Клуб Касталия

Алистер Кроули

Безводные облака

Отшельник

Чреда таинственных или мирских событий

Нас разлучила. Грустный, одинокий

Печальный день в круженье вялых мыслей

И сердце бьется в скорби, мир жестокий.

Так бьется, словно я устал смертельно.

Все эти дни твое лицо не видя.

Душою жаждал, но не трогал тела,

Не обонял твой сладкий запах, дева!

Сомнения и страха свора черных

псов под кнутами мчится в царство мертвых,

Где запах, звук и облик твой прелестный

Диана, госпожа, ей уступают место.

Колдуя, ворожа, окрестность облетает

Верхом на помеле Геката сука злая!

Lonely, o life, art thou when circumstance

Occult or open keeps us twain apart !

Lamenting through the dreary day there dance

Anaemic thoughts ; the bruised and bloodless heart

Beats as if tired of life, as I am tired

Who all these days have never seen your face,

Nor touched the body that my soul desired,

Nor have inhaled the perfume of the place

That you make sweet — black dogs of doubt and fear

Howl at my heels while careplies whip and spur,

Driving me down to the dull damned dead sphere

Where is no sight or sound or scent of Her

Our Lady Dian, but where hag and witch

Hecat bestrides her broom — the bestial bitch!

Как местность, где наложен интердикт,

Чье население страдает без причастья

Благого, мое сердце бередит

Сильней, чем от врагов моих злосчастья,

Туман отсутствия. Где ежедневный храм?

Где мне вкушать святую кровь и плоть?

Ты сладостной душой явилась нам,

О Лола, я разбит напополам

Как демоны, когда явил Господь

Свое блаженство им, сиянье струй!

Духовной пищи нет, ее щепоть –

Твой взгляд, твой голос, нежный поцелуй!

Кто б ни был Папой – если б я прощен

Был! Без тебя я просто обречен!

Like to a country in the interdict

Whose folk lack all the grace of eucharist,

My heart is ; all the pangs its foes inflict

Are naught to this unutterable mist

Of absence. Where s the daily sacrament,

The glad devouring of your body and blood,

Sweet soul of Christ, my Lola? I am rent

Even as the demons from the face of God

When they would peer into beatitude.

I am barred from the incalculable bliss,

The unutterable chrism, the soul s food,

Of you,your gaze, your word, your touch, your kiss

O Gods, Fates, Fiends — whoever plays the Pope !

Lift up your curse — leave me not without hope !

На горные Тартарии равнины

Моя душа похожа, только ветер

Сухой взметает плоскости рванину.

Здесь дождь не льет и солнце здесь не светит.

Того, кто здесь прошел, с трудом запомнишь.

Он сам забыть стремится, отдан боли,

Восторг других земель и память помощь

Оказывает. Помело метели

Сметает смерть с души и охлаждает

Надежды. Семена тоски и сплина

Уносит ветер солнечной долины

И радостных холмов. Все исчезает.

Окидываю даль бессмысленных мечтаний,

Но продолжаю путь равниною страданий.

My soul is like the savage upland plains

Of utmost wretchedness in Tartary.

No strength of sun, no fertilizing rains!

Only a bitter wind, intense and dry,

Cuts over them. Hardly the memory stands

Of one who travels there; his pain forgets

The golden bliss of all those other lands

Where he was happy. So the blizzard frets

Its sterile death across my soul, and chills

All hope of life even from the rare sad seeds

It blows from sunnier vales and happier hills,

Though at the best they be but worthless weeds.

I stand — I scan the infinite horizon

Of hopeless hope — yet I must travel on.

Мы встретились на час (Пусть это будет встреча!

Под строгим льдом приличия сокрыты

Влюбленный взгляд, восторженные речи,

Чьи интонации в экстазе слиты).

Не мускусом, а миррою богиня

Лучится в темноте, печалясь и скорбя.

С сухими чтобы петь, с холодными для гимнов

Губами вижу я страдающей тебя.

Твой полуночный плач стал для меня усладой.

Прекрасной истине поверь, не прекословь!

