Джеймс Хиллман
Мыслить сердцем
Глава 7
Белая сера и иллюзии сердца
Если нам нужно подвести итоги, то мы заканчиваем либо с воинственной митраистской милитантностью, либо со слепым негодованием: алхимический лев, пожирающий солнце (55), сознание, уничтожаемое в собственном гневе. Моральное ограничение, присущее животному, его природное благочестие, пиетет, требует осуществления операции на сердце в человеческих существах. Боги появляются в виде животных и поэтому природное животное изначально божественно, при этом животное, которое было одомашнено, теряет свою творческую божественность. Наш лев разгневан и наша сера горит. Наш святой съеден львами. Мы не можем дать волю нашему эстетическому гневу в его простейшей форме. Алхимическая психология признает эту необходимость работы со львом.
Алхимическая психология рассматривала черную и красную серу и зеленого льва в отчаянной потребности сублимации (56). Существует хорошо известный метод отрезания лап у зеленого льва, лишающий его таким образом возможности прихода в мир. При этом он остается живым как succus vitae в сердце, поскольку «зеленый есть цвет сердца и витальности сердца», как мы знаем из Корбена (57). Цвет himma должен быть зеленым как добываемая естественная сера, которая также является зелено-красной медью богини Венеры (58). Эта горячая зелень должна быть просветлена, сера должна стать очищенной, сердце — отбеленным.
Для отбеливания сердца используется операция opus contra naturum (работа против природы, лат., прим. переводчика). Мы ожидаем, что сердце будет красным, как естественная кровь, зелёным, как его питающее надежду желание. Эта операция на сердце берет начало из дилеммы, заданной серой в первой части: воображение, плененное серой, которая горит и коагулирует в одно и то же мгновение; воображение сплавлено со своим желанием, а желание сплавлено со своим объектом. Himma слепа, она не способна различать между чувством и образом, образом и объектом, объектом и субъектом, настоящим воображением и иллюзией.
Алхимия часто говорит о сублимации к белой как снег сере. Это не только операция успокоения и охлаждения, «голуби Дианы» (59). Фактически сублимация требует работы с огнем, подобное лечится подобным, поднятие температуры до белого жара для того, чтобы разрушить все коагуляции в энергии желания с тем, чтобы предмет желания более не имел значения, как это имеет место обычно; значение теперь сублимировано, полупрозрачно, перешло в пламя.
Сердце чаще отбеливается за счет собственной слабости. Сердечная недостаточность, трусость, ностальгия, сентиментализм, эстетизация, сомнение, тщеславие, отмена, тревога, — эти эмоции также идут от сердца. Они представляют состояния анимы сердца, отбеливание внутри его собственного принципа. Каждая вещь должна быть приготовлена в ее собственной крови, говорит алхимия. Таким образом красное сердце белеет от своих болезней.
Иногда эстетический рефлекс в своем проявлении инициирует отбеливание: дрожь, обморок, потребность любви, желание милосердия вместо жадности, чести как конечной сатисфакции, — все это может быть индикаторами укрощения льва молоком девственницы. Отбеливание имеет место над разгневанным львом, когда Афродита укрывает своего сына, воина Энея, растекаясь над ним, как говорит Гомер, и простирая над ним свои белые руки и белые одежды («Илиада» V.312-315); когда касаются ее сердца, происходит ранение, ослабление и отступление, когда она отводит своих фаворитов от гущи битвы (60).
Афродита отбеливает также и другими способами: она утончает (61), привнося интеллигенцию уловки, обмана, убеждения, обучая искусству интимности и субъективности (62). Субъективная интимность была использована Августином и стала исповедальной, в то же время поэзия Сафо открыла Афродиту как архетипическую личность, которая сенсибилизирует личность к интимности, которая не должна быть исповедальной. Резкий исповедальный субъективизм большинства представителей современной сапфической поэзии упускает прикосновение Афродиты, это ощущение чувственности за пределами субъективного чувства.
Когда сера отбеливается внутри сердца, мы чувствует себя вначале обескураженными, зажатыми, суетными, ностальгирующими – белое желание скорее, чем красная необходимость и субъективная ослабленность. Сердце теперь обнаруживает свое собственное подавление и начинает интенсивней работать, оно чувствует, как свое желание, так и его невозможность, страсть без зажима, принуждение и бессилие вместе, «я хочу» и «я не могу» одновременно. Отбеленная сера приносит в сознание cor duplex (63), перегородку в середине наших сердец, которую демонстрировал Харви, и которая расщепляет наивную фантазию природной серы о том, что сердце целостно и едино.
