Маски Бога. Мифология Запада. Том 3, 2 Части

Джозеф Кэмпбелл

ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ

*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально

---

В третьем томе Масок Бога – главном труде Кэмпбелла по сравнительной мифологии – этот выдающийся мифолог рассматривает языческие верования греков, римлян и кельтов наряду с авраамическими религиями: зороастризмом, иудаизмом, христианством и исламом. Кэмпбелл рассматривает характерные черты и общие корни этих мифологических систем, демонстрируя при этом тот процесс, которым был сопряжён на Западе переход от мифологий, ориентированных на женское начало, к тем, что были обращены к мужскому. Изучение религий и мифологических систем мира, которым предстаёт составленный в четырёх томах труд Кэмпбелла «Маски Бога», несомненно является шедевром. Завершая его, он написал следующее:

Я нахожу, что главным достижением для меня явилось подтверждение мысли, которую я давно и верно лелеял: о единстве человеческого рода и не только в биологическом плане, но также в его духовной истории, которая  везде раскрывала себя в виде единой симфонии, темы которой провозглашались, развивались, доводились до предела, а затем переворачивались, искажались и вновь утверждались и которая сегодня, в великом fortissimo  всех этих движений, слитых воедино, неудержимо стремится вперёд к некой величественной кульминации, из которой должен будет родиться её следующий порыв.

---

Введение
Миф и ритуал: Восток и Запад

Географической точкой разделения между сферами Востока и Запада служит иранское плато. К востоку от него находятся духовные области Индии и Дальнего Востока; к западу – Европа и Левант.

На всей территории Востока преобладает представление о том, что изначальное положение живого существа находится за пределами мысли, воображения и определения. Оно не может быть описано. Утверждать, что Бог, Человек или Природа добры, справедливы, милостивы или благожелательны, значит не понимать сути вещей. То же относится к уместным и не очень спорам о том, что они злы, несправедливы, безжалостны и враждебны. Антропоморфные представления подобного рода лишь покрывают, скрывают за маской ту тайну, которая находится за пределами всякого рационального осмысления; и тем не менее, согласно восточному представлению, именно эта загадка и является изначальным источником каждого из нас с вами, а также всего живого вообще.

Следовательно, высшей целью мифологии Востока является не провозглашение в качестве высшего одного из её многочисленных божеств и связанных с ними ритуалов, но преподнесение с их помощью того опыта, который выходит за пределы всякого опыта: единства с тем Сущим всего сущего, что одновременно имманентно и трансцендентно и в то же время не является ни тем, ни другим. Молитвы и мантры, образы, храмы, боги, мудрецы, определения и космологии ни что иное, как лодки, которые переносят искателя к брегу опыта, который находится за пределами мыслительных категорий и которые будут оставлены по прибытии туда; ибо, как сказано в индийском писании Кена-упанишаде: «Знать, значит не знать, не знать, значит знать»; и в китайском Дао дэ цзин: «Те, кто знает, спокойны».

«Ты есть То», – провозглашает ведический мудрец; и ему вторит японский: «Это есть твоё истинное я».

«О ты, – восклицается в классическом буддийском тексте, – кто отбыл, кто отбыл, кто отбыл на противоположный берег, кто сошёл на противоположном берегу: Просветление! Слава!»

В сферах же западной мифологической мысли и образности, будь то в Европе или Леванте, источником бытия обычно выступает Творец в личностном аспекте, чьим творением является человек, и они не равны между собой; потому здесь миф и ритуал не могут действовать в целях развития опыта невыразимого единства. Согласно западной точке зрения в одиночестве, обратившись к себе, человек может переживать опыт соприкосновения лишь со своей сотворённой душой, которая может быть, а может и не быть должным образом связана с Творцом. Соответственно, высшей целью Западного мифа и ритуала выступает установление средств взаимодействия – Бога с Человеком и Человека с Богом. Далее над этими средствами надстраиваются институты и правила, которые никак не могут быть поняты через наблюдение за природой, будь то внутренней или внешней.  Мифы каждого из таких институтов гласят, что правила эти были чудесным образом раскрыты Самим Богом и теперь они берегутся его священнослужителями в соответствии с духом мифа.

Однако здесь возникают некоторые, характерные исключительно для Запада, осложнения, которые исходят из того факта, что в вопросе противопоставления столь отличных по сути понятий как Бог и Человек, индивидуум не может в равной степени соотноситься с ними обоими. С одной стороны, можно поступить как Иов, полностью отринув человеческое суждение пред событиями, которые он почитал проявлением Божьего могущества: «Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе?» Либо можно поступить как греки, вступившись за свои человеческие ценности и судить богов уже с их позиции. Первый тип благочестия именуется нами религиозным и проявлен во всех традициях Леванта: зороастризме, иудаизме, христианстве и исламе. Второй мы называем гуманизмом в широком смысле этого слова и находим в местных мифологиях Европы: греческой, римской, кельтской и германской.

В общем и целом последние события в истории мифологии Запада могут быть выражены в качестве величественного взаимодействия двух этих противоположных  видов благочестия; в частности это яростное, приливами накатывающее колебание от Востока к Западу, Запада к Востоку, Востока к Западу и снова Запада к Востоку, которое началось во время первой серьезной попытки завоевания Греции персами в 490 г. до н.э. За- хват Александром Леванта вызвал прилив левантской волны и сопровождался победами Рима.

Однако ощутимое встречное течение левантских мифологий на Западе ощущалось даже в начале римского периода. В период Карфагенских войн в 204 г. до н. э. культ фригийской Магна Матер был формально представлен в городе, левантско-восточные черты наблюдаются также и в стоицизме, а в период расцвета римского могущества при правлении Антонина персидский синкретический культ Митры стал главной религией империи. Далее последовало христианство, после чего европейская империя пала и  левантская Византия приняла на себя как её имя, так и роль в качестве Нового или Второго Рима. Далее, в 622 г. н.э., мир был озарён откровением Мухаммеда, которое в течение всего следующего тысячелетия смело претендовало на роль мировой религии, но вот, снова прилив встречной волны. Как при Марафоне (490 г. до н.э.) были разбиты персы, так при Пуатье (732 г. н.э.) был остановлен ислам; с этого момента пронзительный одинокий призыв муэдзина к общей молитве год за годом становился всё глуше. Внутри христианской Европы возвращение исконно европейского принципа индивидуального суждения и ценности рационализма послужи- ло причиной распада Единой Церкви. Реформация, Ренессанс, Просвещение и нынешний Век науки, кульминацией которого стало покорение мира европейским духом уже покрыты тенью надвигающейся левантской волны.

