Мария-Луиза Фон Франц
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ 1
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
Гипнос и Танатос. Бог сна и бог смерти. Сон как маленькая смерть, смерть как вечный сон. Связь сна и смерти издревле волновала и завораживала человека. Какие сюжеты снов говорят о скорой кончине? Какие сны видит человек на пороге смерти? И наконец, как сны могут приоткрыть тайну того, что за гранью жизни?
Немногие имели мужество прикоснуться к этим вопросам. Последняя книга Марии-Луизы фон Франц «О снах и о смерти», написанная незадолго до её собственной смерти, представляет уникальное путешествие в глубину и позволяет совершенно по-иному взглянуть на мир сновидений.
«Какое интересное название», – говорят все, кто видит книгу. Сны и смерть – темы с призывом к глубоким интригам души. Фон Франц говорит, что речь не о тяжелой утрате, не о решении проблем, связанных с умирающими людьми. Скорее, о тайне жизни и смерти, снах и фантазиях, которые человеческие существа ткут, чтобы описать и связать представления о единстве между живым сознанием и неизвестным.
Книга «О снах и о смерти» последовательно исследует такие темы: смерть, семена жизни, смерть как брак, экстатический опыт в конце жизни, смерть как возрождение и воскресение через тьму, смерть как незнакомец, желанный или опасный, который приходит забрать того, кто должен умереть.
Источники, на которые опирается фон Франц в «О снах и о смерти», берут начало в доисторических временах. Она обращается к религиозным и мистическим текстам в очень четкой описательной связи, которая выявила две основные тенденции. Одна представляет душу, улетающую в вечную стратосферу, другие миры. Вторая рассматривают циклы рождения и смерти как серию воплощений, трансформаций, которые обычно означают более высокий статус для сущности (это слово не отражает богатого символизма большей части исходного материала книги).
В этом интригующем мульти-тематическом исследовании швейцарского психоаналитика, который был другом и коллегой Карла Юнга, используются мифы, современные переживания смерти, парапсихология и западные алхимические традиции в попытке установить психическую связь между сновидениями и инстинктами в пару с фактом надвигающейся смерти. Автор предполагает, что универсальный или «коллективный бессознательный» символизм и психологические структуры, появляющиеся во снах близких к смерти пациентов, представляют собой «голос природы внутри», что подготавливает сознательный разум к смерти.
«О снах и о смерти» выдвигает дополнительные свидетельства, чтобы предположить существование продолжения психической жизни после смерти. Обсуждая такие символические структуры, как «растительность», «свадьба смерти» и «переход через огонь и воду», книга вносит значительный вклад в области юнгианской психологии и мифологии. Заключительная глава по современной физике и парапсихологии будет особенно интересна последователям науки «Нью Эйдж».
Хотя произведение не всех убедит в возможности жизни после смерти, но расскажет, что существуют временные рамки для счастья, а в патриархальном обществе многие приносятся в жертву ради блага немногих.
Введение
В отличие от многих современных публикаций по теме смерти, данное исследование не затрагивает проблемы, возникающие во время терапии умирающих людей. Вместо этого мы имеем дело с бессознательным человека, миром его инстинктов и снов, которые сообщают о факте предстоящей смерти. Как всем известно, мы не можем воздействовать на сны; они, так сказать, являются голосом природы внутри нас. Следовательно, они показывают нам то, как природа через сны готовит нас к смерти. Такой подход неизбежно поднимает вопрос относительно правильной интерпретации образов, через которые выражают себя сны. И так как нас будет интересовать универсальное человеческое строение, я специально использовала этнологический и алхимический материал для развития идей, в том числе и для того, чтобы рассмотреть сны в более общем контексте. Более того, алхимическая традиция содержит гораздо больше информации по проблеме смерти, чем мы можем найти в официальных религиозных традициях.
Поэтому данная работа основывается на четырех главных темах: (1) современные опыты, связанные со смертью и снами о смерти; (2) базовые концепции юнгианской психологии, которые относятся ко второй половине жизни и к смерти; (3) символизм смерти и воскрешения в западной алхимической традиции. Эти три темы для меня наиболее близки. Также кратко будут обсуждаться (4) определенные аспекты парапсихологических исследований.
