Кристофер Макинтош
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
Эта книга посвящена взаимодействию двух течений мысли в Германии семнадцатого века: философии Просвещения и комплексу идей, известному как розенкрейцерство. Возникнув в начале семнадцатого века и опираясь на пиетизм, масонство, каббалу и алхимию, в восемнадцатом веке розенкрейцерское движение в Германии получило вторую жизнь.
Глава 1:
ПРОСВЕЩЕНИЕ, AUFKLARUNG И ИХ ПРОТИВНИКИ
Приступая к обсуждению роли розенкрейцерского возрождения в Просвещении и Контрпросвещении, необходимо оценить проблемы, связанные с определением этих терминов. Прежде всего, что такое Просвещение? Подходы историков в этом вопросе сильно разнятся, и само Просвещение было очень подвижным феноменом, который различался в разных странах, претерпев по мере своего развития множество изменений. Более того, многое зависит от того, рассматриваем ли мы Просвещение как школу мысли, общественное движение или просто как определенный стиль и жизненный уклад. Слишком строгое и точное определение здесь скорее бесполезно, поскольку люди часто стремятся сплотиться вокруг какого-то явления (или против него), далеко не всегда точно понимая, что именно оно означает. Возможно, однако, выделить сказанное или написанное о Просвещении некоторыми из его ведущих сторонников и современными учеными, чтобы прийти к консенсусу относительно того, что собой представляло это явление.[1] Сначала мы разберемся с Просвещением и Контрпросвещением в целом, а затем с их специфическими немецкими версиями. В случае с общей картиной я буду касаться в основном интеллектуальных аспектов движения, учитывая некоторые общепринятые его элементы и помня о том, что всегда можно указать на конкретных мыслителей, которые не вписываются в общую кар тину. Я считаю необходимым выйти за рамки немецкого контекста в этом более широком взгляде на Просвещение, поскольку принятие последнего в Германии, как и реакцию против него, можно понять только с учетом знания некоторых базовых философских вопросов, их происхождения и практического применения. Что касается немецкого контекста, я рассмотрю, как Просвещение и Контрпросвещение взаимодействовали с социальными и политическими факторами, а также национальными традициями в Германии.
[1] Источником моего подхода являются беседы с сэром Исайей Берлином (29 мая 1988 года) и доктором Лоуренсом Броклиссом (18 марта, 1968), а также серия оскфордских лекций доктора Броклисса о французском Просвещении, дополненная процитированными мной источниками.
Пожалуй, наиболее фундаментальной из классических черт Просвещения была серьезно возросшая роль разума. Французская Энциклопедия пишет об этом так:
«Разум для философа есть то же самое, что благодать для христианина». Благодать побуждает действовать христианина, разум же — философа. Другими людьми управляют их страсти, размышление не предшествует их действиям: эти люди блуждают во тьме. С другой стороны, философ даже в своих страстях действует только после размышления; он бродит во тьме, но с факелом в руке.[2]»
[2] Franklin Le Van Baumer, Main Currents of Western Though, p.380.
Разумеется, не первый раз в человеческой истории разуму уделяется такое огромное внимание, но здесь это явление обретает новую значимость. Франклин Ле Ван Баумер в работе Main Currents of Western Thought пишет:
Рациональность, особенно среди французов, была отчасти декартовского и отчасти локковского и ньютоновского характера. Вольтер одновременно хвалил и осуждал Декарта. Осуждал он его, прежде всего, за дух системности и метафизические ошибки. Тем не менее, «он научил людей своего времени тому, как следует мыслить». Вольтер размышлял о методических сомнениях Декарта, которые, как он надеялся, можно вывести за пределы метафизических идей, распространив их на общественные нравы и институты. Следовательно, разум в этом случае означал прежде всего критическое мышление, которое ничто не принимает на веру, сомневается в любых авторитетах, традициях и откровениях… Также его можно назвать локковским в его недоверии ко всем «интеллектуальным» системам, включая те, что выдвинуты последователями Декарта.[3]
Позднее, начиная с середины столетия, наметилась тенденция подчеркивать важность сердечных переживаний и чувств в той же степени, что и умственной активности, и это породило культ «чувствительности». Речь, однако, не идет о том, что эмоции заняли место разума, за исключением, возможно, немецкого движения Буря и натиск, где культ сентиментальности принял необычайно крайние формы. В основном, как это сформулировал Норман Хэмпсон, «если чувство и стало пилотом, то управлять им продолжал разум».[4]
[3] Baumer, p. 366.
[4] Norman Hampson, The Enlightenment, p. 186.
