Карл Густав Юнг
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
Ещё в юности Карл Юнг, живший в Базеле, был увлечён рассказами о блестящем уме, эксцентричности Ницше и его погружении в перманентный психоз. Эти тома, расшифровка ранее неопубликованного частного семинара, раскрывают плоды его любопытства: работы Ницше, прочитанные в студенчестве, глубоко его тронули и оказывали постоянное влияние на его мышление. На этих сессиях уже достигший зрелого возраста Юнг неформально говорит с членами своего внутреннего круга о мыслителе, чьи работы не только впечатлили глубиной понимания человеческой природы, но и стали философским источником его собственных психологических и метапсихологических идей. Прежде всего, он показал, как замечательная книга «Так говорил Заратустра» выдаёт и гений Ницше.
Поскольку в то время записи семинаров не предназначались для публикации, Юнг позволяет себе шутить, резко отзываться о людях и событиях, раздражавших и зливших его, а также откровенно комментировать политические, экономические и другие проблемы своего времени. Этот семинар проходил в Цюрихе в 1930-х годах.
Весенний семестр. Май–июнь 1934 г.
Лекция I
2 мая 1934 г.
Доктор Юнг: Дамы и господа, я решил провести для вас семинар о «Заратустре», как вы хотели, но ответственность за это лежит на вас. Если вы думаете, что «Заратустра» проще тех видений, вы глубоко ошибаетесь, он чертовски запутан и невероятно сложен. Я долго ломал себе голову над некоторыми проблемами; будет очень трудно прояснить эту работу под психологическим углом. Мы постараемся, но вы должны будете мне помочь.
Я думаю, в плане техники лучше всего будет пройтись по главам с самого начала, и я боюсь, что потребуется больше одного семестра, чтобы пробраться через всё произведение. Оно значительно длиннее видений, над которыми мы работали, но мы можем остановиться в любой момент, когда вы захотите. Возможно, в долгосрочной перспективе оно вам надоест, но я не знаю иного способа с ним работать. Знаете, эти главы «Заратустры» — это своего рода стихотворные проповеди, но они имеют некоторую аналогию с видениями, поскольку тоже в какой-то мере являются эволюционными событиями. Они образуют череду переживаний и событий, проявлений бессознательного, часто прямо визионерского характера, и потому, пожалуй, лучше будет следовать той же технике анализа, которую мы применяли к видениям. Есть некоторые главы, которые состоят из видений или начинаются с них, или это комментарии к видениям или сновидениям Ницше, а другие главы — это проповеди Заратустры.
Заратустра — это вовсе не просто метафорическая или поэтическая фигура, выдуманная самим автором. Однажды он писал сестре, что Заратустра явился ему в сновидении, когда он был еще мальчиком. Затем я обнаружил упоминание того любопытного факта, что Ницше в юношестве учился в Лейпциге, где была забавная персидская секта, называемая маздазнан, а их пророк — человек, называющий себя Эль Ханиш. Но в действительности это был немец из благословенной Саксонии по имени Хениш (Haenisch) — это хорошо известное саксонское имя. На самом деле, профессор восточных языков здесь сказал мне, что, когда он изучал персидский в Лейпциге, этот человек был на том же семинаре. Он точно не создатель этой секты маздазнан; она куда древнее. Они взяли некоторые персидские идеи из Зенд-Авесты, особенно гигиенические правила, которые применяли более или менее механически, сопровождая их метафизическим учением, тоже взятым из Зенд-Авесты, которая, как вы знаете, представляет собой собрание священных книг зороастрийской веры. Считалось, что Ницше познакомился с некоторыми членами этой секты и через них получил кое-какие представления о Заратустре или зороастрийских традициях. Однако лично я в это не верю. Через их рассказы у него бы никогда не сложилось такой высокой идеи о Заратустре. Ницше был хорошо начитанным человеком, учёным во многих областях, так что вполне возможно и даже верно, что он проводил какие-то специальные исследования Зенд-Авесты, большая часть которой в его дни уже была переведена. Теперь есть и хороший немецкий перевод, и английский в серии «The Sacred Books of the East». Она состоит из книг очень разных периодов, самая ранняя из которых, Ясна, включает в себя так называемые гаты, наставления в стихах. Это так называемые стихотворные проповеди Заратустры, и они написаны на особом древнеиранском диалекте. Поскольку они очень архаичные, древнейшие из всех, считается, что они действительно восходят ко времени Заратустры. Они и послужили прообразом стихотворных проповедей в «Заратустре» Ницше.