Может возникнуть вопрос — конечно, не без весомой причины — нужно ли добавлять еще одну публикацию в поток литературы на тему смерти. К сожалению, как бы то ни было, есть лишь несколько современных работ, которые принимали бы во внимание проявление снов из бессознательного или хотя бы вскользь упоминали этот факт. Элизабет Кюблер-Росс, которая по большей части имеет дело с развитием личности перед лицом смерти, описывает, прежде всего, те процессы, которые проявляются внешне и могут быть озвучены. Происшествия, которые занимают место в глубинах бессознательного, тем не менее исследуются сегодня все так же редко. Действительно, «Психе и смерть» Эдгара Херцога и «Ты умираешь, чтобы ты мог жить» Ингеборга Кларуса имеют дело с темой смерти с точки зрения психологии К. Г. Юнга, но обе работы в основном фокусируются на процессе «умри и стань» и на его проявлении в индивидуации, но не на снах индивидов, которые близки к концу своей жизни. В качестве исключения Барбара Ханна затрагивает эту тему в своем эссе «Регрессия или обновление в старшем возрасте», а Эдвард Эдингер в «Эго и архетипе» описывает впечатляющую серию из двенадцати снов умирающего пациента, предоставляя их великолепную интерпретацию. Подмечается неизбежное родство образов из этих снов и образов, распространенных в алхимической традиции. Также нужно отметить ценную работу, проделанную Джейн Уилрайт в книге «Смерть женщины», так как это издание описывает целый курс анализа умирающей молодой женщины.
Ссылки на сны также периодически появляются в книгах Марка Пелгрина «И время умереть» и Милли Келли Фортьер «Сны и подготовка к смерти», на которые я часто буду ссылаться. Более того, Дэвид Элдред в своей диссертации «Психодинамика процесса умирания» собрал и великолепно проанализировал картины, нарисованные швейцарской женщиной, умирающей от рака. Почти все мотивы, обсуждаемые в моей работе, появляются в тех картинах, поэтому все выглядит так, будто в глубинах души существуют определенные базовые архетипические структуры, которые выдвигаются на первый план в процессе умирания. Я часто буду ссылаться на работу Элдреда.
В некоторой степени я также сравню мотивы снов с кратковременными «околосмертными переживаниями», так как эти переживания описываются в обширном потоке литературы на тему смерти. Тема предмета и его проявление могут не сильно отличаться от образного ряда околосмертных опытов, но сны в этом смысле являются более тонкими и изобилующими образами. По сравнению со снами околосмертные переживания более схематичны и обусловлены культурой. Мне кажется, что индивиды в самом деле переживают в такие моменты нечто невыразимое, затем перерабатывая в образы, оформленные культурной средой. Сны же сами по себе более графичны и детализированны.
Анализ пожилых людей предоставляет богатейший материал для исследований символов, которые физически подготавливают сновидцев к приближающейся смерти. Действительно, Юнг подчеркивает, что бессознательная психе обращает мало внимания на внезапный конец телесной жизни и ведет себя так, будто психическая жизнь индивида, то есть процесс индивидуации, просто продолжится дальше. В связи с этим, тем не менее, есть также сны, которые символически изображают конец телесной жизни и не вызывающее сомнений продолжение жизни психической. Бессознательное совершенно очевидно «верит» в жизнь после смерти.
Скептик, естественно, будет настаивать на том, что это сны об исполнении желания. В ответ можно сказать, что теория о том, что сны лишь отражают бессознательные желания, не соответствует общему опыту. Напротив, как показал Юнг, сны гораздо чаще изображают совершенно объективное психическое событие, не обусловленное желаниями эго. В случаях, когда сновидец пребывает в иллюзии по поводу своей приближающейся смерти или не осознает ее близость, сны могут отображать этот факт даже еще более грубо и беспощадно, как, например, в сновидениях, где часы останавливаются и не могут быть заведены вновь или где древо жизни срублено и лежит на земле.
Иногда смерть отображается еще менее двусмысленно. Мой коллега вел анализ женщины, чье тело было полностью поражено раком. В конце был заражен мозг, и поэтому большую часть времени она была без сознания. Тем не менее он продолжал навещать ее, тихо сидя возле кровати. За 24 часа до того, как пациентка умерла, она внезапно открыла глаза и рассказала следующий сон:
«Я стою рядом со своей кроватью в больничной палате и чувствую себя сильной и здоровой. Солнечный свет льется через окно. Здесь доктор, и он говорит: „Ну, мисс Х, вы неожиданно полностью исцелились. Вы можете одеваться и уйти из больницы“. В этот момент я оборачиваюсь и вижу лежащим в постели — мое собственное мертвое тело!»
Утешительное послание бессознательного о том, что смерть — это «исцеление» и что есть жизнь после смерти, очевидно, не может интерпретироваться как сон об исполнении желания, так как конец физического существования здесь также предсказывается довольно прямо и ясно.
