Против Постъюнгианства
По настоящему меня понимают только поэты
(Карл Юнг)
Толчком к написанию этой работы для меня послужило прочтение двух выпусков издававшегося в начале нулевых годов Юнгианского альманаха «Новая Весна». Радость от сознания того, что после долгих лет поиска я наконец то получил в свою библиотеку уникальные раритеты была омрачена осознанием того, в каком состоянии находится современная постъюнгианская мысль на западе и как далеко ушло постъюнгианство от исконного посыла который был вложен самим Юнгом.
Более всего меня поразило, что самым интересным и близким пусть не по букве но по духу к исходной традиции юнгианства были исследования до этого весьма нелюбимого мной за искажение учения Джеймса Хиллмана. Но на представшем общем фоне Хиллман казался великолепным и ярким мыслителем заслуживающим самого серьезного рассмотрения.
В качестве иллюстрации актуального состояния рассмотрим два примера – статья Эндрю Самуэлса «Выживут ли постъюнгианцы» и статью Джан Винер «Что думают психоаналитики о аналитической психологии». Уже из этих двух работ можно сделать вполне конкретные выводы о том коллективном комплексе неполноценности которые испытывают современныепостъюнгианцы готовые всячески подстраивать Юнга и его учение под все более гнилостный дух современного мiра.
Чтобы не быть голословным я приведу несколько примеров из упомянутых статей. В статье Самуэлса все начинается с противопоставления постъюнгианцев и юнгианцев. Уже во втором абзаце Самуэлс говорит о «двусмысленности и напряжении в отношении между постъюнгианством и юнгианством», при чем сам автор явно причисляет себя к первым.
Обращает внимание то с какой яростью Самуэлс обрушивается на остатки «юнгианского фундаментализма», который – о ужас (!) смеет отрицать святая святых современного западного общества – «пытается отрицать коммерческий и финансовый аспект» и (вообще кошмар!) говорит о пророческих и даже «продиктованных свыше» откровениях Юнга. Очевидно для современного «постъюнгианца» свыше прийти уже не может вообще ничего и сама мысль о такой возможности кажется им по меньшей мере кощунственной.
Самуэлс также обвиняет «юнгианский фундаментализм» в сознательном зауживании кругозора и как ужасающий пример и отрицание «всего иного» Самуэлс приводит пример когда юнгианец которого Самуэлс относит к «фундаменталистам» оказался не в курсе случая Доры описанного Фрейдом, как будто бы для Юнгианца обязательно изучить полное собрание сочинений Фрейда.
В ответ на упрек Самуэлса в сужении кругозора мы, как представители самой крайней из возможных ветвей «юнгианского фундаментализма» в праве поставить вопрос о том, что именно должно быть частью кругозора подлинного юнгианца? Был ли бы он также шокирован если бы его уважаемый собеседник проявил невежество в отношении трудов Шопенгауэра и Ницше, гностической библиотеки Наг Хаммади или «Пастыря Гермы»? Современность отличается от эпохи Юнга прежде всего тем, что требует от нас во много раз большей информационной разборчивостью – и я убежден что потратить время на изучение «Старшей Эдды» или «Одиссеи» куда более полезно и расширяющее кругозор нежели за спекуляциями Фрейда. Более того – если мы исходим из того, что каждый юнгианец просто обязан знать случай Доры, значит ли это что каждый фрейдист обязан знать (с самое главное – что знает ли) случай Анны, описанный Юнгом в «конфликтах детской души»? Даже если ответ на этот вопрос будет положительный, совершенно очевидно что на практике это не так – по меткому признанию Джун, «фрейдисты не думают о юнгианцах почти ничего» и самым достойным было бы ответить примерно тем же.
