Эрнст Барлах
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
В пьесе Эрнста Барлаха «Мертвый день» эгоизм матери погружает мир во тьму. К матери приходит слепой нищий, чтобы привести ее сына к судьбе, которая принесет пользу всему человечеству. Не желая терять сына, она убивает мистического коня, который должен унести его. Смерть лошади приводит к тому, что солнце не восходит на следующее утро. Терзаемая чувством вины и отчаянием, мать кончает жизнь самоубийством; Ее сын, даже тогда не в силах освободиться от нее, вскоре следует за ней. Богатая аллюзиями на христианскую и скандинавскую мифологию пьеса и сопровождающие ее иллюстрации исследуют отношения человека с Богом, ключевую тему гравюры, скульптуры и письма Барлаха.
«Der tote Tag» была первой из семи пьес, которые Барлах написал и проиллюстрировал для Пауля Кассирера, своего близкого друга, галериста и издателя. Для иллюстраций Кассирер убедил Барлаха сделать литографии, первую полноценную работу художника в этой области. Эти гравюры передают зловещую и мрачную атмосферу пьесы, в то же время освещая инциденты, такие как мать, перерезающая горло лошади, которые не детализированы в тексте. Фигуры Барлаха объединяет та же громоздкая монументальность и вневременность, что и его скульптуры, вдохновленные готическим искусством и русскими крестьянами.
Эрнст Барлах
«Мёртвый день»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
- Мать
- Сын
- Куле
- Гузобрад (как голос)
- Метлоног
- Инкуб
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
- просторная комната
Первый акт
Просторная комната, служащая одновременно кухней и жилым помещением. На стенах ниши, служащие альковами, видны балочные перекрытия потолка, вход в погреб.
МАТЬ поднимается из погреба вверх, останавливается в тот момент, когда ее фигура видна по пояс, она оглядывается: Гном! Тишина.
МАТЬ: Гном! Гузобрад! Тишина.
МАТЬ: Гузобрад, скажи хотя бы, что ты не хочешь говорить, скажи, что у тебя нет желания общаться.
Тишина.
МАТЬ: Твои взгляды обращены на меня, я чувствую их незримое присутствие. Надо бы подвесить тебе колокольчик. Твой язык должен звучать. Невидимого слугу я еще готова вытерпеть, но немого – не потерплю. Она поднимается наверх полностью, и пытается схватить его. Здесь нет, там – тоже нет.
Ага, вот ты где!
ГУЗОБРАД кричит: Да, это я, женщина, ты наступаешь на меня как будто я холмик, нарытый кротом, или галька!
МАТЬ хватает его: И ты бессловесный, как и то и другое. Будешь сам виноват, если я наступлю на тебя и заставлю расстаться с жизнью. Вот было б здорово! Шутя держит его в руках. Ты мужчина? Ощупывает насмешливо. Настоящий и без утрат. Гузобрад, ты – карлик с бородой на заду.
ГУЗОБРАД: Отпусти мою бороду, женщина, отпусти бороду!
МАТЬ: Чтобы ты дал деру? Я что, похожа на мотовку? У меня в руках сокровище, а я не буду держать его? Нет, я держу тебя за бороду, держу крепко, тут уж не до нежностей.
ГУЗОБРАД жестко: Только не долго, долго я не выдержу.
МАТЬ: Не долго? Ну ладно! Конечно, недолго, Гузобрад, что это было только что?
ГУЗОБРАД: Что это было – я не знаю, что это было.
МАТЬ: Гузобрад, ты действительно не знаешь, о чем я хо- чу тебя спросить?
ГУЗОБРАД упрямо: Не знаю.
МАТЬ: Скажи же, не упрямься.
ГУЗОБРАД: Нет, нет, нет.
МАТЬ: Однако! Разве мой сын не добыл оленя?
ГУЗОБРАД: Убитого на охоте!
МАТЬ: Из быстроного зверя он сделал табурет для погреба. Гузобрад, что с ним?
ГУЗОБРАД: Раз он принес матери жаркое, он сделал ее бабушкой своего желудка.
МАТЬ: О сыне потом, сперва разберемся с жарким. Гузобрад, что стало с жарким, где олень? Погреб пуст.
ГУЗОБРАД кричит, и изо всех сил пытается освободиться.
МАТЬ: Посмотрите на него! Твои секреты уже дают себя погладить, им надо научиться есть из рук. Держит его крепче. Так как насчет оленя, Гузобрад?
ГУЗОБРАД продолжает вырываться: В недрах горы живут мои родственники. Они его съели. Это крысы, прорывающие свои норы до самого верха. Они питаются падалью и убивают все вокруг. Но мы также, я и мой отец, были не промах. В свои лучшие дни он убивал их при первой возможности и немало позабавился. Но они взяли верх, и сейчас норы полны снующих мстителей – если я попадусь к ним, мне не поздоровится.
МАТЬ: О, Забота о погребе входит в круг твоих обязанностей, убивай их, как это делал твой отец. Поскольку они твои родственники, позволь им перед смертью испустить вздох. Делает вид, что хочет спустить его в погреб.
ГУЗОБРАД кричит, бьется сильнее.
