14.04.2024
0

Поделиться

Возвращение к Отцу

Грегори Макс Фогт

ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ


Возможно ли восстановить обедневшие в наше время мужские душу и тело? Этот метафорический манифест наполняет историческим и архетипическим содержанием Отцовскую фигуру нового Патриарха и призывает каждого мужчину возродить в себе традиции охотника и строителя, любовника и философа, защитника и мечтателя.


Введение

Отец — самое одинокое слово
в языке и на всем белом свете
Джон Берримен

Мудро то дитя,
которое знает своего отца
Гомер

1.

Большинство ныне живущих мужчин еще помнят то время, когда слово «патриарх» и слово «мужественный» использовались как термины отличия и были особо достойными характеристиками для выдающихся деятелей своего времени. Отцовство же было четко определенным, благородным занятием, а высшей и благороднейшей целью его являлось воплощение патриарха.

Патриарх был не просто отцом семейства, но и чем-то значительно более возвышенным: отцом духовной традиции, таким как Авраам, Исаак или Иаков; кем-то, имеющим огромное значение в истории или литературе; обладающим высоким общественным статусом сановником; человеком, считающимся Основателем — будь то основание города, ордена, организации, учреждения, школы мысли; или, в более локальном масштабе, почтенным стариком, ветераном, кем-то, кто воплощает прошлое и все его значение, старейшим из живущих представителей профессии или видов искусства.

Старость несла в себе достоинство силы и достижений, выносливости и памяти, то, что постепенно нарабатывалось в тканях мужчины годами усилий. Молодой человек всегда мечтал о достижениях, о силе, выносливости, вызове, проявлении доблести, практике мужских добродетелей, которые со временем принесут ему удовлетворение от памяти, признания и почета, которые и олицетворял патриарх.

Отцовство в семье обозначало заслуги, власть, статус и даже своего рода праведность. В культуре же оно заняло роль еще более высокую, сопряженную с наградами, не последней из которых стала связь с непрерывностью самой истории.

Человек мог стать патриархом.

Это видение было разрушено или, по крайней мере, заметно поколеблено фундаментальным, всепроникающим и тщательно разработанным вызовом со стороны того, что сейчас зовется феминистским движением. Ошеломляющий объем литературы обнажил темную изнанку патриархата — то, что восхождение патриарха было достигнуто ценой подчинения и эксплуатации женщин.

Например, Герда Лернер утверждает, что на протяжении двадцати шести сотен лет мужчины постепенно усиливали контроль над женщинами, пока женщины не стали рассматриваться лишь как подчиненные существа, начиная с физической и заканчивая духовной сферой. Основным методом, по ее мнению, был контроль над женской сексуальностью, который затем распространился на все сферы опыта, экономическую, политическую, социальную и т. д. Доказательства, собранные Лернер, впечатляют своим размахом. Она черпала материал для своих исследований из археологии, антропологии, религиоведения, изучения мифов и всевозможных исторических документов (например, таких как «Кодекс Хаммурапи», который подвергается жестокому порицанию за его унизительную политику в отношении женщин).

Безжалостная эксплуатация женщин мужчинами, без сомнений, хорошо задокументирована. Свидетельства и примеры ее слишком обширны, чтобы приводить их здесь. Патриархат в нашем обществе идентифицировали как зло, со всеми его понятиями о вызове, превосходстве, иерархии, хвастовстве, воли к победе, завоевании и власти, интеллектуальной самоуверенности, героизме и самосознании.

Ясно и неопровержимо доказано, что определенный вид патриархата действительно несет ответственность за несправедливое отношение и жестокую эксплуатацию других, в особенности женщин и детей. Однако, столь узкое понимание патриархата упускает из виду все богатство образов и смыслов, стоящих за ним, и обрекает человека на тот же вид мышления «один сверху, другой снизу», который он и отвергает. Другими словами, если человек начинает думать, что патриархат — это целиком и полностью отвратительное понятие, и отвергает этот архетип, он практикует тот же вид слепого угнетения и эксплуатации, который же и осуждает.

