Клуб Касталия

Альфред Адлер

Живой символ

Часть первая.

Конфликт между сознательным и бессознательным и его разрешение.

Глава 1

II. Пациент. Симптом. Материал

А. Пациент

Когда пациентка пришла впервые ко мне на консультацию, ей было пятьдесят девять лет. Ее послал на терапию мой коллега, покойный Х.Г.Бэйнс, с кем она встречалась на интервью в конце января 1941 по поводу ее клаустрофобии.

Она происходила из семьи ученых, с не очень хорошим здоровьем, но с великолепным культурным багажом. Семья ее отца была из Корнуолла, ее матери- из Кента. Ее отец был учителем в средней школе, и его профессиональным интересом была музыка. Он был на три года моложе, чем мать, ему было 34, когда родилась пациентка, и он умер в возрасте 62 от рака. Пациентка его описывала как интровертную личность, «мягкую и весьма меланхоличную» (1). Кажется, он был умным и артистичным, скромного положения, но далеким от отсутствия личности. Тем не менее, он казался пациентке в значительной степени находящимся в тени более доминирующей личности матери.

Мать также была учителем — успешной директрисой начальной школы. Пациентка описывала ее как обладающую большой жизнестойкостью, доброй и эмоциональной. Ее жизнестойкость была вполне проблемой, хотя она была любящей и «иногда удивительно понимающей» матерью, она так же была такой сильной личностью, что было «весьма подавляющим». Мать умерла за два года до отца, в возрасте шестидесяти трех, от стенокардии.

Было очевидно с самого начала, что пациентке было трудно понять ее связь с матерью: она была явно не осведомлена о ее сложностях и последствиях. Она имела какую-то догадку о сложности личности ее матери, но вряд ли догадывалась о каком-либо влиянии, которое оказала ее мать на нее. Хотя это было очевидно, что эта материнская проблема играла ключевую роль в развитии невроза пациентки (об этом ничего не говорилось ранее), объект для исследования в терапии. Проявление бессознательной ситуации было оставлено для аналитического процесса. Как ожидалось, в дальнейшем, мать вышла на первый план в психоанализе.

В отношении ее семейной жизни пациентка чувствовала, что семья была в целом «любящая»: оба родителя были «очень любящими» и они были глубого привязаны друг к другу.

Всего там было четверо детей: сестра, на пять лет старше, «милого и неэгоистичного характера», но «скорее робкая и нерешительная предпринимать новое и рискованное». Она оставалась одиночкой и умерла в возрасте шестидесяти восьми. Она была очень сдержанного характера, не способной обсуждать ничего касающегося даже отдаленно эмоций или чувств.

Следующим родственником – на четыре года старше пациентки – был брат, который являлся глубого интровертным. С ним она имела особенно близкую связь с самого детства. Она описывала его как «лучший ум в семье», интеллектуально очень одаренного и «близкого партнера» в ее собственном интеллектуальном развитии. Он был интровертным, чувствительным, артистичным, «с жилкой мистицизма, пытливым и разносторонним умом, но беспомощным в эмоциональной ситуации». (Он кажется приблизился к личности отца, вопрос, который важен для понимания близкой связи пациентки с этим конкретным братом.)

Она описывала себя как «физически точно как мать», но она «созрела в значительной степени под ее влиянием». Во время прогрессирования психоанализа, становилось ясно, что она не была крайним психологическим типом. Хотя по природе она была возможно более интровертом, она развила наиболее удовлетворительное экстравертное подстраивание.

Ее главная функция была размышление, ее вспомогательная функция – ощущение. Интуиция, и в особенности чувствование, были соответственно ее подчиненными функциями. Этот последний вопрос родился из психоанализа и играл критическую роль в нем.

Ее размышление и ощущения были под давлением с самого начала, так как она должна была строить свой жизненный путь очень рано, выигрывая стипендию. Хотя она делала это великолепно в школе и позднее в университете – она изучала современные языки – и кажется, выигрывала свою стипендию легко, в поздние годы она чувствовала, что давление было слишком велико, и что ее всестороннее развитие пострадало, особенно женская сторона. Амбицией ее родителей по отношению к ней была академическая жизнь, плюс усиление ее интеллектуальной стороны. Она чувствовала, например, сильную нужду вырваться из этой семейной модели и решила уехать за границу. Она присоединилась к крупным международным институтам, связанными с Лигой Наций в Женеве, где она скоро заняла ответственный пост, который она занимала с признанным успехом до начала войны в 1939 г.

Хотя она была наиболее успешна профессионально и также социально, там был недостаток самоуверенности, который заставлял ее часто «перевыполнять» — в сфере работы и отношений – в желании чувствовать себя более «адекватной». Более подчеркнуто, однако, была ее огромная неуверенность в себе в более интимной стороне отношений. Она страдала от чувства неполноценности насчет ее привлекательности как женщина (которое, если судить по ее внешности, было преувеличено). Тем не менее, она была успешна в формировании длительных и в целом успешных интимных отношений с другом мужчиной во время пребывания в Швейцарии. Мужчина был экстремально экстравертивного характера, полный чувств и эмоций, раскованный и спонтанный, хотя и скорее зависимый от женщин и легко превращающий их в фигуру матери. (Он умер в 1954 г). Факт, что пациентка выбрала такого партнера и приняла роль матери до значительных пределов указывает на ее собственную женскую проблему и на бессознательную идентификацию с ее матерью. Хотя по этим причинам отношения имели определенные объективные ограничения и проблемы, которые субъективно пациентка оценила очень высоко. Она никогда не раскаивалась в этом и без сомнений многое получила из этого, тогда как более обычный партнер мог быть не способен дать ей ощущение принятия женственности.

