Крэйг Стефенсон
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
Книга «Антерос. Забытый миф» исследует то, как на протяжении веков миф об Антеросе исчезает и появляется, от классических Афин до наших дней. Также в этой книге рассматривается то, как миф бросает вызов работам Фрейда, Лакана и Юнга. В ней рассматривается последовательный культурный опыт, создавший этот миф и придавший ему форму. Также в книге исследуется то, как миф проливает свет на индивидуальный человеческий опыт и психоаналитический процесс.
Рис. II. Борьба Эроса и Антероса. Ваза. Авторское право
© Музей Вагнера Вюрцбургского Университета. Фото: К. Эрляйн.
Введение
О позабытом мифе
Это дитя Любви, это твоя бездна:
посмотри, какая дружба у него будет ни с чем,
тот, кто противоречит самому себе во всем.
Франсиско Де Кеведо «Определение любви»
Мифы вызывают у нас интерес, потому что их повествования проникают глубже обычной хорошей истории. Они нагружены смыслом и в то же время они ощущаются простыми и понятными всем. Возможно нет ничего удивительного в том, что мифы живут и умирают, приходят и уходят, учитывая, что они могут терять свою устойчивость и смысл в определенном пересказе или контексте. Но что именно происходит, когда миф появляется, исчезает, а затем возвращается вновь и вновь, словно он противостоит времени, отстаивая свою важность? Обладает ли миф кроме смысла еще и мощью или могуществом?
В одной ранней известной истории рассказывается о том, как младенец Эрос никак не мог вырасти. Его опечаленная мать, Афродита, обращается за советом к своей сестре Фемиде, и мудрая титанида рекомендует ей родить второго сына, на сей раз от Ареса, бога войны. Антерос будет противостоять и этим усиливать Эроса, действуя как любящий брата соперник, который сместит застывшую в позитивном направлении динамику своего старшего брата. Средство Фемиды срабатывает: пока Антерос находится рядом, и он и Эрос растут. Но если Антерос отлучается, то они оба начинают регрессировать.
Какой смысл можно придать подобной истории в наши дни? Изучающие античность классики подвергают сомнению большинство современных подходов к греческому мифу. Они хотят свести труды о древнегреческой мысли к тому, что можно прочесть в самих древних текстах, а это не так уж и много. Перескакивая через эти возражения, психоаналитические и психологические комментаторы часто обновляют старую историю, но в то же время они небрежно универсализируют ее культурно обусловленные образы. В целях представить третью сторону, Николь Лоро (1990) открыла для себя новое призвание — “historienne de I ’imaginaire” («историк воображаемого»).
В отличие от английского “imaginary” (воображаемый), французское существительное “imaginaire” не всегда означает «вымышленный» или «нереальный». Вместо этого такие мыслители, как Башеляр, Лакан и Сартр, используют слово “imaginaire” для определения сознания, берущего свое начало в образе, нежели в восприятии или разуме. Поэтому переводить представление Лоро о ее призвании на английский как «историк воображаемого» — значит создавать ложное впечатление. Ее “imaginaire” указывает на стихийную силу, которая освобождает воображение, открывая человеку и культурам доступ к ресурсам сновидений и поэтики. Лоро настаивает на том, что для исследования имеющихся в наличии образов и смыслов, связанных с греческим мифом, нужно начать, по крайней мере, с вопроса о том, что являлось важным фактором во время его первого повествования. Что происходило и почему?
В первой главе, следуя руководству Лоро, я иду по следам Антероса к его древнему культовому месту у основания Акрополя. По всей видимости, там поклоняющиеся почитали хорошо развитое божество в очень специфическом историческом контексте. Затем он почти что исчезает. Любопытно, что тем не менее, его история на этом не заканчивается.
Начиная со второй главы и до пятой, я собираю краткую совокупную историю Антероса, поднимая свидетельства о его периодических появлениях (иногда имеющих название, иногда нет) в разных контекстах и областях культур Западной Европы. Вот он, во дворце семнадцатого века в Риме, окончательно поверженный своим старшим братом, присутствующий лишь благодаря тому, что был намеренно исключен из провокационной картины, осторожно спрятанной за зеленой занавесью. Вот он, метающий угрозы и стрелы в небеса среди гула и уныния парижского двора восемнадцатого века. А вот он стоит, наклонившись вперед и кое‑как балансирует на одной ноге. Здесь он отчасти походит на пятнадцатилетнего помощника в студии лондонского скульптора эпохи предмодернизма. Если собрать воедино эти упоминания и эпизоды, то начинает проявляться кинетическое свойство или сила, пожалуй, подходящая для борющегося брата‑соперника, порожденного богом войны.