Нам нужно немного погрузиться в историю этой зороастрийской веры, потому что она играет главную роль в символизме книги. Заратустра — это почти легендарная фигура, но есть некоторые представления о нём, доказывающие, что он был реальным человеком, жившим очень давно. Невозможно точно обозначить его существование ни географически, ни хронологически, но он, должно быть, жил между седьмым и девятым столетиями до нашей эры, возможно, в северо-западной Персии. Он учил преимущественно при дворе царя или князя по имени Виштаспа. (Греческая форма этого имени — Гистасп, Hystaspes, которое может быть вам знакомо как имя отца Дария I.) История гласит, что Заратустра сначала познакомился с двумя министрами при дворе Виштаспа, а через них — с царицей, которую обратил в свою веру, а через неё обратил и царя. Психологически это совершенно обыкновенное дело, обычно так и бывает. Одним из самых успешных проповедников раннего христианства в высших кругах был папа Дамасий I, чьим прозвищем было matronarum auriscalpius, то есть тот, кто угождает ушам благородных дам; он обращал в христианство благородное сословие Рима через дам из благородных семей. Так что это, скорее всего, историческая деталь в жизни Заратустры. Затем, в отличие от некоторых других основателей религий, он женился и дожил до старости. Его убили солдаты во время завоевания его города, когда он стоял у алтаря.
Гаты — это, возможно, подлинные документы, датированные годами, когда жил Заратустра, и вполне возможно, что им они и были написаны. В плане исторических деталей из них нельзя извлечь почти ничего, но это древнее учение было поразительно разумным для того времени, и оно отличалось одной чертой, которая, можно сказать, служит ключом к тому факту, что Ницше выбрал именно эту фигуру. На самом деле, Ницше сам говорит, что выбрал Заратустру, потому что тот был изобретателем противопоставления добра и зла; его учение было о космической борьбе между силами света и тьмы, и именно он увековечил этот вечный конфликт. И с ходом времени Заратустра должен был вернуться вновь, чтобы исправить это изобретение, чтобы примирить добро и зло, которые впервые разделил давным-давно. Действительно, не удастся указать какого-то мыслителя прежде Заратустры, который подчёркивал бы противоречие между добром и злом как главный принцип. Вся зороастрийская религия основана на этом конфликте.
Догматическое учение заключается в том, что в начале был один всемогущий и всесильный бог Мазда (что означает просто «мудрец», вроде Лао-цзы) с атрибутом Ахура. Ахура — это иранская версия санскритского слова Асура, и это имя духовного бога в древнейших частях Ригведы. Как вы знаете, Ригведа — это сборник стихотворений или гимнов, часть священной литературы Индии, восходящая к невероятной древности, возможно, ко времени арийского вторжения в Индию. Одна из древнейших частей содержит так называемые лягушачьи песни жрецов, и они, возможно, датируются пятым тысячелетием до нашей эры, хотя я не знаю, насколько верна такая оценка. В этих древних лягушачьих песнях, как я говорил, жрецы для призыва дождя отождествлялись с лягушками и во время засухи пели лягушачьи песни, будто прошёл дождь. Они подражали лягушкам, поющим после дождя, потому что тогда им хорошо в прудах, но когда воды нет — петь не о чем; так и примитивные люди, чтобы вызвать дождь, подражают падению капель, или брызгают кровью или молоком, или свистят, подражая звуку ветра, приносящего тучи. Этот Асура — высший бог, и он отличается от понятия дэвов. (Deva или devs во множественном числе — это корневое слово, от которого происходит, например, Zeus и Deus и Ziu, а оттуда наше слово Tuesday [вторник]). Дэвы — это сияющие боги дня, ясного синего неба, всего видимого в дневном свете, тогда как Асура — это бог внутри, бог прежде всего духовного и нравственного характера. Позже — в более поздних частях Ригведы — Асура распадается на множество асур, и они уже демоны определённо злой природы. И то же самое происходит с дэвами в Персии. У зороастрийцев было понятие Асуры, высшего бога, этой очень древней идеи Ригведы, и они выбрали это имя в персидской форме, Ахура, как атрибут Мазды, так что их бога зовут Ахура-Мазда.
Ахура-Мазда, величайший бог, мудрец, обычно считается творением Заратустры, и он пришёл к этой формулировке, возможно, через внутренние переживания, о которых рассказывает его история. Эти переживания в древней литературе называются «Встречи и расспросы». То есть он встретил Ахура-Мазду, или его изреченное слово, называемое Воху Маньо, что означает «благое поведение». По-немецки Vohu Mano¯ будет die gute Gesinnung, благое поведение, благое намерение, благое слово, верное слово. Мы без всяких философских трудностей можем перевести его как христианское понятие Логоса: высказанное слово представляет Бога в воплощённой форме, и Логос, воплощённый во Христе, будет точным аналогом Воху Маньо. Ту же самую концепцию можно встретить в исламе у мистической секты суфиев, где Аллах, будучи неназываемым, невыразимым и потому бесформенным, появляется в осязаемой форме как Хидр, зелёный, которого называют «первым ангелом Аллаха», «Словом», «Ликом Аллаха». «Ангел Лика» — это похожая концепция из Ветхого Завета, своего рода осязаемое представление абсолютно невыразимого и неопределимого божества. Так что АхураМазда, или Воху Маньо, стал переживанием Заратустры в так называемых «Встречах и расспросах». У него было, кажется, семь Встреч с благим духом бога Ахура-Мазды. (Есть также злой дух, о котором мы поговорим позже.) Этот дух дал ему откровение и научил истине. Я упоминаю это здесь, потому что это параллель «Заратустре» Ницше.