Большей частью сложного и жизнеспособного наследия Запада мы обязаны тому противоборству, стороны которого принимаются нами в равной мере, между сторонниками того, что преподносится как Слово Божие с одной стороны и рациональными индивидуумами с другой. Восточный ум никогда не был потревожен ничем подобным, ибо на всей территории к востоку от Ирана древняя иератическая космология вечного круговорота вселенной бронзового века – статичная и, в то же время, пребывающая в вечном движении – сохраняется и по сей день, подобно последнему слову о вселенной и месте человека в ней. Согласно этому видению несмотря на то, что всё в мире пребывает в кажущемся смятении, в основе лежит гармония, как проявление всепоглощающего и поддерживающего всё сущее таинства бытия, которое выходит за пределы мысли, воображения и определения и, в том числе, превосходит возможности научного исследования. Подобно драгоценности, которая переливается всеми гранями в зависимости от того, к какой из них поднесён  огонь и потому кажется постоянно меняющейся, однако в действительно остается неподвижной, эта картина мира, воспринятая в бронзовом веке и сохранившаяся нетронутой на Востоке по сей день, передаёт нам представление о постоянном мире и постоянных обязанностях, ролях и возможностях т. е. отражает не процесс, но состояние и индивидуум, в рамках такой картины, будь то человек или Бог, предстает в виде вспышки, вызывающей блистание граней. Здесь нет концепции и даже намёка на то, что воля или ум могут выступать в качестве творческой силы. И когда что-либо из этого проявляется в западном человеке, восточный мудрец лишь в недоумении созерцает результаты его действий, в то же время ясно осознавая, что это дьявольские проявления, век которых краток в отличие от него, который прочно утвердился во всём том, что вечно истинно в человеке, обществе, вселенной, а также изначальном таинстве бытия.  Всё, что ему ведомо, или что он полагает известным себе, исходит из древнего хранилища мудрости, которое мы с ним унаследовали из бронзового века.

Поскольку если мы обратимся глубже, оставив в стороне эстафету, в которой принимали участие Персия, Греция, Рим, Византия, Ислам и, позднее, Европа, мы увидим, что наследие бронзового века легло в основу основных мотивов как Западной, так и Восточной мифологической мысли. Более того, наследие это зародилось не в Индии, как многие полагают до сих пор, и не в Китае, но на Ближнем Востоке, в Леванте, где последние археологические раскопки показали материалы, уходящие к о. 7500 г. до н.э. Приблизительно к этому времени в защищённых горами долинах Малой Азии, Сирии, северного Ирака и Ирана уже были развиты такие виды хозяйства как земледелие и скотоводство, что повлекло за собой эпохальные изменения  в характере человеческого существования и открыло для людей того времени большие возможности к развитию. Если раньше люди жили, полагаясь на изменчивые результаты собирательства (охоты и растениеводства), теперь они прочно обосновались, занявшись обработкой земли. Начали появляться самодостаточные деревни и их число постоянно росло на всём протяжении обширного пояса как в восточном, так и западном направлении в таком темпе, что к о. 2500 г. до н.э. они достигли побережий обоих океанов. Тем временем в коренном регионе высокого уровня развития на Ближнем Востоке о. 3500 г. до н.э. произошла вторая значительная перемена, ознаменованная изобретением основополагающих технологий развитой цивилизации в долине Месопотамии: письменности, математики, величественной архитектуры, систематических научных наблюдений (за небесами) и храмового поклонения, а венчало их искусство царского управления. Эти знания стали известны и были внедрены на практике в Египте во время правления фараонов Первой династии о. 2850 г. до н.э., в Крите и долине Инд о. 2500 г. до н.э., Китае о. 1500 г. до н.э. и о. 1000–500 гг. до н.э. они достигли Мексики и Перу.

В период процветания неолитических деревень ключевой фигурой всей мифологии и главным объектом для поклонения выступала одаряющая благами богиня Земли – мать, питающая жизнь и принимающая в себя смерть, чтобы свершить процесс перерождения. На ранних стадиях развития её культа (возможно о. 7500–3500 гг. до н.э. в Леванте) богиня-мать могла, как полагают многие антропологи, ограничиваться ролью местного божества-покровителя плодородия. Однако, даже в самых первых храмах, возведённых развитыми цивилизациями (Шумер, о. 3500–2350 гг. до н.э.) Великая всеблагая Богиня, несомненно, играла гораздо большую роль. Уже тогда она была тем, чем является сегодня на Востоке: метафизическим символом: изящным олицетворением силы Пространства, Времени и Материи, в которой зарождаются и погибают все существа, субстанцией, из которой сотканы их тела, направляющей их жизни и мысли и принимающей в себя мертвых. И всё, что имеет форму или имя – включая Бога, воспринимаемого добрым или жестоким, сострадательным или исполненным гнева – считалось чадом, пребывающим в её чреве.

Ближе к завершению бронзового века и началу железного (о. 1250 г. до н.э. в Леванте) древняя космология и мифологии богини-матери были коренным образом видоизменены, пересмотрены и, по большей части, даже подавлены теми неожиданно вторгшимися придерживающимися патриархального уклада племенными воинами, чьи традиции перешли к нам главным образом из Старого и Нового Заветов и мифов Греции. Очагами, из которых распространялись яростные волны их набегов, явились две обширных географических матрицы: для семитов это были Сирийская и Аравийская пустыни, где эти воинственные кочевники пасли овец и козлов, а позднее – верблюдов; эллинические и арийские народы же уходят корнями к обширным равнинам Европы и южной России, где они пасли свои стада крупного скота и первыми освоили искусство конной езды.

