Джордж Пендл
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
Олег Телемский
НАУКА О ВЫСШЕМ: К МЕТАФИЗИКЕ ДЖЕКА ПАРСОНСА
«Не жди его ни с востока, ни с запада, ибо ни из одного из известных домов не придет то дитя».
Алистер Кроули, «Книга Закона»
«Вавилонская Блудница, нам так мало жить дано,
В чаше солнечной искрится жизни алое вино».
Мартиэль
Просьба моего старого друга написать статью о Джеке Парсонсе в первый момент привела меня в полную растерянность. Что я могу сказать о нем, кроме того, что и так известно?
Впрочем, мне было понятно, почему друг обратился именно ко мне. Ведь в настоящее время то, что известно о Парсонсе, известно благодаря переводам Касталии. Сейчас наши постоянные читатели могут ознакомиться с переводом всех ключевых эссе Джека, а также с его подробной биографией, написанной Джоном Картером. Кроме того, переводим мы и биографию его Багряной жены – Марджори Кэмерон (см. раздел «Агиографии» на Касталии).
Поэтому, коль мне выпала честь провести информацию о Джеке, мне и осмыслять значение его места в истории оккультного возрождения.
Есть три типа людей: одни принадлежат системе, другие принадлежат себе (по крайней мере, они так думают), и есть очень-очень немногие третьи, которые с самого начала, от своего первого вдоха принадлежат истории. Те, чья жизнь от первого шага до последнего вздоха – это мистерия, жизнь, освященная музыкой Иного. И в случае Джека это особенно наглядно. Поэтому мы можем знать все основные события его жизни (кои, впрочем, весьма отличаются от обычной биографии), но можем ли мы должным образом осмыслить эти события, способны ли мы увидеть за деревьями лес, а за разрозненной чередой житейских превратностей – мистерию Эона, вписанную в историю серебряной нитью Бабалон?
Вернемся все же к событиям. Обзор их будет весьма краток – ровно для того, чтобы последующий текст был понятен.
Родился Джек (по рождению Марвел, что значит «чудо», «нечто удивительное») в 1914 году в семье торговца. Был замкнутым и необщительным ребенком, главная страсть которого заключалась в науке. Уже в подростковом возрасте он ставил химические эксперименты, в результате которых чуть было не спалил собственный дом.
Эта страсть развилась в полноценную научную работу: повзрослевший Джек трудился над созданием ракетного топлива под руководством Джона Малины. Именно благодаря многолетним разработкам Джека американцы смогли совершить свой знаменитый полет на Луну. Джон Картер подробно освещает процесс развития Парсонса как ученого.
В зрелом возрасте Джек прочитал ряд работ Алистера Кроули, прежде всего его «Книгу Закона», и без малейших сомнений принял Телему. Он буквально воспринял слова из этой книги: «Выйдите, о дети мои, под звезды и возьмите свою долю любви». Парсонс был убежден, что его задача – вывести человечество в Космос. Достаточно быстро он установил контакт с Алистером Кроули, который назначил его руководителем ключевой Американской ложи ОТО «Агапе» вместо изрядно дискредитировавшего себя Смита, с которым, впрочем, Парсонс до конца оставался в дружеских отношениях.
Очень скоро с Джеком познакомился Рон Хаббард, будущий создатель дианетики. Впрочем, слово «создатель» здесь звучит, мягко говоря, преувеличенно, ведь в основу религии Хаббарда легли дурно усвоенные им знания из украденного архива. История отношений Джека с Хаббардом в высшей степени иллюстративна: Хаббард увел у него жену, похитил крупную сумму денег и большую часть архива ОТО. Известно, что Алистер Кроули с самого начала четко понимал, чего стоит Хаббард, и пытался предупредить доверчивого и романтически настроенного Джека, который до последнего игнорировал предупреждение.
Когда все выяснилось, Джек провел серию магических инвокаций, и на море поднялась буря, которая вынудила Хаббарда вернуться в гавань, отдать украденную яхту и часть похищенных денег (но, увы, не архивы). Последствием тех же инвокаций, проведенных Парсонсом после разрыва с первой женой, стало его знакомство с легендарной Марджори Кэмерон. О Маджори можно писать отдельное исследование – художница, маг, актриса и просто незаурядная женщина, Марджори была, без сомнения, одной из самых значительных личностей оккультного андеграунда Америки.
В паре они провели ряд важнейших для истории оккультной практики XX века инвокаций Бабалон, целью которых стало «зачатие магического дитяти». Согласно одной из апокрифических историй, Кроули, узнав, что именно и как именно делает Джек, в ужасе сказал: «Впервые вижу человека еще более сумасшедшего, чем я».
Позднее, уже после гибели Джека, Марджори попыталась продолжить его работы Бабалон и воплотить Богиню в материальный мир. Как минимум на символическом уровне ей это удалось, и одним из «магических детей» стала новая эстетика, рожденная в фильмах Кеннета Энгера, где Марджори играла главные роли.
Но это позже. А пока, после работ Бабалон, Джек принимает имя Белларион и приносит клятву пропасти. Среди прочего он клянется противостоять любым формам пуританства, мракобесия, ханжества, кои на тот момент доминировали в обществе. Парсонс верит, что его магические работы Бабалон должны изменить реальность, привнеся в лицемерный серый мир великолепие и экстаз Бабалон. Любопытная деталь: все это происходит в конце пятидесятых годов, и буквально через несколько лет (через три года после смерти Джека) случится сексуальная революция. Кто-то скажет – совпадение, но для меня очевидно, что рождение магического дитя состоялось.
Погибает Джек очень рано, в возрасте 37 лет, от несчастного случая в лаборатории. Контейнер с гремучей ртутью взрывается, и Джек сгорает заживо. Символично, что это происходит на четвертый день его воссоединения с Марджори после длительного разрыва.
К огромному нашему сожалению, творческое наследие Парсонса невелико, а по сравнению с тем же наследием Кроули и вовсе кажется каплей в море. Это связано, во-первых, с ранней гибелью, во-вторых, с тем, что часть его дневников и работ была уничтожена после его смерти вторым мужем Кэмерон. Последний, хотя и придерживался свободных отношений, допуская обоюдную сексуальную свободу, страшно ревновал жену к давно умершему Джеку.
