Мой Магистерий — Нигредо

Плюшевый ад (ату Луна)

С какого момента я помню себя? С какого момента вы помните себя? С какого момента каждый из нас оказывается изумлен и оглушен этим пьянящим и кружащим голову ощущением, который можно выразить только на языке сакрального – Я ЕСМ.

Об этом можно говорить очень много. Когда-то, люди еще не имели своего Я, и проецировали это Я, только на Бога, сами же люди были всего лишь выразителями определенных ролей и функций. А потом «Пал Люцифер, звезда утренняя», Пала несотворенная искра в материю, пала для того чтобы человек обрел сознание. Ибо Индивидуальность – относительно молодое открытие дара Люцифера, дара за которое человечество отвечает ему черной неблагодарностью, силясь скрыться во мраке бессознательности от его ослепительного света. Ибо Люцифер суть солнце внутри нас.

Еще минуту назад не было ничего, и вдруг, из моря небытия рождается луч логоса который говорит о себе Я ЕСМ. Вот еще небо было черно, и вдруг оно начинает разрезаться первыми лучами солнца. Вот еще не было ничего кроме сносмерти, и вдруг, вдруг есть вспышка.

На самом деле Я рождается не сразу. Вначале идут только проблески искры, прерывистый свет, как лампочка вспыхивающая на одну секунду, чтобы погаснуть на десять. В этом состоянии Я, еще расщеплено, это я рассыпано на игрушки, деревья, близких и дальних, самолеты и поезда. Я – как вспышка фотоаппарата, отпечатывает оттиски первых воспоминаний, без желанной непрерывности.

Но потом, потом постепенно день за днем, (о какие же долгие дни в детстве), пауза между вспышками становится меньше и к 14 годам, Свет обретает иллюзию непрерывности.

Можем ли мы вспомнить свою первую вспышку? Можем ли уловить этот призрачный миг перехода, или это серия мучительных родовых схваток. Но что же произошло? Каким образом, из набора механических, точнее биологических реакций, рождается таинство Логоса? И если до этого нет памяти были ли мы до этого, и если все таки были – ведь тело рождается раньше духа, то кем и где, а если не были то почему и как в измененных состояниях сознания люди способны вспоминать младенчество и даже рождение? Тайна.

Да, здесь первая и пожалуй самая великая тайна обретения сознания. Тайна которую невозможно познать посредством рациональных концепций, все научные идеи на этот счет только удаляют нас от реального знания. Тайна которую можно только пережить, а пережив – сохранить в сердце, не дав суете затереть знание.

Одна из высших эзотерических истин в том, что сознание рождается в результате столкновения противоположностей. Об этой тайне говорится везде – начиная от книг Папюса, которые давно считаются дурным тоном даже среди оккультистов, и заканчивая самыми сложными и серьезными исследованиями Кроули и Юнга. Если нет противоположностей – нет сознания, если противоположности слабо поляризированы – сознание будет фрагментарным. Только встреча с противоположностями и соединение их в центре своего бытия, позволяет родиться подлинной индивидуальности. В этом – эзотерическое значение символа Распятия, символа ставшего эмблемой безмозглой ортодоксии. Поэтический гений Мартиэль открыл что распятие – это дар не покорного богу и миру Христа которого мы знаем, но великого Мятежника Люцифера, который и был распят на противоположностях духа и материи.

Задумаемся вот о чем. Чтобы родился человек – нужно два противоположных элемента – мужской и женский. Чтобы создать новый цвет – нужно смешать два других цвета. Сплав меди и железа это уже не медь и железо но нечто особое, называемое бронзой. Здесь тайна, и здесь ключи.

Второе рождение, то есть рождение души, так же требует столкновения противоположностей. Столкновение внутренних отца и матери, плюса и минуса, стремления внутрь и стремления вовне. Вспышка света происходит в результате напряжения энергии, поэтому для этого нужен, конфликт, противостояние слепых сил в результате которого происходит маленький атомный взрыв в модальности сновидения что становится причиной рождения Я.

Потому – конфликт – есть благословение. У каждого свой конфликт. Своя история. Свои символы этого первичного конфликта, о чем я подробно буду говорить немного позднее. Свои полюса. И свой выбор – бросить Святой Дар своего СО-знания псам, то есть отказаться от Сознания, спрятавшись за мертвыми клипами архонтов, отождествивший с навязываемой ролью, или прорываться вперед к трансцендированию этого конфликта.

Современный человек очень боится конфликтов. Конечно речь о настоящих внутренних конфликтах, кризисе противоположностях, а не о развлечении в виде обмене репликами в очереди. Нам навязывается унизительно оптимистическая культура, в которой если и происходит конфликт, то этот конфликт имеет однозначное решение. Мы получаем счастье, но теряем СО-знание. Из нашей жизни исчез парадокс, но только парадокс, как энергетический феномен способен помочь нам стать собой. Вот почему современная Америка, это за очень редким исключением, миллионы недоиндивидуальных счастливых идиотов, и весь мир охотно готов подражать в этом Америке, льстясь на красивые оболочки.

Но мы отвлеклись. Здесь я говорю о первых воспоминаниях. Вот уже много лет, я пытаюсь вспомнить, какое же из моих воспоминаний было первым, но так и не могу понять что же было первым. Их несколько. Вот я слышу от родителей слова о грядущем «годе тигра» и пытаюсь понять – как год может быть связан с этим красивым существом на панно известным мне как «Тигр». Или вот я, с ужасом, уже не помню почему, осознав что смерть неизбежна, заставляю себя считать пытаясь «врасти» сердцем и душой в каждую секунду.

А вот я играю в песочнице около дома. Мои игры кажутся всем в чем-то странными, я и сейчас едва ли могу понять их смысл. То, забрав дома терку, я начинаю стирать в порошок красные кирпичи, представляя, что маленькие камешки, кристаллики заточены в монолите кирпича. Я мог собрать десятки банок этого красного кирпичного порошка, готовый впасть в истерику, если кто-то собрался их высыпать. Красный порошок, энергия, раджас, рубедо. Как же соблазнительны здесь алхимические ассоциации! Так и хочется сказать – вот подсознание уже тогда воспринимало эти причудливые алхимические архетипы, а кристаллики которые согласно моей фантазии были пленены инертной материей кирпича – проекция классического мифа о пленении искр в материи.

Так ли это? Чем был для меня этот порошок и маленькие камешки – символом красного льва и души, освобождаемой из оков материи, или просто попыткой сосредоточиться хоть на чем-то, чтобы избегнуть черной дыры, которую я почувствовал внутри сразу как осознал себя? Но даже если и второе, это навязчивое желание иметь всегда красный и белый порошок, и вымерять пропорции их смешивания, а потом фантазировать о том, как маленькие кристаллики «улетают из кирпича на свободу», вызывает алхмические ассоциации. Неужели первое эзотерическое знание? До «алхимической вороны», сна-откровения еще далеко, но архетипы, странные действия, которые я словно пытаюсь повторить из того что помню, начинают проявляться в самых ранних играх.

