Введение……………………

Аналитическая психология в изгнании: Вереписка К. Г. Юнга и Эриха Нойманна

Введение

Благодарности

На протяжении нескольких последних лет, посвященных исследованиям, связанным с изданием этой переписки, я проводил большую часть времени в одиночестве за письменным столом или в сумраке архивов и библиотек всего мира. Мои занятия проходили в уединении, но я всегда знал, что эта книга, в конечном итоге, представляет собой результат работы целой команды. Ее появление было бы невозможным без поддержки и помощи многих, кого я обязан упомянуть на этих страницах, ибо их вклад – неотъемлемая часть представляемого проекта.

Прежде всего, фонд Филемона, благодаря которому эта публикация стала возможной. В частности, я хотел бы выразить свою глубокую признательность его президенту, Джудит Харрис, за неоценимую помощь, а также совету фонда: Майклу Марсмену, Крэйгу Стивенсону, Катерине Веццоли и Беверли Забриски. Фонд Филемона отмечает, что это издание стало возможным благодаря Нэнси Фурлотти и пожертвованиям от Фонда Семьи Фурлотти.

Благодаря наследникам К. Г. Юнга и Эриха Нойманна столь важная часть интеллектуальной истории может быть впервые представлена публике. Сообщество Наследников К. Г. Юнга и Фонд Трудов К. Г. Юнга всегда поддерживали эту публикацию. Ульрих Херни и его преемник на посту главы фонда, доктор Томас Фишер, не только предоставили мне доступ к соответствующим материалам в архивах Юнга в Федеральной Высшей Технической школе Цюриха и библиотеке в Кюснахте, но и помогли своими знаниями и опытом в разрешении вопросов, связанных с Юнгом. То же самое относится и к Андреасу Юнгу, чей теплый прием в Кюснахте я очень высоко ценю.

Моя особая благодарность также наследникам Эриха Нойманна, его дочери Рали Левенталь-Нойманн и его сыну профессору Михе Нойманну. Они поддерживали меня предоставляя информацию и помогая на протяжении всей моей работы над книгой. Рали приняла меня с распростертыми объятиями в своем доме в Иерусалиме, где я просматривал бумаги ее отца. Благодаря ее теплому приему эти дни всегда будут для меня драгоценными, незабываемыми воспоминаниями.

Конечно, эта переписка никогда бы не увидела свет без настойчивости и усилий профессора Сону Шамдасани, моего друга, коллеги и главного редактора Фонда Филемона. Я всегда пользовался чрезвычайно полезными советами и опытом этого выдающегося специалиста по истории жизни К. Г. Юнга.

Я хотел бы также поблагодарить Хизер Маккартни за прекрасный перевод этой переписки. Работа с Хизер стала  для меня важным и полезным опытом.

Во время моих исследований в Израиле я впервые встретился лично с доктором Эрелем Шалитом. Эрель сыграл важную роль в публикации этой переписки. Как пресс-секретарь семьи Нойманн и специалист по психологии Эриха Нойманна Эрель был абсолютно необходим для этого проекта. Его внимательное прочтение рукописи стало неоценимой помощью в работе.

Я также выражаю благодарность доктору Хайде Кунцельманн (Университет Кента) и Кристоферу
Баренбергу, доктору философии (Лондонский университет), за их готовность взять на себя кропотливый труд расшифровки писем.

Следующие лица и учреждения помогли мне в моем исследовании: архив Юнга в библиотеке ФВТШ в Цюрихе, особенно доктор Ивон Вегели, чья помощь и опыт очень поспособствовали моим архивным исследованиям; Кураториум института К. Г. Юнга в Цюрихе, особенно Даниэль Бауман (архивовед), Роберт Хиншоу, доктор философии, и библиотекарь Висенте де Моура; Клуб Психологии Цюриха, его президент доктор Андреас Швайцер, куратор Эмануэль Кеннеди и библиотекарь клуба фрау Гудрун Сил; фрау Беттина Кауфман из Фонда трудов К. Г. Юнга; архив  Центральной Библиотеки  Цюриха; фонд Эранос, особенно фрау Гизела Биндер (благодарю за ее теплый прием в Каса Габриэла), и доктор Сандро Рускони; Франкфуртский Архив Диаспоры (Das Deutsche Exilarchiv) и его архивариус доктор  Сильвия Асмус; литературный архив Марбаха; библиотекари Кунстхауса Цюриха, особенно Томаси Роземанни и Тина Фриче; Сафрон  Росси, доктор  философии, куратор  Архивного и исследовательского центра Опус при Тихоокеанском Институте; Алета ван дер Вельде с кафедры философии в Международной школе Философии; Лэнс Оуэн, доктор медицины; доктор Джованни Зорге; доктор Эрнст Фальцедер; профессор Грэм Ричардс; Ева Девольдере (голландский перевод); и Ангус Николс, доктор философии.

Я хотел бы поблагодарить команду в Принстон Юнивесити Пресс, особенно Фреда Аппеля, Юлиану Фидлер, Лесли Грундфеста и Дона Холла, редактировавших эту книгу и оказавших неоценимую помощь в публикации этой работы.

Фотографии для этого тома были предоставлены г-жей Рали Левенталь-Нойманн и доктором Полом Куглером, которым я хотел бы выразить свою благодарность. Мы в неоплатном долгу перед Фондом Эранос, Аскона, за предоставление разрешения на работу в архивах и публикацию рисунков, фотографий 1, 3, 5, 6, 7 и 9. Рисунок Уильяма Блейка на обложке принадлежит  Библиотеке Моргана, Нью-Йорк, давшей разрешение на его использование; архив Уильяма Блейка предоставил нам копию.

Наконец, я хотел бы поблагодарить мою жену Лус Нелли за ее постоянную любовь и поддержку.

Доктор Мартин Либшер

Введение

I. Первая встреча

 Первый известный документ из переписки между Эрихом Нойманном и К. Г. Юнгом, длившейся с 1933 по 1959 год, это короткая записка  Юнга к Нойманну от 11 сентября 1933: «Дорогой доктор, я зарезервировал время для встречи с вами во вторник, 3 октября, в 4 часа дня. С уважением, К. Г. Юнг». К сожалению, мы не располагаем письмом Нойманна, предваряющим эту записку и, тем самым, инициирующим переписку с Юнгом. До этого момента они встречались летом, когда Юнг был в Берлине, проводя свой известный семинар  (26 июня – 1 июля 1933 г.).[1] Рукописные книги записи посетителей содержат около 145 имен, в том числе Эриха Нойманна и его друга Герхарда Адлера.

Записка Юнга к Нойманну была направлена по следующему адресу: Веймаришештрассе, 17, Берлин-Вильмерсдорф. Эрих Нойманн родился в 1905 году и вырос в Берлине. Его отец, Эдуард, был купцом, женился на Зельме. Эрих был их третьим ребенком. Адлер рассказывает о молодости Эриха Нойманна в Берлине:

«Эрих Нойманн и я были связаны тесной дружбой на протяжении почти 40 лет. Наши отношения зародились еще в студенческие годы. Все черты творческой личности проявились в нем ярко и впечатляюще уже в молодости, в студенческие годы. Мы принадлежали к одному кругу друзей, интересовались и обсуждали все жизненно важные проблемы послевоенного периода, представлявшие центр внимания для всей Германии в то время: нас привлекали философия, психология, поэзия, искусство, и наконец, что немаловажно, еврейский вопрос, — вот всего лишь несколько тем,  глубоко затронувших наши сердца. Сколько ночей мы провели в оживленных бесконечных беседах о разнообразных животрепещущих жизненных вопросах! И во всех этих случаях глубина и широта точки зрения Эриха, интенсивность его страстной натуры, способствовали появлению оригинальных и творческих ответов».[2]

Эта творческая сторона характера Нойманна проявилась и в литературных опытах: он начинает писать поэзию уже с 1921 и продолжает до 1929 года.[3] Тогда его творчество выражается в романе «Начало» (Der Anfang, 1932).[4] Не оставляя литературных амбиций, он учится в Берлинском университете, где посещает курсы психологии, философии, педагогики, истории искусства, литературы и семитологии (1923-26 гг.). В 1926 году Нойманн отправился в Нюрнберг, чтобы закончить изучение философии и психологии в Университете Эрлангена диссертацией по философии мистического языка Иоганна Арнольда Канне (1773-1824).[5] Он также написал комментарии к роману Кафки «Замок» и пятнадцать коротких рассказов, которые послал Мартину Буберу.[6] Его постоянно увеличивающийся интерес к психоанализу и психротерапии[7] привел к изучению медицины в университете Фридриха-Вильгельма в Берлине (Шарите). Нойманн завершил свое обучение, но не смог пройти интернатуру из-за введенных нацистами законов расового ограничения.[8]

1933 год стал во многих отношениях поворотным моментом в жизни Эриха Нойманна. В отличие от своего отца, Эрих был преданным сионистом[9] и готовился покинуть Германию вместе со своей женой Джули (урожденная Блюменфельд), когда Гитлер захватил власть в январе 1933 года. К счастью, семья покинула Германию вместе с годовалым сыном Михой. Первой остановкой на пути в Палестину стал Цюрих, где произошла встреча с К. Г. Юнгом. В этот момент возникает (отсутствующее) письмо Нойманна Юнгу. Ответ Юнга в сентябре 1933 года стал приглашением, последовавшим за этим письмом. Итак, Эрих Нойманн и его семья покинули Германию, переехав в Цюрих в конце сентября 1933 года.

Когда Нойманн встретился с Юнгом, он уже был знаком с работами Юнга и Фрейда, которые читал в студенчестве.[10]  В соответствии с письмом Юнга, впервые в Цюрихе они встретились 3 октября 1933 года. Мы знаем, что  их терапевтические сессии продолжались до весны 1934[11]. 14 декабря 1933 года Юнг пишет официальное письмо о том, что «доктор Эрих Нойманн занимается со мной психологическими исследованиями» (2 J), и что его работа возобновится 15 января.

Следующее письмо Юнга к Нойманну от 29 января 1934 года было опубликовано в издании Аниэлы Яффе в собрании писем Юнга. В этом письме Юнг уже передает Нойманну пациента. Не следует удивляться краткости периода анализа, позволившего увидеть, что Нойманн готов, по крайней мере, с точки зрения Юнга, принять своего первого пациента. Это было обычной практикой, улучшение происходило через пару инструктивных недель, которых, как считалось вначале психоаналитического движения, было достаточно для обучения. Мы не знаем, взял ли Нойманн этого пациента. Мы также не знаем, проходил ли Нойманн терапию в Берлине, подобно Джеймсу Киршу, прошедшему терапию перед первой встречей с Юнгом в Цюрихе.

II. К.Г. Юнг в 1930-е годы.

Когда Нойманн встретился с Юнгом в Цюрихе осенью 1933 года, швейцарцу было пятьдесят восемь лет, и он был на тридцать лет старше. Юнг зарекомендовал себя как один из ведущих психологов своего времени и как создатель своего собственного направления психотерапии под названием «аналитическая психология» или «комплексная психология». У него было международное признание, высокая репутация, его приглашали для чтения лекций в Англию, Соединенные Штаты и Индию, ему было присвоено звание почетного доктора в Гарварде (1936), Оксфорде (1938), а также индийских университетах Хайдарабаде, Калькутте, Бенаресе и Аллахабаде (1937/38). Его путешествия и лекции за рубежом также находят свое отражение в переписке с Нойманном. В частности, в своем письме от 4 апреля 1938 года, где он извиняется за задержку ответа по причине серии лекций в Йельском университете в октябре 1937 года («Лекции Терри»), за которыми последовал семинар о сновидениях в клубе аналитической психологии в Нью-Йорке[12], а также из-за путешествия в Калькутту. В качестве туриста, путешествуя с Хансом Эдуардом Фирцем по Эгейскому морю в 1933 году, Юнг один раз посетил Палестину. Это было за год до того, как Нойманны поселились в Тель-Авиве. Юнг вспоминает об этом визите в письме к Нойманну 19 декабря 1938: «Я пребываю в гуще всего этого. Я ежедневно слежу в газетах за палестинским вопросом, и часто думаю о моих знакомых, вынужденных жить там, в этом хаосе. Когда я был в Палестине в 1933 году, я, к сожалению, имел возможность ясно видеть знаки приближающихся событий. Я также предвидел ожидающее Германию большое несчастье – совершенно ужасные вещи – но, когда позже они стали реальностью, мне они кажутся невероятными по сей день».[13]

В родной стране Юнг был вовлечен в деятельность и политику Всеобщего медицинского общества психотерапевтов (Allgemeine arztliche Gesellschaft für Psychotherapie, AAGP), позже Международного Генерального медицинского общества психотерапевтов (IAAGP), став его вторым председателем в 1930 году, после отставки Эрнста Кречмера с поста исполняющего обязанности президента в 1933 году. Наконец, в 1934 году он занял пост президента. Его председательство в обществе, где доминировала национал-социалистическая немецкая секция, подвергалось жесткой критике в стране и за рубежом. Эрих Нойманн, проходивший в то время в Цюрихе обучение у Юнга, написал ему письмо, выразив свою обеспокоенность и настоятельно призывая Юнга оправдать свое решение (4 N). (См. раздел «Обсуждение антисемитизма») Меньше споров вызвало основание в 1935 году Швейцарского психотерапевтического общества.

