Смерть
Разговор о Смерти, как правило, начинается с того, что Смерть не означает «смерть». Единица, конечно, не равняется единице, а тринадцать никак не означает тринадцать. Тысяча и один таролог поспешат уверить, что аркан Смерть подразумевает всего лишь такой пустяк, как «психологическая смерть», что вашей жизни ничего не угрожает и вообще это очень добрая карта, которая означает трансформацию (на самом деле любой большой аркан представляет трансформацию по тому или другому принципу).
При этом по суетливому морганию и дрожи в голосе вашего собеседника вы, если у вас есть интуиция, понимаете: несмотря на то, что эти слова — правда (интересно, сколько раз я должен был бы умереть, если бы умирал каждый раз, когда выпадает эта карта?), одновременно они скрывают ложь, пусть не прямую, но оттого еще более лживую. За самой постановкой вопроса стоит эдакое стремление сгладить углы, уйти в эвфемизм, закрыться от тревожащего присутствия абсолютно Иного, связанного с фактом небытия.
Да, на архетипическом уровне тринадцатый аркан не сводится к физической смерти. Это, кстати, не отменяет того факта, что порой физическую смерть могут означать такие карты, как Регулирование и Вселенная, во всем остальном достаточно благоприятные. Да, чаще всего смысл тринадцатого аркана в предсказательной практике — некая психоидная трансформация, символически подобная смерти. Правда, всякий раз, когда в этой фразе звучит слово «только», сразу ясно, что сам говорящий в этих состояниях не бывал.
Точнее было бы сказать, что власть архетипа Смерти столь широка, что физическая смерть — лишь одно из множества проявлений этого архетипа. В некотором смысле каждая секунда — это смерть и возрождение, систола и диастола, выход и вход. «Ничто не постоянно, кроме изменений».
Тринадцатый аркан — это самое радикальное НЕТ, которое может быть сказано. Смерть как абсолютное НЕТ. Нет жизни. Нет отношениям, которые были так значимы. Нет данному пути развития. Нет роли, которую мы самозабвенно играли, забыв, что это только роль. Смерть — гораздо более широкое понятие, нежели биологическая смерть организма.
Потому я предпочту нарушить традицию эвфемизации и начну с дисфемизации. Разговор о тринадцатом аркане я начну с разговора о смерти.
Смерть — это великая тайна бытия. Что за гранью? Что за порогом? Религиозная фантазия рисует наивные картины в духе ада или рая, выдавая желаемое за действительное. Рациональный интеллект утверждает смерть как полное прекращение бытия.
Но то, что мы видим труп, может ли доказывать, что кроме трупа не осталось ничего? Мы можем видеть, как Солнце вращается вокруг Земли и тонет в море, но уже знаем, что это не так. Быть может, тайна смерти — это такая тайна, ответ на которую невозможно дать ни на одном из языков жизни; быть может, состояние сознания по ту сторону смерти — это не полное прекращение, но и не бытие, как мы его понимаем, а нечто по ту сторону бытия и небытия, невыразимое никакими словами и непредставимое никакими идеями.
Даже если и так, смерть — это все равно смерть. Прекращение бытия в том онтологическом качестве, которое было в наличии. Даже идея реинкарнации не является спасением, поскольку в большинстве случаев остается лишь идеей, призванной смягчить ужас от очевидного факта — что бы там ни сохранялось после смерти, это «что-то» имеет весьма относительное отношение к тому, что мы считаем своим «я».
Вне зависимости от того, есть ли продолжение существования по ту сторону в принципиально ином качестве или речь идет о полном прекращении, — смерть следует рассматривать как завершение. Конец. Потому что даже при самом оптимистичном варианте того «я» которое нам знакомо, уже не будет. Лед — это уже не вода. Пар — это уже не вода. Если смешать несколько вин, то восстановить вкус исходных напитков невозможно. Вне зависимости от ответа на вопрос о том, что по ту сторону, смерть — это радикальный разрыв уровней.
«Возьми смерть в советчики». Кажется, именно так наставлял Кастанеду его мифический учитель Дон Хуан. Да и не он первый. Платон утверждал, что философия — это искусство подготовки к смерти, Бодхидхарма провозгласил: «Живя, будь мертв», а главный принцип бусидо заключается в том, что самурай живет в поиске смерти. Если обратиться к Телеме Алистера Кроули, мы увидим все ту же парадоксальную интенцию: «Я есть жизнь и отец жизни, потому знать меня — значит знать смерть». Дихотомии парадоксальным образом соединяются в акте Гнозиса. «Деструкция как причина становления» — название работы великой любовницы Карла Юнга — здесь как нельзя кстати.
Чему может научить нас смерть и почему, «если сама смерть есть лишь прекращение бытия, идея смерти может быть для нас целительной?». Чему учит смерть?