Но от таинств обратимся секретам, ибо наряду с вечными эйдосами имеет значение и глубоко индивидуальные комплексы. Из самых ранних детских комплексов, наиболее ярко запомнилась ужасная боль в животе, и приходящее непонятно откуда раздражение на слово «живот». Не живот, а пупок, у меня болит пупок пытался всем объяснить я, и только сейчас, вооруженный научными знаниями, я понимаю что эти боли были символом моей вынужденной разделенности с матерью (поскольку я воспитывался у бабушки) и указывал на преждевременный разрыв психологической пуповины. И кто еще говорит что физиология отлична от психологии?

Или сны. Но о снах немного дальше. Как немного далее раскрою я о первых конфликтах которые возвели предел между мной и семьей. Сейчас я должен рассказать о себе ту информацию, которая по крайней мере даст моим читателям точку отсчета.

Я, Олег Кройтор-Шишков-Телемский родился в городе Калуга в самой обычной, обычной до пошлости семье. Семье с длинной историей «проклятия артридов» (Артриды – персонажи греческой мифологии. Понятие «Проклятие Артридов Юнг использовал в качестве определения для «семейного невроза») сиречь наследуемых семейных неврозов, и полным, просто патологическим отсутствием какой либо духовной жизни, или даже стремления к ней.

Поэтому большая половина моей жизни (пожалуй до посвящения) была посвящена тому, чтобы преодолеть в себе влияние того яда, что вошел в меня с рождением. «я по капле выдавливал из себя раба».

Наверно следует сказать о ироничном перечислении фамилий, ибо моей действующей фамилией на данный момент является последняя, фамилия которую я взял как знак моего единства с Традицией, которая некогда позвала меня. Кройтор – фамилия отца (точнее как я узнал потом, того кто по наивности считал себя моим отцом), и эта фамилия была поменяна примерно в шесть лет. Шишков – фамилия матери, от которой я освободился, тем самым утвердив для себя слова Петра Первого РОД НАЧИНАЕТСЯ С МЕНЯ. Это один из тех ключей что в начале моего рубедо подарила мне Елена.

История моего рождения примечательна уже тем, что моя мать наставила рога своему законному мужу, который до конца жизни будет уверен что я его настоящий сын. Другой – биологический отец был конечно в курсе, и надо сказать что был выбран матерью по принципу соответствия внешним данным. Словом на роль моего отца сознательно изберался наиболее производительный самец. Как я потом прочитал в очерках об этологии Протопопова, подобные коллизии – весьма обычны и практически входят в биологическую программу.

В младенчестве, не более четырех месяцев от роду, я перенес очень тяжелую болезнь и чуть не умер, говорят что меня спасли в последний момент, когда сердце уже начинало останавливаться. В другой раз, уже в двухлетнем возрасте оставленный один дома, я каким то образом умудрился открыть балкон и к ужасу соседей оказаться там, в одном шаге от падения. Чудесное спасение в обеих случаях всегда казалось мне чем то особенно значимым. Я всегда видел в этом руку судьбы которая берегла меня, для… чего то важного о чем я не знаю даже сейчас.

Были и сны… Возможно с них и надо было начинать, но это было бы нарушением структуры сюжета. Мои сны, и их смыслы были тем, что никогда не позволяло мне до конца поверить материализму в его обреченной «впечатанности в асфальт посюстороннего бытия». Сны и совпадения, совпадения и сны. Сны которые предопределили мой путь, сны в которых я чувствовал больше чем мог знать и видеть. Сколько было мне лет когда приснился самый первый, и пожалуй самый значимый сон? Четыре? Пять? Три? Не помню. Но образы впечатались в память как основа для всего что должно было произойти со мной в далеком будущем. Память о будущей свободе. Память о Ветре.

Сон, начинался с понимания где я нахожусь. В гостях у родственниках живущих неподалеку от района где живем мы с Бабушкой. Но это здесь быстро кончается, и мы прощаемся. И выйдя на лестничный пролет, я чувствую – сейчас что-то происходит. Но как можно описать этот что-то? Гул. Нарастающий беззвучный шум который идет отовсюду. Беззвучный шум буквально выталкивает меня прочь из подъезда, и я понимаю что там за моей спиной рушится лестница! И я успеваю выбраться, а вот моя бабушка оказывается погребена под тяжелыми плитами обвалившегося подъезда.

Я выхожу на улицу, и внезапное головокружительное чувство непонятной, восхитительной и в то же время пугающей свободы бьет меня наотмашь. Ветра, о эти ветра как дуют они. Ибо теперь они не враги мне, ибо я сам подобен ветру. Да, мне еще страшно. Я знаю что я выбежал, а бабушка позади меня погбребена под обломками подъезда. Что я свободен от неё, но еще не знаю куда мне идти. А вокруг меня – огромное и свободное пространство которое охватывает меня в свои объятия. И страх, который все еще остается в моем сердце, проходит в этом исцеляющем экстазе единения с ветром. Там позади другой Я, маленький Я, внук своей бабушки, всего лишь продолжения её. То от чего не сбежать там. Но не здесь. Здесь я настоящий. Я ветер, бьющий насквозь, навылет, наотмашь…

К сожалению это только сон. Один из многих странных, но завораживающих снов, скорей всего – самый первый сон, по крайней мере первый из тех которых я запомнил. Сон который предсказал мне свободу и ветер.

Признаюсь, меня немного огорчают те выводы которые следуют из моей истории. Потому что получается что с самого первого мига самосознания все предопределено. И одному дана свобода, которую надо только вырастить, а у другого просто нет «органа души», которым он мог бы её почувствовать. Выходит свобода была обещана мне еще тогда, тому маленькому ребенку 4 лет, который еще плохо говорил и совсем не умел думать. Просто подул Ветер. И выходит тот кому эта свобода не была обещана, не имеет на неё шансов.

Мой гуманизм восстает против этого, в общем то очевидного тезиса, сокрушаясь что выходит сколько бы человек не боролся за свободу он обречен. Но внутренний голос успокаивает меня напоминая в известной степени провидческий фильм «Матрица», где показано что только тот избран, кто продолжает идти вперед, даже точно узнав что избран не он. Просто чтобы идти. Просто потому что иного бытия не мыслит.

О том же самом говорит удивительная притча Алистера Кроули про «Змея, Колибри и Ибиса». Наверняка многим из нас была обещана свобода, и ко многим стучался ветер Люцифера. Много званных, да мало избранных.

А вот и еще один сон. Но он гораздо проще, прост настолько что возможно и упоминания не стоит. Я просто вижу что моя бабушка попала в капкан. И что этот капкан её убивает. Где то через четыре года она действительно умрет, и вполне возможно, что это вещий сон, хотя по сути это не имеет значения.

Мне четыре года. Возраст, когда сознание впервые пробивается сквозь асфальт бессознательных воспоминаний. Это сложно и завораживающе – осознавать. Я есм. Я точка в нуле. Я ломаю свои игрушки пытаясь увидеть что же находится внутри них, и я же почему то прихожу в ужас когда понимаю что прежней игрушки больше нет. Я, как Прометей к скале, прикован к этому маленькому двору и к этой жухлой песочнице, фантазируя что копая ямы в ней, я когда-нибудь докопаюсь до центра земли. Я родился и живу здесь. Я в аду.