МАТЬ: Тьфу, так вот ты как! Сколько же в тебе едкой жидкости! Выпускает его из рук и чистит себя. Таковы приемы вашей братии? Обитатели недр питаются падалью, но и вы наверху тоже хороши!
ГУЗОБРАД: Из страха перед огненными карликами, женщина, они жгут горящими глазами и стреляют во все, что попадается им на глаза.
МАТЬ: Я уже заметила, что снизу идет тонкий аромат жареного, судя по всему, они мастера готовить. Как ты собираешься погасить их огонь?
ГУЗОБРАД: Друг-Погреб чает моей смерти, друг-Погреб хочет свести меня в могилу, Вниз не спущусь я никогда! Справиться с ними под силу лишь твоему сыну, Это мышиное и крысиное гнездо внизу – для него.
МАТЬ: Не совсем так. Он боится темноты, он подобно тебе испытывает отвращение к этим тварям. Как бы невзначай: Что снилось юноше сегодня ночью?
ГУЗОБРАД: Почем я знаю? Если тебя кусают блохи, я – бессилен.
МАТЬ: Ты и не знаешь? А не ты ли пес его? Не ты лежишь перед его постелью, не ты ль считаешь его вздохи и удары его сердца? Разве ты не знаешь, что его подушка была мокрой от слез?
ГУЗОБРАД: Так, так, душили его слезы.
МАТЬ: Девушкой я тоже любила обливаться слезами по поводу мечтаний. Эти слезы были слезами радости, не таковы ли и слезы его?
ГУЗОБРАД: Слезы текут по разному поводу. Сновидческие мысли – это сонм червей, скользких слепых тварей, покрытых слизью и копошащихся в тайниках души. Они пробуждаются в ночное время и снуют у порога открытых дверей души. Может статься, что такие влажные черви и ползали по подушке.
МАТЬ резко меняя тему: Слушай, Гузобрад, олень на том же месте, что и прежде, целый и невредимый. А вашей братии нет и следа. Спускайся отважно вниз и принеси мне снизу посуду, требуемую для ужина. Не мешкай, Гузобрад!
ГУЗОБРАД: Прежде ты не отправляла меня в темноту, я и теперь не собираюсь прыгать в могилу. Когда поджаривают, становится горячо, а они горазды поджаривать и живых. Мне кажется, что отец мой протягивал из могилы руки, чтобы схватить меня.
МАТЬ: Тебя схватить?
ГУЗОБРАД: Я ж в палец укусил его МАТЬ: Тебя хотел схватить?
ГУЗОБРАД плаксивым голосом: Ты хочешь ему помочь. Ты посылаешь меня под землю, зная, что я там и останусь. Я расскажу твоему сыну, что ты в задумала в сговоре с моим отцом.
МАТЬ: С твоим собственным отцом, что он должен думать об этом?
ГУЗОБРАД: Да, что! Он будет качать головой. Отец, Отец, для него это как пустой бочонок, слова пустые, в его ушах глухое эхо.
МАТЬ: О, добрый Гузобрад, однако же, ты скрежещешь зубами довольно странно. Неужто погреба, действительно, боишься? Прикуси свой скрежет зубовный своими же лязгающими зубами!
ГУЗОБРАД: Твой сын должен понять, в чем дело, он должен знать.
МАТЬ делая несколько поспешных шагов в сторону голоса: Знать что?
ГУЗОБРАД: Что мужчины происходят от мужчин.
МАТЬ: Что ты себе позволяешь! Тебя взяли в услужение не для того, чтобы ты показывал характер!
ГУЗОБРАД: Взяли? Да я вселился сюда сам, укушенный снаружи зубами мести моей злокозненной родни, теперь они опять преследуют меня, а ты им не препятствуешь. Ты даешь им почуять мое присутствие. Сын должен знать об этом. Он должен знать о том, что ты меня вопросами изводишь, как если бы хотела мне выдрать бороду. Он должен знать, что это значит; что у нее есть великовозрастный младенец в доме. О, для таких как он, найдутся матери и кормилицы получше!
МАТЬ: Знаю, знаю: та, которая вместе с молоком питает его материнской ненавистью, а вместе с любовью взращивает в нем неблагодарность. Их ты найдешь, или ты лучших знаешь?
ГУЗОБРАД: Сколько угодно! Мать-солнце, что питает его с млеком света, и ночь-кормилица, что вещие ему сны навевает.
МАТЬ: Вещие сны навевает ночь-кормилица?
ГУЗОБРАД: Матери – не чета отцам. Мужчина скроен по образу отца, и та кормилица, которая ему рассказывает об его отце, питает его лучше, чем мать, которая не делает этого.
МАТЬ: Так и будем с тобой лаяться, добрый Гузобрад?
ГУЗОБРАД: Ты меня поносишь, а я должен сносить все молча?
МАТЬ: Хотелось бы мне видеть гримасы, сопровождающие твои речи! Подними глаза на меня, посмотри сюда!
ГУЗОБРАД: Повинуюсь.
МАТЬ: Что ты видишь?
Тишина.
МАТЬ настойчиво, почти умоляюще: Что ты видишь?