Прежде всего — интенсификации жизни. Еще раз возвращаемся к этой странной на первый взгляд фразе: «Я есть жизнь и отец жизни, потому знать меня — значит знать смерть».
Интенсификация жизни — это максимально возможная острота переживания бытия. Если предположить бессмертную жизнь, острота такой жизни будет нулевой. Именно это уловил гениальный визионер Уильям Блейк в своем утверждении «вечное завидует бренному». Завидует чему — перспективе уничтожения? Небытия? Смерти? Именно так. Потому что именно смерть, ставя предел бытию, делает бытие столь насыщенным и полнокровным. Отсюда типичный мифологический мотив о том, что божество желает стать человеком, желает воплотиться, перейти из вечной вневременности в состояние времени и смерти.
Интенсификация — предельно субъективная категория, имеющая прямое отношение к суверенности. Суверенное бытие от бытия рабского отличается именно наличием этого непрерывного контакта с смертью. Гегель утверждал, что отличие господина от раба — в том, что первый преодолевает страх смерти, второй же позволяет этому страху завладеть собой. Перешагивая через смерть, человек становится господином, интенсифицируя бытие до невероятного напряжения.
Взгляд смерти в глаза — жест суверена. Отведение глаз, мыслей, внимания — установка раба. «Не думай об этом», «просто живи». Но жизнь, лишенная осознания смерти, уравновешивается «лишь вялыми радостями». Изгнав смерть, изгнали и жизнь, заменив ее полужизнью раба, пребывающего в стерильности своего недосуществования.
Предел интенсификации бытия — римская сатурналия, пир во время чумы:
###Есть упоение в бою,
###И бездны мрачной на краю,
###И в разъяренном океане,
###Средь грозных волн и бурной тьмы.
Пушкин, погибший на дуэли молодым, — знал, что писал. Как рано умер несчастный, сокрушается мещанин. Вот если бы был осторожнее! Да только, будь он осторожнее, он не был бы Пушкиным.
Зодиакальный знак тринадцатого аркана — Скорпион, которому в классической астрологии соответствует дом смерти. Но он же — дом секса, магии и посвящения. Посвящения, в котором обязательным условием является проживание смерти, инициатическое прохождение через смерть, обретение суверенности. Трата, жертвоприношение, потлач — все это Смерть, и все это Дьявол. Предельные, избыточные категории, так пугающие обывателей. Русский человек все еще сохраняет остатки суверенности в своей залихватской расточительности, в выбросе энергии, который так шокирует благопристойных европейцев. В этом выбросе одновременно триумф жизни и знание смерти. Экстаз в его прямом этимологическом значении — как выход за пределы себя. Как же была вкусна та ягода, которую сорвал висящий над пропастью на одном корешке монах! Вся интенсивность долгой жизни — в этой случайно сорванной землянике за несколько секунд до падения.
Интенсификация смерти связана с танатографией Эроса. Сатурналии, черные мессы, капалические ритуалы индийских тантристов и, наконец, работа Шпильрейн «Деструкция как причина становления» — вот ключ к тайне тринадцатого аркана. Современному человеку уже трудно представить себе, чем была сатурналия для древнего римлянина. Едва ли приятное приключение с несколькими запретными удовольствиями. Скорее выражение ужаса, переживание смерти мира (для традиционного сознания завершение цикла равно концу света), при которой должен произойти предельный выброс сил, энергии, жизни, чтобы новый цикл все-таки мог быть начат. Здесь странная связь между Эросом и Танатосом, жизнью и смертью.
Смерть естественным образом следует за Повешенным. В Повешенном змея смерти внизу. Она — источник страха и трепета для Повешенного, цепляющегося за добрую Мать Венеру. Он уже отравлен ею; он, всего лишь сын-любовник, лишенный малейшей автономии, не может позволить себе даже небольшой свободы. Единственная свобода — смерть. Шаг в неизвестное. Трансгрессия. Речь не о самоубийстве, конечно. Речь о готовности перестать быть тем, кем был до сих пор. Полностью. Тотально. Радикально. Пройти при жизни тот опыт разрыва, после которого все, что будет связывать с собой прежним, — это далекая память, подобная памяти о рассказанной о ком-то истории или увиденном сне. Живя, будь мертв. Природа тринадцатого аркана — это второй переход, чистая лиминальность, но если Влюбленные переводят из низшего статуса в средний, то опыт Смерти — это переход от среднего статуса в высший, из психе в пневму. Многие говорят, но не многие знают.
В чем ключ притягательности образов смерти? Черные одежды, саван, гробницы, кладбища, кресты и погосты… Сила смерти при соприкосновении с ней становится силой жизни — преодоление страха рождает господина. Потому массы никогда не любят «мрачное» искусство и «мрачную» философию, а элиты, напротив, тяготеют именно к «образам смерти и тлена». Впрочем, не всякий формально заявляющий о своей принадлежности к элитам, обладает реальным опытом.