В последующих главах мы с удовольствием откроем вам в первую очередь: факт вездесущности богини даже в тех мифах, где она, казалось бы, не играет никакой роли или не появляется вообще (Глава 1); далее мы оглянемся в прошлое, чтобы застать период её процветания (Глава 2); и, наконец, (Главы 3–9) представим вам последовательное описание тех процветающих долин, где возвышаются храмы, вдохновлённые божественными видениями созидательных народов Западного мира.

Глава 1

НЕВЕСТА ЗМЕЯ

I. Богиня-мать Ева

Каждый из тех, кто знаком с изначальными, древними и восточными мифологиями богини найдёт в Библии множество отсылок к ним, преображенных, однако, чтобы соответствовать духу противоположному тому более древних религий. Так, в сцене у древа ничего не говорится о том, что змей, который явился ей, был полноправным божеством, который почитался в Леванте как минимум за семь тысячелетий до того, как была составлена Книга Бытия. В Лувре находится резная зелёная стеатитовая ваза, датируемая о. 2025 г. до н.э. посвящённая царю Гудеа из Лагаша с изображением позднего шумерского проявления этого супруга богини под его титулом Нингиззида, «Владыка древа истины». Два переплетённых змея обвивающиеся вокруг посоха также, как на кадуцее греческого бога мистического знания и перерождения Гермеса, представлены на фоне открытых врат, створы которых держат два крылатых дракона, известные как грифоны. (Изображение 1).

Чудесная способность змеи сбрасывать кожу и так продлевать свою молодость послужила ей приобретением всемирной славы в качестве владеющей разгадкой тайны перерождения небесным символом которой служит луна – растущая и убывающая, скрывающаяся во мраке и вновь проявляющаяся. Луна управляет и отмеряет животворящий ритм женского чрева, а с ним – и самого времени, которое вынуждает живые существа появляться и исчезать. Она – повелительница таинства рождения и также смерти, которые вместе являют собой два аспекта единого состояния бытия. Луна повелевает волнами и росой, обновляющей, на которых пасётся скот. Но и змей также выступает в качестве повелителя вод. Обитая под землей, среди корней и деревьев и часто появляясь у водоёмов, болот и других источников воды, он скользит плавно, подобно волнам; или же он может взбираться по древу подобно лиане, свесившись оттуда как некий плод смерти. Фаллические аналогии приходят на ум буквально сразу же, кроме того, являясь поглощающей, змея также олицетворяет женский половой орган – так формируется дуальный образ, косвенно затрагивающий струны подсознания. Она также связана с дуальностью огня и воды, которые проявляются в стремительности её выпадов, остроте укуса и смертельном жжении яда. Когда змей изображается кусающим свой хвост, по типу Уробороса, это указывает на воды, которые, согласно архаическим космологиям, окружают со всех сторон дрейфующий в них остров – нашу Землю.

На Изображении 2 представлен рисунок с эламской расписной чаши позднесасанидского периода (226–641 гг. н.э.) где древний хранитель поднимается вверх по коре Мирового Древа. В этом обличии ясно выражен его опасный, предупреждающий аспект. Однако, подобно змею из Райского сада, обычно Нингиззида расположен к тем, кто с должным уважением просит о благах, скрытых в его святилище. На изображении 3 представлен рисунок с древней аккадской печати о. 2350–2150 гг. до н.э.: божество в человеческом обличии восседает на троне, за ним – эмблема кадуцей, перед ним – огненный алтарь. Божество в короне подводит к нему преданного – владельца печати, за которым следует фигура со змеем, свисающим с её головы, держащая в руках ведро, которая является спутницей божества правителя и походит на грифонов с чаши Гудеа. Над чашей, которую подняло в руках божество, парит полумесяц и, очевидно, посвящённый должен будет отпить из неё.

Здесь явно представлена связь повелителя змей с чашей бессмертия и луной; подобный мотив, а именно, изображение божества одновременно в его более высоких и низких ипостасях, характерен для всех мифологий древности. Ибо привратник у ворот, допускающий либо прогоняющий искателей, также является аспектом самого божества. Он – первый, кто предстаёт перед искателем, жаждущим обретения его; иначе говоря, это испытывающий аспект божества. Таким образом, божество (даже когда оно проявляет свой испытывающий аспект) может одновременно представать в различных формах: антропоморфной, териоморфной, форме растения, небесной или форме ассоциируемого с ним элемента; так, в приведённом выше изображении мы наблюдаем человека, змея, древо, луну и воду жизни, и мы должны понимать, что все они являются аспектами единого полиморфного принципа, олицетворяемого ими, однако пребывающего вне всего. 

Три печати, представленные далее, помогут нам установить взаимосвязь между этими символами и Библией. На первой из них мы видим изящное изображение сиро-хеттского происхождения: месопотамский герой Гильгамеш двукратно представлен в положении хранителя святилища в манере двух грифонов на кубке Гудеа. Однако внутри этого святилища нас ждет не человек, животное или растение, но столп из переплетённых змей, на вершине которого – солнечный символ. Подобный столп или шест символизирует центр вселенной, вокруг которого вращается всё сущее (axis mundi) и, таким образом, является аналогом буддийского Древа Просветления, «Неподвижного места» в центре вселенной. Вокруг символа солнца, возвышающегося над столпом, расположены четыре маленьких круга. Мы узнаём, что они символизируют четыре реки, которые протекают в четырёх сторонах света. (Ср. Книга Бытия 2:10-14). Слева к святилищу приближается владелец печати в сопровождении грифона (или херувима – так эти существа обозначены в Библии), который держит в левой руке корзину, а в правой – вознесённую ветвь. За владельцем следует богиня в роли мистической матери перерождения, а под ними – гильоша, узор-лабиринт, который в искусстве того времени соотносится с кадуцеем. Здесь мы узнаём характерные символы сада жизни, из которого змей, древо, столп мира, вечное солнце и животворящие воды распространяют своё величие во все направления света и к которому смертный приближается в сопровождении того или иного божественного проявления, чтобы узнать тайну собственного бессмертия. 