 Еще одна организация, возникшая в те годы и неразрывно связанная с именами Юнга и Нойманна,– конференция Эранос. Основанное в 1933 году Ольгой Фрёбе-Кэптейн, ежегодное собрание в Асконе стало местом взаимодействия и дискуссий представителей различных областей знания. Нойманн выразил свое восхищение событием, воспользовавшись высоким стилем, почти гимном, назвав Эранос звеном в aurea catena (золотой цепи) великой мудрости, ведущей через века: «Эранос, пейзаж с озером, сад и дом. Простенький, вдали от дорог, и все же … пуп мира, маленькое звено в золотой цепи».[14] Юнг читал лекции и принимал участие в большинстве конференций Эраноса с 1933 по 1951 гг. Нойманн представлял ежегодный доклад с 1948 до 1960 гг. Аниэла Яффе, вспоминая знаменитые сессии «у стены террасы» (где Юнг использовал перерывы в конференции, чтобы обсудить психологическую значимость выступлений на террасе), так оценила влияние Нойманна на Эранос: «Эти сессии «под стеной» стали незабываемыми моментами лета. Они приобрели иной характер, когда появился Эрих Нойманн из Тель-Авива. Между этими двумя мыслителями развивался диалог, а мы слушали».[15]

Встречи Эраноса всегда длились по восемь дней в августе. В эти летние дни Юнг был свободен от многих обязательств, занимавших его в другое время. Помимо встреч с пациентами, написания книг и статей, переписки с коллегами и учеными, а также заботы о своей огромной семье, прибавлялась работа наставничества. С 1925 года Юнг на регулярной основе проводит семинары в психологическом клубе. Семинары 1930-х годов, иногда упоминаемые в переписке, включали семинар по видению (Vision seminar 1930-34), основанный на видении Кристиана Моргана,[16] семинар по Кундалини йоге (1932),[17] и семинар по книге Ницше «Так говорил Заратустра» (1934-39)[18]. Юнг послал копию рукописи последнего Нойманну в 1935 году (14 N, N. 269). Как показывают письма, Юнг пытался информировать Нойманна о теоретических разработках в аналитической психологии, посылая ему свои последние публикации и копии заметок с семинара. Юнг также читал лекции в ФВТШ (Швейцарском федеральном технологическом институте) с 1933 по 1942 год, посвященные широкому спектру вопросов: от исторических корней комплексной психологии до Йога-сутры Патанджали, иногда  сопровождая лекции семинарами, например, семинаром по детским снам с 1936 по 1940 гг.[19]

(к сожалению, не вставляется изображение со ст. 14 – отображается как черный прямоугольник)

 рис. 1. Сессия «у стены террасы», проводимая Юнгом на веранде в Каса Эранос в 1951 г. (Архив Эраноса; благодарность Полу Куглеру).

В 1935 году Юнг получил звание профессора в ФВТШ (12 N, 9 февраля 1935). Юнг послал Нойманну копию своей инаугурационной лекции от 5 мая 1934 под названием «Обзор комплексной теории» («Allgemeines zur Komplextheorie»), на которую Нойманн ссылался в своем письме 14 N.[20] Это был только один из многих почетных знаков отличия, приуроченных к шестидесятилетию Юнга, состоявшемуся в 1935 году. В честь круглой даты был организован Festschrift (юбилейный сборник),  опубликованный под названием «Die kulturelle Bedeutung der komplexen Psychologie» (Культурное значение комплексной психологии), в который вошли многие статьи самых преданных последователей и сотрудников Юнга (17 N, 29 октября 1935 года; 18 J, 22 декабря 1935 г.).[21]

 В 1930-е годы произошли также значительные изменения в теоретических интересах Юнга. Его работа над «Liber Novus», попытки исследовать и раскрыть опыт самонаблюдения, занимавшие его с 1913 года, прекратились. Постепенно их сменило постоянно растущее увлечение алхимией с учетом ее значения для процесса индивидуации.[22]

III. Переписка между Палестиной и Цюрихом, 1934-40 гг.

Хотя Джули и Миха уже уехали в Палестину в феврале 1934 года, Эрих оставался в Цюрихе до мая, когда они снова встретились в Тель-Авиве. Их первым адресом был  дом 37 на ул. Сиркин, где семья оставалась, пока они не переехали в дом 1 на ул. Гордон в 1936 году. Двора Куцински, которую анализировала Джулия, и которая позже стала аналитиком Нойманнов и другом их  семьи на всю жизнь, так описала квартиру (на улице Гордона):

«Они жили все время в одной квартире недалеко от моря в № 1 по ул. Гордона в Тель-Авиве. Они тогда внесли задаток за аренду. Старая. Благопристойная. Двое детей. Когда пациенты приходили, дети должны были исчезнуть (см. Рали Левинталь-Нойманн об этом). Одни ждали в детской комнате, а передняя комната была для матери. Пациенты Эриха ждали с одной стороны занавеса. Пациенты Джулии ждали в детской комнате. У него пациенты приходили в одно время; у нее – с интервалом в полчаса до прихода его пациентов».[23]

Вскоре после его прибытия в Тель-Авив, Нойманн пишет Юнгу длинное (на семь страниц) письмо. И уже в этом первом письме из Палестины мы видим много тем, ставших ключевыми в их переписке до 1940 года, когда их общение было прервано войной.

Сионизм, еврейский народ  и Палестина

Первые впечатления Нойманна от Палестины свидетельствуют о признаках постигшего его разочарования. Возвышенные ожидания, которые он возлагал на еврейский народ и его способность создать идеальное еврейское государство, в течение этих первых недель пребывания в Тель-Авиве были разрушены. Как выразился его сын Миха Нойманн: «Отец думал, что он приедет сюда и встретит всех своих добрых берлинских приятелей, но вместо этого он обнаружил великое множество выходцев из Польши, самых простых людей: ремесленников, строителей, торговцев, спекулянтов, людей четвертой алии (1924-1931), а не идеалистов, подобных представителям второй алии (1904-1914)».[24] Эрих Нойманн чувствовал себя отчужденным от этих иммигрантов, и в равной степени он не имел ничего общего с окружающей еврейской ортодоксией. Но для тех, кто работал в тени, создавая почву для подрастающего поколения, которому предстояло стать первым, готовым сформировать основу нации, он находил самые глубокие слова похвалы: «Мы – немцы, русские, поляки, американцы и многие другие. Какие возможности откроются перед нами, когда все культурное богатство, которое мы привезли с собой, по-настоящему ассимилируется в иудаизм» (5 N, июнь / июль 1934).

Соответственно он отверг предположение Юнга, что еврейская миграция в Палестину не может привести к форме Александрианизма.[25] Для Нойманна способность ассимилироваться означала создать что-то новое, раскрывая при этом Тень, эффекты которой во времена диаспоры были вытеснены внешними силами.

 Рисунок 2. Нойманн за своим столом (RLN).

Архетип земли

Частичное разочарование в еврейском народе, которое испытал Нойманн, прибыв в Палестину, не помешало ему ощутить (к собственному удивлению) архетипическую связь с землей. Он пишет, как его Анима начала подключаться к земле, внезапно «появляющейся в снах, прекрасной и коричневой (смуглой?), поразительно Африканской, еще более непостижимой для меня, властной» (5 N, июнь / июль 1934). Очень интересно наблюдать, как мысли, которые занимали Нойманна в первые недели пребывания в Палестине, прозвучали вновь спустя почти двадцать лет, в 1953 г., в его лекции на конференции Эранос – «Значение архетипа земли для современности» (Die Bedeutung des Erdarchetyps fur die Neuzeit).[26] В лекции его личная встреча с Анимой, получившая выражение в образе архетипа земли, слилась с психологическими выводами о развитии сознания, новой этикой интеграции тени, а также с исследованиями архетипа Великой Матери, которыми Нойманн занимался в эти годы. В своей лекции он показывает, как в  слабом состоянии патриархальный вид сознания вынужден вытеснять архетип земли, угрожающий затопить сознание полностью. В этом случае сознанию приходится отказываться от своего бессознательного матриархального происхождения. Это отторжение можно наблюдать в платоновской и христианской враждебности по отношению к телу и к сексуальности. Как только современный человек освободился от оков небес, неба и духовной сферы, он становится жертвой жестоких проявлений Великой Матери. Только сознательное принятие этой темной стороны архетипа земли, означающее интеграцию инстинктивных бессознательных сил (здесь вступает в игру этика Нойманна), позволяет архетипу выразить себя творчески, а не через жестокость. Вместе с Великой Матерью появляется образ змеи (см. сон Нойманна): враждебный Змей Ветхого Завета превращается в змею искупления, как изображено на гностических или саббатианских мифах. На этом примере мы можем изучить значимость переживания Нойманном встречи с землей Эрец-Исраэль – не только для его собственной индивидуации, но и для развития его психологических теорий.

Обсуждение антисемитизма

Еще одна тема, поднимаемая Нойманном в первом письме к Юнгу из Тель-Авива, касается статьи Джеймса Кирша в «Юдише рундшау».[27] Эта статья от 29 мая 1934 года содержит реакцию на статью Юнга «Состояние современной психотерапии» (Zur gegenwartigen Lage der Psychotherapie) опубликованной в Центральном журнале психотерапии и сопутствующих дисциплин (Zentralblatt fur Psychotherapie und ihre Grenzgebiete)[28] – журнале Всеобщего медицинского общества психотерапии (Allgemeine arztliche Gesellschaft fur Psychotherapie). В этой статье Юнг подчеркивает важность «личного выравнивания в психотерапии». Он развивает идею, что аналитик должен понимать свою собственную Тень и использует этот аргумент для нападок на Фрейда и Адлера, которые якобы игнорировали или подавляли свое еврейское чувство обиды по отношению к не-евреям. Это, по мнению Юнга, привело к фатальной ситуации, когда еврейские категории ошибочно применялись к бессознательному христиан: немцев или славян. [29] В частности, аргумент, что «еврей в чем-то является кочевником» и никогда не сможет создать свою собственную форму культуры, так как нуждается в цивилизованном «принимающем народе» (Wirtsvolk), был принят с некоторым недоумением среди его еврейских последователей в Палестине.[30]

Учитывая характер аргументов Юнга, статья Кирша продемонстрировала некоторую напряженность. Он обвинил Юнга в одностороннем взгляде на еврейство. Юнг, по словам Кирша, видит Фрейда только как галутного еврея[31] и переносит этот образ Фрейда на весь еврейский народ. При этом Юнг игнорирует последнее развитие специфически еврейской культуры, наиболее существенным признаком  которой можно считать возвращение на старую землю. Но великого психолога Юнга можно было бы расспросить о том, как взаимодействовать с этими первобытными элементальными силами, высвобождаемыми для индивидуальной души благодаря возвращению к еврейской земле.