Далее в этом исследовании будут приводиться сны, в которых ясно изображается конец телесной жизни, но одновременно с этим содержатся утверждения — как в сне выше, — которые указывают на последующую жизнь. В связи с этим Юнг делает акцент на том, что для человека в возрасте крайне необходимым моментом является знакомство с возможностью смерти.
Перед ним ставится категоричный вопрос, и долг человека — ответить на него. К моменту непосредственного конца он уже должен иметь миф о смерти, так как рассудок не дает ему ничего, кроме темной ямы, в которую он спускается. Миф же может вызвать в его воображении другие образы — помогающие и обогащающие картины жизни в стране мертвых. Если он в них верит или приветствует их с некоторой долей доверия, он так же прав или не прав, как и тот, кто в них не верит. Но тогда как один из них отчаянно марширует в направлении ничто, тот, кто вложил свою веру в архетип, следует пути жизни и живет ровно до момента смерти. По правде говоря, оба остаются в неопределенности, но один живет против своих инстинктов, а другой живет с ними.
В последующем материале я прокомментирую архетипические сны о смерти и дополню их символизмом египетских ритуалов смерти и соотносящимся с ними алхимическим символизмом — потому что в общей официальной христианской концепции о жизни после смерти преобладает невероятный пробел. Действительно, христианство говорит о бессмертии души и возрождении тела; но предполагается, что последнее произойдет в конце света через акт божьей милости, обновляющий старое тело. Это мистерия, в которую предполагается «верить». Нет никаких указаний на то, «как» должно возникнуть чудо.
В своем стремлении представить христианство как нечто новое и предпочтительное в сравнении с другими современными религиями многие теологи пытаются преувеличить конкретный исторический аспект, говоря не только о жизни Иисуса, но и о его возрождении. Они отрицают все связи с такими умирающими и возрождающимися богами античности, как Аттис, Адонис, Осирис, и критикуют языческие религии за недостаток ясности, неопределенность и прочее. Фридрих Нетчер, например, делает акцент на размытость ближневосточных и египетских идей о жизни после смерти и обесценивает многие концепции Ветхого Завета, даже принижая их до простых фигур речи. Результатом такого отношения становится великое обнищание символа. Небиблейские религии поздней античности определенно могут содержать размытость и бесспорные противоречия; тем не менее их достоинством является выражение богатого мира, изображающего смерть, перерождение и послесмертную жизнь — архетипические образы, которые также вполне спонтанно воспроизводит душа современного человека. Более того, существует другое различие между такими спонтанными продуктами бессознательного и официальным христианским учением. В последнем человек находится в совершенно пассивном состоянии, один на один с явлением перерождения; чистый акт божьей милости возвращает ему его тело. В алхимической традиции, с другой стороны, адепт через алхимическую работу, опус (который тоже, как считается, может быть успешно завершен только по божьей милости), создает свое собственное перерожденное тело на протяжении всей жизни. Предполагается, что некоторые восточные методы медитации также помогают в создании «алмазного тела», которое живет и после физической смерти.
Сегодня, тем не менее, многие теологи обеих христианских конфессий отошли от конкретных воззрений ранних христианских времен. Для них воскрешение стало «постоянным ожиданием»; и так как линейное, историческое время останавливается со смертью, со Страшным Судом, это воскрешение может пониматься как нечто, имеющее место сразу после смерти. Или, как выражается Карл Ранер, после смерти человек становится «всекосмичным» и переходит в онтологическую prima materia вселенной, где он встречается с Христом как «Властелином Мира». С такой точки зрения воскрешение больше не является воссозданием тела, но продленным существованием субъекта в духовном теле или в чем-то вроде «материи, обращенной вовнутрь». Такой процесс интериоризации материи или земного существования легко превращается в постулат. Напротив, древние алхимики снова и снова пытались эмпирически проникнуть в тайну жизни после смерти, создавая мифические символы, которые поразительно напоминают сны — спонтанные проявления бессознательного — современных людей.
Во введении к «Психологии и алхимии» Юнг описывает, как развитие мотивов в алхимической традиции компенсирует преимущественно одностороннее развитие духовной ориентации христианства:
«Алхимия скорее похожа на подводное течение христианства, которое было ведущим лишь на поверхности. Для этой поверхности она как сон для сознания, и так как сон компенсирует конфликты сознательного разума, так и алхимия стремится восполнить пробелы, оставленные христианским напряжением противоположностей… Исторический сдвиг в мировом сознании в сторону маскулинного компенсируется хтонической фемининностью бессознательного. В некоторых дохристианских религиях мужской принцип был уже дифференцирован в принцип „отец-сын“ — это перемена, которая имела крайнюю важность для христианства. Будь бессознательное лишь дополнительным элементом, эта перемена в сознании сопровождалась бы появлением матери и дочери, необходимый материал для которых находится в мифе о Деметре и Персефоне. Но, как показывает алхимия, бессознательное предпочло развитие по аналогии с мифом о Кибеле и Аттисе, в форме prima materia и filius macrocosmi, доказывая тем, что оно не дополняет, но компенсирует».