На следующей печати (изображение 5) с изображением благодатного мифического сада все персонажи – женского пола. Две из них, приближающиеся к древу, обозначены в качестве дуального проявления подземной богини Гула-Бау, аналогами которой в классической мифологии выступают Деметра и Персефона. Месяц парит прямо над предлагаемым плодом, подобно тому, как он парил над чашей в изображении 3. Дар этот вручается смертной женщине, которая уже держит в правой руке плодоносную ветвь.

Из этого можно заключить, что в ранней мифологической системе Ближнего Востока – в противоположность поздней, строго патриархальной системе, представленной в Библии – божество могло изображаться как в женском, так и в мужском обличии, ибо любая форма, обладающая качествами, сама по себе является лишь маской изначально лишенного качеств принципа, который находится за пределами всякого имени или формы и в то же время пронизывает их все. 

На этих печатях мы не видим никакого указания на божественный гнев или опасность.  Этому саду чужда тема вины.

Плод познания жизни пребывает там, в этом святилище, ожидая момента, когда будет сорван.  С готовностью вручают его любому смертному, будь то мужчина или женщина, если тот подготовлен должным образом и желает его получить.

Следовательно ранняя шумерская печать, представленная на изображении 6 не может быть, как это полагают некоторые ученные, отражением утерянной ныне шумерской версии легенды о падении Адама и Евы.⁹ Она составлена в духе идиллии, характерном для гораздо более ранней мифологии бронзового века, которая изображала сад невинности, в котором зрели два желанных плода финиковой пальмы – плод просветления и плод бессмертия. Изображенная слева перед змеем женская фигура наиболее вероятно богиня Гула-Бау (как мы отметили ранее – аналог Деметры и Персефоны), сидящий же справа мужчина является не смертным, но божеством, что можно заключить из его лунного головного убора, и  наверняка это её возлюбленный сын и супруг Думузи: «Сын бездны: Повелитель древа жизни», вечно погибающий и воскресающий шумерский бог, который выступает архетипом воплощённого существа. 

Можно сравнить этот образ с представленным на греко-римском рельефе (изображение 7) богини-покровительницы Элевсинских мистерий Деметры, которая изображена здесь вместе со своим божественным сыном Плутосом или Плутусом,* о котором поэт Гесиод писал так:

Бродит он, благостный бог, по земле и широкому морю –
Всюду и кто его встретит, кому попадётся он в руки, 
Тот богатеет и много добра наживать начинает.

С одной стороны, Плутос может быть воспринят как бог-покровитель изобилия земли, однако в более широком смысле следует понимать, что он является аналогом божества таинств Диониса. В Изначальной мифологии и Мифологии Востока мною был рассмотрен ряд подобных божеств, которые одновременно являются сыновьями и спутниками Великой богини-покровительницы вселенной. Возвращаясь в её лоно после смерти (или, согласно другому представлению, соединяясь с ним во время брака) божество это перерождается подобно месяцу, который вырастает из собственной тени или змею, сбросившему старую кожу. Соответственно, в ритуалах инициации связанных с этими символами (таких, как Элевсинские мистерии) инициируемый, в созерцании обращавшийся к богине-матери таинств полностью отстранялся от своей смертной участи (символически принимал на себя роль умирающего сына) и отождествлял себя с принципом вечного перерождения, Сущего всего сущего (отца змея) – так раскрывал он в себе восторг вечного становления в мире, где царит лишь горе и смерть. 

Сравним это с легендой о Будде. Когда он утвердился на Неподвижном месте под Древом Просветления Творец иллюзорного мира КамаМара, «Жажда жизни и Страх смерти» явился перед ним, чтобы сбить его с пути. Однако Будда коснулся земли пальцами правой руки и, как гласит легенда: «Могущественная Богиня земли сотряслась взревев с силой сотни, тысячи, сотни тысяч голосов объявив: «Я стою тебе свидетелем!» и демон тут же скрылся». В ту ночь Благословенный достиг Просветления и на протяжение периода семи раз по семь дней пребывал погружённый в восторг, а тем временем вокруг него разыгралась сильная буря. «Тогда, – читаем мы, – из своей подземной обители явился могучий повелитель змей Мучалинда – семь раз обернулся он вокруг тела Благословенного и расправил над его головой свой величественный капюшон со словами: «Ни холод, ни жара, ни мошки, ни мухи, ни ветер, ни солнце, ни ползучие твари не коснутся тела Благословенного!»

По прошествии семи дней, когда Мучалинда увидел, что шторм утих, а облака рассеялись, он размотал свои кольца и, приняв человеческое обличие, предстал перед Благословенным со сложенными руками и склонился перед ним в поклоне.

В наследии и легенде о Будде представление об освобождении от смерти получило новое, психологическое прочтение, однако при этом более древние мифические способы отражения этой темы не были подавлены. Древние мотивы были перенесены на новый, более продвинутый уровень и обрели вторую жизнь благодаря соотношению с действительной исторической личностью, которая показала их значение на примере своей жизни; однако изначальное ощущение согласия между героем-искателем и силами живого мира, которые, подобно ему самому, в  конечном итоге есть ни что иное, как видоизменение единой загадки бытия, сохраняется в легенде о Будде в том же виде, в каком оно предстаёт на древних печатях Ближнего Востока, изображающих мир, царящий в саду Мирового древа, где богиня и её супруг змей всегда пребывают, готовые оказать поддержку достойному сыну их в его поиске освобождения от оков рождения, болезни, старости и смерти.

Однако в Эдемском саду царят другие настроения. Ибо Господь (на иудейском его имя записано как Яхве) проклинает змея, когда узнаёт, что Адам отведал от древа познания добра и зла; он говорит своим ангелам: «Вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.» И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима [т. е. грифона] и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни».