После Самуэлс заявляет что необходимо сделать юнгианскую практику «достаточно хорошей» (сама формулировка – гиперссылка на одного из фрейдистких аналитиков Виннекота который ввел понятие «достаточно хорошая мать») и всячески пытается адаптировать юнгианство к современным политкорректным течениям и фактически встает в покаянную позицию по поводу некоторых позиций Юнга, как то элитизм (да, Юнг писал что «природа аристократична» и в этом смысле был последовательным гностиком а эгалитаризм шел бы к черту), сексизм (который видимо выводился всего лишь из того, что Анимус в работах Юнга менее исследован чем Анима – Юнг предпочел оставить тему Анимуса своим ученицам) и антисемитизм (при том что лучшим учеником Юнга был еврей Эрих Нойманн).
Джан Винер и вовсе берет на себя функцию «аналитика Юнга» утверждая что Юнг «с презрением отвернулся от учрежденных с определенной формой организаций отдав предпочтение более свободно устроенным психологическим клубам» потому что якобы был «обижен» на Фрейда и его организацию. Впрочем, что говорить о человеке который с самого начала говорит о том что «Фрейдисты о юнгианцах не думают ничего а юнгианцы о фрейдистах – много». К счастью в русскоязычном пространстве это не так.
Дополнительную ясность к ситуации в которой находится западное постъюнгианство проливает книга Кирша «Юнгианцы» в которой детально описывается история юнгианского движения по всему мiру. В процессе чтения книги больше всего поражает та наглость с какой наследники обращаются с наследием отца-основателя. Юнг был противником «учреждений с жесткой формой организации» так мы создадим такую форму которая будет не мягче фрейдисткой, Юнг написал автобиографию с «некорректными» с точки зрения наследников описаниями своих отношений с Тони Вульф и Сабиной Шпильрейн – так эти главы попросту будут изъяты из книги по настоянию родни. Более того, – прочитав Кирша, я с ужасом понял, что больше не могу осуждать Хиллмана за искажения учения Юнга.Как оказалось он был осужден и изгнан из юнгианского сообщества за то, что повторил жизненный опыт Юнга и имел отношенияс ученицей!
В этой связи для нас очень важно интервью Эдварда Эдингера, данное им незадолго до смерти. В нем он достаточно четко обозначает ту пропасть, в которую падает так называемое «постъюнгианство», которое на самом деле является не более чем «преюнгианством», которое просто не в силах осмыслить Юнга. Если фрейдисту Виннекоту хватило достоинства честно признать, что «я просто не понимаю Юнга», то другие представители «школы развития»,— размывающие границы традиции, – делают вид что понимают, что гораздо хуже.
Мне совершенно очевидно, что со смертью Эдварда Эдингера и Марии Луизы Фон Франц западное постъюнгианство утратило свой исходный посыл променяв дух на функциональность, идею на материю, суверенность на рабство. Его лозунг — «лучше быть нужным чем свободным» и ради этой нужности западному буржуа оно готово пожертвовать всем, даже самим Юнгом, сбросив его с парохода современности как антисемита, сексиста и элитиста. «Давайте оплачем Юнга» говорит Самуэлс, но за этой политкорректной как весь гнилой запад формулой звучит другой смысл – «давайте похороним Юнга». И еще прибъем крышку гвоздями – чтобы точно не выбрался.
Подводя итог, скажем что современные постъюнгианцы на западе есть те самые моргающие «Последние люди» о которых писал Заратустра у Ницше. Падение достигло дна, но дна не видно.
Поэтому я утверждаю, что обнародование Красной Книги, следует рассматривать как последнюю попытку уже не от людей – люди здесь руководствовались скорей коммерческими интересами, но от духа самой традиции использующего людскую алчность, вернуть мiру Юнга.
И если бы на публикацию этого текста последовал возмущенный гвалт недоношенных христиан и гуманистов с трясущимися ручонками – мы могли бы сказать что еще не все потеряно. Однако все оказалось гораздо хуже – Красная книга оказалась попросту непонятой и уже сейчас успешно встраивается в систему моргающегопостъюнгианства запада.
Итак мы наблюдаем угрожающую профанацию и выхолащивание юнгианской традиции которая принимает поистине устрашающие масштабы. Но прежде чем исследовать этот механизм более подробно, нам следует достаточно четко понять сущностьпротивостояния сакрального и профанного а также акцентировать сакральные аспекты юнгианства.
