Стефан Хёллер
К. Г. Юнг и алхимическое возрождение
Красивый городок Книтлинген, близ Шварцвальда в Западной Германии, широко известен, как исконное местожительство знаменитого доктора Иоганна Фаустуса. Вывеска в небольшом, но изысканном музее, посвященная фактам и легендам о докторе Фаусте повествует, что хотя алхимию часто считают псевдонаукой, основанной на утверждении, что золото можно получить из иных металлов, уже известно, что в действительности алхимия являлась духовным искусством, преследующим цель преобразование самого алхимика. Вышеупомянутая вывеска, наблюдаемая ежедневно огромным количеством посетителей, убедительно демонстрирует реабилитированный имидж, приобретенный алхимией за последние десятилетия. Позитивные изменения являются в большинстве своем заслугой деятельности одного выдающегося человека – Карла Густава Юнга.
Когда в конце Второй мировой войны Юнг опубликовал свой первый большой труд по алхимии, большинство справочников охарактеризовали дисциплину как сомнительную и бесполезную предвестницу современной химии. Сегодня, спустя двадцать пять с лишним лет с момента смерти Юнга, алхимия вновь стала важной темой академических и популярных исследований, а терминология алхимии зачастую используется в пособиях по глубинной психологии и другим предметам. Не будет преувеличением сказать, что современным положением дел алхимия всецело обязана психологическому кудеснику из Кюснахта. Самые современные исследования этой пленительной темы рассыплются словно карточный домик без монументального вклада К. Г. Юнга. Говорить об алхимии в наше время и не упомянуть его все равно, что рассуждать об оккультизме без упоминания Елены Блаватской, и обсуждать религиозные изыскания современных американских университетах, не отдав должного Мирче Элиаде.
«Первой любовью» Юнга среди эзотерических систем стал гностицизм. С первых дней его научной карьеры и до самой смерти, преданность Юнга гностической теме оставалась беззаветной. Уже в августе 1912 года Юнг известил письмом Фрейда, что чувствует необходимость женской архаической мудрости гностиков, символично именуемой Софией, вернуться в современную западную культуру путем глубинной психологии. Впоследствии, он скажет Барбаре Ханне, обнаружив записи древних гностиков: «Я почувствовал, что словно оказался в кругу друзей, которые меня понимают».
Впрочем, круг древних друзей оказался хрупок. Хотя доподлинно неизвестно, но Юнгу были доступны первоисточники, откуда он почерпнул дух и букву гностических светил прошлого таких как, Валентин, Василид и других. Неполные и, возможно, недостоверные отрывки гностических учений и практик, появившиеся в трудах таких преследуемых за ересь святых отцов, как Ириней и Ипполит, были отголоском того кладезя основных знаний, доступных сегодня в собрании библиотеки Наг-Хаммади. Среди немногих первоисточников доступных Юнгу в переводе, была знаменитая Пистис София, и благодарность Юнга перевод была столь велика, что он постарался найти в Лондоне переводчика, уже постаревшего и нуждающегося Джорджа Р. С. Мида, чтобы выразить ему огромную признательность.[1] Юнг продолжил исследование гностических учений с огромным усердием, и его контекст личностного опыта оказался настолько близок гностической образности, что он написал единственный опубликованный документ о своем величайшем трансформационном кризисе, «Семь наставлений мертвым», используя исключительно гностическую терминологию и мифологемы системы Василида.[2]
Во всем этом кропотливом исследовании, Юнга смущала одна принципиальная трудность: древним гностическим мифам и традициям было семнадцать или восемнадцать столетий и, казалось, отсутствовало живое звено, способное связать их с эпохой самого Юнга.(Существуют малозначительные и маловразумительные свидетельства, указывающие на осведомленность Юнга про тайные гностические группы во Франции и Германии, но их роль в качестве такого звена не вполне очевидна). Насколько Юнг мог разобрать, традиция, способная объединить гностиков с текущей действительностью была утрачена. Однако его интуиция (позднее подтвержденная кропотливыми исследованиями) подсказала, что ключевым звеном, объединяющим поздние эпохи с гностиками, является не что иное, а именно алхимия. Хотя в то время его интересовал прежде всего гностицизм, Юнг уже знал о взаимосвязи алхимии со своими изысканиями. Ссылаясь на свои интенсивные личностные опыты, происходившие в промежутке между 1912 и 1919 годами, он писал:
Прежде всего, я должен найти свидетельства существования исторического прообраза моего личного опыта. Иными словами, спросить себя: «Где мои индивидуальные предпосылки уже осуществились в истории?» Если поиск таких доказательств не увенчается успехом, я никогда не смогу подтвердить свои идеи. Таким образом, столкновение с алхимией оказалось решающим для меня, поскольку предоставило историческую опору, которой доселе недоставало.[3]
В 1926 году, Юнг увидел примечательный сон. Он почувствовал себя перенесенным назад в семнадцатое столетие и увидел себя алхимиком. Незадолго до этого, Юнг, вместе с другими психоаналитиками, был заинтригован и поражен трагической судьбой Герберта Зильберера, последователя Фрейда, опубликовавшем в 1914 году работу, преимущественно посвященную использованию алхимии в психоаналитических целях. Зильберер, восторженно вручивший книгу своему учителю Фрейду, удостоился лишь холодного упрека и, будучи раздавленным, покончил жизнь самоубийством, став, можно сказать, первой жертвой психологического взгляда на алхимию.
