Джеймс Холл
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
Остатки дневных впечатлений
Фрейд полагал, что дневные события, предшествующие сновидению, связаны с формированием сна. Его наблюдение, без сомнения, верно, хотя приведённые им теоретические причины можно рассматривать по-разному. Фрейд описывал два вида таких остатков. Первый, состоящий из обычно безразличных событий, виден в явном содержании сна, то есть это сон, каким он был запомнен и рассказан. Другой тип дневных остатков более важен психодинамически; он затрагивает скорее области конфликта и может быть определён только через процесс (фрейдистского) анализа сновидений. По аналогии с деловыми начинаниями, Фрейд (SE4, 5:561) говорил о дневной мысли, которая становится дневным остатком, как о предпринимателе, тогда как подавленное бессознательное желание, нашедшее выражение с помощью неё — это обладатель капитала (либидо), производящего сам сон. Фрейд (SE19:3–63) позже говорил о похожих различиях в сновидениях, которые шли “снизу” и вызваны силой подавленного желания, по сравнению со сновидениями “сверху”, происходящими прежде всего из мыслей прошедшего дня, подкреплённых подавленным желанием. В своих финальных структурных комментариях о толковании сновидений Фрейд (SE23:141–207) повторил мнение, что сновидения могут возникнуть из ид (бессознательное желание) или из эго (точнее, из до-сознательного течения мысли, несущей в себе конфликтный материал). Это просто пересказ в структурных терминах (эго, ид, суперэго) его прежней позиции о “сновидениях сверху и снизу”. Однако, в любом случае, важнейшее значение имеет подавленное желание.
В виде технического манёвра Фрейд (SE19:3–66, 22:3–182) дважды рекомендовал начинать толкование сновидения через установление дневных остатков. В этом отношении он предложил примерно такую же процедуру, как и Юнг, настаивавший, что сон можно поместить в жизненный контекст, в котором он появился, хотя теоретические причины двух онейрокритических подходов разные.
Дневные остатки для Фрейда были одним из трёх путей, которыми воспоминания могли влиять на сновидения, а другими были неподавленные прошлые воспоминания (в гипермнезических снах) и подавленные прошлые воспоминания, появляющиеся в явном сне только в искажённой и замаскированной форме (Nagara, 1969, p. 50).
Хартман (Hartman, 1968) опубликовал интересные сравнения времени появления событий, которые становятся дневными остатками в сновидениях. Из 88 снов он установил 463 дневных остатка. Из них в день перед сном произошли 94% событий; 65% произошли в вечерние часы с 18:00 до 21:00, а те, что произошли за 2 часа до сна, встречались в явных снах чаще всего. Пережитое прямо перед сном было связано с психодинамически важным материалом, но сами по себе эти события были неважными. Если случившееся произошло за день до сна, что было редкостью, то, вероятнее всего, оно имело большое динамическое значение.
Позвольте прояснить при помощи моего собственного сна то, как может быть инкорпорирован материал дневного остатка: я обсуждал с РО (который во сне был похож на ДМ), собирается ли он вырвать зуб при помощи большого и указательного пальца. Я не думаю, что это был мой зуб. После дискуссии произошла шутливая борьба. Затем мы были в гараже дома, где я вырос, глядя на какие-то старые холодильники, очевидно, пытаясь выбрать какой-то для младшей дочери ДМ, которая недавно вышла замуж. Она якобы была в доме, разговаривая с моими родителями. Оставляя в стороне всякий психодинамический смысл сна, давайте рассмотрим несколько моментов дневного материала. Вечером перед сном я был на ужине общества дантистов. ДМ был моим дантистом с детства, и его старшая дочь была одним из близких друзей моего детства. Прошлой ночью я посетил друзей в Далласе, где неожиданно увидел их дочь, которую знал, и впервые познакомился с её новым мужем. Могли быть какие-то дневные ассоциации, связанные с парой, которую я посещал. Она приехала из большого города неподалёку от маленького городка в восточном Техасе, где я вырос. Темой беседы с её мужем была важность наслаждения жизнью, и такой подход я ассоциировал с РО, отцом моего друга из старших классов.