ГУЗОБРАД смеется.
МАТЬ: У меня такое ощущение, что твои взгляды кусаются, как будто это клювы воронов, которые выклевывают мои глаза.
ГУЗОБРАД: А мне, когда я смотрю в твои глаза, кажется, что я жую вату и не могу выплюнуть.
МАТЬ: Разве ты не видишь по моим глазам, что кровососущий страх вполз в меня? Что за стихи поешь ты о кормилице ночи, что за бахвальство о матери-солнце? У моего сына есть мысли, известные только тебе, что я за мать после этого!
ГУЗОБРАД: Матери достаточно, но вот отца не хватает.
МАТЬ: Гузобрад!
ГУЗОБРАД: Слушаю!
МАТЬ: Подними глаза еще раз.
ГУЗОБРАД: Еще раз, я делаю это.
МАТЬ: Однако не к моим глазам, добрый Гузобрад, толь- ко к моим губам.
ГУЗОБРАД: К твоим губам, женщина, я это сделаю.
МАТЬ: И слушай одновременно глазами и ушами ГУЗОБРАД: И теми и другими.
МАТЬ: Что слышишь?
ГУЗОБРАД: То, что ты говоришь, но ты ничего не говоришь.
МАТЬ: Слушай внимательней!
ГУЗОБРАД: Когда ты ничего не говоришь?
МАТЬ смеется презрительно.
ГУЗОБРАД: Ты смеешься.
МАТЬ смеется более благодушно.
ГУЗОБРАД плаксивым голосом: Ты надо мной смеешься?
МАТЬ: Впервые ты меня порадовал.
ГУЗОБРАД. Как мне не смеяться, когда ты говоришь, что слышишь только смех мой?
Возникает пауза, затем слышно как ГУЗОБРАД украдкой хихикает.
МАТЬ испуганно: Он слышал, что я сказала самой себе, и сделал выводы. Перехитрил меня! Слушай же теперь вслух то, что тебе и так наверняка известно: остерегайся меня!
ГУЗОБРАД: Как и погреба.
Слепой КУЛЕ входит с палкой; видно, как он следует за посохом, который подводит его прямо к женщине, которая смотрит на него пристально.
МАТЬ: Кто ты, откуда будешь?
КУЛЕ: Скажи мне прежде, где я. Я пересек порог, но рады ль здесь гостям?
МАТЬ: Но кто ты и откуда?
КУЛЕ: Кто я, того не знаю. Было б ложью, если б я назвал вдруг имя; ведь это все равно, что маску нацепить и изъясняться через рот второй.
МАТЬ: Откуда ты пришел?
КУЛЕ показывает на посох: Он знает. Показывает на свои глаза: Они ведь ничего не видели. Указывая на свои ноги: Они тоже знают только камни и пыль повсюду.
МАТЬ: А ты не призрак?
КУЛЕ: Возможно, знаешь ты меня лучше, чем я сам.
МАТЬ передразнивая его: Ты прежде был, конечно, богачом, но карманы твоей одежды теперь полны дыр, и не знают, куда подевалось твое богатство. Некогда богач, теперь ты тень лишь бледная былого, Гузобрад, подведи его к скамье.
КУЛЕ подходит с посохом к скамье: Судьба рассказала мне о его судьбе, называй это как угодно, это также может означать богатство.
МАТЬ: Слепой дурак! Ты должен хотя бы иногда замечать что-то хорошее. Твои глаза должны были успеть насладиться миром.
КУЛЕ: Я ничего не упустил; Мои глаза заполнили во мне все пустоты и хранилища. Чад, чад, чад делает все черным, чад, поднимающийся с тлеющего дна Великой Скорби. Любоваться копотью было выше моих сил! И в конце концов я отвратил свои глаза от этого зрелища, как от нечисти.
МАТЬ: Ты не добрый человек! в чем ты провинился?
КУЛЕ: Я поводом был того, что другой со мной содеял. Почти с самим собой: Я был меньше бога, и предстал богом перед женщиной, виной всему мое человеческое достоинство, ставшее божественным.
МАТЬ смотрит на него, затаив дыхание.
КУЛЕ видит свой посох: Когда я увидел, что ее тело удостоилось милости свыше, судьба и здесь была ко мне благосклонна. Я собирался убить обоих: женщину и ее ребенка – и находился в полном одиночестве на распутье. Один путь вел направо в дом ее отца, другой вел налево на чужбину.
МАТЬ: К чему все эти россказни, слепой дурак? Кому нужны рассказы о твоих злоключениях?
КУЛЕ: Мои переживания мертвы, их нечего бояться!
МАТЬ: Пожалуй, здесь ты прав, меня все это не трогает немало, продолжай, хоть в том же духе или даже хуже.
КУЛЕ удивленно: Так ты не рада? Твой голос – голос сильной, властной женщины, а где твой муж? Он должен быть могуч.
МАТЬ: О, он, бодр и свеж как птица, которой удалось выпутаться из силков, и весел будто сновидение.