Первое заключение, которое можно сделать исходя из этого противопоставления, будет продемонстрировано далее в многочисленных мифологических картинах, и суть его в том, что в рамках патриархального уклада иудеев железного века, относящегося к первому тысячелетию до н.э., мифология цивилизаций раннего неолита и бронзового века, которые были захвачены и некоторое время подчинены им, была инвертирована с целью подачи идеи противоположной той, для которой она изначально создавалась. Второе заключение вытекает из первого и состоит в том, что в большинстве основных символов Библии наблюдается изначальное противоречие, которое не может быть подавлено, какой бы риторический упор на интерпретацию его в патриархальном духе сделан не был. Таким образом в сердце поступают образы, которые прямо противоположны словам, направленным в ум; моральный разлад этот присущ Христианству, Исламу и Иудаизму, поскольку они все разделяют наследие Старого Завета. Однако Библия не единственный источник противоречий на Западе. Аналогичная инверсия смысла также наблюдается в наследии Греции.

II. Кровь Горгоны

Более полувека назад Джейн Эллен Харрисон было доказано, что в рамках празднеств и тайных культов Греции сохранились многочисленные свидетельства мифологии до-Гомеровской эпохи в которой большие почести оказывались не мужским божествам солнечного олимпийского пантеона, но исполненной зловещей таинственности богине, которая могла представать как единая, либо в двух, трёх или множестве ипостасей сразу и являлась матерью как живых, так и мёртвых. Обычно супруг её изображался в форме змея; в посвященных же ей ритуалах нет ничего общего с беспечным духом олимпийских игр, гуманистического искусства, общественных гуляний, празднеств и театральных постановок – напротив, они отличаются настроением мрачным и преисполненным угрозы.  В жертву ей приносили не украшенный скот, но свиней и людей; они были направлены не к свету, но в подземный мир и воздавались не в мраморных храмах, ослепительно сияющих в час отливающего нежно розовым рассвета, но в полуночных рощах и на полях, над рвами, чрез которые свежая кровь стекала прямо в бездну. «В те времена поклонялись существам, – пишет Мисс Харрисон, – далёким от руководствующихся человеческими понятиями о рациональности и покоряющихся законам мира богов; то были смутные, иррациональные, по большей части недоброжелательные сущности, духи, призраки и им подобные, не до конца ещё оформившиеся и вписанные в божественный образ». Кроме того, ритуалы проходили не в духе общего пиршества под девизом do ut des, «Я отдаю и да воздастся мне, но в духе избавления: do ut abeas, «Я отдаю и да изыдешь ты»; этой позиции всегда сопутствовала идея о том, что если злой дух будет изгнан, здоровье и благополучие, плодородие и процветание смогут естественным образом проявиться из своих источников. 

На изображении 8 представлена вотивная табличка обнаруженная в Пиренеях и посвящённая Зевсу Олимпийскому в его обличии ЗевсаМейличиоса. Здесь это небесное божество и повелитель всех прочих божеств предстаёт – о диво! – в форме змея; как было отмечено Мисс Харрисон: «Зевс принадлежит к числу греческих богов, которые никогда не изображаются в сопровождении змей». Её объяснение этого противоречия заключается в том, что как имя так и образ Зевса изначально принадлежали местному божеству – сыну и мужу богини-матери Земли, чьё место поклонения в Пиренеях было захвачено и преобразовано последователями развитого арийского культа прибывшими с севера. Таким образом, имя Зевса было приставлено к имени местного духа земли в качестве эпитета. Ежегодные весенние ритуалы культа этого божества были также переняты наряду с не характерным для олимпийцев видом жертвоприношений – жертвоприношением свиней, от которого, как отметил один из греческих комментаторов: «Веет холодным мраком».

Однако нельзя сказать, чтобы от Бронзового века с его до-Гомеровскими цивилизациями, Критом Миноса и современными им Кикладскими островами, которые стали источником для большинства из этих не принадлежащих к эллиническим культов, веяло холодным мраком. Напротив, очаровательные изображения искусства, принадлежащие к этим эпохам, полностью отражают величие вселенной и демонстрируют гармонию с ней. Нельзя также утверждать, что в поздний Классический период богиня-мать в окружении змей, львов, прудов, голубятен, черепах, кальмаров, коз и быков всегда вызывала у людей один лишь страх и ненависть. Конечно, в Золотой Ветви Джеймс Дж. Фрэйзер показал, что культ её, который располагался в ныне известной роще у озера Неми неподалёку от Рима действительно был мрачным и угрожающим.

«В этой священной роще, – приводит он описание этого места во вступлении к своему великому труду, –

росло дерево, и вокруг него весь день до глубокой ночи крадущейся походкой ходила мрачная фигура человека. Он держал в руке обнаженный меч и внимательно оглядывался вокруг, как будто в любой момент ожидал нападения врага. Это был убийца-жрец, а тот, кого он дожидался, должен был рано или поздно тоже убить его и занять его место. Таков был закон святилища.  Претендент на место жреца мог добиться его только одним способом – убив своего предшественника, и удерживал он эту должность до тех пор, пока его не убивал более сильный и ловкий конкурент. Должность эта, обладание которой было столь зыбким, приносила с собой царский титул. Но ни одна коронованная особа не была мучима более мрачными мыслями, чем Немийский жрец. Из года в год зимой и летом, в хорошую и плохую погоду, нес он свою одинокую вахту и только с риском для жизни урывками погружался в беспокойную дрему.  Малейшее ослабление бдительности, проявление телесной немощи и утрата искусства владеть мечом ставили его жизнь под угрозу; седина означала для него смертный приговор».