Вместе с ростом роли разума пришла новая вера в науку. Особенно важными здесь оказались работы Исаака Ньютона (16421727). Со своим акцентом на наблюдении за природой Ньютон сыграл центральную роль в развитии точки зрения, что истину прежде всего следует искать в действиях Бога, а не в его словах.[5] Хотя Ньютон и любой мыслитель эпохи Возрождения считали, что две этих вещи идеально совместимы между собой, открытые Ньютоном законы, вроде закона всемирного тяготения, объяснили то, что ранее трактовали в терминах божественного вмешательства. Они также нарушали целостность прежней космологии, поскольку, расширяя закон тяготения на весь космос, Ньютон положил конец классическому разделению между небесным и подлунным мирами.
[5] Эрнст Кассирер, Философия просвещения.
Благодаря работам Ньютона и других ученых того времени казалось, что весь план вселенной ожидает своего раскрытия в науке. Отсюда то, что Эрнст Кассирер описывает как «почти безграничную власть, которую научное знание получило над всеми формами мысли в эпоху Просвещения».[6] Дух науки распространился на общество, законы, политику и даже поэзию.
[6] Ibid., p. 45.
С этой новой верой в науку и разум оказалась связана «оптимистическая эпистемология, по выражению Карла Поппера[7], то есть утверждение, что, хотя истина и может быть скрыта, ее можно обнаружить, а найденная, она является безошибочной для тех, кто правильно пользуется своим пониманием. Из этого следует, что есть только одна истина и одна реальность. Вселенная в конечном счете не приемлет противоречий, загадок и чудес. Эдвард Гиббон, к примеру, отвергал чудеса, когда писал свою Историю упадка и разрушения Римской империи: «Привыкший к долгому наблюдению и уважению неизменного порядка в природе, наш разум или, как минимум, наше воображение, недостаточно подготовлены, чтобы подтверждать видимые действия Божества».[8] Поиск истины, таким образом, нужно совершать только рациональной мыслью и научным наблюдением за природой.
[7] Карл Поппер, Об источниках нашего знания и невежества.
[8] Baumer, p. 368.
Вместе с этой оптимистической эпистемологией возник и оптимистичный взгляд на человеческую природу и возможности человечества. «Человек не рождается дурным», провозгласил Вольтер, «он становится дурным подобно тому, как заболевает».[9] Таким образом, приверженцы Просвещения стремились к отрицанию или снижению роли первородного греха. Верно, что Кассирер мог преувеличивать, когда писал, что «идея первородного греха стала общим врагом, против которого объединились все направления мысли Просвещения»[10], поскольку представители церкви, принадлежащие к движению, которое Дэвид Соркин назвал «религиозным Просвещением», старались сохранить идею первородного греха[11]. Тем не менее, основной тенденцией эпохи Просвещения стало противодействие доктрине церкви или попытки снизить ее влияние. Как указывает Хэмпсон, католик Александр Поуп в своем Опыте о человеке сводит роль грехопадения к моменту в ранней истории человечества, отмечающему конец Золотого Века, когда человечество жило в гармонии с природой.[12] В этом событии Поуп не видит никакой вины, как нет и представления о проклятии для тех, кто не смог преодолеть скверну первородного греха посредством божественной благодати. Разум в этом случае во многом действительно занял место благодати как способа достижения счастья. Поуп является типичным представителем точки зрения Просвещения, что счастье достижимо именно в земном мире. Считалось, что благодаря образованию и справедливой системе законов и управления человечество станет «здоровым, богатым и мудрым», пользуясь словами Кондорсе, написанными им в 1794 году.[13] Прогресс был ключевым словом в словаре Просвещения.
[9] Voltaire, On Evil and Free Will.
[10] Кассирер, p.141.
[11] David Sorkin, «Remapping the Enlightenment», семинар в Колледже Святого Иоанна, Оксфорд, 20 февраля, 1989.
[12] Hampson, p. 102.
[13] Baumer, p. 368.
Такое видение счастливого будущего человечества было универсальным, основанным на вере в то, что все человеческие существа разделяют одну природу и одни и те же фундаментальные права. В некотором смысле Просвещение было, как указывает Баумер, великим уравнителем. «Принимая схожесть человеческой природы, оно уравнивало всех людей, сглаживая национальные и культурные различия, подрывая важность особых привилегий и социального статуса».[14] Однако эти черты были более характерны для поздней фазы Просвещения, чем его начального периода. Поуп, к примеру, верил, что людям от природы свойственна иерархия, и в этом взгляде он был не одинок. Большинство образованных людей того времени проводили четкую грань между собственным образованным окружением и невежественной толпой; благородство даже среди образованных людей продолжало оставаться барьером на пути к социальной интеграции, особенно в Германии.[15] Следовательно, будет ошибкой приравнивать Просвещение к эгалитаризму.
[14] Ibid, p.371.
[15] Hampson, pp. 110 и 154.