КУЛЕ: Так он умер? Как безмятежно и с каким легким сердцем ты это говоришь! Расскажи мне о своих злоключениях, но раньше выслушай до конца мою историю. Я стоял на распутье и думал о том, как убить ребенка и его мать, как вдруг что-то привлекло мое внимание, я увидел три посоха, прислоненные к верстовому столбу. Одному из них предстояло стать моим спутником по жизни. Я с содроганием протянул руку и схватил первый. Однако едва я взял его, он рассыпался в моих пальцах и улетучился подобно ветру, со вторым посохом случилось то же самое. Этот посох был третьим, и он вывел меня в мир, и этот мир был страдание.
МАТЬ: Слепец и дурачина, что ты знаешь о страдании? Знаешь ли ты, каково это, когда рядом с твоим сердцем поселяется волчье сердце, и их сварливое соседство длится вечно? Срослось ли страдание с тобой до такой степени, что стало органической частью самого тебя? Какое тебе дело до страданий мира, если страдания, подобные твоим, – это камуфляж твоих удовольствий, и ты взваливаешь их на себя, потому что твое удовольствие и комфорт взяты напрокат от зависти?
КУЛЕ: Так научи страданьям истинным.
МАТЬ: Я могла бы. Но почему я должна делать тебе добро? Сделай лучше что-нибудь, попытайся избежать злой судьбы.
КУЛЕ: Судьбы не бывают злыми, человек виноват сам. Добрые люди застрахованы от несчастий. Нет лучшей судьбы, чем быть добрым.
МАТЬ: Но когда тебя мучают Инкубы, когда тебе грозит беда?
КУЛЕ: Счастью доброго человека ничто не угрожает, но расскажи мне о своих снах.
МАТЬ обыскивает комнату, пинает ногами угол: Как ты можешь мне помочь? Гузобрад!
Нет ответа. МАТЬ: Гузобрад Нет ответа.
КУЛЕ: Кого зовешь ты?
МАТЬ продолжая поиски: Гнома.
КУЛЕ: Его там нет, он не отвечает.
МАТЬ: Его нельзя увидеть, только мой сын способен. Я должна позвать его, и никогда не знаю, где он прячется. Хватит подслушивать.
КУЛЕ догадываясь: А твой муж, отец героя, которым является твой сын – я уже спрашивал об этом.
МАТЬ: Мой сын – не герой, и мне не нужен сын героя.
КУЛЕ: Однако не странно ли, что он имеет такую силу глаз, и видит то, что ты не видишь?
МАТЬ: Так он герой потому, что он видит больше, чем его мать?
КУЛЕ про себя: Он, пожалуй, один из тех, который живет подобно птенцу, вылупляющемуся из яйца. Он живет глазами уже в другом мире, – а этому миру он, вроде, и ни к чему.
МАТЬ: Так пусть боги помогут этому миру, потому что их матери – не люди.
КУЛЕ предусмотрительно: Но есть примеры, когда боги приходили в мир, сыны богов – не дети матерей. Сколько лет твоему сыну?
ГУЗОБРАД: То возраст зрелого мужчины.
МАТЬ: Гузобрад, заткнись! Это сказал гном, который достает ему до сих пор. Она касается колена Куле. Он не умеет определять возраст, мой сын еще ребенок.
ГУЗОБРАД кряхтит.
КУЛЕ: И тебе приснилось, что его постигло горе?
МАТЬ: Ужасная беда.
ГУЗОБРАД кряхтит еще явственнее.
КУЛЕ: Так это было предупреждение, поговори со своим сыном, чтобы он знал, что ему грозит.
ГУЗОБРАД хохочет.
МАТЬ: Как я могу это сделать, разве ты не слышишь, как Гузобрад?
КУЛЕ: Прислушайся!
МАТЬ: Ну, он молчит.
КУЛЕ: Мне показалось, что раздалось конское ржанье, подобное хлопанью крыльев перелетных птиц. Как будто над домом проскакал табун лошадей.
МАТЬ затыкает уши: Не хочу ничего слышать.
Дверь распахивается.
КУЛЕ: Тот, кто вошел, был человек?
МАТЬ: Гузобрад выскочил наружу. Она плотно закрывает дверь. Резко: Когда ты стоял на распутье, надо было выполнить задуманное. Если бы ты сделал это, ты избавил бы меня от необходимости делать нечто подобное. Но сейчас время ушло, помоги мне.
КУЛЕ: Так вот какова была цель моего ухода от тебя – к тебе. Взгляни, как вела меня судьба. Неужели тебе не понятно, что от тебя требуется?
МАТЬ с отсутствующим видом: Должна-то, я должна, но смогу вряд ли.
КУЛЕ: А что это то, что ты должна?
МАТЬ: Он обманул меня, когда оставил меня и обещал мне сына, своего сына. Он обещал, что вернется, когда ребенок станет мужчиной, чтобы проверить, все ли я делала правильно.
КУЛЕ: И не вернулся?
МАТЬ язвительно: Вернулся, но во сне. Этой ночью бог явился сновидице. Можно ли насытиться хлебом, который выпечен во сне?
КУЛЕ: И все ж мечты – священная реальность.
