07.06.2024
0

Поделиться

Эсален. Религия без религии

Джеффри Дж. Крипал

ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ

*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально


Книга представляет собой увлекательное повествование об истории Эсалена, института, который долгое время был мировым лидером в области альтернативного и экспериментального образования, удивительного детища Майкла Мерфи и Ричарда Прайса, взращенного на лекциях блестящих исследователей сравнительного религиоведения и впитавшее литературные и мифологические пристрастия поколения битников. Автор с захватывающими подробностями рассказывает о том, как два мыслителя-индивидуалиста объединяли духовные откровения Востока с научным прогрессом Запада в стремлении создать проект, отвергающий догмы традиционной религии, где мир природы столь же важен, как и духовный, наука и вера не только смешались, но и стали верными союзниками, где просветление тела ведет к полному раскрытию нашего человеческого потенциала, а сама реальность перетекает в головокружительный оккультный роман.


ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВВЕДЕНИЕ:

О ДИКИХ ФАКТАХ И ИЗМЕНЕННЫХ КАТЕГОРИЯХ

Если и есть что-то, что демонстрирует человеческая история, так это крайняя медлительность, с которой обычный академический и критический ум признает
существование фактов, которые представляются дикими и непригодными для
классификации или угрожающими разрушить общепринятую систему.

Уильям Джеймс, «Чего достигли психические исследования»

Меняясь, Око изменяет все.

Уильям Блейк

Категории — это сосуды для хранения опыта в символической форме.

Джон Хайдер в своих журналах Эсалена

Пройдите вперед. Поверните к маленькому белому деревянному указателю на шоссе с надписью: «Институт Эсален, только по предварительной записи». Это уже намекает на секретность или, по крайней мере, приватность, что обещает недельные посвящения в древние тайны и современные откровения, объединяющие науку и религию. Истинно, чувственность этого места столь же осязаема, сколь и первозданна. Горячие источники у моря день и ночь качают обнаженную плоть, а геология самих вод свидетельствует о почти безграничной энергии земли. По последним подсчетам, на территории присутствуют около шестидесяти различных источников, которые вместе выкачивают шестьсот галлонов богатой минералами воды каждую минуту, и она горячая — это впечатляющий, но в то же время несколько тревожный признак того, насколько изменчива здесь, в этом священном месте, сама земля.

Недалеко от побережья часто можно увидеть играющих горбатых синих и серых китов, которые мигрируют в Нижнюю Калифорнию и обратно. В определенное время года можно застать десятки тысяч бабочек-монархов, порхающих в воздухе и собирающихся на эвкалиптовых деревьях в недоступных местах — они прилетели сюда зимовать. Однако не обманывайтесь их красивыми яркими цветами. Эти хлопающие крыльями формы сигнализируют потенциальным хищникам, что их тельца ядовиты.

Ко всему этому мистическому, геологическому и биологическому волнению добавляется привкус личной опасности. На пути к скалам неизбежно натыкаешься на небольшую табличку, на которой написано что-то вроде: «Опасные разрывные течения. Плавайте на свой страх и риск». Такой знак с таким же успехом можно было бы разместить у главных ворот и истолковать его метафорически, поскольку здесь вполне реальны как личные риски, так и обещания приключений, а мощные потоки, проходящие прямо под поверхностью вещей, подобно взрывным горячим источникам, никогда не следует недооценивать.

Потом все эти легенды и слухи. Был ли запрещенный эротик Генри Миллер завсегдатаем ванн? Действительно ли писатель и психоделический провидец Олдос Хаксли дал основателям их первоначальный язык? Правда ли то, что молодой Хантер Томпсон в первые дни пребывания размахивал дубинкой и таскал с собой пистолет только для того, чтобы его уволила женщина по имени Банни? Правда ли, что битл Джордж Харрисон приземлился на этих землях на своем частном вертолете, чтобы в расслабленной обстановке поиграть музыку с Рави Шанкаром? Действительно ли здесь пели Джоан Баэз, Джон Денвер и Билли Джоэл? И каковы, собственно, были отношения института с управлением по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, профессиональной ассоциацией гольфистов, НФЛ, НАСА, КГБ, ФБР и ЦРУ, то есть, что общего между запрещенными препаратами, гольфом, футболом, полетами в космос и шпионажем времен холодной войны? Возможно, кто-то слышал, что Эсален находился под прицелом администрации Никсона. Также ходили слухи, что им восхищались и тихо поддерживали администрация Рейгана, Кремль Михаила Горбачева и гастролирующий Борис Ельцин. Как такое может быть? Действительно ли Эсален помог положить конец холодной войне?