Теперь же все складывалось воедино. Гностическая София скоро начнет свое триумфальное возвращение на арену современной мысли и психологическим звеном, соединяющим ее со своими современными приверженцами, станет долго презираемая, но готовившаяся к реабилитации символическая дисциплина – алхимия. Пришло осознание. Предвосхищенная сном, роль алхимии, как звена, объединяющего древний гностицизм и современную психологию, равно как и роль Юнга, восстановившего это звено, стали очевидны. Впоследствии Юнг вспоминал:
[Алхимия] представляла историческую связь с гностицизмом и неразрывностьюсвязи, существующей между прошлым и настоящим. Укоренившаяся в естественной философии Средних Веков, алхимия образовала мост одним концом в прошлое, в гностицизм, и другим в будущее, в современную психологию бессознательного.[4]
Рихард Вильгельм и китайские связи
В 1928 году, видный немецкий синолог, Рихард Вильгельм, недавно возвратившийся после длительного пребывания в Китае, отослал Юнгу рукописный перевод алхимического трактата даосскогопроисхождения и попросил Юнга написать психологический комментарий к тексту. Эта работа, впоследствии известная под названием «Секрет Золотого Цветка», перенесла Юнга в самую середину алхимических тем и интересов. Его исследования выявили, что китайская алхимия, подобно алхимии Запада, занимается, прежде всего, трансформационным символизмом человеческой души. Хотя древние даосы утверждали, что краеугольной задачей алхимии является обретение бессмертия, их «золотой цветок» вечности не слишком отличался от «философского камня», высшей цели западных практиков великого искусства.
Мало того что, радужный мост соединял современную глубинную психологию с гностиками древности, но также существовал похожий мост, связующий западные традиции и дисциплины с даосскими мудрецами Срединного царства. В то время как мост, связующий прошлое с настоящим мог быть представлен исторически, мост соединяющий восток и запад скорее обладал архетипической, чем исторической природой. Сам Рихард Вильгельм высказался так:
Китайская мудрость и доктор Юнг независимо друг от друга спустились в глубины человеческой коллективной души и прошли через реальности, оказавшиеся столь схожими по причине равного укоренения в истине. Это доказывает, что истина может быть достигнута из любой точки старта, если копать достаточно глубоко, и согласие швейцарского ученого с древними китайскими мудрецами только доказывает, что обе стороны правы, поскольку обе нашли правду.[5]
И теперь, мы можем спросить, с такой точки зрения, можно ли положиться на эту истину? Психиатрический факт, что противоположности, проистекающие из темного веществаагоний зарождения человеческой души, сталкиваются в алхимическом сосуде духовной трансформации (в китайской алхимии часто представляемым человеческим телом) и после множества сражений, ранений и неизбежных смертей, наконец, сливаются в нерушимое целое согласованных пар. Лунная Царица и солнечный Царь (представленный в Китае символами Инь и Янь) живут среди нас, провозглашая обещание философского камня или золотого цветка, которыми нам суждено стать самим. «Китайская связь» показала Юнгу, что алхимия основана на универсальных архетипических принципах, которые одинаково подходят древним гностикам, даосским мудрецам и современным психологам. Так Юнг нашел в алхимической символике одно из самых крепких связующих звеньев между душами восточных и западных народов. Заключением его совместной работы с Вильгельмом могут послужить следующие слова: «Цель моего комментария в том, чтобы попытаться построить мост психологического понимания между востоком и западом».