Ад бывает разный. Ады бывают холодные, в которых грешники не могут даже пошевелиться от холода, бывают горячие, где нет ни секунды покоя на раскаленной сковородке. В некоторых Адах водятся отвратительные жалящие твари, наподобие пчел и скорпионов, а некоторые пустынны на миллион километров. А бывает плюшевый ад. С кисельными берегами и молочными реками. Рай? Нет именно ад, один из самых глубоких. Вы только представьте: вокруг – ни сантиметра твердой земли, сплошной кисель и молоко.

Да, я был более чем любимым ребенком. Настолько любимым, что бабушка старательно натравливала меня против матери, а мать пыталась перетянуть одеяло на себя. В самом этом факте было что-то непристойное, что-то мучительным образом ускользающего от моего понимания, которое знает непонятно откуда – «так быть не должно». Может быть именно это непристойное соперничество, было причиной того что у меня часто и долго болел живот. Пуповина немыслимой связи, которая была слишком затянута. Я слишком хорошо помню это – я всегда говорил что болит пупок, но только сейчас мне понятно что это значит.

Я был настолько любим, что малейший кашель вызывал такую степень паники, как будто я уже неизлечимо болен, а малейший уход, даже не в другой двор, а к соседнему подъезду, рождал мысли о похищении цыганами. Я был любим до удушья. Это и есть плюшевый ад – любовь до удушья, любовь содрогающаяся в конвульсиях кисельная масса, неопределенной плюшевой субстанции. Плюшевый Ад. Неудивительно, что во сне, где благословенный подъезд погребает мою бабушку насмерть, первое что я почувствовал это дыхание ветра, разметавшего декорации плюшевого Ада.

Я не знаю каким образом, но в глубине души, с самого начала я понимал, что достаточно принять эти правила, внутренне принять, стать частью плюшевого ада, утратить копье Холла Дата(1) (автор поэтически намекает на творческую фаллическую силу индивидуальности, которой грозит удушье Великой Матери. Копье Холла Дата – символ этой силы в известном романе Густава Майринка «Ангел западного окна») раствориться в этих кисельно-удушливых объятиях, и ВСЕ. Конец. Крах. Я перестану быть собой, я буду только куклой, формой без содержания, мертвым среди мертвецов.

Настоящим спасением была самая первая детская дружба-влюбленность. Ирина. Как сказали бы фрейдисты «объект для переноса либидо, вызванный страхом инцеста». Я слишком долго изучал Фрейда, чтобы понять что в его словах есть своя правда. Но правд много, а истина одна. И ближе всего к истине слова Юнга о том, что образ Анимы начинает появляться только в подростковом возрасте, чтобы выбить взрослеющего человека из семейной матрицы. Непонятно только одно – почему Анима проявилась задолго до того как должна была быть?

Я много думал о причинах этой первой влюбленности, возвращаясь воспоминаниями к этим странным ощущениям тепла в области сердца, которые наверняка были результатом смешения двух образов – Матери и Анимы. Как говорил один из моих психоаналитиков, я обожествил эту девочку игравшую со мной в песочнице только потому что, иначе мне было нечего противопоставить плюшевому аду. И думаю что он был в этом полностью прав Она просто была единственным участком твердой земли, в молочных реках и кисельных берегах.

В наше время интерес к детству, и попытку найти там, объяснение последующей жизни обычно связывают с Фрейдовской теорией. И прежде чем продолжить повествование, мне трудно удержаться от того чтобы определить свое отношение к Фрейду.

Некоторое время (примерно в 18 лет) я был очень увлечен теорией Фрейда. Главное за что я готов снять перед ним шляпу и сейчас, это за удар по так называемым «традиционным ценностям», который он нанес сорвав благопристойную маску с любимых идолов. Теперь грамотный человек не умиляется мужчиной так и оставшимся девственником, потому что заботился о матери, но подразумевают эдипов комплекс. Фрейд нанес удар по самому страшному пленению человека, пленению индивидуальности Матерью, всей полнотой материнской власти.

Однако, по зрелому рассуждению мне стало ясно, что Фрейд сделал ровно полдела, и так и не смог дать равновесный идеал свободного человека кроме ущебно-мещанского «принципа реальности». Влечению к матери Фрейд противопоставил влечение к материи. Потому Юнг с его вертикальным вектором кажется мне гораздо глубже.

Однако главным опровержением Фрейда, когда я наконец понял его теорию, оказались правильно понятые мои воспоминания. Потому что все произошедшее мной гораздо лучше укладывается в схему Юнга и Нойманна чем Фрейда.

Ведь как пишет Нойман, фрейдовская концепция желанной но недоступной матери, из за запретного влечения к которой, появляется страх наказания от ужасного отца грозящего кастрацией, вторична. Подлинный ужас, и подлинное начало всякой индивидуальности, это ужас перед самим инцестуозным, которое страшно не как нарушение запрета, а само по себе, как символ уничтожения и предельного небытия. Если Фрейд раздул один единственный миф о Эдипе, то Нойманн привел десятки мифов, где, на основе исторического и мифологического материала, показал что первичен ужас перед самой матерью, соблазн которой означает гибель для героя, не в силу «злого отца», а сама по себе. Истина в том, что вавилонская Тиамат, куда точнее выражает материнскую природу чем её бледная тень Иокаста.

Отца у меня не было. Но я всегда ощущал опасность растворения идущую от матери. И трижды прав был Юнг, что все невротические симптомы, лишь результат искаженной установки самих родителей.

Но вернемся к воспоминаниям.

Ирина, эта маленькая и неугомонная девочка, была единственной кто не была частью плюша, кого не растворяла приторная патока, неги псевдобытия. Маленький твердый камешек в океане кисельного Ада. Поэтому она, точнее моя проекция на нее, проекция богини, спасительницы, ангела, стала центром моей личной вселенной. «Да, я люблю Ирину больше мамы и бабушки», прометеевским огнем пылала эта мысль в четырехлетнем существе, когда меня спрашивали кого я люблю больше – Маму или Бабушку.

Если не считать снов, Ирина была единственной силой, которая хоть как то выталкивала меня из плюшевого ада. Первый конфликт, первое противостояние с семьей, произошло у меня из за нее. Сущий пустяк, детская трагедия, имя которым сто миллиардов. Всего-то на всего подарил значки Ирине. Всего-то на всего бабушка с мамой, а особенно бабушка, тут же поспешили к ее бабушке, отняли мой подарок, и ее бабушка стала загонять домой «испорченную девочку, которая выманивает подарки». Крик, вопль, слезы. И ярость. «Я хотел бы, чтобы ты умерла, бабушка!» — кричу я и пытаюсь поднять топор, разбить окно.

И не разбиваю… В этом месте мне мучительно хочется солгать, будто окно было разбито, а я попытался во всю силу этим топором зарубить свою бабушку, но дескать ребенок силенок понятное дело не было. Но это была бы ложь, а на ложь я не имею право. Не родня, а нечто во мне не позволяет довести движение до конца, хотя бы намахнуться, хотя бы разбить.

Потом уже подростком ходил я по ночам по городу и бил стекла. Любому кто хоть раз оскорбил, накричал, выгнал. Запоминал днем, чтобы ночью вернуться. Но единственное что на самом деле толкало мен я к этому, это одно единственное неразбитое стекло, квартиры своего детства, ставшей символом моей беспомощности перед миром взрослых.

