумой это готовность пройти свой путь до конца.
Во все времена, условием посвящения была готовность неофита к смерти, само посвящение по сути и является символической смертью, и возрождением в новом онтологическом статусе. Смерть – лифт бытия, связь модусов и граней, лишь из вне кажется убийцей, но по сути великий трансформатор всех граней и уровней.
Сон – маленькая смерть, об этом знали еще древние, ставя между сном и смертью знаки родства. Это так потому что сон помещает нас в иной модус нежели модус привычной нам материальной реальности. Посвящение – маленькая смерть, потому что оно полностью меняет бытийный статус данной индивидуальности в результате чего открывает душу воздействию иных модусов бытия. Забегая вперед, скажу, что практически всегда, успех или неудача инициации, определяется готовностью посвященного умереть в старом качестве.
В этом изначальная и высшая идея жертвоприношения. Поэтому и во сне, прыжок вниз, был не поражением, но победой, победой которая подстегнула меня к дальнейшим духовным поискам.
Психология – начало магии. Без психологии, без самого честного самопознания, не может быть и серьезного оккультного развития. Я не перестаю это повторять раз за разом, но к сожалению по достоинству понять ценность этого совета (кстати впервые высказанного Магом Израилем Регарди) могут немногие. Потому что слишком удобно, находить в оккультизме, не способ перерождения, прорыв от Ибиса к Змею2 (уже вторая отсылка к притче Алистера Кроули) а всего лишь удобное оправдание собственных установок, и одурманивание себя приятными иллюзиями.
Впрочем и наоборот, без оккультной составляющей, без воли к Иному, психология всегда останется одной из плоских величин штампования эффективных големов, выполняющих свою раз и навсегда заданную функцию-персону. Современный мир вот-вот окончательно превратиться в мертвый механизм, где каждый будет выполнять свою функцию выделенную ему лакированным небытием гламура. Только правильно понятые оккультные знания освобождают от этого глобального порабощения лакированной действительностью, тогда как большинство психологических школ просто помогают сменить форму рабства – от рабства «семейного невроза» к рабству «тирании нормальности».
Следующий важный сон я увидел через год, лет в четырнадцать. Это был кошмар который я запомнил до конца жизни. В этом сне, я и мать находились в лесу. Внезапно она начинает превращаться в пантеру и совращать меня. Я испытываю бессилие и бесполезность сопротивления, ощущаю, как с каждой её (полуженщины- полупантеры) лаской я всё больше теряю себя и растворяюсь. Все что мне остается, это пассивно наблюдать как мои руки начинают превращаться в лапы пантеры. Уже изнутри себя, я слышу её голос, и она говорит, что теперь мне ничего не будет нужно, я получу величайшее счастье и покой, став зверем. Я испытываю нечеловеческий ужас перед тем, что со мной происходит, и всё же бессилен что-либо изменить. Сквозь всё более сгущающийся мрак, до меня доносится другой женский голос: «Сопротивляйся, пока есть хоть какая-то сила, сопротивляйся». Но увы, всё, что я могу, это только замедлить, отодвинуть неизбежность погибели и в холодном поту я просыпаюсь.
Наверно именно этот сон и был той силой, которая полностью установила мой интерес к психологии. Эдипов комплекс… Значит я должен узнать об этом как можно больше. Я начал покупать книги на эти темы, собирал и покупал Фрейда, которого честно пытался читать, но так ничего и не понимал. Как я уже писал у меня было достаточно денег, и за год я собрал неплохую библиотеку с Фрейдом, Берном и другими психологами, которых я пытался понять изо всех сил.
Конечно в пятнадцать лет едва ли возможно понять научные работы рассчитанные на взрослого интеллектуала. Все что я мог понять из этих книг в том возрасти только необходимость найти психоаналитика.
Но настоящее понимание пришло гораздо позднее. Ибо чудовищная демон-пантера едва ли соответствует фредйовской «желанной но недоступной матери». Куда ближе к истине подошел Эрих Нойманн в «Происхождения и развитие сознания». Нойманн указывает не только на мотив инцеста, ставший банальностью но и рассматривает его вкупе с другими мотивами – ужас растворения (а не нарушения запрета), превращение в животное (как символ утраты сознания) и наконец появление помогающей фигуры Анимы, которая помогает противостоять гибельному искушению ужасной матери. Теория Нойманна гораздо тоньше, глубже и мудрее объясняет глубинные процессы психики, но боюсь что для того чтобы быть оцененной по достоинству, она слишком правдива, и проникает в гораздо более опасные области нежели слишком простая фрейдовская эдипова драма.
