01.08.2024
0

Поделиться

Афанасий Кирхер – Театр Мира – его жизнь, работа и поиск вселенского знания. 2 части

Джосселин Годвин

ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ

*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально


Лингвист, археолог и выдающийся ученый Афанасий Кирхер (1602—1680) был последним истинным человеком возрождения. Монах ордена иезуитов в течении жизни стал авторитетом практически в каждой области знания. Для Кирхера весь мир был восхитительным проявлением Господа, и его исследования были одновременно и научными поиском и религиозным опытом. Его работы по египтологии (его считают первым египтологом), музыке, оптике, магнетизму, геологии и сравнительному религиоведению стали определяющими текстами своего времени – и все же они представляют собой лишь часть его обширных знаний. Будучи христианским герметистом по образцу Марсилио Фичино и Пико делла Мирандолы, он также изучал алхимию, каббалу и египетскую традицию мистерий, образцом которой был Гермес Трисмегист. Кирхер первым составил карту океанических течений; первым предложил всеобъемлющую теорию вулканизма; первым составил энциклопедию по Китаю, словарь коптского языка, книгу, посвященную исключительно акустике; первым сконструировал машину для кодирования сообщений и другую для сочинения музыки. Его музей в Риме был одним из самых известных собраний диковинок, который посещали все представители просвещенного мира. Герметический характер мышления Кирхера, который был чужд интересам тех, кто двигал Эпоху Разума, в сочетании с широтой его интересов, привели к тому, что многие из его вкладов были пропущены, и это упущение сейчас мастерски исправлено Джосселином Годвином. Говорят, что Кирхер мог мыслить только образами. Хотя это и преувеличение, но 400 потрясающих гравюр, которые являются отличительной чертой его работ, включены в данное издание, чтобы мы могли в полной мере оценить, изучить и увидеть своими глазами работы, философию и достижения «последнего человека, который знал все».

Джосселин Годвин, музыковед и переводчик, профессор музыки в Колгейтском университете. Впервые он исследовал жизнь и творчество Афанасия Кирхера в 1979 году в своей книге «Человек эпохи Возрождения и поиски утраченных знаний». Годвин получил образование в Кембриджском и Корнелльском университетах и является автором и редактором многих книг по Герметизму и музыке, в их числе «Космическая музыка», «Золотая нить», «Гармония сфер» и «Арктос: Полярный миф». Он также известен своими переводами работ таких деятелей, как Фабр д’Оливе и Юлиус Эвола, и первым полным переводом на английский язык «Гипнеротомахии Полифили» Франческо Колонны. Он живет в штате Нью-Йорк.


ПРОЛОГ. ИНТЕРЕСНЫЕ ВРЕМЕНА

Афанасий Кирхер выделяется на фоне своих современников как один из тех каменных утесов, врезающихся в море, в абрисе которых разыгравшееся воображение так и норовит нарисовать чудовищное лицо. Приливы и отливы оживленно кружатся вокруг него, но он стоит отстраненно, гордо, не обращая внимания на то, что вода значительно разъела его основание. Затем, в один прекрасный день, он рушится. Но несколько камней все еще выглядывают во время отлива – остальные поглотило море, будто их никогда и не было.

Это, пусть и с небольшим поэтическим преувеличением, и есть описание судьбы Кирхера среди приливов и отливов истории. При жизни перед ним благоговели за его универсальные знания, но умер он почти забытым. На его книги иногда обращали внимание, возможно, по неправильным причинам, но по причинам, с которыми мы в душе согласны. Они больше не вместилища высшей мудрости: но они стали порталами в ту страну, где истина больше не является желанной добычей. В Стране чудес есть свои истины, одна из которых – ирония, которая помогает нам увидеть собственную истину.

Это своего рода туризм в прошлое, цель которого – посещение интеллектуальных памятников, в особенности тех, что наиболее отличаются от современных. Эта книга – приглашение посетить разум Кирхера, причудам, мечтам и выдумкам которого иллюстраторы придали запоминающуюся форму. О чем он думал и что он чувствовал, листая свои собственные книги, только что вышедшие из печати? Окнами в какой внутренний мир, в какую душу служили эти изображения? И чувствовали ли его читатели то же самое?