Стенка, разделяющая наши сердца, вызывает сложную циркуляцию сердечных содержаний – его воображение и его отклики – к периферии нашего существования, превращая нас в часть сердца, а сердце становится нами, как психология Авиценны утверждала тысячу лет назад (64). Это раздвоенное и расстроенное сердце – результат операций по отбеливанию, поэтому сердце не может быть только педантичным органом и природным гневом царственного монистического льва. Теперь его мысль расширяется вовне, всегда в движении, как реакции и эстетические отклики. Имеет место циркуляция света в циркуляции крови (65), мышление в коже и в ногах, в горле и пульсе виска; «легкие пульсации сотрясали мое тело», — как сказал Данте, увидев Беатриче. Сердце ведет себя не как стоящий в центре король, или как насос, но как собственно циркуляция, чувствительная ко многим вещам во многих местах, ее красная страсть отбеливается до сострадания.
Помимо ослабления, утончения и циркуляции сердце отбеливается также другим способом – через его собственные иллюзии. Любая интерпретация мысли сердца должна применяться и для сердечных иллюзий: когда мы ошибочно влюбляемся, восторгаемся из-за плохого вкуса, следуем за ошибочными целями, предаем, становимся лояльными к фальшивым кодам, бахвалимся, тянемся к китчу. Это также знаки льва. То, что сердце не «переходит на другую сторону» — это иллюзия, вызванная львиным убеждением, в особенности наиболее искренней иллюзией того, что его чувства свидетельствуют о его собственной правоте. Иллюзии сердца должны корениться в том же месте, что и его истины. Те порицания сердца, которые восходят к началу философии, всегда обвиняли его в предвзятости, субъективизме, иллюзии, связи с миром чувства, не заслуживающего доверия. Действительно, почему бы нет? Воображение начинается в сердце, знающем, что как истина, так и ложь воображаемы и не являются противоречиями, а скорее зависимыми понятиями, имеющими даже общую точку соприкосновения. Мы не можем иметь истины без лжи. Мы узнаем истинное воображение посредством неуловимого чувства иллюзии, чувствительности к тому, что что-то происходит неправильно. Утонченность сердца – это его удвоение сокращений при аритмии, эховое сокращение, или это его внутренняя перегородка, двустороннее зеркало, посредством которого рефлективные размышления могут быть приняты сердцем к дальнейшему процессу воображения. Только это внутреннее отражение позволяет сердцу быть свидетелем образов в его чувствах, а не идентифицироваться с его чувствами в том субъективизме, который является основанием всего ложного воображения. Нужно помнить, что himma представляет образы сердца как нечто существенное, хотя и внутреннее (66), реальное, при этом реальность его личностей не зависит от нашей личности.
Таким образом, мы можем подтвердить необходимость сердечных иллюзий для утончения воображения сердца. Оно станет осознавать, что его реальности не реальны, а его нереальности реальны, что его чувства – это его истина, а также, что эти чувства – фантазии его желания и ауры его образов, что, когда оно любит, оно лжет, чтобы далее изобретать эту любовь, и что чувственный серный мир, вместе с которым оно горит, столь неотразим из-за нашего сердечного голода по формам, по прекрасному, которое этот чувственный мир воплощает. Сердце хочет быть затронутым, оно просит, чтобы мир затронул его вкусами, звуками и запахами, aistesis, затронутый образом.
В этом эссе я сделал попытку восстановить животное чувство к воображаению, напомнив о присутствии льва в сердце до Харви и до Августина. Сердце пробуждается в эстетическом отклике. Это животное знание перед лицом вещей. Я также пытался соединить это животное знание с himma, полагая, что этого можно достичь посредством льва в сердце, когда мы постигаем и отвечаем, используя воображение. Как писал Корбен: «…некоторые из наших традиций… упоминают, что животные могут видеть вещи, которые среди человеческих существ могут быть видимы только мистиками-визионерами. Возможно, это животное видение имеет место в абсолютном mundus archetypes…».
Мысль сердца возвращает нас к животной мысли; интимность позволила перейти от исповеди к непосредственной интимности, и не просто с нами самими, но и с уникальными лицами чувственного мира, с которыми наши сердца находятся в согласии, как спящий зверь в своей берлоге, охраняющий ангел выживания, который знает каждый раз, когда мы переходим на другую сторону.
Чтобы каждому из нас стать «прекрасным внутри», нужно позволить льву принести его красоту в наше поведение. В крови животного находится архетипический разум, осознанность, внимательность к каждой особенной вещи. Осмысление событий проявляется в реакциях сердца, а не просто в персональных чувствах, не только как механическая бездуховность сердца Харви, которое не размышляет, не постигает. Со львом живет святой, под которым я понимаю чувство самодисциплины, для того, чтобы быть понятым одушевленным миром, в котором присутствует Афродита, с которой святой всегда борется. Быть – это быть понятым (67) ей, ими. Это не просто наши эстетические реакции, но и их реакции на нас. Не субъект-наблюдатель как в научной вселенной, где все вещи вращаются вокруг одного субъекта, но субъект – мы сами, подвергаемые наблюдению вещами; мы сами – предмет наблюдения. Для одушевленного мира мы также объекты aistesis, эстетически вдыхаемые anima mundi (мировая душа, лат., прим. переводчика), постигаемые ею, возможно, даже эстетически выдыхаемые, как образы пылающей himma в сердце каждой вещи.
