Сотворение свободы

Весной 2006 года по каналу «Культура» прошла ретроспектива многосерийного фильма Менакера «Николо Паганини». Это ничем не примечательное событие не стоило бы упоминания, если бы не один весьма приметный факт: фильм был показан в урезанном цензурой варианте, причем цензура, явно в угоду церкви, удалила наиболее острый диалог, который приводится в приложении. Хотя в современном обществе могло бы быть показано что угодно без особых последствий – поскольку люди разучились слушать и смотреть – власть предержащие предпочли на всякий случай вырезать опасные эпизоды.

Этого события достаточно, чтобы доказать одну неприятную истину – цензура с падением советской власти не исчезла, но просто перестала себя афишировать, действуя хоть и не столь открыто, но столь же надежно и неотступно. Странно, что в наше время все еще находятся те, кто искренне верят в отсутствие цензуры.

Единственным преимуществом современной власти перед любой властью прошлого является то, что теперь по крайней мере нас не убивают. Отказ от физических мер система компенсирует созданием изощреннейшей сети иллюзий, проникающей глубоко в подсознание. Следует заметить, что факт цензуры в фильме «Николо Паганини» прошел мимо внимания даже оппозиционной прессы, хотя по всей логике должен был отразиться хоть как-то.

Уже этого вполне достаточно, чтобы утверждать невозможность достижения полной свободы информации. Пока ситуацию относительно компенсирует Интернет, но долго ли он продержится – это очень большой вопрос. Потому по-настоящему свободный человек всегда будет находиться в состоянии пассивной оппозиционности любой системе ценностей, навязываемой системой. И если раньше основным инструментом навязывания была силовая агрессия и ответом могла быть только партизания, то сейчас основное противоборство переносится в сферу информации, и основными задачами ищущего свободы является выстраивание своих собственных тоннелей реальности. Принципы этой семантической магии были подробно описаны нами в работе «Формула слова», и любой желающий может с ней ознакомится.

Проблема свободы и порабощения гораздо сложнее, нежели вопрос политической цензуры и путей её преодоления, так что пример, приведенный выше, не более чем одна из иллюстраций скрытой цензуры. А перед нами открываются гораздо более сложные вопросы.

Что такое свобода? Как достичь свободы? Кого можно считать свободным? Обсуждение этих вопросов можно найти на каждом втором достаточно посещаемом форуме, но, к сожалению, эти обсуждения представляют собой лишь воспроизведение привычных штампов в режиме дурной бесконечности.

Что нового мы можем сказать на эту тему? Почти ничего, это факт. Но, стряхнув пыль со старых истин, мы можем посмотреть на них под неожиданным углом зрения и открыть те грани, о которых даже не подозревали.

Современная культура в том, что касается свободы, крайне парадоксальна. С одной стороны, еще никогда не было такого интенсивного проповедования свободы. Мы можем читать романы Виктора Пелевина или наслаждаться совершенно бунтарской «Матрицей», раскрывающей великую гностическую тайну иллюзорности этого мира. Архитектор Матрицы – гностический демиург Иалдабаоф, кажется, изображен во всей наглядности. Мы видим множество ранцев и портфелей, украшенных надписью «я выбираю красную таблетку» — призыв быть оригинальным, необычным, ярким, индивидуальным. Огромная часть голливудских фильмов направлены на эстетизацию идеала «не такого, как все». В свое время эта внешняя сторона вызывала у меня большой оптимизм, и вслед за Робертом Уилсоном я был уверен в наступлении скорейшего эволюционного скачка.