Конечно, в намерения писателей и мыслителей женского движения не входило принижать мужчин, добившихся успеха, или атаковать концепцию благородства отцовства, или презирать и унижать мужчин из-за их мужественного «нутра». И все же мужская психика и тело, лишенные Отца, хромая плетутся по ландшафту современной явности, всему чуждые и растерянные, лишенные своей истории и истоков.

На наших стариков смотрят как на дураков и клоунов, запертых в домах престарелых или шаркающих, как зомби, по торговым центрам. Можно ли представить себе Дональда Трампа, просящего мудрости у старого деда из народа Хопи? А что может быть глупее, чем старые рок-звезды, которым уже перевалило за полвека, но ведущие себя как четырнадцатилетние подростки?

Проблема американских мужчин в их теле, тканях и нутре. Одним из источников помощи для восстановления от этой ужасной родовой амнезии, для пробуждения и актуализации тела, является повторное открытие Патриарха. Часть отчуждения, которое перманентно испытывают современные мужчины, происходит от того, что они оторваны от своей истории, оторваны от своих основных образов и от основы самого своего существа.

Работа, которую вы читаете, пытается вернуть мужчин к одному из аспектов этой основы. Компасом в этой работе является архетипическая фигура или образ Патриарха. Он является и проводником, и указателем направления, и ее целью.

Следует провести важное различие между типами патриархата и «Патриархом». Традиционный патриархат — это попытка создать всеохватывающую (экономическую, политическую, сексуальную, духовную) систему, которая стремится к господству путем сознательного контроля над всеми людьми, местами и вещами, как органическими, так и неорганическими. Такой патриархат может быть по-разному видоизменен и практиковаться как мужчинами, так и женщинами. Позже я дам определение иной разновидности патриархата («гомологичного»), который чтит и уважает других людей, природу и стремится к эгалитарным отношениям.

Патриарх, в том смысле, в котором я использую этот термин в данной книге, является архетипической фигурой, одним из Вечных, обитающих в психике. Архетипический или сущностный образ — это дар человеческого опыта, «приданое» культуры. Подарки приумножают наше богатство, и они всегда имеют цену как для дарителя, так и для получателя. Частью «даров» культуры — даров, которые многие феминистки и современные писатели принимают с презрением — является Патриарх, его образ и его влияние.

Во многом то, как мы осознали себя, было обусловлено этим компасом, Патриархом. То, как мы строили наши города и дома, наш свод знаний, наши формы аргументации, наши способы мышления и поведения, то, что мы часто воспринимаем как основу культуры, и наше понимание самого Бытия — все это испытало сильное влияние Патриарха.

Сострадательное и просто адекватное понимание нашей истории, как с точки зрения мировых событий, так и нашего внутреннего, психического наследия, включает в себя понимание Патриарха. Рассматривая его лишь как враждебного, безжалостного и доминирующего, многие современные деятели и мыслители резко критиковали его влияние на политическую, экономическую, межличностную, сексуальную и семейную сферы.

Юнг пишет:

Как есть у всех архетипов положительная, благоприятная, светлая сторона, направленная вверх, так есть у них и сторона, направленная вниз, отчасти негативная и неблагоприятная, частично хтоническая, а в остальном просто нейтральная.

Если мы хотим познать всю полноту этой фигуры, мы должны развить в себе отношение к Патриарху как к фундаментальному человеческому опыту, а не как к отвергнутой, никчемной, уже более не нужной части нашего способа переживания и понимания мира. То, что отвергается или презирается, очень часто оказывается именно тем, что наиболее важно для психологического развития. То, что наиболее темно, наиболее скрыто, наиболее неприемлемо для сознания, несет в себе семя знания, так сильно необходимого в этот самый   момент. Строки из Евангелия от Матфея звучат так: «Тот самый Камень, который отвергли строители, сделался главою угла». Там, где мы смотрим внутрь себя и находим стыд, вину, предательство; где мы находим наши желания подчинять, контролировать и эксплуатировать других — это те самые области, в которых мы обнаруживаем свою человечность во всей ее полноте. Если просто указать на что-то, например, на патриархат, и сказать: «Я отвергаю это», то оно лишь уходит глубже в бессознательное, где приобретает более изощренную и интенсивную силу.