Препятствиями, от которых Просвещение стремилось избавиться на своем пути, были невежество, угнетение, предрассудки, суеверия и слепая вера в авторитет и традицию. Из-за этого мыслители Просвещения часто вступали в конфликт с христианской церковью, особенно в ее католическом варианте. Впрочем, отношение приверженцев Просвещения к религии было неоднородным. Как пишет Баумер, «не все из них стали атеистами. Классическую религию они заменили природной верой, названной «деизмом». Деизм представлял собой смягченную форму теизма, попытку скрестить религию с современной наукой.[16] Таким образом, хотя сторонники Просвещения и не всегда были настроены враждебно по отношению к религии вообще, они отрицали или снижали роль откровения, библейского или любого иного, считая его противоречащим разуму или научным наблюдениям. Священные тексты, религиозные традиции и прозрения мистиков сами по себе ничего для них не значили. Следовательно, у них проявилась склонность к природной религии, и их мировоззрение было в большей степени ориентировано на человека, чем на Бога, в соответствии со знаменитым изречением Александра Поупа: «Чтобы узнать человечество, надо изучить Человека»[17]. Наряду с этими тенденциями пришло стремление к межконфессиональной толерантности. Поскольку природная религия была универсальной, все религии считались попытками выразить одни и те же базовые истины и этические ценности. Эту позицию разделяли, в частности, известный драматург Готхольд Эфраим Лессинг в пьесе Натан Мудрый и философ Христиан фон Вольф, прославлявший Конфуция и китайские нравственные ценности — заплатив за свою толерантность лишением поста в университете Галле.[18]
[16] Baumer, p. 369.
[17] Александр Поуп, Опыт о человеке, Книга IV, 13.
[18] Hampson, p. 104.
Другим аспектом Просвещения, о котором стоит здесь упомянуть, является его взгляд на историю. Сторонники Просвещения видели себя, достаточно осознанно, продолжателями давней борьбы с врагами свободы. Цитируя Питера Гея:
С точки зрения Просвещения мир был и всегда будет поделен между аскетичными, суеверными врагами плоти и людьми, которые ценят жизнь, тело, знание и щедрость; между мифотворцами и реалистами, жрецами и философами. Считается, что Генрих Гейне, блудный сын Просвещения, позднее назовет эти стороны Иудеями и Эллинами соответственно.[19]
[19] Peter Gay, The Enlightenment: an Interpretation, Vol. I The Rise of Modern Paganism, p. 33.
Согласно Гею, взгляд Просвещения на историю был таким же дуалистичным и прошлое делилось на четыре основные эпохи. Первой была эра Ветхого Завета и великих цивилизаций Ближнего Востока: Египта, Персии и Месопотамии. Далее идет эра Древней Греции и Рима. Третьей считается эра христианства. После этого идет последняя эпоха, современности и Просвещения. Первая и третья эпохи представляли собой темные времена невежества, мифов и суеверий, вторую и четвертую озарял свет разума, науки и свободы.[20] Эта историческая схема еще докажет свою значимость, когда мы перейдем к изучению текстов Ордена Золотого и Розового Креста.
[20] Ibid.
В отношении социальных и политических аспектов мыслители Просвещения отстаивали множество систем управления, от просвещенного абсолютизма до демократии. Однако почти все вслед за Локком отвергали божественное происхождение королевской власти и нерушимость соответствующей социальной иерархии.[21]
[21] Baumer, p.371.
Также можно говорить об особом стиле письма в эпоху Просвещения: предпочтение отдавалось ясным, четким и недвусмысленным посланиям, как бы остроумно и элегантно ни была выражена в них мысль, и недоверию ко всему метафорическому, поэтическому, символическому и неоднозначному — всему, что несет на себе след мистики и иррациональности.
От основных свойств эпохи Просвещения перейдем к чертам Контрпросвещения, которые представляют собой полную противоположность и могут быть выражены следующим образом: почетное место занимает не разум, а вера и традиция. Типичным представителем этой точки зрения является немецкий философ Иоганн Георг Гаман (1730-88). По мнению Гамана, которое суммирует Исайя Берлин, «все покоится на вере; вера это главный орган восприятия реальности. Читать Библию значит слышать глас Божий, который говорит языком, что Господь в своей милости дал человеку возможность понимать».[22] Аналогичным образом такие люди, как Гаман крайне подозрительно относились к рациональной науке.
[22] Isaiah Berlin, Against the Current: Essays in the History of Ideas, p. 7.
Что касается оптимистической эпистемологии Просвещения, то Контрпросвещение предлагает свою, пессимистическую эпистемологию. Как пишет Карл Поппер:
Разница между эпистемологическим пессимизмом и оптимизмом является, в сущности, той же самой, что и между эпистемологическим традиционализмом и рационализмом. (Последний термин я использую в более широком смысле, в котором он противоположен иррационализму и охватывает не только декартовский интеллектуализм, но и эмпиризм). Мы можем трактовать традиционализм как веру в то, что в отсутствие объективной и понятной истины мы сталкиваемся с выбором между принятием авторитета традиции и хаосом[23].
[23] Popper, p. 6.
