Дени де Ружмон
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
«Участники драмы» — работа, написанная великим гуманистом Дени де Ружмоном в 1947 году. Он посвятил её авторам, чьи идеи помогли ему превзойти самого себя. Это Гёте, Кьеркегор, Кафка, Жид, Лютер — и многие другие. У Гёте — это мудрость, основанная и на отречении, и на отказе от эскапизма, а также созидательная воля, о чьём торжестве свидетельствует «Фауст» (ведь личность рождается в действиях). У Кьеркегора — это ирония одиночки, которого призвание противопоставило человеческому обществу (ведь личность рождается в борьбе).
У Кафки — обратная сторона призвания: уверенность, растворившаяся в трансцендентном, сомнение перед лицом того, что в основе своей порождено абсурдом. У Лютера — понятие свободы, которая стала недоступна человеку естественному. У Жида — торжество нравственной эстетики над материалистическим эгоизмом. У Рамю — внимание, обращённое к изначальному и подлинному, вопреки любой искусственности и условностям. У Клоделя (его трактат «Поэтическое искусство») — познание духовного в процессе творческого акта. И в завершение — очерк о «расстройстве личности», притаившемся в глубинах немецкого романтизма: тяга к слиянию с коллективной душой, предвестник нацизма.
ВВЕДЕНИЕ
Кто ищет человека, а находит лишь автора, оказывается разочарованным в человеке или авторе? Скорее, его разочаровывает их взаимосвязь: несовершенство представленного на страницах человека и, следовательно, несостоятельность автора, который демонстрирует столь мало человеческого.
Эта цитата из Паскаля обычно приводится, чтобы подчеркнуть различие между обоими — различие в ущерб автору. Считается, что он в целом «стоит» меньше, чем человек, что его часть в человеке — часть искусственная и обманчивая на вид. Но самом деле нет ничего менее обманчивого, чем предварительно согласованные проявляемые черты. Они лучше всего раскрывают подлинную суть человека, иначе говоря, сочетание того, кем он является и кем хочет казаться. Человек без дела не является полноценным, равно как и дело без своего субъекта остается привлекательной психологической западней. Разделять их для удобства последующего сравнения приводит к той же разновидности софизма, к проблеме формы и содержания, к вопросу о курице и яйце: что было первым? На который мы вполне удовлетворимся ответом эссеиста Рудольфа Каснера[1] с его совершенно гётеанским юмором: «Я оставляю проблему между курицей и яйцом на стадии драмы субъект-объект и не собираюсь заглядывать внутрь формы — ибо не бывает драмы без формы, и наоборот».
Возможно ли вообще разглядеть суть человека в отрыве от его проявлений? Иначе говоря, если нас интересует то подлинное, что есть в человеке, искать это нужно именно в его творчестве. Ибо каждое произведение искусства свидетельствует о драме между творцом и творчеством, обнажает эту драму, в которой сущность автора пребывает в своем совершенно неискаженном виде. Искать человека в данном свидетельстве форм — пытаться уловить его личность. Постигать формы, сочетать ритмы — будь то словесные или мыслительные — значит воспринимать мгновенные результаты и измерять степень напряженности духовной борьбы, в которой человек становится личностью и «позволяет себе» уникальное призвание.
Однако, в то же время, эти видимые и осязаемые свидетельства остаются двусмысленными. Поскольку связаны с природой раскрывающейся в них личности.
***
Предположим верным, что личность идеальная заключается в абсолютном совпадении индивидуума и призвания, а наша — изначально несовершенная — это поиски и приближение к призванию, которое, как ожидается, овладеет человеком и направит его природные данные на цели, указанные Духом. Тогда становится совершенно ясно, что личность, идеальная или «обычная», никогда не будет видна сама по себе, поскольку из всех протагонистов этой драмы только один доступен нашему восприятию: естественный индивидуум. Но и он вряд ли может быть отделен от творчества, к которому его побуждает «кто-то иной». В итоге перед нами предстает только творчество, иначе говоря, арена для борьбы.
Уверенность, что личность как целое проявляется в ее деяниях, возможна только при уверенности в совершенном соответствии поступков индивидуума его призванию (вдобавок нужно еще верить в это призвание)… Однако в реальности мы наблюдаем борьбу, сопротивление и достаточно подлые приемы. Человеческую двусмысленность, неадекватность и драматичность.