Итак, в этом коротком сне было множество связей с дневными остатками: разговор в обществе дантистов, новый брак, связи с родным городом и двое мужчин, ассоциированные с мыслью о наслаждении жизнью. Эти ассоциации дневных остатков могут помочь поместить сон в связь с событиями, заботившими меня в то время, но сами по себе не несут никакой значимой информации о динамическом смысле сна.
Берглер и Джекелс (Bergler and Jekels, 1940) предположили, что дневные остатки совсем не нейтральны по своему смыслу, но могут быть активно выбраны супер-эго для выражения вины. Это вывод из поздней теории двойного инстинкта Фрейда. Лэнгс (Langs, 1971) ввёл термин остатки-напоминания для обозначения тех событий дня, следующего за сновидением, которые служат напоминанием для вспоминания забытого сна. Несколько авторов- фрейдистов пошли в сторону юнгианской теории, предполагая, что сновидение может влиять на события следующего дня, а не просто защищать сон. Леветон (Leveton, 1961), например, предложил термин ночной остаток для тех частей сна, которые сохраняются в памяти и могут повлиять на действия и восприятия следующего дня. Канцер (Kanzer, 1955) подчёркивал склонность сна сообщать, а не просто сохранять сон; и он показывал, что эта склонность устанавливать контакт с реальностью может обеспечиваться использованием в сновидении дневных остатков. Эти сходства с юнгианским мышлением не кажутся намеренными, поскольку авторы их не замечали.
Пластическое представление
Репрезентабельность в сновидениях, по мнению Фрейда, была результатом того, что бессознательное, предположительно, не могло использовать язык (часть вторичных процессов или процессов бодрствования). Действительно, сновидения преимущественно визуальны по содержанию, но в них встречаются высказывания и беседы, как и (реже) чувственные модальности запаха, ощущения, вкуса и так далее. На самом деле, некоторые сны состоят целиком из слов; потому, похоже, доминирование пластической образности в сновидениях связано вовсе не с неспособностью использовать язык, а скорее с предпочтением или уместностью визуального представления. Лично я в этом отношении полагаю, что эго сна связывается с другими внутрипсихическими “объектами”, которые на языке юнгианской теории комплексов являются представлениями или персонификациями комплексов, эмоционально окрашенных наборов образов, которые удерживаются вместе схожим аффективным компонентом. Как и во время бодрствования, большинство взаимодействий с объектами феноменологически не вербально, а вербальный обмен характерен для субъект- субъектных взаимодействий. Временами кажется, что сон, хотя и может пользоваться языком, намеренно принуждается к использованию визуального образа ради каламбура или шутки, которая привлечёт внимание бодрствующего эго.
Вторичная ревизия
Фрейдистская и юнгианская теория сильно сходятся в том, как они рассматривают драматическую форму сновидения. Фрейд (SE4–5) изначально представлял её как часть работы сновидения, хотя позже помещал вместе со вторичным процессом (SE18:241). В юнгианском анализе сновидений драматическая форма сновидения — это неотъемлемая часть его смысла. Важные сведения иногда передаются той манерой, в которой сменяются сцены или тем, как течение драматического процесса изменяется деятельностью эго сна.
Бресниц (Bresnitz, 1971) установил три способа, которыми Фрейд использовал концепцию вторичной ревизии: первичная ревизия используется для обозначения процесса в работе сновидения; вторичная ревизия используется для обозначения изменений после того, как сон приобрёл свою базовую форму в результате работы сновидения; третичная ревизия обозначает ревизию после пробуждения. Эти различия не получили широкого внимания.