Точно так же, как мы с позиции Контрпросвещения не можем доверять нашим рациональным способностям как средствам достижения истины, так же и нет единой универсальной истины, кроме христианского откровения. Гаман, к примеру, твердо верил, что всякая истина уникальна.[24] Аналогично этому не существует универсального решения человеческих проблем, поскольку человеческая природа также уникальна. Понимание этой точки зрения привело венского писателя Леопольда Алоиза Хоффмана к тому, чтобы отвернуться от Просвещения и стать одним из его наиболее активных противников. Как писал сам Хоффман: «Мне стало очевидно, что Просвещение не может в равной мере существовать повсюду, в каждой стране и местности…».[25]
[24] Berlin, p. 7.
[25] Leopold Alois Hoffinann, Geschichte der Papste, Vol. II, Vorrede.
Контрпросвещение было глубоко пессимистично настроено по отношению к человечеству, подчеркивая традиционный христианский взгляд на первородный грех и невозможность для людей совершенствовать свою природу без божественной помощи, поддержки традиции и страха перед авторитетом. Вместо прогрессивного взгляда на человеческое общество мыслители Контрпросвещения часто рассматривали свою эпоху как век упадка. Пример этого мы находим у Джамбаттиста Вико с его циклической теорией человеческой истории, когда «век богов» сменяется «веком героев», который, в свою очередь, сменяет «век людей». «Эпоха людей» неизбежно тонет в варварстве и уничтожает сама себя, после чего выжившие обращаются к божественному наставничеству, и цикл начинается вновь.[26]
[26] Джамбаттиста Вико, Основания новой науки об общей природе наций.
Стоит отметить, что если Просвещение воспевало классическую эпоху и свое собственное время, Контрпросвещение склонялось к прославлению эпохи Ветхого Завета и Средних веков. Конкретные примеры этого я продемонстрирую далее.
С политической точки зрения позицию Контрпросвещения охарактеризовать достаточно сложно, но судя по всему, она отражает то же представление об уникальности, о котором мы говорили выше. Национальности отдавалось предпочтение перед космополитизмом, а местным законам и обычаям перед общими представлениями и правах и правосудии. Также пессимистическому взгляду на человечество сопутствовало недоверие к реформам, уважение к традиции и почтительное отношение к авторитетам, даже когда это приводило к жестокости и несправедливости. Вера в божественное происхождение королевской власти была повторяющейся темой, с которой будут сталкиваться мыслители Контрпросвещения.
В своих работах авторы Контрпросвещения часто, вопреки ясности и лаконичности, присущей сторонникам Просвещения, писали нарочито туманным языком. Подходящим примером здесь вновь можно назвать Гамана.
Все вышеперечисленное является, по моему мнению, основными чертами мировоззрения Просвещения и Контрпросвещения, взятыми в их наиболее общей форме. Они будут полезны в качестве приблизительных критериев, когда мы займемся изучением философской и идеологической позиции Ордена Золотого и Розового Креста. Важно, однако, понимать, что две эти позиции не отделены друг от друга непреодолимой стеной и не всегда легко сказать о конкретной фигуре, к какой из сторон она принадлежит. Вико можно посчитать подходящим примером человека, которого одни историки (Норман Хэмпсон) считали сторонником Просвещения, а другие (Исайя Берлин) приверженцем Контрпросвещения. Еще одним примером является Исаак Ньютон, который, как мы видели, считается ключевой фигурой раннего Просвещения из-за своих рациональных научных методов. Однако из работ ведущих исследователей Ньютона нам известно, что все его научные занятия были лишь частью поиска prisca sapientia (мудрости древних), и библейские исследования и алхимия больше привлекали его внимание, чем астрономия и оптика.[27] Следовательно, если мы не готовы отбросить Ньютона как представителя прото-Просвещения, стоит пересмотреть сущность такого явления, как «рациональная наука» или признать, что для Ньютона оно означало нечто иное, чем для современных ученых. Все это нужно учитывать, когда мы приступим к изучению алхимических опытов Ордена Золотого и Розового Креста.
[27] См. Frank Manuel, A Portrait of Isaac Newton, и Betty Jo Teeter Dobbs, The Foundations of Newtons Alchemy.
Также нужно понимать, что термин «Контрпросвещение» подразумевает не просто противоположную по отношению к Просвещению позицию, но и активное противодействие Просвещению. Как указывает Эпштейн в The Genesis of German Conservatism, традиционалистская позиция в Германии была слабо оформлена до тех пор, пока не понадобилось противостоять росту прогрессивных сил. По мнению Эпштейна, только в районе 1770 года традиционализм принял в Германии вид самостоятельного движения.[28] Неважно, принимаем ли мы расширенную точку зрения Берлина на Контрпросвещение как уходящее корнями еще к Вико, или соглашаемся с более узким взглядом Эпштейна, в любом случае следует иметь в виду, что для того, чтобы называться сторонником Контрпросвещения, человек должен быть либо традиционалистом, в чьем традиционализме возникла нужда перед лицом угрозы Просвещения, либо тем, кто был обращен, как Гаман, в традиционализм, и стал его яростным апологетом.