МАТЬ: Если сновидения так сильны, почему он не пришел тогда во сне? Нет, он пришел как сильный, большой мужчина, бородатый и полной дыхания. Это не был сон! Убежденно: Его образ во сне я не признаю, – что, если он потом придет наяву и скажет: Ты позволила обмануть себя мошеннику из царства теней, отец моего сына – не ночная тень.
КУЛЕ: Людям приходиться любить все то, что вздумается богу.
МАТЬ: Да, я тебя тоже узнала, сначала по походке, а теперь по словам. Послушай, он возвестил мне во сне, что теперь, когда ребенок возмужал, он хочет прислать коня, чтобы тот мог на нем отправиться в путешествие по миру.
КУЛЕ: Чтобы спасти мир.
МАТЬ: Чтобы погубить мать.
КУЛЕ указывает на свой посох: Он пришел от него, и ведет меня обратно. Это тоже его воля. Все встретится в конце, как это было решено в начале.
МАТЬ: И я сосуд, из которого вылили содержимое и лишили сладкой неги материнства, должна стать утешением дряхлого возраста? Тьфу ты, господи!
КУЛЕ: Но скакун бьет копытом пред твоею дверью.
МАТЬ: Обетование скачет на четырех копытах, но должно остерегаться сломать ногу. – Сейчас ты стар, но подумай о том времени, когда ты был еще молод, и как я, твоя невеста, звала тебя на помощь!
КУЛЕ: О, женщина! Ты хочешь мертвым прошлым отравить живой цвет будущего?
МАТЬ: А почему я должна страдать из-за каприза бога? Разве он не издевался, дав мне надежду на свое возвращение, вместо того чтобы вернуться на самом деле? Его уста выплюнули ложь, а я буду полагаться на судьбу? О, ты и твой посох – грустная парочка: конское ржание вас пугает.
КУЛЕ: Я не могу убить коня.
МАТЬ: Мне кажется, ты боишься даже говорить об этом.
СЫН входит через дверь, протирая глаза и качая головой.
СЫН: Десять Солнц не смогут осветить дом, как бы они не плясали. Взгляни,. мать, то тут, то там, на поверхности облаков летают снежные курицы. Что это такое – мужчина с солнцем вместо головы?
МАТЬ: Это наш гость, мой мальчик, будь с ним поласковее, он прибыл издалека.
СЫН: Но не верхом? Распахивает дверь. Глянь, там стоит Сердцерог.
МАТЬ: Он называется Сердцерог? Неплохое имя для скотины. Припоминаю, что одну корову в хлеву моего отца звали также.
СЫН: Назвал? Это его имя, я не назвал его.
МАТЬ: Его имя! Неужто имя – это цветок, который пахнет знакомым запахом? Откуда знаешь ты его коровье имя?
СЫН: Послушай, мать, это имя на нем «написано», конечно, не им самим, я догадываюсь кем. К Куле: смотри и ты!
КУЛЕ: Я?
СЫН: Его копыта как четыре глаза, так что он может скакать, и будь у вас четыре глаза, чтобы смотреть, вам было бы за ним не угнаться. К КУЛЕ: Он бежит как твой взгляд.
МАТЬ: Так он – хромой? Как его взгляд?!
СЫН: Что ты говоришь, разве можно бегать взглядами наперегонки?
МАТЬ: С его взглядом улитки он не видит ничего.
Уходит.
СЫН: Ты ничего не видишь?
КУЛЕ: Ничего.
СЫН: И солнце тоже нет? Взгляни на пол, оно светит через дверь.
КУЛЕ: Ни солнце, ни тебя.
СЫН: Так ты не видишь солнца?
КУЛЕ: Ни солнца, ни мира, ни неба – ничего!
СЫН отходит от него: Но ты говоришь о зрении, твой язык знает об этом, ты можешь сказать слово «видеть», так что ты должен знать, что это такое. Ты вообще не видишь ничего?
КУЛЕ: Да, предо мной лишь тьма кромешная.
СЫН: Но ты говоришь, что ты не видишь солнце, как ты тогда знаешь, что это такое?
КУЛЕ: Солнце? Оно было прежде меня; когда я был зрячим, я видел его; слепой, я чувствую его, и когда меня не станет, солнце будет все также светить.
СЫН: Если тебя не будет, как это может быть?
КУЛЕ: В будущем нас всех когда-нибудь не будет.
СЫН: Но куда мы денемся, ведь мы не сможем вернуться в прошлое?
КУЛЕ: Мы сами станем прошлым, мы прейдем, я уже почти им стал, для меня навеки погасло солнце. Никогда я не увижу солнце.
МАТЬ возвращается, прислушивается.
СЫН задумчиво: Но ночью люди видят сны, и ты сказал, что видишь одну лишь тьму ночи, однако в ней должно быть место для снов, так ты, по крайней мере, их видишь? Прежде, чем конь пришел наяву, я сегодня ночью видел его во сне.
КУЛЕ: И твои глаза были закрыты, и солнце спало?
СЫН: Это правда, дай мне подумать. Это было, как будто у меня были открыты глаза, светило солнце, я стоял и шел как наяву. Я ехал во сне верхом.
КУЛЕ: Это доставляло тебе удовольствие?