До определенного момента ответ должен был быть положительным. Книги Кирхера, если и не стали бессмертными шедеврами, то наверняка удостоились не последней награды – коммерческого успеха, поскольку они лились рекой из типографий Рима и Амстердама. У него были легионы читателей и, при необходимости, защитников, особенно в его собственном воинствующем ордене, Ордене Иезуитов. То, что он делал, задело определенный аккорд, хотя он все больше расходился с преобладающими гармониями. Даже после его смерти были те, кто предпочитал его стиль и пытался воспроизвести потрясающие ноты его уверенности. Для других, а за ними оставалось последнее слово, именно эта уверенность, превратившаяся в высокомерие, стала причиной его затмения.

Рене Декарт (1596-1650), как и Кирхер, воспитанный иезуитами и не меньший католик, предложил дать философии новое начало, не на основе унаследованной уверенности, но базированное на сомнениях. Хотя почти все любимые Декартом теории были отброшены – например, существование «врожденных идей», связь разума и тела в шишковидной железе, механистическая биология, рассматривающая животных как машины, аргументы в пользу существования Бога – но его философский метод был настолько новым, настолько побуждающим, что положил начало целой «родословной» философов, которые сегодня составляют канон. Как и Декарт, они искали философию, свободную от священного авторитета, от учений и мудрости древних, фактически от всего того, что так почитал Кирхер.

В то время как Декарт вел отшельническую и кочевую жизнь, в основном за пределами Франции, его лучшим другом и агентом был Марин Мерсенн (15881648), монах из ордена минимов. Так же прочно обосновавшийся в своем парижском монастыре, как Кирхер в Римском иезуитском колледже, главной своей миссией Мерсенн считал очищение ученого мира от любого пятна герметизма и магии, и в качестве орудия он использовал потрясающий комментарий к Бытию. И эта задача была выполнена, его работа пролегла на самой границе между философией и наукой. Он открыл, что экспериментальная наука лучше всего продвигается, если принять механистическую философию и использовать математический подход. Они и стали краеугольными камнями научного метода, как и сама идея о том, что наука развивается с закономерной направленностью на будущее. Мерсенн создал величайшую «сеть» своего века, поддерживая связь с учеными Европы и координируя их исследования. Именно он представит работу Галилея во Франции после осуждения великого ученого, а вместе с тем начнет дебаты о системе Коперника и недостатках аристотелевской физики.

В эту эпоху у Аристотеля было мало последователей за пределами школьных аудиторий. Новые ученые-экспериментаторы оспаривали его догмы одну за другой, будь то предположение относительно расположения небес, законы физики или физиология животных. В то же время адепты магической, алхимической и герметической философий упрекали Аристотеля в том, что он отверг высшую, по их мнению, мудрость его учителя Платона.

У смертного одра Мерсенна проводил службу его друг и соратник, священник Пьер Гассенди (1592-1655), еще один представитель философов-механистов. Классической системе четырех элементов Аристотеля Гассенди противопоставлял теорию атомов Эпикура, которая оказалась более долговечной моделью для химии, не говоря уже о физике. Он также присоединился к Мерсенну в полемике против Роберта Фладда (1574-1637), парацельсианского врача, чья преданность Доктрине Мировой души и Герметическому учению о причинности (которое мы увидим у Кирхера в зрелом и развитом состоянии) казалась им еще хуже, чем застывшее аристотелианство школ.

