Джинетт Пэрис
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
В этой книге Джинетт Пэрис продолжает работу, начатую в «Языческих медитациях», оживляя индивидуальную, культурную и общественную жизнь через пробуждение её архетипических корней.
Дар благодати, приходящий к нам как красота, не может быть вынужденным, им нельзя владеть, можно только признать и служить ему. Когда события обретают мифическое измерение и находят свой отзвук в душе, мы чувствуем благодать. Три образа божественности, проходящие через эту книгу, выражают зачастую бессознательную языческую благодать, присутствующую в нашей повседневной жизни.
Введение. Боги и богини
Я люблю их так, как будто они действительно существовали, так что неизбежно меня спросят: «Насколько вы верите в этих языческих богов и богинь?» Я вообще в них не верю. Не меньше и не больше, чем верю в эго, суперэго, самость, сознание, бессознательное, Эдипов комплекс, Кассандру, Золушку или Питера Пена; не больше и не меньше, чем я верю во все идеи, выдуманные психологией, чтобы определить динамику внутренней жизни: подавление, регрессию, ретрогрессию, прогрессию, компенсацию, сверхкомпенсацию, декомпенсацию, депрессию, проекцию, интроекцию, ретрофлексию, слияние, смешение, рассеяние, перенос, контр-перенос, самоактуализацию, комплексы, архетипы, индивидуацию. Ничего из этого на самом деле не существует, не так ли? Это более или менее полезные представления и метафоры, позволяющие постигнуть нашу внутреннюю жизнь.
Я социальный психолог на отделении коммуникаций, и потому мы, тридцать шесть професcоров, посвятили себя этому капризному и незримому божеству, Коммуникации. Никто его не видел, оно не более присутствует в «своём» отделении, чем в любом другом, и однако, мы остаёмся здесь, уверенные, что есть такая вещь, как Коммуникация, и этой неосязаемой реальности стоит себя посвятить. Но почему понятие коммуникации должно быть более правдоподобным или более полезным, чем образ Гермеса, который древние рассматривали так, словно это персонифицированная коммуникация?
Абстрактные термины вроде коммуникации, желания, власти, рассудка, страсти и большая часть понятий, встречающихся в учебниках по психологии, описывают незримые реальности, которые древние греки призывали, давая им личность и имя с заглавной буквы. Они превратили их в божества: вместо теории коммуникации у них был Гермес, вместо теории сексуальности и понятия либидо была Афродита, вместо семинаров по организационной власти они выдумывали истории о божественном управлении Зевса. У нас есть инженерная школа, у них были последователи Аполлона, способные возводить мосты прочнее наших. Они говорили не о вреде наркотиков, а о безумии, которое Дионис насылает на тех, кто отказывается его почитать. Они не разрабатывали психологическую теорию природы связи матери и ребёнка, но положили на музыку и переложили в поэзии стенания Деметры, разлучённой с дочерью.
Моя необходимость вернуться к богам и богиням никак не связана с новым религиозным эзотерическим учением. Во-первых, потому что мы имеем дело с психологией, а не с религией. Во-вторых, как раз использование абстрактного и обманчиво точного словаря научной психологии убеждает меня, что мы обретём больше, снова взглянув на исходные образы, стоящие за понятиями, которые мы пытаемся использовать, чтобы понять себя.
Каждый мифический персонаж ценен сам по себе, и я не собираюсь рассматривать политеистическую образность просто как каталог моделей поведения. Когда мы рассматриваем персонифицированные качества божеств, не следует принимать их за предписания, будто нас просят быть чувственными, подобно Афродите, умными, как Афина, хитрыми, как Гермес. Архетипическая психология, напротив, рассматривает себя как противоядие от психологии, требующей от нас быть всем сразу, быть без психологических изъянов, без симптомов, по образу святых, которых мы считаем безгрешными, и Бога, отвергающего собственную тень, дьявола.
Языческие боги привлекают меня именно потому, что каждый из них оказывается и совершенным, и неполноценным, божественным и демоническим, одновременно безумным и мудрым, как бессознательное.
Есть куда лучшие авторитеты по грекам и лучшие научные работы о Дионисе, Гермесе и Мнемозине. Я не претендую на то, чтобы объять их природу и способности, скорее я хочу отразить их глубину. Этой книгой я намереваюсь почтить трёх божеств из моего личного опыта и жизни, рассказав свою историю встречи с ними. Богиня, спой нам о деяниях божеств, и пусть твои музы дадут мне языческую благодать.
Часть первая. Дионис
Сотворение души через тело
О, как ты счастлив, смертный,
Еврипид, Вакханки
Если, в мире с богами,
Таинства их познаешь ты;
Если, на высях ликуя,
Вакха восторгов чистых
Душу исполнишь робкую.
Счастлив, если приобщён ты
Оргий матери Кибелы;
Если, тирсом потрясая,
Плюща зеленью увенчан,
В мире служишь Дионису.