Однако если присмотреться, нетрудно заметить и другую сторону, которую заметил поздний Уилсон, ставший далеко не таким оптимистичным, как ранний. И при этом взгляде выясняется, что вся существующая свобода оказывается не более чем искусной маской, скрывающей систему порабощения и обезличивания. Появление рюкзаков с надписью «я выбираю красную таблетку» обусловлено не личной нравственной позицией, а приливами и отливами моды. Между «казаться» и «быть», «говорить о» и «являться им» находится пропасть, к которой предусмотрительно избегают подходить, не говоря уж о прыжке. Система допускает пространные разговоры о собственной неповторимости и чуждости коллективным нормам, но только до тех пор, пока это остается всего лишь разговором: чуждость не проникает глубже ролей и социальных игр, которые, надо сказать, достаточно предсказуемы и скучны.

Мне могут справедливо возразить, что еще никогда в истории цензура не была до такой степени мала, и даже приведенный в начале эпизод не может сравниться с глобальной цензурой средневековья или коммунистического строя. С этим можно согласиться, однако попробуем понять, с чем связано это «ослабление». Мы имеем дело с феноменом «инфляции слова», который прогрессирует небывалыми темпами. Когда система запрещает те или иные слова, этим она признает их силу. До инфляции слова, Слово имело власть воздействовать на реальность, и слова, произнесенные против, несли опасность разрушения существующего порядка и шанс на радикальный прорыв. Чтобы объяснить это, не стоит обращаться к сложной философии – достаточно сравнить то, как воспринималось Слово в начале и конце двадцатого века. Когда Маяковский читал стихи, оскорбляющие публику, это вызывало у неё разные чувства – от гнева и желания набить поэту лицо до мучительного стыда за свою ничтожность (от себя замечу, что обе реакции одинаково адекватны и легитимны). Когда нечто подобное делают современные рок-музыканты типа «ЧИЖа», публика, не изменяясь в лице, продолжает тащиться с блаженной улыбкой – все знают, что «это такой ход», и никто ни о чем не беспокоится. Слова потеряли свою силу на много порядков. И несмотря на это, когда в слове талантливого автора все-таки содержится энергетический потенциал, цензура все равно срабатывает, как в приведенном выше примере.

Единственным способом является самостоятельный поиск свободы и радикальная переоценка всего знания, полученного в ходе воспитания и формирования эго. Практически во всей оккультной литературе говорится о «свободе от эго», однако чаще всего эти слова понимаются неправильно и ведут к комплексу неполноценности и самоотрицанию. Но ни то, ни другое ни на йоту не приближает к «свободе от эго», а напротив, усиливает его власть, снабжая набором самых изощренных механизмов защит. Ошибка в том, что так называемый «отказ от эго» понимается скорее как моральная, нежели как психическая категория, а все, что касается морали, немедленно обрастает своими Тартюфами и фарисеями. Если мы хотим чего-нибудь добиться, бессмысленно пытаться сознательно «принести в жертву эго» — ничего, кроме театра, из этого не получится. Единственное, что имеет смысл – это осуществление «чистой воли, не устремленной к цели», когда ритуальное действие, активное воображение или анализ мандалл или сновидений осуществляется ради самого процесса, без какой-либо привязанности к результату. Лауреат Нобелевской премии Андре Жид мечтал о совершении «бессмысленного и необусловленного действия, совершение которого делает человека подобным богу». Или процитируем Артюра Рембо: «Настоящий путешественник уезжает для того, чтобы уехать». В этом случае, при удачном стечении обстоятельств у вас есть все шансы пройти настоящий опыт освобождения от эго.

«Но для чего нужно «освобождение от эго», ведь эго – это и есть я?» — спросит меня читатель. Вопрос действительно очень важный, и ошибочный ответ на него означает крах всех размышлений. Ответ зависит от того, что именно мы считаем своим Я.