С шестой по восьмую главу «Забытый миф об Антеросе» перемещается к современному эротическому опыту и актуальным сегодня теориям о желании. В первую очередь, я ищу «антэротические» моменты в текущих культурных контекстах. Так, например, я нахожу художников, занимающих мифопоэтическую позицию. Исследуя язык Древней Греции, они, в современных условиях, ищут новые возможности для смысла, где «эротическое» повсюду, как в словах, так и в образах, а Эроса (как бога, который превосходит человеческие пределы) нигде нет. В то же время я обнаруживаю, других художников, создающих «антэротические» сцены. Они словно излагают события из историй об Антеросе, сами не осознавая, на кого они косвенно ссылаются. И наконец, я представляю способы, с помощью которых такие мыслители, как Фрейд, Лакан, Жирар и Юнг, помещают желание в самый центр своих психоаналитических и психосоциологических теорий. Все они рассматривают желание как центральный вопрос, поставленный в наше время во главу угла. И каждый по‑своему выдвигает гипотезы о том, как решить эту проблему и как ее терапевтически рассматривать.
В девятой главе я, как юнгианский аналитик, представляю три клинических случая из своей практики. Здесь я описываю то, как мое знакомство с Антеросом сформировало и сделало более значимыми некоторые небольшие, но существенные моменты в аналитической работе с этими тремя клиентами. В противном случае эти моменты могли бы быть упущены из виду, их клиническое значение было бы утрачено, что во многом повредило бы анализируемым. В историях, которыми я делюсь, имена и детали участвующих лиц изменены с их разрешения.
Представляя себе, сколько отдельных историй изначально должно было собраться воедино, чтобы сформулировать миф о боге Антеросе, я замечаю, как мифический Антерос вносит существенный вклад в эти три конкретные истории, рассказанные в моем кабинете для консультаций.
В 1907 году, когда Фрейду был пятьдесят один год, он признался Юнгу, что мечтал написать не очередные «Три очерка по теории сексуальности», а скорее историю об Эросе.
Он писал: «Когда я полностью преодолею свое либидо (в общепринятом смысле), я возьмусь за написание «Любовной жизни человечества» (Фрейд Юнгу, 19 ноября 1907, 1974, стр. 41). Годы спустя, в возрасте восьмидесяти лет, когда Юнг начал писать свою автобиографию, он сомкнул свои уста, чтобы не говорить об Эросе:
В классические времена, когда подобные вещи понимались надлежащим образом, Эрос считался богом, чья божественность выходила за пределы наших человеческих возможностей, и поэтому его нельзя было ни постичь, ни изобразить каким-либо образом. Я мог бы, как пытались сделать многие до меня, рискнуть приблизиться к этому искусителю, размах деятельности которого простирается от бесконечных пространств небес до темных бездн ада. Но я колеблюсь перед задачей найти язык, который мог бы адекватно выразить неисчислимые парадоксы любви… В моей медицинской практике, как и в моей собственной жизни, я снова и снова сталкивался с тайной любви и никогда не мог объяснить, что же это такое. Как Иов, я был вынужден “руку мою положить на уста мои”.
К. Г. Юнг, 1961, стр. 353
Объединение этих двух образов, — один человек садится писать свою историю Эроса, а другой благоговейно смыкает перед Эросом свои уста, — явилось хорошим противоречивым пространством, в котором можно посидеть, почитать и поразмышлять об этой мифической фигуре. Фрейд получил премию Гете по литературе, за ощутимую точность слов и убедительное изложение в своих психологических исследованиях. С другой стороны, после публикации в 2009 году «Красной книги: Liber novus» Юнга, есть возможность определить весь масштаб глубины его мемуаров 1961 года «Воспоминания, Сновидения, Размышления». В действительности они были фрагментарным соавторским компромиссом, где можно высоко оценить степень, в которой Юнг на самом деле прикрыл свои уста рукой. Сколько бы он ни теоретизировал и психологизировал в эссе, составлявшие его опубликованное «Собрание Сочинений», в «Красной книге» он приберег для будущего поколения свои более искусные эксперименты со словами и образами, в которых он предпочел бросать вызов и побуждать к ассоциациям.