СЫН: Меня окружала степь, бескрайние просторы. Я плакал от радости.
МАТЬ с тревогой наблюдая.
КУЛЕ: И все же солнце не озаряло твои закрытые глаза, они были подобны глазам слепого. Так и я вижу во сне и вижу дальше и лучше, чем, если бы я смотрел наяву.
СЫН: И что ты видишь?
КУЛЕ тихо: Я вижу будущее.
СЫН: Мать, мать, ты слышишь? Он видит будущее.
МАТЬ: А он не голоден? Перед его глазами не танцуют полные миски с едой? Спроси его, что в них, за ужином мы увидим, правда ли это.
СЫН: Разве ты не слышишь, что он говорит?
МАТЬ: Он видит сны.
СЫН: Но о будущем. Про себя: возможно, я тоже видел во сне будущее.
МАТЬ: Ну, это твое дело, в твоем будущем меня не будет.
СЫН: Тебя не будет? Тогда положись на меня. Будущее сына – это будущее матери. Может ли быть иначе?
МАТЬ: Ошибаешься. Будущее сына – это прошлое его матери. Твое будущее меня убивает, да будет тебе известно.
СЫН: Как это может быть? Если бы тебя не было, я бы не существовал, и до тех пор, пока есть я, должна быть и ты.
МАТЬ: Послушай, если тебя нет со мной, это то же самое, как если бы тебя не было вовсе, а я перестала быть матерью, но кем еще бы могла бы быть, кем еще могла бы стать? Резко:
Однажды я принесла тебя миру в этих стенах: я отдала тебе свою жизнь, чтобы ты жил дальше, ибо вся твоя жизнь – это продолжение моей. Я стала своим сыном, и только твоя любовь возвращает мне мою собственную жизнь, возвращает ровно настолько, чтобы справить нужду. Ты взял мою жизнь, не забывай об этом, и если ты меня покинешь, не будет никого, кто меня поддержит. Все, что у меня есть, принадлежит тебе, и, забрав все это с собой в грядущее, ты обречешь меня на голод и умирание.
СЫН: Возможно ли это?
МАТЬ: Я живу только на подаяние от щедрот твоей жизни.
СЫН к КУЛЕ: Ты слышишь это?
МАТЬ к КУЛЕ: Слышишь и не помогаешь мне?
КУЛЕ: Разве ты не знаешь, как я утратил способность видеть?
СЫН: Зачем мне знать, ведь я-то вижу!
КУЛЕ: Однако не исключено, что ты в чем-то слепее меня. Подумай о том, что мои глаза были двумя пауками, которые сидели в своих укрытиях и ловили образы мира. Когда эти об- разы попадали внутрь, эти пауки ловили их, наслаждались и упивались ими. Однако чем больше приходило образов, тем больше сочились они горечью и тем жирнее были безобразием, и настал момент, когда глаза не смогли выносить эту горечь. Они полностью заткали вход паутиной и перестали выходить наружу, предпочитая возможности видеть – смерть от голода и недоедания. Как я мог бы сказать словами то, что лишило мои глаза зрения?
МАТЬ: Хорошо сказано! Таков этот мир, в который ты хочешь отправиться, оседлав коня, и вернуться, опираясь на посох?
КУЛЕ: Однако это еще не все! Когда я лежу ночью, и по- душки тьмы душат меня, то иногда вокруг меня возникает звучащий свет, видимый моим глазам и слышимый моим ушам. И тогда мое ложе окружают прекрасные образы лучшего будущего. Это образы еще неподвижной, но неописуемой красоты, красоты еще спящей. Но тот, кто ее разбудит, сделает мир прекраснее. И кто сможет осуществить подобное, был бы настоящим героем.
МАТЬ: Героизм в нищете и страданиях!
КУЛЕ: Но кто-то, возможно, мог бы это сделать!
МАТЬ: Для начала, ему пришлось бы похоронить свою мать; он мог бы начертать на своем щите жабу, сидящую на мертвом сердце, чтобы мир знал, что он за герой.
КУЛЕ: Однако что это будут за сердца! Совершенно другие сердца, которые будут биться совершенно иначе, чем они бьются сейчас
МАТЬ СЫНУ: Взгляни на него, он боится упустить полные миски, и опасается того, что ему ничего не перепадет, если ты не уедешь сейчас же. Он говорит в пользу своего желудка и против матери.
СЫН: Разве ты не говорила, мать, что я должен быть с ним ласков? Обращаясь к КУЛЕ. Солнце уже за горой. А как быстро летают солнца там, откуда ты родом?
КУЛЕ: Существует только одно солнце всегда и везде, то же самое. Ничто не сравнится с кругозором солнца.
СЫН: И оно не ослепло от того, что оно видит? То, что оно видит, я также хочу видеть, не теряя зрения. Но где еще, если ты их не видишь, являются образы будущего, если не ночью перед твоими глазами?
КУЛЕ: Их нет на солнце, и они никогда не озаряются солнцем. Их источник – ночь. Вывести их из тени – великое искусство, тогда они могли бы жить.