Свободная ассоциация
Техникой, которую Фрейд использовал для раскрытия того, что считал скрытым смыслом образов сновидений, была свободная ассоциация, ныне хорошо известная процедура, в которой анализанда просят озвучить всё, что приходит на ум в связи с каждым мотивом явного сна. Хотя прямых подтверждений этому нет, вероятно, что Фрейд знал о рассказе Гальтона о том, как его ум проводил ассоциации с разными объектами, которые он видел, идя по Пэлл- Мэлл (Roth, 1975). Неспособность пациента полностью подчиниться правилу свободной ассоциации раскрывает сопротивления (Kaplan, 1973). Ценность свободных ассоциаций подвергалась сомнению, особенно при работе с психосоматическими проблемами (Nemiah, 1976).
Юнговская процедура амплификации, альтернатива свободной ассоциации, выросла из его работы над экспериментами со словесными ассоциациями (CW 2). В этих экспериментах он отмечал, что якобы безразличные слова- стимулы, предложенные субъекту, вызывали различные реакции. Иногда время, требующееся субъекту для предоставления ассоциации, чрезмерно увеличивалось. Юнг обнаружил, что это связано с активацией того, что он называл комплексами, группами образов с общим эмоциональным тоном. Похожее использование термина комплекс стало частью популярной терминологии. Хотя юнговская критика свободной ассоциации будет более полно рассмотрена далее в изложении процесса амплификации, суть его аргумента в следующем: занимаясь свободной ассоциацией, пациент неизбежно раскроет те комплексы, которые в то время активированы в его уме, и это произойдёт вне зависимости от того, является ли стимул для ассоциации безразличным или динамическим материалом. Но образ сновидения, по юнгианской теории, это реакция бессознательного ума на состояние эго, и потому образ сновидения сам по себе может быть комментарием к активированным комплексам. Мы увидим, что похожие поразительные различия между Юнгом и Фрейдом появляются в их разногласиях о концепции скрытых мыслей сновидения.
Скрытые сны
Трудности, связанные с теорией сновидения Фрейда, могут быть сфокусированы на вопросе о том, существует ли скрытый уровень мысли сновидения, стоящий за явным сном (то есть сном, каким он воспринимается и вспоминается). Фрейд называл запомненный сон явным и считал, что он воплощает замаскированные формы скрытых мыслей сновидения, которые сами по себе не имеют образного характера и могут, будучи раскрыты, появиться в сознании как обычные мысли или воспоминания. Скрытые содержания сновидения Фрейд рассматривал как те части сна, которые раскрываются только в аналитическом процессе: желания (преимущественно сексуальные), до-сознательный материал (преимущественно, дневные остатки) и телесные стимулы (Nagera, 1969, pp. 28–30). Ясно, что для Фрейда реальный смысл сновидения следует искать не в действительно запомненном сне, а в том, что якобы лежит за ним. Аффекты в сновидении, часто самый важный аспект сновидения, Фрейд также приписывал скрытому содержанию (SE5:466). Явный сон так отличается от скрытых мыслей сновидения, что “никто не может заподозрить присутствие последних за первым” (Nagera, 1969, p. 59). Фрейд упоминал возможность, что некоторые явные сны могут совпадать со своими скрытыми содержаниями, и называл их удобными снами; но они считались незамаскированными снами детей или похожими снами взрослых в ответ на такие нужды, как жажда. Кроме того, Фрейд полагал, что желание супер-эго наказывать за то, что скрытое содержание было недостаточно замаскировано, временами может быть заметно в явном содержании (Nagera, 1969, p. 27).
В эссе 1925 года, “Некоторые дополнительные замечания по толкованию сновидений в целом”, Фрейд комментировал недостаточно изученное наблюдение, что иногда явный сон выражает и конкретные идеи, и основанные на них абстрактные мысли (SE19). В том же эссе был также вывод, что один из важных мотивов в формулировке Фрейда заключался в том, чтобы перенести ответственность за явный сон подальше от эго. Эти допущения не изменяют фрейдистскую теорию в целом.
Фолкс (Foulkes, 1964), среди прочих, осуждал тот факт, что сегодня есть только “случайный эпизод”, в котором анализ включает в себя классическую переработку сновидений из явного смысла к скрытому. Он также указывал на растущее значение, которое придаётся самому явному сну, особенно при анализе переноса.
