Джеймс Хиллман, Карл Густав Юнг, Эрнест Джонс
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
Эта книга о воображении и образах. В частности, она об образе соли как важном принципе алхимической души. Мы проследим за тем, как соль проявилась в различных идеях на протяжении истории человечества, поскольку она представляет собой вездесущую и загадочную субстанцию, которая веками использовалась в разных культурах.
Введение
Эта книга о воображении и образах. В частности, она об образе соли как важном принципе алхимической души. Мы проследим за тем, как соль проявилась в различных идеях на протяжении истории человечества, поскольку она представляет собой вездесущую и загадочную субстанцию, которая веками использовалась в разных культурах. В этой книге образ соли развивается от носителя мужской оплодотворяющей силы (Джонс), через эротику лунного символизма (Юнг), к образу психологической субстанции, инициирующей алхимический модус психологии (Хиллман).
Здесь в недавно отредактированном виде изданы три наиболее восторженных и образных эссе, написанных на полях психоанализа, аналитической и архетипической психологии. Эти статьи отражают фундаментальные подходы глубинной психологии, и каждая из них показывает особую точку зрения, как на сущность, так и на душу соли. Соль, кажется, стала не только предметом, но и приправой глубинной психологии par excellence, и каждый способ её представления в фрейдистской, юнгианской и архетипической психологии имеет свой неповторимый оттенок. Каждое эссе наталкивает на размышления не только о соли, но и о жанрах глубинной психологии. То, как образ понимают, развивают и углубляют, зависит от подхода, от стиля воображаемой реальности, которая его отражает. Благодаря каждому подходу возникает особое понимание. Через каждую линзу нам предлагается прочитать развитие аналитической перспективы: прикладной психоанализ (Джонс), расширенный (Юнг) и оживленный (Хиллман).
Есть причины, по которым эти авторы считают образ со- ли столь важным. Гомер назвал соль божественной субстанцией, а Платон сказал, что она «особенно дорога богам». Она играла значительную роль в религиозных, церемониальных и магических практиках, от крещения до защиты от сглаза. Она играла важную роль в средневековом католичестве в качестве sal sapientiae и в мистических писаниях и алхимии в образе небесной Софии, как натрия. История соли «пролила свет на такие неожиданные вещи, как основание средневековых монастырей, причины французской революции и экологический кризис двадцатого века».
Церемониальное использование соли затронуло широкий спектр человеческого поведения, чувств и способов выражения, от брачных обрядов и обычаев до экономики, от плодородия до дружбы, от предрассудков до фундаментальных основ человеческой жизни. Неудивительно, что на соли сфокусировали свое внимание и глубинные психоаналитики. «Фрейд показал, что заброшенная тропка в психологии может привести в страну, дающую неожиданно богатый урожай», – писал Эрнест Джонс, а Юнг создал революционную психологию из наиболее таинственных предметов. Одной из ярчайших метафорических черт соли является то, что она присутствует в разных культурах, проходя сквозь время и пространство. Переиначивая слова Блейка, можно, сказать, что мы вправе увидеть мир в одной крупинке соли.
Перевернутая солонка у правого запястья Иуды – дурное предзнаменование на картине Леонардо да Винчи «Тайная вечеря».
I. Логос и Патриархат: Осеменение.
Эрнест Джонс, исполненный молодого энтузиазма и сыновней признательности к Фрейду, желал внести вклад во фрейдистскую теорию и расширить её применение до понимания психологических корней суеверий. Вооруженный метафорами и методами естественной науки и ассоцианизма, он намеревался осветить лучом психоанализа тьму суеверий, в частности, суеверий, связанных с солью. Научный метод определяет структуру эссе Джонса, и, поглощенный конфликтом между наукой и сверхъестественными явлениями, он следует за рациональной архитектурой индуктивного метода, гипотез и выводов из «определенно установленных фактов и затем… проверенных на способность возобновлять весь спектр доступных доказательств». Попытки Джонса доказать ценность психоанализа как научной процедуры приводят к тому, что он получает возможность применить их эвристическую силу и используя внешнюю точку зрения выяснить, что по сути означает соль для человеческого разума.