Когда придет время, наша история даст ответы на все эти вопросы, но сейчас, пока мы направляемся в Биг-Сур, все это кажется немного отдаленным. Сорокамильная поездка вниз из Монтерея и Кармеля, вдоль Пеббл-Бич по знаменитой дороге вдоль океанского склона горы, изгибы и повороты которой в любой момент могут легко оборвать вашу жизнь, уже слегка изменила ваше состояние сознания и вызвала легкую тошноту. Вы чувствуете себя странно, немного дезориентированы. Вы благодарны за то, что вышли из машины и стоите на земле, которая не движется или, что еще хуже, падает.

Вы слышали об этом прекрасном месте, одновременно священном, сексуальном и слегка сомнительном. Вы думаете, что знаете, что такое Эсален. Вероятно, это не так. Но есть те, кто знает, и вы скоро встретитесь с ними, по крайней мере, так познакомился с ними я, пройдя путь по своей собственной извивающейся, падающей и поднимающейся дороге в Эсален…

Соучредитель Ричард Прайс часто называл Эсален «институтом Роршаха» или «институтом чернильных пятен». Он думал о тех забавных изображениях, сделанных с помощью чернильных пятен (многие из которых смутно напоминают половые органы), которые психологи используют для проверки проекций человека. «Я вижу бабочку или, может быть, это черная летучую мышь… которая чем-то напоминает вагину». Что-то в этом роде. Прайс полагал, что Эсален, как и чернильные пятна, каким-то образом побуждает людей увидеть через него себя, и что существует столько же Эсаленов, сколько людей, которых это место так сильно притягивает как духовное присутствие, как терапевтическое убежище, как курорт для получения чувственных удовольствий и так далее. Дик был прав. Прежде чем мы начнем нашу историю, мне нужно четко понимать, что, по моему мнению, я вижу во всех этих чернилах и как именно я это вижу. Также мне нужно четко понимать, когда и как я проецирую — то есть признаться в своих собственных наблюдениях за сходством летучей мыши и вагины — и почему это не так уж и плохо.

Как историк-религиовед с особыми интересами и вопросами, я, естественно, сделал выбор. Или, что в большей степени отражает мой опыт таинственных процессов мышления и письма (и психологического языка Эсалена), я объединил серию жизненных событий, странных совпадений и тысячи «случайных» вспышек озарения в диалоге с практикой дисциплинированного чтения и письма, чтобы создать или обнаружить (невозможно сказать, что именно) новый гештальт или осмысленное целое. Как, я надеюсь, станет ясно, это не фантазия и не наука, а мистическое искусство, посредством которого человек интерпретирует явление и в свою очередь посредством него истолковывает свою суть. Такие слова, как «субъективный» и «объективный», здесь теряют свое значение. В игру вступает нечто гораздо более интересное и гораздо более странное. Как будто сам мир стал фантастически пластичным, бесконечно множественным, и, прежде всего, радикально открытым.

Я подразумеваю это не только в метафорическом смысле, но и в метафизическом. Майкл Мерфи, один из основателей Эсалена, мог бы сравнить это чувство со своим «оккультным реализмом», то есть с особым жанром романа, в котором образное слияние мистического («оккультного») и эмпирического (что есть «реализм») измерений аномального опыта являет читателю фантастический мир, в котором может происходить (и странным образом происходит) множество странных и чудесных вещей. Такие аномальные события — это то, что один из любимых авторов Мерфи, гарвардский психолог и философ Уильям Джеймс, назвал «дикими фактами истории» из нашего эпиграфа. Эти дикие факты были очевидны Джеймсу как в его духовных экспериментах с закисью азота, раскрывших ему то, что сознание не едино, а множественно, так и в его психических исследованиях с участием одаренного бостонского медиума миссис Леонары Э. Пайпер, которые убедили его в том, что сознание нельзя свести к материальным процессам. Джеймс подошел ко всем этим диким фактам с большой философской серьезностью и тем, что он сам называл «радикальным эмпиризмом», то есть верностью полным данным человеческого опыта, который отказывается игнорировать аномалии просто потому, что их нельзя вписать в рамки господствующего в наши дни сциентизма.

История и культурное влияние такого места, как Эсален, напоминают оккультный реализм романов Мерфи и дикие факты радикального эмпиризма Джеймса в той же мере, что и любую линейную или причинно-следственную модель культурных изменений. Во всяком случае, это то, что я намерен здесь продемонстрировать. Я намерен исследовать дикие факты и измененные состояния истории Эсалена.