Из того, что сохранилось, мы должны выделить прежде всего Liber 49, которая также называется «Книга Бабалон» и «Четвертая глава Книги Закона», сборник коротких эссе о магии и свободе «Свобода – обоюдоострый меч», несколько гимнов и личных откровений, как то «Книга Антихриста» или «Клятвы бездны». Увы, если собрать все, что сохранилось от Джека, это поместится в один том, причем нам придется дополнять этот том множеством приложений и комментариев, чтобы книга обрела мало-мальски приличный объем. Слишком рано умер Джек, слишком спешило провидение с этим трагическим жертвоприношением.
И, тем не менее, роль Джека Парсонса для оккультного дискурса невозможно переоценить. С нашей точки зрения, которую мы беремся обосновать, в то время как Алистер Кроули выстраивает здание учения нового Эона, именно Джек Парсонс закладывает последний камень, поместив во главу угла Звезду Бабалон.
Как и Кроули, Джек Парсонс принадлежит к тем немногим, о ком в Серебряном веке говорили как о «многогранных», подразумевая не столько наличие самого широкого образования, сколько способность помещать свое сознание в принципиально разные дискурсы и контексты. Парсонс-поэт, Парсонс-ученый, Парсонс-маг, Парсонс-возлюбленный – это один и тот же Парсонс, но одновременно это четыре разных человека. Не случайно Парсонс имел несколько имен, первое из которых, Марвел, дословно переводится как «чудо». Второе имя – Джон, имя, под которым он знаменит прежде всего как ученый, и, наконец, Джек Парсонс – это хорошо известный нам маг, нонконформист и поэт. Нам кажется, эта многогранность, которая ставит его в один ряд с Кроули, резко выделяет его из ряда большинства последователей, которые остаются лишь последователями.
Я берусь утверждать, что именно Парсонс оказался тем самым магическим ребенком, появление которого было предсказано в «Книге Закона», и который даст тот самый недостающий ключ. Здесь дело даже не в самой «Книге Бабалон», которая, будь она написана другим человеком и в других условиях, осталась бы незамеченной. Здесь речь идет об особого рода сочетании личности и философии Джека, его духа и его жизни, которые, переплетаясь как две змеи, создают изумрудный кадуцей Гермеса.
Делание Парсонса доводит делание Кроули до завершения. На языке Телемы это называется «Парсонс был магическим сыном Кроули». Магический сын был предсказан еще в «Книге Закона», и эта цитата неслучайно вынесена нами в эпиграф статьи. Как и всякий сын, он имел непростые отношения со своим отцом – они варьировались от восхищения и преклонения до конфронтации. На роль «магического ребенка» претендовали многие – показательно, что все претенденты в итоге не выдерживали и предавали Телему, уходя обратно к ценностям старого Эона. Парсонс, напротив, выполняет задачу магического ребенка – реформирует и пересоздает традицию, выводя ее на новый виток спирали.
Более того, когда я гляжу на историю Парсонса и Кроули, мне порой кажется, что Парсонсу выпала роль исправить одну-единственную, но жутковатую ошибку Кроули.
Всякий, кто внимательно и глубоко изучает наследие Алистера Кроули, не может не удивляться одному странному противоречию, которое оказывается крепким орешком даже для самых искренних его последователей, к коим я себя причисляю. Это отношение к женщинам и статус женщины в Телеме.
С одной стороны, без сомнения, женское начало имеет в наследии Кроули статус неизмеримо более высокий, чем в любой традиционной религии. Женщины на равных с мужчинами участвуют в работе Ордена, могут занимать самые высокие посты, а главная мистерия Телемы, гностическая месса, построена вокруг Жрицы, которая является главным действующим лицом и объектом поклонения. Кроме того, первая глава «Книги Закона» – это манифестация небесной Богини Нюит, что само по себе исправляет вековую ошибку патриархата, отождествляющего женское исключительно с земным.
Как мы писали в других работах, Кроули возвращает нас к парадигме, где небесное представлено женским, а земное – мужским, что переворачивает привычную патриархальному антично-христианскому сознанию картину мира и возносит женский архетип на небывало высокий онтологический уровень.
Настоящим раздольем для почитателя Богини является «Книга Лжей», где Кроули поет настоящие гимны женскому началу, изображая свою возлюбленную прямым воплощением Богини. Здесь он, безусловно, наследует еретической и нонконформистской традиции ересиарха Симона Мага и его Елены. Но как же жутко контрастируют с ними слова Кроули о природе женщины в Liber Aleph или в его последнем труде «Магия без слез»! Почему Кроули, еще недавно триумфально провозгласивший, что «в новом Эоне женщина более не является лишь сосудом, но самодостаточна, вооружена и воинственна», вновь возвращается к откровенно патриархальным предрассудкам, сводя женщину к довеску мужчины? В какой конфликт вступают отдельные главы Liber Aleph об отсутствии в женщине собственной воли к духовному с возвышенными главами «Книги Лжей» и еще более возвышенными и тонкими строками поклонения из первой главы «Книги Закона»?
Это противоречие можно решить, только допустив, что в душе Кроули происходила борьба между ценностями старого и нового Эона. Сознательно Кроули посвятил себя и свою жизнь утверждению ценностей новой парадигмы, однако на бессознательном уровне не мог до конца отбросить ряд патриархальных предрассудков.
И не в том ли заключалась главная трагедия Кроули, что за всю его жизнь ни одну из его «багряных жен» невозможно назвать не то чтобы равной ему, но хотя бы в полной мере понимающей учение? Чаще всего эта странность выбора Кроули объясняется спецификой эпохи – мол, тогда женщины еще не обладали той свободой нового Эона. Однако правда в том, что и во времена Кроули было достаточно ярких нонконформисток и мятежниц. Почему ни одна из них не стала Багряной женой? Почему ни с одной из них не произошло пересечения (какая могла бы получиться пара – Алистер Кроули и Мария Нагловская!). Может быть, дело в том, что Эон еще не победил до конца в его душе?