Современные мужчины, подобно легендарному Одиссею, обнаружили себя затерянными в мире чудовищ, чудес, невозможностей, предательства и угроз, в своем бессознательном, а не в мифическом Средиземноморье. Они, как и Одиссей, знают, что важным аспектом бытия является их самоосознание как отца, как патриарха, как царя. Они жаждут наконец вернуться домой из дальних, безбрежных морей.

2.

Мною была разработана модель двух форм патриархата: «дуалистический патриархат» и «гомологический патриархат». Форма, получившая наибольшее осуждение со стороны мыслителей и писателей последнего времени, — это  патриархат дуалистический.

Дуализм как таковой радикально противопоставляет одну сущность другой. В метафизике примером этого является разделение разума и тела в работах Декарта, где разум рассматривается как один вид субстанции или сущности, а тело — как вид принципиально иной. Дуализм трактует противоположности как поляризованные и не взаимозаменяемые.

В дуалистическом патриархате всегда правит необходимость найти противоположность для самодифференциации. Поэтому и возникают такие установки, как мужчина против женщины, человек против Вселенной, время/вечность, одушевленное/неодушевленное, высшее/низшее, добро/зло, левое/правое.

Разумеется, способность различать противоположности необходима для когнитивного понимания, для развития интеллекта и личных границ, а также для прояснения и решения определенных типов проблем. Ночь и день, мужчина и женщина, разум и тело —  все это в определенном смысле противоположности, и для нашей социальной и интеллектуальной продуктивности важно уметь различать такие понятия, даже если мы понимаем, что местами границы могут быть несколько размыты. Например, чрезвычайно трудно определить «внутри» или «снаружи», когда вопрос затрагивает понятие отверстий. Если мой рот открыт, то мое нёбо соприкасается с окружающей средой и может быть определено как находящееся снаружи.

Однако, проблему создает не сам дуализм. В большинстве случаев, не возникает никакой проблемы в том, чтобы провести различие между, например, мужчиной и женщиной. Проблема возникает, когда различные дуалистические определения выстраиваются вместе, например, мужчина-хороший-правый-высший-способный и женщина-плохая-левая-неполноценная-неспособная. Подобные взгляды способны в перспективе привести лишь к насилию и эксплуатации тех, кого считают «низшими», теми, кого считают «высшими».

«Гомологичный патриархат» предлагает иное восприятие силы и мудрости фигуры отца. Гомологичный взгляд на Вселенную — это такой взгляд, который не стравливает понятия друг с другом и не разжигает конфликт одного с другим, но видит отражение, сходство, параллель, эхо, отголосок во всем сущем. С этой точки зрения, то, что можно найти в человеке, будет найдено и во Вселенной, и наоборот. Свойства ума — это и свойства тела.

С точки зрения гомологии, то, что происходит в живой плоти, происходит и на земле. Связи существуют между человеческой костью и камнями, воздухом и травой, кровью и водой, глазами и солнцем, умом и луной, мозгом и облаками, черепом и сводом небес.

Дуалистический патриархат — это модель доблести, конкуренции и силы, используемая для подавления других ради политического, социального и экономического контроля.  Он заряжен силой, энергией и совершенно не боится насилия. Это, своего рода, формат завоевания территории: за всем этим кроются древние концепции нападения и защиты, исходящие из желания и потребности утвердить и удержать свою власть. Такой патриархат связан с правилами, правильностью, превосходством, непримиримостью. Он также совершенно фаллоцентричен в том смысле, что фокусируется на половом органе как центре контроля и власти, связывая власть и сексуальность.