Действительно, от подобных рассказов мурашки бегут по коже! В анналах Греции и Рима есть и другие подобные истории, от которых веет атмосферой ужаса: так, часто рассказывается история о критской царице Пасифае, полюбившей быка, изошедшего из морских волн и породившей от него ужасного Минотавра, который вынужден был бродить в стенах лабиринта построенного чтобы удержать его. Однако другие рассказы доэллинического периода демонстрируют скорее идиллию, гармонию и мир, а также мудрость и дар провидения доступные тем, в чьих сердцах отсутствует страх перед злыми духами. В своём трактате «О природе животных» римский автор Элиан (о. 222 н.э.) описывает змеиное святилище в Эпире, которое в те времена было посвящено богу Аполлону, однако в действительности, подобно святилищу Зевса-Меличиоса, является рудиментом более древней доэллинической эгейской мифологии.

Народ Эпира возносил молитвы по большей части Апполону и раз в год они устраивали в его честь главный, в высшей степени величественный пир, слава о котором разносилась повсюду. Этому божеству была посвящена роща, огороженная по всему периметру в которой обитало множество змей, несомненно – его любимцев.  Приближаться к ним было дозволено лишь девственной жрице.  Обнаженная, приносит она змеям пищу. Народом Эпира было объявлено, что змеи эти ведут своё происхождение от самого Пифона Дельфийского. Считается, что если по приближении к змеям жрица видит, что они ведут себя спокойно и мирно принимаются за пищу, значит год будет плодородным и свободным от болезней; однако если они пытаются напугать её и не принимают от неё медовых сладостей, результат будет прямо противоположным.

Или давайте обратимся к картине представленной на 9 изображении, которая составлена в том же духе и показывает нам мифическое древо с золотыми яблоками в обители заката Гесперид. Древо кольцами овивает гигантский рогатый змей, а у его корней видится углубление из которого бьет в две стороны ключ, Геспериды же – сёстры-нимфы известные в античной мифологии в качестве дочерей, рождённых без отца от вселенской богини Ночи – собрались вокруг него. Именно таким и дошел бы Эдем до наших дней, если бы не водворённый в недавнем времени патриарх (благовидно претендующий не только на владение этим садом, но и на само его бытие) не впал в исступление после того, как ему стало известно происходящее там.

Ибо теперь вполне доказан тот факт, что до того, как в конце бронзового и начале железного веков кочевые племена арийских скотоводов с севера и семитских овцеводов с юга яростно вторглись в места, где процветали старинные культы древнего мира, там царил в существенной степени органический, вегетальный, далёкий от героизма взгляд на природу и жизненные нужды, который был совершенно чужд тем львиным сердцам, для которых источниками радости и процветания служила не терпеливая земная твердь, но боевые копья и связанные с ними разорения. В более древних мифах и ритуалах, связанных с Матерью, светлые и тёмные аспекты того смешанного явления, что зовётся жизнью, почитались вместе и в равной степени, в то время как в поздних маскулинных патриархальных мифах всё благоприятное и благородное приписывалось новым божествам-героям, мрачное же оставалось на долю местных сил природы наряду с прибавившейся ныне отрицательной моральной оценкой. Собранный к данному моменту внушительный ряд доказательств свидетельствует о том, что как социальный, так и мифологический уклады двух этих столь различных образов жизни были полностью противоположны. Там, где богиня почиталась в качестве дарующей и поддерживающей жизнь, а также поглощающей мёртвых, женщины, будучи её представительницами, получали первостепенное положение в обществе и высшие титулы в её культах. Подобный уклад социальных и культовых обычаев, связанных с главенством женщин, в общем и целом принято называть порядком Материнского права. Ему противопоставлен уклад Патриархальный, отличающийся пылом праведной риторики и яростью огня и меча.

По этой причине все литературные произведения железного века, как арийского, греческого, римского, так и левантского происхождения, изобилуют вариациями рассказа о том, как сияющий герой покоряет мрачного и, по той или иной причине, презираемого монстра, принадлежащего к раннему божественному порядку, из чьих колец он достает некое сокровище, которое требовалось завоевать: прекрасные земли, деву, злато или же просто свободу от тирании, олицетворением которой было это существо.

Главным примером такового в Библии выступает победа Яхве над змеем из вселенского океана – Левиафаном, о которой он так хвалился Иову: «Можешь ли ты удою вытащить Левиафана и верёвкою схватить за язык его?  Вденешь ли кольцо в ноздри его? Проколешь ли иглою челюсть его? Будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко? – Сделает ли он договор с тобою, и возьмёшь ли его навсегда себе в рабы? Станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих?  Будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами? – Можешь ли пронзить кожу его копьём и голову его рыбачьею острогою?   Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперёд не будешь».

Греческим аналогом выступает победа Зевса над Тифоном – младшим сыном Геи, богини Земли, в результате которой было утверждено главенствующее положение патриархальных богов горы Олимп над непобедим ранее родом титанов, порождённым матерью Землей.  Говорится, что Титан этот – получеловек, полузмей, был колоссальных размеров. Он был столь велик, что часто ударялся головой о звёзды, а протянув руки, мог достать от заката до рассвета (изображение 10). Согласно версии Гесиода, из плеч его выходила сотня змеиных голов, чьи языки яростно извивались, а глаза пыхали огнём. Они издавали голоса и звуки, понятные богам; в то же время они могли мычать как быки, реветь как львы, гавкать как псы или шипеть так громко, что эхо отражалось в горах. Представьте, подобное ужасающее существо могло повелевать миром, если бы Зевс не вступил с ним в бой!

Земля содрогалась под ногами отца олимпийских богов; над тёмным морем полыхал жар, исходящий от ударов его молнии, а также глаз и дыхания его противника. Океан вскипел; страшно нависая, ударяли волны по мысам берегов; земля содрогалась; трепетал сам Аид, повелитель мёртвых; на какое-то мгновение поколебался и сам Зевс. Однако, собравшись снова с силами, этот великий герой посильнее ухватился за своё устрашающее оружие и, прыгнув с горы, обрушил свою молнию на все эти огнедышащие, ревующие, рычащие, блеющие и шипящие головы. Чудовище повалилось наземь, и богиня земли Гея стала оплакивать своё дитя. Из его тела изошли языки пламени, которые, ревя, рванулись прочь по крутым горным склонам и были они столь горячи, что большая часть земли расплавилась подобно тому, как плавится железо в почве священной хромого кузнеца богов Гефеста. Тогда могущественный владыка богов Зевс, облачённый в штормовое одеяние, сбросил пылающего врага в бездну Тартара откуда и поныне из тела его исходят все те ужасные ветры, которые жутко воют над водными просторами океанов приводя людей в ужас, уничтожая корабли, топя моряков и руша произведения, лелеемые обитателями земли, покрывая их руины пылью и смятеньем.