Алхимическое высвобождение
В сновидениях 1925, 1926 и последующих годов, Юнг зачастую оказывался в старинных зданиях, окруженный алхимическими манускриптами редкой красоты и загадочности. Впечатленный этими образами, Юнг собрал библиотеку произведений искусств, представляющую собой, возможно, одну из лучших частных коллекций в этой области. Вдобавок, он сохранил фотокопии огромного количества раритетов из различных коллекций по всему миру. Я отчетливо помню, как вице-президент Философского Исследовательского Общества Лос-Анджелеса, доктор Генри Дрейк впоследствии рассказывал, как Юнг в 1940 году копировал обширную алхимическую коллекцию общества и высказывал свои мысли представителю этой организации, Мэнли П. Холлу о пользе, которую он вынес из этих материалов для своей книги «Психология и алхимия». Юнговская коллекция редких трудов по алхимии по-прежнему хранится в его бывшем доме в Кюснахте, пригороде Цюриха.
Когда Юнга спрашивали, какой алхимический труд он выделяет, Юнг обыкновенно перечислял их один за другим, в контексте обсуждаемой темы. Аниэла Яффе утверждала, что Юнгу для исследований были важны не столько мнения отдельных алхимиков, сколько неиссякаемое разнообразие их сокровенных образов и описаний, бесспорно насколько различных, настолько и взаимосвязанных.[6] Все, кому посчастливилось лицезреть некоторые из основных алхимических рукописей в оригинале и усладить взгляд поразительной образностью, запечатленной в ярких красках и причудливой форме, поймут привычку Юнга размышлять над иллюстрациями в порядке упражнения с измененным и расширенным сознанием!
В 1925 году, спустя годы напряженных исследований и внутренних трансформаций, Юнг впервые представил миру некоторые из своих открытий. Стоит ли говорить, что произошло это не в какой-нибудь академической обстановке, а на прекрасной вилле «Эранос» в Асконе. В окружении роскошного сада, элегантной обстановки, превосходного вина и прохладительных напитков, выдающиеся и знаменитые гости мадам Ольги Фребе-Каптейн собрались засвидетельствовать открытие алхимии в ее психологическом воплощении двадцатого века. В лекции, названной «Символы Снов и Процесс Индивидуализации», Юнг выявил алхимический символизм, наглядно представленный в сновидениях современных людей, тем самым установив, что алхимия живет в современных умах, как она жила в древней Александрии или средневековой Европе. Год спустя, в том же самом месте, он читал лекции на тему: «Идея высвобождения в алхимии». Избранные слушатели были заинтригованы и очарованы. Разумеется, настало время, когда звенящую тишину можно нарушить, и сделать доступным алхимический гнозис для увеличивающейся аудитории. В течение последующих семи лет, Юнг работал с еще большим усердием, расширяя и углубляя свои алхимические исследования. Его работоспособность достигла высшей точки в шедевре, увидевшем свет в 1944 году, и нареченном «Психологией и алхимией». Некоторые оригинальные утверждения, связанные с алхимией, были произнесены в 1941 году, на 400-ой годовщине смерти великого швейцарского алхимика, Парацельса. Эта лекция, позже расширенная и включенная в 13-ый том собрания сочинений Юнга, названная «Алхимическими исследованиями», вероятно, является, самым показательным свидетельством фундаментального отношения Юнга к алхимии.
Вопрос, часто упускаемый студентами Юнга, но достаточно объясненный им в вышеупомянутой речи (опубликованной под названием «Парацельс как духовный феномен»), определяет тему алхимии как методику освобождения. Подобно Парацельсу, Юнг считал, что в человеческой жизни мы обладаем двумя источниками гнозиса, или спасительного познания. Один из них — Lumen Dei, свет, исходящий от непроявленного Божества, другим является Lumen Naturae, свет, сокрытый в материи и силах стихий. В то время как Божественный Свет возможно распознать и признать в откровении и тайне Воплощения, Свет Природы необходимо высвободить через алхимию прежде, чем он подействует. Бог дарует искупление роду человеческому, но природа требует искупления человеческими алхимиками, способными вызвать процесс трансформации, который может высвободить свет, заключенный в физической оболочке.