Но в таком случае, не является ли абсолютная личность мифом, тоской, самонадеянной экстраполяцией или просто переводом на правильный французский того, что Фрейд называет «супер-эго»? Существовала ли она в Истории? Получал ли когда-нибудь человек поразительный дар воплотить без малейшего изъяна Слово, которое являлось его истинной жизнью, призванием? Его конечной целью?
Иисус Христос — такой Человек. И именно поэтому его историческая реальность, засвидетельствованная в Евангелии, кажется нам в принципе невероятной. Даже ученики, видевшие и осязавшие Его, не могли поверить в эту Личность. Они видели и осязали индивидуума по имени Иисус, плотника из Назарета. Они также знали о его призвании, возвещенном в Писании и обозначенном именем Христос. Но ни «плоть и кровь», ни разум, намеревавшийся господствовать над ними, не давали возможность поверить в совершенную идентичность «Иисус Христос», воплотившуюся в одной Личности. Для человека, обладающего телом и разумом, это связующее звено навсегда остается немыслимым, а идентичность — скандальной. По выражению святого Павла, «безумие для эллинов, скандал для иудеев». Однажды Иисус спросил апостолов: «За кого же признаете меня вы?» И Симон Петр сказал: «Ты Христос, Сын Бога живого». Тогда Иисус отвечал ему: «Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах»[2].
Подобно тому, как единственно вера может распознать призвание Христа, воплощенного в Иисусе, только она может открыть и то особое призвание, которое, действуя нашими руками, в свою очередь персонифицирует нас. Таким образом, человеческая личность остается скрытой от самого человека, — остается «скрытой с Христом в Боге», — и только с точки зрения веры некоторые наши поступки будут свидетельствовать о покорности Господу. Однако позитивистский анализ всегда сможет приписать им чисто человеческие свойства. Но если наша личность остается тайной и обетованием для нас самих, как ее воспримут другие? И по какому праву мы утверждаем, что можем распознать в письменном произведении свидетельство неповторимого по своей природе призвания?
***
Предположим, проблема решена. Познать уникальное величие личности — это прежде всего измерить те особые напряжения, под действием которых она проявляется. Углубиться в данные индивидуума, пытающегося «сопротивляться» или полностью принимающего ее. Примерить на себя некоторые из ее воздействий. И возможно, в первую очередь отнестись с пониманием к тому, что в ней приводит нас в замешательство. Одним словом, полюбить. Переосмыслить игру. Задача была бы неразрешимой, если творчество рассматриваемого человека, а в особенности рукописное, не поддерживало бы это начинание, поэтому в своих исследованиях я сосредоточился на писателях. Понятно, речь идет не о некоем их привилегированном положении, но о свидетельстве идентичности, подтверждаемом с помощью ряда точных документов, очарование и отвага которых направляют меня: я хорошо знаю правила этой игры, и ее перипетии — мои собственные, а значит, мне вполне позволительно использовать кое-какие ее приемы (впрочем, самые несложные). Будет ли этого достаточно для итогового суждения? Выиграли-проиграли свою партию, они прошли дальше, чем когда-либо удастся мне: это была их игра, их самая важная ставка — как я могу судить? Как могу относиться к их жизням серьезнее, чем они сами? И вот возникают прежние сомнения… Но тем не менее подобное упражнение в сочувствии помогло лучше познать самого себя. То тут, то там, в обороте речи или мысли, я узнавал некоторые моменты до боли знакомой драмы. Эти формы, эти определения словно вступают в диалог, выражают меня. Должно быть, они вышли из под пера, побужденного схожей верой, схожими сомнениями.
Только Дух способен распознать Себе подобного, но нам всегда будут необходимы определенные воплощенные знаки, чтобы укреплять и питать его интуицию. В дальнейшем с их помощью я смогу почувствовать в отмеченном ими произведении тайную направленность, близкую связь, идентичность в противоречиях, которые свидетельствуют о существовании личности.