Статья Кирша появилась после дискуссии, спровоцированной статьей Густава Балли «Терапия немецкого происхождения» (Deutschstammige Therapie) в «Новой цюрихской газете» (Neue Zürcher Zeitung) от 27 февраля 1934.[32] Балли в своей статье был не столь мягким, как Кирш. Он обвинил Юнга не только в открытом антисемитизме, но и во вступлении на пост Председателя Генерального медицинского психотерапевтического общества (вслед за Кречмером), когда немецкая секция следовала политике унификации («gleichgeschaltet«), и для евреев членство было запрещено. В своем вступительном слове нового президента (опубликованном в декабре 1933 года в «Центральном журнале») Юнг потребовал, чтобы в интересах научной ясности, прекратилась путаница между еврейской и германской психологией.[33] Присяга верности фюреру немецкой части общества (как Юнг позже назвал это – Treuegelöbnis, «залог верности»), предназначенная изначально только для немецкого издания, распространилась вместе с международным изданием. Как свидетельствует Аниэла Яффе, это произошло без ведома Юнга, что вызвало ярость многих сторонников. Балли ответил на это следующим образом:

«Тот, кто представляется редактором журнала «gleichgeschaltete«, поднимая вопрос о расовой принадлежности, должен знать, что его требование поднимается на фоне организованного волнения, что приведет к интерпретации этих слов в том контексте, который имплицитно в них заложен».[34]

Юнг отреагировал на нападение Балли статьей в «Новой цюрихской газете» под названием «возражения доктору Балли» («Zeitgenossisches» / «современный»)[35]. Там он объясняет свое президентство как акт самопожертвования ради выживания немецкой психотерапии. Что касается обвинений в антисемитизме, Юнг повторяет свои аргументы и говорит о неуловимой разности души евреев и христиан – разнице,  которая, как он утверждает, известна каждому.[36] Юнг отвергает обвинения в том, что он посмел обратиться к этой теме только сейчас, когда в Германии пришли к власти нацисты, заявляя, что уже обращался к расово-психологическим идеям в статьях в 1918 и 1927 гг.[37]

В письме от 26 мая 1934 года, написанном за неделю до статьи Кирша в «Юдише рундшау», Юнг пытается успокоить Кирша,  рассказавшего ему о враждебной реакции на его заявления в Палестине. Что касается интернационализации AAGP, ныне IAAGP, он сообщает о новых уставах, принятых конгрессом в Бад Наухайме, позволяющих немецким терапевтам еврейского происхождения присоединиться к международной организации в качестве индивидуальных членов.[38] Он также уточняет свой аргумент о невозможности формирования уникальной еврейской культуры:

«Эта точка зрения основана на (1) исторических фактах, и (2) дополнительном факте, что конкретный культурный вклад евреев развивается наиболее ярко в принимающей культуре, где еврей часто сам становится носителем этой культуры, или ее покровителем. Эта задача настолько уникальна и ответственна, что вряд ли ее можно разрешить сейчас. Кроме того, любая индивидуальная еврейская культура могла возникнуть рядом с ней. Кроме того, поскольку Палестина представляет уникальные условия, в моей фразе я осторожно вставил слово «предположительно». Я бы не стал отрицать возможность того, что там создается нечто уникальное, но я еще не знаю, что именно. Высказывая это мнение, я, положительно, не имел в виду ничего антисемитского».[39]

Юнг продолжает: «Что касается Вашего предположения, чтобы я написал специальный фрагмент об этом вопросе, я уже думал об этом. С этой целью я предложил обмен письмами с доктором Нойманном, работавшем со мной, и живущим  сейчас в Палестине. В этом тексте будут рассмотрены все спорные вопросы. Правда, я пока не получил от него ответа до настоящего времени».[40] Он возвращается к этому предложению в конце письма, говоря: «Когда встретите доктора Нойманна, пожалуйста, передайте ему от меня привет, и напомните, что я жду вестей от него».[41]

Кирш, как нам представляется, был почти оскорблен тем, что Юнг желал этой переписки с Нойманном, а не с ним:

«В заключение я хотел бы сообщить вам, что доктор Нойманн, который, по-видимому,  уже некоторое время живет в Тель-Авиве, всего в двух шагах от моего дома, до сих пор не нашел повода связаться со мной. То, что меня так игнорируют, на самом деле, меня не удивляет. Как я уже говорил мисс Вульф в Берлине, Нойманн уже в июне 1933 года описывал себя как единственного юнгианского аналитика в Палестине».[42]

Конечно, Нойманн только недавно прибыл в Тель-Авив и, следовательно, не мог описывать себя как единственного юнгианского аналитика в Палестине в 1933 году. Во время истории с Балли Нойманн был в Цюрихе, проходя обучение у Юнга. Существует одно его письмо этого периода к Юнгу (4 N). Хотя в письме не указаны ни дата, ни место, содержание позволяет предположить, что оно было написано в период с марта по май 1934 года, а это значит, из Цюриха. То, что Нойманн счел необходимым использовать письменную форму вместо того, чтобы говорить с Юнгом лично, показывает, как сильно могли его шокировать расово-психологические высказывания Юнга. В первых строках письма Нойманн поясняет, что пишет не из праздного личного интереса, а потому, что считает своим долгом установить ясность в отношениях с Юнгом «по вопросу, который выходит далеко за рамки каких-либо личных проблем» (4 N, март — май 1934).

Этот исключительно интересный документ – выражение Нойманном отвращения – является откровенной критикой национал-социализма и позиции Юнга касательно еврейства. Нойманн подвергает сомнению положительное понимание Юнгом германского бессознательного, захватившего немецкий народ, обвиняя его в том, что тот закрывает глаза на коллективную Тень. Он спрашивает, может ли это легкое утверждение, это исступленное погружение в избыток всего германского, может ли это действительно быть истинным убеждением Юнга, или же он его неправильно понял. Нойманн хочет изменить образ евреев, созданный Юнгом, подвергающим критике этот народ, указывая на то, что этот образ односторонний и полон недопонимания. Он утверждает, что Юнг знает об Индии, какой она была две тысячи лет назад, больше, чем о развитии хасидизма 150 лет назад. Но и здесь Нойманн рассуждает, подобно Киршу, что хасидизм и сионизм доказали способность еврейского народа формировать свою собственную культуру, и что Юнг смешивает Фрейда со всем еврейским народом. Поскольку Юнг однажды определил Фрейда как европейский феномен, он, Нойманн, не мог понять, почему Юнг повторяет национал-социалистическое заявление, что фрейдистские категории – это исключительно еврейские категории.

По-видимому, Юнг и Нойманн говорили об этом письме в Цюрихе и пришли к соглашению, что будут обсуждать этот вопрос в их последующей переписке. Это то, о чем Юнг сообщил в своем письме к Киршу. Нойманн также вспоминает об этом разговоре в своем первом письме из Тель-Авива: «Я поставил перед собой трудную задачу, заставить вас написать что-то фундаментальное об иудаизме. Я верю, что я могу сделать это, просто говоря вам о том, что очень важно для меня «(5 N, июнь / июль 1934). Он прилагает полную версию своего ответа Киршу, который был опубликован в сокращенном варианте в «Юдише рундшау».[43] Печатная версия, по крайней мере, защищает Юнга в ответ на заявления, сделанные Киршем, и резко контрастирует с цюрихским письмом Нойманна. Он, в частности, встает на позицию Юнга, утверждая, что евреи имеют особую способность, фокусироваться на Тени, распознавать ее, а также стойко ее переносить. Рассматривать это как отрицательное качество галутского еврея, как это делал Кирш, означало бы отнимать фундаментальный принцип нравственного инстинкта еврейского народа. Нойманн не добавил к своей аргументации (в сокращенном варианте) момент, упомянутый в письме к Юнгу, а именно, что Юнг закрывает глаза на теневую сторону германцев.

Если в его цюрихском письме (4 N), он сомневается в способности Юнга говорить о евреях, поскольку рассматривает еврейских пациентов Юнга, как небольшую и печальную часть оставшихся ассимилированных евреев, и, следовательно, не как истинных представителей еврейского народа, его ответ Киршу звучит иначе:

Даже возражение против Юнга, что он «не далеко ушел от борьбы с фенотипом еврея, который живет в изгнании из шхины, к генотипу реального еврея» является неправильным. Юнг как психолог придерживается своего опыта работы с еврейским народом, и все мы принадлежим к «фенотипу еврея, живущего в изгнании из шхины», что означает еврея, как он есть –  нам не нужно бежать к образу несуществующего «реального», «подлинного» еврея.[44]

Он заканчивает свою статью, утверждая свою веру в идею, что Юнг и его психология поможет еврейскому народу воссоединиться со своими первобытными корнями, для чего интеграция Тени является необходимым условием.

Дебаты в «Юдише рундшау» также включали письма в газету от Отто Юлиусбюргера (по тому же вопросу, что и Нойманн),[45] от Ю. Штайнфельда,[46] и завершились заявлением Герхарда Адлера от имени Юнга, который просил Адлера в письме от 19 июня 1934 года, написать в «Юдише рундшау» и «Израильском еженедельнике для Швейцарии» (Israelitische Wochenblatt fur die Schweiz), чтобы прояснить позицию Юнга в этой дискуссии:

» В письмах я постоянно подвергаюсь нападкам, обвиняющим меня в сумасшедшем антисемитизме. Я с трудом могу найти время, чтобы ответить на эти письма. Вы, без сомнения, слышали о статье Кирша в «Юдише рундшау». Я уже написал Киршу письмо с разъяснениями, прежде чем я узнал о существовании этой статьи. Он, кажется, переполнен всевозможными лживыми слухами. Я был бы очень признателен вам, если бы вы смогли подчеркнуть мою позицию по поводу еврейского вопроса – от моего имени и по моей просьбе – для этой публикации».[47]

Он также упоминает статью Нойманна, которую еще не читал на этом этапе.

В номере «Юдише рундшау» от 3 августа 1934 г. редактор обобщает аргументы Кирша и Юнга и объявляет о завершении прений публикацией текста Адлера. В своем выступлении под названием «Антисемит ли Юнг?» («1st Jung Antisemit?»), Адлер подчеркивает важность юнгианской психологии для интеграции евреев в более широкую картину и воссоединения их с их собственной культурой и первичным грунтом.[48] Он различает «форму культуры» («Kulturform») и саму по себе «культуру» («Kultur»), заявляя, что Юнг никогда не отрицал существования последней. Наконец, он указывает на успешные терапевтические процессы  еврейских пациентов Юнга.[49]

Противостояние Кирша и Нойманна

Из-за того, что Юнг отдал предпочтение Нойманну, как его представителю в еврейском вопросе, между Нойманном и Киршем с самого начала возникла некая натянутость. Открытый ответ Нойманна в «Юдише рундшау», конечно, не способствовал снятию напряжения. В своем первом письме из Тель-Авива Нойманн сообщает Юнгу, что встретил Кирша после публикации своего ответа. Кирш передал жалобу Юнга на молчание Нойманна, и сообщил, что Юнг согласился с теорией Кирша о том, что в течение двух тысяч лет евреи были подвержены неврозам. После чего в дискуссию включилась госпожа Кирш, обвинив Нойманна в нарушении неписаного правила среди юнгианских аналитиков: не публиковать свой ответ оппоненту как открытое письмо. Она также утверждала авторитет Кирша в психологических вопросах, подкрепленный полным доверием Юнга. Нойманн пересказал весь этот разговор Юнгу, спрашивая, что он сделал не так. Учитывая враждебность, возникшую почти сразу после прибытия Нойманна в Палестину, суждение Томаса Кирша об Эрихе Нойманне как «члене немецкой еврейской группы в Берлине, с которым подружился мой отец» не дает точного представления об их отношениях.[50]

Ответ Юнга Нойманну от 12 августа 1934 года (7 J) содержал заверения, что не существовало какого-либо секретного комитета приверженцев юнгианства. Но, как продемонстрировали замечания и реакция цюрихских юнгианцев относительно публикации его книги о глубинной психологии и Новой Этике в 1949 году, Нойманн действительно оказался на периферии этих кругов, его дистанционное и изолированное положение в Тель-Авиве  в те годы затрудняло продвижение его работ и теорий. В своем письме Юнг вновь благодарил Нойманна за умное и правильное разъяснение статьи Кирша,  поддерживая его и подтверждая: он все делал правильно. (Радость от маленькой победы Нойманна, вероятно, уменьшилась из-за извинения Юнга: он должен был отправить свое письмо через Кирша, так как он не знал точного адреса Нойманна.)

В начале 1935 года Кирш вновь оказался  центром внимания переписки между Юнгом и Нойманном. В этот год Кирш развелся с женой Евой и переехал с  будущей второй женой, Хильдой, в Лондон. По словам их сына Томаса, «они восприняли первых сионистов, в большей степени, как фанатиков, с которыми чувствуешь себя не очень-то комфортно. Кроме того, условия жизни в тогдашней Палестине были слишком примитивными для тех, кто привык к современным удобствам европейской жизни».[51] Как Нойманн писал Юнгу 9 февраля 1935, решение (12 N) Кирша покинуть Палестину было принято весьма холодно его еврейскими коллегами и пациентами, все еще вспоминавшими его пламенные похвалы формированию уникальной еврейской культуры в земле обетованной.