Все рассказанное выше – психология. Комплексы, травмы, фрустрации. Но было и иное, один момент который я при всем желании не могу объяснить только психологией. Воспоминание, которое на первый взгляд не значит ничего, но именно оно наполняет мою душу ощущением изначальной причастности к тайне.

Мне пять лет. Где-то на заднем плане я слышу разговор мамы и бабушки. Бабушка активно подчеркивает, как она не одобряет Высоцкого, как осужает что «его похороны такой резонанс подняли», как с раздражением говорит что то вроде «и Пушкина закопали ночью и ничего, а этого почему не могли без шума». Да, я уже сказал, что родился среди плебеев и скота.

Но тайна в том, что когда я слышу это, волна брезгливого отвращения поднимается откуда то из глубины моего естества. Я не могу объяснить себе ни смысл её слов, ни причину этого отвращения, которое было бы понятно от подростка, уже сформировавшего ценности отличные от родительских, ни даже то почему из многих эпизодов детства этот врезался в память наиболее ярко и безжалостно. Но откуда ребенок пяти лет, знает кто такой Высоцкий, и что слова произносимые здесь есть выражения величайшего свинства и скотской тупости? Откуда это презрение наполнившее сознание ребенка, словно незваный гость в пустом доме, если правы те кто верят в «чистую доску»? Других мнений и других позиций в мире моего детства не было да и быть не могло.

Реинкарнация? Коллективное бессознательное? Посвящение? Знание своего будущего по формуле «рана есть причина ножа» и «Ноль равно двум»? Откуда знание, откуда чувство которому я не мог даже объяснить причины, но которое каленым железом врезало мне в память этот ничего из себя не представляющий эпизод.

И на смену презрения пришел ужас. Ужас, что самое страшное проклятие плюшевого Ада, что он не только вокруг но и внутри. Что этот плюшевый Ад и растет изнутри, унизительным родством переходящим в единство. И презрение которое было испытано, пройдет и сотрется а останется только плюшевое дитя плюшевого ада. Это и есть предельное отчаяние, очищенный ужас «ужасной матери», после узнанный у многих писателей и психологов, от фантаста Пирса Энтони до гениального мыслителя и исследователя психологии и мифологии Эриха Нойманна.

Сейчас, сидя на красивом холме, я пытаюсь проводить причинно следственные связи между событиями моего детства. Но тогда, тогда я не мог осознать и понять даже малой части этих причин. Сознание ребенка – не более чем прожектор, гуляющей по необъятной стене. Прожектор не может объять все, он даже не может выделить большую часть, он – лишь беспомощно скользит по серой стене окружающего, испуская мертвый электрический свет.

Чтобы увидеть все, чтобы подняться над собой нужно солнце. Нужны кольца змея, чьи объятия раздавят виноградину ложного Я, превратив её в вино причастия. А до этого еще далеко.

А пока… Вот прожектор начинает скользить по стене двигающейся по линии времени. Утром – всего лишь сын своих матерей, любящий и играющий в свои игрушки. Днем, в этом странном призрачном мире появляется Ирина, или если дело происходит зимой, только воспоминание о ней. Двор в котором я копаю свои бесчисленные ямки. Кирпичи которые я тру друг об друга, желая получить красную пудру. Неугомонная алхимия детства.

А потом ближе к вечеру, что-то происходит, и я начинаю ненавидеть свои игрушки. И взяв незаметно молоток, пытаюсь разбить их, ненавидя себя за то что я не могу не играть. Что буйный мир воображения приковывает меня к плюшевому аду, кисельных берегов. Удар, другой, третий, пара машинок разбиты, и бабушка спешит на помощь спасать мои драгоценные игрушки, от меня, тем более что если они будут разбиты, на следующее утро, я же, всего лишь сын своих матерей буду искать их и рыдать о потере. Детские церемонии, замкнутый круг из которого нет выхода. Конечно же заботливая бабушка знает свою роль очень хорошо, она забирает игрушки и обещает их выбросить, а лучше передать бедным детям, из детского дома, только это потом попозже. И приняв правила игры, не зная ничего иного я соглашаюсь, приняв правила нелепой игры.

И приходила ночь. И с этим приходом, появлялся совсем другой я, я мира фантазий и сказок, где правила Бал единственная и неповторимая Ирина, которую я спасал от различных чудовищ и бандитов. Фантазии затягивали меня в свой мир помимо воли, все попытки сопротивляться прекращались с первыми же образами. Каким-то интуитивным чутьем я понимал, что эти образы, эти фантазии были опасны для меня, они уводили меня все дальше от реальной жизни, и что самое страшное реальной Ирины в мир, не имеющий отношения к реальности. И только сейчас, прочитав полное собрание сочинений Карла Юнга и его учеников, только сейчас изучив оккультные законы и проведя ряд опаснейших работ, в измененном состоянии сознания, я понимаю, что эти фантазии были экзистенциально столь же реальны, как и так называемая реальность плюшевого ада. И даже более реальны, потому что в них, в этих нелепых детских фантазиях, за которые я презирал себя сам, противопоставляя себя всем диктаторам мира, я выстраивал свой маленький храм. Потому что именно в них, мое высшее Я, Сах, Лилит, готовили меня к выходу. И именно эти фантазии спасли меня от превращения в такого же зомби, какими были две мои матери и вся остальная родня.

А потом фантазии медленно переходили в сны. Некоторые из которых я смог запомнить, но большинство растворялись в дымке. Я помню только ощущение ветра в моем теле, и дыхание свободы, которую я любил, но еще больше ненавидел, за то что она была только сном. Ребенок глуп, и мне понадобилось пятнадцать лет исканий и борьбы, чтобы понять что в этом мире не бывает «только снов». Остается пожалеть тех кто не поймут этого никогда.

А потом, когда мне было 6 лет, бабушка заболела. И мой сон с капканом мама долго считала вещим, предсказавшим все что произошло. Но так ли это? Разве большинству детей не сниться хоть раз что их родители умирают, и разве то что все мы когда то умрем является доказательством, что эти сны вещие? Не знаю. И не хочу искать чудес там где все можно объяснить простым фрейдовским бессознательным желанием смерти, которое после эпизода с подлейшем разговором о смерти Высоцкого все чаще становилось сознательным. Сознание начинало рождаться, хотя должно было пройти много времени чтобы оно смогло увидеть себя в зеркало.

Мертвая зона (отрочество) (ату Повешенный)

Мертвая зона. Так я назвал свое отрочество, время приблизительно между семью и семнадцатью. Время тяжелое, порой мучительное, порой унизительное, но уже неизмеримо лучшее, чем плюшевый ад. Здесь есть свобода, и ветер уже гораздо ближе.

Плюшевый ад закончился, когда я пошел в школу. Правда я там оставался недолго – не больше года, после чего испугавшись что покусавший учительницу ученик может быть опасен был отправлен на индивидуальное обучение. Может быть, плюшевый ад закончился с первого побега в другой двор, или первого взгляда на электричку, от которого в сердце забилось неизвестное доселе тепло предвкушения. Или с болезни бабушки, после которой Им наконец то стало не до меня.