Проблему явного сна признавали также другие психоаналитические авторы (Bernstein and Glenn, 1969; Babcock, 1966). Понталис (Pontalis, 1974) предполагал, что акцент Фрейда на том, что истинная работа сновидения отличается и от явного сна, и от скрытых мыслей сновидения, может быть возражением на растущее влияние Юнга, поскольку для Юнга явный сон и был настоящим сном. То, что фрейдистская теория подчёркивала, как расхождение между явным сном и скрытыми мыслями сновидения, Юнг считал напряжением между символами явного (и единственного) сна и неизвестными содержаниями бессознательного ума, на которые они указывали. Для Юнга сон был символом, для Фрейда он был обманом.
Несмотря на неизменную позицию Фрейда о видимой природе запомненного сна, постепенно укреплялось мнение, что явный сон и сам по себе имеет ценность. Эпштейн (Epstein, 1969) изучил сны 15 беременных женщин и обнаружил, что их явные сны без толкования напоминали о когнитивных усилиях во время бодрствования с целью справиться с возможными угрозами беременности и близящихся родов. Спаньярд (Spanjaard, 1969) полагал, что у большинства пациентов главный конфликт можно видеть и в явном сне.
Это напряжение между классической фрейдистской теорией и другими подходами к толкованию сновидений ясно было продемонстрировано несколько лет назад на ежегодном банкете далласских психиатров, психиатрических социальных работников и клинических психологов. Выступающим был Монтегю Ульман, M.D., директор по исследованию сновидений в больнице Маймонида в Нью- Йорке и первопроходец в исследовании телепатических снов. В дискуссии после выступления доктора Ульмана один из ведущих фрейдистских психоаналитиков задал пространный вопрос, кончающийся комментарием: “Похоже, вы говорите, что никакого скрытого сна нет!” Доктор Ульман ответил просто. “Да”, — сказал он, — “никакого скрытого сна нет”. Этот краткий обмен мнениями был самым ясным утверждением, что я слышал в процессе этого конфликта из-за проблемы замаскированного или скрытого сна. Возможно, скрытого сна нет, но если мы отвергнем концепцию скрытого сна, то должны найти другие способы объяснения тех клинических явлений, которые она традиционно объясняла. Например, содержания сновидения могут быть явно связаны с проблемами, которые не выражены явно во сне. Я полагаю, что эти явления, традиционно связанные со скрытыми мыслями сновидения, лучше описать юнговскими концепциями символизации (отличающимися от фрейдистского использования термина символ), эмоционально окрашенных символов (отличающихся от обычного популярного использования термина комплекс) и центрального архетипа (Самости), который является источником сновидения в юнгианской теории.
Необходимость в новых психоаналитических концепциях
В психоаналитической литературе нет недостатка в предложениях по пересмотру теоретических представлений (Peterfreund and Schwartz, 1971; Waldhorn, 1967; Wolstein, 1969). Исторически психоанализ был попыткой сконструировать чисто психологическую теорию ума, и сейчас это может ограничивать развитие в данной области (Peterfreund and Schwartz, 1971). Разработанный как методика лечения, психоанализ оказался более ценным как техника тренинга (Grotjahn, 1965). Некоторые указания направлений, в которых может произойти теоретический рост, были даны Лихтенбергом и Слапом (Lichtenberg and Slap, 1971), которые подчёркивали использование эго незащитных процессов, таких, как когнитивный контроль, для изменения бессознательного материала, который возникает спонтанно и даже влияния на то, какой материал появится в сознании.