Мог ли он искренне восхититься сексуально свободной женщиной? Почему он, несмотря на поклонение Бабалон, использовал сексуальные штампы в негативном смысле, когда надо было очернить врагов в ряде сатирических эссе? И – простите мой французский – позволительно ли почитателю Вавилонской блудницы использовать слово «шлюха» в качестве ругательства?
Не в этой ли раздвоенности коренится исток жутких слов Кроули в «Магии без слез», что только «женщины Озириса» пригодны для Делания? Здесь я прошу вас остановить чтение, замереть на несколько минут и задуматься – Пророк новой Эры, Эры Гора, в своей последней работе провозглашает ценности того, что более всего отвергал всю жизнь – ценности эона Озириса, (собственно Христа) того самого «Христианского эона», борьбе с которой посвятил себя Великий Зверь.
Это страшные вопросы, но, коль скоро мы мыслим себя не как одна из религиозных сект, но как новая вселенская церковь, создающая новую метафизику, мы обязаны ставить эти вопросы и отвечать на них.
И не потому ли в «Книге Закона» Айвасс упорно подчеркивает, что «ты не узришь всех тайн скрытых». Не оттуда ли ожидание «магического сына», который таки узрит?
Жизненная позиция Джека, основанная на безусловном принятии женской сексуальности как высшей данности, безусловно, корректирует некоторую двойственность Кроули. Парсонс велик именно потому, что признает безусловное онтологическое превосходство женского. А «Книга Бабалон» – удивительная, страшная, вдохновляющая и пьянящая книга – дополняет «Книгу Закона», становясь ее непризнанной четвертой главой.
Быть может, именно здесь, в этой постановке «вопроса о Трех и Четырех» и лежит ответ на магическую миссию Джека? Диалектика чисел три и четыре хорошо известна нам из глубинной психологии Юнга: три – число неполноты, но именно в четверице достигается полнота завершенности. Воистину, «подлинные тайны произрастают из сердца и не могут быть разглашены и переданы». Последняя тайна, тайна Бабалон, тайна Святости женской сексуальности, тайна Пола оказывается лишь приоткрыта Кроули, но не открыта в полной мере. Пережитая интеллектуально и символически, она не стала в полной мере экзистенциальным принципом.
И здесь мы прикасаемся к главной тайне Телемы. Телемы, которая обретает абсолютную завершенность с написанием Джеком четвертой главы Книги Закона. То, что не смог Кроули, смог Джек. Приняв всем сердцем полноту наследия Кроули, Джек делает последний шаг. Он создает четвертую главу «Книги Закона», утверждает сакральный тетраграмматон. Своей «Книгой Бабалон» Джек взрывает «пласты оцепенелых равновесий» не меньше, чем своими химическими экспериментами с взрывчаткой. Его работа становится поистине судьбоносной – пуританская деспотия рушится через несколько месяцев после его смерти.
Четвертая глава «Книги закона» – это тайна. Тайна, которая никогда не сможет быть принята и понята в полной мере. Официально она остается «за воротами», а в «Книге Закона» три главы. Но Четверица целостности – это не четыре равноположенных элемента, а три плюс один, формула, где этот самый «один» оказывается метафизически вынесен за скобки, утвержден в своем парадоксальном отличии-причастности. Пока мы находимся в границах Триады, мы невольно сохраняем патриархальную доминанту. Пусть не на идейно-образном, но на структурном уровне (ведь сохраняется неравновесие) лишь одна глава манифестирует женский принцип, в то время как две другие соответствуют принципу мужскому. Но, включив в условия задачи Liber 49, мы получаем идеальную, уравновешенную и целостную картину, которую и подготавливал Кроули, заменив в Таро пажей принцессами.
Бабалон свята. Но свято и проявление Бабалон, в любой форме и действии, если это действие сексуально. Триадичность закона располагает к излишней спиритуализации. Только включение «Книги Бабалон» в орбиту Закона позволяет полностью преодолеть односторонность подхода, которая может скрываться даже там, где мы и не заподозрим.
Бабалон-Лейла и Бабалон-Марджори. Кроули был первым, кто провозгласил в западной культуре великую идею богопознания через секс, идею женщины как пути к Священному.
Но здесь есть важное отличие. После разрыва с Кроули, Лейла остается лишь пустышкой, куклой, формой, в то время как Марджори сохраняет свою оригинальную онтологическую силу и продолжает Магистерий. Читая биографию Марджори, мы узнаем о ее продолжающемся магическом и творческом пути, в процессе которого она не оставляет попыток зачатия «дочери Бабалон» и сотрудничает с Кеннетом Энгером, который создает новый эстетический принцип в кинематографе. Марджори идет дальше всех современниц – первая снимается в кино обнаженной. Как Бабалон в своем магическом и сексуальном служении, Марджори остается неразрывно связана с Джеком именно как Бабалон связана с Терионом, оставаясь одновременно любовницей всех. Неслучайно будущий муж Марджори, принимая условия свободного брака без ревности, не ревнуя к актуальным эпизодическим эротическим капризам Марджори, при этом люто ревнует ее только к одному существу – давно погибшему Джеку, и четко понимает свою онтологическую недостаточность в сравнении с ним. Мы читаем гимны и эссе Джека, смотрим на картины Маджори, и все это соединяется в единый узор совершенного Делания. Джек и Маджори (как, возможно, Батай и Лаура) – архетипический прообраз нового эротизма, прообраз, который они воплотили своей жизнью.
Жизнь и смерть Джека Парсонса – это тотальная самоотдача Бабалон не на словах, и даже не в отдельных делах и практиках, а в каждом вдохе и выдохе, в каждом мгновении жизни. «Выйдите, о дети мои, к звездам и возьмите свою долю любви», – сказано в «Книге Закона». Не потому ли Джек так яростно работал над своим жидким ракетным топливом? Не для того ли он положил половину своей жизни в разработку вещества, благодаря которому люди впервые ступят на Луну? «Маленький шаг для человека, но огромный для человечества» – право же, кто на самом деле сделал этот шаг? Тот, кому повезло оказаться в космическом корабле, или тот, кто своим гением дал этому кораблю крылья?
Джек жил и работал в условиях чудовищного давления. Лишь высшей поддержкой можно объяснить то, что ему не только удалось свершить свое делание, но и заставить современную ему науку принять его разработки. Только задумайтесь: в честь Джека на темной стороне Луны назван один из самых больших кратеров. Черт возьми, что может быть большей наградой для Возлюбленного Бабалон?
