«- Разве ты не хочешь быть похожим на конунга, кто держал победу над всеми, с кем сражался, кто был красив и во всем преуспел, поэтому во всех северных землях не было ему равных? На того, кто мог даровать победу в битве другим, подобно себе, и кто изрекал стихи, приходившие к нему так же легко, как речь к другим людям? Тогда конунг сел, схватил молитвенник на кровати и бросил его в голову незнакомца, воскликнув, что меньше всего я хочу быть похожим на тебя, — нечестивого Одина!»
«Сага об Олаве Святом», Круг Земной
Подобная беседа со старыми богами между конунгом Олавом Трюггвасоном и его преемником Олавом Святым, который упорно стремился установить в Норвегии христианскую веру, является характерным признаком древнескандинавской поэзии. Даже в одиннадцатом веке боги были все еще достаточно сильны, а мощь и красота старой религии пока оставалась якорем в умах людей того времени. Упомянутый одноглазый незнакомец смог пробиться к ложу конунга благодаря мудрости своих речей и богатству историй, рассказываемых им о правителях и героях древних времен, и именно непреодолимое очарование легендарного прошлого народа Скандинавии даже спустя столетия после обращения в христанство предоставило доступ к богатой сокровищнице языческих традиций, описанных в скандинавской литературе. Даже такой серьезный молодой фанатик, как король Олав Святой, не смог закрыть уши перед сладкоречивым Одином.
Тем не менее, несмотря на богатую поэзию и преисполненную юмором мифологию, на имеющуюся у нас информацию о языческих обычаях и верованиях, дохристианская религия Скандинавии, как это ни парадоксально, остается предметом, о котором мы знаем весьма немного. Христианство пришло на север довольно поздно, и было принято Исландским Собранием только в 1000 году н. э., через четыре столетия после того, как Святой Августин прибыл в Кент, и гораздо позднее на четыре столетия после того, как первые миссионеры достигли Шотландии и Ирландии. Верно также и то, что столь характерная для скандинавской литературы преданность прошлому оставила нам след, какого нет ни в какой другой древней литературе Северо-Западной Европы. Этому следует противопоставить факт, что составители прозаических и поэтических скандинавских саг жили после прихода христианства, и для них это была уже не описываемая ими живая вера, а старые предания прошедшей эпохи. Может оказаться так, что их слабая осведомленность в отношении языческой религии станет причиной возникновении лакун или речевых оборотов, которые мы, в силу собственного невежества, не сможем восполнить или преодолеть. Возможно, их интерес лежит в другом направлении, и случайные намеки даются исключительно для того, чтобы подразнить любопытного читателя. Но слишком часто это означает, что они сами мало знают об излагаемом материале, поэтому авторы либо предлагают беспорядочное нагромождение малосущественных деталей, в которых необходимо разбираться отдельно, либо описывают собственные мысли, исходя из современных им реалий. А может быть, если они сами являются творческими писателями, подобно Снорри Стурлусону, которому мы обязаны великолепным описанием скандинавской мифологии в Прозаической Эдде, то создают нечто совершенно новое из имеющегося древнего материала, поскольку их направляет воображение и стремление к последовательности. И это последнее и привело к созданию некоторых лучших концепций в скандинавской литературе, но явилось и самым вводящим в заблуждение методом из всех описывающих суть скандинавской языческой мысли.
В настоящей книге была предпринята попытка собрать доказательства, касающиеся одного важного аспекта скандинавского язычества, а именно, что ждет человека после смерти. Концепцией, более всего импонирующей народному воображению является Вальхалла или рай для воинов, и тем удивительнее оказалось открытие, что она является лишь одной из множества противоречивых картин, описывающих царство мертвых, и помимо всего прочего занимает лишь очень небольшую часть дошедшего до нас прозаческого и поэтического творчества. Один из многих ждущих своих решений вопросов, заключается в том, можно ли из огромного количества свидетельств, относящихся к умершим, составить какое-либо определенное и последовательное представление о потустороннем мире и о судьбе человека после смерти. Пытаясь найти решение этой проблемы, мы можем получить помощь от археологии, которая вкупе с литературой могут предложить нам доказательства, касающихся, в частности, погребальных обычаев; и не может быть более драматического предмета, чем тот, что представлен исследованными в Скандинавии языческими могилами с их богатством похорон кораблей и человеческими жертвоприношениями. Помимо изучения погребальных обычаев, такой обзор должен включать в себя все, что можно обнаружить касательно концепции правлений и царства мертвых, любые задокументированные следы культа мертвых и литературные ссылки могут дать представление об образе жизни после смерти в соответствии с языческой мыслью. Наконец, в заключительных главах мы перейдем к некоторым важным концепциям, связанным с отношениями между миром живых и миром мертвых. Здесь необходимо учитывать два основных аспекта: вопрошание мертвых живыми и вхождение живой души в мир мертвых с целью узнать его тайны.