Многие трудности возникли в процессе попыток подтвердить эти различные психоаналитические концепции научно. Эти трудности частью являются результатом тех проблем, что связаны со скрытым сном, недоступным для эмпирического исследования так же, как образцы явных сновидений. Бреннер (Brenner, 1968) показал, что не только интроспекция отличает психоанализ от других естественных наук. Уолман (Wolman, 1964) утверждал, что нет прямых свидетельств, которые могут подтвердить или опровергнуть утверждения психоаналитической теории в её нынешнем виде. Он призвал найти новые методы исследования. Грейвс (Graves, 1973) повторил необходимость в более доступных для проверки формулировках. Амбициозные долгосрочные попытки изучить психоаналитическое воздействие в клинической обстановке было сложно реализовать и трудно истолковать (Wallerstein, 1964). В настоящее время полезность классического психоанализа подвергается переоценке, а области его применения пытаются определить более точно (Rawn, 1974).
В важном историческом резюме Сэндлера, Дейра и Холдера (Sandler, Dare and Holder, 1972) развитие психоанализа было разделено на четыре главных фазы, основывающихся на работе Фрейда. Пятая фаза считалась потенциально возможной ныне. Четвёртая фаза началась со структурной теории Фрейда и продолжилась в эго-психологии и работе Криса, Эриксона, Д. Рапапорта и, в зачаточной форме, А. Фрейд (Lustman, 1967). Работа Мелани Кляйн считалась частью четвёртой фазы, как и работа Юнга над психозами. Другой значимый вклад внесли Эрнест Джонс, Рональд Фейрберн, Д. В. Винникотт, Фрида Фромм-Райхман и Франц Александр. Эта историческая перспектива должным образом признавала вклад Юнга, который лучше согласуется с современной фрейдистской теорией, чем с мышлением Фрейда во время разрыва с Юнгом. Запланированная пятая фаза психоаналитической психологии рассматривалась как развитие, ставшее следствием новых открытий общей психологии и других научных дисциплин; лабораторные исследования сна и сновидения внесут значительный вклад в это развитие.
Хартман, Крис и Лёвенштейн (Hartmann, Kris and Lowenstein, 1953) тщательно изучили роль теории психоанализа, в которой теория и эмпирические наблюдения, подтверждающие или опровергающие теорию, более тесно связаны, чем в большинстве научных начинаний. Эта взаимозависимость является одной из причин, по которой всякое изменение теоретических структур так сложно: с вызовом, брошенным теории, можно справиться, приводя подтверждающие экспериментальные результаты; нападки на экспериментальные результаты можно отбить теоретическими спекуляциями. Это возможно, потому что теория опирается на интуитивные основания, на веру, и не является прямым результатом экстраполяции из экспериментов. Ситуация, в которой теория и эксперимент по очереди защищают статус-кво, составляет то, что Полани (Polanyi, 1958) называл динамо-объективным сцеплением, и достигнуть его особенно трудно. Основной недостаток нынешней психоаналитической теории заключается в том, что её конструкты — это безличные каузальные модели, тогда как клиническая деятельность психоанализа сильно фокусируется на смысле, субъективном переживании, которое имеет важнейшее значение для поведения (Wachtel, 1969). Юнгианская теория, напротив, с самого начала была озабочена ролью смысла, которого может недоставать (например, когда эго слишком отдалилось от своих архетипических оснований) или он может переполнять (как при шизофрении, когда активированная архетипическая образность затопляет чувство реальности эго).
Противовес проблеме валидации в психоанализе выдвинул Валлерштейн (Wallersten, 1973): цитируя Полани, он подчёркивал, что фактор личной вовлечённости учёного всегда присутствует в уравнении, хотя личная преданность учёного более заметна в психоанализе, чем в физических науках.
Особенно трудная проблема для концептуализации в глубинной психологии — это использование пространственных или структурных метафор, которые обычно конкретизируют и обсуждают, как если бы это были локализованные объекты. Отличие между эго и ид, как показал Хейман (Hayman, 1969), выдаёт концептуальные проблемы фрейдистской теории. Похожая проблема в юнгианской теории — это действительная неотделимость личного бессознательного от глубинных слоёв объективной психики, коллективного бессознательного (Williams, 1973).