Именно здесь начинается граница, где психология пересекается с оккультизмом, и мы переходим от Фрейда к Юнгу. Думать на эти темы слишком страшно, поверхностное сознание предпочитает отмахнуться от проблемы, сунув голову в песок подобно страусу. Потому что поверхностно этическое противопоставление стихийному хаосу Либидо, всего лишь моральных норм, это то же самое что пытаться остановить цунами замками из песка. Юнг и Нойманн поняли что символ инцеста указывает не не банальный семейный роман, но на ужасающую силу регрессии к небытию. Инцест по Нойманну страшен не из за морального запрета, но сам по себе, как источник потенциального уничтожения индивидуальной сущности. И только укоренение в истинном Я, Самости, центре вселенной своей души, где то между явью и сновидением, только обретение этой связи, способно не только противопоставить себя силам бессознательного, но и трансформировать их, точно так же как алхимики создавали свой философский камень из самой низшей и отвратительной материи.
«Куда стучитесь вы во врата смерти», говорит страж в одной из церемоний посвящения одного из древних Орденов, и единственный правильный ответ, это слова «Оставь. Мы пришли из мира худшего чем смерть». Сон с пантерой, это всего лишь пугающая иллюстрация, в общем то будничного состояния, вплетенности в клубок хтонической неразделенности, под эгидой великой и ужасной матери, в котором находится сознание. Это и есть «пленение души» о котором говорили великие посвященные – от Орфиков и гностиков до Алхимиков и Розенкрейцеров. Разрыв плена материальности, это и есть мятеж Люцифера, вдохновленного Лилит-Афиной, который устремлен к обретению индивидуальности.
Сны о которых шла речь выше, могут быть интерпретированы только в границах психологии. Но последние два сна, которые я расскажу дальше, уводят нас от психологии к эзотерической традиции. Эти сны тем более удивительны, что на момент когда они приснились, я и понятия не имел о тех символах в культуре с которыми они связаны. Эти сны, о которых пойдет речь дальше, я могу рассматривать только как самые ранние оккультные откровения.
Я не помню когда мне приснился этот сон. Помню что он был четвертым в этом списке, значит приблизительно в 15 лет. Помню только изумление которое я испытал после пробуждения и сладко-мучительное чувство, что с этим сном связана какая то тайна, тайна которая пока не ведома мне.
Сон начинается с того что я захожу в какой то московский кинотеатр, где показывают фильм о Боге. Стоит мне войти в зал, как на экране начинается действие, и я перестаю быть собой и становлюсь этим действием. В этом странном действии по ту сторону миров и смыслов, играет Бог, что находится в сво6еем замкнутом подобно яйцу мире. И в этом мире ему позволено все кроме… Ему нельзя только одно – играть с вороной, которая находится в центре этого мира. И до определенного момента Бог действительно изменяет весь мир силою мысли, но к вороне не прикасается. Затем, чувствуя, что ему чего-то не хватает, он начинает жалеть эту ворону, «неизменную в изменяющемся». Эта связь становится неразрывной и он больше не в силах противится и обращает свою мысль в неё. Происходит нечто. Его засасывает в ворону, и я вижу, вижу одновременно изнутри и снаружи — как этот идеальный Бог распадается на молекулы и атомы. Перед глазами проходят чередой некие уровни, я осознаю, что совершенство рухнуло «ниже уровня ада», а я каким-то непостижимым образом являюсь «им» и «не-им» одновременно.
Щелчок перед глазами — я вновь оказываюсь в кинотеатре. Выйдя из зала, передо мной предстаёт умирающий мир — и в то же время вроде бы всё осталось, как прежде. Меня охватывает тоска и скорбь. Я твержу себе: главное – не заплакать! Тут подходит моя знакомая и спрашивает: «Ты видел фильм?» Я отвечаю утвердительно, на что она замечает: «Странно, что ты не плачешь – ведь весь мир рыдает, увидев эту трагедию!» Это последняя октава перед пробуждением. Я чувствую что я все таки победил, победил потому что смог не заплакать, победил в борьбе или игре существующей по непонятным правилам. И выйдя из сна я счастлив.
Примерно через десяток лет, читая цитаты из средневековых алхимических гримуаров, я был поражен насколько то что я читал повторяло мое сновидение. Конечно возможно интерпретировать этот сон по общепринятому лекалу но в этом случае мы упустим самую сокровенную, самую тайную суть сна, ибо в нем возрождаются древние символы.
Это первый сон, где любая материалистическая интерпретация не может ничего объяснить. Почему Бог? Что такое Ворона? Почему Бог распадается? Почему чтобы спастись нельзя заплакать? Сны которые я привел до этого, вполне могут быть осмыслены только биографическим материалом, и даже в эпизоде с поездом доверия невозможно до конца исключать вероятность криптомнезии, но допустить что я в 14 лет читал алхимические гримуары, было бы просто паранойей.