[28] Klaus Epstein, The Genesis of German Conservatism, p. 23.
Еще одна сложность в характеристике Просвещения и Контрпросвещения состоит в том, что в разных странах они принимают заметно разные формы, и здесь будет полезно определить характерные черты немецкого Просвещения и Контрпросвещения, на которых я обычно ссылаюсь как на Aufklarung и анти-Aufklarung.
Сначала нужно сказать несколько слов о самом термине Aufklarung. Использование этого слова для обозначения того, что современные историки называют Просвещением, является контекстуальным приложением термина, имеющего более широкий спектр значений, и который продолжает использоваться в обобщенном смысле вместе со своим специализированным значением, которое он приобрел лишь в последней трети XVIII века. Более того, он часто использовался в позитивном ключе противниками секулярности, рационализма и других характерных черт Просвещения. В этом смысле он использовался вплоть до второй половины XIX века.[29] В литературе часто можно встретить сторонников анти-Aufklarung, выставляющих себя приверженцами «истинного Aufklarung’’. Бруннер, Конце и Козелек пишут в Geschichtliche Grundbegriffe:
[29] Geschichtliche Grundbegriffe, под редакцией Otto Brunner, Werner Conze и Reinhart Koselleck, 4 тома.Vol. I, pp. 243.
Термин Aufklarung, согласно преобладающему сегодня определению, относится к европейскому течению мысли, начавшемуся во второй половине XVII века и достигшему пика в XVIII веке, который… через процесс секуляризации положил начало современной эпохе и привел к «демистификации мира» [Entzauberung der Welt], по выражению Макса Вебера. Цель этой «де-мистификации» состоит в освобождении людей от мира исторической традиции, а именно любых авторитетов, учений, систем, убеждений, институтов и условностей, не выдерживающих критического исследования независимым человеческим разумом.[30]
[30] Ibid., p. 245.
Здесь термин приводится в европейском контексте, но там, где он используется для описания немецкого Просвещения, он нуждается в некотором уточнении. В определенной степени идеи и модель поведения сторонников немецкого Aufklarung были заимствованы из-за рубежа, в том числе из работ таких английских авторов, как Локк и Шефтсбери, и французов вроде Декарта и Вольтера. Более того, стиль Aufklarung отражал глубокое французское влияние, и сам французский язык считался посредником для утонченного дискурса. Например, Фридрих Великий, прекрасно знакомый с литературой французского Просвещения, писал на французском языке и предпочитал говорить на нем, а не на немецком. Однако в некоторых важных аспектах немецкое Aufklarung отличалось от французской или английской версий Просвещения. Хотя базовая философия Просвещения, которую я постарался обрисовать выше, оставалась важной отправной точкой в немецком контексте, нужно понимать, что когда эта философия попадала на немецкую почву, она часто развивалась странным и противоречивым образом. Чтобы разобраться в ней, нужно взглянуть на социальные, религиозные и политические факторы того времени.
Германия XVIII века представляла собой комплекс из почти 2000 независимых образований[31], включая крупные области, вольные города, епископства и герцогства, находящиеся в достаточно свободной вассальной зависимости от Императора Священной Римской империи, обычно в лице монарха династии Габсбургов. Из-за этого немецкое общество было в высшей степени децентрализованным, не имея единой точки сосредоточения культурной и интеллектуальной жизни, вроде Лондона или Парижа. Отсюда и соответствующая неоднородность Aufklarung, когда локальные интересы и влияние играли более важную роль, чем в английском или французском Просвещении.
[31] Friedrich Hertz, The Development of the German Public Mind, 2 тома. Vol. I, p. 35.
Каждое из политических образований в Германии обладало административным бюрократическим аппаратом, влияние которого после Тридцатилетней войны сильно выросло. Прежний класс предпринимателей был серьезно ослаблен войной. Роль князей в экономике, напротив, серьезно укрепилась. К примеру, горнодобывающая индустрия, ранее в основном принадлежавшая частным владельцам, теперь управлялась государством. По этой же причине сильно выросло количество людей, чье благосостояние напрямую зависело от правителей. В Веймаре и Мюнхене они составляли более трети населения.[32]
[32] T.C.W. Blanning, Reform and Revolution in Mainz 1743-18.