Космос, согласно Парацельсу, содержит божественный свет или жизнь, но эта священная сущность застряла в механической ловушке, контролируемой своего рода демиургом, именуемым Hylaster Парацельса (от hyle, «материя», и astrum, «звезда»). Космический бог раскинул паучью сеть, захватив свет, как насекомое, до тех пор, пока алхимический процесс эту сеть не разорвет. Сеть есть не что иное, как согласованная реальность, составленная из четырех элементов – земли, воды, огня и воздуха, в пределах которой существуют все создания. Таким образом, первая алхимическая операция обращается к разрушению (истязанию, обескровливанию, расчленению) этой сдерживающей структуры и низведения ее до состояния творческого хаоса (massa confusa, prima materia). От этого, в процессе преобразования, возникают истинные, творческие противоположности и начинают взаимодействовать, стараясь вызвать coniunctio или алхимическое объединение. В этом окончательном объединении, по словам Юнга, доселе сдерживаемый свет освобождается и переносится на порог окончательного и искупительного действа.
Казалось бы, эти утверждения, относятся лишь к материальному миру и природе, но Юнг находит в них также модель или парадигму материального и естественного аспекта человеческой натуры. Под маской высвобождения света, заключенного в материи, алхимики пытались освободить дух или психическую энергию, запертую в теле и душе («естественного человека» Св. Павла) и сделать эту энергию доступной для великих целей духа или духовного человека.
Корни этих размышлений, берущие начало в христианском и герметическом гнозисе, полностью признаются Юнгом, который приравнивает заключенный свет к первобытному человеку гностиков, каббалистическому Адаму Кадмону, и связывает с утерянными вспышками света Каббалы Исаака Лурии. (Применение такой концепции алхимического освобождения обширно и впечатляюще. С одной стороны, очевидно, что материю и тело ни в коем случае не следует приравнивать ко злу и тьме, с другой стороны, языческий акцент на простое погружение человеческого сознания в природу, защищаемый ныне под лозунгами «утверждения жизни» и «торжества природы» на поверку оказывается поверхностным представлением, которому алхимия может неплохо поспособствовать в исправлении).
Алхимический Эрос
Одним из самых захватывающих исследований психологических аналогов алхимии стало, не всегда считаемой за одну из его алхимических работ, продолжительное эссе Юнга под названием «Психология переноса». В этом исследовании Юнг использовал десять изображений, поясняющих задачу алхимической трансформации, содержащуюся в классическом трактате Rosarium Philosophorum (Розарий Философов), где дуальные силы «Царя» и «Царицы» показаны проходящими ряд фаз собственных мистико-эротических отношений и, наконец, сливающимися в новой, андрогинной сущности, именуемой в тексте «знатной Императрицей». Термин «перенос» использован Юнгом как психологический синоним для любви, который в межличностных отношениях, а также в глубинном психологическом анализе исследовании исполняет роль великого исцелителя печалей и жизненных травм.
Серия образов начинается с фонтана ртути, символизируя пробужденную энергию трансформации, и продолжается встречей Царя и Царицы, сначала полностью одетых, и позже снявших свои одеяния. Таким образом, любовники сталкивают свои личности и броню, но встречаются с «голой правдой». Далее партнеры погружаются в алхимическую ванну, таким образом, позволяя силе любви занять их сознательные эго, стирая рациональные и мирские представления. В этом состоянии страстного поглощения происходит психосексуальное объединение (coniunctio). Но, вопреки ожиданиям, этот союз, изначально предназначенный сформировать андрогинную сущность, заканчивается смертью. Духовный результат любви не жизнеспособен и, по завершению, ведет к распаду.
В этот момент, преданность процессу (не обязательно определенному партнеру) становится всеобъемлющей. Если не отказаться от трансформационной работы, душа мертвого андрогена вознесется к небесам, то есть, к высшему уровню сознания, в то время как тело растворится в небесной влаге. Вскоре воспарившая душа вернется к своему земному телу, которое восстанет в полном, нуменозном великолепии, всем на обозрение. Родилась новая сущность – обещанный плод любви, измененное сознание любовников, сотворенная из противоположностей, что отныне спаяны в неделимую, нетленную цельность. Алхимия любви достигла своей истинной и триумфальной кульминации.