Чин гимнов Святой Гностической Мессы начинается со слов: «О ты, кто есть я, помимо всего, что я есть…». Традиционно разделение на персону и селф, то есть Самость. Очевидно одно: то, что большинство людей называют своим «эго», — не более чем граница треугольника, в которую нас запечатало воспитание, подобно тому как опытный маг запечатывает в треугольнике вызываемого демона. Мы знаем, что мы можем то, но не можем это, мы знаем свои роли, сценарии, следуем им или бунтуем против них, пытаясь заменить их на противоположные, но все это происходит в границах треугольника проявления, и нашим треугольником проявления является наше «тело персоны». Условия, в которых мы оказываемся, «вызывают» в нас «тело персоны», подменяя индивидуальность личиной. Правда, в отличие от демонов, которые изо всех сил сопротивляются помещению в треугольник (посему гоэтия является самой опасной частью магии), абсолютное большинство людей, напротив, цепляются за свое «тело персоны» так, как если бы оно и было единственным реальным бытием.

Но как мы можем выйти из границ тела персоны и не сойти с ума? К сожалению, здесь не существует конкретных инструкций. Даже самый совершенный ритуал инициации по-настоящему действует только на того, кто к нему готов. Здесь мы можем говорить только на языке символов и образов, а как уже было сказано в другой работе, способность понимать, точнее, чувствовать этот язык и отличает Избранного.

В Святой Книге Закона сказано: «Выберете остров. Укрепите его. Я дам вам машины войны». Что это за «остров» и о каких «машинах войны» идет речь? В силу сакрального запрета мы не можем напрямую комментировать святой текст. Единственный метод, который корректен по отношению к символу, — это амплификация, то есть расширение поля значения символа посредством ассоциаций и аналогий.

Представьте себе, что вам приснился остров, и вы решили проанализировать этот сон с помощью юнгианского метода. Ваша задача – найти как можно больше ассоциаций, параллелей, связываемых с этим символом. Остров соответствует некой обособленности, замкнутости, отдаленности, дистанции от основного монолита, то есть материка. Остров со всех сторон окружен водой, а как известно, вода – это символ бессознательного, потому остров – это нечто качественно отличающееся от бессознательного, то есть сознание.

В этой точке может возникнуть сложность связи со «словами непонятыми», ибо то, что современные люди называют «сознанием», — не более чем пена от волны и не имеет отношения к обсуждаемому – читайте так, словно узнаете слова в первый раз. Проблема сознания в Океане бессознательного крайне интересна, Эдвард Эдингер посвятил целую книгу, чтобы хотя бы приблизиться к определению сознания, а Эрих Нойманн написал другую книгу, чтобы описать все стадии, которые проходит сознание, хотя это описание применимо только к одному из возможных архетипов формирования сознания.

Выбрать и укрепить остров – это выбор сотворения сознания, яростного и неистового сопротивления любой бессознательной идентификации. Как все это относится к нашей теме? А очень просто – свобода невозможна без наличия сознания. Нет смысла уходить в глубины определений свободы и сознания, достаточно только упомянуть, что чем больше закономерностей мы осознаем, тем более мы свободны в своем выборе. Или, проще говоря, если мы не знаем (то есть не осознаем), что за углом продают арбузы, то мы не обладаем свободой купить арбуз или нет. Но единственное истинное знание, о котором вообще имеет смысл говорить – это знание себя, и единственный смысл этого знания – свобода. Только самое безжалостное самопознание способно разрушить треугольник «тела персоны» и дает шанс захватить того, кто до этого момента полностью управлял нами.

Какие символы могут быть близки «острову» по ассоциации? Остров можно отождествить с герметическим сосудом, в силу его полной изолированности от материка. Слово герметичный, то есть полностью замкнутый, непроницаемый, произошло от имени «Гермеса», бога алхимии и магии. От того, насколько герметичен сосуд, зависит успех или поражение опуса. В «Мистерии объединения» Юнг говорит: «Возьми бессознательное в самой подходящей форме (скажем, в форме спонтанной фантазии, сновидения, сильной эмоции) и оперируй им. Удели ему особое внимание, сосредоточься на нём и объективно следи за происходящими изменениями. Посвяти решению этой задачи все свои силы, внимательно наблюдай за процессом трансформации спонтанной фантазии. Самое главнее: не позволяй пробраться в неё ничему из внешнего мира, ибо у неё уже есть всё, что нужно».