В то время как во Франции и Британии основным носителем идей Просвещения был средний класс, его немецкий аналог охарактеризовать не так просто. В той степени, в какой он имел склонность к идеям Просвещения, немецкий промышленный и коммерческий средний класс с большей симпатией относился к идеям так называемого standische Aufklarung (коллективного Просвещения), а именно направления, которое сохраняло верность прежним коллективным институтам отдельных городов и земель.[33] Другое направление Aufklarung, характеризуемое реформистскими попытками правителей, находило своих сторонников в основном в социальном слое, известном как die Gibildeten (буквально «образованные»), куда входили дворяне, дипломаты, офицеры, ученые, художники и священники.[34] Во многом этот класс пересекался с чиновничеством. К примеру, писатели и мыслители вместо того, чтобы быть членами отчужденного от государства образованного класса,, как это часто случалось во Франции, занимали посты библиотекарей, управляющих, секретарей, адвокатов, налоговых инспекторов и так далее. Этот административный класс подпитывался растущим числом уважаемых университетов в Германии, имевших тесные отношения с чиновничеством. Многие профессора переходили от академических к публичным обязанностям и наоборот. По этой причине большинство представителей немецкой интеллигенции заботились о своих интересах как связанных с текущим политическим строем на соответствующих землях, строем, в котором доминировала аристократия. Более того, они часто рассматривали своих правителей как защитников народа от имперской власти Вены.
[33] Jonathan B. Knudsen, Justus Moser and the German Enlightenment.
[34] Joachim Whaley, «The Protestant Enlightenment in Germany».
Что касается самих правителей, часто они были наиболее энергичными сторонниками политики Aufklarung. Феномен «просвещенного деспота» является одной из самых поразительных черт немецкого Aufklarung, и его выдающимся примером, разумеется, можно считать Фридриха Великого, во время правления которого (17401786) Пруссия стала ведущим центром Aufklarung. Позднее Иосиф II принес на земли Габсбургов свою разновидность просвещенного абсолютизма, а другие правители вроде Карла Фридриха Баденского продолжали политику Просвещения.
Во второй половине XVIII века Aufklarung обрело власть на всей территории Германии. Прежде всего это был союз между просвещенными правителями, интеллектуалами и значительной частью дворян. Эти Gebildeten, как правило, не разделяли эгалитарной позиции Просвещения. Они считали, что массам нужно давать образование ровно настолько, чтобы они могли выполнять свои обязанности в существующей социальной и политической структуре. То же относилось к другим аспектам просветительских реформ. Таким образом, как признают недавние исторические исследования того периода, Aufklarung стремилось усилить, а не разрушить прежнюю иерархическую структуру общества. Как указывает Иоахим Вэйли: «По сути, консервативное дворянство в Германии могло быть просвещено в той степени, в какой «подлинное просвещение» не угрожало бы их общественному положению»[35]. Это очень важное замечание, поскольку оно не допускает, что в Германии консервативные аристократические интересы сами по себе совпадали с позицией Контрпросвещения.
[35] Ibid, p.111.
Другой момент, который следует подчеркнуть, это разнообразие мнений относительно того, что значил сам термин Aufklarung. Интенсивные публичные споры на эту тему вызвал знаменитый вопрос для удостоенного награды очерка, который поставил перед членами Прусской Академии Фридрих Великий в 1780 году: «Является ли благом для людей, что их обманывают, вводя либо в новые заблуждения либо удерживая под властью прежних?». Из 33 участников, чьи работы были приняты, 13 человек ответили на этот вопрос утвердительно, 20 отрицательно.[36] В течение следующего десятилетия множество людей выразило свое мнение на этот счет в опубликованных работах по этой теме и в целом по вопросу того, что собой представляет Aufklarung. С философской точки зрения участники в целом разделились на тех, кто считал просвещение открытием и распространением знания, а с другой стороны тех, кто видел просвещение развитием силы мышления.[37] Также мнения расходились относительно общественного приложения просвещения. В 1784 году этому вопросу посвятили свои работы два знаменитых философа: Мозес Мендельсон в статье для Berlinische Monatschrift и Иммануил Кант в своем знаменитом эссе Ответ на вопрос: Что такое Просвещение?». Мендельсон считал Aufklarung преимущественно социальным и образовательным процессом, признавая возможный конфликт между требованиями объективной истины и нуждами общества. Кант, с другой стороны, определил Aufklarung как «выход человека из состояния своего несовершеннолетия». Для Канта просвещение было индивидуальным процессом, включая моральное и интеллектуальное, но не обязательно политическое освобождение.[38]
[36] Werner Schneiders, Die Wahre Aufklarung, p. 2.
[37] Whaley, p.108.
[38] Schneiders, pp. 43-62.
Примечательной чертой этих споров было множество участвовавших в них представителей церкви. Некоторые из них, как Иоганн Мельхиор Гезе из Гамбурга, оспаривали идеи Aufklarung как подрывающие основы религиозной и общественной жизни. Большинство, впрочем, встало на сторону Aufklarung и своими утверждениями подчеркивало, что главная функция религии состоит в помощи человечеству и обществу, а не служении Богу.[39] Эти заявления также раскрывают оптимизм и прогрессивный взгляд на историю, характерный для всей позиции Просвещения в целом. Например, в 1783 году Георг Иоахим Цолликофер, известный проповедник Реформации в Лейпциге, опубликовал проповедь, озаглавленную Der Werth der grossern Aufklarung der Menschen, где писал: «В настоящее время мы имеем в общем и целом меньше невежества, меньше суеверий и слепой веры, чем во времена наших отцов».[40] Таким образом, мы можем констатировать тесную связь между протестантизмом и Aufklarung, и лишь немногие сторонники последнего отвергали религию как таковую. В позиции Кристофа Фридриха Николаи, когда он рассматривал свою эпоху как осуществление лютеранской Реформации, не было ничего необычного.[41] Мы видим, что Aufklarung в целом считался не просто распространением научного знания, но и позитивной моральной силой.
