Джеймс Хиллман
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
В этом сборнике представлены статьи о Музах: как о древнегреческих «младших» богинях, так и о женщинах, вдохновлявших знаменитых творцов. Здесь говорится о присутствии этих существ в разные эпохи и в разных сферах. Эта книга − бесценный ключ к самопознанию. Учась прислушиваться к нашим внутренним помощникам − архетипическим силам, которые возникают внутри нас − мы можем начать ценить и развивать творческий потенциал во всех наших усилиях.
Также в сборник вошли обзоры трех книг о Карле Густаве Юнге.
МУЗА И СТАРЕНИЕ
Линда Шиерз Леонард
«Глупец! − был Музы глас. − Глянь в сердце и пиши!»
Филипп Сидни
Я сама была в поисках музы, когда мне позвонила Нэнси Катер с предложением написать статью о музыке для журнала Spring. «Какая ирония» − подумала я втайне, но сказала ей, что попробую. Я зашла в писательский тупик, из-за чего сомневалась в продолжении своей карьеры писателя. Я встречалась с музой во время прогулок по высокогорной пустыне Скалистых гор − святилищу, куда я всегда хожу, чтобы найти ее. Но я не могла придумать способ вернуть ее к моему письменному столу.
Писательский блок, как и любой творческий блок в нашей жизни, вызывает беспокойство и подводит человека к краю его бытия. Творческий блок призывает нас трансформироваться, прыгнуть в неизведанное, чтобы вернуться новым существом. Мы можем либо прыгнуть в бездну, либо отступить от нее. Я была уверена, что прыжок, который мне пришлось совершить, был связан с моим возрастом. Существует ли муза старения?
Мне было шестьдесят пять, и в моей жизни начался новый этап. Жить было хорошо. Отношения с моей давней второй половинкой, Китом, с каждым днем становились все крепче. Меня радовали прекрасные друзья, и я жила в горах, которые питали мое сердце и душу. Я была благодарна музе за то, что она вдохновила меня написать шесть книг, и мне стало интересно, нужны ли мои усилия в другом месте. Я также беспокоилась о старении.
Ограничения стареющего тела, сомнения по поводу финансовой безопасности и других практических вопросов, которыми я пренебрегала ради писательства, страх оказаться «бывшим» − сомнение, которое беспокоит пожилых людей − напали на меня. Киту было восемьдесят. Он мудро поступил с этим процессом, но я не могла игнорировать свой страх, что он может скоро умереть. Я также не могла отрицать моменты беспокойства по поводу собственной смертности. С другой стороны, тревога важна для творческого процесса.
Писатель во мне чувствовал себя русской поэтессой Анной Ахматовой, когда ее голос был заглушен. Когда Ахматова была маленькой, муза являлась ей во сне загадочной девушкой, которая купалась с ней в море, учила плавать и пела голосом ветра, шепчущего через серебряную трубку. Позже муза исчезла. В агонии Ахматова молилась, и муза ответила:
«Поседели твои волосы. Глаза
Замутила, затуманила слеза.
Ты уже не понимаешь пенья птиц,
Ты ни звезд не замечаешь, ни зарниц.
И давно удары бубна не слышны,
А я знаю, ты боишься тишины.
Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра».
Я беспокоилась о писательстве не из-за отсутствия проектов. Много лет я хотела написать книгу «В поисках смысла в кино». Кино было любовью всей моей жизни, и я учила и писала о фильмах в своих книгах более тридцати лет. Однако я все еще горевала о потере моей киномузы, Кшиштофа Кесьлевского, который умер несколько лет назад, когда ему было за пятьдесят. Кесьлевский снял множество фильмов, включая классические: «Декалог», «Двойная жизнь Вероники» и трилогия «Три цвета: синий, белый, красный». Случайно ли, что «Синий», «Красный» и «Двойная жизнь Вероники» − три величайших фильма о музах?
Я знала, что в дополнение к книге о кино мне нужно написать еще одну книгу − «Перед лицом конечности». Но я еще не была готова так прямо столкнуться с конечностью. Я боялась прыгнуть в длинную темную ночь, что потребовалось бы для такой книги. Я чувствовала, что мне должно быть не менее шестидесяти пяти или семидесяти, прежде чем у меня появится опыт, чтобы писать о старении. Более того, меня мучило текущее состояние издательской индустрии − состояние, которое повлияло на мои последние две книги. Хотя я много писала в «Призыве к созиданию» о цинике, персонаже, который теряет веру в Музу, я чувствовала себя осажденной его призраком.
Прошлым летом я получила три звонка в течение недели. Меня попросили прочитать лекции на конференции по старению, внести свой вклад в антологию «Уроки жизни» и написать статью о музе для Spring. «Звала» ли меня муза этими приглашениями? Я не знала, но решила рискнуть.