В «Психологии переноса», Юнг поделился с миром своим уникальным практическим пониманием не только психологического механизма любви, но и пониманием процесса примирения противоположностей — эмоционального, интеллектуального, материального, и метафизического. Более читабельный труд, нежели его основной трактат «Психология и алхимия», это исследование алхимии Эроса стало одним из самых прозрачных и лаконичных трактовок процесса трансформации через объединение. Опубликованный в 1945 году, труд явился не только достойным наследником ранних работ Юнга, но также превосходным первопроходцем психологического подхода к алхимии. В любви, как в психологическом росте, ключ к успеху — это способность сдержать разрыв противоположностей, не отказываясь от самого процесса, даже если процесс и его результат, казалось бы, ведут в никуда. В наш век нетерпимости, переполненный разрывами, изменчивостью, и стремлением к преобразованию, эти психоалхимические озарения воистину необходимы!
Алхимическая София
Двумя величайшими трудами Юнга по алхимии является «Психология и алхимия» и Mysterium Coniunctionis, последний из которых представляет собой собрание окончательных выводов из его продолжительных занятий алхимией. В этом последнем конспекте мыслей по теме, частично вдохновленном сотрудничеством с лауреатом Нобелевской премии, физиком Вольфгангом Паули, постаревший Юнг открывает величайшую психофизическую тайну, которой алхимики древности дали имя unus mundus (один мир). В корне всего живого, как он сообщает, есть состояние, в котором физическое и духовное объединяется в трансгрессивный союз. Феномены синхроничности, и еще многие доселе неразгаданные тайны материальной и психологической природы, на самом деле, вытекают из состояния этого союза. Более чем вероятно, что это таинственное состояние – истинное вместилище архетипов как таковых, которые просто проецируются в область психики, но в действительности пребывают в другом месте. В то время как напряженные отношения противоположностей являются важным действенным механизмом проявления жизни и преобразования, существуют эти отношения в пределах модели единого мира, где материя и дух, Царь и Царица, проявляются как аспекты психоидальной области действительности.
Повторяющееся обвинение в предельной дуальности, направленное против гностиков и их алхимического потомства, был сведен до уровня недоразумения этим последним и, возможно величайшим трудом Юнга. Вселенские деяния, материальные и духовные, отличаются дуальностью, но этот принцип относителен касаемо подлинной действительности unus mundus. Поэтому, дуальность и монизм представляются не как взаимно противоречащие и взаимоисключающие, но как отдельные аспекты действительности. Парадокс в том, что это революционное наблюдение, подробно описанное Юнгом в Mysterium Coniunctionis, удостоилось сравнительно небольшого внимания как от психологов, так и от метафизиков.
Алхимический интерес и восприятие пропитывают многие из многочисленных записей Юнга в дополнение к трудам, посвященным самой теме. Его «Психология и религия: запад и восток», а также многочисленные лекции, прочитанные на конференциях в «Эраносе», используют алхимическую модель как основу его учения. Вновь и вновь Юнг подчеркивал сходства и различия между алхимическими образами и образами христианства, показывая своего рода зеркальную аналогию не только между философским камнем и образом Христа, но также между алхимией и христианством как таковыми. Алхимия, говорил Юнг, находится в компенсаторном отношении к основному направлению христианства, как сон относится к сознанию сновидца. Камень алхимии — во многих отношениях камень, отверженный строителями христианской культуры, требует распознавания и повторного включения в строительство.
Именно здесь снова появляются некоторые из соображений, выделенных в начале данного исследования. Алхимия – не уникальный феномен, а скорее феномен предпринятого исследования, происходящий из гностицизма – или, по крайней мере, таким его считал Юнг. Даже главное таинство христианского мира – святое причастие или месса, была расценена Юнгом как алхимическая работа, связанная с Зосимом из Панополиса – гностическим алхимиком третьего столетия, на которого он возложил историческую веху сближения гностицизма и алхимии. (Эти соображения Юнг объяснил в своей работе «Трансформационный символизм в мессе», впервые опубликованной в ежегоднике «Эранос» за 1944 и 1945 годы, и позже включил в «Психологию и Западную Религию», Princeton University Press, 1984 г.) Годами позже, один из академических наследников Юнга, профессор Жиль Киспель, ввел фразу, отражающую точку зрения Юнга. «Алхимия – это йога гностиков», — сказал голландский ученый.