[39] Whaley, p.113.
[40] Schneiders, p. 32.
[41] Whaley, p.111.
Важное значение в понимании Aufklarung имеет религиозное измерение. Чтобы понять его, необходимо оценить, насколько глубоко на Германию повлияли последствия Реформации и противостояния католиков и протестантов. Принцип cuius regio eius religio («Чья власть, того и вера») соблюдался и после Вестфальского мира (1648), и религиозные беженцы из одной части государства в другую продолжали существовать и в XVIII веке. Либерально настроенные немцы были хорошо знакомы с ужасами религиозных войн. Поэтому их либерализм не был, по словам Анри Брюншвига, «атакой на социальные привилегии, как во Франции, или обращением к сторонникам экономических реформ, как это происходило в Англии, а заключался в требованиях религиозного мира».[42]
[42] Henri Brunschvig, Enlightenment and Romanticism in Eighteenth-Century Prussia, p. 9.
Aufklarung начался на протестантском севере и распространялся к югу. К примеру, впервые начатые на севере образовательные реформы активно поддержали южные, католическиt землb. Хотя территории, населенные католиками, больше сопротивлялись влиянию Aufklarung, чем протестантские, и хотя ему серьезно противостоял орден иезуитов, множество католиков, включая значительное число священников, поддерживало это немецкое Просвещение.[43] Сам Иосиф II, несмотря на свои антиклерикальные законы и независимую от Папы позицию, всю жизнь оставался католиком.
[43] T.C.W. Blanning, «The Enlightenment in Catholic Germany».
Крупным феноменом в религиозной жизни Германии стало появление пиетизма. Это было движение за возрождение протестантизма с акцентом на внутренний опыт, добродетельную жизнь, добрые дела и восприятие эмоциональной стороны религии вопреки догматизму, который стал преобладать в немецком протестантизме. Пиетизм нес в себе сильный мистический компонент и стремился уменьшить разрыв между священниками и мирянами. В основном, однако, пиетисты пытались действовать в рамках лютеранства и позднее Реформатской церкви. Хотя считается, что это явление началось раньше, первые упоминания о пиетизме появились в 1675 году с публикации Pia Desideria Филиппа Якоба Шпенера. К 1700 году пиетисты приобрели серьезное влияние уже в 32 немецких городах.[44] Город Галле под руководством последователя Шпенера Августа Германа Франке стал важным центром движения на ранней стадии его развития. У движения пиетистов были аналоги и в других странах, вроде янсенизма и квиетизма во Франции и методизма и квакерства в Англии. Связь пиетизма с Aufklarung является достаточно сложной и во многом можно говорить о взаимодействии между ними. В своем эгалитаризме, озабоченности социальными вопросами и неприятии насильственно насаждаемой религии пиетизм имел много общего с Aufklarung. С другой стороны, именно пиетистское влияние способствовало исключению в 1723 году из университета Галле видного деятеля Aufklarung Христиана фон Вольфа. Более того, многие ведущие сторонники анти-Aufklarung, такие, как Гаман, либо были пиетистами либо находились под сильным пиетистским воздействием, а множество сторонников Aufklarung вроде Николаи получило пиетистское воспитание, но яростно восстало против него. Пиетизм можно рассматривать как часть сильного мистического течения в немецкой мысли и общественной жизни, которое, как писал Брюншвиг, «под различными именами и посредством как организованных групп вроде пиетизма, так и действий отдельных людей вроде Беме или Франца фон Баадера, приносили облегчение душам, стонущих под гнетом разума».[45]
[44] Koppel S. Pinson, Pietism as a Factor in the Rise of German Nationalism, p. 17.
[45] Brunschvig, p. 22.
Из этого свидетельства о сложностях, связанных с Aufklarung, очевидно, что не существует простой шкалы для измерения уровня просвещения в немецком контексте. Нужно также учитывать, что Aufklarung с течением времени постоянно менялся. Сначала, как уже было сказано, он представлял собой союз между Gebildeten и просвещенными правителями и дворянами. Эта связь, однако, начала разрушаться, когда просвещенный абсолютизм стал объектом атаки с двух противоположных направлений. С одной стороны, просвещенные правители подвергались все большей критике со стороны радикальных последователей Aufklarung, которые в целом поддерживали просвещенный абсолютизм, но им не нравились далеко идущие юридические и конституционные реформы, которые правители могли или хотели ввести.[46] Сторонники этого лагеря стали более заметны, начиная с 1770-х годов, когда они серьезно вдохновились Американской революцией 1776 года. Их голос, к примеру, был слышен во множестве появившихся в те годы радикальных журналов. Свое окончательное выражение эта часть сторонников Aufklarung обрела в ордене иллюминатов, существовавшем с конца 1770-х до 1787 года.