В целом, давно прошло время, когда проблемы психоаналитической теории можно было извинить как результат мучительного роста молодой науки. Психоаналитическое начинание, какое бы имя оно ни носило, следует рассматривать как интенсивное изучение индивидуальной субъективной жизни (Юнг называл её процессом индивидуации), которое не является эксклюзивной собственностью какого-то конкретного подхода. Различные школы психоанализа, которые часто были основаны на чрезмерной проработке отдельных аспектов теории, сегодня получают меньше внимания (Rangell, 1970). Важные и впечатляющие открытия в других областях научного поиска могут быть стимулом к возрождению психоаналитического движения в более исчерпывающей форме, которая будет более жизнеспособной, более доступной и более соответствующей нынешней научной ситуации.
Фрейд
Кроме своей важности как революционера, покончившего с девятнадцатью столетиями пренебрежения сновидениями, Фрейд был главной движущей силой, определявшей, как будет развиваться психоанализ. Как сказал Нойманн (Neumann, 1956), мы лишь недавно вышли из героической эпохи психологии, в течение которой она вырвалась за границы своей традиционной роли дополнения к философии и полностью изменила взгляд человека на себя и свою психику. В такой эпохе героев, вероятно, было неизбежно, что лидеры привносили в свою работу то, что Юнг называл “личными особенностями”. Хотя они глубоко расходились в самых важных вопросах, Юнг никогда не подвергал сомнению ценность фрейдистского (редуктивного) анализа в некоторых случаях. Юнг написал два одобрительных эссе о Фрейде (CW 15:33–40, 41–49) и приписал ему “великое достижение” за то, что он придал должное направление толкованию сновидений, признав, что “никакое толкование не может быть предпринято без сновидца” (CW 8:284). Биографии Фрейда и Юнга ещё продолжают писать, и каждая новая публикация вносит новое понимание и коррективы. Элленбергер (Ellenberger, 1973, p. 54) поставил под вопрос многие факты, приведённые самым видным биографом Фрейда Эрнестом Джонсом (Jones, 1953). Биографии Юнга только начали появляться, и среди них особенно выделяются К. Г. Юнг: его миф в наше время (von Franz, 1975) и Юнг, его жизнь и работы: биографические мемуары (Hannah, 1976); фон Франц и Ханна были близкими сотрудницами Юнга. Кроме того, ныне доступна большая частью переписки Юнга и Фрейда (McGuire, 1974), позволяющей увидеть свежие нюансы в их взаимодействии у самых истоков глубинной психологии. Фрей- Рон (Frey- Rohn, 1974) опубликовал научное сравнение основных концепций Юнга и Фрейда.
Интеллектуальная среда, в которой работали Фрейд и Юнг, не способствовала их революционным озарениям (Rubner, 1961; Schick, 1968–1969), и многие авторы обсуждали их культурных предшественников (Strotzka, 1969; D’Alessandro, 1968; Gupta, 1975). Предполагалось, что изучение военной тактики оказало значительное влияние на концепции Фрейда (Berkower, 1970). Роль няни в сновидениях Фрейда выделял Григг (Grigg, 1973).
И сновидения Фрейда, и знаменитые случаи часто рассматривались в литературе, включая случай Доры (Deutsch, 1970) и сон о ботанической монографии (Grinstein, 1961). Большое число исследований фокусировалось на сне Ирмы, о котором Эриксон (Erikson, 1954) написал впечатляющее исследование. Другие критические взгляды представлены у Боулера (Bowler, 1973), Корната (Cournut, 1973) и Мура и Ройсевича (Moore and Rojcewicz, 1973).
Несколько исследований связывало Фрейда с традицией иудаизма, которая могла оказать сознательное и бессознательное влияние на его жизнь. Бакан (Bakan, 1958) предположил, что работу Фрейда можно сравнить с Зогар в раввинической литературе и трактатом Берахот. Впечатляет, что Фрейд умер на Йом Киппур, день искупления (23 сентября 1939 г.), особенно с учётом того, что он мог повлиять на дату смерти при помощи обезболивающих, которые принимал, страдая от рака. Северсон (Severson, 1976) указывал на сходства между концепциями Фрейда и некоторыми алхимическими образами. Интерес Юнга к психологическим аспектам религиозных явлений хорошо известен (CW 11, 13, 14) и способы, которыми эти гиганты психиатрии, возможно, продолжали старые религиозные традиции западной культуры, ещё только предстоит должным образом изучить.