Эти французские философы помогли сформировать интеллектуальный климат, в котором и философия, и наука могли спокойно делать свое дело без вмешательства в него религиозных догм с одной стороны, и оккультных верований – с другой. Фрэнсис Бэкон (1561-1626) назвал это «Великое Возрождение наук» восстановлением человечества в его исконной власти над природой. Бэкон объединил философию здравого смысла с экспериментальным методом, который он первым определил, что и сделало его крестным отцом научной революции. И Бэкон же ввел индуктивный принцип использования экспериментов для открытия законов природы, а не принятия их как данности; а также предположение, что прогресс в научном знании полезен человечеству. Его вымышленный путеводитель «Новая Атлантида» с описанием утопии, благословленной передовыми технологиями, послужит источником вдохновения для групп, которые позже объединятся, чтобы сформировать Королевское Общество.

Этим ученым мужам удалось избежать столкновения их философий с религиозными властями, в отличие от двух знаменитых жертв церкви: Джордано Бруно (1548-1600) и Галилео Галилея (1564-1642). Хотя Бруно изначально и был монахом-доминиканцем, он разработал мистический пантеизм, окрашенный герметизмом, магией и пренебрежением к иудео-христианским доктринам. Перейдя к изучению астрономии, он принял доктрину Коперника в её метафизическом базисе (в которой Солнце было центром всего), но пошел дальше, утверждая бесконечность Вселенной и множественность миров. Эти идеи ставили под сомнение библейскую историю сотворения мира и схему христианского спасения, которые предполагали единственный мир и единственную инкарнацию. За упорство в продвижении своего учения его сожгут на костре.

Галилей избежал участи Джордано Бруно, но в 1633 году был приговорен к постоянному домашнему аресту. Строго говоря, его преступление заключалось не в том, что он принял гелиоцентрическую систему, последнюю и наиболее убедительную форму которой придал Николай Коперник (1473-1543), польский каноник. Преступление Галилея, как мирянина, состояло в стремлении интерпретировать Библию так, чтобы она соответствовала этой системе. Именно оно приведет его к проблемам с церковью в 1616 году, которые обернутся простым предупреждением и запретом «придерживаться, преподавать или защищать» теорию. Намного более серьезные проблемы вызовет его непослушание, когда в 1632 году он опубликует свой «Диалог о двух системах мира». Вступление на папский престол его покровителя, Маффео Барберини (1568-1644; папствовал с 1623 года), и поддержка его друзей заставят его поверить в то, что декрет 1616 года остался в прошлом. Но это было не так. Галилей, уже наживший себе врагов насмешками над современными аристотелианцами, доминировавшими в университетах, с его нелепым персонажем, защищавшем геоцентрическую систему, станет откровенным оскорблением для Папы, который, как оказалось, разделял эту точку зрения.

Джордано Бруно и Галилео Галилей были самыми выдающимися умами своего времени, самоуверенными, нетерпимыми к глупости и в крайней степени безрассудными. Но это отнюдь не оправдывает религиозные власти, которые сделали из них мучеников. В то же время это помогает оценить мастерство Кирхера и других столь же одаренных ученых, которые прошли через эти опасные пороги невредимыми. Какой ценой была достигнута личная неприкосновенность и сосуществование противоположных убеждений, мы никогда не узнаем, но мы не в праве их винить.

Достижения Галилея были двоякими. Во-первых: он доказал, что технологии могут расширить возможности органов чувств, что позволит собирать информацию, из которой можно было бы вывести законы природы. Он понял это, направив свой телескоп на Солнце, Луну и планеты, и заметив такие явления, которые можно было объяснить, только отбросив аристотелевскую догму о совершенных и неизменных небесах и птолемеевскую систему, согласно которой Земля неподвижна в центре Вселенной. Во-вторых: он показал, что проблемы в физике и механике лучше всего решаются математическим методом.

Ни одно из этих достижений не повлияло на сферу интересов Кирхера. Конечно, он был экспериментатором, но конечным результатом его экспериментов было не столько продвижение знаний, сколько создание новой машины для развлечения покровителя или украшения его музея. Он не обращал особого внимания на возможности телескопа или микроскопа, предпочитая более наглядные эффекты магнетизма и волшебного фонаря. Когда в 1657 году Христиан Гюйгенс (1629-1695) произвел революцию в науке измерения времени, изобретя маятниковые часы, Кирхер все еще был занят разработкой новой модели солнечных часов.