Есть еще один интересный символ. На первой иллюстрации «Исследования процесса индивидуации» молния бьет в скалу, отделив шар-сферу от серой и монолитной скалы мистического соучастия. Этот символ принадлежит к тому же посланию о необходимости отделения от коллективной матрицы стереотипного мышления.

Здесь есть известная ловушка, позволяющая склонному к самообману подменить реальное отделение разговором о нем. Вы можете всю жизнь говорить о своей «неповторимой индивидуальности», «необходимости мятежа против коллективных стереотипов», «самореализации» и прочих вполне правильных вещах, но ни на шаг к ним не приблизиться, продолжая называть пену от гребня волны островом. Тогда какой выход? – спросите вы. Выход в символическое пространство. Нужно искать не концепцию, но символ, размышлять над символами отделения и исследовать их вглубь и вширь. Здесь было предложено три символа индивидуации, то есть отделения от бессознательной матрицы – «остров», «герметичный сосуд» и «сфера, отделившаяся от скалы в силу удара молнии». Очень может быть, что лично для вас будет иметь значение какой-нибудь четвертый символ, который вы откроете для себя.

Дело в том, что символическое и концептуальное глубоко отличается, примерно так, как море отличается от фотографии моря, а реальная прогулка в пустыне от просмотра документального фильма о пустыне. Интерпретация немного помогает нам понять то направление, на которое указывает символ, но символ ни в коем случае не сводим к интерпретации – в этом грубая ошибка фрейдистов и теософов. Давайте не будем слишком усложнять этот вопрос. Просто попробуйте сказать себе что-то вроде «надо идти путем индивидуации», «надо избавляться от стереотипов» и понаблюдайте за теми ощущениями, которые у вас возникают. А через некоторое время помедитируйте над одним из трех предложенных символов, постаравшись представить их как можно более ярко. Держу пари, что во втором случае эффект будет значительно глубже и полнее, если только у вас не атрофирована связь с символами вовсе.

Итак, мы видим еще одну важную вещь: символическое мышление оказывается средством достижения свободы. Вне символического – свободы не существует, и первейшей задачей является научиться языку символов, точно так же как средневековые герметики учили язык птиц. И одной интерпретацией тут не обойтись, поскольку интерпретация – это только поверхность, но не экзистенция символа.

Концепция игры в бисер Германа Гессе – это концепция непосредственного взаимодействия с символами, игра с ними. «Игра в бисер» была итогом всей жизни Германа Гессе, где он сформулировал идеал свободы, идеал острова, свободно владеющего символами. Это все очень близко к магии, не случайно Касталия у Гессе так же называется Орденом.

Магия – это искусство осознанного проживания мира символов. Символы оказывают влияние на всех, хотим мы того или нет, будь то символы, используемые в рекламе, или патриотическая символика, но только маг достаточно осознан в этой области. Важно не только быть способным воспринимать символ, но при этом быть еще и осознанным. Потому в Святой Книге Закона особенно актуализирован вопрос выбора: «Выберете остров…» или «Вот голубь, а вот змея – выбирайте, как следует». Заметьте – во второй цитате не указывается, что мы должны выбрать – голубя или змею. Если бы я сказал, что следует выбирать голубя или выбирать змею, это был бы комментарий к Книге Закона и нарушение сакрального запрета. На различных арканах Таро Тота, которые и есть иконография телемы, присутствуют изображения и того и другого. Символика голубя и змея настолько глубока, что любое утверждение будет ограниченно, хотя откровение, переданное Юнгу его астральным учителем Филемоном, немного проясняет символизм этой антиномии. Все, что мы можем предположить, — что адепты должны выбирать разное, или даже один и тот же адепт на одной ступени может выбрать одно, а на другой – иное. Единственное, что имеет значение – осознанный выбор, то есть свобода. До тех пор, пока мы остаемся привязаны к коллективному мифу, ни о каком выборе не может идти речь.