***
Мне представляется, что любая мысль, воплотившаяся в жизнь, или же призвание, реализуемое индивидуумом, являют собой процесс синтеза внутри существа, действия или произведения двух различных и во многом противоречивых натур — формы и преобразующего агента, сопротивления и активности, — конфликт которых может быть разрешен только через созидание. Личность познает себя в действиях, сталкивающих ее с беспрецедентными сочетаниями несовместимых данных, ставших свершившимся фактом. Именно этот способ улавливания и создания отношений, никем ранее не предполагаемым особенным образом, называется «индивидуальным» стилем автора, да и любого, ответственного за свое существование человека. Речь идет о феномене, изначально выходящем за рамки писательства как такового (стиля в узком смысле слова). Это фундаментальное уравнение существования, части которого исследуются персоналистской критикой во всем многообразии их этических, политических, художественных форм…
В точности таким же образом я отыскивал в трудах Гёте, Кьеркегора или Лютера «личные» данные, напряжение которых могло породить те формы, которые мы в них наблюдаем. Здесь предмет интереса — не столько сама идея, сколько драма, инициированная прогрессирующей информационной составляющей идеи, иначе говоря, ее актуализация. Я думаю, ценность человека проявляется лишь в условиях, когда что-то поражает его, побуждает превзойти самого себя и таким образом проявить истинное «я», смысл своего существования.
Магия и германизм. Преодоленные, подчиненные и явившие свою ценность (в ницшеанском смысле слова), благодаря созидательной воле, торжество которой засвидетельствовано в «Фаусте» — это для меня и есть Гёте.
Противостояние человеческой формы и преобразующего ее духа; противостояние толпе, происходящее внутри самого индивидуума; «подтверждение соответствия» требованиям веры, которая кажется несоизмеримой с жизнью, организованной гётевской мудростью, — содержание послания, что могло обрести свой завершенный вид только в неопровержимом факте мученичества. Таким было призвание Кьеркегора.
Остающееся необъяснимым тревожное чувство вины , невыносимая и слишком очевидная нерешительность человека, поставленного перед «абсурдностью» трансцендентного, — загадочная по своей сути личность Франца Кафки. В каком-то смысле, негатив призвания.
Торжество смертельного и спасительного слова над естественной природой человека — акт, подтверждающий учение Лютера.
Борьба творца с автоматизмом, подлинности с условностью, стихийного с искусственным — язык и лицо Рамю, его «смысл жизни».
Пять фигур, что различаются не только внешне. А их встречи на этих страницах оправданы, смею сказать, только будучи взятыми в качестве необходимых для раскрытия истинной темы этой работы критических метафор: «Потребовался человек, — сказал Клодель, — чтобы изобрести общий смысл для бесконечно отвлеченных и многочисленных понятий».
***
Кьеркегор писал: «Один живой ум утверждал, что человечество делится на офицеров, горничных и трубочистов. На мой взгляд, не только меткое, но и глубокое замечание, и нужен немалый умозрительный талант, если намереваешься предложить нечто лучшее. Раз уж одна классификация идеальным образом не исчерпывает свой объект, любая другая будет со всех точек зрения предпочтительнее, поскольку приводит в действие воображение». И в этом, пожалуй, единственное обоснованное преимущество предлагаемой мной подборки.
Однако, оглядываясь, ловлю себя на мысли, что далеко не все в этом кратком изложении случайно.
Среди писателей, чьи идеи оказали серьезное влияние на привычные устои нашей жизни, я выделяю две основные группы. Одни оперируют исключительно объективным содержанием своих теорий (сам стиль здесь не имеет значения): это Гегель, Маркс и Сорель. В противоположность им, Паскаль, Кьеркегор, Рембо действуют не столько в силу умозаключений, сколько в силу личной драмы, которая становится ощутимой благодаря изгибам и течению их мысли. Именно авторы из этого «семейства» остановили меня, заставив затем двигаться в собственном направлении. И это одна из причин выбора. Другая объясняется тем, что словно некий тамплиер, я воспользовался правом преследовать исключительно львов. Не забывая, впрочем, о словах Лютера: мы считаем себя охотниками, но нередко охота идет именно на нас!
***
И своего рода послесловие. Эта работа является не критикой — скорее, духовными упражнениями. Их относительная сложность — один из законов жанра. Возникающая же местами напряженность тона объясняется самой природой выбранного сюжета: творческое напряжение личности. От читателя требуется лишь усилие, я прошу его попытаться ощутить те ритмы, что излучают мощь своим размахом и устремленностью. Введение в драму, участниками которой теперь надлежит стать самим. Incipit tragœdia! [3]
Август 1939 г.
[1] Рудольф Каснер «Элементы человеческого величия» («Les Eléments de la Grandeur Humaine» — французское издание, Галлимар, 1932 г.).
[2] Евангелие от Матфея, XVI, 15–17.
[3] Трагедия начинается! (лат.) — прим. пер.