В своем ответе от 19 февраля 1935 г. Юнг дистанцировался от Кирша и подтвердил подозрение Нойманна. Он не  мог раскрыть содержание письма Кирша «очень трогательную историю». Письмо заканчивается замечанием: «Я могу сказать вам только, как я рад, что, во-первых, не основал религию, а во-вторых, что не создал Церковь. Люди могут изгонять бесов во имя мое, если им так угодно, или даже сами вселяться в свиней Гергесинских!»  (13 J).

Рецензия на статью Розенталя

В 1934 году Юнг опубликовал сборник статей под названием «Реальность Души» (Wirklichkeit der Seele).[52] Одним из авторов был немецкий педагог и еврейский сионист Уго Розенталь, статья которого в период после спора с Балли была включена «для того, чтобы досадить национал-социалистам и тем евреям, которые осуждали меня как антисемита».[53] Его статья  «Типологический контраст в еврейской религиозной истории» («Der Typengegensatz in der Judischen Religionsgeschichte»)[54]  получила рецензию Нойманна в «Юдише рундшау» 27 июля 1934.[55] Хотя Нойманн оценил работу Розенталя за то, что тот первым применил типологию Юнга к истории еврейской религии и культуры, он также критиковал его вклад за поверхностное рассмотрение проблемы. Стоя на позициях иудаизма, Розенталь не мог следить за более широкими последствиями своего открытия интроверсии еврейского народа, контрастирующей с экстравертной нееврейской средой диаспоры. Тем не менее, полярность между интроверсией и экстраверсией внутри самой еврейской традиции по-прежнему приводила к замечательным результатам, особенно там, где Розенталь использовал библейский материал  (прежде всего, историю Иакова и Исава), чтобы продемонстрировать типологическую полярность.

На основе этой рецензии Нойманн подробно остановился на вопросах, поднятых Розенталем (5 N). В своем первом письме к Юнгу из Тель-Авива он рассказал ему о попытке обратиться к вопросу о еврейской психологии и предупредил, что вслед за письмом придет машинописный текст (5 N). Это письмо, называемое Нойманном и Юнгом «Аннотации» («Anmerkungen»), было утрачено (вместе с двумя другими  вложениями), как предполагалось до недавнего времени. И все же редактор обнаружил его в коллекции наследников Нойманна среди неопубликованных материалов в доме Рали Левенталь-Нойманн, дочери Эриха Нойманна, в Иерусалиме в 2012 году. «Аннотации» были опубликованы в виде приложения к письму 5 N 5, как N (A). Хотя их можно рассматривать как своего рода мыслительный эксперимент и мозговой штурм со стороны Нойманна, они, несомненно, составляли основу первоначальной дискуссии, посвященной еврейской психологии,  происходившей  между Нойманном и Юнгом. «Аннотации» в основном связаны с типологической оппозицией Иакова и Исава в библейской истории, разрабатываемой в соответствии со статьей Розенталя. По рекомендации Юнга, Нойманн использовал материал письма, чтобы написать (так и не опубликованную) статью на тему Иакова и Исава.

До того, как Юнг успел ответить, последовало еще одно письмо с приложением 19 июля 1934 (6 N и 6 N [A]). Это второе вложение, впоследствии упоминается как «Приложения и вопросы» («Anwendungen und Fragen»), было еще более сложным и касалось вопроса еврейской психологии, типологии и индивидуации. Примерно в это же время Нойманн начал работать над своим (неопубликованным) текстом «К вопросу о происхождении и истории еврейского сознания («Ursprungsgeschichte des Judischen Bewusstseins).[56] Следующие шесть лет Нойманн работал над двумя томами, связанными с глубиной психологией еврейской психики и проблемой откровения, с одной стороны, а также психологической значимостью хасидизма для еврейства, с другой. Следует отметить, что начало этого проекта можно найти в разделе «Вопросы и приложения».

Хотя для ответа Юнга на эти обширные письма потребовалось некоторое время, его письмо от 12 августа 1934 года (7 J), вероятно, представляет собой наиболее существенный вклад в вопрос о еврейской психологии в переписке с Нойманном. Здесь Юнг углубляется в содержание писем  Нойманна, амплифицируя представленный ему материал. Но для Нойманна этого недостаточно. Он выражает разочарование тем, что Юнг недостаточно разработал содержание «Приложений и вопросов», а затем присылает окончательное приложение вместе с письмом 8 N, известное как «Письмо III» (8 N [A]).

Последний раз в Цюрихе

В начале 1936 года у Нойманна проявились признаки усталости. Он объяснил свою потребность отойти от размышлений о Палестине и еврейском вопросе, дабы посвятить все время собственному процессу индивидуации, выразив желание приехать в Цюрих (19 N, 30 января 1936). Действительно, в мае и июне 1936 года Эрих и Джули Нойманн посетили Цюрих, в  последний раз перед войной. Больше, до 1947 года, они в Швейцарию не вернутся. В Цюрихе Эрих проходил психотерапию у Юнга и Тони Вульф, который стал также терапевтом Джули. Во время пребывания в Швейцарии Нойманны принимали участие в юнгианской жизни Цюриха, о чем говорит работа Эриха на семинаре Юнга по книге Ницше «Так говорил Заратустра».[57]

Философский текст Ницше также играет важную роль в статье «Вотан», опубликованной Юнгом в том же году.[58] С точки зрения Юнга, возвращение германского Бога Вотана в нацистской Германии, архетипической захват немецкого народа языческим Богом, были предвосхищены некоторыми разделами «Заратустры» Ницше. Юнг хвалил книгу за ее дальновидность.[59] В интересной переписке 1939 года, вскоре после начала войны, Нойманн рассказал сон, в котором он отождествлял себя с паломником в шляпе с широкими полями. В этом образе легко распознать Вотана (29 N). В своем ответе Юнг смягчает свое предыдущее заявление о чисто германском характере этого архетипа, что указывает на психологическую регрессию в нацистской Германии, к более широкому пониманию Вотана как бога ветра, который, архетипически, также имеет общечеловеческое значение.

В 1936 году, уже дома, Нойманны переехали в другую квартиру. Новый адрес: д. 1 на ул. Гордон – станет именем нарицательным среди врачей и пациентов. Мало того, что Эрих и Джули занимались практикой в скромной квартире, этот дом также стал местом для еженедельной серии семинаров Эриха Нойманна. В 1930-е годы темы варьировались от теории и учения Юнга до хасидизма, от психологических особенностей и проблем современного еврея до архетипического содержания сказок.[60]

В том же году родители Эриха приехали в гости из Берлина. Это был краткий миг спокойной радости в те смутные дни. Это была последняя встреча Эриха Нойманна с отцом. В следующем году Эдуард Нойманн умер от травм, избитый нацистскими головорезами.[61] Беда не приходит одна. В ночь на 9 ноября 1938 года в Германии происходят еврейские погромы беспрецедентного масштаба, так называемая Хрустальная ночь (Kristallnacht).[62] В трогательном письме к Юнгу от 5 декабря 1938 Нойманн выразил шок по поводу недавних событий в Германии (27 N). Письмо Нойманна выражает недоумение и двойственность. Он благодарит Юнга за убежденность, что для евреев в Европе еще осталось место, но отмечает, что занятая Юнгом позиция в башне из слоновой кости усложняет осознание ужасов, доставшихся на долю еврейского народа. Что касается Германии, он пишет о личном долге и благодарности немецкому народу, которая не позволит ему приравнять весь народ к симптомам его шизофренического эпизода. Следующий поворот его размышлений, с трудом понимаемый  нами  сегодня, связывает зверства против евреев в нацистской Германии и надежду на омоложение еврейского народа, тем самым, Нойманн возвращается к своим прежним мыслям о еврейской экстраверсии:

«К этому следует добавить тот факт, что я считаю, что все эти события будут спасением для иудаизма. Хотя я осознаю, что не знаю, буду ли  среди тех, кто пережил этот переворот. Высочайшая экстраверсия иудаизма, которая привела его к краю могилы, будет устранена неумолимой и последовательной рукой нашей судьбы. А ужасное положения, постигшее весь народ, которое продолжает усугубляться, неизбежно подтолкнет внутренний источник энергии к действию или риску» (27 N).

IV. Длительный интервал, 1940-45 гг.

Переписка между Юнгом и Нойманном прервалась в 1940 году и возобновилась ​​только в 1945 г. В течение этих лет Палестина, пребывая еще под британским мандатом, оказалась перед угрозой вторжения из-за быстрого успешного продвижения германских войск в Северной Африке. Еврейская поддержка британских военных усилий варьировались от участия подразделений Хаганы и Пальмаха против французских сил Виши в Сирии в 1941 году до формирования Еврейской Бригады как фронтовой боевой единицы в 1944 году. Десант палестинских евреев высадился над нацистской территорией для сбора разведывательной информации и установления контакта с сохранившимися еврейскими общинами. В общей сложности более тридцати тысяч палестинских евреев служили в британской армии и воевали в Греции, на Крите, в Северной Африке, Италии и Северной Европе.[63] В 1941 году известие о систематическом массовом убийстве европейских евреев достигли Палестины и обострили актуальность вопроса отмены квоты иммиграции. Несмотря на усилия сторонников Израиля, таких как Уинстон Черчилль, британская политика не менялась вплоть до 1943 года, когда, наконец, любой беженец, прибывший через Балканы и Стамбул, смог получить разрешение на въезд независимо от существующих квот.

Годы войны стали для Нойманна наиболее продуктивными. Хотя единственным текстом, опубликованным, как задумывалось, во время войны, была «Глубинная психология и новая этика», к этому времени восходят основы многих более поздних его работ. Неопубликованные тексты, написанные в этот период: «О религиозном значении Пути глубинной психологии» (Zur religiosen Bedeutung des tiefenpsychologischen Weges) (Нойманн 1942) и «Роль Сознания в опыте глубинной психологии» (Die Bedeutung des Bewusstseins fur die tiefenpsychologische Erfahrung) (Нойманн 1943). Последняя рабта состояла из четырех частей:  «Символы и этапы в развитии сознания» (Symbole und Stadien der Bewusstseinsentwicklung),  «Развитие сознания и психологии на разных этапах жизни» (Bewusstseinsentwicklung und Psychologie der Lebensalter), «Путь глубинной психологии и сознания» (Der tiefenpsychologische Weg und das Bewusstsein), и «Этапы религиозного опыта на глубинно-психологическом пути» (Stadien religioser Erfahrung auf dem tiefenpsychologischen Weg). Как показывают названия глав, мысли Нойманна уже были заняты вопросом развития человеческого сознания, который станет главной темой его основной работы о происхождении и истории сознания.

При этом Нойманн продолжал постоянную работу со своими пациентами, проводил обычные семинары для коллег и интересующихся аналитической психологией в своей квартире.[64] Кроме того, ему приходилось заботиться о выросшей семье: в 1938  родилась дочь Рали. Беспокоила и забота о судьбе немецких родственников. Большинство из них смогли бежать из Германии и иммигрировать в Англию.[65] Матери Эриха, Зельме, собиравшейся приехать в Тель-Авив, но застигнутой врасплох началом войны в Лондоне, пришлось провести годы войны с другим сыном, Францем и его семьей в Англии. Она смогла продолжить свое путешествие только в 1947 году.

1. Переписка между Израилем и Цюрихм, 1945-60 гг. Возобновление связи с Европой

После окончания войны, Палестина все еще находилась под мандатом, который был дан Великобритании Лигой Наций в 1922 году. Возобновились атаки на британские военные цели еврейских военизированных формирований, таких как Иргун, его ответвление Штерн и Хагана, прекратившиеся перед лицом угрозы со стороны фашистской Германии и ее союзников. Чрезмерно жесткая анти-иммиграционная политика британских властей означала, что евреи, среди которых было множество переживших Холокост, желающие приехать в Палестину, подвергались задержанию в лагерях Европы. Еврейские агентства организовывали «нелегальную» иммиграцию в подмандатную Палестину. Нерешенность иммиграционной ситуации увеличила напряженность в регионе и привела к новому росту насилия. После ареста ряда сионистских лидеров в 1946 году Иргун взорвали крыло отеля Царя Давида, при взрыве погиб девяносто один человек. В 1947 году Великобритания обратилась к Организации Объединенных Наций за помощью в разрешении кризиса. 29 ноября 1947 года Генеральная Ассамблея ООН проголосовала за создания двух отдельных государств. Решение было позитивно воспринято евреями в Палестине, но отвергнуто палестинскими арабами, которые, опираясь на поддержку арабского мира и при участии некоторых добровольцев из соседних арабских стран,  использовали этот опасный период беззакония для начала военных действий против еврейской общины. Эскалация конфликта означала убийства евреев не только в Палестине, но и в соседних арабских государствах. Ситуация прямо привела к войне за независимость 1948 года.