Только знание эзотерических символов способно приблизить к пониманию послания этого сновидения. Не просто сон, но мистерия пресуществления, первая фаза алхимической работы – Нигредо и Расчленение предстает в первом образе – Вороне всасывающей в себя дух. Ибо никогда не забуду я как гораздо позднее, с замиранием сердца следя за повествованием, наткнулся я у Юнга на слова о Вороне: «Ворон или ворона, воронья голова – это традиционное название нигредо. Она так же может означать главную вещь или принцип, а позднее – Меркурия философов, который подвергается смерти, возрождению и трансформации в не подверженную разложению форму. Почернение, как правило, занимает сорок дней, что, как правило, соответствует сорокодневнему перерыву между пасхой и вознесением или сорокодневнему посту Христа в пустыне. Большое значение имеет чернота как исходная точка работы».
А потом, немногим позже, Юнг описывает эту стадию, когда некто Габриций, в алхимическом делании, соединяется с Бейей, которая как и Ворона символизирует первичною материю, и растворяется в глубине её тела, рассыпавшись на атомы и забыв самого себя. Это – исходная точка герметического, гностического и алхимического мифа, немного по разному осмысляемая в этих трех традициях, но символически не отличающаяся. Это и был любимейший герметический миф – чистый дух, Габрикус, низвергается в материю, и его свет распадается на искры, которые эта материя стремиться поглотить.
И Сколько бы снобы от герметизма не отмахивались от мира снов, считая это «всего лишь психическим», настоящая тайна алхимии может быть найдена именно там и нигде более.
Итак, в кинотеатре я стою перед лицом мистерии, и становлюсь частью мистерии. Габриций упавший в Бейю, или дух пойманный вороной, это метафора воплощения. Замкнутый как сфера мир – изначальной орфическое яйцо, нетронутая космическая целостность, в которой любое изменение не имеет полноты. Это рай еще не познавший ада, сладость не знающая горечи, а потому становящаяся приторной.
Выход за пределы этого яйца, это по сути выход в ничто, но именно этот выход, эта встреча ВСЕ и НИЧТО, приводит к одушевлению материи, и возможности подлинного творчества. Зло и погибель необходимо для того, чтобы реальность имела весь и плотность, ибо как показал Кундера невыносимая легкость бытия, может быть куда мучительнее чем тяжелый груз Атланта.
Сон не просто открывал мистерию, но и предъявлял свои условия. Не плакать. Не показать скорбь. То есть превратить себя в живой герметический сосуд в котором словно голова ворона из алхимического гримуара, должны гнить чувства скорби, отчаяния и ужаса. Но не позволять себе присоединятся к происходящему, не стать частью процесса, не разрушить внутренний сосуд, ибо уже для меня а не для «бога», точно в сартровской «Тошноте» весь мир вокруг стал вороной. Законы глубин, архетипические мистерии требуют соблюдения четвертого правила сфинкса, которое не просто соблюдение тайны, но условие особой герметической запечатанности внутреннего пространства, где молчание есть тоже символ того особого неприсоединения и дистанции, мгновенно выстроившаяся между увидевшим мистерию и удержавшим, и всем остальным, рыдающим миром.
Это был мой первый урок оккультного знания. Урок данный когда я еще не знал что такое оккультизм и эзотерика, и уж точно не подозревал о глобальных параллелях которые я повзрослев найду в алхимических гримуарах. Я не ошибусь, если скажу что этот сон был первым посвящением в гнозис.
Но эзотерическое прочтение этого сна, по сути не единственное. Как это не странно, этот сон требует от меня выхода из мертвой зоны. Ибо «бог запечатанный в яйце идеального мира» это и был я, отделенный от жизни «мертвой зоной». И обращение к вороне было одновременно обращение к материи жизни, а драма распада духа на атомы, была прежде всего драмой воплощения, которая только в начале казалась великой трагедией, тогда как на высших октавах есть мистическая свадьба. И если ранние гностические тексты оценивают «падение духа» как трагедию, в поздней алхимии, дается понимание что Трагедия здесь – только первая часть великой мистерии Философского Камня, рождающейся соединением противоположностей.
Мне кажется что сны, которые я рассказываю здесь, были своего рода «звонками» Ветра. Один звонок – пора войти в «мертвую зону», второй звонок – Анима в Плену, Третий звонок, все совсем плохо, сознание гибнет в болоте инцестных фантазий и вот-вот утратит какой либо шанс на индивидуальность. Сигнал тревоги становится все громче, и… Ветер чтобы пробудить меня использует символ уже не из личного, а из глубинного, коллективного бессознательного. Символ Мистерию, символ Трагедии духа, плененного материей. И здесь, на уровне уже не личной но архитепической драмы неожиданно происходит разрешение.