Смерть дарит нам интенсификацию. Еще одна грань интенсификации — перенос центра внимания из будущего в настоящее. Раб живет будущим. Он весь — план, протяженность. «Когда я стану». «Когда я женюсь, устроюсь работать, уйду на пенсию». Он весь — цель. Осознание смерти разрушает эту ложь. Потому что никакого «завтра» нет. Есть вечное «сейчас». Именно поэтому Алистер Кроули учил, что только «Чистая Воля, не устремленная к цели», совершенна. Любое дело имеет смысл только ради него самого. Разница между рабом и господином в том, что для первого определяющей категорией является цель, а для второго — процесс, и только процесс. Ибо смерть делает бессмысленным любую цель, а процесс — совершенное мгновение настоящего, «здесь и сейчас», — это единственное, что в какой-то степени противостоит смерти.
Мифологически смерти соответствует сказание о герое, поглощенном китом. Иона, Мауи и якутский Ворон — персонажи одного символического ряда. Название еврейской буквы Нун, соответствующей аркану Смерть, означает «рыба», то есть активная, явленная форма воды. В водах Мем проявлена рыба Нун. Рыба поглощает все живое, перемалывая его через смерть в новую форму жизни. Психологически сюжет поглощения китом означает достижение точки лиминальности, точки невозвращения, где трансформация становится необратимой.
Обратимся к традиционной образности тринадцатого аркана. Прежде всего: что общего у Смерти во всех колодах Таро? Правильно, скелет! Скелет — это символ смерти. Но одновременно скелет — это то, что составляет основу нашего тела, то, что не видно, но без чего невозможна жизнь. Смерть обнажает скелет, но не создает его.
Мы так привыкли рассматривать скелет как образ смерти, что нам сложно увидеть другую сторону. А между тем во всех первобытных обществах кости считались концентратором жизни. Убив свою добычу, охотник был обязан разделить мясо, но не повредить кости, которые он относил обратно в лес в надежде, что из этих костей родится новое животное. Шаман при камланиях часто надевал костюм с контурами скелета. Он как бы превращался в смерть — или в то, что стоит по ту сторону жизни и смерти.
Когда в племени умирает вождь, все погружается в хаос. И этот хаос длится ровно до тех пор, пока гниет его тело. Как только тело старого вождя сгнило до костей (что, впрочем, в условиях тропиков — не столь долгий срок), порядок восстанавливается и к власти приходит новый вождь. Смерть — это запятая в предложении «король умер, да здравствует король», краткая точка разрыва, которую принято не замечать, пока она не оказывается под носом.
Фигура Смерти в Таро, как правило, вооружена косой. Коса — атрибут Сатурна, древнего бога времени, смерти и сельскохозяйственных циклов. Именно ему, а не Дионису, были посвящены мрачно-экстатические сатурналии, когда в процессе оргии отменялись все границы. Эго умирало в «празднике общей беды», хаос смешения позволял достичь самой глубокой точки, с которой начиналось новое возрождение в принципиально ином качестве.
Вот почему смерть — агент жизни. Вот почему, подойдя к пределу, жизнь сталкивается с кризисом и низвергается в мрачную утробу смерти. Миллионы лет назад состоялся первый кризис жизни на планете Земля — циановый кризис. Первая жизнь: бактерии, пожирающие цианид и выделяющие кислород. Слишком много их было, слишком однотипные, размножаясь в геометрической прогрессии, они поглотили всю питающую среду. Наступила смерть. Но в этом хаосе появились новые виды жизни, которые уже дышат кислородом.
Оглянитесь на всю историю жизни и цивилизации. Не кажется ли вам, что вся жизнь развивается по законам, заданным этим первым кризисом жизни? Развитие, освоение ниши, стагнация, энтропия, смерть, падение на дно и в самый последний момент — оргазм, взрыв всех жизненных сил, выносящий на новый виток спирали. Точно так же развивается человек.
Все что мы называем «духовным ростом», — полезное дело, но, как правило, к духовному росту это не имеет отношения. Рост Эго, получение новых навыков, расширение сознания — да. Духовный же рост — это шоковый опыт, вызванный падением в самую нижнюю точку, точку тринадцатого аркана.
Именно эти состояния прекрасно поняты и переданы в алхимической традиции как состояния нигредо, «перегнивания» и «разложения». Черный ворон, повелитель этой стадии, уничтожает разлагающиеся остатки старой идентичности, чтобы остался только один скелет, который впоследствии станет основой для новой структуры.
Алистер Кроули понял аркан Смерть, как никто другой. Он — живший как суверен, тративший себя так, словно каждый его день был последним, — знал и любил тринадцатый аркан. Поэтому на карте из его колоды изображена не просто стереотипная смерть с косой, но процесс эволюции. Скорпион, змея, орел. Двойной процесс смерти и возрождения.