В октябре 1945 г., после перерыва в пять лет, переписка между Нойманном и Юнгом возобновилась. Первой весточкой, полученной Юнгом из Палестины, был небольшой пакет, содержащий машинописный текст под названием «Глубинная психология и Новая этика» (Tiefenpsychologie und Neue Ethik). Восстановление контакта с помощью этого текста было значительным жестом со стороны Нойманна, поскольку книга могла быть прочитана как его личная реакция на зверства Холокоста. Он послал свой текст человеку, чьи расово-психологические соображения возбудили международный протест еще в 1933-34 гг. (и продолжались после войны), сделав приоритетной дискуссию Нойманна с Юнгом о специфике еврейской психологии. В последующие годы эта небольшая книга сможет поколебать основы теории Юнга в отношении этики и приведет к ожесточенным нападкам на Нойманна со стороны юнгианских кругов  Цюриха.

Первое письмо пришло отдельно от посылки 1 октября 1945 года. В нем Нойманн подчеркнул важность контакта с Юнгом и Тони Вульф как представителями немецкой культуры, значение которой никогда не для него не уменьшалось. Он сообщил об изменении своих научных интересов, заявив, что – к его собственному удивлению – именно в тот момент, когда вопрос о еврейском психологическом состоянии стал первостепенной глобальной необходимостью, его личный интерес к этой теме уже угас. После того, как он закончил свою книгу о хасидизме, сформировавшую вторую и последнюю часть неопубликованной работы «К вопросу о происхождении и истории еврейского сознания» (Ursprungsgeschichte des judischen Bewusstseins) (Нойманн 1934-40), он обратился к более общим психологическим проблемам.

Письмо дошло до Юнга в критический момент в его жизни. В феврале 1944 года он перенес сердечный приступ, был  близок к смерти. За первым последовал еще один в ноябре 1945 года. Нойманн не знал, насколько хрупким было в то время здоровье Юнга. Несмотря на то, что он слышал от Герхарда Адлера о болезни Юнга, он, вероятно, не понимал ее серьезности и предположил, что Юнг уже снова здоров.

Пребывая в сумеречной зоне между жизнью и смертью в первые дни после первого сердечного приступа, Юнг испытал ряд видений, оказавших на него глубокое влияние. Интересно заметить, что одно из видений имело каббалистическую природу:

«Я сам был, как казалось, в Pardes Rimonim, гранатовом саду, где происходила свадьба Тиферет (красоты) и Малхут (царства). Или же я был раввином Шимоном бен Йохаем, чья свадьба праздновалась в загробной жизни. Это был мистический брак, как кажется, каббалистической традиции. Это были величайшие переживания, которые я когда-либо испытывал. Я не могу сказать вам, как это было прекрасно. Я мог только постоянно думать: «Теперь это гранатовый сад! Теперь это брак Малхут с Тиферет!» Я не знаю точно, какую роль я играл в нем. В глубине души это был я сам: я был браком. И мое Блаженство, было блаженством брака».[66]

Долгие годы отсутствия контакта между Юнгом и Нойманном вывели их на новое пересечение путей интеллектуального развития. В 1934 году Нойманн обвинял Юнга, что тот знает больше о древней индийской философии, чем о современной еврейской культуре и религии, а сейчас он сам перенаправил фокус исследовательского интереса с еврейской психологии на вопросы этического поведения и психологии развития. Для Юнга, напротив, еврейская мистика приобретает все большее значение, и символика разделения и воссоединения мужского и женского аспектов Бога, Тиферет и Малхут, уже не только деталь в его видении 1944 года, но  важный образ, наполняющий его понимание Mysterium Coniunctionis (таинства воссоединения). [67]

Главным проводником контакта Нойманна со Швейцарией и Европой в те послевоенные дни был Герхард Адлер. И именно Адлер, разработал план, как вновь ввести Нойманна в широкие круги юнгианского мира. В письме к Юнгу от 12 декабря 1945 года он писал:

«Это касается моего друга доктора Эриха Нойманна в Тель-Авиве. Он прислал мне целый ряд рукописей, большинство которых я нахожу отличными. Я знаю, что он пишет практически без резонанса и без особых перспектив для публикации. Как вы думаете, можно было бы пригласить для презентации его в Аскону? Я уверен, что он представит нечто ценное и оригинальное, и столь же интересное другим. Было бы прекрасно помочь ему найти отклик на его работу – и, в конечном итоге, даже издателя! Я бы не беспокоил вас этим вопросом, если бы я не был абсолютно уверен в том, что он мог бы сделать больше для понимания и распространения «аналитической психологии» – особенно в еврействе, чем большинство других, кого я знаю».[68]

В своем первом письме к Нойманну после войны, в августе 1946 года Юнг перечисляет свои усилия по привлечению Нойманна обратно в Европу, и сопровождавшие их трудности. На это возвращение у Нойманна ушел еще целый год.

Возвращение в Швейцарию

Летом 1947 года Эрих и Джули Нойманн встретились Герхардом Адлером и его женой в Швейцарии. Вместе они приняли участие в конференции Эранос в Асконе в августе 1947 года (см. письма Юнга, ссылка 45 J и 48 J). Хотя Юнг не присутствовал в этом году, Нойманн имел возможность обсудить свои идеи с другими выдающимися учеными, такими как Карл Кереньи, Жиль Киспель и Виктор Уайт, озвучить некоторые из своих идей, а также установить контакт с юнгианцами, приехавшими из Цюриха. Особое значение имела его встреча с Ольгой Фрёбе-Каптейн, организатором конференции. Ольга находилась под сильным впечатлением от его интеллекта и личности. Поэтому она (конечно, после консультаций с Юнгом)  не только пригласила Нойманна выступить на следующей конференции Эранос с докладом о мистическом человеке (его первая из тринадцати ежегодных презентаций, продолжавшихся до 1960 г.), но и попросила написать вступление к первой Боллингенской публикации материалов из фотографического архива Эраноса.[69] Том должен был содержать изображения, демонстрировавшиеся на выставке, проводимой по случаю конференции 1938 г., «Природа и Культ Великой Матери» («Gestalt und Kult der Grossen Mutter»).  В последующие годы  «Введение», написанное Нойманном, выросло до такой степени, что, когда издание, в конце концов, осуществилось в 1956 году, этот текст стал существенной самостоятельной книгой с приложением изображений из архива Эраноса.

Этим летом  Нойманн и Юнг вновь, спустя одиннадцать лет, встретились лично. В ходе встречи они обсудили еще один из текстов Нойманна, который позже будет опубликован под названием «Происхождение и история Сознания» (Ursprungsgeschichte des Bewusstseins), которому суждено было стать основной работой Нойманна. Текст разделен на две взаимодополняющие части. Первая половина рассматривает мифологические стадии эволюции сознания, вторая соотносит с этими этапами на онтогенетическом уровне следующие психологические стадии развития личности. Нойманн называет первую стадию развития уроборической, приводя символ змеи, кусающей свой собственный хвост. В этом полностью бессознательном состоянии нет разделения между эго и миром. Мистическое участие (термин Леви-Брюля) этого анимистического верования приравнивается к эмбриональному состоянию матки. Эго очень медленно совершает свой путь к сознанию. Оно проходит через этап «Великой Матери»  (Нойманн подробно рассуждает о культе и характеристиках этого архетипа в его второй основной работе 1956 г.), этап отделения от мира родителей. Наконец оно  входит в стадию, отображаемую как квест героя. Именно здесь, эго начинает дифференцироваться через «убийство» родительской пары, что является необходимым условием для достижения конечной стадии, самого высокого сознания, которое является отправной точкой для ассимиляции бессознательного как части психологического процесса индивидуации.

Юнг был глубоко впечатлен исследованиями Нойманна. Единственное, что вызвало его возражение, было использование и понимание Нойманном концепции «комплекса кастрации», который он хотел бы заменить термином «архетип жертвы» (Opferarchetyp). Когда Нойманн настаивал на важности своего концепта, Юнг отвечал фразой, иронически предвосхитившей последующие события: «Вам следует пережить этот опыт самому, иначе вы рискуете оказаться непонятым. Возможности превосходят всю терминологию»(54 J). Не в последнюю очередь из-за вмешательства Юнга, оба тома «Истории происхождения…» и «Глубинная психология и новая этика» были приняты Рашером к публикации в Цюрихе.

Рисунок 3. Нойманн, Юнг, Мирча Элиаде, и другие на круглом столе Эраноса (Архив Эраноса, любезно предоставлено Полом Куглером)

Нойманн вернулся в Аскону в 1948 году. Это было его первое выступление перед аудиторией на конференции Эраноса. Его лекция «Мистический человек» не была встречена единодушным одобрением.[70] Карл Альфред Майер демонстративно выбежал из комнаты в середине лекции. Нойманн упоминает об этом его поступке в письме к Майеру, как о действии, «ведомом комплексом».[71] Юнг защищал Нойманна от обвинений Майера и Иоланды Якоби в том, что он, якобы, пропагандировал новый догматизм. По мнению Юнга, «доктору Майеру, например, следовало бы разрабатывать связь между его Асклепием и психотерапией, а не выбегать с лекции. Он смог бы обнаружить некоторые сложные проблемы, для которых фундаментальные работы, подобные работам Нойманна, более чем полезны».[72] К сожалению, на этом дело не закончилось. В ходе дальнейшего развития событий некоторые из наиболее заметных цюрихских последователей Юнга проявили себя не лучшим образом, что бросило тень и на самого Юнга.

Весной 1948 г. юнгианская община в Цюрихе праздновала основание института К. Г. Юнга, созданного для преподавания аналитической психологии. Хотя Юнг был президентом, существовал и вице-президент, К. А. Майер, якобы исполняющий обязанности директора. Тот самый Майер, который в знак протеста выйдет с лекции Нойманна следующим летом. Другим членом совета института, благодаря личному настоянию Юнга, стала Иоланда Якоби. Вот ее мнение и описание лекции Нойманна в Эраносе 1948 года, выраженное в письме к Юнгу:

«Я не смогла последовать вашему совету – проникнуться мыслями Нойманна – поскольку мне совершенно не понравилось его выступление. Он сделал именно то, что вы всегда отвергали, а именно, создал из вашего учения «систему». Хотя в своем вступительном слове он предостерег от «догматизации», свое собственное предупреждение он игнорировал. […] Кстати, довольно интересный факт: как легко женщины (почти каждая из присутствующих) были очарованы им, в то время как мужчины категорически от него отвернулись. Показательно и то, что во время своей двухчасовой лекции он полностью ушел в себя, не замечая своей аудитории; он был очень странным. Конечно, у Нойманна гениально талантливые формулировки, он прекрасно владеет словом, его стиль красноречив  и красив, он может выразить великолепно любую идею. Это кажется для него слишком легким. Представляет ли это для него опасность? Я не согласна не только с его способом схематизации, но и с содержанием его работы. Я не думаю, что она «превзошла вашу», как вы якобы утверждаете. Его работы остаются намного ниже ваших. Все, что вы написали о христианской символике и понимании христианства на протяжении многих лет, стирается, если воспринимать точку зрения Нойманна как подлинное Юнгианское учение. Наиболее важные из ваших принципов, а именно «ущербный», а также «калека» подвергаются сомнению.[73]

Таким образом, лекция Нойманна в Эраносе вызвала противодействие со стороны двух ключевых фигур юнгианского круга Цюриха: Майера и Якоби. Но, по крайней мере, на этом этапе, Юнг не присоединялся к их критическим замечаниям; напротив, в своем ответе Якоби он опровергает их:

«Я думаю, что работа Нойманна прекрасна. Это не догматическая система, но структурированная точка зрения, продуманная до мельчайших деталей. По общему признанию, он не принимает во внимание чувств своей аудитории. Это и есть причина, почему он не упоминает положительный аспект ущербности. Но это не значит, что ему неизвестно это явление. […] Его стиль изложения, возможно, произвел неприятное впечатление. Но его интеллектуальные достижения поистине выдающиеся. Вы все немного избалованы моей анимой, способной лавировать между светом и тьмой – ничего нет совершенно темного и – слава Богу! – полностью светлого. Вот почему меня обвиняют в противоречивости! У Нойманна все еще более сложно. Необходимо думать вместе с ним, иначе можно утратить нить рассуждений. Я рекомендую внимательно прочитать его лекции. Нойманн пришел к нам из своего отшельнического существования в Тель-Авиве, о котором нам ничего неизвестно. Дом напротив его жилища разбомбили до основания, а «Израиль» переживает тяжелые страдания. Н. сильно заражен коллективным вследствие его тревожного отказа от внешнего мира. Такое отношение обуславливает в нем отсутствие эмоций и, значит, должно быть принято во внимание. […] По моему мнению, Нойманн является ученым высочайшего уровня, а мои ученики должны доказать, что он не учит догме, а пытается создать структуру».[74]

Как уже упоминал Юнг, участие Нойманна в Эраносе в 1948 году было омрачено войной в Израиле. После начала осуществления плана ООН о создании двух государств, страна погрузилась в войну между еврейскими и арабскими общинами Палестины. Англичане, которые удерживали мандат до 14 мая 1948 года, почти не вмешивались.  Нойманн описал ситуацию в письме к Юнгу, как «предательство англичан » (62 N, 24 января 1948 г.). Когда вступило в силу решение ООН  о создании государства Израиль, с 15 мая 1948 года, войска  соседних арабских стран напали на Израиль, а внутренний конфликт стал войной между государствами. Арабо-израильская война, или война за независимость, продолжалась до 10 марта 1949 года и закончилась победой Израиля. В результате, государство Израиль сохранило почти всю территорию, выделенную по плану ООН, и заняло дополнительно большой участок земли, предназначавшийся палестинскому государству.