В мертвой зоне ты представлен самому себе. Эту свободу отвоевываешь себе по капле, разрушая заготовленные разметки флажков внутри. Мертвая зона – это реальность в которой нет смыслов и ориентиров. Вообще. А поскольку их нет, их надо придумать. Даже если они нелепы и бессмысленны. Например поджечь все открытые подвалы в округе или узнать названия всех улиц в городе. Мертвая зона – это зона полной изоляции, где других просто нет. Другие люди, будь то ровесники или взрослые непонятны, словно существа с другой планеты, а никаких способов наладить хоть какое общение нет. Потому что в мертвой зоне есть только мир воображения, который погружает глубоко в безумие. Читая о «мистическом соучастии», досознательном состоянии, в котором по мнению многих этнологов живут так называемые «примитивные народы», я узнаю свою мертвую зону. Потому что здесь нет никаких границ между реальностью внутри и реальностью снаружи. Здесь говоришь с камнями и листьями, приписывая всему что есть вокруг свои мысли и свои мечты.

Но мертвая зона, это уже не плюшевый ад. Здесь даже есть своя свобода, пусть и во многом ограниченная и неполная. Здесь даже иногда бывает Ветер. Знаки на пути, знаки ветра и Лилит, сны и книги. И об этом – чуть позже.

Школа. Наверно все таки стоит вести отсчет отсюда. Я помню этот парад первоклассников, первое сентября, и свою попытку понять – куда же я попал и что я тут делаю. И – поиск глазами Ирины – ВДРУГ, она здесь?

Глупо было надеяться, что ребенок который до этого общался с одной единственной девочкой в песочнице, попав в школу поплывет как рыба в воде. Я просто не понимал окружающей меня реальности и их требований. И через полтора года, за неадекватное поведение я был успешно отчислен из школы, и переведен на индивидуальное обучение. Слишком уж больно кусал учителей пытавшихся поставить в угол, а в ответ на запрет выйти из класса с удовольствием справлял свою нужду прямо перед всеми.

Много ли я помню о школе? Помню, свой острый отказ играть по правилам которые для всех казались самоочевидными. Переходы, пролеты, непонятные мне дети живущие иной жизнью, неприятные взрослые.

Была единственная девочка в классе с которой я сдружился, и эта дружба наполняла меня гордостью. Наверное это то что спасло мой рассудок в то время, девочка, с которой мы противопоставлялись всем, и все время не разлучались. Она была такой же как и я, и это давало мне силы. Потом, я долго пытался найти её. В 16 лет, когда моя мертвая зона подходила к концу, у меня это даже получилось, но это совсем другая история, которая далеко не так интересна.

А потом, потом Света была отчислена и меня перевели на домашнее обучение. И сознание обрушилось вниз, проваливаясь в мир фантазий, переплетающихся причудливым узором. В пространство без других.

Вначале, утром я уходил из дома, говоря что буду в соседних дворах и бесцельно гулял по городу бродя в мире своих фантазий, перенося камни с места на место. Вечером возвращался обратно, и играл в свои игрушки, украденные в ближайшем детском садике.

В мертвой зоне было очень много игрушек. Куклы, звери, машинки, большой игровой мир мой, был королевством со своими сложными законами и противоборствами. Интересно, что в этих играх, комната моей матери всегда был враждебным королевством которое пытается захватить мир цыпленка. В своем уходе в фантазии я дошел до состояния первобытного человека, точно названного Леви Брюллем «мистическим соучастием» анимизм, в котором каждый камень на земле наделяется своей душой и каждая травинка имеет человекоподобные мысли. Мысли которые я приписывал всему и вся. Мысли только об одном – о путешествии. И выбирая наугад камни и травинки я фантазировал что исполняю их мечту многих миллионов лет – мечту о перемене пространства, перенося их с места на место.

Расширение границ происходило не сразу. Сначала – ближайшие дворы. Казалось что свобода – она только в свободе ходить где угодно. Еще один шаг в неизвестный мир, еще одно движение за угол, еще один взгляд в подземелье подвалов. Дом который я не видел, улица которую я не знаю, двор который… Некоторое время, я боялся перейти через настоящую дорогу. Квадрат пяти дворов, волчий загон, с невидимыми флажками. Но Бабушка была уже при смерти, а матери было не до того чтобы пытаться как либо ограничить меня. Никакого влияния на меня не было.

И первый барьер, барьер нарушения границы был преодолен. Как одержимый метался по улицам и дворам, ища новые картинки которые могли бы хоть как то подстегнуть воображение. Хотя в то время наша семья была далеко не бедной и я имел хорошие игрушки, одной из моих странностей была странная привычка лазить по помойкам, принося оттуда самые худшие сломанные игрушки, которые мне были дороже и ценнее чем все что мне покупали.

Примерно к десяти годам, когда Бабушка уже была мертва, я изучил весь город, и говорил о том, что скоро поеду в Москву. Конечно взрослые не принимали мои слова всерьез, и это плохо скрываемый отказ принимать всерьез мои желания, становился еще одним вызовом. Мне казалось, что я если я все таки смогу это сделать, я смогу победить, нечто живущее во мне. Нечто от них.

И 23 Августа, в четыре утра, я неслышно выскользнул из дома, крадучись проходя по пустынным улицам, я шел на вокзал. Я хорошо знал правила игры этого мира, и потому беря билет в кассе я попросил пробить мне взрослый и детский, чтобы не вызывать подозрений. Ведь мне только что исполнилось 11 лет. Потом, четыре часа в дороге, ликующие разговоры сограждан о провале августовского переворота, за общей эйфорией никто не замечал маленького мальчика, гонимого навстречу новому опыту. В этот же день, прогулявшись по Москве несколько часов, я сел на электричку обратно и уехал домой.

Зачем я пишу об этом, и имеет ли этот в сущности банальнейший эпизод отношения к индивидуации, и дальнейшему становлению в мире магии? Что особенного произошло? Разве так уж редко ребенок в одиннадцать лет может убежать в другой город? Пустяк, ничего не значащий пустяк, всего-то прогулялся по красной площади, по метро, в большом, почти сказочном детском мире купил игрушки, бывшие чем то вроде трофеев.

Пришел, увидел, победил. Зачем пришел, кого победил? Четыре часа тряски в электричках, и в результате – острое, пронзающее насквозь наслаждение. В этом было что то от безумия. Но откуда взялось это наслаждение, можно ли рассматривать это по Фрейду, наслаждение дороги, как сексуальная сублимация? Право же господа фрейдисты, связать можно все со всем.

Но гораздо ближе к истине кажется мне мнение, что в своем первом опыте я открыл нуминозный архетип, архетип Дороги. Наслаждение – опыт нуминозного, результат прикосновение к одному из архетипов. Путь, странствие, одно из значений иероглифа Дао, и 7 аркан Колесничий. Дорога гениально воспетая Мартиэль и другими менестрелями.

С того самого момента, как я осознал себя, мать и бабушка, всеми силами пытались создать в моих глазах миф о своей всесильности. Ты все равно ничего не можешь изменить. И самое унизительное, самое отвратительное было в том, что это бессилие протекало еще и оттого что все было прежде всего во мне. Это я не разбил окно, это я не дошел до конца. Все под контролем. Я их. Плюшевый контроль ничем не легче железного. Все под контролем и «выброшенные игрушки» на следующий день вновь будут в игре, а подаренные значки принудительно возвращены обратно. Мир замкнутый на себе.