Приговор и отречение Галилея заставили содрогнуться всю «Республику ученых», как называли себя относительно свободомыслящие ученые мужи Европы. Никола-́ Клод Фабри де Пейре́ сќ (1580-1637) рьяно его защищал, вплоть до выражения протеста Папе Римскому. Член регионального парламента города Экс-ан-Прованс, Пейреск был одним из главных представителей «Республики ученых», каким был Мерсенн и каким станет Кирхер. В августе 1633 года именно Кирхер принес ему плохие новости о Галилее.

Локус внимания Кирхера переместился с естественных наук на науки о прошлом, такие как хронология, филология, археология, палеография и нумизматика именно с появлением Пейреска. Объектом исследования здесь служит не чистое знание, а материальные и осязаемые остатки древности, и на месте ученого-экспериментатора оказывается коллекционер, которым был Пейреск, и которым впоследствии станет Кирхер. С их помощью произошел переход от Кунсткамеры и Вундеркамеры, «собрания диковинок и чудес», к учебной коллекции, которую мы знаем как музей. Самым ценным имуществом Пейреска были его рукописи на восточных языках, и он приложил свой большой организаторский талант к их приобретению, а также вел обширную переписку с целью найти экспертов для их изучения. Одним из таких экспертов и был Кирхер, которого Пейреск ценил, прежде всего, как первопроходца в исследованиях коптского языка. Однако тот факт, что Кирхер был вырван из исследовательской группы Пейреска, и назначен профессором математики, показывает, насколько неактуальным в то время было понятие «специализация». Все упомянутые до сих пор люди были «интеллектуальными всеядными», накапливающими знания, не имея понятия о сегодняшних дисциплинарных границах. Подобно тому как телескоп и микроскоп расширили возможности зрения, ранние музеи были инструментами экспансии разума за пределы естественных границ времени и пространства. Коллекция монет могла дать подсказки о древних династиях, а те, в свою очередь, могли быть соотнесены с Библией, дабы получить более точную картину прошлого. Артефакты из Индии или Америки, из Африки или Османской империи рассказывали о народах, которые раньше находились за пределами понимания европейцев, об их специфических привычках и верованиях; они также дополняли скудный рассказ о населении земного шара, приведенный в книге Бытия.

Члены «Республики ученых», и католики, и протестанты согласились с Галилеем, что Библия была дана человечеству не для того, чтобы научить нас наукам, а чтобы показать путь к спасению. Однако, несмотря на то, что такое отношение давало свободу для физики, механики и даже астрономии, оно не пошло на пользу наукам о прошлом. Книга Бытия недвусмысленно говорит о сотворении мира за шесть дней, возрасте патриархов, вселенском потопе и происхождении языков. Никакое толкование не могло оспаривать цифры, приведенные в книге Бытия, как и не могло назвать дату сотворения мира раньше шести тысяч лет назад. Даже Исаак Ньютон (1642-1727) согласился с этим, поскольку провел свою старость, изучая хронологию и ее аналог – пророчества. Пока этот временной барьер не был преодолен, не было никакого прогресса в понимании процессов геологии или астрономии, классификации животных и растений, развития человеческих умений и языков, населения земного шара, происхождения и вымирания видов, не говоря уже об эволюции. Поэтому труды Кирхера были обречены на моральное устаревание.

Ньютон, конечно же, был гелиоцентристом. Он жил в такое время и в таком месте, что мог не бояться повторить судьбу Галилея и, в отличие от Кирхера и Гассенди, не чувствовать себя обязанным признать компромиссную систему Тихо Браге (1546-1601), согласно которой планеты движутся вокруг Солнца, а Солнце движется вокруг неподвижной Земли. Ньютону казались более важными открытия и выводы ассистента Тихо Браге Иоганна Кеплера (1571-1630 гг.), который разрушил представления об орбитах, как о совершенных кругах, которые формировали все предыдущие космологии (включая космологию Коперника). Благодаря упорному стремлению к точности наблюдений и вычислений, Кеплер пришел к выводу, что планеты движутся по эллиптическим орбитам с Солнцем в одном из их центров. Его дальнейший вывод, что Бог спланировал пропорции их орбит на основе музыкальных созвучий, просуществовал недолго, но это показывает, что для некоторых ученых по-прежнему было актуально как классическое, так и библейское представление о прошлом. В данном случае говорится о пифагорейской доктрине Гармонии сфер, которая была важным элементом космологии Кирхера и которая, по мнению Ньютона, скрывала истинные физические принципы.