Молчание твое — немые муки ада;

Тот, кто узнал его, все понял про любовь.

Кто за тебя умрет, сладчайшая убийца,

Тот горечью судьбы сумеет насладиться.

When for an hour we met (to call it meeting

Barred by the bleak ice of society

From even the lover’s glance, the lover’s greeting.

The intonation that means ecstasy!)

One ray of saddest gladness lit the dusk :

This — that I saw you pale and suffering,

A goddess armed with myrrh instead of musk,

With lips too cold to pray, too dry to sing.

For by that sigh I knew the adorable

Truth, that you wept in secret over me.

Your silence was the dumb despair of hell;

Who read it right read love. Strange cruelty,

That who would die for you, sweet murderess,

Should find his comfort in your bitterness!

Там, где сидела ты, болтала, улыбалась

Я чувствовал холодный острый меч,

Что воткнут в сердце, на устах дрожало

Безмолвное проклятие. Шла речь

Бездумной чепухой необходимой шутки,

Что пробуждает глупый нужный смех,

За ним – бессмысленный и правильный ответ,

А далее банальность, прибаутки.

Мы поднялись и обнялись и губы

Соединили в поцелуе, шторм

Не так опасен, как туман сугубой

Уединенности, и хуже, чем ничто –

Отсутствие полдневного светила.

Однажды мы сойдем с ума в могилу.

For there you sat, you smiled, you chatted on,

Myself alone perceiving the keen cold

Sword at your heart, the speechless malison

That trembled on your tongue, the while it trolled

Its senseless clamour of necessary wit,

And woke the senseless necessary laughter,

The senseless necessary reply to it,

The long sad silly commonplace thereafter.

Suppose we had risen, as quick as thought, and stood

And caught and kissed — what could the storm have done

Worse than this sickening fog of solitude ?

Who can do worse than take away the sun ?

They better had take care, I think. One day

We shall go mad, and take ourselves away.

Надежда остается, что в угоду

Не страху мы взошли на крутизну.

И, завернув за угол злого года,

Встречаем там мы новую весну.

Призвав твой дух, я обладаю властью

Тебя обнять, хоть это – только сон,

Или чуть более, чем призрачное счастье

Богини; ей могильный Флегетон

Послушен. Только магия заставит

Явиться обожаемое тело.

То, что колдун перед собой представит,

Его увидело, согрело, захотело.

Тот маг, кому несут сквозь мрак покорно,

Его любовь на крыльях метеорных.

Yet we may hope; for this, and not from fear,

We kept our counsel; we may hope anon

To turn the corner of the evil year

And find a brave new springtide coming on.

Meanwhile by stealth I may invoke your shade

And clasp you to me, though it be a dream

Or little more, a vision from the Maid

That rules by Phlegethon’s sepulchral stream.

Nay! it is more: by magic art compel

(My soul !) my maiden’s body to appear

Visible, tangible, enjoyable

Even to the senses of the amorous seer,

Whose demon ministers through the gulphsand glooms

Convey his mistress on their meteor plumes.

Тебя я навещу! Как тот убог,

Кто лежа плачет без меня как дети!

Ты в каждой клетке тела слышишь ток.

Я оберну тебя волшебной сетью

Из светового тела: поцелуи

Как огненные угли будут жечь.

И тайной нежности проникнут струи

Как стрелы из колючей стали в печь.

Когда я вновь увижу бледный лик,

Не буду думать: от любви несчастной

Бледна иль потому, что я приник

К твоей груди во время ночи страстной.

Мы вечной ночью поглощали счастье –

Любви священной тайное причастье.

More, I will visit you, forlorn who lie

Crying for lack of me; your very flesh

Shall tingle with the touch of me as I

Wrap you about with the ensorcelled mesh

Of my fine body of fire: oh! you shall feel

My kisses on your mouth like living coals,

And piercing like an arrow of barbed steel

The arcane caress that shall unite our souls.

Till, when I see you next, I shall have doubt

Whether your pallor be from love distressed

Or from the exhaustion of the age-long bout

Of love you had of me upon your breast

Held hard all night, with mouths that never ceased

To engorge love’s single sacramental feast.