Имя Заратустры в персидском языке пишется как Заратуштра; уштра — это типично персидская форма, она означает верблюда. Есть сведения о семейной истории Заратустры, и все имена в его семье связаны с кобылами и жеребцами, лошадьми и скотом, верблюдами и так далее — это показывает, что они местные, что они принадлежат к народу скотоводов. Кроме того, его идея совершенной награды на небесах была крайне архаичной. Он сам надеялся, что после жизни, полной заслуг, получит награду в земле посмертия в виде благого дара из одного жеребца и двенадцати кобыл, а также идеально юного и прекрасного тела. Похожие идеи есть в исламе до сих пор. Греческая форма имени Заратустры — это Зороастр. Но греки практически ничего не знали о его учении — для них он был великим чародеем и астрологом, и всё, связанное с именем Зороастра, было магией и тёмными искусствами.
Кроме проявления бога как высказанного слова или благого намерения Воху Маньо есть также соответствующее тёмное проявление, злой дух, Ангро-Майнью. (Позже его называли Ахриманом, а Ахура-Мазду — Ормаздом.) Эти два духа, Воху Маньо и Ангро-Майнью, были вместе в изначальном Ахура-Мазда, то есть в начале не было разделения добра и зла. Но спустя какое-то время они начали спорить друг с другом, последовала борьба, и тогда стало необходимо создание мира. Так что Ахура-Мазда создал мир, но он был так раздражён им, что целых шесть тысяч лет не знал, что с ним делать, и тогда Ангро-Майнью ворвался в творение и всё испортил. С тех пор творится чёрт знает что, потому что весь свет потерялся во тьме, и орды дьяволов, принесённых им в этот мир, теперь нужно сразить. Ведь у него был большой успех в самом начале: ему удалось убедить дэвов, переманить их на свою сторону, так что они стали дьяволами (devils происходит от devs, конечно), так и Ахура стало ахурами, множеством дьяволов. Так изначально прекрасные боги дня, боги зримых вещей, красоты и гармонии стали злыми и ночными демонами, сформировав основной корпус злых сил, совсем как древние германские боги, ставшие дьяволами бури и разными злыми духами, когда были свергнуты христианством. Так что началась вечная борьба между Воху Маньо и силами зла под предводительством Ангро-Майнью.
Что Ахура-Мазда делает в конце, не совсем видно или понятно: он, конечно, был на стороне добра — он с добрым духом, но не стоит ли он на стороне и злого духа тоже — неясно. Это та же самая неудобная ситуация, что у нас в христианстве, где мы тоже не вполне уверены, какие именно отношения между Богом и дьяволом. Это совместное правление с Богом или что это? Эта христианская неловкость унаследована из древней Персии — я могу привести и другие вещи, подтверждающие такую идею — и потому теологи не любят Заратустру и критикуют его. Но он в самом деле основатель христианской догмы; все скрытые и противоречивые вещи в христианстве можно найти и в персидской религии тоже. Единственное, что могут сказать об этом теологи, — это то, что христианство — куда более высокая религия. Они с большим удовлетворением указывают, что персидская религия — это лишь религия наград, что люди ведут себя хорошо, только чтобы их наградили на небесах, и основатель сам ожидал жеребца и двенадцать кобыл: «Вы сами видите, как это низко!» Но я с этим совершенно не согласен; это мелкое различие было во времена Гомера и греческой мифологии — не говоря уж о германских традициях, когда ещё происходило убийство детей и поедание человеческой плоти. Это были крайне примитивные времена, так что неудивительно, что у Заратустры были такие конкретизированные ожидания. В остальном его учение было поразительно мудрым и продвинутым. Например, он был главным оппонентом магии; он пытался выкорчевать магию везде, где встречал, и храмы и жрецы тоже оказались выброшены за борт. В начале у них не было настоящих жрецов, это было похоже на начало христианства. Но скоро появился тот же процесс, что и позже в христианстве: приток примитивной магии и примитивных языческих идей — и прекрасный монотеизм Ахура-Мазды был расколот на многообразие богов, как Бог раскололся на Троицу, а потом на множество святых и так далее. У Ахура-Мазды, конечно, были определенные качества: он был истиной, мудростью, справедливостью и так далее, и эти качества оказались персонифицированными в так называемых амеша спента, бессмертных духах. Один был истиной, другой — справедливостью и так далее — это абстрактные качества вроде так называемых атрибутов Бога в христианском учении. Эти амеша спента тоже стали богами, и вся духовная установка раннего зороастрийского учения изменилась и стала чрезвычайно специализированным ритуализмом.