Основной целью настоящего обзора является подведение итогов по изученному нами материалу, касающемуся древнескандинавской литературы, а также найти возможность определения какого-либо последовательного комплекса дохристианских представлений о жизни после смерти и взаимосвязи между мертвыми и живыми. Во-вторых, необходимо выяснить, существует ли какая-либо связь между описанными в прозаической литературе практиками и Поэтической Эддой с ее мифологическими сюжетами. Несмотря на большую ценность текстологической и критической работы, проделанной с поэмами, они все еще остаются для нас по большей части неясными, и, возможно, основанное на полученной из прозаческих произведений информации исследование смогло бы пролить на них новый свет. В этом случае стновится понятным, что главная трудность заключается в различении литературных традиций и свидетельств, касающихся реальной практики и веры. Очевидно, прежде чем будет принято какоелибо окончательное решение, необходимо всесторонне ознакомиться с историей и эволюцией литературных форм, а также с историческими предпосылками языческого периода в Скандинавии и соседних странах. Мы не даем подробного ответа; книга является не более чем введением для освещения пути дальнейшего исследования, и в ней я сделаю немного больше, чем просто попытаюсь проанализировать и упорядочить имеющиеся свидетельства, а также сделать вывод, можно ли выделить какие-либо основные согласующиеся между собой сведения.
Более того, даже если бы мы обладали средствами, позволяющими проследить, например, историю Поэтической Эдды, которая, вероятно, была написана в языческие времена, вплоть до ее изначального вида, это все равно не помогло бы решить интересующую нас проблему. Несомненно, что нам еще предстоит столкнуться с противоречивыми свидетельствами, сложностями и несоответствиями, поскольку ни разу в течение языческого периода старая вера не достигала подобного единства на Севере, что дало возможность завещать нам свой непоколебимый свод истин или логическое единство. Не существует тридцати девяти статей языческой веры ( Тридцать девять статей религии (обычно сокращенно Тридцать девять статей или XXXIX статей) являются исторически определяющими положениями доктрин и практик англиканской церкви в отношении к противоречиям английской Реформации. Тридцать девять статей составляют часть Книги общей молитвы, используемой как Англиканской, так и Епископальной церковью (прим. перев.). ) , скрывающихся за завесой скандинавской мифологии или суматохой странных описанных в сагах практик.
В действительности существуют определенные различия в оценке значимости литературных свидетельств; в частности, скальдическая поэзия, чье авторство и дата по большей части могут быть определены с некоторой приблизительной точностью, и которая в некоторых случаях, несомненно, восходит ко времени языческого короля Харальда Прекрасноволосого, является чрезвычайно важным источником для наших знаний о языческой мысли в конце эпохи викингов. Допуская это, нужно акцентировать внимание на том, что большинство располагаемых нами источников в их нынешнем виде были зарегистрированы только в христианские времена, в тринадцатом веке или позднее. Обращение Севера в христианство означало, что пришел новый и всепоглощающий интерес к литературе, хотя в Скандинавии сила новой классической науки и философии никогда не была столь мощной и всепобеждающей, как в англосаксонской Англии, и, кроме того, древним знаниям было предоставлено четыре драгоценных столетия для более глубокого развития. Это также означало, что теперь к и без того сложному материалу добавились новые трудности, как уже подчеркивалось выше. Но следует помнить о двух вещах: во-первых, с приходом христианской культуры языческая литература впервые была записана и, таким образом, зафиксирована и закреплена в документированной форме; и, во-вторых, никогда не возникало и речи о том, чтобы обращение в христанство разбивало на фрагменты уже существующую как совершенное целое структуру. На протяжении всего языческого периода вера и мысли менялись и перетекали, преобразовывались в зависимости от местных культур, развивались в соответствии с определенными влияниями на отдельных землях; также менялось и развивалось и отражавшее их устное творчество. Первым необходимым шагом на пути к новому открытию природы скандинавской языческой мысли является исследование всего сохранившегося материала в литературных источниках, которыми мы располагаем, а также тщательная оценка объема находящегося в нашем распоряжении богатства, после чего мы сможем проследить его происхождение. Затем можно будет продолжить дальнейшие поиски, и в ходе этой книги я попытаюсь дать наиболее плодотворные направления для дальнейшего изучения. Но сначала необходимо согласовать все имеющиеся материалы, что и сделано в настоящей работе.