Существовавшие в начале семнадцатого века неформальные объединения ученых и связанные с ними кружки во второй половине семнадцатого века уступили место более формальным академиям. Академия дель Чименто, основанная во Флоренции в 1657 году, продолжала традиции своего земляка, Галилея, и пользовалась покровительством и участием семейства Медичи. Она задала новый стиль, в котором все религиозные вопросы, а с ними и всякая опора на аристотелевские или схоластические авторитеты были отброшены. Акцент был сделан исключительно на проведение экспериментов и оценку результатов (cimento означает «анализ проб»). Англия последовала этому примеру в 1665 году, создав Королевскую академию, название которой указывает на уровень её покровителей; Франция – в 1666 году с ее Академией наук, основанной Жаном-Батистом Кольбером с королевского разрешения. Хотя они и служили определенной национальной гордости, эти академии были международными по своему составу и масштабу. Первым секретарем английской Королевской академии был немец Генрих Ольденбург (1619-1677); а Христиан Гюйгенс, перевезенный в Париж в качестве главного научного сотрудника нового учреждения, был голландским протестантом.

Новый способ сбора и распространения знаний, созданный в академиях, остается актуальным и по сей день. Благодаря совместным исследованиям, рецензированию (введенному Ольденбургом) и публикациям научных работ, открытия распространялись, комментировались и дополнялись в непрерывном процессе самокоррекции. Метод Кирхера по сбору фактов через эрудицию, обширную переписку и фиксацию их в энциклопедических трудах не мог выдерживать конкуренцию. Когда двигателем новой науки стала беседа, Кирхер все еще находился в непрерывном монологе. В то же время, однако, у него было преимущество в лице Общества Иисуса (одно из названий Ордена иезуитов – прим. пер.), не имеющее себе равных по численности, уровню образованности его членов и в распространении по всему миру.

Членами Общества были многие ученые и исследователи, но при всей их гениальности, развитие науки и учености не было их главной целью. Основатель Общества, Игнатий де Лойола (1491-1556), ставил целью завоевать весь мир для Христа. Это в основном означало обращение язычников, в особенности, ближайших соседей Испании, мусульман Северной Африки. Благодаря путешествиям первооткрывателей, поле деятельности расширилось, и миссии Общества вскоре появились по всему Старому и Новому Свету. Но обращения язычников в христианство вскоре стало недостаточно. В Европе орден направил свои силы на Контрреформацию, в ходе которой католическая церковь пыталась всеми средствами подавить растущую волну протестантизма.

У иезуитского образования было два уровня. Во-первых: колледжи, которые готовили членов Общества к жизни в полной преданности делу Христа. Подготовка включала основательное изучение искусств, наук, теологии и системы самодисциплины через «Духовные упражнения» Игнатия де Лойолы. Во-вторых: школы для мирян, которые были настолько высокого качества, что даже протестанты посылали туда своих сыновей. Иезуиты ценили ученость, они рассматривали мир как потенциально достойный познания и наслаждения, хотя сами они, как воины Христовы, оставались равнодушными к его удовольствиям. Они также знали о притягательности искусства для человеческого разума и чувств. Театр, музыка, поэзия и изобразительное искусство – все это имело место в иезуитском образовании, хоть и щедро приправлялось моральным или религиозным подтекстом.

Кирхер получал образование, работал и встретил свою кончину в этой духовной теплице. Но он провел десять лет в качестве беженца в мире за пределами Общества, а остальную часть своей взрослой жизни был эмигрантом. Его родная Германия на его глазах была опустошена чередой конфликтов, известных как Тридцатилетняя война.