Однако изначальное учение Заратустры отличалось подлинной духовной набожностью. В счёт шла Gesinnung, нравственная установка, причём куда больше внешних действий. Его учение заключалось в том, что как вы совершаете грех снаружи, в реальности, так же вы можете его совершить внутри, грех совести — и это то же самое, так же плохо. Подумайте только: это восьмой или девятый век до нашей эры, и такой niveau [уровень — фр.] религиозного учения! Это поразительно высокий уровень, и такая поразительная нравственная разборчивость указывает на крайне необычного гения.
Это и была модель для «Заратустры» Ницше. Она никак не была связана с сектой маздазнан. Я думаю, скорее, как он говорит, эта фигура была более старым переживанием; то было раннее переживание старого мудреца. Знаете, мы часто говорим об этой фигуре как о персонификации унаследованной мудрости веков, об истине, которая, можно сказать, стала инстинктивной, будучи прожита миллионы раз, это некая мудрость природы, наша врождённая мудрость, и она направляет всю нашу биологическую, а также психологическую систему — тот древний опыт, который до сих пор проявляется в наших сновидениях и инстинктах. Это ментальный или духовный аспект совершенно естественного факта, а именно, телеологии живой системы. Так что Ницше выбрал самый почтенный и достойный образец для этого старого мудреца, потому что для него это был такой же опыт.
Знаете, Ницше в первой половине своей жизни был крайне интуитивным интеллектуалом, преимущественно бунтарским и критичным по отношению к традиционным ценностям, и вы до сих пор можете видеть это в «Заратустре». Тогда в нём было мало чего позитивного; он мог с поразительной готовностью критиковать, но ещё не был способен на синтез или конструктивность и не мог создавать ценности. Затем внезапно, как поразительное откровение, до него дошло всё то, что он упускал в прежних сочинениях. Он родился в 1844 году и начал писать «Заратустру» в 1883 году, так что тогда ему было тридцать девять лет. Поразительно, как он писал его. Он сам написал об этом стих. Он сказал: «Da wurde eins zu zwei und Zarathustra ging an mir vorbei», что означает: «И вдруг Одно, подруга, сделалось Двумя, и Заратустра показался близ меня», то есть Заратустра тогда проявился как вторая личность внутри него. Это говорит о том, что он хорошо понимал, что не идентичен с Заратустрой. Но как он мог такое предполагать в те дни, когда психологии не было? Никто бы тогда не осмелился воспринимать идею персонификации всерьёз, даже идею независимой автономной духовной силы. 1883 год был временем расцвета материалистической философии. Так что ему пришлось отождествляться с Заратустрой, несмотря на то что он понимал, как показывает этот стих, отчётливую разницу между собой и старым мудрецом. Далее, его идея о том, что Заратустра вынужден был вернуться, чтобы исправить недостатки своего прежнего изобретения, психологически крайне характерна; она показывает, что у него было абсолютно историческое чувство по этому поводу. Очевидно, что он ясно ощущал, что переживание такой фигуры было архетипическим. Она принесла с собой дыхание столетий и наполнила его особым чувством судьбы: он чувствовал, что призван исправить нанесённый человечеству в далёком прошлом вред.
Конечно, такое чувство крайне воодушевляет человека; неудивительно, что «Заратустра» был дионисийским переживанием par excellence. В последней части появляется этот дионисийский ekstasis. «Заратустра» действительно привёл его к полному осознанию мистерий культа Диониса: у него уже были идеи на этот счёт, но «Заратустра» был переживанием, делавшим всё это реальным. В одном из писем сестре он приводит впечатляющее описание ekstasis, в котором он писал «Заратустру». В книге четыре части, и первые три части были написаны каждая за десять дней, что довольно поразительно. Первая была написана на Ривьере, вторая — в Сильс-Мария в Энгадине, а третья снова на Ривьере; четвёртую он писал в разных местах, и на неё ушло больше времени. Он говорит о своём сочинительстве, что оно просто лилось из него, это было почти автономное творение; слова появлялись с безошибочной точностью, и это описание оставляет у нас впечатление поразительного состояния, в котором он, должно быть, пребывал — состояния одержимости, когда он сам практически переставал существовать. Словно он был одержим творческим гением, который завладел его мозгом и создавал его творение из абсолютной необходимости и самым неизбежным образом.