Б. симптом

Проявляющийся симптом, который заставил пациентку придти на психоаналитическую терапию была сильная клаустрофобия. У нее были очень случайно прояляющиеся атаки после 30 лет, и они всегда происходили, когда она останавливалась в какой-нибудь горной гостинице или отеле (причина для этой топографической детали будет обсуждена позже). Долгое время они были такие легкие, что она не обращала на них внимание. Постепенно, хотя, эти атаки становились более частыми и жестокими — они обычно происходили каждые несколько месяцев — до тех пор, пока в возрасте сорока четырех у нее случилась особенно сильная атака, которую она больше не могла игнорировать (2). Это произошло, когда она оставалась в горной гостинице над Шамони. Она вспоминала, как в середине ночи она проснулась с чувством такого острого стресса, что она покинула комнату и провела остаток ночи, сидя снаружи на гостиничной лестнице. Там она постепенно заснула тревожным сном и видела сон, о котором больше будет сказано позже.

После этого особенного приступа некоторое время все было хорошо до тех пор, когда в возрасте сорока семи лет разразившаяся война заставила ее оставить работу в Швейцарии и вернуться в Англию. В этом она чувствовала большую потерю, потому что она создала настощий дом заграницей и преуспела в построении важной и конструктивной модели отношений, как с людьми связанными с ее работой, так и вне ее. Потеря этой модели — нарушение ее священной земли или «магического круга» — внутри которого она могла чувствовать себя относительно безопасно и приспособившейся — несомненно был сильным ускоряющим фактором в окончательной интенсификации ее симптомов.

В силу ее предыдущего образования и опыта она быстро нашла довольно подходящую работу в Англии. Скоро, однако, ее атаки стали гораздо более частыми и жестокими. В то же время, казалось, были изменения в их природе и интесивности. Клаустрофобия казалась более «не подходящим описанием» для них, так как они происходили не только в закрытых пространствах, но также на открытом воздухе, и она ощущала их более как атаки острой паники. По ее собственным словам, «атаки постепенно приняли менее физическую и более ментальную форму», и казалось были связаны с «сильно расстраивающим и необъяснимым пониманием природы мира, о котором все что можно сказать, что там была тьма и пустота, и невозможностью создания какой-либо связи с ним». Из за этого чувства она дала этому опыту имя «Темное видение» или «Пустыня». (Это будет обсуждаться далее в деталях). Она наконец решилась на психологическую терапию после опыта, впервые, панической атаки, которая длилась несколько дней, вместо ослабления с дневным светом. Она пошла к Д-ру Бэйнсу, который, как она слышала, был выдающимся последователем Юнга, а он направил ее ко мне.

с. Материал

Несколько слов нужно сказать о природе материала, который мы собираемся обсуждать. Он получен из первой части психоанализа, который длился суммарно более пяти лет. Это занимает почти свыше 10 месяцев, начиная с первого дня психоанализа, и состоит из более двух сотен снов, «активных воображений» и рисунков. Аналитические сессии происходили регулярно дважды в неделю, в течение этого периода пациентка прошла 91 час собеседований. Эта относительная частота была связана с требованиями войны (при нормальных обстоятельствах в среднем три раза в неделю частота собеседований прдпочтительна). Иначе целостность (непрерывность) может пострадать и многие пациенты находят перерыв слишком протяженным.

Однако, в этом случае два интервью в неделю казалось сработали достаточно хорошо, частично потому что пациентка не была, как было объяснено ранее, по существу невротической личностью и в целом могла преодолеть перерыв без слишком большого напряжения, и частично из-за того, что с самого начала она развила свою собственнную индивидуальную технику справляться с перерывами. Она это делала сохраняя точные записи собеседований, так что даже во время отсутствия психоанализа она оставалась внутри аналитического «поля» или вовлечена в то, что мы можем назвать аналитической священной землей. Возможность продемонстрировать ее материал сейчас частично связано с теми точными записями материала, сделанными по ее собственной иициативе. Она подходила к таким записям уникальным способом: значительное количество лет ее профессиональная работы включала написание резюме важных встреч комитета, имеющих дело с высоко сложными темами, и она получила такую приобретенную большую гибкость в запоминании и подведении итогов. Вскоре после начала психоанализа она начала показывать мне рукописи ее снов, точно записанных (6). Эти записи я также использовал для моих собственных заметок, особенно после сессий, и эти записи обеспечили в последствии ценный контроль ее собственных записей сессий.