Но также и их причины. Мерфи, в конце концов, написал столько же аналитических страниц, сколько и оккультных, а отношения Эсалена с университетом всегда были очень близкими. Действительно, история Эсалена во многом является воплощением жизни в сфере элитной и массовой культуры, одним из самых глубоких следствий того, чему многие религиоведы долгое время учили и думали в своих классах. Иными словами, «история» (или мифос) Эсалена кодирует и выражает интеллектуальную «теорию» (или логос), хотя и не всегда именно так, как предпочел бы тот или иной академик.

Такой тезис многим покажется противоречащим интуиции, но его довольно легко установить исторически. Начнем с того, что пригласительные конференции Эсалена, которые восходят к моменту его основания и неизменно привлекали как ученых мирового класса, так и исследователей-гуманистов, перекликаются и развивают в некоторых увлекательных отношениях более известные конференции Эраноса, проводимые К. Г. Юнгом в раннем контркультурном сердце Европы – в Асконе, Швейцария, в первой половине ХХ века. Последние собрания Эраноса, по общему мнению, оказали большое влияние на сравнительное религиоведение. Эранос и Эсален — это родственные европейские и американские контркультурные переплетения радикальных религиозных экспериментов, технических исследований и популярной культуры, которые обеспечили интеллектуальный материал для широких культурных трансформаций: Эранос — сравнительное религиоведение, которое появилось в американских университетах и колледжах в 1960-е и 70-е годы; Эсален —  движение за человеческий потенциал, построенное на интеллектуальном фундаменте того же сравнительного метода формирования нового американского мистицизма. Более того, ключевые фигуры, соединяющие Эранос и Эсален, такие как Фредерик Шпигельберг и Джозеф Кэмпбелл, особенно удачно вписываются в это историческое повествование о трансформации сравнительного религиоведения из европейского академического метода в практический американский мистицизм.

Потоки направляются в обе стороны. Большая часть современных исследований религии представляет собой рационализированное выражение тех видов социальной активности и контркультурного мистицизма, которые пронизывали американскую жизнь на протяжении последних пятидесяти лет. По сути, измененные состояния контркультуры стали измененными категориями университета. Не случайно, например, взрыв популярности «сравнительного религиоведения» в американских университетах как раз совпал с развитием контркультуры с ее знаменитой направленностью в сторону Востока. Не случайно и то, что вопросы расы, класса и пола стали определять большую часть поля. В конце концов, это были важнейшие проблемы 1960-х годов, связанные с движением за гражданские права, сексуальной революцией и окончательным рождением феминистского и гей-сознания в то десятилетие, отголоски которого слышны до сих пор. В той мере, в какой интеллектуалы все еще настаивают на том, чтобы помещать эти формы мысли в самое сердце своего критического мышления, они все еще живут в том, что по сути является контркультурным состоянием сознания.

Та же самая контркультура, конечно же, помогла создать Эсален. Однако было бы серьезной ошибкой смешивать их. Широкий взгляд на это место и его жителей показывает, что Эсален был вдохновлен задолго до возникновения контркультуры, и что большая часть истории института — и практически вся его общественная деятельность — началась после того, как эпоха контркультуры завершилась. Я попытался отразить эту «бóльшую историю» через более широкий взгляд на это место и его жителей. Более ранние обсуждения Эсалена, в том числе классический роман Уолтера Трутта Андерсона «Весна выскочки» (1983), естественно, сосредоточились на повествованиях 1960-х и 70-х годах и концентрировали внимание на групповой терапии как на основном принципе этого места. Это было верно в 1983 году, но на момент 2007 года это только половина истории. Моя история уходит глубже, в период с начала 1970х до середины 1990-х годов, то есть в годы, когда увидели свет оккультные и аналитические сочинения Майкла Мерфи и когда можно было наблюдать психологическую и политическую активность Эсалена в Советском Союзе.