Вперёд, вакханки, вперёд!
На лице человека на грани оргазма выделяются пронзительные, расширенные глаза, переполненные силой, как у животного, встреченного в ночи. Его лицо омрачается, вены шеи набухают, он сходит с ума. Порой он рычит, свистит, кричит. Дионис снова живёт! Бог, символизирующий возмездие сил инстинкта над силами порядка — это Ревущий, Громко Кричащий, Освободитель, Зверь, Горный Бык.
Имя Вакх для Диониса неотделимо в греческом от глагола, означающего «действовать, как вакханка», то есть возбудиться, кричать, впасть в транс, действовать безумно. У древних греков был более обширный, чем у нас, словарь для описания транса и возбуждения. Переводчикам трудно находить слова для описания неистового безумия, не обращаясь к словарю патологий. Но если учёные склонялись к патологизации дионисийства, то не из-за нехватки слов. Дело в том, что мы потеряли связь с этим архетипом, а с нею и возможность выпустить пар, не рискуя, что нас очернят как патологических чудаков. Переводчики не могли найти слов, потому что «видели истерию в Дионисе, а не узнавали Диониса в истерии»!
Что до христиан, они не могли разобраться в духовности и экстазе, достигаемым через тело, так что превратили Диониса-бога в Диониса-дьявола. Хотя верно, что слово ekstasis означает, что душа освободилась от телесных привязанностей, также верно, что дионисийский экстаз достигается через усиление телесных чувств. Прилагательное Bromios, часто применяемое к Дионису, можно перевести как «шумный», а также, по предложению Анри Жанмера, «трепещущий», «жужжащий» или «трясущийся», и всё это хорошо подходит дионисийскому возбуждению, при котором взаимно возбуждаются тело и душа. Дионисийское излишество ввергает в ночную сторону нашего существа и в ночную часть жизни, в тесное соседство с органическим, влажным и кровавым.
Это состояние возбуждения, хотя и примитивное, нелегко достигнуть; недостаточно чрезмерно пить, есть, кричать, танцевать или заниматься любовью, чтобы дойти до точки дионисийского восторга. С чего бы посвящению в дионисийское состояние быть менее усеянным трудностями, чем посвящению в любые другие архетипические фигуры? На пути к дионисийскому освобождению мы часто сначала натыкаемся на поток эмоциональной грязи и кровавой ярости, вместо ожидаемого экстаза. Алкоголь и психотропные препараты, тоже находящиеся под покровительством Диониса, могут развязывать языки и открывать двери восприятия, но точно так же ведут к разрушению и паранойе.
Ешь, пей и сходи с ума
Поскольку Дионис приносит яркость, жизнь без него — это скука, и психосоматическое исследование подтвердило то, что менады знали давным-давно: скука и подавление могут вас убить! Дионис не выносит, когда нами управляет только свет разума и повседневная осознанность: тогда он становится мстительным «приносящим безумие».
В Греции дионисийские фестивали были связаны с примитивными празднествами. Легендарные безумные женщины в свите Диониса попирали горы, ловили животных и пожирали их сырыми.
О, как я люблю Диониса,
Когда он один на горе
От легкой дружины отстанет,
В истоме на землю падет.
Священной небридой одет он,
Путь держит к Фригийским горам;
Он хищника жаждал услады:
За свежей козлиною кровью
Гонялся сейчас.
Но чу! Прозвучало: «О Вакх, эвоэ!»
Тиаз — это сельская ярмарка, сочетающая празднество и религиозный ритуал, когда каждый человек приносил свой вклад. Гастрономические ритуалы, требующие сложной службы, формальной одежды, белой ткани и хрупкого фарфора — это полная противоположность шумному, грубому и буколическому празднеству Диониса. Никто не чувствовал себя никому обязанным, потому что тиазы не зависели от щедрости могучего или богатого хозяина. Тот факт, что они происходили в сельской местности, допускал ещё больше свободы и подчёркивал общинный аспект празднества. Однако, не все празднества и пиры — это тиазы: должно быть групповое чувство, групповое воодушевление Дионисом.
Не следует путать дионисийский аппетит с булимией или хроническим перееданием; приём пищи без аппетита — это анти-дионисийство. Вот почему тиазу предшествовал пост. Бог и его последователи восстанавливали аппетит постом, как Афродита восстанавливала девственность, купаясь в море. Образ ненасытно насыщающегося толстого Вакха — это декадентская версия дионисийского удовольствия, которую дало нам христианство, словно это удовольствие вульгарно или греховно, потому что в него вовлечено тело. Однако, некоторое свинское обжорство — даже жадность — составляют часть дионисийского аппетита, будь то голод по пище или сексуальный голод. Например, Гаргантюа и его жена Гаргамелла, персонажи, описанные Рабле во времена Возрождения, способны на всякое излишество, но они образцы изобилия и умственного здоровья. В этом они дионисийцы.