[46] Richard van Dulmen, Der Geheimbund der Illuminaten, pp. 17-18.
С противоположного направления просвещенным правителям противостояло движение против Aufklarung, которое начало проявлять себя с середины столетия. Эта часть враждебно относилась к подрыву религиозных и традиционных ценностей и внедрению радикальных и революционных идей из-за рубежа, особенно Франции. Сторонники этой группы были представителями всех классов общества и всех религиозных деноминаций со всех уголков Германии, хотя в некоторых местах они были особенно сильны. Тесный круг противников Aufklarung существовал в Майнце с 1774 года, кроме того, бывший иезуит Герман Голдхаген публиковал здесь свой консервативный религиозный журнал. В движении против Aufklarung вообще принимало участие много бывших иезуитов. Одна из таких групп в Аугсбурге выпускала тексты, находившие благодарных читателей как на севере, так и на юге. Другая группа бывших иезуитов действовала в Люцерне в тесной связи со своими аугсбургскими братьями, расширяя их влияние на Южную Германию и Австрию. Тироль, имевший давнюю барочную традицию, был крупным центром противодействия политике иосифизма. Кроме этих иезуитских групп существовало множество других центров противодействия Aufklarung, вроде группы религиозных людей в Мюнстере, окружающей барона фон Фюрстенберга и принцессу Амалию Голицыну. Гамана и Хоффмана мы уже упоминали как ведущих деятелей анти-Aufklarung. Другим был Иоганн Каспар Лафатер (1741-1801), склонный к мистике швейцарский пастор и автор знаменитой работы по физиогномии. Он собрал вокруг себя значительное число последователей и друзей по всей Германии, католиков и протестантов.[47]
[47] Fritz Valjavec, Die Entstehung der politischen Stromungen in Deutschland, pp. 258-65.
Оба этих лагеря боролись за влияние при немецком дворе в период, предшествовавший Французской революции. Сначала консервативная партия насчитывала меньше сторонников, чем было у их соперников, но с растущими требованиями радикальной партии, а также после дела иллюминатов и особенно Французской революции правители стали все больше полагаться на консервативные позиции и разделять общие ценности с деятелями анти-Aufklarung, которое к концу 1780-х годов стало представлять в Германии серьезную силу.
На данный момент мы пришли к пониманию Aufklarung и Контр-Aufklarung как двух широких движений или потоков. На самом деле это ошибочный дуализм. Генрих Шнайдер в своем Quest for Mysteries делит религиозную жизнь Германии XVIII века на четыре основных категории: 1) католические и протестантские церкви; 2) пиетизм, связанные с ним и параллельные религиозные движения; 3) пантеистские и мистические тенденции; 4) сторонники религии Просвещения.[48] В целом соглашаясь с этим анализом, я склонен считать 2 и 3 группы вариантами одного феномена. Я считаю, что можно выделить три основных течения или группы течений, действующих на религиозно-интеллектуально-философском уровне в Германии: 1) традиционные церкви; 2) просветительские тенденции; 3) комплекс теософских, мистических, герметических и пиетистских убеждений, частью которых было розенкрейцерство. Как мы увидим в дальнейшем, третья тенденция не менее часто вступала в конфликт с первой, как и со второй, но при этом могла действовать в согласии с ними обеими. Не собираясь представлять свою точку зрения в догматичной и однозначной манере, я считаю, что понятие «третьего течения» может помочь нам в восприятии того, как розенкрейцерское возрождение вошло в религиозную, интеллектуальную и культурную историю Германии. Как Aufklarung, так и «третье течение» стремились удовлетворить желание расширения человеческих возможностей, чего не могло произойти в рамках традиционной религии. В то же время «третье течение» подразумевало духовную жажду, которую нельзя было подавить рациональностью. Образ Фауста, ищущего в мире магии то, чего ему не дала наука или религия, является классическим примером такого положения дел. Его аналоги в реальной жизни, как мы увидим, часто двигались неровным курсом, присоединяясь то к одному, то к другому мировоззрению.
[48] Heinrich Schneider, Quest for Mysteries: The Masonic Background for Literature in Eighteenth-Century Germany, p. 25.
Наметив очертания основных философских проблем, стоящих за Просвещением и Контрпросвещением, и обрисовав картину множества взаимодействующих друг с другом идей, интересов и движений, составляющих немецкое Aufklarung и анти-Aufklarung, мы можем приступить к изучению собственно розенкрейцерского возрождения и увидеть его место в этом разнородном пейзаже.