Со времени заключения Аугсбургского мира в 1555 году, католические и лютеранские княжества Германии сосуществовали на основе принципа, согласно которому каждый правитель должен был определять форму христианства, которой должны следовать его или ее подданные. (Родись Кирхер на несколько миль дальше, скажем, в кальвинистском Шмалькальдене, его жизнь пошла бы совсем другим путем). Политика конформизма привела к возмущениям среди инакомыслящих, особенно кальвинистов, которых первоначально не брали в расчет. Возникли лиги, номинально сформированные для обороны от возможного нападения другой стороны.

Богемское дворянство подлило масла в огонь, избрав в 1619 году своим королем кальвиниста Фридриха курфюрста Пфальца. Это сформировало протестантское большинство среди традиционной семерки курфюрстов императора Священной Римской империи (курфюрст Пфальца Рейнский и король Богемии, герцог Саксонский и маркграф Бранденбургский – протестанты, а также католические архиепископы Кёльна, Майнца и Трира). С этой ситуацией никак не мог смириться фанатичный Фердинанд Штирийский, предполагаемый наследник императорского престола. Всеобщая война началась с его акции подавления богемских повстанцев. В этой войне Дания, Швеция и, в конце концов, Франция выступили против Римской империи и Испании. Большая часть боевых действий велась силами наемных солдат, которые оставили после себя невообразимые страдания на большей части территории современной Германии.

На фоне войны, массовой резни, голода, болезней и уничтожения имущества особенно удивительны культурные достижения тех немцев, которых не задела война. Например, в 1617 году Леопольд фон Анхальт-Кётен (1579-1650), основал литературное общество в подражание литературной академии делла Круска, в которой он состоял, находясь в Италии. Целью «Плодотворного общества» («Fruchtbringende Gesellschaft») было продвижение немецкого в качестве языка литературы и науки. Оно собиралось в Кётене с небольшими перерывами в течение всей войны. Членами этого сообщества значилось большинство выдающихся литературных деятелей века. Среди наиболее именитых был Мартин Опиц (1597-1639), который перевел идеалы итальянской гуманистической поэзии на свой родной язык и вместе с композитором Генрихом Шютцем (15851672) создал первую немецкую оперу («Дафна», 1627). Шютц, величайший немецкий композитор своего времени, служил при саксонском дворе в Дрездене с 1615 года и до самой своей смерти, за исключением нескольких лет, проведенных в Италии и Дании. Андреас Грифиус (1616-1664) и Ганс Якоб Кристоффель фон Гриммельсхаузен (1621-1676) выросли среди этих потрясений и стали, первый – достойным подражания поэтом, второй – драматургом и первым романистом немецкого барокко. Лютеранский пастор и писатель-мистицист Иоганн Валентин Андреэ (1586-1654), который в молодости внес свою лепту в создание мифа о Розенкрейцерах, дважды терял свой дом и свою библиотеку. Он бежал в независимый город Нюрнберг и вернулся, чтобы прожить последнее десятилетие войны в качестве придворного проповедника в Штутгарте. Благодаря им и многим другим послевоенное поколение Дитриха Букстехуде (1637-1707) и Готфрида Вильгельма фон Лейбница (1646-1716) возникнет не на пустом месте.

Подписанный в 1648 году Вестфальский мир завершил войну сложной передачей территорий, денег и вины, а власть Габсбургов, как испанских, так и австрийских, значительно ослабла. За ним сразу же последовали события, тяжелые для двух главных монархий Европы. В Англии был обезглавлен король Карл I (1649) и установлен Протекторат. Во Франции началась череда стычек между монархией (представляемой в период несовершеннолетия короля кардиналом Мазарини), некоторыми дворянами и парламентом, так же известная как «Фронда» (16481653). Английскую монархию восстановил Карл II (годы правления 1660-1685), а во Франции в 1661 году захватил абсолютную власть король Людовик XIV (годы правления 1643-1715).