Гомологичный патриархат — это модель доблести, конкуренции и силы, используемая для развития внутреннего и внешнего человека на благо личного совершенства, здоровья личности, семьи и общества. Гомологичный патриархат не направлен против женщины, а поддерживает ценность мужского тела и мужского «Я». Он самокритичен и открыт для диалога и комментариев. Гомологичный патриархат мужественен и поддерживает ценности воина; гомологичный патриарх ценит коллектив и является консерватором, поскольку четко видит параллель между личным опытом и опытом других, а также миром и вселенной. Гомологичный патриархат является акаузальным, поскольку он не пытается объяснить действия на основе одной лишь простой причинно-следственной связи. Он фаллический; и эрегирован он для удовольствия, производства, творчества и отношений с другими. Пенис рассматривается скорее как символ бодрости, заряженности, стремления к энергии, творческого союза и созидания.

Гомология — это модель для мужчин для повторного открытия Патриарха. Следует отметить, однако, что исследование мира архетипических образов полно ловушек для нашего мышления, сознания и воображения. Всякое понимание неминуемо заключает в себе и семя невежества. Даже проводя различия, подобные тем, что были сделаны здесь между дуалистической и гомологической патриархией, мы все еще должны отдавать дань уважения  дуалистической патриархии. Помещение гомологичной патриархии в позицию превосходства над дуалистической все равно останется победой образа мышления последней. Любой, даже неприглядный с виду образ полон противоречий и заряжен возможностями, лишь некоторые из которых мы имеем  честь разглядеть и понять.

3.

Мы, люди, служим архетипу — или Самости, или Богу — а не наоборот, и в этом служении мы можем открыть свою сущностную человечность, историю и  ценность за пределами личного опыта. Один из способов такого служения — через воображение, которое и является основным методом работы в этой книге.

«Патриархальные» способы видения и понимания мира возникают из фундаментального телесного опыта, который является постоянным и неизменным. Даже попытка избежать этих конструкций в человеческом восприятии или мышлении будет происходить под сильным влиянием этого фона. Другие образы и структуры, такие как Великая Мать, Богини, анима, ведьма, безусловно, тоже оказывают свое влияние на то, как мы чувствуем, думаем, представляем себе нашу жизнь и окружающий мир, и, как «часть того, что нам дано», составляют дополнительные аспекты нашей сущностной человечности. Патриарх в своих негативных и позитивных аспектах продолжает влиять на наши мысли и восприятие даже тогда, когда предпринимаются сознательные попытки устранить его.

Опыт сопричастности к тому, что является неотъемлемой сущностью человека, и сопричастности к «примитивной материальной мечтательности, безмятежной и непреходящей мудрости» (Башляр) лучше всего достигается через воспитание воображения как такового, помогающего непосредственному выражению символов. Символическая образность не подчиняется логике эго, ее нельзя ни постичь, ни познать простыми и односложными формулировками: она предполагает множественные одновременно и равноправно сосуществующие смыслы и значения. Можно сказать, что в психике действует естественный политеизм.

Таинственная и притягательная двусмысленность присутствует в таком понятии, как символ. Юнг определяет символ как «наилучшую возможную формулировку относительно неизвестного». Поэтическое воображение изобретает и представляет, обозначает с помощью символов текстуру и качество опыта, углубляя нашу сопричастность и увеличивая нашу связь с тем, что является в нас фундаментальным, создавая тем самым особую психологию, которая служит обнаружению и извлечению сути вещей — архетипическую психологию. Переосмысление Патриарха — это часть переосмысления мужского начала; если оно служит и обращается к символическому и к работе поэтического воображения, то оно откроет нам то, что является глубоко и истинно мужским.

4.

Первая ассоциация с фразой «возвращение к отцу» может быть связана с притчей Иисуса о блудном сыне (Луки 15:11–24). Младший сын богатого отца рано просит свое наследство. Он растрачивает деньги на блудниц и пиршества, после чего вынужден вернуться домой разбитым и униженным, готовым служить отцу в качестве наемного работника. Вместо этого отец принимает его с глубокой любовью, благодарностью и радостью. Но старший брат, стойкий и практичный, который остался дома и верно трудился, разгневан таким приемом. Отец замечает, что его младший сын «был мертв и ожил» и потому заслуживает самого лучшего обращения и особого внимания.