Мы говорим об индивидуальном восприятии, но обратите внимание на большинство обсуждений литературы или кино. Даже если речь идет о достойной литературе, в большинстве форумов все обсуждение сводится к двум бинарным линиям – «читали или не читали», «понравилось или нет». Но литература – это пространство потрясающей игры смыслов, значений. Каждый индивидуальный человек находит только свой подход к конкретному литературному произведению, свои ассоциации, смыслы значений.

Потрясающе интересно искать новые параллели, аналогии, играть смыслами и символами. Но даже очевидные параллели не фиксируются банальным сознанием, и никто не замечает параллель между размышлениями Кундеры в «Невыносимой легкости бытия» и сном Юнга, или гностические идеи в «Александрийском квартете». Я не говорю о личных ассоциациях, ведь так интересно найти параллели между образом Бранда у Ибсена и судьбой Кроули, в таких же условиях потерявшего ребенка, между символизмом «Зоны» в «Сталкере» и психоделическим опытом, да и еще много чем! Современные читатели и зрители абсолютно пассивны по отношению к воспринимаемому, в их подкорке содержится запрет на активную, мужскую, индивидуальную позицию, страх ошибиться, пойти в разрез с другими мнениями, оказаться «не как все». Ни о какой свободе не может идти речь, пока вы не простроите свой личный подход и свои личные параллели и ассоциации ко всему прочитанному, пока вы не поймете, чем ЛИЧНО ДЛЯ ВАС экзистенциально близка или чужда прочитанная книга, впрочем, если она вам чужда, единственным мужским решением является не читать её.

Вы считаете себя свободным? В таком случае, спросите себя: в чем проявляется ваша индивидуальная неповторимость, и произошел ли ваш удар молнии? Речь не идет о крайних формах мятежа, ибо такой мятеж прекрасно вписывается в определенные стереотипы, потому крайние мятежники часто столь же скучны, как обыватели. Я говорю о мелочах. О необусловленных действиях, лишенных личной выгоды. О творческом импульсе. Об Игре вне самоутверждения. О действии, совершаемом исключительно для «того я, которое я не знаю», об игре с символами ради самой красоты игры. Телема и юнгианство уникальны тем, что предлагают реальные способы получить свободу, беда только в том, что юнгианство все больше порабощается практицизмом и растаскивается различными горе-учениками, упрощаясь до непозволительного народничества, а вокруг Телемы создаются мифы один нелепее другого.

Но и это не самое страшное. В конце концов, найти опровержение нелепым мифам не так сложно, а тексты самого Юнга или Кроули остаются неизменными и открытыми к прочтению. Самое худшее в том, что мы разучились читать. Мы можем прочитать Кроули, Юнга или еще что-то в этом духе и, полностью согласившись со всем сказанным, закрыв книгу, забыть или превратить в «интеллектуальный багаж» (то есть балласт), переключиться на обычную волну привычных и навязанных извне смыслов и ролей. Мы читаем слово, но слово не влечет за собой действия, результата – в этом главное проклятие, которое должно преодолеваться штурмом.

На конкретном примере я постараюсь объяснить, что я имею в виду. В 19 лет я впервые увидел фильм Алана Паркера «Стена». Я действительно увидел этот фильм, а не «посмотрел», ибо после этого очень многое было переосмыслено: с того дня я больше не смотрел НИКАКИЕ телевизионные шоу и использовал телевизор исключительно для просмотра интересующего меня кино по видео. Это был опыт разрыва, я вдруг разом увидел силу и власть системы, проявляющейся через телевизор, и оборвал всякую связь. Потом, через несколько лет, это изменилось всего на немного, когда я осознанно решил для себя, что некоторые передачи исключительно канала «Культура» все-таки стоит изредка (эдак раз в месяц) смотреть. Что меня всегда поражало, так это те, кто, посмотрев указанный фильм, полностью соглашались со мной и красиво говорили об оболванивании телевидением… тут же переключая канал на «новости» или еще какое развлекательное (то есть разволакивающее) шоу.