Это не означает, что это вся история. Любой фокус, который обеспечивает недоступные в ином случае инсайты, также обязательно ослабляет или размывает другие важные аспекты. Обойти это просто невозможно. Историк должен выбрать конкретную призму, через которую он будет смотреть, и признать, что его зрение будет и сфокусировано, и соответственно ограничено. Со своей стороны, я решил подойти к Эсалену как к американской мистической традиции, которая «изменила правила игры». Те, кто создал Эсален, понимали, что глубочайшие проблемы мира нельзя решить, перемещая религиозные фигуры по доске туда-сюда или указывая пальцем на того или иного игрока. Проблема была не в игроках. Проблема заключалась в самой религиозной игре. От старых правил нужно было отказаться. Таким образом, Эсален решил действовать в соответствии с современными демократическими принципами, индивидуалистическими ценностями, прославлением науки, светскими представлениями о религии как прежде всего о вопросе личного выбора и творчества, а также социально-либеральными программами, которые вместе фактически отделяют его от любой традиционной религиозной системы на Западе или в Азии. Выражаясь загадочной фразой Фредерика Шпигельберга, профессора сравнительного религиоведения, преподававшего у Мерфи в Стэнфордском университете в 50-х годах, Эсален намеревался стать воплощением «религии без религии».

Религия без религии

А также и религия всех религий. Этот парадокс распространен в истории религии, где обычно обнаруживается у избранного числа людей, которых мы стали называть «мистиками». Здесь можно вспомнить, например, средневекового мусульманского философа Ибн аль-Араби и его прославление религиозных различий между христианами, мусульманами, иудеями и индуистами как прекрасной игры божественного или индийского поэта шестнадцатого века Кабира, поклонявшегося бесформенному Богу вне всяких сектантских категорий, и индийского святого Шри Рамакришну, который жил в девятнадцатом веке и считал все религии действенными путями к божественному. Если рассматривать что-то более родное, можно обратиться к американскому поэту Уолту Уитмену, чье эротическое прославление своего рода космического сознания и шокирующая настойчивость в том, что все священные писания происходят от человека, вдохновил его спеть в «Листьях травы» о том, что «моя вера –  величайшая и наименьшая из вер». Возможно тот же мистический гуманизм, почва для всех религиозных откровений, помог обеспечить основные метафоры его самой известной поэмы, где о человеке говорится как о растении, а о творческой деятельности как о листьях. Послушайте:

Мы считаем Библии, религии священными – я этого не отрицаю,
Но я говорю, что все они выросли из вас и все еще растут;
Не они дают жизнь, а вы даете жизнь,
Как листья растут из деревьев, а деревья растут из земли, так и они растут из вас.

Уолт Уитмен был поэтом будущего – не прошлого. Таким образом, он наиболее близок по духу, месту и времени к тому, что впоследствии станет Эсаленом. На том утесе в Биг-Суре Уолт чувствовал бы себя как дома, и его бы там полюбили. Но глубокий поэтический резонанс между ним и Эсаленом и тем, что было раньше, как на Западе, так и в Азии, не следует упускать из виду или недооценивать. Важно отметить, например, то, что один из самых известных толкователей Уитмена, литературный критик Малкольм Коули, обращался к Рамакришне и особенно к эротизму индуистской и буддийской тантры как к наиболее близким аналогам форм сознания и эроса, воспетых в «Листьях травы». Я приведу аналогичный аргумент в отношении Эсалена и тантрической Азии.

Но пока оставим тантру в стороне. Такие фигуры, как Ибн аль-Араби, Кабир и Рамакришна, отказываясь отождествлять себя исключительно с какой-либо одной догматической истиной и принимая метафорическое или символическое понимание всего религиозного языка, смогли занять различные экзистенциальные позиции в рамках их собственных религиозных систем, с которых они могли бы утверждать, что все религиозные миры являются символически «истинными» проявлениями бесконечно выразительной тайны, которая, тем не менее, выходит за социальные границы и относительные истины каждой и любой религии; это религия без религии, религия всех религий.

Что отличает религию без религии Эсалена (и Уитмена) от этих более ранних форм, так это то, что она не относится ни к одной исторической традиции и отвергает саму игру религии. Поначалу такой шаг может казаться достаточно невинным, особенно в некоторых его недавних формах Нью Эйдж, он часто может вылиться в своего рода анемичный антиинтеллектуализм, который не может постичь реальных и важных различий. Но потенциальная разрушительная сила такого мировоззрения остается мощной, даже если она не задействована в полной мере. В конце концов, с точки зрения этнического национализма или религиозного буквализма, это глубоко еретический шаг, поскольку религия без религии отказывается признавать любые границы, начерченные на карте или вписанные в политическую идентичность.