Два брата воплощают в себе, с одной стороны, желание отделиться от отца, а с другой — желание навсегда остаться с ним: это противоположности, которые уживаются в существе каждого человека. Возможно, Иисус рассказал эту притчу, чтобы аллегоризировать таким образом Божественную безусловную благосклонность и прощение. Другой немаловажный элемент притчи можно заметить в скупости отца по отношению к оставшемуся сыну, старшему и «хорошему», который жалуется на то, что, хотя отец призвал зарезать откормленного теленка для младшего брата, он не отдал старшему даже козленка, чтобы тот попировал со своими друзьями.

«Возвращение к отцу», т. е. обучение заново принимать лучшие черты патриарха, влечет за собой и поворот назад, поиск убежища и прощения. Мы можем научиться прощению у патриарха и узреть самих себя все в том же желании воссоединиться, которое испытывал блудный сын. Сегодня все мужчины ищут  воссоединения с отцом, и истории об объединении и прощении отцов и сыновей могут помочь нам понять, как достичь подобной связи.

В то же время, аспект старшего брата, это устойчивое, практичное качество в глубине нас, требует решительного, движущего гнева, который возвращение блудного возбуждает в нем, чтобы спровоцировать и сохранить отделение от отца, столь необходимое для личной зрелости.

Неразрывная связь младших сыновей с удачей — знакомая нам всем тема по сказкам, народным преданиям, легендам и даже в повседневной жизни. Мы часто можем встретить в рассказах такие прозвища для младших сыновей, как «Дурачок», «Замарашка», «Джек». В таких историях, как правило, младший из трех детей, несмотря на всю свою простоту, наивность и, по-видимому, другие, не самые «успешные» качества, обладает добротой, теплотой и честностью, которые приносят ему удачу даже перед лицом остальных его «недостатков». У младшего особые отношения с патриархальным отцом. Он способен одержать победу над троллями, заставить принцессу смеяться, укротить неукротимых животных, подружиться с немыми, хромыми, изгоями; он один может выполнить задачи, которые не под силу тем, кто обладает практическими навыками, знаниями и опытом.

В одной фольклорной сказке, «Замарашка и его братья», у старика было три сына, Пер, Пол и Эспен. Младшим из них был Эспен, по прозвищу Замарашка. Вся их семья жила в глубокой нищете. Неподалеку же от них возвышался дворец короля, и у того короля было две большие проблемы. Дуб на территории дворца вырос таким большим, что тенями от своих ветвей погрузил его весь во тьму. Никто не мог его спилить: стоило срубить с дуба хоть одну щепку, на ее месте тут же вырастали две новые. Также у короля, в отличие от всех его соседей и к величайшему его стыду, при дворе не было колодца. Он пообещал, что тот, кто сможет срубить дуб и выкопать ему колодец, получит принцессу и полцарства в придачу.

Многие пытались выполнить эти просьбы, но так и не смогли. И вот, теперь уже трое братьев отправились во дворец, чтобы попытаться исполнить волю короля. По пути в лесу они услышали, как кто-то рубит дерево. Эспен задумался вслух: «Вот странно, а что это за звуки?» Братья, которые всю жизнь слышали, как звучат пущенные в дело топоры, посмеялись над ним: «Чему же удивляться? Даже тебе известно хорошо, что это там такое». «А все ж, — сказал Замарашка, — мне интересно и я пойду да посмотрю». Проследовав на звук, он обнаружил топор, который сам по себе рубил у основания дерева. «День добрый!» — сказал Эспен. «Так вот кто здесь лес рубит!»

«Да уж, давненько я здесь стучу, всё тебя поджидаю», — ответил топор. «Ну, вот и я», — произнес Эспен. Он снял топор с топорища и сунул находку в котомку. Когда он вернулся к братьям, они подшучивали над ним и спросили, что такого важного он нашел в лесу. «Всего-навсего топор», —  простодушно ответил им Эспен.