С учетом опасной ситуации в Израиле, не трудно себе представить, что Нойманн  казался весьма напряженным, когда приехал в Швейцарию в августе 1948 г. Ранее в том же году бомба разрушила соседний дом (№ 3 на улице Гордон), что приблизило реалии войны вплотную к его дому. В письме к Ольге Фрёбе-Каптейн от 12 июля 1948 года он описал этот инцидент: «Нас все еще беспорядочно бомбят. Вот,  только вчера, прямо рядом с нами: один ребенок мертв, восемнадцать получили ранения. Пока я пишу, была новая тревога. Пока это продолжается, я, как вы понимаете,  не могу принять окончательного решения о приезде». И далее он выражает свои чувства, вероятно, разделяемые со всем еврейским населением Израиля тех дней,  что  объясняет  его трудности при установлении контактов с Европой:

«Тем не менее, я искренне верю, что  принадлежу этой земле, даже когда я стою здесь, практически на краю Европы. Вам трудно понять это. Но есть 6 миллионов евреев, отравленных газом. Есть их тень, нависшая над Европой. А это намного тяжелее, чем дикие арабы, примитивные варвары, от которых не ждешь чего-то другого. Подробнее при встрече».[75]

Враги в Цюрихе: Новая этика

«Глубинная психология и Новая Этика» могут быть прочитаны и на личном уровне: книга могла быть попыткой Нойманна, понять, как цивилизованная страна, такая как Германия, в обществе и культуре которой Нойманн был глубоко укоренен, могла совершать зверства в масштабах, не виданных прежде. Его психологический ответ восходит к сердцу иудео-христианской этической системы. Эта старая этика, по словам Нойманна, была основана на противостоянии между добром и злом и их взаимном исключении. По сути, можно было бы найти психологические принципы вытеснения (Verdrangung) и подавления (Unterdruckung). Такого рода этика требовала полной идентификации с ее положительными ценностями, которые делали невозможными признание и интеграцию другой стороны или Тени. Следствием такой эксклюзивной идентификации добра с сознательной стороной и, как следствие, вытеснения зла, стало бессознательное чувство вины, давление от которого личность освобождалась через проекцию тени на другого. Гнев, направленный на иностранца или человека, заподозренного в нарушении этических норм, или принесение в жертву лучшего в обществе ради большей пользы, является выражением этой примитивной психологии козла отпущения. Нойманн заявил о необходимости новой этики, способной заменить старую дихотомию добра и зла интеграцией индивидуальной тени в юнгианском понимании этого явления.

То, как мало понимания его новых этических требований мог ожидать Нойманн, раскрывается в переписке с Рашером. Последний просил Нойманна: «изменить первый раздел [предисловие], так как мы не хотим упоминания нацизма в Германии».[76] Нойманн ответил, что в его книге рассмотрены современные исторические факты, а германский нацизм, несомненно, принадлежит в этой категории.[77]

Но Новая Этика не единственная книга Нойманна, которая готовилась к публикации Рашером в этом году. «Происхождение и история сознания» первоначально создавалось как самостоятельное произведение. Но было решено издать его как первый том в институтской серии «Исследования, проведенные институтом К. Г. Юнга» (Studien des C. G. Jung Instituts).[78] Это означало, что книга теперь будет опубликована под эгидой института. К несчастью, произошло совпадение:  К. А. Майер, вице-президент института, как раз заканчивал свое главное исследование «Античная инкубация и современная психотерапия» (Antike Inkubation und moderne Psychotherapie), которое планировалось издать только второй книгой в серии. Когда же Юнг, как это видно из письма Якоби, представил Нойманна образцом для подражания, которому должно было следовать Майеру, эмоции разгорелись еще сильнее. В своем письме к Юнгу после лекции Нойманна в Эраносе в 1948 г. Якоби также начинает выступать против включения книги Нойманна в серию:

«Я очень озабочена  тем, как такая работа будет выглядеть в томе размером более 800 страниц.  Не будет ли доминировать такая книга, начинающая нашу серию, над всеми последующими? Существует также опасность того, что она будет воспринята как «официальное», утвержденное юнгианское учение, а не Нойманново понимание, чем оно является на самом деле. И, поскольку доктор Нойманн казался крайне недовольным тем, что его книга еще не вышла в свет, он мог бы, возможно, обрадоваться тому, что его книга будет опубликована вне серии. Книга будет независима от других, что обусловлено, так или иначе, ее размером. Я кратко переговорил с ним. Его интерес ко мне был ограничен только бизнесом (то есть печатанием его книги), что способствовало ведению дальнейших разговоров с моей стороны. Весь Эранос был «провалом» (даже если г-жа Фрёбе рассматривает это как лучшую конференцию из всех состоявшихся).[79]

Зерна волнений Якоби упали не на благодатную почву. Юнг подчеркивал значение исследования Нойманна и почтил книгу необыкновенно щедрым предисловием, заявляя, что Нойманн продолжает трудиться с того же места, где он, Юнг, вынужден был остановиться в своей новаторской работе. Таким образом, он объявлял Нойманна своим преемником.[80]

Но противники Нойманна нашли еще одну возможность возражения против публикации книги «Происхождение и история сознания» в серии института. Когда «Глубинная психология и новая этика» была, наконец, опубликована в конце 1948 г., 10 декабря (72 J) Юнг писал Нойманну, сообщая, что «новая этика» вызвала резкую реакцию и дискуссии, и что продолжаются дебаты о том, следует ли институту опубликовать «Происхождение и историю сознания» в своей серии. Конечно, Якоби уже задала тон этой дискуссии после лекции Эраноса. Но в письме Юнг с энтузиазмом заверил Нойманна в своей поддержке и подчеркнул важность эффекта катарсиса от такого спорного текста.[81] Однако замечание Юнга: «маленький институт, который все еще только поднимается на ноги, не должен рисковать, заводя слишком много противников. (Косой взгляд на университет и церковь!)» — должно было стать для Нойманна предупреждающим знаком. В своем ответе он осудил возможность того, что институт может поставить под угрозу свой академический авторитет во избежание столкновений (73 N, 1 января 1949), и добавил, что он с удовольствием снимет свою книгу из серии, если его попросят сделать это. Эта риторическая приписка оказалась фатальной для включения книги в серию. Через месяц Нойманн получил письмо от К. А. Майера, вице-президента института:

 «Уважаемый коллега, как вы уже слышали от Юнга, после публичных и частных споров, вызванных вашей «Новой Этикой», институт обсуждал вопрос о целесообразности публикации книги «Происхождение и история сознания» в серии института. После широкого обсуждения в совете мы пришли к выводу, что молодой институт не может позволить себе так много публичных разногласий. Поэтому мы предпочитаем, до поры до времени, публиковать тексты монографического характера по детальным вопросам комплексной психологии, которые до сих пор нуждаются в лучшей материальной и научной поддержке. Поэтому мне лично представляется правильным, если ваша большая итоговая работа будет опубликована в виде отдельного издания, и я могу понять решение совета. Я надеюсь, что это решение не вызвало у вас каких-либо проблем, и заверяю вас, что все мы ожидаем публикации вашей книги с нетерпением. С наилучшими пожеланиями, всегда ваш, К. А. Майер».[82]

Нойманн ответил Юнгу, президенту института, пламенным письмом, повторяя свои обвинения в оппортунизме и лицемерии (74 N, 10 февраля 1949). Юнг, в свою очередь, напомнил предыдущее письмо Нойманна, согласно которому Нойманн, похоже, не слишком стремился публиковаться в институтской серии (75 J., 29 марта 1949).

В то же время, когда шок от «Новой Этики» Нойманна вызывал возмущение у сторонников Юнга в Цюрихе, Кеган Пол проинформировал Нойманна, что они будут издавать английский перевод книги. Нойманн спросил Юнга, сможет ли он написать предисловие для английского издания. Юнг согласился, но предложил внести некоторые изменения в текст, так как не ожидал от английской аудитории знаний о психологических или философских концепциях. Он послал Нойманну свои подробные поправки и предложил пересмотреть текст.[83] Двойственность роли Юнга в этом деле раскрывается в письме к Кери Бейнсу (май 1949 г.):

«Он [Нойманн] хотел, чтобы я написал предисловие к этому английскому изданию. Я написал его, но еще не отправил. Вместо того, я послал ему целый список предложений, которые ему следует рассмотреть, если он хочет получить мое предисловие. Его ответ был не совсем благоприятным. Он говорит, что он не может писать так, как я хотел бы, что для него вся проблема горяча, как ад и требует немедленной срочности».[84]

Кери Бейнс настроен против Нойманна, как показывает письмо от Марии-Жанны Шмид, секретаря Юнга:

 «Я хотела бы написать Вам (и как бы я хотела поговорить об этом с Вами)  об этой «новой звезде» – докторе Нойманне, то есть, о его книгах. Ваши слова о его «Новой Этике» заставляют меня желать вашего присутствия здесь. Здесь его книга обсуждается довольно широко, как во «внешнем», так и в «узком кругу». Мы даже готовим посвященный этому дискуссионный вечер для членов клуба.[85] Лично я абсолютно согласна с вами: каждый задается вопросом, знает ли он сам, о чем он говорит, и – хотя его большая книга «Происхождение и история» лучше – я вместе с вами задаюсь вопросом, действительно ли все «на самом деле так»  как говорит К. Г. в его предисловии. Я хотела бы, чтобы К. Г. никогда не писал этого текста». [86]

Другое мнение высказал Р.Ф.К. Халл, переводчик трудов Юнга на английский язык. Он же будет переводить в последующие годы «Происхождение и историю» Нойманна. Он выразил свою первоначальную реакцию на «Глубинную психологию и Новую Этику» в письме к Майклу Фордхему от 6 августа 1949 года:  

«Я надеюсь, что не вмешиваюсь не в свое дело, когда я говорю, что эта книга Нойманна кажется мне необычайно мало продуманной и, возможно, опасной интерпретацией идей Юнга? Если суждения Юнга о Фрейде и еврейской психологии привели в Америке к диким обвинениям, что тот был нацистом, что же произойдет, если мнение Нойманна о юнгианской «новой этике» будет воспринято буквально. Возникнут обвинения подобные таким как «коммунист», «имморалист», «антихрист» и бог знает что![87]

Нойманн был глубоко разочарован всей этой историей, хотя в письмах к самому Юнгу он сдерживает свой гнев. Пытаясь оправдать свои отношения с Юнгом, он начинает различать Юнга как президента института и Юнга как великолепного ученого, бросающего вызов статус-кво и защищающего книгу Нойманна. В письме к Ольге Фрёбе-Каптейн, Нойманн характеризует свои отношения с Юнгом после этих событий следующим образом: «Лично Юнг относится ко мне еще хорошо, иногда, даже волнующе хорошо. Но факт остается фактом: он уже старик, на него нельзя положиться».[88] Он повторяет этот аргумент в 1954 году в разговоре с Аниэлой Яффе, называя Юнга неверным другом в некоторых вопросах. В своем ответе Яффе уверяет Нойманна в глубокой привязанности Юнга, которая никогда не была нарушена обстоятельствами, связанными с изданием книги Нойманна. Здесь, продолжала она, можно увидеть развитие сына, превосходящего отца: возможность, не реализованная между Юнгом и Фрейдом, приведшая к концу их отношений.[89]