А теперь мы займёмся первой главой, вводным рассуждением о сверхчеловеке, последнем человеке:
Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и одиночеством и десять лет не утомлялся этим. Но наконец изменилось сердце его — и однажды утром поднялся он с зарею, встал перед солнцем и так говорил к нему:
«Ты, великое светило! В чем было бы счастье твое, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!
Десять лет подымалось ты к моей пещере; ты пресытилось бы светом своим и этой дорогой, если б не было меня, моего орла и моей змеи.
Но мы каждое утро ожидали тебя, принимали преизбыток твой и благословляли тебя за это.
Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду, мне нужны руки, простертые ко мне.
Я хотел бы одарять и раздавать, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумию своему, а бедные — богатству своему».
Нам нужно постараться сконструировать психологическую ситуацию. Как я сказал, я буду рассматривать эти главы или переживания как видения. Здесь начинается история Заратустры. Ницше говорит или пишет так, словно он историк Заратустры, описывающий то, что тот делал. Заратустра, очевидно, здесь объектифицируется, автор с ним не отождествляется. Итак, сказано, что ему было тридцать лет, когда он покинул свой дом. На какой факт указывают эти тридцать лет? Насколько я знаю, в жизни Заратустры нет какой-то чёткой хронологии, за исключением возраста, когда он умер — в семьдесят семь лет.
Господин Аллеман: Это указывает на возраст Христа.
Доктор Юнг: Да, легендарный возраст Христа, когда он начал свою карьеру учителя; это тут же создаёт отождествление между Заратустрой и Христом. Это отождествление обусловлено исторически, а именно: согласно зороастрийскому учению, каждую тысячу лет — что просто означает неопределённый мировой период, примерно полмесяца великого платоновского года — появляется Саошьянт (то есть жнец, спаситель), учащий людей новому откровению, новой истине или обновляющий старые истины, посредник между богом и человеком. Определённо, эта идея перешла в христианское учение, где приняла несколько иную форму: в христианстве появилась идея энантиодромии. После того как учение Христа возымеет эффект, Сатана получит свой шанс, как мы узнаём из книги Откровения, «в продолжение времени, времён и полвремени» — то есть тоже неопределённый период, когда ему, видимо, будет дозволено развлекаться, творя всякое зло. Это один из источников легенды об Антихристе, которая существовала уже в первом столетии. В практически таких же обстоятельствах, при которых родился Христос, родится его тёмный брат, Антихрист, и он будет творить примерно такие же чудеса, но только чтобы соблазнить человечество. Он будет своего рода негативным Саошьянтом, появляясь, когда позитивное правление Христа закончится. Согласно персидскому летоисчислению, правление Антихриста начнётся после месяца великого платоновского бога, около 1100 или 1200 гг. н.э. На самом деле, примерно в то время в христианском мире было великое возмущение, потому что они полагали, что конец света наступит в 1000 году — согласно той старой идее, что после тысячи лет явится новое откровение или с миром что-нибудь произойдёт. Но, очевидно, ничего не случилось. Однако верно, что в те времена власть церкви достигла пика и мирские силы были практически подчинены ей. Затем они снова начали поднимать голову, и в церкви начался упадок; и так всё продолжалось, пока в начале шестнадцатого века, когда случился раскол, не последовал еще худший удар — протестантизм.
Эта идея о Саошьянте, конечно, также пришла в голову Ницше: его Заратустра — это Саошьянт, который приходит по завершении тысячи лет — конечно, не совсем точно, a peu pr` es` [приблизительно — фр.] К сожалению, был только 1883 год, но небесные силы несколько непостоянны — возможно, потому что часы на небесах идут неточно, никто не знает — так что Саошьянт явился немного раньше, воплотившись в форме Заратустры. И он начинает свою карьеру примерно так же, как прежние Саошьянты, Христос или Антихрист. Из сочинений Ницше, конечно, известно — даже если знать только названия, — что у него на уме была идея Антихриста. Конечно, он раздувает большую историю из своего антихристианства и считает себя воплощённым Антихристом, однако вовсе не разрушительным дьявольским братом Христа, а новым Саошьянтом. Он, конечно, уничтожит прежние ценности, но ради чего-то лучшего и более идеального, ради нравственности куда более высокой, чем христианская. Потому он считает себя позитивным Саошьянтом, несмотря на то что принимает титул «имморалиста» и «Антихриста». В Индии тоже есть идея о спасителе или жнеце, который является каждую тысячу лет в череде воплощений боддхисаттв; например, боддхисаттва прошлого мира, Будда Амитабха, и Будда Сакья-Муни реального действительного мира, и Будда Майтрейя грядущих миров; и есть много других, потому что было много других миров. Будда Амитабха был одним из самых важных. Особенно почитаемый в Японии, он Будда ясности, или истины; и Майтрейя, который ещё грядёт — это Будда совершенной любви. Это та же самая идея периодичности. И она основана на таких же переживаниях, как архетипическая фигура старого мудреца у Ницше, то есть историческая фигура, которая приносит с собой дух прошлых столетий, чувство фактического присутствия далёких времён, словно время полностью остановилось и пятое тысячелетие до нашей эры совсем близко ко второму тысячелетию нашей эры. Исходя из того, что Ницше говорит о Заратустре, он воспринимал его как личность внутри, существовавшую много тысяч лет назад, существовавшую всегда. Когда эта фигура, Заратустра, появляется, он просто является оттуда, где всегда был; его призывает необходимость времени, неотложные проблемы нынешней эпохи. Итак, возраст Заратустры — тридцать лет — указывает на некоторое сходство с Христом.