С точки зрения земных законов смерть Джека не имеет никакой тайны. Это несчастный случай, и не раз друзья Джека ужасались его небрежности в работе с опасными химическими реагентами. Но с точки зрения сакрального закона его смерть – это последнее жертвоприношение, последнее излияние всего сосуда жизни своей в чашу Бабалон. Погибнув, Джек запустил процесс необратимого изменения и освобождения, открыв врата силам Бабалон. Магически, эзотерически, метафизически Джек и Марджори – это отец и мать того культурного взрыва, который произошел в шестидесятых, раз и навсегда освободив Европу от доминанты рабских богов.
Своей жизнью и своей смертью Джек сделал невозможное. И, быть может, поэтому тот небольшой, точно капля в море, осколок духовного наследия Джека остается для нас сокровенной путеводной нитью к Звезде о семи лучах, Звезде Страсти, Наслаждения, Свободы, которая возгорелась на небе нашей внутренней бесконечности.
ГЛАВА 1
Рай
Невообразимый парадокс: чтобы поверить в иллюзию,
ее нужно увидеть.
Рэй Брэдбери, «Лос Анджелес – самое лучше место в Америке»
В декабре 1913 Рут и Марвел Парсонс покинули льды и снега Востока, надеясь обрести новое будущее. Вудроу Уилсон был недавно был объявлен 28-м президентом, и в то время как Европа созерцала растущее напряжение на Балканах, многие Американцы повернулись спиной к Старому Миру и смотрели в направлении теплых обещаний своего столь родного Запада.
С тех самых времен, когда в 1848 в Калифорнии нашли золото, тысячи и тысячи людей устремились к Побережью Тихого Океана, наводняя штат, который на данное время уже имел население около 18000 человек. Алхимическая волна золотой лихорадки принесла не только искателей, но и сопутствующих им – шерифов, шулеров, и министров – последних, кто был намерен преобразовать орды свободных от законов и моральных кодов Востока. Это не было легким заданием. Калифорния, декларировал один Методистский священник, была «страной, в которой наиболее сложно перевоспитать преступников»; действительно, «сподвигнуть человека посмотреть через массу золота в вечность» было почти невозможно.
К 1913 году большая часть золота исчезла, но трансформирующий эффект лихорадки сохранился. Обещание золотой жизни сейчас было призом. Сельское хозяйство превзошло горный промысел как самая крупная индустрия штата, и Калифорния была превращена в Сад Америки, создавая для себя репутацию земли апельсиновых рощ, виноградников, цветов и солнечного света. Оздоровительная лихорадка превзошла золотую, поскольку доктора, регулярно рекомендовавшие перемену климата, наряду с длинными списками предписаний и запретов, сейчас предлагали Калифорнию как самое лучшее целительное средство. Штат всегда будет сохранять связь с самым впечатляющим Американским мифом – мифом преследованием счастья.
Молодая пара, что сейчас совершает свое путешествие по железной дороге через морозную зиму, стали супругами только в прошлом году, в родном городе невесты – Спрингфилде, Массачусетс. Рут Вирджиния Уайтсайд, единственный ребенок Уолта Хантера Уайтсайда и Кэрри Вирджинии Кенделл Уайтсайд, была в возрасте 22 лет, когда вышла замуж. Обожаемая своими родителями, она жила мирной жизнью под их покровительством, подрастая в богатой семье предпринимателей в Чикаго. Ее отец был колоссально успешен как президент фармацевтической компании Эллис Чалмерс, до того, как принял бразды правления в автомобильной корпорации Спрингфилда Стивенс-Дуриэйя. Там Рут встретила Марвела Х. Парсонса, всем мужчинам мужчину, на два года старше ее, который любил великие путешествия, и чья семья основала город Спрингфилд в начале 17 века. Его необычное имя пришло от его матери, Эдди М. Марвел, но он был известен всем под менее неловким именем «Тэд» или «Тэдди». Женитьба казалась хорошим союзом, объединением счастливых судеб среднего класса. Отец Марвела был настоящим штатским разработчиком, кто совместно выстроил район Колони Хиллс, что сразу за пределами Спрингфилда. Он также был президентом Холодильной Компании Восточных Штатов, которая владела большими магазинами, распространенными по всему Гранд Джанкшен Варвз в Бостоне. Несмотря на весь его финансовый смысл, союз Рут и Марвела не был удачным.
Менее чем через год после свадьбы, Рут родила их первого ребенка. Он был без признаков жизни. Молодая пара была морально опустошена, особенно Рут. С ее хрупким здоровьем и их домом в Спрингфилде, омраченным трагедией, их переезд с Востока представлялся лучшим решением. Выбор направления не занял длительного времени. Нигде окружающие территории не были более благоприятны, возможности более изобильны, и фанаты более одержимы, чем в Лос Анджелесе, экстатически бьющемся сердце Земли Солнечного Света.
Это не всегда было так. Основанный, как Мексиканская колония в 1781, Лос Анджелес был бездеятельной деревней примерно в течение века. К 1850 году город населяло немногим более, чем 8000 жителей, и он был известен как «Королева Графства Коров», исходя из его роли торгового центра южно-калифорнийской животноводческой индустрии. Под действием Американской оккупации он трансформировался из спального поселения в сильный пограничный город. Разноцветный ассортимент «ковбоев, азартных игроков, бандитов и отчаянных», привлеченных и крупным рогатым скотом, и возможностью получить золото, был гарантией того, что убийство совершалось каждый день в году. Преподобный Джеймс Вудз, странствующий миссионер, был шокирован беззаконием, алкоголизмом и низким мировоззрением людей, которых он увидел. «Имя этого города на испанском значит – Город Ангелов», — писал он в своем дневнике, — «но с большей правдивостью, в настоящем он может быть назван Городом Демонов.»
Но в последующие десятилетия, беспрецедентные наводнения и засухи пошатнули животноводческую индустрию. Со строительством Южной Тихоокеанской Железной Дороги и возвышением населенного пункта от «города коров» до центра сельского хозяйства, стало приезжать больше и больше обеспеченных иммигрантов. К концу 19 века, ад, который видел Преподобный Вудз, был превращен в свою прямую противоположность.