Наша нынешняя неопределенность по поводу смерти — это та сфера, где также протекает этот процесс компенсации; потому что христианство, с его принципиальным акцентом на духе, уделяло мало внимания дальнейшей участи мертвого тела и настаивало в своей догме на чуде, с помощью которого бог воссоздаст тело в конце света. Но, как мы увидим в материале, представленном в первой главе, во многих культурах архаичный языческий человек интенсивно размышлял о значении тела и его разложении после смерти, предполагая, что существует «мистерия» внутри трупа, загадка, связанная с судьбой души после смерти. Алхимики также предполагали, что эта «мистерия» происходила внутри prima materia, или в «тонком теле», исследование которого их интересовало больше, чем ощутимая материя. Они полагали, что эликсир жизни и секрет бессмертия был неким образом сокрыт в «тонком теле», которое они пытались отфильтровать от осязаемых материальных субстанций.
Исследования Анри Корбена показали, что такая же ситуация, как в случае с христианством, преобладает и в исламе. Нищета идеи воскресения у суннитов компенсируется богатым символизмом некоторых шиитских мистиков, практически все из которых проявляют в себе связи с ранней греко-египетской алхимией и гностицизмом.
И так как сны умирающих людей часто содержат мотивы, которые особенно напоминают алхимические и мистические символы, мне кажется важным принять их во внимание, так что перед нами могут предстать совершенно очевидные образы процесса умирания и жизни после смерти, спонтанные образы, которые еще не успели стать осознанно оформленными в догму. Озабоченность алхимиков проблемой «тонкого тела» глубинно связана, как мы увидим, с древнеегипетскими ритуалами мумификации и литургиями. Когда бы человек ни сталкивался с чем-то загадочным, неизвестным (например, с вопросом о происхождении Вселенной или тайне рождения), его бессознательное производит символические, мифические (а значит, и архетипические) модели, которые проявляются проекциями в пустоте. Это же, конечно, касается и загадки смерти. Такие символы — а это и есть символы, потому что их нельзя понимать как конкретные факты, — будут рассматриваться далее.
В этой работе станет очевидно, что все символы, которые появляются в снах о смерти, также проявляются в процессе индивидуации, особенно если он разворачивается во второй половине жизни. Как отметил Эдингер, этот процесс, если он не испытывается перед смертью осознанно, может быть спровоцирован «давлением неминуемой смерти». «В принципе, сны об индивидуации в архетипическом символизме не отличаются от снов о смерти».
В своем превосходном эссе «Под знаком Великого Перехода» («Im Zeichen des grossen Uebergangs») Детлеф Инго Лауф также подчеркивал это сходство между символизмом индивидуации и мифических принципов жизни после смерти. Далее он показал, что одни и те же архетипы — базовые структуры психики, которые ведут к схожим символическим концепциям, — работают снова и снова. Он особенно выделяет следующие структуры: отделение элементов по аналогии с созданием мифов, мотив великого перехода или путешествия с пересечением воды или моста с одним или двумя спутниками, возрождение мертвеца в душе-теле или в вознесенном теле, взвешивание и суд души, возвращение в другую сферу существования и, наконец, хотя и не в каждой системе, реинкарнация. Как мы увидим, можно найти и другие мотивы. Также мы увидим их появление в разной последовательности, хотя это и не играет большой роли.
В дополнение к трем вышеуказанным сферам исследований — глубинной психологии, снов и алхимического символизма — мы находим четвертую, которая, как и ожидалось, является проблематичной: мы должны ответить на вопрос, насколько серьезно стоит рассматривать спиритуализм, парапсихологические исследования и современную физику (поскольку последняя связана с глубинной психологией и парапсихологией). Для меня смесь реальности и фантазий в спиритуализме — это сфера, где очень сложно отделить одно от другого. Часто эти данные могут разочаровывать, хотя я не сомневаюсь в подлинности некоторых парапсихологических феноменов. По этой причине я решила периодически обращаться к архетипическому символизму этих феноменов без обсуждения вопроса их «реальности». Потому что единственное, что здесь можно сказать определенно, это то, что парапсихологические события следуют за определенными архетипическими моделями, которые могут интерпретироваться психологически. Тем не менее я не могу заключить, действительно ли мертвые отвечают на спиритических сеансах, или это комплексы живых участников, или активировавшееся коллективное бессознательное (что, в любом случае, происходит часто).