Братья продолжали идти. И вновь они услыхали звук — в этот раз, похожий на копание лопатой. «Интересно, что это за звук?» — задался вопросом Эспен. «Да ты, видать, от большого ума всему удивляешься?» — насмехались над ним братья. «Как будто ты никогда не слышал, как кто-то копает корни». Младший ответил: «Чем бы это ни было, я думаю, было бы забавно и интересно на это посмотреть». И отправился он вверх по склону, вновь сопровождаемый вслед насмешливыми выкриками своих братьев.

Стоило ему немного вскарабкаться повыше по поросшему исполинскими деревьями склону, как увидел он лопату, которая копала и разгребала землю сама по себе, вонзаясь в могучие корни и разрезая их как масло. «Привет», — весело сказал Эспен. «Так значит, это ты здесь  копаешь весь день?» «Именно так!» — ответила лопата. «Просто копаю да разгребаю, жду, когда ты придешь». «Ну, вот я и пришел», — ответил юноша. Он завернул лопату и взял ее с собой. Пер с Полом подмигнули друг другу и спросили: «Ну что, разгадал ты великую тайну? Что ты нашел?» «Одну лишь лопату», — ответил Эспен.

Идя дальше, вышли они к маленькому ручью. Испытывая жажду,  братья остановились, чтобы попить и немного передохнуть. «Интересно, откуда берется столько воды в этом ручейке?» — вслух спросил младший брат. «Уж думаю я, не сошел ли ты с ума», — ответил Пер. Пол рассмеялся: «Если ты еще не сошел с ума, то скоро уж точно сойдешь. Откуда берется вода в ручье? Господи, да что за глупый вопрос! Разве ты не понимаешь, что это где-то из земли ключ бьет?»

«Понимаю», — ответил Замарашка Эспен. «И всё равно хотел бы посмотреть, на что это похоже». И вот, под улюлюканье братьев, он отправился вверх по течению. «Ну и пустоголовый!» — кричали братья ему вслед.

Вскоре Эспен Аскеладд увидел лежащий на земле большой-пребольшой орех, из которого струйками вытекала вода. «Добрый день», — поздоровался он. «Так вот откуда в ручейке вода берется! Лежишь здесь один-одинёшенек?» «Да-да, сэр. Я уже давно лежу здесь и только и жду, когда же вы придете». «Что ж, вот он я!» —  произнес юноша. Он вырвал пушистый комок мха и заткнул отверстие, из которого вытекала вода, а потом сунул орех в котомку и побежал обратно, чтобы скорее догнать своих братьев.

«Ну, что, нашел ли ты что-нибудь редкое или чудесное?» — насмешливо спросили брата Пер с Полом. «О, всего лишь дыру, из которой течет вода». Покачав головами, старшие братья взяли себя в руки и серьезно сказали: «Ладно уж, пойдем. Хватит глупостей». «А мне вот было весело посмотреть, откуда берется вода!» — подытожил Эспен.

Прибыв наконец к королевскому дворцу, они обнаружили, что дуб вырос вдвое больше прежнего: ведь, как мы помним, на каждую срубленную щепку вырастали две новые. Пер и Пол не удивились и не расстроились, а, уверенные в своих силах, каждый по очереди принялись рубить дуб. Но их постигла та же участь, что и остальных, а дуб только рос и еще больше окутывал дворец. Заметив это, королевская стража поспешила остановить их как можно скорее. Тогда своей очереди попросил Эспен. «Не утруждай себя», — сказал король, еще сильно сердясь на старших братьев, которые сделали только хуже. «Прошу Вас, и все же я хотел бы тоже попробовать!» В конце концов, король уступил: «Что ж, ты не можешь сделать еще хуже, чем уже сделали твои братья».