«У нас есть традиция, — писал один Калифорнийский журналист, — которая действительно указывает на близость Лос Анджелеса, Города Ангелов, к территории изначального Рая, где найдены усыпальницы Адама и Евы, отца и матери человечества, и (с какой-то долей неточности и сомнений, поскольку вопрос его смерти является дискутабельным) также и змея.»
Пропаганда Лос Анджелеса, как сакральной земли, в библейских масштабах, стала общей действующей силой и укрепила то, что золотая и оздоровительная лихорадка уже доказали: здесь было место искупления себя, возвращения в Сад до Падения, прерывания всех связей с прошлым и, надо надеяться, создания чудесного нового начинания.
В 1910, Лос Анджелес населяло 319.198 жителей, шестикратное увеличение, по сравнению с двадцатью годами назад. Но росту предстояло быть замедленным тем, что должно было последовать. Когда Рут и Марвел прибыли тремя годами позже, Уильям Малхолланд, главный инженер города, только что открыл первый акведук в пустынном краю. По мере того, как вода струилась по нему, гарантируя урбанистическую судьбу города, Малхолланд говорил, как будто в его схеме имелась ассимилированная божественность. «Вот она, — провозглашал он, — возьми ее». И люди это делали. Все больше и больше людей принимали это каждый год. Калифорнийская Мечта была верой в то, что Фантазия может быть превращена в Реальность, мечта, что люди, как и ресурсы самой Калифорнии могут быть приведены в действие и перенаправлены от бесплодных разочарований к плодородному успеху. Лос Анджелес стал теперь разросшимся, оживленным городом, раскинувшимся на 62 квадратных мили, и быстро интегрирующим в себя близлежащие территории, особенно примечательно, Голливуд, который уже начинал привлекать кинокомпании, со своим климатом, подходящим для круглогодичного создания фильмов. Вместе с недвижимостью, автомобилями и судоходством, кинематограф вскоре стал одной из крупнейших индустрий города. Архитектура Лос Анджелеса была мозаикой стилей, комбинирующая элементы дизайна давних времен испанской миссии с домами-ранчо Американского Среднего Запада. Садовые бунгало стали предпочитаемой формой строительства домов, и автомобиль быстро стал ключевым компонентом городской жизни, таким же вездесущим, как уличные электромобили.
Парсонсы поселились в доме 2375 на Шарфовой Улице, самый юг центра Лос Анджелеса. Щедрость их уважаемых семей помогла оплатить путешествие пары в западном направлении, но теперь они вынуждены были заботиться о себе сами. Марвел нашел себе скромную работу в Английской Автомобильной Компании на Великом Юге, продавая механическое оборудование все возрастающему числу авто владельцев. Новый мегаполис привел его в восторг. В словах Калифорнийского критика Кэрри Мак Уильямса, Лос Анджелес был не столько урбанистическим ландшафтом, сколько «великим цирком без тента». Жители приезжали не только из США, но из Китая, Японии, Филиппин, Индии и Мексики, снабжая большую часть фермерской рабочей силы, и принося с собой многие их обычаи и религии.
Форма одежды на улицах города ранжировалась от соломенных шляп до меховых пальто. Электрические вывески блистали всюду: «ясновидящие, хироманты, Индийские мошенники, сумасшедшие культы, фальшивые целители, Китайские доктора» — все продвигали свое ремесло. В 1906 более 50% населения Лос Анджелеса могли быть протестантами, отражая число переселенцев из средне-западных штатов, но полностью новая порода радикальных метафизических религий, таких, как Христианская Наука, Новая Мысль, и Теософия, начала пускать корни наряду с преобладающими верованиями. Конфуцианство, прибывшее при содействии Китайских иммигрантов, начало просачиваться своим путем в проповеди некоторых самых либеральных протестантских церквей. Спиритуализм нашел сторонников своего мировоззрения мистического развития и сеансов, особенно в сообществе Голливудских фильмов, где сейчас происходило что-то в духе сумасшествия. Утопические коммуны альтернативной духовности также прорастали за пределами города, наиболее замечательно из них было недолговечное Социалистическое общество Йяно дэль Рио, которое на пике своего развития включало более 1000 самодостаточных мужчин, женщин и детей, населявших сельскую территорию размером 10000 акров.
Несмотря на масштабное число религиозных групп, и на факт, что Анти-Салунная Лига Калифорнии виртуально сдерживала каждое алкогольное сообщество, в Лос Анджелесе, к 1910, организованная безнравственность была обычным делом, и многие из полиции брали взятки, предвещая коррупцию, которая станет другой отличительной чертой города. Бордели, часто могли находиться на одной улице с церквями, и хотя евангелисты сделали все возможное, чтобы создать видимость образца нравственности над аморальными наклонностями города, они вместо этого, пропитывали его качествами шизофрении.
Парсонсы решили праздновать свое прибытие в город попыткой зачатия нового ребенка, и в этот раз все должно было обойтись без потрясений. Почти через 10 месяцев после того, как его родители ступили на земли Лос Анджелеса, Марвел Уайтсайд Парсонс родился в Госпитале Доброго Самаритянина, 2 октября 1914. Так же как его отец всегда ходил под ник-нэймом Тэд или Тэдди, так и новый член семьи был избавлен от своего необычного имени; его родители называли его Джек.
Новая семья переехала в больший дом на 2401 улицы Ромео, сразу за пределами протяженной линии Уилширского Бульвара, что пролегал к северо-западу от городского центра. Но скорее чем укрепить брак, появление маленького Джека возвестило его конец. Лос Анджелес испытывал дефицит во многих социальных ограничениях степенного Массачусетса, и Марвел Парсонс последовал безнравственности города безрассудно и импульсивно. За несколько месяцев до рождения Джека и в ближайшие недели после него, он делал частые визиты к проститутке. Был ли он пойман на месте преступления, или признавал ли он свою неправоту в порыве раскаяния, нам остается только предполагать; сохранившиеся письма об этом не говорят. Однако, к январю 1915, через два с половиной года после их свадьбы, Рут заставила Марвела убраться из дома на Улице Ромео, отличавшейся недоброй репутацией.