Согласовать различные источники можно разными методами. Близкие по смыслу слова, параллельные высказывания и повторения одного и того же мотива могут, по всей видимости, указывать на литературные заимствования одного источника из другого или на преднамеренное использование определенных стилей того времени. С другой стороны, когда мы находим целый сильно различающихся по стилю, содержанию, деталям и трактовке ряд источников, но, тем не менее, опирающихся на одну совокупность традиций, воспоминаний и идей, тогда имеем некоторое право утверждать, что эта согласованность сильнее, чем простое подражание, и она может считаться отражением мысли более раннего времени, только записанной гораздо позднее. В этом случае возможны противоречия, заблуждения и незначительные несоответствия, но должна присутствовать значительно перевешивающая по значимости согласованность по общим линиям. Это ни в коем случае не является аргументом в пользу субъективного подхода к древней литературе; напротив, подход должен быть строго объективным, а доказательства должны ставиться или опускаться строго в соответствии с их весомостью, без принуждения или искажения полученной информации; иначе тест на несогласованность станет просто дилентантским. Также, прежде чем прийти к какому-либо выводу относительно общего направления, в котором они выстраиваются, необходимо изучить большое количество свидетельств, но что касается древнескандинавской литературы, нет особых причин жаловаться на скудность исследовательского поля, которое скорее сбивает с толку своим богатством, чем удручает бесплодностью.
Данный метод особенно важен в случае исландских саг, часто повествующих о сверхъестественных событиях. Общепризнано, что большинство из них основаны на достоверных местных традициях, в которых описываются деяния исторических личностей, но привносящие сверхъестественный элемент отрывки имеют склонность восприниматься с подозрением, и отвергаются как вымышленные интерполяции, внесенные для приукрашивания рассказываемых историй. Более того, высокое литературное качество саг в целом означает, что их сюжетам была придана форма и единство, которые никогда не могли быть результатом простого слепого фиксирования точных фактов. И тогда в какой степени вклад языческой составляющей можно приписать творческому воображению и формирующей руке сказителей, которые работали над оригинальными преданиями о местных героях? Также неизвестно, основаны ли приведенные в сагах языческие обычаи на реальных и подлинных традициях, памятных еще с языческих времен. Наиболее удовлетворительным, необходимым в данном случае руководством кажется сверка историй, согласованных не в мелких деталях и повествовательных формах, а в основных чертах, которые остаются узнаваемыми и убедительными. Что касается «Саг о древних временах», то время их написания, в том виде, в каком мы имеем их сегодня, довольно позднее, поэтому невозможно делать выводы исключительно на их содержании. Но они имеют большую сравнительную ценность, и мы покажем, что их отрывки иногда служат для освещения свидетельств, полученных из более надежных источников, предполагая при этом, что значительная часть содержащегося в них материала составлена из хотя и плохо сохранившихся, но зато подлинных языческих традиций.
Существуют два дополнительных способа, с помощью которых можно проверить достоверность литературных записей. Первый заключается в сравнении их с археологическими данными, которые иногда могут предоставить нам информацию о ранней истории, когда другие источники не работают, и дают сведения о погребальных обычаях в языческий период, что особенно важно для любого исследования, связанного с верованиями об умерших. Этот метод, как уже было сказано выше, будет обширно использован в настощей работе. Второй метод необходимо применять с осторожностью, он заключается в сравнении с языческими обычаями, характерными для земель, что за пределами обсуждаемого региона. Иногда работы современных антропологов дают нам информацию о нехристианских практиках в других частях мира, что дает возможность удивительного сравнения с описанными или упомянутыми в древнескандинавской литературе обрядами, и является дополнительным плюсом к рассматриваемым литературным свидетельствам как ценному источнику. Как археологический, так антропологический материал может навредить при чересчур свободном и некритическом подходе, но я считаю, что ни один из них до сих пор не принимался во внимание при рассмотрении вопроса касательно северной языческой мысли. Несомненно, однако, что только литература может открыть нам что-то из того, что происходило в умах людей прежней веры и другого времени, в особенности произведения поэтов. Я бы с уверенностью повторила слова, которыми Снорри Стурлусон, первый, кто пытался систематически описать языческую религию своего народа, завершает предисловие к своей «Саге об Инглингах»:
«А песни скальдов, как мне кажется, всего меньше искажены, если они правильно сложены и разумно истолкованы».