Одиссей и Нуминозное
В середине века, французский колледж социологии во главе с Жоржем выдвинул идею сакрального как основополагающий принцип для исследования человека и социума. Очень важно понять, что «сакральное» в понимании Батая очень далеко от религиозного и уж тем более христианского религиозного, которое Батай (как впрочем и Мирча Элиаде и Карл Юнг) рассматривает как частный случай искаженного понимания сакрального. Сакральное по Батаю – это то самое «священное минус мораль» в котором противоположные в профаном локусе идеи и установки оказываются едиными. Совершенно очевидно, что подобное понимание сакрального имеет прямое соответствие с концептом нуминозного впервые высказанную протестантским теологом Рудольфом Отто и активно используемую в юнгианской психологии.
Я рискну позволить себе некоторую вольность и поставить знак равенства между сакральным в понятии Батая и нуминозным в понятии Юнга и Элиаде. И там и тут, мы имеем дело с энергией связанной с «мистическим трепетом»,и там и тут акцентируется амбивалентный аспект и отрицается какая либо двойственность, наконец и то и другое может рассматриваться как непосредственное действие архетипа. Более того, я берусь утверждать, что Юнгианство и Сакральная социология прекрасно дополняют друг друга. По аналогии с «сакральной социологией» Батая мы могли бы назвать юнгианство «сакральной психологией» или – чтобы более четко обозначить противопоставление «моргающему постъюнгианству» — суверенное юнгианство.
Итак, сакральное или нуминозное – это то что вынесено за пределы человеческого. Вынесено вниз или вверх не имеет значения в принципе – все крайние полюса вне зависимости от заряженности (от благоговения до отвращения) являются сакральными. Можно сказать что принцип нуминозного – является частным случаем эпифании сакрального в психическом пространстве. Для современного человека идея амбивалентности сакрального может показаться спорным, однако доказательством здесь является двойное использование слова Saker, в Римской империи. Оно одинаково относилась как к жреческой элите так и к изгоям которым был запретен сам вход в священный город. Позднее, для удобства Батай вводит понятия «правого» и «левого» Сакрального, однако из самой структуры его идей, очевидно что это не более чем удобная схема – в реальности «полюса отношения» могут меняться и даже присутствовать одновременно, что регулярно подчеркивает сам Батай.
Принцип амбивалентного сакрального и соединения противоположностей, впечатан даже в наш повседневный язык, настолько насколько мы даже не замечаем. Мало кто задумывается почему детская шалость и неизлечимая болезнь одинаково называется «проказой», человек в состоянии восхищения произносит название другой болезни – «чума» а большинство возгласов в миг торжества обращаются к символике смерти.
Священное и оскверненное, пик жизни и бездна смерти оказываются парадоксальным образом сплетены в чистом сакральном, но условием для переживания сакрального является «выход из себя». Этот выход возможен вовнутрь (Самость, архетипы) или вовне (коллективный ритуал, в особенности жертвоприношение или производные от жертвоприношения символические ритуалы мессы) и на первом делает акцент сакральная психология Юнга, а на втором сакральная социология Батая.
Итак, все чрезмерное, пугающее, восхищающее, все что заставляет сознание «выйти из себя», испытать экстаз – относится к сакральному, вне зависимости от оценки которым его наделяет осознающее эго. Религия – не сакральна сама по себе, скорей задачей религиозного института является обеспечить приемлемую связь индивида с «правым сакральным». С другой стороны, поскольку амбивалентность естественно включена в сакральное религия должна иметь дело и с «левым сакральным», встраивая его в общую картину целостного космоса. Например, карнавал и шутовские мессы с одной стороны и суровое величие пасхальной мессы с другой составляли сакральное поле средневекового человека. Интересно что Рене Генон – личность во всех отношениях неоднозначная, очень точно определяет начало конца традиции сакрального – это запрет «ослиных, шутовских месс» произошедший в конце средневековья. По его мнению религия с этого момента «теряла контроль» над инстинктивной, хтонической частью универсума так что эта энергия стала с этого момента неподконтрольной.