Вопрос о том, что эта победа практически идентична той Индры, повелителя ведического пантеона, над космическим змеем Вритрой не стоит. Оба эти мифа являются разновидностями одного архетипа. Кроме того, в каждом из этих мифов роль соперника божества отводится персонажу более древней мифологии – пеласгинской в Греции, дравидийской в Индии – существам, которые в былое время символизировали и олицетворяли собой могущество вселенского уклада, мрачное и исполненное тайны время, которое слизывает геройские деяния подобно пыли: могущество этого не подверженного смерти змея, сбрасывающего с себя жизни подобно чешуйкам шкуры, которые снова врастают обратно вращаясь в этом цикле вечного возвращения, который  продолжится целую вечность, как продолжался вечность до сих пор не имея начала, конца и направления.

Против олицетворения этого бессмертного могущества и восстал воинственный принцип великого деяния индивидуума, воздетый болт в руках которого действительно значим для него и потому смог на время сразить древний уклад верований наряду с цивилизацией, его поддерживающей. Крито-микенская цивилизация распалась, также как дравидийские городаблизнецы Хараппа и Мохенджодаро в Индии. Однако в Индии древняя мифология змея сохранилась и постепенно, набираясь сил, достигла к середине первого тысячелетия до н.э. положения, когда поглотила весь пантеон и  пронизала своим духом ведических богов – Индру, Митру, Вайю и прочих, обратив их в исполнителей собственного, всё также вращающегося круговорота вечного возвращения. На Западе же принцип независимости, олицетворяемый обладающим свободой воли, доказывающим свою значимость для истории героем не только упрочился,  но и сохраняет своё главенствующее положение по сей день. Более того, эта победа принципа свободной воли, наряду с сопутствующим ему понятием об индивидуальной ответственности, послужила основанием для зарождения черт, характерных исключительно для Западного мифа, под которым я понимаю не только мифы арийской Европы (греческие, римские, кельтские и германские), но также мифологии семитских и арийских народов Леванта (семитских аккадцев, вавилонян, финикийцев, евреев и арабов; арийских персов, армян, фригийцев, фрако-иллирийцев и славян). Так как обращаемся ли мы к победам Зевса и Аполлона, Тесея, Персея, Ясона и прочих над драконами Золотого века или читаем о той Яхве над Левиафаном, идея всегда одна – движимая собственной волей сила, которая превосходит мощь любого из змеев судьбы, порождённых землёй. Все они выступают (обращаясь к выражению мисс Харрисон) «в первую и главную очередь как противники поклонения Земле и духам земного плодородия».

«Поклонение силам плодородия, которое включает в себя все формы растительной и животной жизни достаточно обширно, чтобы оно могло вечно существовать независимо и процветать, – добавляет она, – однако по мере того, как внимание человека все сильнее обращается к его собственной личности, подобное поклонение предстаёт для него в качестве очевидного источника опасности и заразы».

Что ж, так и есть! И все же нельзя не согласиться, что есть нечто натянутое и, в конечном итоге, не убедительное в окрашенных человеческими понятиями о морали поступках этих блистательных и добродетельных свершителей, будь то представители библейской или греко-римской школ; является ли это карой или милостью, но изначальный источник жизни, а вместе с ним и духовной глубины всех мифологий в которых они присутствуют, продолжает оставаться сокрытым в тёмной массе проклятой и всё же плодоносящей земли, источники которой, поверженные и подавленные, никогда не иссохнут до конца. Обитель таинства всё так же пребывает в них; на протяжении всей истории Запада оно то скрывается, то снова проявляется из архаичных символов позднейших «развитых» систем будто бы нашептывая: «Но не слышится ли тебе мелодия более глубокая?» Так, это древнее послание прослеживается в легенде о Медузе, хотя она и составлена в духе классической олимпийской патриархальной системы. Волосы Медузы – королевы Горгонов, состояли из шипящих змей; взглядом своим она обращала людей в камень. Используя специальное приспособление, Персей поверг её и забрал в мешке её голову, которую Афина затем поместила на его щит. Из кровоточащей раны на шее Горгоны взлетел крылатый скакун Пегас, которого поймал Посейдон и который ныне запряжен в колесницу Зевса. Под руководством Афины Асклепий бог целительства, выцедил кровь из вен Медузы как с левой, так и справой стороны её тела.  Кровь с левой её стороны он использует для изготовления ядов, а с правой – эликсиров жизни.

Таким образом, в теле Медузы сосуществовали те же две силы, что и в теле индийской чёрной богини Кали, которая одаряет благами своей правой рукой, а в левой держит поднятый меч. Кали дарует жизнь всем существам во вселенной, однако длинный красный вытянутый язык её свешивается изо рта, готовый слизывать их кровь. Она украшена ожерельем из черепов, а вместо юбки ей служат отсеченные руки и ноги. Она Чёрное время, одновременно жизнь и смерть всех живых существ, чрево и гробница для мира: изначальная и единственная, истинная первозданная природа пред которой боги ограничиваются ролью исполнителей её воли.

Или же давайте обратимся к любопытной легенде о слепом мудреце Тиресии, за советом к которому пришел однажды сам Зевс со своей супругой Герой. «Я настаиваю, – сказал повелитель богов игриво своей супруге, – что вы, женщины, получаете больше удовольствия от занятий любовью чем мы, мужчины». Она стала отрицать это. Тогда они призвали Тиресия, поскольку он, в результате странного стечения обстоятельств, имел опыт и того и другого.