Когда в 25 я прочитал «Книгу Закона», я понял, что с этой книгой связана великая тайна, и стал искать её пути. Потом я был поражен тем, насколько то, чем я занимался до этого (юнгианская психология), сходилось с тем святым таинством, которые я открыл через познание Закона Телемы. Для меня слово всегда было неразрывно связано с делом и осуществлением. Речь идет далеко не обязательно о материальном осуществлении, в конце концов, малкут – это десятая эманация, но точно об осуществлении символическом. После каждой прочитанной строки я уже не тот, кем был, и в этом моя свобода.

Помимо всех сходств этики и символов, о которых подробно было сказано в другой работе, между Кроули и Юнгом есть еще одно очень важное сходство: где бы они не жили, их территория, будь то Боулинг Юнга или Болескин Кроули, несла на себе индивидуальность их владельцев. Если мы посмотрим современные квартиры, скажите – многие ли из них индивидуальны и несут на себе характер владельца? Как бы не так. Отличие квартир происходит только по линии класса, к которому принадлежит её хозяин. Материя не чувствует на себе печати её владельца, а только класса, персоны, к которой принадлежит владелец.

Получив первую степень, я оказался в очень тяжелом кризисе, и одним из личных инсайтов было понимание необходимости «перезагрузить» комнату. Символы древа жизни, пентаграммы, гексограммы и, конечно, Звезда Госпожи Нашей Бабалон были нарисованы краской прямо на стене. Один из моих приятелей, оказавшись в моей комнате и беседуя с другим, сказал поразившую меня фразу: «Эх, и тебе, наверное, хотелось бы. Да. Но женщины не примут, не поймут». Это поразило меня еще и потому, что эти ребята не далее чем неделю назад рассуждали о превосходстве мужчины над женщиной и о том, что мужчина должен быть главным. Не будучи идиотом, чтобы верить в возможность главенства мужчины над женщиной, я считаю равенство с той, кто рядом, основанное на балансе, огромным достижением, на которое способен только посвященный.

Помню, как я был поражен расхождением слов и реальной позиции – мои собеседники, вероятно, мня себя свободными, не могли позволить себе разрисовать свое жизненное пространство так, как считают нужным. По их мнению, моя позиция бескомпромиссного проявления мужской индивидуальности в ни чем не сдерживаемом творчестве без смысла и граней обрекала меня на вечное одиночество. Но то, что через год после указанного диалога я женился на прекраснейшей женщине и на потолок моей комнаты торжественно был нанесен магический круг, где наряду с именами Богов были написаны наши с моей возлюбленной магические имена, опровергает столь пугливую позицию.

Это, кажется, мелочи, но они и определяют наличие или отсутствие свободы. По отношению к окружающей нас реальности, даже к тому, что нам принадлежит, мы остаемся пассивны, боясь быть неправильными. Я не хотел бы создавать новый канон и призывать всех раскрасить стены магическими символами, нет, это неважно. Если вы поэт – распишите стены вашими лучшими стихами, если историк – самостоятельно изобразите символы любимого вами периода. Неважно что, главное – преодолеть эту ужасающую пассивность по отношению к материи, которая стала нормой и культурным каноном. По настоящему активная позиция негласно признана «ненормальной», а границы нормы ужасающе узки.

Творцы ли мы? Для современного человека понятие «творчество» сжато узкими рамками, тогда как для мага творчеством является вся жизнь во всех её проявлениях. Ибо не случайно Алистер Кроули рекомендовал адептам каждый раз входя в дверь вспоминать, что дверь – это Далет, а каждый раз садясь в транспортное средство – размышлять над символизмом Колесничего. Это и есть творчество – неограниченное и не сдерживаемое никакими условностями творчество чистой магии бытия, и только в подобном творчестве и есть свобода.