С с ы л к и
(55) CW 12: рис. 169.
(56) Philalethes в «Раскрытые секреты» пишет: «Зеленый Лев …, убивающий все вещи своим ядом» (цитируется по B.J.T. Dobbs «Основания алхимии Ньютона, или охота на Зеленого Льва» [Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1975] стр. 68).
(57) А. Корбен, ML: 77-78. Далее о зеленом, как цвете души см. Корбен «Realisme et symbolism des couleurs en cosmologie Shi`ite», ежегодник Эранос 41-1972, стр. 141, 152.
(58) О Венере зеленой см. CW 13, стр. 226, где атрибуты Венеры — невеста, сестра, воздух, зеленая, зеленый лев; и Benedictus Figulus, «Золотая шкатулка чудес природы» (London: Stuart and Watkins,1963), стр. 282, который предупреждает насчет тех, «кто принимает Венеру как серу», подразумевая иллюзию в принятии sal veneris или зеленого льва (= Венера) как целой и истинной природы серы. Зеленый лев и зеленый цвет не могут быть идентифицированы с каким-либо одним минералом или планетой, но относятся к желательности мира, который проявляется как сера, как лев, как Венера и т.д. Этот «затемненный» дымящийся зеленый требует свечения visio smaragdina, о котором Корбен пишет в своей работе «Человек огня», свечение, которое является результатом алхимической операции, в результате которой himma сердца может отражать чувственный мир как образы воображаемых реальностей.
(59) Ньютон цитируется по работе Dobbs «Основания алхимии Ньютона» стр. 171, 181.
(60) Friedrich, «Значение Афродиты», стр. 93.
(61) Там же, стр. 123.
(62) Там же, замечательная дискуссия о субъективности и сапфической поэзии.
(63) Dipsychos, двухсердечный, редкий термин, обозначающий моральный позор; означает в Библии притворство, даже обман (ср. Сердце Льва, стр. 67). Поддерживая простоту сердца, церковная традиция либо упрощает, либо не объясняет сложную способность сердца к обману, которую в этом разделе моей работы я пытаюсь дифференцировать.
(64) «Сердце для анатомии – это ограниченный орган; согласно Авиценне – это часть силы, пребывающей в целом теле», Gruner, «Канон медицины Авиценны», стр. 12. «Целое тело» может быть понято как «объем» (jism), т.е. наибольшая амплификация сердца (ср. SB: 180f).
(65) Относительно света в крови я ссылаюсь на циркуляцию сознания по всем чувствам, которая имеет параллели с циркуляцией света (CW 13: пар. 27-82) и более того в «крови цвета розы» в алхимии (пар. 383-91, 433), где красная кровь осветляется до розово-красной, демонстрируя среди прочего повышенную чувствительность пяти чувств: «Славь меня в моих пяти чувствах, которые указаны этой розой «(пар. 388). Известно, что цветок, роза в античности принадлежал Изиде, Афродите, Венере, Дионису, музам и грациям (Barbara Seward, ««Символическая роза» [N.Y.: Columbia Univ. Press, 1960] стр. 1-17; репринт Dallas: Spring Publ., 1989). Гертруда Стайн выразила циркуляцию розы в своем парадигматическом предложении «a rose is a rose is a rose» («роза – это роза – это роза») Отметим вновь, мы не должны упускать то, что наиболее серный и «одушевленный» запах коррелирует с кровью цвета розы; текст, который Юнг цитирует (пар. 388), продолжает: «через чувство обоняния он (Христос) всегда проявляет постоянную любовь, направленную на человека». Подробнее о запахе я писал в работе «Сновидение и нижний мир» (N.Y.: Harper & Row), стр. 185-88 и в моей работе «Смысл образа», Spring 1979: стр. 139-43.
(66) «Интимный вкус» (dhawq) воображения (CI: 221-22) зависит от himma. Объединяя это знание интимности с позицией У. Джеймса (ссылка 40), кажется, что мы можем сблизиться с образом или вещью чувственным образом только тогда, когда мы оставляем его рациональное рассмотрение. Интимность Сафо, Корбена или Джеймса зависит от опыта такого рода; это открывает нам новый смысл фразы Аристотеля «кажется, что постижение отдельных вещей – это вид мужества» («Никомахова этика» 3.11.1116b).
(67) «Esse is percipi» (существовать значит быть воспринимаемым, лат.) из Джорджа Беркли было девизом моей лекции в Эраносе в 1976 году, где его психологическое значение обсуждается далее (Eranos Jahrbuch 45-1976 [Leiden: E.J.Brill, 1980], стр. 221-79; репринт под названием «Эгалитарные типологии против постижения уникального» [Dallas: Spring Publ.])