Эмиль Маттизен в своей обширной работе «Персональное переживание смерти» («Das personliche Ueberleben des Todes») попытался разом опровергнуть все анимистические интерпретации парапсихологических феноменов (то есть рассматривающие духов как выделенные части бессознательного или, как говорят на сегодняшнем языке, автономные комплексы участников сеанса). Современные знания о бессознательном, которыми мы обладаем, особенно о коллективном бессознательном, не существовали во времена Маттизена, поэтому часть его аргументов сегодня неприменима. Сейчас мы знаем, что в бессознательном есть «знание», которое Юнг назвал «абсолютным знанием». То есть бессознательное может знать то, чего мы не знаем осознанно, поэтому все утверждения о подлинности и доказательствах подлинности духов на сеансах спиритизма могут одинаково объясняться и как проявлением коллективного бессознательного участников, и как настоящее общение с мертвыми. Но это объяснение не влияет напрямую на материализацию таких явлений. Тем не менее я «верю» в то, что мертвые действительно время от времени появляются в парапсихологических явлениях, хотя это и кажется мне сложнодоказуемым.
Схожая ситуация возникает при интерпретации снов, где мертвые предстают в качестве все еще живых людей. Я процитирую несколько таких снов в дальнейшем ходе исследования и проинтерпретирую их, как если бы они относились, на объективном уровне, к жизни после смерти для этого мертвого человека (не к жизни самого сновидца). У меня самой были некоторые сны, которые Юнг интерпретировал именно таким образом, что порой было для меня весьма удивительно. Он не давал никаких объяснений, почему на объективном уровне он понимал эти сны именно так; обычно такие сны он интерпретировал на субъективном уровне, то есть с точки зрения того, как символы психического содержимого проявляют себя в самом сновидце. Одна женщина-аналитик как-то попросила меня изучить сны ее пациентки, молодой девушки, чей жених, пилот, погиб в авиакатастрофе. Пилот снился ей почти каждую ночь, поэтому аналитик и я трактовали основу сна как образ ее собственного анимуса, которого она проецировала на жениха. Казалось, будто бессознательное предлагает ей отказаться от этой проекции и, сделав это, постепенно исцелиться от «потери души», страдающей после потери жениха, — и освободиться от своей связи с мертвым. Но были еще шесть снов, которые я не могла рассматривать в том же ключе. Поэтому я сказала аналитику, что в тех снах, вероятно, проявлялся сам мертвец. Более рационально настроенная коллега была возмущена и потребовала консультации с Юнгом, представив ему всю серию снов. Ни минуты не сомневаясь, Юнг (который ничего не знал о моем выборе) отделил те же шесть снов, интерпретировав их на объективном уровне.
Мне кажется, что возможно «почувствовать», используется ли во сне фигура мертвого человека как символ для внутренней реальности или же он «действительно» представляет мертвого. Тем не менее это сложно — установить универсальный действенный критерий для этого «чувства». В лучшем случае можно сказать, что если интерпретация на субъективном уровне имеет мало или никакого смысла, особенно если сон имеет сильный нуминозный эффект, то можно принимать во внимание интерпретацию на объективном уровне. Это все еще область, открытая для дальнейших исследований, потому что на эти вопросы с самого начала их существования можно было дать только гипотетические ответы.
В этой проблематичной четвертой сфере перед нами также стоит вопрос, существует «тонкое тело» или нет, а также родственный ему вопрос: существует ли продолжительная связь между психикой и телом, объектом глубинной психологии и современной ядерной физикой, соответственно. Тем не менее мне кажется, что к этим вопросам нужно вернуться лишь в конце этого исследования, какими бы уместными ни были мои гипотезы на настоящий момент. Читатель, который не оценивает их всерьез, может оставить их в стороне. Для меня они важны, поскольку в последнем анализе они оказались созвучны идеям, важным в алхимической традиции, а именно — универсальной точке зрения, с которой психика и материя рассматриваются как одна реальность и с которой смерть — это лишь частичное разделение «материи» и «психики». По сути, выходит, что смерть здесь выступает как психофизическая трансформация.
Наконец, нужно отметить, что многие люди начинают видеть сны о смерти начиная со среднего возраста. Такие сны совсем не обязательно говорят о приближающейся смерти, их скорее следует понимать как memento mori. Чаще всего они появляются, когда у эго присутствует чрезмерно юношеское отношение к жизни, и направлены на то, чтобы призвать сновидца к размышлению об этой части себя. Но в это исследование включены только сны, после которых вскоре наступила смерть.