Это был горький раскол. Марвел Парсонс продолжал жить и работать в Лос Анджелесе, и писать Рут длинные драматические письма, в которых он умолял ее о прощении. Он хотел вернуться в дом, но боялся «быть застреленным или напугать ее до смерти». Его письма внушали Рут безумную ярость, которую она в то время чувствовала. Потеряв своего первого ребенка, покинув свой родной город, и подарив жизнь сыну, она была вознаграждена неверностью Марвела. Если вплоть до этого момента Рут была скромной и хрупкой жительницей Новой Англии, неверность ее супруга продемонстрировала, какой свирепой она может быть.
Марвел отчаянно пытался успокоить ярость Рут, убеждая ее, что его акт не значил ничего. «Рут, может быть, я очень груб, но я думаю, что ты очень глупа, имея те мысли, что ты имеешь, о другой женщине… Ты думаешь, я люблю такой тип женщин… Любовь… — ты сумасшедшая, если думаешь, что я люблю ее или кого-то еще кроме тебя. Разве ты не выучила, что это все что угодно, только не любовь, пусть, слабость, когда мужчина остается с проституткой.»
Он также пытался убедить Рут, что она была неправа, пытаясь произвести на нее впечатление тем, что они жили в новом, менее строгом веке. «Честно говоря, Рут, я думаю, что я был воспитан так, как бывает воспитан средний мальчик, в то время как ты была воспитана как единственная женщина из тысячи. Твои идеалы и стандарты не соответствуют современному миру. Они прекрасны, однажды они могут стать истинными для мира, но не в нашем поколении». Но Рут невозможно было умилостивить, она, должно быть, игнорировала аргументы Марвела: ни одного письма с ее стороны, в то время как он намекал, что встречает каменное молчание, даже когда он умолял ее иметь возможность видеть «Маленького Джека».
К марту 1915 Рут начала процесс развода. Осуждающее отношение к разводу несколько уменьшилось со времен строгой и догматичной Викторианской эры, и Лос Анджелес, в частности, имел один из самых высоких процентов разводов в стране, с одним из шести браков, заканчивающихся в суде. Марвел, окончательно понимая, что не имеет шансов заполучить Рут назад, кротко просил ее не называть супружескую измену, как причину. Рут игнорировала, и по окончании развода, прекратила все контакты. Публично объявленный изменником, и будучи не в состоянии видеть своего ребенка, Марвел предпочел вернуться домой в Массачусетс. Прежде он отправился на юг ради блага своей жены. Сейчас она не хотела иметь ничего общего с ним. Он продолжал писать ей эпизодически. «Ты думаешь, это достаточно справедливо, — пишет он в одном из своих писем, — не написать мне хоть однажды, как там наш мальчик?» Снова не было ответа. «Довольно трудно сидеть здесь,- говорит он, побежденный, — и думать, что мой собственный сын даже не научен говорить “папа”».
Действительно, Джек никогда воистину не узнает своего отца, и Рут Парсонс создала гарантию того, что никогда не делалось никакой ссылки на его первое имя, Марвел. Ее сын должен был значиться как «Джон Уайтсайд Парсонс» во всех официальных документах.
Мы можем догадаться о глубине реакции Парсонса на эту потерю, потому что позже он писал об этом – действие, которое он совершал редко. Отсутствие его отца было центральной темой в краткой автобиографии, которую он писал во время крайнего эмоционального отчаяния в его 30-35 лет. Манускрипт, написанный во втором лице («Твой отец отделен от твоей матери, чтобы ты мог вырасти с ненавистью к авторитететам»), — это отчасти психоаналитическая автобиография, отчасти – новое сотворение своей жизни с созданием мифа о себе. Именно в силу этого, он становится болезненно откровенным и смущающее безразличным, и утверждает, что его детские отношения с матерью стали особенно близкими, чтобы компенсировать потерю его отца. Действительно, поиск фигуры отца будет занимать Парсонса всю его жизнь.
Тем не менее, его мать была не единственной фигурой, которая оказывала влияние на его ранние годы. Вскоре после новости об измене их зятя и непреклонности их дочери в том, что примирения не будет, Уолтер и Кэрри Уайтсайд решили, что поскольку они приближаются к пенсионному возрасту, и, к тому же, очень богаты, они отправятся на запад, жить с их единственной дочерью и внуком. Дом на Ромео Стрит был покинут, и Уайтсайды купили дом в пригороде Лос Анджелеса, все больше и больше привлекавшем самых богатых и самых изысканных членов общества к его священной земле – Пасадене.
После жестоко холодной зимы 1872, Доктор Томас Элиот в Индианаполисе решил, что он и его друзья достаточно долго страдали в неприветливом климате Среднего Запада. Чтобы избежать холодов, кашля и простуд, что беспокоили их семьи столь длительное время, и чтобы прибыть «туда, где жизнь легка», он создал Калифорнийскую Колонию Индианы. Были посланы исследователи для того, чтобы найти подходящую землю, и в течение нескольких месяцев они нашли ее – 4000 акров «самой прекрасной части Калифорнии» на западном возвышении Долины Сан Габриэля. Территория была прекрасно расположена. Прикрываемая Горами Сан Габриэля, высотой в милю, она наслаждалась постоянным солнечным светом, была наполнена изобилием многоцветной местной флоры, и комфортно находилась всего лишь в 10 милях от растущего урбанистического центра Лос Анджелеса. Вскоре этот ландшафт был подразделен; появились коттеджи и устремились в небо юные апельсиновые рощи. К 1875 колония Индианы получила почтовый офис и была названа самими жителями Пасадена (Чиппевское название «долина»), и десятью годами позднее Пасадена была соединена железной дорогой с Лос Анджелесом и Чикаго. «Пулмановские эмигранты» приезжали в город, многие прибывали, как настоящие колонисты, чтобы избежать хронических недугов, таких как туберкулез, от которого сухой воздух Пасадены был известен как лекарство. В течение 10 лет она стала первым курортным городом страны.