Религия без религии также глубоко «американская». Подобно конституционному отделению церкви от государства, эффективно создающему светское пространство, в котором почти любая религиозная форма может найти юридическую защиту и, таким образом, процветать в американском обществе, религия без религии Эсалена не сотрудничает официально ни с одной религиозной системой. Это может обеспечить, как своего рода Американская Мистическая Конституция, духовное пространство, где может процветать почти любая религиозная форма, при условии — и это крайне важно — что ее не пытаются навязать всему сообществу или она не претендует на то, чтобы говорить от имени всех. Девиз раннего Эсалена гласил: «Никто не захватывает флаг».

В случае успеха такой демократический плюрализм в конечном итоге выполняет своего рода тайную метафизическую функцию, поскольку люди, живущие с рядом с другими людьми с очень разными мировоззрениями, ни одно из которых не является привилегированным, в конце концов осознают, что все культурные системы относительны и сконструированы. Говоря языком социологии, структуры правдоподобия отдельных религиозных систем разрушаются. Они больше не правдоподобны; они не-вероятны. Люди, в сущности, видят сквозь них. Следовательно, буквализм во всех проявлениях решительно отвергается не только потому, что теперь совершенно очевидно, что он буквально не верен, но и потому, что он посягает на свободу этого демократического мистического пространства и тем самым угрожает расцвету многочисленных религиозных символов и форм. Таким образом, мы приходим ко второму раннему девизу и определяющему принципу Эсалена: «Мы легко относимся к нашим догмам». Это относится к области того же мистического секуляризма, того же символического понимания религиозного языка, которым пользуются многие американцы, когда утверждают, что они «духовные, но не религиозные».

Не случайно, что подобный шаг, теперь более строго теоретизируемый как интеллектуальная практика, лежит в основе современного сравнительного религиоведения. Фундаментальный демократический динамизм развивается через одновременное принятие всех религиозных систем как символических выражений и стремлению деконструировать и отрицать окончательность любой из них. В самом деле, подрывные аналогии между сравнительным религиоведением и мистическими традициями сильны настолько, что современное религиоведение можно рассматривать как самостоятельную современную мистическую традицию. Мистицизм здесь не является некоей трансцендентной абстракцией без политического или морального содержания. Это самая известная религия без религии современного либерального Запада и, конечно же, западной академической науки. В связи с этим, выражение, описывающее Эсален, впервые придумал не авторитетный представитель религиозной традиции или почитаемый святой, а профессор сравнительного религиоведения в изгнании из нацистской Германии.

В двух предыдущих работах я приводил доводы в пользу особого симбиоза между традиционными мистическими формами мышления — как на Западе, так и в Азии — и сравнительным религиоведением в том виде, в каком оно практикуется в современных университетах нашей страны. Здесь я хочу расширить этот проект, исследуя (а) вопрос того, как эти две контркультурные силы — мистицизм и компаративизм — также процветали в американской культуре на более массовых уровнях, и (б) каким образом эти мистические движения опирались на академических деятелей и их идеи и во многом вдохновлялись ими. Я также хочу сделать этот проект более радикальным и политическим, задав вопрос, что все это может сказать нам о духовных возможностях американской демократии, заметьте, не о том, что такое религия в Америке сегодня или какой она была в прошлом, но о том, чем она еще может стать в будущем.

Правда, мой случай здесь скорее утопический, чем реальный. Я все-таки предполагаю, что глубочайшие психологические, социальные и духовные последствия демократии гораздо более радикальны, чем до сих пор осознавало любое общество, включая наше собственное. Конечно, ни одна известная мне крупная религиозная традиция, — за исключением, возможно, такой группы, как квакеры, — не смогла перевести эти возможности в устойчивые ритуальные, иконические или теологические понятия. Таким образом, даже когда мы говорим о правах человека, личных и гражданских свободах, а также о неприкосновенности личности, многие религиозные традиции продолжают повиноваться, поклоняться и благочестиво подчиняться огромному множеству божественных владык и царей, стольким монархам-угнетателям, живущим на небесах.

Другими словами, большая часть планеты живет в рамках одного огромного анахронизма или суеверия, буквально пережитка прошлого: в то время как наши политические идеалы эволюционировали за последние триста лет в различные демократические и эгалитарные формы, многие из наших самых популярных образов божественного застряли в политическом прошлом и, таким образом, продолжают поощрять и оправдывать грубо иерархические, авторитарные и жестокие практики. Несмотря на многочисленные ошибки и недостатки, этого нельзя сказать об Эсалене. Даже если это останется утопической надеждой или идеалом, такая мечта пророчески противостоит именно тому, от чего мы теперь страдаем – самой религии.