Раз за разом я учился слышать этот звонок. Я убегал все дальше от дома, не подозревая что главное странствие которое мне предстоит это странствие в глубины себя, я старался разотождествиться с ролью «хорошего сына», пусть даже нелепыми и бессмысленными поджогами. Но все это – лишь проекции, я всего лишь отыгрывал свой внутренний конфликт вовне, и звонок становился все громче. Только после Вороны что то во мне поняло, что пора выходить под дождь.
Сон начал выталкивать меня в жизнь, прочь из кокона мертвой зоны. Я проснулся совсем другим человеком. Человеком который хочет жить.
Вначале я запретил себе уходить в мир игр и фантазий. Не сразу. Вначале, путем крайнего усилия, прижигая себе кожу спичками, когда не мог удержаться. Вначале – торжественное сжигание каждой игрушки, в кругу поджигаемых в чужих подвалах шин. Сон указывал на необходимость выхода из изоляции, выхода из почти аутического состояния, но ценой этого выхода должна была стать внутренняя расколотость.
И надо сказать что я был вознагражден, поскольку следующий, пятый сон, оказывается первым сном, в котором появляется надежда на, еще не победу, но уже уверенную ничью, с внутренним драконом. Этот сон, я назвал «знакомством с Иалдабаофом», этот сон похож на фантастический рассказ, этот сон поражает тем, что фактически воспроизводит гностический миф о «слепом Творце», который хочет поработить душу. Обычная логика, подсказывает что человек которому приснился этот сон должен быть знатоком гностицизма «слепого бога», или по крайней мере читать фантастику. Но фантастику я начал читать только через год, а о гностицизме даже не слышал.
Сон начинается в гостях у родственников. Я вижу себя на раскладушке готовящимся ко сну. Внезапно комната озаряется потрясающим свечением, и по воздуху ко мне сходит прекрасная девушка. Анима. Она, во всей её силе и величии. Восторг и преклонение. Она говорит, что пришла из будущего – где-то так двадцатого тысячелетия – и убежала оттуда потому, что её хотели там убить.
Я, не задумываясь, прошу её отправить меня туда – разобраться. Она передаёт мне какую-то силу из себя и отправляет в будущее, так что я выхожу в окно и иду по воздуху.
Внезапно, я оказываюсь в очень странном, туманном, умирающем мире. В этом мире правит очень древнее существо, которое здесь что то вроде Бога. Я сражаюсь с ним, но это не простая битва, а что то вроде битвы разумов. Оно почти растворяет меня, но в последний момент я всё-таки побеждаю и вдруг, к своему удивлению, слышу: «Глупец, ты так ничего не понял. Эта девочка должна была умереть, а, избегнув смерти своим коварством, она нарушила пространственно-временной континуум и обрекла мир на разрушение. Остановись, пока не поздно!»
Я понимаю, что передо мной Бог, но она важней и наношу последний телепатический удар со словами: «И хуй с ним, с миром, главное – она».
В этот момент происходит нечто – идёт вспышка, мир с Богом сворачивается, и я оказываюсь … в палатке Киевского вокзала, рядом с чертовски сексуальной продавщицей. Я тут же начинаю проявлять сексуальную активность, и вскоре следует секс, на чем сон и кончается.
С этого сна началось мое освобождение, поскольку именно здесь впервые, было обозначено архитепическое противостояние двух полярных архетипов. С одной стороны, Лилит, Ахамот, Софии, той кто несет в себе вечный парадокс – она одновременно спасительница, и спасаемая, плененная в материи искра, и серебряная нить выводящая из лабиринта. С другой – мрачный бог закона и порядка Иалдабаоф, сатурническая власть иллюзий. Достаточно беглого ознакомления с этим сном, чтобы под маской фантастических декораций, увидеть очевидный гностический подтекст – бог который является «творцом мира», в ужасе что Лилит может его разрушить, что находится в полном соответствии с гностическим заявлением в Евангелие от Филлипа «Кто познал мир, нашел труп, кто нашел труп – мир недостоин его». Лилит прежде всего нарушительница, и дарительница экстаза, который парадоксальным образом имеет и духовную (хождение по воздуху) и материальную (финальное соитие) составляющую.
Конечно было бы логично, если бы на момент когда мне приснился этот сон, я знал бы хоть что то, из того что было сказано выше. Но все чудо в том, что на момент сна я был всего лишь невротичным подростком, отнюдь не знакомый с тонкостями гностического богоборчество и богопознания. Сон со всей очевидностью выполнял какую то очень важную функцию, но какую? и почему первый сон связанный с сексуальной образностью, воспроизвел гностическую мифологему, связывающую в одну ассоцитивную цепочку женский образ (Анима как психопомп) Бога как ложного творца, Бога противостоящего женственному эону Барбелон, и наконец уничтожение мира оказывалось более желательным, чем утрата Анимы (а здесь не лишне вспомнить что Анима по латыни означает «Душа»). Бессознательное воспроизводит древний миф, словно готовя меня к задаче которую я выполняю своей жизнью. Как будто, в этом сне, через эти символы мне приоткрылась реальное положение вещей.