Эспен достал из котомки головку топора и надел ее на рукоятку. «Руби сам», — сказал он топору, и тот принялся рубить в дикой ярости, да так, что щепки полетели во все стороны. Дуб застонал, зашатался и упал. После этого юноша развернул лопату и сказал ей: «Копай же». Лопата копала так бурно, что земля и целые камни вылетели из образовавшейся огромной ямы; вскоре был вырыт прекрасный глубокий колодец. Тогда Эспен достал из котомки орех, потихоньку положил его на дно колодца и вынул из ореха мох. «Теки», — шепнул он. Вода потекла ручьем, и вскоре у замка, наконец, появился свой колодец.

Эспен срубил дуб, затенявший дворец короля, и выкопал столь желанный королем колодец, потому и получил в награду принцессу и полцарства. Пер и Пол стояли, почесывая головы, в полнейшем изумлении. Они обратились друг к другу и решили между собой, что, возможно, их младший брат был не таким уж и безумцем, когда уходил от них блуждать по неизведанным местам.

Эта история, как и многие истории о «младшем брате», показывает особые отношения между патриархальным отцом — королем — и самым младшим и наивным сыном. Именно удивление, задумчивость, любопытство приводят Эспена к открытиям, а не логика старших братьев, Пера и Пола. Любопытство и вызванное им странствие открывают возможность налаживания отношений с патриархальным королем, который предлагает Эспену половину своей территории и свою юную дочь.

Подобная связь часто встречается в народных сказках. Патриарх управляет целым королевством, но нуждается в помощи, которая может прийти только из самого молодого и наименее вероятного источника. Его собственный колодец пересох. И наоборот, младший сын нуждается в патриархе, короле, чтобы получить свою долю королевства, территорию и брак. Эти двое неразрывно связаны друг с другом. Они нуждаются друг в друге.

Само по себе блуждание, без цели или задачи, не имеет под собой никакой почвы и смысла. Мы видим доказательство этого в том, что до начала сказки любознательность юноши не привела его ни к богатству, ни к успеху. Старик и сыновья его были крайне бедны. С другой стороны, богатый король заперт в своем дворце без света и без воды. Его источник иссяк…

Патриарх одновременно и теплый, и холодный (эта тема будет подробно рассмотрена во второй главе). В этой истории он предстает иссякшим и находящимся в темноте. Он ищет ответ, через довольно жестко предписанные задания. Кто-то другой должен прийти и срубить дерево, сделать колодец и наполнить его. Однако он готов быть щедрым — поделиться своим царством и своей дочерью, предложить другому все то, что у него есть.

5.

Еще более яркий пример сочетания холодности и теплоты, соединенных в патриархе, можно найти в истории об Аврааме и Исааке. Когда древнему Аврааму было сто лет, а его жене Саре — девяносто один, она родила сына Исаака. Чтобы испытать веру Авраама, Бог повелел ему принести мальчика в жертву. Когда он все-таки решился на это, и уже занес над сыном нож, Бог заменил мальчика бараном, традиционной жертвой.

Мы бы сейчас сказали, что вера Авраама в Бога была абсурдной, безумной. То, что он доверился Богу таким образом, — это же безумие! Но древний патриарх Авраам, старый и ветхий, становится отцом новой жизни и чего-то абсурдного, иррационального и невозможного. Божья просьба — чтобы он совершил или был готов совершить немыслимое — является самим источником новой интеграции.

6.

Наступает также и время «отвернуться от отца», от личного отца, и искать наставника, учителя, мастера. Великий итальянский гуманист XV века Марсилио Фичино пишет, что из «девяти наставников» молодого ученика жизни три земных — это «… благоразумный отец, превосходный учитель и гениальный врач». Такие качества, впервые пережитые в другом, старшем человеке, позволяют молодому человеку моделировать и открывать для себя собственные ценности и смыслы. Такие качества patris — отца, независимо от того, носит ли он шляпу учителя, врача или коммерсанта, — это те качества, которые в традиционных обществах помогали молодым познакомиться с тем, что является первичным и ценным, как мы увидим подробнее в следующей главе.