Когда ты пишешь, все легко. Отбрось

Перо подальше и – утратишь Рай!

Прекрасная земля, так повелось,

Становится помойкой, обещай –

И не исполнишь. Я брожу как мать,

Утратившая чадо. Вид и звук,

Касание, что были – благодать,

Теперь запрещены. Подземный стук –

Подземный стук – подземная кровать.

Где дочку кто-то будет утешать?

Тупой священник или тряпка муж?

Иль Бог, убийца подлый и к тому ж

Поток ужасной ругани прервется,

Во рвоте этой жизни захлебнется.

One writes, and all is easy. Drop the pen,

And Paradise is blotted out! The earth,

Fair as it seemed, becomes a hideous den,

And all life’s promises of little worth.

Like to a mother whose one child is dead,

I wander, aching for the sight, the sound.

The touch — familiar, now inhibited.

The child is under ground — is under ground —

The child is under ground — who comforts her?

The bastard fool her priest ? The useless clod

Her husband? The accursed murderer

Her God? — if so be that she hath a God.

Foul curses from my life’s envenomed flood

Break in a vomit of black foam and blood.

Как тот, кто входит в транс путем травы,

Чье чувство времени сменилось радикально,

Страдание и радость таковы,

Что все равно, теряет уникальный

Он ум, а также волю. Произносит

Одно всего лишь слово – мудрецы

Бесчисленные не поймут. Уносит

Его в далекий путь, так беглецы

К далеким звездам уносились мыслью.

Он шел по комнате как астроном,

Настраивая линзы, счастье мышью

Бежало за несчастьем, поделом!

Да будет так! Живу, мечту храня.

Ведь верю я в тебя, а ты — в меня.

As one entranced by dint of cannabis,

Whose sense of time is changed past recognition,

Whether he suffer woe or taste of bliss,

He loses both his reason and volition.

He says one word — what countles sages pass !

He walks across the room — a voyage as far

As the astronomer’s who turns his glass

On faintest star-webs past the farthest star

And travels thither in the spirit. So

It seems impossible to me that ever

The sands of our ill luck should run so low

That splendidly success should match endeavour ;

Yet it must be, and very soon must be :

For I believe in you, and you in me.

10.

Да, завтра день, в который наш Господь

Воскрес из мертвых – лавочки закрыты.

Ты можешь пить, скучать и тешить плоть,

Ты можешь быть ограбленным, убитым,

Но ты не можешь получить письма

И делать все, что хочешь в воскресенье.

Ты можешь возрождаться, так сама

Идея дня становится спасеньем.

И все же я ворчу! Не получить вестей!

В любой другой бы день мне б написала Лола:

«Снята осада! Жди! Встречай меня скорей!»

Но нет, лежу – Верлен, Эмиля том тяжелый.

Покоюсь на софе, пока Христос решает

Свои дела, и град на завтра воскрешает.

To-morrow is the day when Christ our Lord

Rose from the dead; therefore, the shops are shut.

Men may get drunk, or syphilized, or bored,

Robbed, murdered, or regenerated, — but,

But they must not get letters, be amused,

Or do a thing they want to do till Monday;

Whence comes the universally-diffused

And steady popularity of Sunday.

And yet I grumble ! any other day

I might receive a message from my Lola:

«The siege is raised. Meet me as usual! » Nay!

For me the sofa and Verlaine or Zola,

Till Christ’s affair is over, and the town

Runs a young resurrection of its own.

Будь продавщицей ты, и клерком – я,

Дела могли быть лучше, в ожиданье

Пошли бы в парк, где мокрая скамья

И чинно под зонтом идет свиданье.

Вот штраф, который платим за разряд

И состояние. Ах, Лола, умираю!

Сошел с ума! Ответит ль Бог за яд

Жестокой шутки? Я пишу, рыдая.

Ты тоже плачешь, дай заплакать мне!

Дай выплакать всю душу, восклицанье

Осмысленного мира, что вовне

Был выплакан, так я настиг мерцанье,

В котором ты сокрылась. Ладан, миро

Заслужены не пошлою сатирой!