Возможно, наиболее значимый вкладов в дело Юнга был сделан исключительно проницательной ученицей Юнга, Марией-Луизой фон Франц, которая посвятила себя переводу, и пояснению трактата Aurora Consurgens, изначально обнаруженный Юнгом и приписываемый Святому Фоме Аквинскому. По легенде, этот прославленный святой, имел видение Божественной Мудрости после размышления над Песней Песен Соломона, и, следуя указанию, полученному в видении, написал этот алхимический трактат. Aurora отличается от большинства других работ по алхимии, поскольку его контекст преимущественно религиозен и насыщен отсылками к библии, и, что еще важнее, поскольку он представляет алхимический труд, как процесс, посредством которого высвобождается женоподобная мудрость – София. Написанный в семи поэтичных, но наукоемких частях, трактат прослеживает высвобождение Софии посредством алхимических фаз преобразования.
Таким образом, при участии блестящей ученицы, грандиозный проект, задуманный Юнгом в 1912 году, обрел обновленные очертания. Во главе с перепрочитанными словами Аквинского «ангельского доктора», современные исследователи религии и психологии вновь столкнулись с гностической задачей алхимии. Изданная на немецком и английском языках в 1957 и 1966 годах, работа Марии-Луизы фон Франц снова выставляет на обозрение гностико-алхимическую систему Юнга. В то время как на индивидуальном уровне алхимию однозначно можно связать с высвобождением Lumen Naturae, скрытого в психофизиологических тайниках человеческой личности, Aurora, а также «Ответ Иову» Юнга, очевидно, указывают на еще большую и всеобъемлющую работу.
Вопия из глубин хаоса этого мира, женщина-мудрость София взывает к алхимикам нашего времени. Глубинная психология действительно стала одним из принципиальных путей, которыми пришел к известности этот освободительный проект. Время, когда потенциальные алхимики различных школ и духовных традиций могут посвятить себя всеобщей задаче алхимического высвобождения, приближается, а возможно уже настало. В 1950 году, Юнг значительно воодушевился, когда римский папа Пий XII использовал некоторые вполне алхимические аллюзии, например, «небесный брак», в апостольском постановлении «Munificentissimus Deus» – официальном документе, провозглашающем догму об успении Девы Марии (католической Софии). В настоящее время, алхимия пошла своим путем, и, начиная с двух последних десятилетий, гностицизм также начал свое возвращение. Камень, который отвергли строители, продвигается глубже, чем когда-либо в структуру западной культуры.
В саду загородного дома Юнга в Балингене установлен большой камень кубической формы, исписанный магическими и алхимическими символами собственной рукой Юнга. В его последнем сне-откровении незадолго до смерти, Юнг увидел огромный круглый камень, с выгравированными на нем словами: «И будет знак тебе Цельности и Единства». Возможно, эти знаки на чудесном камне искусной работы служат напоминанием многим, к чьим жизням и душам прикоснулся швейцарский кудесник, о величайшей работе, требующей выполнения, великом чуде, требующем сотворения. Хочется надеяться, что подобное проявление внимания порадует Карла Густава Юнга в том дальнем краю, где он сейчас путешествует и поможет тем, кто еще остается под луной в их поисках квинтэссенции, философского камня и высшей пользы.
Примечания:
1.Информацию об этой встрече автор получил в частной беседе с профессором Жилем Киспелем.
2.Материал по гностическим изысканиям Юнга и Наставлениям, читатель может получить в работе автора «Гностический Юнг и семь наставлений мертвым», (Quest Books, 1982 г.)
3.«Юнг. Воспоминания, сновидения, размышления», ред. Аниэла Яффе, пер. Р. и К. Уинстон (Vintage, 1963 г.) стр. 200.
4.Там же стр. 192-193.
5.Вильгельм, Neue Zuricher Zeitung, 21 января 1929 г.
6.«Последние годы Юнга и другие эссе», Аниэла Яффе, пер. R.F.C. Hull и Мюррей Стайн (Spring Publications, 1984 г.) стр. 54.
Перевод Каин.