Но в этом сне было и другое важное послание. Мертвая зона изолировала меня от какого либо взаимодействия с людьми, следовательно первейшей задачей было не «вознесение на духовные высоты», но возвращение к жизни. Поэтому сновидение заканчивается интеграцией, но не в бессознательном, (то есть не в символической вселенной будущего) а в хорошо известной будничной реальности, вокзала на котором я регулярно ночевал. На первый взгляд кажется, что бессознательное предлагает неравную оплату за символический «подвиг», но это было бы так, если бы сон приснился взрослому человеку, для подростка, принудительно выброшенного из жизни, именно метафора сексуальности символизирует полноту этой самой жизни.
И именно с этого сна, стало происходить разрушение мертвой зоны. Но об этом – в следующей главе.
Книги мертвой зоны
Мне 9 лет. Еще не было снов, которые раз за разом, готовили меня к освобождению. Я только начинаю расширять свои границы. Дом, двор, дом, двор, ну и еще несколько соседних дворов, и эпизодические вылазки в двор своего прошлого.
Никогда бы не подумал, что такие пустяковые события, могут стать судьбоносными. Просто сквозь тусклое стекло блуждающего разума, я услышал радостные слова матери – «мы книгу достали, ничего себе, повезло». Да, это были еще те времена, когда книги были большой редкостью. И неожиданно для себя, слышу предостерегающий ответ бабушки – «здесь же Олег, он уже читает, надо спрятать книгу».
«Спрятать». Запрет обжигает как раскаленный воск, то ли боль, то ли соблазн, то ли вызов. Если спрятать, я должен найти. Я успеваю только взглянуть как выглядит эта книга, а при ее размерах… спрятать большую книгу в двух комнатах весьма не просто. Это же не булавка и не колечко. Чай не дворец, и тайников в полу тоже нет предусмотрено.
Раз спрятать – значит, запрещено, раз запрещено – значит… значит, может содержать что-то полезное. Что то о чем я еще не могу догадываться. Что то что может помочь. Чему? Кому? «обрести Ирину». Что это значит? Я не так много думал, я просто знал – родившийся в плюшевом аду, спасается нарушением запрета. Найду, куда же денусь.
Нашел. Книга называется «Энциклопедия молодой семьи». Пытаюсь читать. Как же тут все сложно. Но это неважно, я должен разобраться, ведь это запрещено, ведь это может дать спасение. Пролистываю разделы, «Семья», «Интимный мир семьи», «здоровье», «Дом, спорт отдых», скучно и непонятно. Ах вот, вот наверно что мне запрещено – раздел «Воспитание детей».
Воспитание… меня воспитывают. Знаю, что неправильно. Нутром знаю, знание которое дается изнутри, без слов. Просто вокруг меня что то не соответствует, тому как должно быть. А как правильно? Как должно.
Вот почему нельзя это читать. Наверно они боятся что я узнаю что то очень важное. Какие сложные и незнакомые слова, «па-та-ло-ги-чес-кие ре-ак-ции, под-рост-ков», ре-ак-ция ком-пен-са-ции, эман-си-па-ции». Ничего не понятно, но надо запомнить, незнакомые слова действуют почти гипнотически. Пойму потом. Главное запомнить. Пока никого нет дома. Я должен знать, но пока я только запоминаю.
Узнаю гораздо позднее. Узнаю и – смеясь, отброшу эту жалкую социалистическую педагогическую школу для выращивания клонов. Но сейчас – это вхождение в мир взрослых понятий, запретных понятий. По иронии судьбы, проскочив то что мне было действительно запрещено знать, я углубился туда, куда был должен. Первая весточка, первые слова, первые движения в мире странных смыслов. Я узнаю все, я запомню эти волшебные слова, и стану равным им. Раньше времени, они и ожидать не могут этого.
Мертвая зона. И дурман навязчивых идей. Если мне запретны книги о воспитании, значит я буду их изучать. И за два года, когда уже была мертва бабушка, а мать и не думала прятать запретные книги, я стал скупать всех авторов которые пишут о воспитании детей. Из детства, память доносит фамилии Педагогов, которых никогда не перечитаю больше – «Спок», «Кляйн», «Ханхасаева», «Никитины». И в этом потоке – одна единственная книга оказывается выделена из остальных – «Парадоксы возраста и воспитания». Алла Боссард. Мне еще одиннадцать, но эта книга обжигает сознания, обжигает острой болью как кислота пролившаяся из тигля. Наверно все бессмысленные слова, читались только ради того чтобы прочитать ЭТО. Потому что из всего списка, это первая книга которую я могу назвать Живой. Все прочитанное ранее – мертвечина, либо псевдонаучная схоластика которую невозможно понять в 11, а в 16 уже просто не нужно понимать. А эта книга ставит проблемы, обжигает, пьянит. Это очень важно – на протяжении всей моей жизни высшей оценкой книги которую я могу дать – это – ЖИВОЕ.