Назидающий и морализирующий бог, утративший свою амбивалентность, становится богом посредственностей. Такой бог нежизнеспособен, логическим доказательством чего является триумфальное шествие материализма и торжественное провозглашение Ницше о смерти бога.На самом деле, смерть бога – лишь половина проблемы которую более правильно обозначить как «утрату сакрального вообще». Жорж Батай справедливо указывает что в современном обществе сакральное стремиться к нулю, а в настоящее время дистанция между нулем сократилось в несколько раз.
С утратой сакрального человек теряет свою суверенность и оказывается не более чем функциональной единицей находящейся в рабстве у пользы и здравого смысла. Этот процесс Жорж Батай связывал с капиталистической этикой пользы и целесообразности, которая на смену герою вывела посредственность. Человек пользы – это всецело механический человек, неважно какими механизмами – сексуальными (фрейдизм) или экономическими (марксизм) исчислен его алгоритм.
Другими словами, утрата сакрального измерения означаетутрату суверенности которая может быть обретена только через прямое взаимодействие с чистым сакральным. Хорошей метафорой такого взаимодействия является миф об Одиссее – в то время как его спутники (рабская ментальность) были обязаны проплыть мимо острова сирен (зов сакрального) замазав уши воском, Одиссею было позволено услышать их песню (оказаться в непосредственном взаимодействии) предварительно связав себя веревками (символ Волевой установки Господина, суверенность являющаяся одновременно ограничением пресекающим полную утрату себя в сакральном). Миф об Одиссее здесь является ключем позволяющим нам установить правильное отношение к сакральному.
Герман Гессе – интуитивно чувствовал глубокое родство между «правой» и «левой» сакральностью утверждая в своем трактате о степном волке что «святой скорей поймет преступника а преступник святого, нежели любой из них – буржуа в его посредственности».
Таким образом, с точки зрения сакральной социологии мы можем выделить два полюса культуры или точнее два противостоящих друг другу образа бытия – суверенный полюс связанный с интенсификацией переживаний сакрального и рабский – в котором от сакрального следует по возможности защититься. С одной стороны – интенсивность с другой – размеренность; с одной – причинность и закон с другой иррациональное иное стоящее над законом; с одной четкие границы, с другой лиминальность; с одной стороны цель, с другой результат; с одной – фиксированная система норм и запретов с другой – трансгрессия и превосхождение; с одной – равенство с другой – элитарность; с одной – нормированность с другой – пир избыточного. Потлач, оригазм, трансгрессия, магия, мистицизм и мистический ужас относятся к сакрально ориентированному бытию а прагматика, мораль, закон, религия и вероучение – к противоположному, профанно-правому вектору.
Суверенное юнгианство
Итак, проведение параллели между идеями французских социлогов существенно помогло определить нам ключевую проблему постъюнгианства – утрату сакральной амбивалентности в угоду структуре и порядку. Следовательно задачей Суверенного Юнгианства является напротив возвращение этой амбивалентности. Вопреки моргающим постьюнгианцам, вопреки усилиям семьи Юнга, стремящейся вымарать все не вмещающиеся в утлую буржуазную мораль эпизоды, вопреки самому духу мiра, мы должны возродить суверенное и сакральное и антихристианское понимание наследия Карла Юнга. Мы хорошо понимаем, что в случае успеха нашей миссии и так небольшое количество тех кто идентифицирует себя как юнгианец может уменьшится втрое, однако мы убеждены что это необходимая жертва во имя истины сакральной суверенности.
Сравнивая значение действий Юнга и Римского Императора Флавия Юлиана, Ричард Нолт главный ненавистник Юнга помимо своей воли делает ему самый лучший из возможных комплементов, к которому мы охотно присоединяемся – он говорит, что «там где проиграл Юлиан победил Юнг». Только задумайтесь сколько велика эта победа если проигравший владел половиной мiра, а победивший был всего лишь ученым из бедной семьи протестантского пастора.