Приложение

РАЗГОВОР КНЯЗЯ БОРГЕЗЕ (ГЛАВЫ ОРДЕНА ИЕЗУИТОВ) И НИККОЛО ПАГАНИНИ (вторая серия)

(Жирным шрифтом вырезанный цензурой отрывок)

(Князь появился в доме Паганини в тот час, когда маэстро ни в коем случае нельзя было беспокоить…)

Боргезе: Я решил лично справиться о Вашем здоровье…

Паганини: Тронут вниманием. Прошу. Извините, что я в таком виде.

Боргезе: Это Вы извините, что я отрываю Вас от дел. (Прохаживается по комнате). Звуки, звуки… Откуда Вы черпаете вдохновение, маэстро? Понимаю: тайна, тайна…

Паганини: Мир полон звуков. Надо слушать и слышать.

Боргезе: Великие художники всегда обращали души ко Всевышнему. (Понимающе) Знаю-знаю, у Вас сложные отношения с Господом…

Паганини: А разве с Богом могут быть простые отношения?

Боргезе: Хорошо сказано! Умно. Ты одинок, маэстро, очень одинок. Таланты, маэстро, всегда нуждались в покровителях. Иначе мир не увидел бы великих творений Рафаэля, Микеланджело, не услышал бы Моцарта, Баха…

Паганини: Князь предлагает покровительство?

Боргезе: Покровительство не предлагают, покровительства ищут. (Значительно) Ты ведь кавалер «Золотой шпоры»!

Паганини (со скрытым раздражением): Я всегда помню о милости Его преосвященства.

(вырезанная часть):

Боргезе: Твоя скрипка будоражит толпу. Завлекает, манит… Куда?

Паганини: Музыка трогает лучшие стороны души…

Боргезе (перебивая): А что играешь ты? Ведьму ты играешь. «Карманьолу» играешь, «Марсельезу»… Зовешь к бунту. (Иронично): Свобода, равенство и братство… Французская революция давно издохла, захлебнулась в пролитой ею крови. Свобода отрыгнулась потворством низменным страстям; равенство — желанием перегрызть глотку каждому, чья доля оказалась чуть счастливей; братство — травлей всего, что возвышается над посредственностью!

Паганини (нетерпеливо): Резонно, резонно. Но я всего лишь музыкант, Ваша Светлость…

Боргезе (вкрадчиво): Ребенком ты играл в храмах. Божественно играл! (Спокойным тоном): Пусть и теперь твой возмужавший талант служит Церкви. (Очень спокойно, словно о чем-то постороннем): Твои отношения с Богом нас не касаются. Но жить нужно согласно правилам и законам, установленными Церковью. Твое имя окружено дурной славой. Не испытывай судьбу, маэстро.(конец вырезанной части):

Боргезе (замечает красивого котенка): Ой, какая прелесть! Очаровательное животное!

Паганини: Животное?

Боргезе: Ваш? Как его зовут?

Паганини (зловещим голосом): Хотел бы я видеть человека, который знает, как его зовут!

Боргезе: Ах, вот что… Судя по слухам, не он ли посещал тебя в тюрьме? Но тот, кажется, был черным?

Паганини(зловещим голосом): Он сердится… Он приказывает… Он… он не велит менять покровителя!

Боргезе (быстро просчитывает изменившуюся ситуацию. Шутливо): Артист, лицедей! Брависсимо! Ну что же, маэстро, продолжай следовать его советам. Честь имею.

Боргезе (на лестнице, раздраженно): Шутник!

Паганини (котенку, с усмешкой): Брысь!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

ОТ АВТОРА: Диалог записан дословно по версии фильма, показанной в годы безбожной Советской власти, когда, как все знают, свирепствовала жесточайшая политическая цензура. Которая, видимо, случайно, пропустила весьма нелицеприятные слова о Французской Революции. Отмеченный жирным шрифтом текст аккуратнейшим образом вырезан при показе уже в наше, свободное и демократическое время — 2004 год, если не изменяет память. Тоже совершенно случайно, надо полагать.