Нойманн был не готов оправдать поведение Тони Вульф. В начале апреля 1949 года она написала Нойманну, что его этическая концепция не будет принадлежать  к теоретической основе глубинной психологии (см. 76 N, 6 апреля 1949 года). Нойманн интерпретировал ее письмо как проявление враждебных настроений по отношению к нему в Цюрихе. Он ответил ей, выразив свое разочарование в жесткой и однозначной манере.[90] В необычно оборонительной манере Тони Вульф, оправдала свой критический анализ книги Нойманна:

«Я не знаю, будет ли много пользы, в очередной раз говорить об «Этике».  Я написала вам все, что мне нужно было сказать. Судя по всему, вы действительно смешали меня со всеми остальными. Я не была в Асконе в прошлом году, я не имею ни малейшего отношения к публикации книги, я  обычный преподаватель в институте, и к тому же, другие женщины принимают решения. Я также сказала всем, кого знаю лично, что ваша книга должна быть принята как публикация института. Вы, надеюсь, помните, что я была одним из тех, кто вам посоветовал опубликовать «Этику». Но я должна повторить свое признание: я не могу прочитать рукопись столь же критически, как печатную книгу. В связи с переводом на английский для меня было важно пересмотреть некоторые критические абзацы. Я знаю Англию довольно хорошо, и это было бы исключительно в ваших интересах. Почему же я должна прилагать все эти усилия, вдаваться в такие детали? Это была определенная работа. Печально, что «Этика» вышла первой. Таким образом, она стала, в некотором роде,  слишком важной».[91]

Наконец, Нойманн и Вульф нашли способ примириться, и когда Тони Вульф умерла в 1953 году, Нойманн написал Юнгу трогательное письмо с соболезнованиями, позволяющее составить представление о важной роли, которую она сыграла в жизни  Эриха  и Джули Нойманн.

Самый близкий взгляд на дело вокруг публикации книг Нойманна можно найти в его переписке с Ольгой Фрёбе-Каптейн. Позиция аутсайдера, которая была у них обоих в юнгианском мире Цюриха, свела их ближе друг к другу. Для Нойманна ежегодная конференция в Асконе имела гораздо большее значение, чем визиты в Цюрих. В письмах к Ольге Фрёбе-Каптейн он не сдерживал свой гнев. В марте 1949 года он писал о серьезных напряженных отношениях между Юнгом и ним, называя отмежевание Юнга от решения института ироничным. Все дело было зазорным безобразием, и он написал Юнгу, чью роль во всем этом он назвал возмутительной.[92]

Существует еще один аспект, который следует учесть в размышлениях Нойманна о тех событиях, — антисемитизм. Нужно помнить, что Юнгианский клуб до сих пор сохранял свою пресловутую статью в регламенте, согласно которой только 10 процентов членов могли быть евреями. Этот пункт был отменен только тогда, когда еврейский друг Нойманна Зигмунд Гурвиц отказался стать членом клуба при таких условиях. И Нойманн считал, что отказ от его новой этики и отказ включить его книгу в серию был частью той же самой антисемитской политики, движимой, по словам Нойманна, католическими кругами вокруг Иоланды Якоби. Хотя Якоби сама была еврейкой. В упомянутом выше письме он продолжал писать о своей печали: «Все так же, как и было в нацистской Германии, проникнуто трусостью и оппортунизмом. Но если в Германии это было действительно опасно, в Ц. это всего лишь бизнес, то, что ошибочно считалось анахронизмом, но это не утешает».[93] В майском письме  он еще более прямо пишет о своем понимании дела:

«Поведение Юнга по отношению ко мне очень трогательно, и он заботится таким образом, что производит на меня глубокое впечатление. Конечно, это должно иметь для меня большее значение, чем его слабость в отдельных случаях, когда, как мне кажется, он тоже фактически ошибается. Тем не менее, вся эта история важна для меня и отмечена трагизмом. Она демонстрирует мне появление реакционной Европы, подчиняющей себе Юнга. Католицизм, индивидуализм – это всего лишь слова, но они же представляют собой силу. Все так печально и точно перекликается с фашизмом и национал-социализмом. Из-за недостатка бдительности Юнга, уже сейчас было чрезвычайно трудно  отделить Юнга и его работу от неловкой, даже катастрофической, близости к нему. Боюсь, круги Цюриха, в том числе, вернувшийся Кранефельдт с его «Синайским архетипом» 33 года, не улучшит глобальную ситуацию.[94]

В ряде случаев Нойманн упомянул психологическое и физическое воздействие, которое оказала на него вся эта история.[95] Хотя он выздоровел, и его отношения с Цюрихом стабильно улучшались, а сотрудничество продолжалось многие годы, наиболее важным последствием этих дней было то, что изменились его отношения с Юнгом. Как показывают письма, Нойманн, казалось, понял в тот момент, что Юнг был стариком, неспособным защитить Нойманна от цюрихских кругов. Нойманн продолжал демонстрировать Юнгу и его работе свой почет и уважение. Но все случившееся  также говорит о том, что Нойманн смог освободиться от влияния Юнга и  приступить к разработке своих собственных теорий, помимо Юнга.

Частичное примирение с Цюрихом

В течение следующего года, все стихло, по крайней мере, на поверхности. Юнг медленно отходил на покой в тишине своего особняка Кюснахте, оставляя место для других, чтобы они могли взять на себя ведущую роль. В  Эраносе его преемником стал Нойманн. В 1951 году он написал Ольге Фрёбе-Каптейн:

«Даже если вы очень сильно переоцениваете мою роль в Эраносе, действительно оказалось, что Эранос стал для меня дружелюбным островом,  которому я принадлежу. Цюрих, однако […] не дал мне ничего, кроме пережитого дела об «Этике». Но у меня там было так много положительного общения с отдельными людьми, что это хоть как-то успокаивает».[96]

Даже в Цюрихе Нойманн заслужил уважение некоторых представителей юнгианского круга, особенно благодаря его книге «Происхождение и история сознания». Ричард Халл, например, работая над ее переводом, изменил свое прежнее решение: Несмотря на то, что книга была действительно «современным мифом», писал он в письме к Герберту Риду в 1951 году, она была совершенно фантастической. И все же читается его намек на враждебность в вердиктах, подобных тому, что для Нойманна  аналитическая психология  очень сильно приблизилась к тому, чтобы стать заменой религии.[97] Или когда Халл называет систему Нойманна «немного слишком совершенной», считая еврейское происхождение Нойманна причиной отсутствия у него гибкости.[98]

Конечно, Нойманн мог бы рассчитывать на то, что среди положительных и утешительных откликов было письмо Элен Хёрни-Юнг, самой младшей из дочерей Юнга,  писавшей ему в сентябре 1950 года о том, как сильно она и ее сестра наслаждались его лекциями, интересной и новой точкой зрения, прозвучавшей за пределами цюрихского круга. «Несколько меньше нам нравится  теоретизирования и псевдо-интеллектуальная критика, становящаяся навязчивой».[99]

Нойманн читал лекции не только в Асконе, но и в Цюрихе и Базеле, на регулярной основе. В Цюрихе он был приглашен для чтения лекций в Юнгианском клубе,[100] и даже преподавал в институте. Ирония ситуации, связанной с публикацией книги «Происхождение и история сознания» в том, что совет директоров, состоящий из тех же самых людей, которые решили удалить книгу из серии института, спустя пять месяцев написал Нойманну с приглашением преподавать в институте. Пригласительное письмо было написано в Асконе 25 августа 1949 года, под ним  стояли подписи Бинсвангера, Фрая, Якоби и Майера.[101] Нойманн принял приглашение и стал постоянным преподавателем в институте.[102] Попытка личного примирения с институтом состоялась, вероятно, в 1954 г., когда Нойманн принял его покровительство.[103]

Хотя Нойманн и Якоби никогда не станут друзьями,  ежегодные письма Якоби к Юнгу с конференций Эраноса отмечены уже более позитивным отношением к Нойманну: конференция  1955 года, ничего особо интересного, «Нойманн говорил догматически и обольстительно».[104] В 1956 году она пишет, что высоко оценила выступление Нойманна: «он был абсолютно прекрасен».[105] Напротив, хотя Нойманн уважал ее силу и мужество, больше, чем  других юнгианцев в Цюрихе, он бы не стал примиряться с ней так легко. Даже в 1959 году, преподавая курс детской психологии в институте в Цюрихе, Нойманн и Якоби вступают в противоречие друг с другом. Марио Якоби, в то время студент института, дал нам отчет об этом противостоянии:

«Нойманн умел излучать высокую силу убеждения в поддержку своих идей (которые в то время были новыми), с помощью отточенных фраз и выразительных средств языка. Только неустрашимая Иоланда Якоби, присутствовавшая в зале, осмелилась противоречить ему. Ее не устраивало понятие Нойманна о приравнивании опыта переживания младенцем матери к опыту Самости в понимании Юнга. […] Она была, по ее словам, убеждена в том, что Самость является метафизической реальностью,  распространяющейся на человеческий опыт. «Это именно то, чем Самость не является», — прервал Нойманн. С его юмором, его ясностью мысли и его убеждающим влиянием он может постоять за себя, даже перед лицом некоторых присутствовавших обучающих аналитиков, которые все были прямыми учениками Юнга».[106]

Обвиняющее письмо к Аниэле Яффе, о последствиях этого инцидента, написанное в 1959 году, видимо, в состоянии депрессии, показывает, что общее примирение Нойманна с цюрихскими юнгианцами не было окончательным. В нем Нойманн объяснял свое желание не читать больше лекций в Цюрихе. Письмо представляет собой ответ на попытку Яффе подчеркнуть важность Нойманна для Цюриха, особенно для института и клуба. Она писала о своих впечатлениях, что Нойманн получил в целом одобрение от членов клуба, но с его стороны оно не было взаимным:

«Возможно, тому виной прошлый опыт, что даже сегодня вы оказываетесь в какой-то оборонительной позиции в Цюрихе. Иногда создается впечатление, что вы действуете по принципу: «Лучшая защита – нападение». На вашу аудиторию это оказывает разделяющий эффект. Немедленно образуются два лагеря: за Нойманна и против Нойманна – факт, который в то время, конечно же, по большей части игнорируется и не обсуждается».[107]

Назвав Яффе наивной, Нойманн намеревался сбалансировать свои отношения с Цюрихом за последнее десятилетие. В Цюрихе его не ждали. Так как Юнг оставил Эранос, цюрихские юнгианцы сторонятся Асконы. Это игнорирование, с которым ему также пришлось столкнуться в Цюрихе, будет иметь трагические последствия, так как оно растревожит раны и проблемы, обсуждение которых было необходимо, чтобы аналитическая психология смогла выжить.[108] Он будет готов забыть прошлые обиды от Юнга, Якоби, Майера, и Фрея ради дела, но его мнение будет отодвинуто на второй план.[109] И его окончательный вердикт звучит разрушительно:

«Вы знаете, я мирился с некоторыми вещами К. Г., чему я до сих пор удивляюсь сегодня, но, по крайней мере, я знаю, кто он, несмотря ни на что и по отношению ко мне. Я не думаю, что подобные чувства требуются от меня по отношению к Цюрихцам».[110]

Позднее признание

В течение своей жизни Нойманн видел перевод своих произведений на несколько языков. Наряду с переводом Халла на английский язык, «Происхождение и история сознания» были переведены на итальянский и голландский. Испанский перевод появился в 1956 году. За ними последовали переводы «Глубинной психологии и новой этики» и трех томов: «Die Umkreisung der Mitte», «Эрос и Психея «, и «Великая Мать».[111]

Первыми обратили пристальный интерес на работы Нойманна голландцы. Это особое отношение проявляется не только в количестве переводов, но и в регулярных лекциях Нойманна в Нидерландах. В 1952 году он был приглашен в Международную школу философии (Internationale School voor Wijsbegeerte) в Амерсфорте впервые, за приглашением состоялось несколько других визитов в последующие годы, презентации в Амстердаме, Арнеме, Лейдене и Гааге.[112]

Международное признание Нойманна достигло новых высот в 1958 году, когда он участвовал в Первой конференции IAAP (Agap) в Цюрихе и в Четвертом Международном конгрессе по психотерапии в Барселоне – важные  вехи в истории современной психологии. Через год он принял участие в конференции в Германии, в которой до сих пор многого не принимал.[113] В 1960 году он вернулся в Германию еще раз, чтобы читать лекции в Мюнхене на тему «Сознание, ритуал, и глубинная психология».[114]

Дома он начал создавать небольшую группу аналитических психологов и обеспечил ее будущее, основав Израильскую ассоциацию аналитической психологии (1959). Его репутация неуклонно растет. Он был приглашен возглавить Институт психологии Университета Тель-Авива. Правда, предложение он с благодарностью отклонил.