Даже по материалам сокращенной семьей автобиографии Юнга становится очевиден его вектор. Например, самое первое видение Юнга – это рефлекторное движение великой души к амбивалентному сакральному. Юнг видит подземный Фаллос-Людоед – который смотрит на него в подземном храме с алтаря. Здесь – начало компенсации одностороннего христианство, начало поиска целостности, начало пути к «Богу за пределами бога». «Бог, Божий мiр был для меня чем угодно – только не назиданием» пишет Юнг. Этот Бог под именем Абраксас предстает перед нами во всем своем величии во второй главе «Семи наставлений мертвым», оказываясь богом всех возможных парадоксов. «Семь наставлений мертвым» следует воспринимать не как «всего лишь фантазию» а как живое откровение живого бога и живого человека – только так мы можем вернуть подлинную основу.
Следующее видение описанное Юнгом еще более говорит само за себя. Последние постъюнгианцы никогда не поймут истинный смысл подросткового видения Юнга, в котором он увидел Бога который проламывает крышу собора куском кала. В лучшем случае это видение трактуется в персоналистком ключе как отражение сложных отношений Юнга и его отца, ав худшем вовсе не замечают. В самом лучшем случае, могут отметить конфликт Юнга с христианской религией и очевидный факт – Самость с самого начала уводит Юнга прочь от какой либо институизированой религиозности в пользу «религии благодати» или внутреннего гнозиса.
Однако даже эта интерпретация неполна, если рассмотреть происходящее в видении более широко. На самом деле, речь идет не только о христианской церкви, которая является лишь частным случаем наивной попытки загнать сакральное в рамки догматического учения. Именно в этом видении а не в «обиде на Фрейда» следовало бы искать объяснение предпочтению Юнга более «свободных психологических клубов» фиксированной организации обучения о чем с некоторой обидой пишут постъюнгианцы.
Юнгианство – это не «одна из психологических школ», а целостное мировоззрение опережающее время на несколько веков. В одном из последних писем приводимых Эдингером Юнг говорит о Храме который строят люди нового времени и эти люди одновременно появляются в различных странах и континентах. Храм нового мiировоззрения должен быть построен лет через пятьсот. Юнг писал что его наследие будет на долгое время забыто, из за несоответствия духу времени и только потом возродиться. Мы видим исполнение этого пророчества – хотя формально на западе Юнга помнят и «его наследие занимает все более уважаемое место» разница между исходным учением и тем что сейчас выдают за Юнгианство примерно такая же как между проповедью странствующего пророка и институтом церкви.
В самом начале Красной Книги Юнг пишет важные слова: «Я познал, что вдобавок к духу этого времени трудится и другой дух, а именно тот, что управляет глубинамивсего современного.6 Духу этого времени понравится услышать о пользе и ценности. Я тоже так думал, и моя человечность все еще так думает. Но иной дух заставляет меня говорить, несмотря ни на что, превыше подтверждения, пользы и смысла. Исполненный человеческой гордости и ослепленный предубежденным духом этих времен, я долго пытался удержать тот иной дух подальше от себя. Но я не предполагал, что дух глубин с незапамятных времен и навсегда обладает большей властью, нежели дух этого времени,что сменяется с поколениями. Дух глубин покорил всякую гордость и заносчивость силе справедливости. Он унес мою веру в науку, он лишил меня радости объяснять и упорядочивать вещи и дал преданности идеалам этого времени умереть во мне. Он принудил меня к последним и простейшим вещам. Дух глубин взял мое понимание и все мое знание и поставил их на службу невыразимого и парадоксального». Этот выбор – выбор между духом времени и духом глубин, духом мiра и духом плеромы, духом рационального и духом парадоксального – вовсе не антикварная фантазия записанная сто лет назад. Этот выбор – это выбор перед которым ставится каждый юнгианец, который способен чувствовать живую пульсацию источника из которого Юнг по его же словам «всего лишь зачерпнул воды». Более того – этот выбор, выбор суровый и бескомпромиссный делается не где то в конце пути на вершине а в самом начале – я бы сказал что правильный ответ на этот вопрос – с кем вы – с духом времени или с духом глубин является паролем в самую первую комнату.