В основу образного ряда легли представления средневековых бестиариев о том, что, оказавшись в огненном кругу, скорпион жалит себя и в этот момент превращается в змею, а потом в орла. Змея здесь — переходная стадия, на ее месте мог бы быть изображен и могильный червь. Юнг, цитируя один из алхимических текстов, указывает, что «феникс в первый момент воскресает в качестве червя». Змею аркана 13 не в коем случае не надо путать с змеиной силой страсти аркана 11, но первая — другая сторона второй, ее темный близнец.
Скорпион жалит себя и обретает искусство полета. Орел выше скорпиона, потому что ему доступно больше возможностей. Это эволюция через смерть. В суфийской притче сказано: «Я был камнем, умер и стал деревом; я был деревом, умер и стал зверем; я был зверем, умер и стал человеком. Мне ли бояться смерти, меня ли она обокрала?».
Притча очень точная, однако без надлежащего понимания она не более чем еще один эвфемизм, сглаживающий ужас Встречи. Весь вопрос в том, кто умирает. Помнит ли мое «я» бытие дерева? Или бытие зверя? Стоит ли надеяться что в следующем превосходящем бытии То будет помнить бытие моего «я», которое столь же относительно, как бытие камня или дерева? Что значат мои воспоминания «прошлых жизней» (даже если исходить из того, что фрагменты являются реальным отражением прошлого, а не проекцией сознания)? И чем «я» нынешний связан с «я» тем, кроме картинок, которые встают у меня перед глазами? Тринадцатый аркан ставит неудобные вопросы, требующие принятия этого жуткого «Нет-бытия». Реинкарнация, будучи описанием вполне реального процесса, тем не менее, является слабым утешением. Только безусловный отказ от утешения в конечном счете выводит к Тому еще при жизни.
У Кроули есть своя притча, раскрывающая суть тринадцатого аркана.
52. А еще был колибри, который заговорил с рогатым змеем и попросил у него яда. И великий змей Святого Кема, царственный змей Урей ответил ему:
53. Я плыл по небу Ну в ладье, называемой Миллионы Лет, и я не видел ни одного существа на Себеке, которое было бы равно мне. Яд моего клыка — это то, что я унаследовал от своего отца, и отца своего отца; как отдам я его тебе? Ты и твои дети, живите так, как жили я и мой отец, и, возможно, через сто миллионов поколений, милосердие Всемогущих сможет наградить твоих детей, отдав им древний яд.
54. Тогда колибри опечалился и полетел к цветам, как будто они ничего не сказали друг другу. Но все же вскоре змей ужалил его, и он умер.
55. Но прекрасный Бог Ибис, который медитировал на берегу, слушал и слышал. И он отбросил свой образ Ибиса и стал похож на змея, говоря: Может быть, через сотни миллионы миллионов поколений мои дети получат каплю яда с клыка Высочайшего.
56. И действительно! Когда Луна взошла трижды, он стал змеем Уреем, ибо яд прижился в нем и в его семени навеки.
Эта глубокая притча раскрывает нам тайну смерти и тайну инициации. Колибри хочет быть змеем. Но в чем природа его желания? Он хочет обладать величием змея, его ядом, его силой, его властью. Он хочет вызывать такой же страх и такое же уважение, как царственный змей. И он просит его: поделись ядом. Именно так мыслят профаны. Результат, а не процесс, — рабская онтология, которая не может быть скорректирована.
Колибри, ядовитый как кобра. Вы себе такое представляете? Я — нет.
Совсем иначе представляет инициацию ибис. Для него единственный смысл в желаемом — не атрибут власти, яд, но смена онтологии. Отбрасывая «форму ибиса», он на самом деле умирает, как и колибри. Но, умерев как ибис, отбросив свою старую онтологию, он принимает форму змея. Именно поэтому «яд прижился в нем и его детях навеки».
Смерть — это всегда Нет. Нет — это всегда смерть. Но смерть оставляет нам выбор. Желудь все равно умрет. Он может умереть, сгнив в навозной куче или в брюхе свиньи, или умереть, отбросив онтологию желудя и став дубом. Для желудя в том качестве, в каком он находится сейчас, по большому счету, разница невелика — во всех случаях это безусловное Нет его онтологии. «Если зерно не умрет, оно не даст урожая». Да, но не всякое сгнившее и умершее зерно дает урожай.
Эта дихотомия и есть двойное единство аркана Смерть. Смерть неизбежна. Я не только о физической смерти. На протяжении жизни мы умираем много раз в разных качествах. Но чем будет смерть? Тотальным Ничто или эволюционным переходом? Первое — удел раба. Второе — суверена. Первый желает покоя. Второй — свободы и чести. Выбор за вами.