Только через 5 месяцев она показала мне копии ее записей сессий, и после этого она давала мне похожие записи каждые несколько месяцев. Из моих собственных записей и памяти скоро стало очевидным, что ее собственные итоги сессий были удивительно точными, объективными и цельными, так что представляя этот материал сейчас, после всех этих лет, они представляют собой большую ценность. В самом деле, без них было бы невозможно представить что-нибудь близко к такой логически связанной картине психоанализа.

Сумма энергии и времени, которую пациентка провела над ее аналитической работой в каждом отношении — не только над ее записями, но и , как это будет видно, работая над ее материалами различными другими способами, такими как, например, «активным воображением» или рисованием — показывает большое чувство ответственности, с которым она подходила к психоанализу. Пациентка чувствовала искреннее вдохновение загадочностью подсознательного материала и она отвечала его «зову» с чувством «религиозной» преданности, принимая ношу психоанализа как истинное и личное моральное обязательство. Я уверен, что ее преданность и ответственная позиция значительно внесла вклад в успех психоанализа в установлении положительной связи между сознательным и бессознательным и таким образом построила конструктивную власть бессознательного.

Нужно сделать ремарку об ограниченности нашего материала. Оглядываясь назад на материал, полученный восемнадцать лет назад, можно, и весьма болезненно, видеть многие пробелы и неудовлетворительные заметки в моих собственных записях. Кроме фактора времени, который позволял только короткие заметки для памяти, из-за того, что психоаналитик прогрессирует в своей работе и постоянно учится видеть ее новые аспекты, и его подход меняется соответственно, и со временем, я не предполагал, что этот отдельный материал годами позже мог попасть в мой фокус и так привлечь мое внимание. Другими словами, я не намеревался со временем превратить этот материал в книгу. Так, я вел записи менее аккуратно, чем мог бы, если бы я намеревался сделать их объектом исследования. Но, можно сказать, это не было полным крахом. Это помогло избежать по меньшей мере одну опасную ловушку: контрперенос психоаналитика в определенную часть материала, которую он полагает «научным интересом».

Если я тем не менее рискнул представить это исследование вопреки слишком очевидным только для меня пробелам в записях и в ассоциативном материале, я сделал это по двум причинам. Первая — гораздо менее важная — это очевидная почти безнадежная работа найти «совершенный» материал, и что более или менее полные записи и ассоциации иллюзорны в любом случае. Оба человеческих ограничения в понимании психоаналитиком и в его источнике либидо слишком очевидны для любой иллюзии на этот счет. Другая причина, и для меня решающая, это то, что не смотря на оправданную критику минусов с моей стороны, та же критика вряд ли может быть поднята по отношению к бессознательному пациентки. Материал ее бессознательного кажется обладает такой внутренней логикой и цельностью, процесс сновиденья кажется раскрывает себя в таком поразительном паттерне постоянства и продолжающейся интеграции и внутренней последовательности, что это более важно и полностью компенсирует несовершенство восприимчивости и знаний психоаналитика. С таким впечатлением, которое активизировалось после изучения существующего материала более внимательно — более или менее случайно для использования на семинарах со студентами — что я рискнул представить эту книгу.

Вывод, сделанный из этого и других схожих случаев — это то, что сила души в осознании себя — процессе индивидуации и «центроверсии» (7), в котором истинная и интегрированная индивидуальность личности проявляется из его бессознательного прообраза. Было бы вредным для материала и повтором того, что было сказанно во введении, если мы попытаемся сказать больше на эту тему. Единственное, что нужно добавить, это то, что материал в вопросе кажется действительно адекватным проявлением и доказательством для основных концепций аналитической психологии, сформулированными К.-Г. Юнгом. Надеюсь, что этот материал покажет некоторое практическое применение этих концепций в реальной терапевтической работе.

Примечания.

знаки цитирования будут использованы там, где ремарки пациента или психоаналитика записаны точно
ни пациент, ни психоаналитик не могли исследовать точную эмоциональную картину этой конкретной атаки, кроме того, что она совпала с началом ее менопаузы
она позже описала гостиницу как «высоко расположенную на горном уступе над долиной Шамони, под Красными Пиками и смотрящую на Монблан»
Пациентка приходила регулярно на две еженедельные сессии в первые 18 месяцев (144 сессии), во время которых было записано около 300 сновидений. После этого, последующие 3,5 года она приходила раз в неделю, затем в последущие 6 месяцев — нерегулярно около двух раз в месяц. Число сессий за в целом 5,5 лет было немногим более трехсот, число записанных снов — свыше семисот.
Священная земля — «магический» защитный круг или огражденное пространство — в обоих случаях «тюрьма», в которой кто-то удерживается на «срок» «произведения» («оpus” ) и созидающая «утроба» как «оплодотворенное место», где «алмазное тело» — интегрированная личность — производится (см. Jung, Alchemy, p. 124).
Хотя я никогда не просил ее это делать или записывать сессии вообще, она восприняла это как право с ее прошлой профессиональной работы. Факт, который по крайней мере связывает переносное значение этих «предложений»
См. Neumann, Origins, p. 286: «Центроверсия — это врожденная тенденция целого создавать единство с его частями и синтезировать их различия в унифицированные системы»