А здесь впервые система дала сбой. Конечно не впервые, первой была Ирина, но тогда они могли диктовать свои условия, показывая, что все бесполезно. А тут нет. Этот нелепый побег, был слишком невозможен, и играя в то, что «конечно же когда нибудь поедешь», никто не предполагал, что я поеду так скоро. И, проснувшись в десять утра, уже не было смысла звонить родственникам с просьбой перехватить меня с электричке, потому что я уже наслаждался прогулкой по красной площади.

Ветер вновь был со мной. Это чувство Ветра, из первого детского сна невозможно спутать ни с чем. Надо ли говорить, что я захотел повторить свой опыт? Раз за разом я разыгрывал одну и ту же схему, убегая в соседние города на деньги от сданных бутылок, с каждым разом все дальше и дальше. Вначале – ближайшие пять областных городов. Потом – дальше, за пятьсот, шестьсот, семьсот. Бешеный бег от музеев до детприемников, от вокзалов до больниц. На рассказ о путешествиях понадобилась бы целая приключенческая книга. Но нужно ли. Самое главное – понять и передать зачем это было нужно. Мне казалось, стоит убежать дальше, пробыть дольше, увидеть что-то… А куда, сколько и что – я не мог даже представить.

Правда книги и сны, знаки ветра, знаки пути, постепенно подводили к тому, что свобода пространства, это еще не вся свобода. Чтобы стать свободным, нужно ПОЗНАТЬ. «Кто познал мир – нашел труп, кто нашел труп – мир недостоин его».

Познание – удивительный глагол. Поскольку применим к самым различным модусам. В библии познать – эвфемизм сексуальности.

В одном из снов в 14 лет мне приснилось, что я умираю от рака. Моя мать любила пугать меня смертью от рака даже в самых пустяшных ситуациях, потому сон сам по себе не удивителен. Самое страшное в этом сне – невозможность покончить с собой. Выпрыгиваю с огромной высоты, мне страшно, я все-таки прыгаю, но тело отскакивает от асфальта как мячик, и я в ужасе даже не от мысли о смерти, но от невозможности уйти самому, уйти по воле, уйти как подобает аристократу. Уже в детстве я знал эту маленькую эзотерическую тайну – аристократ должен успеть покончить с собой, хотя бы за миг до смерти. Чтобы вырвать власть над собой у Иалдабаофа.

Этот сон принес второе знание смерти. И новый страх. Когда я понял, что могу умереть в любую минуту, я испугался мысли, что могу умереть девственником. Умереть – это судьба любого из нас. Страшно обидно, но неизбежно, никуда не денешься, и никто не денется. Но умереть девственником – предел ущербности. Тогда я был слишком далек от жизни, я был невольно отрезан от людей и не знал, по каким законам следует заводить отношения, соблазнять женщин. Не знал и не надеялся узнать. Адаптация, сублимация, социализация – это все потом, после работы с Дмитрием когда ветер ворвался уже не во сне и не на уровне смутных ощущений, но когда я впервые увидел его образ. А в четырнадцать, в пространстве мертвой зоны – законы человеческого мира были непостижимы, как квантовая механика для первоклассника.

Сексуальный опыт был получен в одном из поездов трех вокзалов, когда я собрав нужную сумму поехал на площадь трех вокзалов. Цель нашел далеко не сразу. Далеко не сразу добился я своей цели, ибо как отличить, как подойти? Долго я бродил вокруг да около, нарезая круги и привлекая содомитов, думающих, что проститутка – это я. Впрочем, содомский грех меня не интересовал ни в какой мере, и непонимание решалось очень быстро. Трижды я принимал подошедшего ко мне содомита за сутенера, и только потом выяснялось недоразумение. К счастью, содомиты боятся закона, вопреки популярному мнению, и когда, даже оказавшись наедине из-за «слов непонятых», слышали твердое «нет», никто не смел настаивать. На четвертый раз, после того, как я ходил по вокзалу, мотая пачкой денег, меня таки позвала проститутка. Очень скоро я добился своей цели. Помню, после первого оргазма – мысль: «Ну вот, слава Богу, теперь можно и умереть, теперь не стыдно».

Наконец-то. Первая мысль – теперь можно и умирать – не стыдно. Хорошая, хотя изрядно ленивая ебля в вагоне на отшибе. По немыслимой иронии богов первую проститутку звали так же, как ту, которая будила меня в детстве. Боги явно имеют чувство юмора, и шутят изыскано.

А потом стало скучно. И просто стало ясно, что со дна больше брать нечего, что все долги отданы и очень скоро должна начаться другая фаза. Триппер, подаренный на прощание одной особой, казался чуть ли не знаком отличия, символ испорченности перед лицом двухмерной прозрачности, удушливой праведности, чтобы отделиться от которой – хорош даже трипер, который, впрочем, был очень быстро и старательно вылечен.

И Юнг и Кроули говорили о том, что надобно отдаться всем самым ужасным, самым темным страстям и тем самым их преодолеть. Для поверхностного наблюдателя, который не разу ни знал настоящей тьмы, это кажется не более чем самооправданием, дескать, подогнать под свою испорченность красивую философскую базу. Но для меня, еще в 15 задолго до ознакомления с «Новой этикой» Нойманна и законом «Делай, что изволишь», этот принцип стал ясен. За полгода чистого разгула я испробовал все, что можно, доходя в своем декадансе до невероятных проявлений, от одного описания которых у большинства читателей возникнет судорога ужаса. И, отгорев в этих страстях, я прошел сквозь них, исчерпав их. Мир порока более не несет для меня ни притягательной тайны, которой боятся праведники, ни ужаса отвращения. Там все известно, там все ясно, там все познано. Это уже неинтересно.

Потому что по настоящему интересно – самопознание. Потому что по настоящему интересно – мир духа, мир символа, мир эйдоса, но не та ужасающая пародия смешанная с назиданием.

Воспоминания сплошной картиной идет перед моими глазами, а я все больше мучим сомнениями. Нужно ли записывать это, может ли оно быть интересным для того кто ищет в этой книги понимания как именно я стал Магом, как именно произошло то чудо которое называется пробуждение кундалини, сделавшее меня готовым встать на путь инициаций. А детство, отрочество… Хочется его проскочить как можно скорее, чтобы не тратить время, и перейти к описанию серьезных, взрослых событий. Предварительная мистерия Кундалини и Инициация. А в этих, уже почти забытых воспоминаниях, смущает не непристойность, а банальность, всего что может быть описано – детские влюбленности, детские конфликты, детский бунт, детский триппер, казавшийся признаком взрослости. Разве то что я описываю, это не то же самое что было у каждого из моих читателей, и разве в моих рассказах каждый второй не узнает себя, недоуменно пожав плечами – «ну и что такого собственно говоря»?

Но именно поэтому нельзя упускать ничего. Ведь только поняв как из личного прорастает глубинное, из детского бунта, метафизическая дерзость познания Яблок Змея, можно самому войти в эту тропу. Только здесь и только отсюда растут те корни которые дали питание моему древу познания. Бунт, неутолимая жажда познавать и превосходить, прорываясь за флажки запретов. Четыре закона мага – знать, сметь, желать и молчать. А источник – там, в обыденном, в банальном, не будь которого не было бы дивной розы искусства расцветшей у меня на груди, семиконечной звездой¹ (речи идет о татуировке Звезды Бабалон, символ преданности Шакти) Корни в земле, корни в свинце, и о них нельзя молчать. Этим упущением грешат слишком многие. И в итоге все великое делание висит в воздухе, словно воздушный замок. Тогда как лотосы всегда растут в земле.