«Сага об Олаве Святом», Круг Земной
Подобная беседа со старыми богами между конунгом Олавом Трюггвасоном и его преемником Олавом Святым, который упорно стремился установить в Норвегии христианскую веру, является характерным признаком древнескандинавской поэзии. Даже в одиннадцатом веке боги были все еще достаточно сильны, а мощь и красота старой религии пока оставалась якорем в умах людей того времени. Упомянутый одноглазый незнакомец смог пробиться к ложу конунга благодаря мудрости своих речей и богатству историй, рассказываемых им о правителях и героях древних времен, и именно непреодолимое очарование легендарного прошлого народа Скандинавии даже спустя столетия после обращения в христанство предоставило доступ к богатой сокровищнице языческих традиций, описанных в скандинавской литературе. Даже такой серьезный молодой фанатик, как король Олав Святой, не смог закрыть уши перед сладкоречивым Одином.
Тем не менее, несмотря на богатую поэзию и преисполненную юмором мифологию, на имеющуюся у нас информацию о языческих обычаях и верованиях, дохристианская религия Скандинавии, как это ни парадоксально, остается предметом, о котором мы знаем весьма немного. Христианство пришло на север довольно поздно, и было принято Исландским Собранием только в 1000 году н. э., через четыре столетия после того, как Святой Августин прибыл в Кент, и гораздо позднее на четыре столетия после того, как первые миссионеры достигли Шотландии и Ирландии. Верно также и то, что столь характерная для скандинавской литературы преданность прошлому оставила нам след, какого нет ни в какой другой древней литературе Северо-Западной Европы. Этому следует противопоставить факт, что составители прозаических и поэтических скандинавских саг жили после прихода христианства, и для них это была уже не описываемая ими живая вера, а старые предания прошедшей эпохи. Может оказаться так, что их слабая осведомленность в отношении языческой религии станет причиной возникновении лакун или речевых оборотов, которые мы, в силу собственного невежества, не сможем восполнить или преодолеть. Возможно, их интерес лежит в другом направлении, и случайные намеки даются исключительно для того, чтобы подразнить любопытного читателя. Но слишком часто это означает, что они сами мало знают об излагаемом материале, поэтому авторы либо предлагают беспорядочное нагромождение малосущественных деталей, в которых необходимо разбираться отдельно, либо описывают собственные мысли, исходя из современных им реалий. А может быть, если они сами являются творческими писателями, подобно Снорри Стурлусону, которому мы обязаны великолепным описанием скандинавской мифологии в Прозаической Эдде, то создают нечто совершенно новое из имеющегося древнего материала, поскольку их направляет воображение и стремление к последовательности. И это последнее и привело к созданию некоторых лучших концепций в скандинавской литературе, но явилось и самым вводящим в заблуждение методом из всех описывающих суть скандинавской языческой мысли.
В настоящей книге была предпринята попытка собрать доказательства, касающиеся одного важного аспекта скандинавского язычества, а именно, что ждет человека после смерти. Концепцией, более всего импонирующей народному воображению является Вальхалла или рай для воинов, и тем удивительнее оказалось открытие, что она является лишь одной из множества противоречивых картин, описывающих царство мертвых, и помимо всего прочего занимает лишь очень небольшую часть дошедшего до нас прозаческого и поэтического творчества. Один из многих ждущих своих решений вопросов, заключается в том, можно ли из огромного количества свидетельств, относящихся к умершим, составить какое-либо определенное и последовательное представление о потустороннем мире и о судьбе человека после смерти. Пытаясь найти решение этой проблемы, мы можем получить помощь от археологии, которая вкупе с литературой могут предложить нам доказательства, касающихся, в частности, погребальных обычаев; и не может быть более драматического предмета, чем тот, что представлен исследованными в Скандинавии языческими могилами с их богатством похорон кораблей и человеческими жертвоприношениями. Помимо изучения погребальных обычаев, такой обзор должен включать в себя все, что можно обнаружить касательно концепции правлений и царства мертвых, любые задокументированные следы культа мертвых и литературные ссылки могут дать представление об образе жизни после смерти в соответствии с языческой мыслью. Наконец, в заключительных главах мы перейдем к некоторым важным концепциям, связанным с отношениями между миром живых и миром мертвых. Здесь необходимо учитывать два основных аспекта: вопрошание мертвых живыми и вхождение живой души в мир мертвых с целью узнать его тайны.