«Однажды, будучи в зелёном лесу, – описывает этот случай Овидий, –

Возможно, читатель также вспомнит орфическую легенду, приведённую мной в Изначальной мифологии о том, как девушка мирно сидела, плетя из шерсти мантию, на которой должна была быть изображена вся вселенная; тогда её мать решила, что Зевсу должно быть ведомо о её присутствии, и тот явился ей в форме гигантского аспида. От него дева понесла вечно погибающего и вечно возрождающегося бога хлеба и вина Диониса, который был рождён, взращен, растерзан на части и воскрешен в той самой пещере.

Аналогичным образом, в христианской легенде произошедшей из того же архаического источника Бог Святой Дух явился деве Марии в форме голубя и чрез ухо зачала она Божественного Сына, который был рождён в пещере, погиб, возродился и ныне присутствует в ипостаси хлеба и вина, раздаваемых во время Мессы. Дело в том, Великая Богиня догомеровского и домоисеевского Востока также часто изображалась в сопровождении голубей, как и змей.  На изображении 11 она предстаёт в качестве Афродиты, окружённой воспевающими её Эротами с голубем в левой руке. Таким образом, в мировой панораме мифологии Бог Отец из христианской Троицы, сотворивший Марию, Бой Святой Дух – её супруг и Бог Сын – её убитое и воскрешённое дитя, являются поздней аналогией на орфическую мистерию о Зевсе в форме змея, зачавшего в чреве своей дочери Персефоны его воплощённого сына Диониса. 

Победа патриархальных божеств над матриархальными в греко-римской мифологии не столь заметна, как в мифах Старого Завета; ведь, как показала Джейн Харрисон, более древние божества здесь не только сохранили свои обличия (как это явствует из примера о Зевсе Меличиосе) но также и посвящённые им общественные ритуалы и женские культы, которые особенно выражены в мистериях Деметры и Орфических мистериях, из которых многочисленные элементы перешли в Христианство и нашли своё наиболее явное выражение в мифах и ритуалах Девы Марии и Мессе. В Греции патриархальные божества не изгоняли, но брали в жёны богинь- покровительниц местных земель и это позволяло тем вновь возвращать своё влияние, в то время как из библейской мифологии богини были исключены полностью или, по крайней мере, это намеревались сделать.

Однако, о чём свидетельствуют каждая из глав книг Самуила и Царств, древние культы плодородия всё также почитались на всей территории Израиля как простым народом, так и большинством правителей. В самом Пятикнижии мы находим знаки, свидетельствующие о мудрости древней матери земли и её супруга-змея, сокрытые в символах и безмолвствующие.

И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала?  Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела. И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; Ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей; И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту».

Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою. Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; (Книга Бытия 3:13-19).

Однако та самая земля, тот прах из которого была взята проклятая пара и была, конечно же, олицетворением богини Земли, лишенной своих антропоморфных черт, однако сохранившей в своем элементарном аспекте свою функцию создания формы, в которую её новый супруг Яхве вдохнул дыхание жизни её детей. И после смерти они должны были вернуться в ней, а не своему отцу.  Из неё были они взяты и к ней должны были вернуться.

Таким образом, Адам и Ева были такими же детьми богини-матери Земли, как и Титаны старых верований. Сначала они были едины в теле Адама; затем их стало двое: Адам и Ева. Осужденный подобным образом, человек ответил на вызов Яхве образом, полностью соответствующим характеру Титана. «Человек,» читаем мы, «назвал жену свою Евой, поскольку она явилась матерью всего сущего». Таким образом и в самой Еве – матери всего сущего, должны распознать мы этот отсутствующий антропоморфный аспект богини-матери. Значит Адам является не только её мужем, но и сыном: поскольку легенда о ребре очевидно является патриархальной переделкой (отдающей первенство мужскому) древнего мифа о герое, рождённом от матери Земли и вернувшемся в неё, чтобы обрести перерождение. Обратите внимание на изображения 6 и 7.

Более того, печати, относящиеся к началу бронзового века и изображающие Нингишзида и его носильщика-змея  выступают в качестве веского свидетельства того, что во всех мифах, повествующих о Яхве и собранных в библейских текстах, он предстает аспектом этого самого змеиного могущества и, по видимому, сам является супругом богини-змеи, повелительницы кадуцея, Матери Земли. Давайте для начала вспомним волшебный змеиный посох, которым Моисей напугал Фараона. Яхве сказал ему: «Что держишь в руке твоей?» И сказал Моисей: «Жезл». И сказал Господь Моисею: «Брось жезл свой, что держишь в руке своей, на землю». Моисей бросил жезл, и тотчас сделался он огромным ползучим змеем. – И сказал ему Господь: «Не бойся, Моисей, возьми его за хвост». Моисей, наклонившись, схватил змея за хвост, и стал он снова жезлом. Этим же самым жезлом он, некоторое время позднее, добыл воду из камня в пустыне. Когда же пустынный народ начал роптать на Яхве случилось следующее:

«И послал Господь на народ ядовитых змеев, которые жалили народ, и умерло множество народа из сынов Израилевых. …  И помолился Моисей Господу о народе. И сказал Яхве Моисею: сделай себе медного змея и выставь его на знамя, и, если ужалит змей какого-либо человека, ужаленный, взглянув на него, останется жив». И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив.

Из Второй книги Царств мы узнаём, что поклонение этому бронзовому идолу змея велось в Иерусалиме вплоть до правления царя Езекии (719– 691гг. до н. э.) который, судя по описанию: «на части разбил змея, сотворённого Моисеем, ибо и тогда продолжал народ израильский возносить курения ему: Нехуштан звали они его». Так следует ли удивляться тому, что имя жреческого племени Леви – главных поборников Яхве, происходит от того же глагольного корня, что и Левиафан? Или же тому, что, когда наконец начали появляться изображения его, недозволенные ранее, предстал он в качестве божества со змеиным хвостом вместо ног? (См. рисунки 25 и 26 ниже).