И – страшная как рваная рана мысль – голубчик, персонаж одной из глав, это я. Это – мой уродливый, и несколько преувеличенный портрет, но я не могу не узнать в нем себя. Так же как он я изъят из школы. Он впрочем, не допускается в школу «вопреки закону», а со мной все прекрасно оформлено – покусав учительницу благополучно признан больным. Так же как он не имею друзей, и далек от ровесников, как Венера от Земли. И так же как он я делаю вид что все хорошо.
Возможно, после этой книги мне стали сниться кошмары. В любом случае, дело было сделано – я впервые осознал, насколько плохи мои дела.
Осознал, а потом, другие субличности заняли место осознавшей. Это же мертвая зона. И осознание ушло в забвение. Лишь изредка, что то неприятно обжигало разум. Но у меня были Камни с которыми я говорил и игрушки в которые я играл. Я отстал от окружающей меня жизни на шесть тысяч лет имея разум первобытного человека, в «мистическом соучастии». Это и есть мертвая зона.
Но брошенное семя обречено прорасти. Сквозь эту книгу, как и в моем самом первом детском сне, на меня снова повеял ветер. И понимая ужас своего положения, я пытался хоть что то изменить. Хотя бы общаться с сверстниками во дворе. Однако мне уже было одиннадцать, а я оставался чем то вроде городского маугли. И конечно первая попытка не увенчалась успехом – я стал аусайдером, и постепенно опять стал сторониться сверстников.
Проходят три года. Три года между попытками адаптироваться, или хотя бы понять, как надо вести себя среди людей с одной стороны, и отчаянного желания «услышать ветер» с другой. Три года мертвой зоны. Вместо сбора бутылок по помойкам, я начинаю торговать газетами, и получать хорошие деньги. Ирония судьбы или кризисных «девяностых» – маленький «дурачек», зарабатывает больше взрослых. Торговля еще не совсем привычна, а к тому же мальчишка Гаврош с пачкой газет умиляет большинство пассажиров, и покупают просто из симпатии.
Если бы только эти деньги тратить хоть немного с умом. Если бы только уметь закрывать эту черную дыру, требующую постоянного наполнения. Дорогие шоколадки, экзотические напитки, бессмысленные коллекции, типа «коллекций вкладышей» скупаемых в полцены от жевачки. В общем не более чем компенсация. Деньги становятся средством доказать себе свою правоту и «нормальность», но только удаляют от нее. Все что можно купить это иллюзия, и на какое то время я даже покупаю себе иллюзию друзей, иллюзию власти, и даже иллюзию свободы. Друзья воруют стоит им попасть в дом, власть рассыпается в прах, а свобода ограничена собственными демонами.
Деньги нужны для того чтобы удовлетворять свои естественные нужды. И все. Невозможно наполнить деньгами пустоту. Невозможно купить что то, что даст свободу. Настоящая свобода отвоевывается только в войне с собой. В безжалостной, лютой, беспощадной войне, где каждое отступление это погибель, а каждое сомнение – уже поражение. Я понял это гораздо позднее, мне уже было 20 и я был окружен настоящими друзьями и имел настоящую свободу. Остается только пожалеть современное человечество которое все дальше от этого понимания и похоже не поймет этого никогда.
Но возвращаясь к мертвой зоне, мне попадается книга которая становится «точкой опоры». Просто в очередной прогулке по московскому метро с вокзала на вокзал, я вижу книгу с головой человека поделенной на клеточки, и повинуясь импульсу покупаю её.
И вновь, уже в четырнадцать, на меня обрушивается обвал незнакомых слов и определений. Трансакции, сценарии, субличности, электроды. Уже не по слогам, но еще так же далеко от понимания. Но это понимание близко, сон с «поездом доверия», действует на бессознательное, а прочитанный Эрик Берн на сознание. Я понимаю, что мне нужен психолог. Это понимание, когда то впервые вспыхнувшее при прочтении «Парадоксов возраста и воспитания», сейчас стало передо мной, стеной. Я жертва сценария матери и бабушки. Берн рекомендует возвращаться в детство, и конечно же я без труда вспоминаю главные раны. Ирина. Мать и Бабушка действовали чтобы любой ценой оградить от мира. До Фрейда, который дает понимание, что они действовали не более чем, как ревнивые любовницы, еще далеко. Но человеческое понимание гнили уже появляется.