Основной целью настоящего обзора является подведение итогов по изученному нами материалу, касающемуся древнескандинавской литературы, а также найти возможность определения какого-либо последовательного комплекса дохристианских представлений о жизни после смерти и взаимосвязи между мертвыми и живыми. Во-вторых, необходимо выяснить, существует ли какая-либо связь между описанными в прозаической литературе практиками и Поэтической Эддой с ее мифологическими сюжетами. Несмотря на большую ценность текстологической и критической работы, проделанной с поэмами, они все еще остаются для нас по большей части неясными, и, возможно, основанное на полученной из прозаческих произведений информации исследование смогло бы пролить на них новый свет. В этом случае стновится понятным, что главная трудность заключается в различении литературных традиций и свидетельств, касающихся реальной практики и веры. Очевидно, прежде чем будет принято какоелибо окончательное решение, необходимо всесторонне ознакомиться с историей и эволюцией литературных форм, а также с историческими предпосылками языческого периода в Скандинавии и соседних странах. Мы не даем подробного ответа; книга является не более чем введением для освещения пути дальнейшего исследования, и в ней я сделаю немного больше, чем просто попытаюсь проанализировать и упорядочить имеющиеся свидетельства, а также сделать вывод, можно ли выделить какие-либо основные согласующиеся между собой сведения.
Более того, даже если бы мы обладали средствами, позволяющими проследить, например, историю Поэтической Эдды, которая, вероятно, была написана в языческие времена, вплоть до ее изначального вида, это все равно не помогло бы решить интересующую нас проблему. Несомненно, что нам еще предстоит столкнуться с противоречивыми свидетельствами, сложностями и несоответствиями, поскольку ни разу в течение языческого периода старая вера не достигала подобного единства на Севере, что дало возможность завещать нам свой непоколебимый свод истин или логическое единство. Не существует тридцати девяти статей языческой веры ( Тридцать девять статей религии (обычно сокращенно Тридцать девять статей или XXXIX статей) являются исторически определяющими положениями доктрин и практик англиканской церкви в отношении к противоречиям английской Реформации. Тридцать девять статей составляют часть Книги общей молитвы, используемой как Англиканской, так и Епископальной церковью (прим. перев.). ) , скрывающихся за завесой скандинавской мифологии или суматохой странных описанных в сагах практик.
В действительности существуют определенные различия в оценке значимости литературных свидетельств; в частности, скальдическая поэзия, чье авторство и дата по большей части могут быть определены с некоторой приблизительной точностью, и которая в некоторых случаях, несомненно, восходит ко времени языческого короля Харальда Прекрасноволосого, является чрезвычайно важным источником для наших знаний о языческой мысли в конце эпохи викингов. Допуская это, нужно акцентировать внимание на том, что большинство располагаемых нами источников в их нынешнем виде были зарегистрированы только в христианские времена, в тринадцатом веке или позднее. Обращение Севера в христианство означало, что пришел новый и всепоглощающий интерес к литературе, хотя в Скандинавии сила новой классической науки и философии никогда не была столь мощной и всепобеждающей, как в англосаксонской Англии, и, кроме того, древним знаниям было предоставлено четыре драгоценных столетия для более глубокого развития. Это также означало, что теперь к и без того сложному материалу добавились новые трудности, как уже подчеркивалось выше. Но следует помнить о двух вещах: во-первых, с приходом христианской культуры языческая литература впервые была записана и, таким образом, зафиксирована и закреплена в документированной форме; и, во-вторых, никогда не возникало и речи о том, чтобы обращение в христанство разбивало на фрагменты уже существующую как совершенное целое структуру. На протяжении всего языческого периода вера и мысли менялись и перетекали, преобразовывались в зависимости от местных культур, развивались в соответствии с определенными влияниями на отдельных землях; также менялось и развивалось и отражавшее их устное творчество. Первым необходимым шагом на пути к новому открытию природы скандинавской языческой мысли является исследование всего сохранившегося материала в литературных источниках, которыми мы располагаем, а также тщательная оценка объема находящегося в нашем распоряжении богатства, после чего мы сможем проследить его происхождение. Затем можно будет продолжить дальнейшие поиски, и в ходе этой книги я попытаюсь дать наиболее плодотворные направления для дальнейшего изучения. Но сначала необходимо согласовать все имеющиеся материалы, что и сделано в настоящей работе.