Никакое дополнительное исследование не объясняет, что Джонс имеет в виду под «чрезмерным значением», приписываемым суевериям относительно соли. Джонс понимает, что соль проявляется в качестве фундаментальной реальности, в качестве части внешнего мира res extensa с объективным значением, присущим ей как буквальному объекту. Она лишена фундаментальной, метафорической природы. Душа отделена от мира, и таким образом чрезмерная значимость соли должна быть выведена из внешнего источника, из первичной идеи в бессознательном. По мнению Джонса, эта фундаментальная идея «перегружена психическим значением» и, можно сказать, что вторичная идея представляет или символизирует первичную. Он приближается к этой первичной идее, подытоживая свои наблюдения относительно соли:
«Соль – это чистая, безупречно белая и неподверженная разложению субстанция, очевидно не сводимая к другим составляющим элементам и незаменимая для живых существ. Соответственно, её считали сутью всех вещей в целом, квинтэссенцией жизни и душой тела. Её наделили величайшим значением, намного большим, чем любой продукт питания – она считалась эквивалентом денег, и других форм богатства и её присутствие было незаменимым при любом новом начинании. В религии она была одним из наиболее священных объектов и ей приписывались многие магические свойства. Острый, возбуждающий вкус соли метафорически проявился в обозначении красноречивого остроумия или блестящей речи, и, несомненно, способствовал пониманию соли как чего-то существенного; быть без соли – значит быть пресным, лишенным чего-то важного. Долговечность соли, её стойкость к разложению, сделали её символом бессмертия. Верили, что она оказывает позитивное влияние на плодородие и изобилие, а также предотвращает бесплодие».
Описав обнаруженные им качества, он продолжает:
«Если бы слово соль не было упомянуто в предыдущей части, любой, кто умеет видеть скрытые смыслы, счел бы это кратким и довольно высокопарным описанием ещё более знакомой идеи – идеи человеческого семени».
Образ семени связан с подобными символами и всем, что стали ассоциировать с солью, которая, согласно Джонсу «взяла многие свои значения из того, что бессознательно ассоциировалась с семенем». Это «соответствует хотя бы одному условию всего символического мышления – а именно, тому, что идея, из которой происходит преувеличенное значение, психически более важна, чем идея, на которую оно переносится».
Таким образом, Джонс рассматривает свои выводы в качестве гипотезы, которая в основном связана с «критериями научности», он использует антропологический материал и фольклор, чтобы подкрепить эту гипотезу. Джонс тщательно перечисляет доказательства, в том числе представления о том, что мыши беременеют от поедания соли, а также упоминает пиренейские свадебные обычаи, которые предписывают жениху держать соль в левом кармане для предотвращения импотенции. Он легко движется от Шекспира к Фробениусу, в конце концов, обнаруживая, что соль – это прямой эквивалент семени.
Требования научного доказательства затем заставляют его обратить внимание на онтогенетически более глубокие корни, в которых он находит идею урины, как инфантильного эквивалента семени. Джонс демонстрирует, что многие обычаи и идеи, в которых он обнаружил связь с солью, перекликаются с аналогичными представлениями относительно урины, в том числе связанные с обретением магической силы, исцелением и инициатическими церемониями, также он заметил яркие аналогии в религиозных обрядах. Один пример связан с церемонией крещения:
«Все свидетельства сравнительного религиоведения, истории, антропологии и фольклористики подводят нас к выводу, что не только христианский или другой ритуал крещения символизирует наделение инициата ценной жидкостью (семя или урина), но и применение при этом святой воды напрямую происходит из применения урины, использование которой постепенно было вытеснено водой». Следуя своему «научному методу» и пониманию символизма, Джонс делает вывод, что «идеи … урины и семени для бессознательного являются взаимозаменяемыми элементами».
Превращение Меркурия в Герметичный сосуд.
Показанный гомункулус представляет собой
«писающий манекен», алхимическую аллюзию
на urina puerorum (детскую мочу) и солёность,
образующуюся на одном из этапов трансформации.
Задаваясь вопросом, должна ли методология естественных наук быть критерием психоаналитических открытий, Чарльз Тейлор написал интересную работу, содержащую критику Джонса с применением его же правил. Признавая огромную ученость Джонса, Тейлор предполагает, что он не соответствует научным методам и следует типично фрейдистскому подходу к рассмотрению архетипических образов. Фрейдистской интерпретации раннего периода свойственно «выбирать частичное совпадение образа с тем, что он, как считается, представляет…» и не воспринимать всерьез «те ассоциации, которые подвергают гипотезу сомнению». Тейлор указывает на такие болезненные и мрачные ассоциации, отсутствующие в эссе Джонса, как «горечь, морские чудовища, жало соли в ранах, соленость слез или стерилизующая сила соли». Следуя юнгианскому подходу, Тейлор анализирует способ, которым многие ассоциации с солью, в зависимости от контекста, связывают её с разными свойствами и ругает Джонса за то, что тот сваливает их в кучу, «приводя все интерпретации к заведомо определенному выводу». Для Тейлора, как и для Юнга, соль – это скорее женский, чем мужской принцип, и именно «патриархальные предубеждения» ранних фрейдистов сводили все интерпретации к одному и повлияли на то, что Джонс «выбрал семя в качестве символа скрытого за … ассоциацией с солью».