Юнгианский психоаналитик Нойманн (Neumann, 1956), написавший работу в честь столетия со дня рождения Фрейда, обсуждал различия между Фрейдом и Юнгом в вопросе об архетипе отца. Он упоминал два случая, в которых Фрейд терял сознание во время спора с Юнгом. Первый случился, когда Фрейд отвратил Юнга от его анти-алкогольной позиции; Фрейд уподобил это выдуманному уничтожению его младшего брата, который умер в детстве. Второй случай был более значим в психодинамическом отношении. Юнг и Фрейд разошлись во мнениях о фараоне Эхнатоне (Аменхотепе IV). Фрейд сфокусировался на том факте, что Эхнатон стёр имя отца со всех монументов, рассматривая это как деструктивное желание, направленное против отца. Юнг возразил, что самое важное деяние Эхнатона — это установление монотеизма. Фрейд потерял сознание. Согласно Нойманну, это событие показало различия между Фрейдом, который подчёркивал личные отношения с отцом, и Юнгом, говорившим об архетипической образности, стоящей за личным отцом. Сам Нойманн (Neumann, 1963) указывал на важность материнского архетипического материала, который Фрейд в своих сочинениях не оценивал должным образом. Рассматривая важные личные воспоминания врача Фрейда Макса Шура (Schur, 1972), Уильямс (Williams, 1974) предположил, что оценка убийства предполагаемого первобытного отца ради воровства женщин отца, о которой Фрейд писал в Тотеме и табу (SE13), выгодна с юнгианской точки зрения, которая могла бы добавить, что женщины могут символизировать отношения отца с его анимой, креативностью и (в мифологических понятиях) с его музой.
Элленбергер (Ellenberger, 1970) обсуждал концепцию творческой болезни, которую предвосхитил в литературе Новалис. В качестве главного примера он изучал в деталях болезнь Фехнера, профессора Лейпцигского университета, повредившего зрение, проводя на себе эксперименты со зрением. В 1840 году, 39 лет от роду, он сильно ослабел и не работал 3 года. Поправившись, после сновидения, сообщившего, что он исцелится на 77-й день, он прошёл через короткий период эйфории; ему казалось, что он обнаружил универсальную истину, das Lustprinzip, принцип удовольствия. Элленбергер также полагал, что Месмер, создатель гипнотизма, прошёл через такую же творческую болезнь. Однако, среди основателей динамической психиатрии он перечислял только Фрейда и Юнга, прошедших через процессы личностной трансформации, напоминающие инициатические болезни сибирских шаманов. Оба они, Фрейд со своим самоанализом и Юнг со “столкновением с бессознательным” (Jung, 1965, pp. 170–199), вышли из этого состояния с чувством, что они прикоснулись к чему-то крайне ценному для мира. Заметные различия между Фрейдом и Юнгом, а также между их системами психоанализа и аналитической психологии, не могут затмить их глубокую связь, расширяющую наш мир, чтобы вместить в него ещё неизученные внутренние миры субъективности. По мере того, как героическая эпоха глубинной психологии уходит в историю, будет казаться, что работы Фрейда и Юнга всё меньше расходятся между собой и тесно связаны с тем же важным начинанием, которое увлекает нас и сегодня.