Гора Лоув и Гора Уилсон вместе возвышались над городом к северу. Те, кто поднимались на их покрытые соснами вершины, и бросали взгляд назад, на земли, лежащие внизу, были очарованы панорамой. Пасадена смотрелась как море зеленых деревьев, среди которых выдавались вверх шпили многочисленных белых церквей. Можно было увидеть огромные отели, располагающиеся среди апельсиновых рощ, завораживающих богатых туристов с Востока и Среднего Запада, чтобы продлить их визиты и сделать их жителями Пасадены.
«Это земля полудня», — писал житель Чарльз Фредерик Холдер. – «Люди живут на открытом воздухе и обладают, как неотъемлемым свойством, любовью к цветам.» В то время как остальная страна мерзла, Пасадена смотрела с восхищением на свое природное изобилие Новогоднего Фестиваля, лучше известного как Турнир Роз. С 1890 город был прославлен своим изобилием цветов в истинном Аркадианском общественном состязании. Происходили соревнования в беге, организовывались игры, и гонки на колесницах. Проводились даже рыцарские бои, в которых всадники с копьями старались пронзить три кольца, подвешенных на 30-шаговой дистанции. Но главным представлением дня был парад украшенных цветами экипажей, которые двигались по улицам города, управляемые самыми блистательными красавицами Пасадены, которые разбрасывали цветы по ходу их движения.
Город быстро становился Меккой для приезжих архитекторов, были построены новые и уникальные Калифорнийские проекты. Генри и Чарльз Грин почти одной рукой создали стиль Каменщиков с большими деревянными бунгало, которые они построили для клиентов Пасадены. Воодушевляемые влиянием Швеции и Японии, и используя материалы, собранные в окружающей дикой природе, они возвели дома, которые стали поэзией дерева, текстуры и света, демонстрирующие открытые солнечные веранды, прозрачные крыши, витражи, низкие карнизы, соответствующие фантазии любого американца, кто стремился установить стандарты своего золотого стиля жизни.
Но в то время, как жители города купались в своей приятной истоме ранних мечтаний, город, к тому же, содержал что-то в духе интеллектуальной энергии и прогрессивного настроения своего среднезападного протестантского происхождения. Когда в Лос Анджелесе играла опера или симфония, Тихоокеанская Электрическая Железная Дорога была наполнена движущимся транспортом в Пасадену и из нее. Постоянно возводились новые школы и учебные центры, и группы, такие, как Шатокуа Литерари (летний сбор учителей на озере Шатокуа – прим. переводчика) и Научный Круг, и Клуб Социальной Чистоты быстро наполняли свое существование лекциями и танцами. Астрономы начинали изучать небеса из Обсерватории Маунт Уилсон, построенной астрономом Джорджем Эллери Хэйлом; и местный технический колледж, Фруп, медленно начал претерпевать свою трансформацию в Калифорнийский Институт Технологий. Это было незадолго до того, как Пасадена стала известной как «западный координационный центр для Восточных Гениев».
Ко времени границы нового столетия, Пасадену уже посетили два президен-
та и жителя, такие как Джейсон и Оуэн Браун, сыновья известного аболициониста (сторонника упразднения рабства) Джона Брауна, подтвердившие этическую серьезность города и ее политические склонности. Когда третий президент, Теодор Рузвельт, посещал ее в 1903 году, значимость Пасадены была несомненна. Издатель Ежедневных Новостей Пасадены в 1907 говорил о городе, как о воплощении всего того, что «прекрасно, чисто, культурно, морально и эстетично». Такие эпитеты были заслужены неслучайно. В то время, как поток эмигрантов видел бесконтрольный рост Лос Анджелеса, Пасадена была непреклонна в отношении своего отвержения непривлекательного предложения побочных продуктов урбанистического роста. Пасаденский Совет Торговли, руководимый многими из богатейших жителей, настоятельно голосовал против интервенции фабрик и корпораций крупномасштабного бизнеса. «Мы не запрещаем фабрики,» — говорил надменный президент совета правления, Д.У. Кулидж, — «но делаем особый акцент на нашем превосходном расположении, климате, развитии города, церквях и школах как на факторах, которые создают атмосферу самого желанного места для жизни». В 1906, только по имеющимся оценкам, 10% населения были классифицированы, как «рабочие и ремесленники». К 1920 Пасадена имела высочайшую на душу населения прибыль из всех городов своего размера в стране; и к 1930 город, чье население теперь было свыше 76000, все еще мог называть домашний персонал своей самой большой рабочей силой.
В сравнении с консервативным анти-союзным правлением, которое господствовало в 10 милях от города, в Лос Анджелесе, Пасадена давала приют многочисленным мыслителям левого крыла. В то время как олигархи ЛосАнджелеса осуществляли генеральное сражение против труда, с целью привлечь бизнес на Западное Побережье, Пасадена, которая не имела ни желания, ни надобности в бизнесе, парадоксально провозгласила себя одним из самых дружелюбных муниципалитетов по отношению к профсоюзам. Открытые союзы магазинов часто обретали существование на Турнире или Параде Роз, и Американский Союз Гражданских Свобод получил разрешение говорить в Пасадене, вопреки свирепой оппозиции со стороны строго консервативного Американского Легиона и Федерации Лучшей Америки. Действительно, Пасадена получит все свои верительные грамоты, когда Аптон Синклер, автор таких горестных повестей против большого бизнеса, как «Джунгли и Масло!», приедет в город (даже при его необычайном интересе к тому, чтобы рабочие увидели его отверженным вышестоящими эшелонами власти). Пасадена была озаренной светом, этичной, эстетичной и богатой. Если люди ехали в Лос Анджелес, будучи устремленными к своим мечтам, то в Пасадену они двигались, когда их мечты уже были осуществлены. Это было VIP-пространство Рая.
Если Пасадена была драгоценным камнем Южной Калифорнии, то драгоценным камнем Пасадены было Авеню Апельсиновой Рощи. В отличии от сетевой системы, которая сформировала остальную часть города, Апельсиновая Роща располагалась в трехградусном угле от истинного севера, чтобы сохранить некоторые из местных реликтовых дубов, которые теперь стояли упрямо в середине дороги.