Ирония в том, что Джонс подавлял женскую, связанную с морем, образность. Он подчинился Фрейду точно также, как подчинил образ соли патриархальным предубеждениям. Фрейд похвалил Джонса за его готовность подчинить свои личные амбиции «интересам дела», и Джонс ответил следующим образом: «поэтому моей работой будет попытка проработать детали и найти новые способы проявления идей, о которых другие только предполагали. Для меня работа подобна беременной женщине; я предполагаю, что для таких мужчин как вы, это нечто большее, чем мужское оплодотворение». Можно сказать, что открытое Джонсом семя – это семя Фрейда, которым он был оплодотворен изначально. Итак, у семени есть избыток, более поливалентный потенциал, который может включать и наблюдения Джонса, но, в конце концов, он превосходит его редуктивную попытку овладеть образом.
Кроме того, что семени присуща эротическая коннотация, оно обладает и многими другими значениями. Для Юнга:
«Фрейдовское понятие сексуальности бесконечно растяжимо и до такой степени расплывчато, что в нем может поместиться почти все. Хоть слово и звучит знакомо, но обозначаемое им содержание это X, который колеблется, мерцающий и неопределенный, между крайностями физиологической функции и самыми возвышенными озарениями духа. Поэтому я предпочитаю исходить из того, что символ обозначает неизвестную, трудно познаваемую и, в конечном счете, никогда полностью не известную величину. Не стоит догматически предполагать, что знакомое слово обозначает знакомую вещь».
Проведение Джонсом четких параллелей между солью и семенем игнорирует широту скрытых архетипических ассоциаций, которые содержит в себе такой мощный символ, как семя. Если во имя науки Джонс пытался быть двусмысленным, то Юнг во имя эмпирики извлекал выгоду из двусмысленности.
Комментарий Юнга проливает свет на то, что извлек Джонс из работы Парацельса «De Origine Morborum Invisibilium», чтобы обосновать свои собственные тезисы и продемонстрировать связь между солью и семенем. Парацельс учит, что «Возникают они [инкубы, суккубы и лярвы] из спермы, создаваемой воображением тех, кто впадает в противоестественный грех Онана в мыслях и желаниях. Исходящая от одного лишь воображения, она не есть настоящая сперма, но испорченная соль (субстанция)». Джонс использует этот пример, чтобы ловко связать идею соли с идеей семени.
Тем не менее, для Парацельса, как и для Юнга, образ спермы является более сложным и полным двусмысленностей. Франц Гартман в своей книге о жизни и учении Парацельса цитирует его следующим образом:
«Воображение является причиной возникновения инкубов, суккубов и жидкостных лярв. Инкубы – мужские существа, суккубы – женские. Они суть порождения сильного и нечистого воображения мужчин и женщин; обретя форму, они уносятся прочь. Возникают они из спермы, создаваемой воображением тех, кто впадает в противоестественный грех Онана в мыслях и желаниях».
Создавая комментарий относительно значения спермы, Гартман отмечает отличие от общего представления о ней. Он заявляет: «Это семя, тем не менее, не является спермой видимой семенной жидкости мужчины, но скорее полуматериальным принципом, который содержится в сперме, или aura seminalis, которой сперма служит в качестве средства передвижения»,32 и далее «физическая сперма – это секреция физических органов, но aura seminalis – это продукт (или эманация) liquor vie».
Но характерно, что Джонс использует работы Парацельса и других в качестве материалов для того, чтобы подтвердить, подкрепить и усилить собственную гипотезу. Значение «семени» продолжает быть связанным с сексуальным подавлением. Он также посвящает себя женскому – фольклор, антропология, история и мифы – именно его приверженность мужскому оплодотворяющему принципу и патриархальному мифу придает напряжение его тексту. Текст Джонса переполнен примерами, которые, часто будучи увлекательными, являются излишними и перевешивают цель демонстрации заявленных им целей. Его увлеченность деталями демонстрирует почти фетишистскую страсть, «удовольствие, состоящее в делании субъекта настолько целостным, насколько это возможно». Хотя также заявляет о себе и его сыновняя привязанность к Фрейду и его учению. С другой стороны, если по отношению к Фрейду Джонс считал себя сыном/любовником, то его одержимость Анимой проявилась в его любви к мифам и символам, ко всему необычному и странному, к обычаям и ритуалам мировых культур. Именно их присутствие, как страстная одержимость, хоть и порабощенная логоцентризмом, выражается в виде фурий из невыразимого, пребывающего ниже тьмы предрассудков. Дионисийский мятеж их экзотических образов – это сопротивление подавлению научного метода. Любой читатель будет соблазнен и введен в заблуждение этими интригующими примерами, но их смыслы по мере их применения могут потускнеть. В некотором смысле, эссе Джонса подобно алхимическому monstrum – это поспешный неравный брак, прекрасный и гротескный предмет старины раннего психоанализа, но подобно монстрам древних мифов, он удивляет и будоражит воображение, словно в нём ждет своего часа невыполненное обещание откровения.