Что до Священной Римской империи, то ее история – это история постепенного упадка. Она не совсем проиграла Тридцатилетнюю войну, но она начала ее с возвышенных амбиций Фердинанда II (годы правления 1619-1637) по восстановлению всей империи в католической вере; а закончила во главе с Фердинандом III (годы правления 1637-1657), которому пришлось уступить немецким князьям право самостоятельно вести свои внешние и внутренние дела. Конфликты с Францией Людовика XIV и нападения турок-османов на ее восточные границы омрачили правление Леопольда I (1657-1705), но ничто из этого не мешало всем трем императорам великодушно поддерживать художников, музыкантов и ученых.

Вторую половину войны Кирхер прожил в безопасности в своем римском доме, где и стал свидетелем одного из самых грандиозных периодов папского правления. Папская область росла с тех пор, как папы вернулись из Авиньона, и теперь она простиралась от Террачины, к югу от Рима, до Болоньи и Феррары на севере, Римини и Анконы на Адриатическом побережье: территории, превосходящей Великое герцогство Тоскана. Юг полуострова, Сицилия, Сардиния и герцогство Миланское принадлежали испанским Габсбургам и управлялись вице-королем, находящимся в Неаполе. Захваченный в результате серии вторжений северо-запад Италии перешел под управление Франции. Генуэзская и Венецианская республики сохранили свою независимость, хотя великие времена их контроля над торговыми путями прошли.

Таким образом, Папа нес ответственность не только за церковь, но и за Папскую область, со всей головной болью о расходах на содержание армий, об укреплении городов и о знати, которую нужно было держать в узде. В то время как в большинстве государств преемственность обеспечивалась династическим правлением, папство переходило из рук в руки среди членов великих итальянских семей, и каждая использовала огромные папские доходы для увеличения своего богатства и статуса. Именно поэтому Рим может похвастаться таким количеством огромных дворцов, в частности Палаццо Барберини, построенное Урбаном VIII; Палаццо Памфили на площади Навона, построенное Иннокентием X; и Палаццо Чиджи (сейчас резиденция правительства), приобретенное Александром VII. Покровительство искусствам и культуре было неотъемлемой частью амбиций, в которых каждый Папа стремился сделать свое правление более славным, чем предыдущее. Соревнование прекратилось в правление трех последних пап, которых застал при жизни Кирхер: Климента IX, Климента X и Иннокентия XI. Один правил слишком мало, другой был слишком стар, третий был чересчур серьезен, никто из них не уподобился предшественникам, и папская щедрость канула в лету.

Эпоха великих географических открытий за пределами Европы закончилась, а расцвет колонизации еще не наступил. Семнадцатый век стал великой эрой миссионеров, облюбовавших торговые пути. Иезуиты соперничали с францисканцами в широте распространения их миссий и легко превосходили последних в своем любопытстве и проникновении в культуру коренных народов. Иезуитские миссии – и подвижники – расселились по всему Новому Свету, от Огненной Земли до Канады. В Азии и Африке на их судьбу влияло соперничество с португальцами и голландцами, но везде, куда бы ни подались португальские монахи, в частности, на Гоа, что находится на юго-восточном побережье Индии, уже стояли иезуитские церкви, удивительно напоминавшие барочные римские. Некоторое время посланники Общества Христа были желанными гостями при дворе императора Моголов, правителя большей части Индии, и при дворе императора Китая. Памятники им сохранились в Макао, на китайском побережье и на Филиппинах. В Японии к ним сначала относились терпимо, но затем жестко выдворили.

Кирхер, которому не хватало выносливости, физического и морального мужества, жаждал стать миссионером, но в его стремлении ему было отказано. Поэтому, при всей глобальности своих взглядов, он так и не увидел многого в этом мире. Возможно, это одна из причин, почему он был склонен верить каждому сообщению, которое он получал вместе с почтой. Но именно это, при всей его очевидной странности, делает его таким очаровательным представителем своего времени, ярче любого из канонизированных святых прогресса.