Мои толкования мифа об Антеросе и рассуждения о нем проистекают из моей точки зрения юнгианского аналитика и клинициста. Юнг утверждал, что, если миф может вдохновлять на создание философских теорий, то теории вдохновить миф не могут. В этой книге я хотел бы попробовать сделать непосредственный вывод из аргументации Юнга, подобно итальянскому философу Джамбаттисте Вико: теория может быть написана так, что этим внесет в миф свой вклад. Согласно Вико (1948), мифопоэтический язык первичен, а аллегория, как комментарий, содержащий толкование к мифу и отдающий предпочтение смыслу, нежели повествованию, является языком вторичным. В его схеме, состоящей из трех частей, объективное теоретизирование и логическое обобщение является третьим видом языка. Вико изображает то, как культуры имеют обыкновение последовательно проходить через эти три этапа развития языка, вместо того, чтобы использовать блага всех трех одновременно. Наше современное общество явно отдает предпочтение дискурсивному языку, который находится на третьей ступени. В этой книге я использую значительное количество комментариев второго этапа на службе первичному элементарному языку метафоры и мифа. Мой собственный комментарий можно рассматривать как смысловой мостик между мифом об Антеросе и психоаналитической теорией. Но мне бы хотелось, чтобы читатели рассмотрели еще одну возможность — мой комментарий может послужить мифу об Эросе и Антеросе больше, чем созданию теории о них. Я часто возвращался к образу Юнга, прикладывающего руку к устам, к жесту, который выражает духовное или всеобъемлющее воззрение на миф, основанное на благоговении. Безусловно, это хороший способ приблизиться к какому‑нибудь богу или элементу бессознательного. То, что следует далее, не представляет собой «историю любовной жизни человечества», но и не является обетом почтительного молчания (если бы я отождествлял это только со вторым, то книги бы вовсе не было). Эти главы ориентированы на то, чтобы «убрать руку с уст» на достаточно долгое время, с целью выразительно сформулировать маленький и позабытый элемент из истории эротического imaginaire. Я не предлагаю убедительную, идеально слаженную историю, которая подробно излагает об Антеросе, как о растущей эротической силе. Силе, движущейся от зарождения в Древней Греции сквозь ее преобразование в течение эпох западной цивилизации, сменяющих друг друга, к полноценному проявлению антэротической любви в наши дни. Напротив, Антерос практически никогда не занимает центральное место на сцене. Его присутствие весьма и весьма кратковременное. Я собрал его конкретные исторические и культурные проявления, когда‑либо напрямую упоминавшиеся философами, художниками и поэтами. Но эта книга об Антеросе не претендует на статус исчерпывающей или полностью завершенной. Например, я ограничил Италией большинство своих комментариев об Антеросе в эпоху Возрождения, хотя художники эпохи Возрождения в других странах внесли особенно важный вклад в толкование мифа. Подобным образом я сосредоточился на Антеросе в контексте французского романтизма, не ссылаясь на немецких романтиков.
Также, я выявляю более интуитивные варианты, случаи, когда, по всей видимости, Антерос приходил и уходил непризнанным. Речь идет о моментах, когда художник или мыслитель изображает, или описывает его скрытое присутствие и влияние, но не знает, как это явление назвать. Кто‑то из читателей может ощутить негодование, там, где я привязываю Антерос к этим различным обстоятельствам. Я лишь могу пообещать прояснять моменты, когда Антероса узнают по имени, и отличать их от моментов, когда я рассматриваю его в качестве предполагаемого, но не названного. Но читатели и зрители всегда привносят в действие свою интерпретацию, способами, которые превосходят сознательные намерения писателей и художников. Поэтому, чтобы ситуацию можно было назвать «антэротической», Антероса вовсе не обязательно наблюдать на сцене.
Я надеюсь, станет очевидным то, что, даже будучи забытым или вытесненным, Антерос проявлялся в определенные моменты и в конкретных эротических условиях, как бы для того, чтобы творчески противостоять личному или коллективному эротическому затруднению. Каждое воплощение Антероса нуждается в историческом контексте, и должно быть передано характерным для его обстановки образом. Уловив проблеск его эротической инаковости, можно задаться вопросом: Почему именно сейчас? Почему здесь? И в то же время, совокупная история об Антеросе подтверждает то, что я охарактеризовал бы как его мифический вес. И я бы сделал его не с точки зрения его положения в качестве контраргумента, а с точки зрения его силы в качестве противовеса.
В конечном счете, я задействую этот вдохновленный Фемидой аспект Антероса, чтобы терапевтически противостоять нашим собственным коллективным представлениям об Эросе. Никогда еще мы, люди, не испытывали такой колоссальной способности общаться друг с другом, как сейчас, в нашей технологически тесной «глобальной деревне». Наряду с этим, возможно, мы никогда так сильно не страдали от незнания того, как наладить наполненные смыслом связи. В наше время, когда Эрос как психическая связь кажется очень однообразным, представленным одновременно идеализированным и банальным, вполне возможно, что, богиня Афродита вновь жалуется своей сестре на затруднительное положение своего ребенка. Что бы посоветовала Фемида?