У нас также есть указание на место, где он жил: «покинул он свою родину и озеро своей родины». Зачем упоминать это? Это совершенно незначительная деталь, но если применить к этому символу правила толкования сновидений, психологически это очаровательно. Что такое озеро своей родины и куда отправляется человек, когда его покидает?
Госпожа Ханна: Возможно, озеро его родины — это личное бессознательное, которое он оставляет ради коллективного бессознательного?
Доктор Юнг: Верно. Озеро имеет пределы и ограничено в отличие от моря, которое считается безграничным. Таким образом, море — это всегда символ коллективного бессознательного, не имеющего границ, тогда как озеро словно запирает в terra firma, всегда символизирующей сознание. Это тот объём бессознательного, который заперт в сознании, идеально контролируемая часть бессознательного. Так что озеро своей родины — это личное знакомое бессознательное, та часть, которая связывает с отцом и матерью, братьями и тётями, предками и так далее; это хорошо, просто отлично знакомое место со своей историей, образующей начало жизни. Затем Заратустра отправился в горы. О чём это говорит?
Госпожа Кроули: Для созерцания.
Доктор Юнг: Да, но созерцать можно и возле озера. В Тибете обычные требования для мудреца — это холм с одной стороны и озеро с другой, inter collem et aquam.
Доктор Бахадурджи: Он хочет быть на более высоком уровне, превыше обычного человечества.
Доктор Юнг: Да, это, конечно, аналогия с риши, легендарными мудрецами, жившими на высотах Гималаев в Тибете; они тоже жили в пустынном, довольно унылом месте между водой, предпочтительно озером или рекой, и горным склоном, высоко над обычными людьми. Это чувство играло огромную роль в случае Ницше. Когда он был в Сильс-Марии, которая почти в шести тысячах футов над уровнем моря, он обычно говорил, что находится на шесть тысяч футов выше добра и зла — то есть выше обычного человечества. Потому он так хорошо чувствовал себя в Энгадине — это очень высоко. Так что тут это значит, что он оставляет управляемые обычные домашние условия, знакомую психологию и поднимается на особенно высокий уровень, где расширяет горизонт, и мудрецы тоже отправляются в подобные места ради расширения сознания и горизонта, освобождения от хаоса событий, дабы видеть яснее. Отсюда высказывание Лао-цзы: отстранённый и смотрящий издалека видит ясно. И тут он проникается духом одиночества и десять лет не устаёт от него. Вот, кстати, еще одна деталь — десять лет.
Господин Аллеман: Тридцать плюс десять даёт примерно возраст Ницше, когда он это писал.
Доктор Юнг: Да, ему было тридцать, когда он ушёл, и сорок, когда он завершил накопление мудрости. Есть также деталь в истории его жизни, о которой вы можете не знать: первые десять лет у него не было учеников, и это его беспокоило — был только один, его молодой кузен. Только куда позже ему удалось обратить в свою мудрость других. Эти десять лет могут быть связаны с этим фактом, хотя я не уверен. Но есть также тот психологический факт, что в этом возрасте он начал писать «Заратустру», в момент, когда он покинул горы. Здесь описывается, как он шёл оставить послание человечеству, и его сердце наконец изменилось. И затем следует призывание солнца. Как вы понимаете его инвокацию? Это первое событие, первый опыт или приключение. Это не так просто, как наши видения; там у нас есть некий код, а здесь неизученные воды.
Госпожа Фирц: Если «высоко в горах» значит «выше обычного человеческого сознания», то солнце будет символом большего, чем человеческое, сознания, которое он искал так много лет и к которому теперь обращается. То есть он в некотором роде обретает сознание больше человеческого, и приветствие солнца будет этим чувством или осознанием.