Фрейдистская теория сновидений и лабораторное исследование сна
Сегодня важность психоаналитической подготовки подвергается переоценке в свете социального давления, требующего более быстрого и дешёвого лечения, и всё больше вопросов появляется в отношении лабораторного изучения сновидений: они поддерживают, опровергают или не затрагивают классические взгляды Фрейда на процесс сновидения и психологические функции снов? Большинство психоаналитических положений проверить трудно (Etchegoyen, 1973; Mayman, 1973; Murray, 1965; Sarnoff, 1965), но один элемент теории Фрейда, который был очевидно опровергнут лабораторными исследованиями — это его вера в мгновенную природу сновидения (Trosman, 1963), согласно которой множество элементов сновидения, по видимости воспринимаемых в течение продолжительного периода времени, может явиться за гораздо более короткое время. Основываясь на лабораторных исследованиях сна, выходит, что для восприятия сна требуется примерно столько же времени, сколько потребовалось бы, чтобы увидеть те же события по телевизору. Однако, опровержение теории мгновенной природы сновидений не затрагивает никакие ключевые моменты в позиции Фрейда.
Основное положение, что сновидение сохраняет сон (Hawkins, 1966) ещё предстоит рассмотреть. Похоже, что ритмические появления REM-состояния и сходства между REM-состояниями у новорожденных детей и других млекопитающих указывают на нейрофизиологическую основу REM-сна. Психологические функции сна, совсем не вызывая REM-сон, могут использовать его для других целей. Хоукинс (Hawkins, 1966) предположил, что рассеянная стимуляция зрительной коры из низших центров производит потенциал для зрительных иллюзий, которые затем могут быть организованы в соответствии с психологическими нуждами. Джонс (Jones, 1962) считал гипотезу о сохранении сна спорной и полагал, что она требует пересмотра. Уолдхорн (Waldhorn, 1967) предположил возможность переворота теории Фрейда о сновидении, требующемся для того, чтобы спать. Возможно, более вероятно, что мы спим, чтобы видеть сны, поскольку достаточная REM-депривация увеличивает попытки увидеть сон до такой степени, что субъект буквально не может заснуть без появления сновидения.
Джонс и Освальд (Jones and Oswald, 1968) утверждали, что следует проводить разницу между теорией Фрейда о том, почему мы спим, и его теорией о клиническом толковании сновидений; они утверждали, что Фрейд сам часто путал эти два занятия. Сновидение может быть характерной человеческой реакцией на D-состояние (состояние сновидения) вида. Исполнение желания может не вызывать сновидение, а следовать за ним. Джонс и Освальд выдвинули особенно полезное предположение: вместо защитной функции сновидений мы должны говорить о трансформирующей функции сновидений. Они убедительно утверждали, что в этом и заключалась позиция Фрейда, которая сближает функцию сновидений с концепцией Юнга.
Одно из самых ясных и полезных обсуждений фрейдистской теории сновидений в свете исследования сна было представлено Альтшулером (Altshuler, 1966). Он указал на увеличенную активность полушарий в D-состоянии (состояние сна), а также большую сердечно-сосудистую и респираторную активность, указывающую на господствующий процесс “перед лицом либидозного роста”. Он также указал за спорные свидетельства, такие, как тот факт, что, хотя амфетамины продлевают бодрствование, они не столько вызывают больше сновидений, помогающих спать, сколько мешают REM. Субъекты-новички в лабораторных исследованиях сна из-за тревоги вполне могут испытывать быстрое начало первых сновидений, помогающих им заснуть, но, на самом деле, они часто склонны пропускать первый REM-период. Альтшулер показал, что многие REM-периоды прекращаются кратким бодрствованием, указывающим на неудачу сновидения сохранить сон, если в этом и была его цель. Он полагал, что регулярная 90-минутная периодичность цикла сновидения вряд ли является результатом равновесия между инстинктивными нуждами и защитами против них. Альтшулер приводил доводы в пользу более тщательного изучения психоаналитических концепций.
Похоже, растёт понимание необходимости в базовом пересмотре фрейдистской теории психоанализа в ответ на растущий объём данных из лабораторных исследований. Исход неясен; такой пересмотр, совсем не уменьшая важность сновидения в клинической практике, может привести к пониманию, что сновидческая активность лежит в основе всего бодрствования вообще. Куби (Kubie, 1966) предполагал для такого процесса существование “до-сознательного потока сновидений”.