И я оказываюсь оглушен. С этого момента я точно знаю что неправильно, но что правильно решительно не знаю. Я могу искать свободу от, но даже не представляю, как выглядит свобода для. Банальный подростковый нонконформизм – все что говорят они – ложь, значит все что они ругают – правда. Но самое главное, что этот нонконформизм был осознан и выстрадан, а «о человек, если ты ведаешь что творишь – ты благословлен».
Сценарий. Я путешествую по строчкам и страницам сочинения Берна, пытаясь вычленить свой сценарий, и самое главное – способ избавления от него. Теоретически все очень просто – достаточно понять что тебя порабощает и ты уже свободен. Но разве можно поднять гору, одним осознанием что она тяжелая? И в этом отношении Эрик Берн не может помочь мне ни в чем, поскольку описав проблему, даже не пытается дать решения, полагая что доброй воли сознания в этом случае достаточно.
Но я уже ЗНАЮ что бегаю по кругу. Благодарение Берну, я воскресил в памяти все детские конфликты. Ирина, значки, яма. Но все это не меняло ничего. Поэтому я очень быстро понял – мне нужен психолог.
Но пока психолога нет, именно сочинение Берна становится тем крюком который я втыкаю в свинцовую действительность, не желая покоряться тому что хотели сделать из меня.
Странное дело. Если Эрик Берн, мог дать только интеллектуальное понимание, помощь пришла ко мне оттуда, где никому бы не пришло в голову её искать. То что я скажу, наверняка вызовет смех, но из песни слов не выкинешь – мне помогли романы ужасов. Не все, а именно романы Стивена Кинга.
Книгу можно читать по разному. Для безветряных можно читать философский трактат содержащий ответ о смысле жизни, думая о своей докторской, которая повысит зарплату. А можно вгрызаться в популярные ужастики Кинга, и находить в них ключи. Был бы только Ветер. А Ветер был.
Берн давал схему. А Кинг – образы и персонажи, в которых я мог узнавать разные грани самого себя. В отличии от других авторов жанра Хоррор, Стивен Кинг выстраивает свое повествование так, что вампиры, демоны и маньяки оказываются не более чем сопутствующим элементом. Главное что происходит с героем – это победа над собой, и уже через это – победа над демоном.
Это видят. Это знают. Это читают миллионы, и ничего не меняется. Потому что люди разучились читать. А для меня странный мир Стивена Кинга, стал той первой репетицией «символической вселенной», где каждый герой казался отражением моих демонов. Даже злодеи Кинга, не злодеи вовсе, а всего лишь жертвы, оказавшиеся не способны победить своего дракона. И в этом – мудрость ставшая банальностью для большинства.
Благодаря Кингу я окончательно понял что мне нужен психолог. Конечно, прочитав одну книгу по психологии и несколько триллеров, я представлял психологию несколько, далекой от реальности. Аналитик здесь казался мне чем то вроде шамана извлекающего тяжелые детские воспоминания словно демонов и расправляющийся с ними.
Кажется, тогда мне уже было шестнадцать. Примерно в то же время, у меня появился первый друг. Настоящий. Он был старше меня на три года, и с первой встречи стал кем то вроде «старшего брата».
Это и было первым шагом из мертвой зоны. Наш самый первый разговор продолжался около десяти часов, и он легко разубедил меня в одной из моих «порочных страстей», а именно злостном поджигательстве, от которого я долго не мог и не хотел отказываться. Странное дело – было достаточно серьезного разговора на четыре часа, чтобы от так называемой «пиромании» не осталось и следа.
Конечно первое что я сделал это заинтересовал его своими идеями, помесь Фрейда с Кингом, и очень скоро нашим любимым делом было либо играть в шахматы, либо предаваясь детским воспоминаниям, анализировать сценарии друг друга.
Однако, через некоторое время, я стал ловить себя на том, что «ненатуральность», «виртуальность» этого с позволения сказать взаимного анализа, стало меня раздражать. Потому что в реальности ничего не менялось.
И именно Константин, неожиданно для меня открывает фантастику. Это было настолько неожиданно, что я пришел в восторг – до сих пор я был убежден, что фантастика не может быть мне интересной. В шестнадцать я поглощаю фантастику в огромных количествах, так что через год могу уверено поддерживать разговор в «клубе любителей фантастики».
Но очень скоро, происходит событие, которое надолго уводит меня от фантастической литературы. Лилит любит делать сюрпризы, и посылать свои знаки от тех и тогда когда этого ожидаешь меньше всего. Лилит любит играть.