Продираясь сквозь воспоминания, я пытаюсь понять, что же черт возьми меня спасло? Предопределенность? Но что такое предопределенность, как не общие слова. Как бы проследить процесс, причины, найти слово, которое бы могло определить это странное рвение, которое заставляла меня все сильнее пробивать скорлупу яйца в которую я был закрыт в силу своего рождения. Что было тем качеством, которое вырвало меня из плюшевого ада, сначала в мечтах а потом и в реальности? Этот ответ – в строках апокрифического евангелия «о человек, если ведаешь ты что творишь, то благословен ты, но проклят и нарушитель закона ты если не ведаешь что творишь», и взрывается в простой и в то же время сложнейшей формуле нового эона – «Твори свою Волю – таков закон». Я желал осознавать. Даже делая зло, даже сдаваясь я говорил себе – «Я проиграл», отказываясь от любого самоутешения, дабы не тратить силы и сохранить святую ненависть. Более всего я боялся утешится, больше всего – принять их представления обо мне за себя.

В мертвой зоне было еще кое-что. Раз за разом, возвращался я в двор своего детства, откуда мы уехали когда мне было восемь. Переход из плюшевого ада в мертвую зону. Неужели, там в прошлом что то вызывало ностальгию? Только одно. Ирина.

Как будто бы оставалось там что-то что я не успел взять, что не забрал в новую, жизнь. Конечно дерево, которое в детстве казалось огромным, теперь было небольшим кустарником, а другое дерево я и вовсе с трудом смог разглядеть, песочницы больше не существовала, ямы тоже, деревянный дом был разрушен, словом изменения уже коснулись мира который был разбитой скорлупой из которого понемногу выбиралось мое сознания. Ирина. Я пытался найти с ней контакт, но это было бесполезно. Мы жили в разных мирах – я в мертвой зоне, она на земле.

А еще, очень рано я стал зарабатывать деньги. Еще в десять лет я изыскивал простые средства позволяющие извлечь для себя несколько лишних рублей – сбор макулатуры (обманывая людей говоря что собираем от школы), бутылок, банок. Были и откровенно криминальные методы, например регулярные похищения детских санок на металлолом от подъездов, поликлиник, улиц. Деньги буквально гипнотизировали меня, и уже в 12 лет, я перешел от этих малоприбыльных действий к самому эффективному на тот момент методу – торговле. Перепродавал газеты из киоска, потом стал покупать эти газеты оптом в редакции. И опять расширение границ – сначала пригородные поезда в своем городе, потом путешествия. Уже в 13 лет мои отъезды стали чем то настолько привычным, что даже мать смирилась с каждодневным отъездом за двести километров и не пыталась повлиять на меня.

Кстати по тем временам (а на дворе стояла первая половина девяностых) деньги которые я получал таким образом были далеко не такими маленькими как можно было подумать, настолько что оглядываясь назад непроизвольно скрипят зубы от осознания упущенных возможностей. Но тогда я не мог копить, я тратил деньги сразу и на месте, на дорогие и недоступные большинству людей заморские сладости и напитки, на никому не нужные сувениры которые терялись на следующий день. Казалось у меня внутри находится черная дыра, которую я не мог наполнить не смотря на то, что зарабатывал, как не странно зачастую больше взрослых.

Это была совершенно особое доведенное до предела ощущение жизни только здесь и сейчас. В прошлом – плюшевый ад, уже тогда я ненавидел свое прошлое и не мог простить матери и бабушке Ирины. В будущем – тотальная неопределенность, неизбежность смерти, банкротства, краха поезда на всех парах летящего к последнему взорванному Мосту. Потому – есть только скольжение от секунды к секунде, не то чтобы годы или десятилетия, даже месяцы, недели, казались нереально большим сроком. Был только один единственный импульс – Воля к жизни.

Возможно эта подростковая одержимость деньгами была своего рода компенсацией полной оторванности от реальности во всех остальных вопросах. Я не имел друзей, знакомых, лет до 16 общаясь только с двумя старухами двора моего детства. Волею судьбы я просто был изъят из мира людей в свою мертвую зону.

Вначале, после плюшевого ада, мертвая зона казалась мне землей обетованной, а внутренний сумрак – родным домом. Но по мере того как летели месяцы и годы, я начал ненавидеть свою мертвую зону, почти так же как ненавидел плюшевый ад. Мир фантазий и одинокой игры, казался мне ядом, которым была отравлена моя душа. Я сам стал выбрасывать свои игрушки, прижигать себе кожу за то что уходил в фантазии и мечтания.

Мне удалось закрыть дверь в сумрак и поставить жесткую границу между Я и тем что в юнгианской психологии называется бессознательным. Самонаказание в виде прижигания кожи спичками за уход в фантазии, начали делать свое дело, и сознание стало менять свои ориентиры. Забавно – выходит я самостоятельно открыл нечто похожее на практику Егорума (1) (Либер Егорум – набор инструкций для Мага цель которых воспитать Волю. Одним из таких советов является наказывать себя за ошибки порезом бритвы) которую направил на то чтобы заново пересоздать себя, когда прижигал себя спичками за любой уход в фантазии.

И как и в прошлой главе, не могу я удержаться от небольшого психологического экскурса. Так сказать взгляд на себя с точки зрения любимой науки. Почему я оказался в Мертвой зоне и почему смог найти выход в виде жестких самонаказаний.

Все рассказанное кажется подвешенным в воздухе и непонятным, наверное нужно объснить, нужно дать прямую отсылку на психологию, которая поможет читателю понять что же на самом деле происходило со мной.

Согласно Юнгу основа любого движения души, любого желания и стремления — психическая энергия. И эта психическая энергия, стремиться быть в определенном векторе, целью которого является созидание индивидуальности. Этот вектор мы можем видеть в древних мифах и сказках, в образе пути Героя, который уходит из дома, нарушает священный запрет, долго странствует, после чего встречается с неким чудовищем и побеждает его обретая сокровище. В наше время практически каждому известно что сказки представляют первичную матрицу психики, а путь героя – символическое отображение пути сотворения себя.

И все наше внутреннее движение, весь поток либидо – то есть психической энергии, устремлено к тому чтобы реализовать этот путь Героя.

Для абсолютного большинства вполне достаточно опосредованного восприятия этого пути – через проекцию культурных героев и религиозных верований. Это – пребывание в вечной потенциальности индивидуального, невозможность шагнуть в воды глубин. Однако во все времена были те кто проходили этот путь Сами. Некоторые добровольно, а некоторые по принуждению свыше. «О жесткой Охотник захвативший Меня», пишет Ницше свой «Плач Ариадны», и только полное ничтожество видит в этом всего лишь латентную гомосексуальность.

Но что происходит если весь поток либидо, встречает затор? Когда нет возможности реализовать не то что высшую, но и человеческую программу? Согласно архитепическому закону, в первой половине жизни основные силы должны быть брошены на экстраверсию, то есть реализацию себя в мире. Но что если изначальное сопротивление среды оказывается сильнее? Это как если бы на пути реки была поставлена дамба и река превращается в болото. В такой ситуации энергия начинает разворачиваться и преждевременно (поскольку своевременная Некея происходит где то от тридцати до сорока пяти лет, когда на смену биологической задачи приходит задача культурная) идти в глубины бессознательного.