Необходимо понять, что центральной идеей Юнгианской традиции является Самость и те грани и аспекты Самости которые открываются нам в юнгианстве. Самость – Богообраз, архетип Бога в человеческой душе, «великая индивидуальность», «источник и движитель психического», «архетипическая основа эго» еще много парадоксальных определений указывающих на то сокровенное бытие являющееся источником сакрального. Нуминозное равно внутреннему сакральному, частный случай сакрального без проекций на внешний объект. Первичные стадии психотерапии – отреагирование аффектов, возвращение в детство и осмысление телеологии – предварительные фазы перед четвертой и основной стадией – Индивидуацией суть которой – диалог Эго и Самости.
И вот эта самая Самость, краеугольный камень, оказывается отвергнут или подменен современными строителями, заложниками духа времени.Самость оказывается обесценена и в «школе развития»и в «архитепической психологии», хотя это происходит различными путями – в первом случае через сведение нуминозной Самости Юнга к чисто биологическим механизмам так называемой «первичной самости» (здесь с маленькой буквы) ребенка и его младенческим фантазиям о всемогуществе (школа развития) а во втором через обесценивание Самости как только одной из возможностей «политеистической психики». Интересно что если во втором случае Самость вытесняется на периферию как один из возможных архетипов множественной психики лишая тем самым психику необходимой оси, но сохраняя по крайней мере возможность её восстановления, в первом случае Фордхам просто аккуратно подменяет понятия и «грозный и страшный Абраксас», «Господь из Бури», «Божий мiр который был всем чем угодно кроме назидания» аккуратно подменяется обычным психоаналитическим концептом.
Юнг предлагает нам тайну – Связь с неведомым, мистерию к которой впрочем мы можем прийти вполне конкретными и эмпирически проверяемыми методами. Думаю что Юнг мог бы согласиться со словами другого гения – «наш метод наука, наша цель – религия» в том изначальном этимологическом смысле в каком слово «религия» указывает на непосредственную и личную связь с нуминозным источником Самости. Именно связь с Сакральным без потери себя в Сакральном и может подарить нам ту самую драгоценную Суверенность о которой так много писал Жорж Батай. Понятие «суверенности» является трудноопределимым и во многом парадоксальным и постигаемым скорей интуитивно посредством аналогий. Суверенность – это то что отличает господина от раба, сверхчеловека от обезьяночеловека, божество от его порождения. Суверенность есть особая трагическая наполненность связанная с подлинным величием духа стоящего пред ликом «Господа из Бури». Сакральная суверенность – это та исключительная позиция динамического равновесия при которой индивидуальное сознание готово поклониться пред трансперсональным источником но не встать перед ним на колени и это «упорство достоинства» в итоге приводит к «эпифании божества». Суверенность почти не отделима от сакрального, однако выражает скорей ту «священную избыточность» которая рождается в результате прямого контакта с Сакральным.
Суверенно все что Сверх, все что изобильно, все берущее смысл в процессе а не в результате. Эту разницу между двумя установками – рабской и суверенной Жорж Батай определял приоритетом цели или процесса. Любая деятельность направленная на результат – рабская, на процесс – суверенная. Это прекрасно сочетается со словами из Книги Закона Кроули «Чистая Воля не устремленная к цели, свободная от вожделения результата совершенна во всем».