Мне уже 18. Это было около подъезда Константина, мы взахлеб обсуждаем наши привычные темы – Сценарии, комплексы, фантастика. Фехтование хорошо известными выдранными из контекста смыслами, далекими от реального понимания. Кажется мы слишком увлеклись, время уже позднее. Мы увлечены настолько, что не замечаем за спиной женщину которая нас слушает. Рядом с нами на лавке женщина лет тридцати, пьяна не в усмерть, а до горечи, как только в России умеют пить.
Заговорила. Несвязно, нелогично, странно. Даром что ли пьяна. От умиления «какие мы уникальные и не такие как все», до экзальтации «Ерунда все это, что вы говорите, и бред, все эти писатели лгут. Только Камю не лжет». Константин ретировался домой, а я продолжал слушать. Из плохо связанного бреда стало ясно что здесь она не просто так, а ждет мужа от любовницы, в связи с чем пребывает в полнейшем крахе. И, видимо желая, чтобы я смог познать всю глубину «мерзости человеческой» она много раз повторяла чтобы я прочитал Камю.
А через пару дней, на развале по смешной цене я увидел потрепанный томик Камю, и мне стало интересно ознакомится с «всей мерзостью человеческой». И сам того не подозревая, покупая эту потрепанную книгу, я не знал что с этого момента изменится все.
До этого момента я опасался «серьезной литературы», наивно полагая что серьезная литература – коли её преподают в школе, всегда «за». Я искал бунта, сопротивления, Люцифера, но был уверен, что серьезная литература напротив «учит хорошему». Камю ничему не учил. Напротив. Он учил быть Калигулой и желать невозможного, он учил быть самим собой, даже ценой жизни. И, за что я особенно полюбил его прозу – он учил ненавидеть систему. А значит – он учил свободе. До сих пор я наслаждался «Дорожными работами» и «Бегущим человеком» (конечно романом а не фильмом), полагая это пределом мятежа. Но у Камю я увидел мятеж совсем иного уровня, чистую субстанцию мятежа.
И более того – Камю затронул самые глубокие струны моей души. Постороннего судят и приговаривают к смерти не за убийство, а за равнодушие к смерти матери. За его свободу от матери. За чистый имморализм индивидуальности. За пламя Люцифера. Не сознанием, но бессознательным, глубоким резонансом, я чувствовал что здесь есть особая тайна, где моя личная история, моя борьба за отделение, пересекается с некой общемировой и человеческой драмой. Драмой искры плененной материей. Драмой гностицизма.
С академической точки зрения это чушь, вряд ли можно представить автора более далекого от всякой мистики чем материалист и гуманист Камю. Но на самом глубинном, на самом тайном, уровне, на уровне архетипов, противостояние «один против всех» Мерсо, и противостояние «Пневматиков» и «Гилеков», людей Духа и людей Материи, было порождено одним и тем же архетипом. Камю, как и многие ему подобные «мистик поневоле», разыгрывающий все ту же архитепическую драму шестого аркана влюбленные – героя между матерью и возлюбленной. Выбрал мать, выбрал материю – и ты всего лишь кукла. Выбрал возлюбленную, выбрал Лилит – и ты Живой. Отказ от слез на похоронах матери напомнил мне мой собственный сон о Вороне, плакать здесь, значит стать частью их мира. Все очень четко и ясно. Бунт Камю вызывал чувство острейшего резонанса, с моим бунтом. Интересно, что из всех исследователей только Камилла Палью рассматривает творчество Камю с точки зрения противостояния Героя Матери.
Всего этого конечно тогда я не понимал. Просто был резонанс. Просто Ветер послал еще одну весточку, зеркала в котором я узнавал себя. Просто держась за серебряную тропу я добрался до еще одной точки свободы. С прочтением «Падения» и «Постороннего» я вошел в мир настоящей мысли и настоящей свободы.
И я начал читать. Если другие читают потому что так принято, я читал вопреки. Если другие читают будучи покорны наставлениям, следуя аполлону, то для меня чтение стало средством бунта, и единственной возможностью по настоящему восстать.
Прочтение Камю стало настоящим разрушением скорлупы. Неужели бывают такие же, как я – иные, посторонние, свободные и освобождающиеся от власти мира, системы, социума, чуждые и чужие?! Как я мог до сих пор считать литературу частью системы только из-за того, что её продают жирные праведные учителя?!
Это – моё. Это – горячо. И вперед, дальше, по цепочке по авторам постепенное изучение классиков двадцатого века. Сартр, Набоков, Ионеску. И почти в каждом я находил то что искал – искру бунта. Я не узнавал, я вспоминал слова, коими можно обозначить мир, в котором я жил с рождения – расщепление мира, мятеж, прыжок к освобождению, без надежды и расчетов, просто не быть таким, как они.