Were you a shop-girl and myself a clerk,

Things might be better — we could surely meet

With due umbrellas in the dripping Park

And decorously spoon upon a seat.

This is the penalty one pays for rank

And fortune! Ah, my Lola, I am dying

And mad — or would God play me such a prank

As to dictate such verse while you are crying?

Let me too weep, weep on! weep out my soul,

Weep till the world of sense was wept away

And, dead, I reached you at the glimmering goal

Whither you had outrun me! Weep, I say,

Weep! It is better. Thus one earns a chrism —

Who ever gained one by cheap cynicism?

Как бога слез я призываю Вакха,

Пусть он смешает твой ручей и мой.

Соединит две почвы словно сваха.

Лоза болезненно взовьется над землей,

Чей горький виноград – разлитая печаль,

Подходит только для смертельной жажды,

Что Аттис или Абеляр познал однажды

Так я страдаю, и тебя мне жаль,

Подобна ты монашке, что одежды

Рвет на груди, и бьет со страстью в грудь.

Так ты страдаешь, ведь когда-нибудь

Страдали все влюбленные. Но прежде

Чем счастье обрести (и звездный лед призвать),

Мы в этой горести находим благодать.

Wherefore I duly invoke the God

Of Tears that he may mingle yours and mine,

Water therewith Life’s unresponsive sod,

And raise therefrom some sickly growth of vine

Whose grape shall yield a bitter draught of woe

Fit for the assuaging of a deadlier thirst

Than Attis knew or Abelard: even so

I suffer; than some lovely nun accurst

Who beats her breast upon the convent bars,

Even so you suffer: let its draught restore

All lovers (that invoke the sad cold stars)

Unto good luck: then you and I once more

(Though still we were forbidden word and kiss)

Might find a certain happiness in this.

13.

О, дева! Правда в том, что мы имели

Уже достаточную меру наслаждений.

Одетый в плащ из вьющихся растений,

Дионис нас облил вином и хмелем.

Давай сильнее вознесем хвалу,

Мы пропоем осанну что есть мочи.

Пусть горе нас сожрет, его жерлу

Мы дни отдали. Боги же охочи

До восхвалений, смертных созерцая

Из горних мест, рыданья порицая,

Они хотят увидеть человека,

Владеющим собой и этим веком.

Давай, любовь моя, подумай обо всех!

Наверх богам пошлем отвагу, радость, смех!

For truth it is, my maiden, we have had

Already more than our fair share of pleasure.

The good god Dionysus ivy-clad

Hath poured us out a draught of brimming measure.

Let us then rather give the lustiest praise

Our throats can sound than pray for further favour;

Even though our sorrow, eating up our days,

Devour us also. Gods enjoy the savour

Of Man’s thanksgivings; from their holy place

Beholding mortals, they are wroth to see

Tears; they rejoice to see a proud glad face

Master of itself and of eternity.

Let us, reflecting on how dear we love,

Shew laughter and courage to the gods above!

Мелодия переменилась песни

И вместо панихиды – дифирамб

Владыкам нового Эона вместе

Споем, любимая, восславим храм!

О Лола, Лола! Пусть они мечтают

И медитируют на этом сладком крике.

Пусть шепчутся, смеются, намекают,

И ищут счастья верные улики.

Мы любим громко, радостно! Пусть небо

И боги все оглохнут. Надо петь,

Чтобы сквозь тучу грозовую немо

Мог дикий гимн триумфа прозвенеть!

Прислушайся! То звезды вереницей

Несут вперед безумья колесницу!

Now then the fickle song hath changed and shifted

Round from the dirge to the primordial paean.

Lola ! my Lola ! let our voices lifted

Proclaim to all the Masters of the Aeon:

We love each other! let them meditate

Awhile on that glad cry, and you will see

How they consult, and smile, and hint to fate

That none can mar so holy a destiny.

We love each other! loud and glad; let heaven

And all the gods be deafened ! Sing, O sing!

We love each other! through the storm-cloud riven

Let the wild anthem of our triumph ring!

Hark ! the glad chorus as we drag the stars

In chains behind our mad colossal cars!