Строго говоря, суверенное юнгианство делает во внутреннем пространстве отдельно взятого человека то же самое, что сакральная социология Батая переносит в пространство коммуникаций между людьми. Поэтому следует понять взаимодополняющий характер сакральной социологии и суверенного юнгианства, которое вполне могло бы носить название «сакральной психологии». Батай видел путь к суверенности создание «сакрального трагедии» противостоящее «правой сакральности порядка» и выраженное в инициатических ритуалах тайных обществ которые находятся вне строгой функциональности «псп». Смыслов такого рода ритуалов было непосредственное соприкосновение с сакральным суверенов пребывающих вне власти духа времени. Известно что Батай создал такое общество «Ацефал». С другой стороны, Юнг ставит акцент на личностном проживании сакрального (нуминозного) действия архетипа посредством интроспекции осуществляемой через активное воображение. Совершенно очевидно что этиметоды и позиции должны рассматриваться не как противопоставление а как взаимодополнение.
Манифест Суверенного Юнгианства
Используя форму предложенную нашими оппонентами я счел возможным предложить нечто вроде «юнгианского манифеста» в котором сформулировал бы основные принципы подлинного юнгианства.
1) Дух глубин всегда противостоит духу времени. Быть постъюнгианцем – значит выбирать дух времени, быть юнгианцем – значит выбирать дух глубин. Третьего не дано. Юнгианец имеет право и даже обязан осмыслять современные ему культурные процессы духа времени с точки зрения юнгианской традиции, но подгонять юнгианскую традицию под дух времени – преступление против Юнга и его наследия.
2) Целью юнгианства является восстановление связи с сакральным или нуминозным присутствием. Источник нуминозного бытия – Самость, богообраз в психе, Великая Индивидуальность, есть то Солнце вокруг которого вращается земля нашего сознания. Любые попытки преуменьшить значение Самости и архетипов в угоду персонализму является подменой вырывающей саму основу юнгианской традиции.
3) Подобно тому как Батай говорил о «Сакральной социологии» а не о «социологии сакрального», мы говорим о сакральной психологии Юнга. То есть речь идет не только о «исследовании сакрального» и формированию удобных концепций, но о символах и методах свойственных только Юнгианской традиции прочувствование которых позволит восстановить связь с сакральным.
Сакральным элементом обладают некоторые книги Юнга, и именно эти книги имеют для нас первостепенную ценность. Это «Ответ Иову» в которой Юнг раскрывает драму саморазоблачения Бога, «Красная Книга» Юнга не так давно переведенная на русский язык, и автобиография Юнга в которой он кратко описывает свои встречи с сакральным как во время написания Красной книги так и после этого. Отдельно следует выделить «Семь наставлений мертвым» текст куда более актуальный для современного умершего во сне мiра.
4) Сакральная психология не является догматической системой, поэтому мы приветствует возможность развития, расширения и поиску параллелей с другими психологическими, философскими или оккультными системами. Кто то подобно мне ищет параллели с Кроули и Батаем, кто то – с Штайнером и Блаватской, кто то с символическими системами серебряного века или древними гностическими доктринами. Однако недопустимо переносить это «на чужое поле» игнорируя ключевые идеи Юнга в пользу других систем. Идеи объединения противоположности, святости четвертого, эротического элемента, парадоксальности Самости и опоры на нуминозное (сакральное)должны оставаться неизменными.
5) Юнгианство – это мiровоззрение. Методы и практики имеют исключительно вспомогательное значение и могут быть полезны только в том случае, если направлены на расширение и укрепление мiровоззрения. Использование методов и концептов Юнга вне контекста мiровоззрения сродни забиванию гвоздей компьютером или раскалыванию орехов королевской печатью.
6) Юнгианство это не просто мiровоззрение но мiровоззрение инспирированное свыше. В этом несложно убедиться если внимательно прочитать тексты «Семи наставлений мертвым» Юнга или его «Красную книгу». Поэтому любые «разоблачения» оккультной стороны юнгианства следует рассматривать не как разоблачения а как «возвращение контекста». Однако не следует сводить Юнгианство всего лишь «к одной из оккультных школ». Заслуга Юнга – прежде всего в том, что ему одному удалось соединить дух глубин обитающий в эзотерических системах с научным и строго эмпирически проверяемым подходом. Ни до ни после никому не удавалось создать такой синтез.