Я решила оглянуться на свою жизнь и вспомнить встречи с музой. Воспоминание − главная миссия муз. Их мать Мнемозина − богиня памяти; она научила своих дочерей рассказывать истории человечества с помощью танцев, песен, поэзии и других искусств и наук, чтобы люди запоминали эти истории и учились по ним.
***
Я всю жизнь дорожила музой. Когда я была ребенком, я впервые обнаружила музу в своей бабушке, которой тогда было за шестьдесят. Она всегда говорила, что у нее некрасивое лицо, но для меня она была прекрасна. Мне нравились ее седые волосы, просто собранные в пучок на затылке. Я лелеяла ее морщинки, отражающие мудрость веков. Я смотрела и видела божественное вдохновение в ее глубоко посаженных серых глазах, когда она держала меня на коленях и рассказывала мне истории о своей жизни на ферме, читала стихи и прозу Торо и Эмерсона. Любовь моей бабушки к природе вдохновила меня и дала надежду маленькой девочке, попавшей в травмирующую ситуацию, страдающую от зависимости. Ее рассказы питали мое воображение и открывали миры, выходящие за пределы замкнутых помещений, в которых я жила. Благодаря им я научилась находить музу, читая книги.
Поскольку мы были бедны, моя бабушка шила мне всю одежду. Каждое утро она заплетала мои волосы в четыре косички, укладывала их петлями и перевязывала каждую яркой лентой. По утрам в будние дни бабушка провожала меня в школу, которая находилась примерно в миле от дома. После школы, если у нас было время до возвращения моей мамы с работы, мы проходили дополнительные мили до небольшого парка, ближайшего к нашему дому зеленого участка. Там мы играли и общались с деревьями, птицами и белками. Мы хотели держаться подальше от дома как можно дольше на случай, если мой отец, пошатываясь, придет домой пьяным до того, как приедет моя мать.
По субботам бабушка давала мне яблоко, чтобы покормить Долли, старую белую кобылу, которая привозила фургон с молоком в наш район. В глазах Долли тоже была божественная любовь. Всю неделю я ждала Долли, еще одно воплощение музы. Оглядываясь назад, я вижу, что муза сначала явилась мне не в юном образе, который мы обычно себе представляем, а в обличье пожилой женщины и старой кобылы. Но для меня они были молоды, потому что в них я ощущала свободный и игривый дух. Молодость на самом глубоком уровне – это не просто внешность; молодость − это установка, основанная на духе.
Моя мама тоже была музой. Ее красота была темной, она хотела романтической жизни, но большую часть времени не могла быть игривой. Поскольку мой отец не мог работать, ей приходилось содержать нашу семью, упорно работая за минимальную оплату. Моя мать была перегружена заботами, но она вселила в меня силу духа, показав силу и мощь работающей женщины в мире. Она была смелой, обладала житейской мудростью и была моей героиней. Она научила меня откладывать монетки в банку. Когда их накапливалось достаточно, мы шли в кино − другой воображаемый мир, в котором я черпала вдохновение. Моя мать была музой выживания.
Когда я была совсем маленькой, мой отец тоже вдохновлял меня − до того, как перестал работать. Все говорили, что он выглядел точно так же, как Бинг Кросби, и в моих хороших воспоминаниях он олицетворял дух певца. Когда он был трезв, если моя мать позволяла это, он брал меня на прогулки к соседским собакам и в более длительные поездки на скачки. Он научил меня играть в мяч и познакомил с острыми ощущениями от катания на санках. Вместе с моей бабушкой он отправлял меня в обучающие приключения. Мой отец любил ходить со мной в библиотеку и убеждал библиотекаря разрешить мне брать лишние книги. Он был чутким, обаятельным, предприимчивым странником, чей дух я унаследовала.
Муза была моим спасением, хотя тогда у меня не было для нее имени. Я поняла, что муза не была буквально моей бабушкой, матерью или отцом. Она не была ни осязаемым животным, ни персонажами моих книг. Но я могла чувствовать ее присутствие через эти вдохновляющие фигуры. Я также знала, что она не всегда была рядом. Казалось, она приходила и уходила, не оправдывая ожиданий. Планы оставить ее с собой навсегда всегда проваливались. Так я научилась держать глаза открытыми, чтобы мельком увидеть музу, когда бы, где бы и как бы она ни появлялась. Моя бабушка научила меня готовиться к ее приходу, читая и открывая новые слова и образы, которые помогли бы мне придать ей форму. Она также научила меня молиться и чтить большую тайну.
В подростковом возрасте я запуталась, как и большинство из нас, и хотела, чтобы муза была настоящим мужчиной. Когда мне было двадцать, я все еще искала ее буквально − в парнях, учителях, мужьях, а гораздо позже − в терапевтах. Я охотилась за ней в романтических местах. Вскоре я даже захотела, чтобы меня саму любили как музу. Когда мне было за тридцать, мне казалось, что я нашла музу в вине, и у меня возникло искушение воплотить в жизнь трагическую романтическую форму музы, связанную с «Демоническим любовником». Я забыла истину, которую узнала намного раньше: муза − это божественная энергия, которая бросает вызов нашим попыткам запечатлеть ее в человеке, месте или предмете.