СЫН: Я тоже должен их видеть. Я хочу видеть так, как видит солнце, и хочу знать, как выглядят образы будущего. Нам надо дождаться ночи.
МАТЬ: Да, подождем наступления ночи.
СЫН садится на скамью рядом с КУЛЕ, и при этом отодвигает в сторону котомку, которую тот с таким трудом положил туда, и с удивлением ее ощупывает.
СЫН: Тяжела. Долог ли был путь с ней?
КУЛЕ улыбаясь: Так нужно это знать?
СЫН смущенно отводит глаза, затем решительно: Не возьму в толк, разве ты не стар? Слепой с такой увесистой поклажей! Это должен быть сладкий кусок.
КУЛЕ: Кусок жизни, сладкий кусочек жизни, взгляни на него, он живой.
СЫН с изумлением вынимает довольно большой кусок скальной породы: Камень, кусок грубого камня.
КУЛЕ: Да, кусок жизни.
СЫН: Жизни?
КУЛЕ: Я говорю так, ты говоришь иначе, если тебе угодно, могу в общих чертах рассказать, в чем тут дело. Вот уже много лет прошло с тех пор как.
СЫН: Много лет с этим камнем?
КУЛЕ: Я сидел в пустыне, на каменистой поверхности, настолько неровной, что слепой то и дело спотыкался – но это было не все, самое малое, ибо другой свет, свет, который внутри, отказывался светить в его маленькой келье. Внутри было так же темно, как и снаружи, перед глазами. Тьма и ужас вселились в меня, и вот из моей груди вырвался горестный стон – неожиданно он вернулся мне обратно, и так глубок был этот вздох, что я содрогнулся, хотя мне самому было не сладко. Я подумал: Стоп, этот чувствует вдвойне. Вот кто проливал слезы! Прошло немного времени, и душераздирающий вопль раздался снова. Тогда я быстро распрощался со своей болью, и попытался ощупью найти источник стенаний. Казалось, что это голодный ребенок рыдает на коленях своей мертвой матери. И это был осколок, который ты сейчас держишь. С тех пор я ношу его с собой и всегда думаю: лучше страдать, молча, чем мучить другого двойным страданием. И точно повинуясь внутреннему голосу, я, наконец, совершенно уяснил для себя одну важную истину: настоящим мужчиной может быть только тот, кто взваливает на себя страдание другого.
СЫН медленно выпускает камень из рук, роняя его на землю. Затем встает и медленно идет, глядя на КУЛЕ пронизывающим взором. Когда он оказывается рядом с матерью, она крутит пальцем у виска, он резко качает головой. Наконец, говорит вполголоса: Хотел бы я быть таким слепым!
МАТЬ делает знак появившемуся в наступающих сумерках МЕТЛОНОГУ: на вот, положи туда, где у нас всякий хлам.
МЕТЛОНОГ крепко сложенный, нескладный, неуклюжий, с большой метлой вместо ног, смущен и напуган. Он с любопытством берет осколок и карабкается с ним по лестнице, ведущей в низкую кладовку. Там полного всякого хлама, лежащего в беспорядке. Когда он пытается пристроить камень, тот выскальзывает у него из рук. Он порывисто пытается удержать его и при этом задевает другие предметы и роняет их. Раздается страшный грохот. Среди упавших предметов видна колыбель, Он смущен и готов провалиться сквозь землю.
МАТЬ поспешно приближается.
КУЛЕ не слишком встревоженный: Кто это там поскользнулся на полу?
СЫН с рассеянным видом, глядя в сторону матери: Это Метлоног, наш домовой.
КУЛЕ: Добрый?
СЫН рассеянно: Да, да, очень добрый, – что значит – у него прутья вместо ног, и он приходит с наступлением темно- ты, и бродит по дому на своих ногах-метлах. Утром все чисто. Он делает свою работу, молча, и утром исчезает. Да, если бы он мог, он давно уже ушел в горы, но когда у тебя метла вместо ног, подниматься в гору тяжело, поэтому, он – как сторожевой пес, метла – это его цепь. Он питается своими собственными словами, и от этого такой сильный и упитанный. – Что это, мать?
МАТЬ: Это твоя колыбель, твоя маленькая колыбель, ты когда-то лежал в ней, понимаешь!
СЫН: Так я был такой маленький? Если бы Гузобрад захотел в ней молиться, то даже ему пришлось бы свесить ноги.
МАТЬ задумавшись: Старая колыбель!
СЫН подходит ближе.
МАТЬ эмоционально: Она живее десяти твоих вздыхающих камней.
СЫН молчит.
МАТЬ смотрит на него: Ну, о чем ты задумался, сын мой?
СЫН: Да так, ничего особенного. Но, если подумать, то по сравнению с котенком я был настоящим гигантом, в колыбели вполне уместился бы десяток котят, и еще осталось бы свободное место.
МАТЬ: Люди – не кошки.
СЫН: Ах, мать, я знаю! Но не исключено, что в этой колыбели лежал не я один, но и кто-то другой, кроме меня. Почему у меня не было братьев и сестер? Я всегда был у тебя единственный ребенок?