Доктор Юнг: Вы понимаете этот символ солнца как объективацию его сверхчеловеческого сознания, обретённого за годы жизни на такой высоте? Да, солнце — это определённо символ центра сознания, это принцип сознания, потому что это свет. Когда вы что-то понимаете, вы говорите: «Ясно» — для понимания нужен свет. Сущность понимания, познания всегда символизировало всевидящее око солнца, мудрость или всеведение солнца, движущегося над землёй и видящего всё в свете. Так что вполне возможно, что он обращается здесь к своему персонифицированному сознанию. Это несколько необычное представление, но если попытаться представить настроение человека, который всегда один, как Ницше, то в какой-то момент вы начинаете понимать, что сознание глазеет на вас. Вы всегда сами себе говорите и сами себя слушаете; вы всегда смотрите в собственный свет, в собственные глаза. И тогда вы можете даже персонифицировать сознание как повседневного партнёра, повседневное явление; вы можете даже проклясть своё сознание как единственное близкое существо.
Итак, Ницше в то время, после 1879 года, оставив академические занятия в Базеле, беспокойно странствовал, живя в маленьких отелях и пансионах, порой на французской, порой на итальянской Ривьере, а летом в Энгадине, пользуясь поддержкой богатых друзей, потому что своих средств у него не было. И всегда один, ведь людей он выносить не мог. Он страстно хотел иметь друзей, постоянно искал друга, но когда такой бедняга появлялся, он всегда оказывался недостаточно хорош, и Ницше тут же терял терпение. Я знаю людей, лично знавших Ницше, потому что он жил в моём родном городе, Базеле, и я слышал много подобных деталей. Например, на одной из лекций он в самых воодушевлённых выражениях говорил о Греции и Graecia Magna, и после лекции молодой человек, что-то не понявший (ведь обычные студенты, конечно, не всегда могли уследить за поразительным мышлением Ницше), подошёл к профессору, чтобы спросить об этом. Но ещё до того как он смог изложить свою скромную просьбу, Ницше сказал: «Наконец, ты тот самый! О, синее небо Эллады! Мы отправимся вместе!» И юноша подумал: «Как я могу отправиться со знаменитым профессором и откуда взять деньги?» — и начал отступать всё дальше и дальше, а Ницше шёл к нему и говорил о вечной улыбке небес Эллады и еще бог знает о чём, пока юноша не упёрся в стену. Затем внезапно Ницше понял, что юноша напуган его воодушевлением, резко отвернулся и больше никогда с ним не разговаривал. Так он обращался с друзьями — он абсолютно не умел приспосабливаться к людям и, когда они не понимали его тут же, полностью терял терпение. Он также был чрезвычайно нетерпелив с самим собой. Он был ужасно, отчаянно импульсивным. Он любил приглашения в общество, но если там было пианино, он играл как безумный. Он долбил по клавишам, пока не начинала идти кровь из-под ногтей. Это не преувеличение, а факт. С другой стороны, он был довольно забавным. В Базеле ему нравилось появляться в обществе в обличье элегантного англичанина. В те дни англичане считались изумительными и обычно носили серые перчатки и серые цилиндры, так что Ницше являлся в сером рединготе, сером цилиндре и серых перчатках и думал, что выглядит как англичанин. С такими-то усами! Нужно знать об этих ярких противоречиях, чтобы понять язык «Заратустры».
Мы можем далее предположить, что солнце, о котором он говорит, на самом деле есть полученный им великий свет, с которым он разговаривал каждый день, а это, конечно, великая ясность его одинокого сознания. А так как солнце — это его сознание, то он может сказать ему: «Что ты будешь делать без меня? Я всё равно существую, даже вопреки такому сознанию». Ведь когда вы наедине с собой, такое сознание становится настолько неопровержимым фактом, что вы из-за чистоты сознания забываете, кто вы. Потому люди, патологически осознающие себя, уничтожают самое себя, пытаются перестать быть; они всегда стоят в собственном свете, потому что сокрушены собственным сознанием. Так что он тут более чем удовлетворён, он даже устаёт от сознания и говорит: «Что бы ты делало без моих животных, моего орла и змеи?» Что это значит? Чему он противопоставляет солнце сознания?
Госпожа Бейлуорд: Инстинктам.
Доктор Юнг: Да, животные означают инстинкты, но что такое орёл? А змея?
Госпожа Шлегель: Орёл будет интуицией, а змея — хтоническими силами.
Доктор Юнг: Что вы имеете в виду под хтоническими силами?
Господин Аллеман: Дух природы, хтоническая мудрость.
Доктор Юнг: Можно сказать «дух», но нужно знать, что такое «хтонический». Почитайте новую книгу Кайзерлинга, «La Re´volution Mondiale», где он говорит о revolte des forces telluriques´. Это хтоническое. Но что это такое с психологической точки зрения?
Госпожа Ханна: Если орёл — это интуиция, то, полагаю, это ощущение.