На фоне всех этих признаков международного и национального признания, признаков которых Нойманн ждал отчаянно все эти годы, как гром грянул внезапный и неожиданный медицинский диагноз его смертельного рака. Последняя конференция Эраноса состоялась летом 1960 года, за ней последовал визит в Лондон, где Нойманн надеялся увидеться с  братом и обратиться к врачу-специалисту. Но его состояние резко ухудшилось, и после возвращения в Тель-Авив Эрих Нойманн умер 5 ноября.

1. Наследие Эриха Нойманна

Две монографии Эриха Нойманна были опубликованы посмертно: «Кризис и обновление» (1961) и «Ребенок» (1963).[115] Последняя рассматривалось как одно из первых крупных исследований по детской психологии видного юнгианского ученого. Интерес Нойманна к этой теме проявился в 1930-е годы, в (неопубликованном) эссе апреля 1939 года под названием «Замечания о психологии ребенка и по педагогике» («Bemerkungen zur Psychologie des Kindes und der Paedagogik «).[116] В 1950-е годы на регулярной основе он проводил семинары для детских психологов в своем доме в Тель-Авиве.[117] Как упоминалось ранее, Нойманн также вел курс по данному вопросу в институте в Цюрихе в 1959 году, что спровоцировало конфликт с Иоландой Якоби.[118] Впоследствии он выразил свое разочарование по поводу отсутствия поддержки со стороны школы Цюриха, предупреждая о скептическом отношении к возможному практическому применению аналитической психологии в «регрессивной английской школе Фордхэма», которое ставит под угрозу весь проект.[119] На семинаре 1954 г. он заметил сближение между кляйнианской и юнгианской школами в Англии:

«Из Англии сообщается, что терапия Кляйна и юнгианцев – практически одно и то же. Потому что Мелани Кляйн продолжает мифологизировать. Интересно, понимает ли ребенок ее интерпретации (которые построены на мифологической основе) того к чему она обращается, как к мифу; это создает основу понимания и интерпретации символов ребенка. Вопрос заключается в том, является ли интеллектуальная интерпретация, которую она приписывает, существенным компонентом или нет».[120]

Использование Фордхамом Эдипова комплекса в «Жизни детства» также подверглось критике со стороны Нойманна в письме к Юнгу от 1 октября 1945 (33 N).[121] Там Нойманн также подчеркнул важность детской психологии, которой Юнг пренебрегал из-за его интереса к процессу индивидуации второй половины жизни.

 Противостояние между Нойманном и Фордхемом вновь проявилось, когда Нойманн хотел опубликовать статью в «Журнале аналитической психологии».[122] Фордхем отклонил статью, в первую очередь, на основании теоретических разногласий, на что Нойманн ответил: «Я не знал о Вашем критическом отношении к моей работе, и должен быть благодарен, за то, что узнал о вашей критике. Никогда мне не приходило в голову, что вы могли бы отказаться от моего эссе по таким причинам. Это означало бы, что вы чувствуете себя не редактором «Журнала аналитической психологии», а цензором, который должен судить о том, какой должна быть аналитическая психология «.[123] Впоследствии Фордхам послал Нойманну свою последнюю книгу и они согласились продолжить дальнейшее обсуждение. Из-за преждевременной смерти Нойманна дальнейших дебатов, способных преодолеть эти различия, не состоялось. Тем не менее, в 1981 году Фордхам опубликовал статью «Нойманн и детство», в которой он резко подверг критике теорию Нойманна по детской психологии: «Я могу наслаждаться переживанием его «поэзии», особенно, когда он интерпретирует миф и легенду; однако, это не оправдывает использование смутных, противоречивых метафор, с помощью которых передаются состояния сознания в младенчестве и детстве. Этот инструмент некогда был годен, но новые исследования сделали такой подход неуместным. И юнгианцы, и психоаналитики построили теории детства».[124] Статья Фордхема была некорректной во всех смыслах этого слова: он, помимо всего прочего, обвиняет Нойманна за догматизм и несоответствие юнгианству. Кроме того, его главная критика была направлена ​​на отсутствие у Нойманна эмпирических данных и использование выводов современных научных теорий, таких как отношение между филогенезом и онтогенезом или теория внематочной беременности первого года Адольфа Портманна.[125] Заключение Фордхема, о том, что от детской психологии Нойманна после тщательного изучения не осталось почти ничего оригинального, было серьезным вердиктом.[126] В защиту Нойманна должно быть сказано, что его теория детства была сформирована благодаря многолетнему еженедельному общению с детскими психологами, и что проект детского дома Неве-Цеэлим, долгосрочного лечебного центра в Израиле, был основан на результатах его изучения  психологии ребенка.[127]

В своей статье Фордхем обращается, как бы маловероятно это не звучало, ни к кому иному, как Вольфгангу Гигериху, написавшему фундаментальную критику аналитической психологии Эриха Нойманна в 1975 г.[128] Оба приходят к выводу, что Нойманн вообще не юнгианец, потому что он смешал – несмотря на предупреждение Юнга – архетипического и эмпирического ребенка.[129] Если для Фордхема ребенок слаб из-за отсутствия эмпирических данных, Гигерих, напротив, критикует исследования Нойманна за попытки основывать свои выводы на эмпирических фактах, тем самым, обвиняет в дилетантском жульничестве в области биологии. Психологическая истина должна иметь дело не с эмпирическим, но с имагинальным.

При рассмотрении книги «Происхождение и история сознания» Гигерих находит противоположный аспект, достойный критики. Цитируя отрывок из введения к книге Нойманна, он приходит к выводу, что «такие высказывания, хотя и ограничены комплексом кастрации и другими подобными «символами», позволяют косвенно предположить, что в конечном счете, Нойманн хочет чтобы все, что он говорит, понималось как «символические факты», которые затем не могут быть расположены в эмпирической (‘личностной’) истории».[130] Это важно, так как Гигерих может строить свои заключения о книге как миф сам по себе, как архетипическую фантазию, на этом недостатке эмпирической конкретности. Гигерих не знал, что этот отрывок Нойманна о символическом характере комплекса кастрации был включен только из-за вмешательства Юнга, который сомневался в правильности использования Нойманном этого термина.[131] Это показывает, (что подтверждается перепиской между Нойманном и Юнгом), что работы и мышление Нойманна часто гораздо больше гармоничны и соответствуют учению Юнга, чем критиками, подобным Фордхему или Гигериху хотелось бы, поскольку их критика Нойманна неявно становится критикой Юнга.

 Было несколько попыток возродить наследие Эриха Нойманна. Том «Об утопии новой этики» (Zur Utopie einer Neuen Ethik, 2005), основанный на конференции, проводимой немецкоязычной организацией аналитической психологии[132], и специальном выпуске «Харвест» (Harvest, 2006) ознаменовал столетний юбилей[133] Эриха Нойманна. В 2007 году мемориальная доска была вывешена ​​на доме Джулии Нойманн в Берлине (ул. Паризер, 4). Материалы сопроводительной конференции, организованной Рабочей группой по истории аналитической психологии, были опубликованы в журнале «Аналитическая психология» (2008).[134] В Германии были переизданы его лекции в Эраносе. Там же проводятся регулярные конференции и серии семинаров об учении Нойманна. Высокая оценка, с которой Эрих Нойманн, основатель Израильской ассоциации аналитической психологии, воспринимается среди аналитических психологов в Израиле, несомненна. Есть надежда, что публикация переписки между К. Г. Юнгом и Эрихом Нойманном поспособствует международному возрождению интереса к мышлению и творчеству Эриха Нойманна, что даст возможность переоценить его позицию в истории аналитической психологии.

Замечания редактора

Первая попытка опубликовать переписку между К. Г. Юнгом и Эрихом Нойманном восходит к началу 1980-х годов. Аниэла Яффе должна была быть редактором, при содействии Джулии Нойманн и Роберта Хиншоу.[135] Из-за неожиданной смерти Джули Нойманн в 1985 году, проект был отложен и, наконец, от него отказались. В 2010 году Фонд Филемона получил разрешение на публикацию переписки.

Письма Юнга были в частной коллекции семьи Нойманн в Иерусалиме до 2006 года. При жизни Юнга не было создано  копий рукописных писем, тогда как секретари принимали копии папок и машинописных писем. Эти копии хранятся в архиве Юнга в ФВТШ в Цюрихе. Когда Аниэла Яффе редактировала подборку писем Юнга, она получила копии писем Юнга со всего мира.[136] Благодаря этому архив Юнга обладает набором писем Юнга к Нойманну. Для нужд   этого издания были добавлены копии писем  от наследников Нойманна в Израиле. В 2006 году тридцать четыре письма Юнга к Нойманну были проданы на аукционе Сотбис в Лондоне.[137] В двух случаях, в письмах Юнга от 22 сентября (100 J и 9 июля 1954, 103 J), отсутствуют строчки из-за плохого состояния копий. Поскольку местонахождение оригинальных писем в настоящее время неизвестно, не было возможности заполнить эти пробелы. Письма Эриха Нойманна были отправлены обратно в Тель-Авив по запросу Джулии Нойманн после смерти Эриха. Пятьдесят пять писем от Нойманна Юнгу было продано на аукционе в 2006 г. [138]

В общей сложности эта переписка состоит из 124 документов. Это тридцать девять писем от Юнга к Нойманну, семь аттестаций или рекомендаций, написанных Юнгом для Нойманна, и одно письмо от Юнга к Джули Нойманн. Документы Нойманна состоят из пятидесяти восьми писем от Нойманна к Юнгу, трех писем Марии-Жанны Шмид, а также трех приложений 5N (A), 6 Н (А) и 8 N (A).[139] Поскольку содержание этих трех вложений является неотъемлемой (или даже существенной) частью переписки между Юнгом и Нойманном в 1930-е годы, редактор решил опубликовать их, независимо от их длины, в последовательности переписки.

Кроме того, есть десять писем Марии-Жанны Шмид и три письма Аниэлы Яффе, которые они написали Нойманну как секретари Юнга. Приложение I представляет собой копию вклада Нойманна  в «Юдише рундшау»[140] – его возражения Киршу и его обзор статьи Розенталя. Приложение II – перечень поправок и ревизий, которые Юнг предлагал Нойманну реализовать для английского издания «Глубинной психологии и Новой Этики».

 Письма расположены в хронологическом порядке. Письма Нойманна иногда не датированы, поэтому даты должны были быть восстановлены из содержания. В таких случаях пояснения даны в сносках. Почерк Нойманна вызвал проблемы, не только для Юнга – поэтому в последующие годы он решил использовать печатную машинку. Где Нойманн писал вручную, это касается в основном ранних писем – расшифровку нужно проверять несколько раз. Несмотря на эту кропотливую работу,  в нескольких случаях не было возможности расшифровать слово, тогда проблема была указана в сносках.

Есть несколько писем Юнга в рукописной и в машинописной версии, например, письма 15 J от 27 апреля 1935 г. В тех случаях, Юнг писал вручную, и секретарь делала машинописный вариант, который Юнг исправлял вручную, прежде чем письмо было, наконец, напечатано и отправлено Нойманну. Существенные различия между разными версиями были выделены в сносках.

Замечания переводчика английского издания.

В соответствии с ценностями Фонда Филемона, я пыталась в этом переводе придерживаться как можно ближе  стиля и смысла немецкого оригинала, выбирая, в случае необходимости, для точности и верности иногда неясную немецкую, а не английскую языковую идиому. Следует помнить, что оригинальные тексты были письмами между дружественными коллегами. Поэтому пунктуация  порой отражает это личное общение,   отклоняясь от нормы, ожидаемой в научной публикации. Там, где это возможно, я сохранила  знаки препинания, за исключением случаев, когда мог пострадать смысл. Я  использую ради ясности написание «Самость» с большой буквы для перевода выражения Юнга «Selbst».

Я благодарю за терпение, корректуру и редактирование совместной работы Мартина Лейбшера.

Хизер Маккартни