Писательство помогает мне понять себя. Я написала о «Призрачном любовнике» и «Демоническом любовнике» в «На пути к браку», чтобы трансформировать эти психические фигуры, которые держали меня в своих руках. Затем во «Встрече с безумной женщиной» я написала прямо о музе. Мой собственный опыт и опыт моих клиентов научили меня, насколько сильно архетипическая муза влияет на людей. Я видела, как мы проецируем музу на других в нашем стремлении быть с ней рядом, как мы даже пытаемся овладеть ею и как некоторые из нас сами пытаются стать музой. Тоска по музе − неотъемлемая часть человеческого бытия; она отражает наше духовное стремление к божественному творчеству. Но это желание становится разрушительным, если мы конкретизируем его, принимая музу за буквальное существо, будь то в форме другого человека или нас самих.
Патриархальные культуры прививают стремление идентифицировать себя с музой, боготворя женщин и мужчин, олицетворяющих юную красоту. Культ знаменитости показывает, что соблазн быть музой происходит от стремления быть высоко на пьедестале обожания. Чтобы завоевать обожание, мы склонны жертвовать собственным творчеством. Если мы используем всю свою энергию, чтобы вдохновлять других на творчество, мы часто перестаем создавать себя. То, что я написала об этих разрушительных ролях, помогло мне остановиться, прежде чем я утонула в глубоких темных водах.
Альма Малер − муза гениев по всей Европе − перестала писать песни по просьбе Густава Малера, чтобы быть его невестой; она впала в депрессию и негодование. Продолжая отождествлять себя с формой музы «золотая девочка», она отказалась от своего творческого дара в написании песен, увлеклась могущественными фашистскими фигурами, такими как Муссолини и Гитлер, и не хотела быть бабушкой в свои пятьдесят. В свои восемьдесят она красилась, все еще пытаясь «быть» музой. Скульптур Камилла Клодель проживала «трагически-романтическую» форму музы. Когда ее наставник-любовник, Роден, сказал ей, что он не может бросить свою гражданскую жену и жениться на ней, она обратилась к алкоголю и в гневе разбила большую часть своих скульптур. Камилла умерла в сумасшедшем доме, куда ее поместила мать, которая ненавидела творчество дочери.
Когда мне было сорок, во время одного из моих визитов домой мы с мамой шли по Саут-стрит в Филадельфии. Мама повернулась ко мне: «Мужчины смотрят на тебя, а не на меня. Я как будто невидимая», − сказала она. «Это больно, и я завидую, но теперь твоя очередь». Я ценила честность и откровенность своей матери. В юности она была королевой красоты. Сказав эти слова, она освободила себя и поделилась со мной своей мудростью о старении. Моей матери было за шестьдесят, когда она призналась в своей тайне. Она усвоила урок, который провозглашает вторая половина жизни: рано или поздно мы должны смириться со старением.
Да, когда мне было за пятьдесят, я тоже испытала шок, когда молодые люди стали звать меня «Мэм». Я даже обижалась. Поскольку я всегда выглядела намного моложе своего возраста, эти участившиеся случаи особенно задевали меня. Что случилось с годами, которые были отданы так безвозмездно? Когда мужские глаза перестали смотреть на меня в кафе или на прогулке, я чувствовала себя невидимой, как и моя мама. Неужели я выглядела такой старой? Внутри мне было тридцать. По достижении пятидесяти лет мне становилось все труднее верить в образ музы и нести его.
Без сомнения, мне было легче, чем большинству. Я жила со своим давним партнером Китом. У меня было преимущество услышать об этих серебряных годах от моей матери, старших друзей и клиентов. В конце концов, я была аналитиком и могла выражать свои чувства в своих статьях. Несмотря на это, я больше не любила смотреть в зеркало и вскоре стала избегать его.
Время после пятидесяти лет показывает тщетность конкретного отождествления с музой. Тела изнашиваются, преобладает повальное увлечение молодыми женщинами, резко вторгается конечность. Десятилетие «женщины-невидимки» избавляет от ложных образов и иллюзий. Как ни парадоксально, это приносит возможность освобождения и облегчения. Вместо того, чтобы на нас «смотрели» как на пассивный объект, мы можем активно «просматривать» эти роли и становиться свободными, чтобы быть видимыми, подлинными. Время «невидимки» болезненное, но это повод уйти глубже в психику. Вместо того, чтобы искать спасения в скальпеле на наших лицах, мы можем позволить божествам глубже проникнуть в наши сердца и испытать совершенно новый способ общения с музой.