Согласовать различные источники можно разными методами. Близкие по смыслу слова, параллельные высказывания и повторения одного и того же мотива могут, по всей видимости, указывать на литературные заимствования одного источника из другого или на преднамеренное использование определенных стилей того времени. С другой стороны, когда мы находим целый сильно различающихся по стилю, содержанию, деталям и трактовке ряд источников, но, тем не менее, опирающихся на одну совокупность традиций, воспоминаний и идей, тогда имеем некоторое право утверждать, что эта согласованность сильнее, чем простое подражание, и она может считаться отражением мысли более раннего времени, только записанной гораздо позднее. В этом случае возможны противоречия, заблуждения и незначительные несоответствия, но должна присутствовать значительно перевешивающая по значимости согласованность по общим линиям. Это ни в коем случае не является аргументом в пользу субъективного подхода к древней литературе; напротив, подход должен быть строго объективным, а доказательства должны ставиться или опускаться строго в соответствии с их весомостью, без принуждения или искажения полученной информации; иначе тест на несогласованность станет просто дилентантским. Также, прежде чем прийти к какому-либо выводу относительно общего направления, в котором они выстраиваются, необходимо изучить большое количество свидетельств, но что касается древнескандинавской литературы, нет особых причин жаловаться на скудность исследовательского поля, которое скорее сбивает с толку своим богатством, чем удручает бесплодностью.
Данный метод особенно важен в случае исландских саг, часто повествующих о сверхъестественных событиях. Общепризнано, что большинство из них основаны на достоверных местных традициях, в которых описываются деяния исторических личностей, но привносящие сверхъестественный элемент отрывки имеют склонность восприниматься с подозрением, и отвергаются как вымышленные интерполяции, внесенные для приукрашивания рассказываемых историй. Более того, высокое литературное качество саг в целом означает, что их сюжетам была придана форма и единство, которые никогда не могли быть результатом простого слепого фиксирования точных фактов. И тогда в какой степени вклад языческой составляющей можно приписать творческому воображению и формирующей руке сказителей, которые работали над оригинальными преданиями о местных героях? Также неизвестно, основаны ли приведенные в сагах языческие обычаи на реальных и подлинных традициях, памятных еще с языческих времен. Наиболее удовлетворительным, необходимым в данном случае руководством кажется сверка историй, согласованных не в мелких деталях и повествовательных формах, а в основных чертах, которые остаются узнаваемыми и убедительными. Что касается «Саг о древних временах», то время их написания, в том виде, в каком мы имеем их сегодня, довольно позднее, поэтому невозможно делать выводы исключительно на их содержании. Но они имеют большую сравнительную ценность, и мы покажем, что их отрывки иногда служат для освещения свидетельств, полученных из более надежных источников, предполагая при этом, что значительная часть содержащегося в них материала составлена из хотя и плохо сохранившихся, но зато подлинных языческих традиций.
Существуют два дополнительных способа, с помощью которых можно проверить достоверность литературных записей. Первый заключается в сравнении их с археологическими данными, которые иногда могут предоставить нам информацию о ранней истории, когда другие источники не работают, и дают сведения о погребальных обычаях в языческий период, что особенно важно для любого исследования, связанного с верованиями об умерших. Этот метод, как уже было сказано выше, будет обширно использован в настощей работе. Второй метод необходимо применять с осторожностью, он заключается в сравнении с языческими обычаями, характерными для земель, что за пределами обсуждаемого региона. Иногда работы современных антропологов дают нам информацию о нехристианских практиках в других частях мира, что дает возможность удивительного сравнения с описанными или упомянутыми в древнескандинавской литературе обрядами, и является дополнительным плюсом к рассматриваемым литературным свидетельствам как ценному источнику. Как археологический, так антропологический материал может навредить при чересчур свободном и некритическом подходе, но я считаю, что ни один из них до сих пор не принимался во внимание при рассмотрении вопроса касательно северной языческой мысли. Несомненно, однако, что только литература может открыть нам что-то из того, что происходило в умах людей прежней веры и другого времени, в особенности произведения поэтов. Я бы с уверенностью повторила слова, которыми Снорри Стурлусон, первый, кто пытался систематически описать языческую религию своего народа, завершает предисловие к своей «Саге об Инглингах»:
«А песни скальдов, как мне кажется, всего меньше искажены, если они правильно сложены и разумно истолкованы».