МАТЬ: Ты думаешь, что мне, возможно, было одиноко? Одиноко с тобою? Ты вполне заменял шесть тебе подобных. А ты сам! Разве я не была твоим солнцем и твоей луной? Днем, когда ты просыпался, ты не сводил с меня глаз, и, когда я заходила тебе за спину, ты быстро поворачивал свою маленькую головку, нетерпеливо ожидая момент, когда я покажусь вновь. Как будто это облако закрыло солнце, и тогда люди глядят на его край, ожидая, когда солнце появится снова. А когда я приходила в тебе сумерках, летней ночью, ты радостно удивлялся моему появлению, так как это бывает при полнолунии, когда лежишь и улыбаешься. Вот как было тогда.
СЫН молчит.
МАТЬ: Ах, подумай о вещах, которые не предназначены для мыслей. Взгляни только! Она сует руку в узел с тряпьем, – вот кипа одежды, оставшейся от того времени. Хотя, пожалуй, нет, ты был уже больше, ты уже бегал по дому, какой же ты был тогда милый! Подожди, ты должен увидеть! Она достает одежду и набивает ее чем-то изнутри. Ну вот, голова изо льна величиной с капустный кочан… держишь себя замкнуто и смотришь в темноту – сажает куклу в темном месте, – может не так точно… таким был ты. Стоило мне позвать тебя, ты приходил, семеня маленькими ножками, этого я не могу показать тебе. Нет, я не была одинока, я была с тобой. У тебя были большие глаза, и тебе достаточно было просто посмотреть на меня, чтобы я почувствовала себя счастливее. Как будто солнце светило весь день. Ты мог протянуть мне твои камни и игрушки в своих маленькими ручках, чтобы я удивилась, и мне это было дороже всех удовольствий на свете без тебя. Слушать, как топают твои ножки, бегающие из угла в угол, по полу и едва слышно по матрацу, было для меня настоящим праздником, праздником на весь день, нет, мы не были одиноки, нас было много, много вдвоем. Взгляни, а вот башмачки: когда ты бежал, это звучало вот так. Теперь твои шаги подобны ударам кузнечного молота, а тогда казалось, что это дятел неутомимо стучит по стволу в солнечном лесу.
СЫН: Смотри, смотри, пришел Гузобрад и оторвал кукле тряпичную голову, головка упала.
МАТЬ: Оставь его! Хватит думать о былом. На какой-то момент я совершенно погрузилась в прошлое. Я почти не говорила с моим сыном, я пыталась познакомить тебя со своим маленьким сынишкой. Но сама я уже далеко не та, что была тогда.
СЫН: А какой ты была тогда, когда маленький мальчик протягивал тебе камни и пожирал тебя взглядом?
МАТЬ: Не будем об этом, я не знаю. Но бьюсь об заклад, что я больше не являюсь солнцем для твоих глаз. Теперь тебе хочется, чтобы они ослепли, как и его. Кивая на КУЛЕ. Вы ищете солнца другого рода. Укладывает одежду обратно в узел.
СЫН: Расскажи мне больше об этом, мать.
МАТЬ: К чему? То, что у меня было тогда, я действительно имела. Сегодня я не уверена, что у меня что-то осталось. Лучше шагать в ногу с молодыми, чем тратить время на стариков. Показывает на узел: Ты такой, какой есть – цветущий юноша. Молодых надо беречь.
СЫН: Все это здорово, я, полагал, что не глуп, однако по сравнению с тобой я не умнее годовалого младенца.
МАТЬ: Повторяю, – держит колыбель в руке: она живее дюжины ваших вздыхающих камней. Про себя, вставая и ставя колыбель на прежнее место. Я что, подобна колыбели? В меня можно уложить ребенка, а затем забрать его так же, как его берут из колыбели? Убрать меня в чулан? Как бы ни так! Мой сын как был моим, так моим и останется. Вслух: Сын мой!
СЫН рядом с КУЛЕ: Да, мать, что ты хочешь?
МАТЬ: Правда ли, что я звала?
СЫН: Я думал, мне послышалось; кого ты звала – меня?
МАТЬ: Что заслуживает человек, называющий свою мать колыбелью?
СЫН смеясь: Что он заслуживает?
МАТЬ все еще продолжая рыться в потемках: Да, что должно с ним произойти?
СЫН: Он заслуживает того, чтобы его посадили в бочку, вбили в нее гвозди, и стали укачивать.
МАТЬ: А тот, кто относится к твоей матери, как колыбели?
СЫН подходит ближе. Что-что? Кто может относиться к тебе как к колыбели?
МАТЬ: Кто?
СЫН: Ума не приложу, кому бы это могло прийти в голову. Он был бы глупец. Но ты говоришь о том, кого нет. О ком-то, сшитом из лоскутков подобно тряпичной игрушке, набитой старым тряпьем. Ему можно было бы оторвать голову, как Гузобрад кукле. Разве у него не тряпичная голова? Готов сделать это сам. Поднимает руку.
МАТЬ испуганно хватает его за руку: Ты с ума сошел? Ты меня пугаешь.
СЫН: Это шутка. Но не говорит ли она тебе о том, что я, мать, уже вырос из колыбели?