Доктор Юнг: Это верно. Его также можно считать обобщённо воздушным существом. Так что орёл будет духом, а змея — телом, потому что змея издревле представляет нижний мир, живот с его содержаниями и кишечником, например. Это перистальтика, так сказать, воплощение симпатической системы. Потому она всегда персонифицирует всё, идущее из тела, сексуальность и каждую жизненную физическую функцию, а также все факты реальности: что вещи стоят денег, или что ваша комната перегрета, или что постель тверда, ваша одежда дорогая, вы не получили плату — все эти вещи хтонические. И наши отношения с разными людьми, которые раздражают нас или нравятся нам — всё это хтоническое, всё, что на поверхности земли и так банально, что об этом едва ли осмеливаются говорить. С другой стороны, орёл парит высоко, возле солнца. Это сын солнца — просто чудесно. Птица света, это высокая мысль, великое воодушевление. Например, когда орёл уносит Ганимеда, посланца Зевса, к олимпийским вершинам — это гений и воодушевление юности, охватывающие его и несущие к высотам богов. Так что можно сказать, что это была духовная, возвышающая сила. Как вы знаете, орёл порой спускается и уносит овец или даже маленьких детей; у нас, в Швейцарии, есть такие ужасные истории. Вот что может делать дух — духовное возбуждение, духовный энтузиазм; покружив какое-то время над толпой, дух внезапно выбирает кого-то и поднимает на высоту. А змея будет la force terrestre [земная сила — фр.] Почему при столкновении с его сознанием, от которого он устал, рядом появляются эти два символических животных? Как вы помните, они часто рядом с ним на протяжении всей книги.
Господин Нателл-Смит: Он не осознаёт, что им управляют хтонические и духовные силы; он не осознаёт их существование внутри.
Доктор Юнг: Ну, здесь они своего рода спасительные силы. Понимаете, они всегда играют роль помощников, и позже мы дойдем до отрывка, в котором орёл и змея переплетаются, что означает примирение противоположностей. Когда вас в сновидении сопровождает животное, что это значит? Такое бывает очень часто.
Господин Аллеман: Это значит, что с вами инстинкты.
Доктор Юнг: Да, и так бывает совсем не всегда, как вы знаете; очень часто мы идём против инстинктов или вопреки им. Так что когда текст говорит, что Заратустра со змеёй и орлом, это значит, как в сновидениях, что он движется параллельно инстинктам; он прав как с духовной, так и со хтонической точек зрения. В этом случае он правильно делает, когда говорит сознанию, как устал от него; он должен отделиться от чрезмерного сознания. Это состояние человека, который жил одним только сознанием, не обращая внимание на инстинкты. Или можно сказать, что он думал только сознательно, живя своим сознательным умом, не осознавая существование бессознательного, здесь представленного орлом и змеёй. Так что он становится на сторону бессознательного, когда говорит сознанию: думаю, лучше нам теперь расстаться. Тогда он будет следовать своему бессознательному. И если кто-то устаёт от сознания и выбирает другой путь, какой символизм следует за этим неизбежно? Каким будет следующий ход?
Доктор Райхштайн: Луна.
Господин Нателл-Смит: Спуск.
Доктор Юнг: Да, спуск, закат, когда вы прощаетесь с солнцем, само собой, солнце заходит, или вы спускаетесь, или то и другое; это погружение в тёмную ночь. С луной всё в порядке, знаете ли. Так что работа Заратустры начинается с идеи о закате, как у солнца, der Ungergang Zarathustras. Тогда он с необходимостью приходит куда?
Господин Аллеман: В мир обычного человечества, в коллективность.
Доктор Юнг: Само собой, когда он покидает солнце сознания, то приходит к некоей форме бессознательного. Вопрос теперь, конечно, в том, будет ли бессознательное спроецировано или оно будет в forma pura? Если в чистой форме, если оно не будет спроецировано, то он войдёт в бессознательное. Это будет ночное путешествие по морю. Так что, как вы говорите, это спуск в обычный мир, в котором правит бессознательное, ведь сознание в обычном мире играет очень незначительную роль, оно преимущественно инстинктивное. Но мы не смогли бы сказать, куда он спустится — в чистое или спроецированное бессознательное, — если бы не отрывок о его намерении. Он собирается к людям, к человечеству. И там, гласит текст, он собирается учить мудрых среди людей и бедных, «пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумию своему, а бедные — богатству своему». Чему он будет учить?
Госпожа Кроули: Противоположностям.
Доктор Юнг: Именно. Он собирается вызвать энантиодромию, собирается дать человечеству то, чего ему не хватает, чего оно боится, что ненавидит или презирает, что мудрые потеряли — свою глупость, а бедные — богатство. Иными словами, он собирается дать компенсацию. Думаю, нам лучше перенести этот символизм на субъективный уровень, и тогда это значит, что, когда Заратустра, уставший от сознания, спускается на низшие уровни обычного человечества, то он и есть тот мудрец, который компенсирует свою мудрость глупостью. Так что мы видим, что в этом великом свете горы он стал очень мудрым и потерял глупость — и очень бедным, потерявшим все богатства.