Это и есть мертвая зона. Мистическое соучастие в неразделенности индивидуального. Как я узнал потом, изучая и наблюдая, слишком многие проживают в мертвой зоне всю жизнь. Жизнь по инерции.

В самом по себе погружении в мир бессознательного нет ничего плохого – напротив – открытие внутренней бездны одно из условий индивидуации. Но все должно быть в свое время. И до тех пор пока сознание не окунется в жизнь, до тех пор пока не отведает восторг побед и горечь поражений, здесь в материальном мире, уход в бессознательного означает крах. И горе тому, кто откроет для себя эзотерику и оккультизм до того как попробует вкус полноценной жизни. Потому и Регарди, великий маг и посвященный, рекомендовал обращаться к магии и оккультизму только людям уже отдавшим долг Малкут, а желательно еще и прошедшим свой психоанализ, потому и Юнг говорил о задачах первой половины жизни как задачах активного движения в мир, а Дион Форчун предупреждала что те кто не стоят твердо на ногах, в своем так называемом духовном росте идут не в Кетер а в Клиппот Кетер.

Но тот кто сможет вырваться из мертвой зоны, имеет гораздо больше сил души, потому получает шанс реализовать высшую программу. Рубедо. Мистерия. Но только при условии соблюдения баланса.

И мне повезло, что первым что я узнал была именно психология. Все должно иметь свою последовательность, вначале психология сознания, потом психология бессознательного, и только потом, когда индивидуальность будет иметь свою силу, можно позволить себе открыть тайную дверь мистерии.

Выходил я из мертвой зоны постепенно. Даже в играх и фантазиях, неосознанно, красной нитью проходила одна тема – стремление отделиться от мира матери. В этих играх я выстраивал целые миры, сражающиеся друг с другом, но забавная тонкость – центром «злых героев», в моем воображении была комната моей матери, куда я проникал всякий раз с своими героями.

Как я уже писал, несколько лет я искал психолога. Зачем? Тому было две причины. Первой причиной был прочитанный Берн и Фрейд, память о пантере и убежденность что материнский сценарий, обрекает меня на роль неудачника.

Второй причиной был тяжелый невроз, название которого я узнал у все того же Берна. Невроз навязчивых состояний. В психотерапии это называется «невроз навязчивых состояний». Вдруг ниоткуда появляются «навязчивые мысли», смысл которых сводится к оскорблению и обесцениванию всего, что казалось важным и значимым. Или вдруг появлялась мысль, сделать, что-то бессмысленное и вредное. Эти мыли казались «приходящими из за угла», они не казались «своими» и были тем мучительнее и досаднее. После – мучительный скрежет в голове. Заноза.

Психолог должен был стать тем кто вытащит занозу. Того кто сможет дать реальные ответы, которые будут исцелением. Это была особая проекция фигуры спасителя, и то как я ждал появления аналитика в моей жизни было сравнимо с ожиданием второго пришествия.

Найти психолога было не так то просто. В начале несколько психологов дававших свои объявления отказывались со мной работать, ссылаясь на «недостаток квалификации». Но в своих поисках я был достаточно упорен.

И первый серьезный психолог был найден. Дмитрия я переодически посещал около пары лет, пока в этом не отпала необходимость. Талантливый психолог НЛПер, он успешно ликвидировал некоторые простейшие комплексы, вроде страха темноты, но «физик» до мозга костей, он был слишком «человеком разума», чтобы понять когда действительно мог бы начаться процесс трансформации и стать «Акушером Самости», просто стоя рядом и создавая условия для проявления мистерии.

Однако работа с ним приносила свои плоды. Возможно именно благодаря нашим сеансам, я смог наконец адаптироваться в мире.

Я не помню большинство наших сеансов. Как правило это были различные НЛПерские техники «разговора от двух субличностей», различные тесты и ассоциативное исследование. Помню, что когда Дмитрий попросил нарисовать «несуществующее животное» я нарисовал три головы на одном туловище – кошку, цыпленка и дракона, назвав это существо Дредидом. Три головы в этом тесте – очевидный внутренний конфликт, о котором впрочем я прекрасно знал.

Но самым главным было одно из самых последних занятий. Эта практика называлась «лестница». Суть практики была в том, что на полу выкладывалось пять ступеней, которые следовало поочередно пройти. На первой ступени нужно было самым подробным образом отследить ощущения тела, на второй – мысли, на третьей – убеждения и ценности, на четвертой – кем я себя считаю. Время от времени я ловил себя на раздражении: «Черт возьми, что я здесь делаю? Ни тебе анализа снов, ни тебе погружения в воспоминания Что это вообще такое?». Однако и прерывать работу не хотелось – в конце концов «копаниями» я был уже сыт с Константином, а здесь было что то реально новое, что вполне возможно сможет помочь.

Наконец, я дохожу до пятой ступени – и собирался шагнуть на неё, не понимая что от меня вообще тут требуется. Пятая ступень называлась сущность. Сущность – это что?

Легкое чувство ошарашенности, и к чему это все, и что это такое. А ведущий улыбается – спокоен совсем – говорит: «Подожди немного, расслабься, все нормально». И через несколько минут я почувствовал внутри себя нечто вроде свежего ветерка, который стал усиливаться. «Представь как это было бы если бы ты это видел», — сказал психолог, и, не успел я сказать привычное «у меня ничего не получится» перед моими глазами появился четкий образ – я увидел мужчину с длинными седыми волосами, держащегося за вершину скалы. Его белые, как снег, волосы развиваются по ветру, и кажется, что он сам и есть этот ветер, свободный дышать там, где хочет. Он стоит на скале и его страсть – это неистовая страсть опьянения ветром, небом, вершиной, словом, знанием и Волей, словом то, что Ницше называл «дионисийским экстазом».

Это видение действительно поразило меня, но странное дело – тогда, в состоянии еще фрагментированного сознания я не придал ему значения, и восторг который спустился на меня на несколько дней, ушел и долгое время не вспоминался. Только через много лет понял как много поменялось во мне после первого «опыта ветра». Только сейчас, собирая мозаику памяти, и заполняя лакуны, понимаю я, как много значил этот эпизод, в котором я впервые соприкоснулся с нуминозным. С Иным. С Ветром.

Ему бы уцепиться за этот опыт, заставить меня нарисовать, протанцевать, вылепить этот ветер, подключится к нему, по формуле «Алхимического бассейна» записать его во все свои записи и повесить на самое видное место и как знать может быть процесс трансформации был бы запущен на несколько лет раньше. Но прошлое не знает сослагательного, и видимо, инкубационный период должен был продолжаться.

Но опыт ветра и без того, стал выходом из мертвой зоны. Конечно жизнь изменилась не сразу, ибо не так то просто после долгих лет изоляции, адаптироваться среди людей. Но изоляция окончилась – ярко выраженный экстраверт, я наконец то вернулся в своё природное состояние. Новые друзья, новые компании, женщины. Мир жил по неизвестным мне правилам, которые я с интересом открывал, попытно забывая о другой реальности – реальности символа.