Ко времени, когда семья Парсонсов переехала в Пасадену в 1916, примерно 52 миллионера населяли авеню, длиной в полторы мили. В их числе – Лэймон Вандербург Харкнесс из Нью Йорка, один из самых богатых людей мира, благодаря своей Стандарт Ойл Компании, которая недавно была расформирована Постановлением Верховного Суда. Артур Флеминг, рожденный в Канаде магнат лесоводства и филантроп, жил в первом доме стиля искусства и ремесла, что был построен в Пасадене. Чикагский миллионер – производитель жевательных резинок Уильям Дж. Ригли, жил в Итальянском особняке в самой верхней части авеню, в то время как доктор Адальберт Фейнес, знаменитый энтомолог, проживал во дворце алжирского стиля неподалеку. Сэйнт Луисский пивной миллионер, Адольфус Буш, создал гигантский каменный особняк с видом на свои чудесные сады, и пребывающая в трауре вдова убитого президента Джеймса А. Гарфилда, также жила на Авеню Апельсиновой Рощи. Позади увитых плющом стен, ухоженных живых изгородей и двадцатифутовых колонных врат располагались широкие имения с плавательными бассейнами и теннисными кортами, дорогами, окруженными розами и цветущими виноградными лозами вечного лета. Лакеи и даже кареты иногда были видны на улице. И где эти великие и прекрасные встречали друг друга? В самом северном краю авеню, где Охотничий Клуб Долины действовал как эксклюзивная VIP-зона для высшего общества Пасадены.
Если какая-либо улица была ответственна за культурное воспитание Калифорнии в сознании Новоанглийских Браминов, тогда это была Апельсиновая Роща, поскольку она показала бы настойчивость даже большую, чем Епископальный Восток, что не был впечатлен чистыми и ласкающими слух качествами Апельсиновой Рощи. Мечтательное настроение и энергия, простота и изысканность, Американская природа и Европейское искусство сладко смешались здесь повсеместно. Авеню создавало такую атмосферу, что даже пальмы смотрелись торжественно. Год, в который Парсонсы прибыли на Апельсиновую Рощу, был годом, когда Лос Анджелес Таймс назвал ее «самой прекрасной улицей резиденций в мире».
Не единственный в своем уклонении от показной роскоши, Уолтер Уайтсайд купил гигантскую виллу в Итальянском стиле в доме 537 Авеню Апельсиновой Рощи, чтобы его маленькая семья из нескольких поколений могла соперничать с самыми традиционными династиями Пасадены. Вдали от дороги, среди полутора акров изнеженной листвы, дом встречал посетителя фасадом из первозданной лепнины, затененных окон и изящных арок. Внутри прохладных стен семья из четырех человек делила примерно 20 комнат со своими двоими английскими слугами. И к тому же, особняк находился сразу по соседству с Охотничьим Клубом Долины.
Джек Парсонс провел почти все свое детство, окруженный этим чудесным богатством. Его самые ранние воспоминания были об экзотическом дворце, который, казалось, принадлежит ему одному, с внимательными слугами, отзывчивыми к любому его желанию. Как единственный ребенок в доме, он был обучен строгим правилам и манерам, и с ним обращались как с несомненным наследником семьи Уайтсайдов, благодаря его любящему деду. Что касается Рут, голубая кровь Пасадены устраивала ее куда больше, нежели центр Лос Анджелеса, и она быстро вошла в социальный вихрь, который занимал элиту Пасадены – комнату концертов с Музыкой Пасадены и Ассоциацию Искусств, лекции в Клубе Сумерек, театр в Пасаденском Доме Игры, соревнования по гольфу и теннису в Охотничьем Клубе Долины, и, может быть, странные путешествия на поля игры в поло, в нескольких милях от города. Однажды всемирно известная оперная певица, мадам Шуман Хэйк – лучше известная в популярной прессе как «Хэйк», исполняла приватный концерт для семьи, и маленький Джек сидел на ее пышных коленях.
Соседство Парсонса было не менее фантастичным, чем его дом. Французский Замок с бойницами и щелями для искусственных стрел стоял бок о бок с куполами и молодыми растущими лунами Мавританских дворцов, в то время как широкие бунгало в ремесленном стиле вызывали в воображении картины Востока, со своими наклонными балками и четкими линиями. К югу от дома Парсонсов лежали сады Буша, состоящие из 30 акров ухоженных лужаек и исключительного великолепия флоры. Растения со всего света окружали аккуратно подстриженные газоны, и около 14 миль извилистых дорожек держали свой путь через эти сады, предлагая себя вниманию тысяч туристов в год (не считая многочисленных Голливудских кинокомпаний). Миниатюрные архитектурные конструкции и статуи, рассыпанные здесь повсеместно, созданные специально, чтобы восхищать юных посетителей, добавляли прикосновение магии.
Под темнеющей беседкой находился маленький коттедж, пришедший прямо из сказки «Гензель и Греттель», при ближайшем рассмотрении фонтана открывалась орда крошечных терракотовых фей. В таком идиллическом окружении маленький ребенок мог легко потеряться в своих фантазиях о том, что эти истории были истинными, и что такие создания существуют, и если не здесь, то где?
И если изнеженные и орошаемые природные ландшафты садов Буша осязались слишком изысканными, реальная дикая природа находилась прямо позади них. Арройо Сэко (сухое русло) глубоко врезалось в ландшафт вдоль западного края Пасадены. Здесь все еще сохранились границы старого предела. Чапараль покрывал склоны, и отвесные скалистые края создавали настоящую игровую площадку, как для юных, так и для старых. Земля долины была густо покрыта сикоморами и спутанными зарослями дикого винограда. Среди елей, дубов и лавров можно было преследовать кроликов и оленей, и городские дети делали лагеря, духовые ружья и запускали ракеты. Прикосновение сюрреализма было дополнено страусовой фермой, расположенной в самом южном краю долины. Отчасти, игровая площадка Гекльберри Финна, отчасти Нэвер-Нэверландия, Пасадена предоставляла воображению мечтательного ребенка совершенный ландшафт, с Апельсиновой Рощей, его самым счастливо уединенным центром. Это было не очень удивительно, что Парсонс вырос не ограниченным связями реальности. На протяжении всей его жизни, он нигде не чувствовал себя более дома, или более легко, чем на этой фантастической улице.