08.08.2018
0

Поделиться

Часть 6. Откровение и сокрытое

Джеймс Хиллман

О Паранойе

Часть 6

Откровение и сокрытое

Основным термином, который отчаянно требует дебуквализации, является «откровение»,в его проявлениях от сокрытого до разоблаченного, от темного, загадочного зеркала до источника света и состояния знания (Уильям Джеймс).Взаимодействие «проявленного» и «сокрытого» – это нечтодругое,нежели взаимодействие переднего плана и фона, поверхности и глубины. «Проявленный» и «сокрытый» –это удачные транспозиции в любой метафоре, аллюзии, любом виде юмора.Тогда апокалипсис становится ненужным, завесы – иллюзорными,и больше нет завес, которые необходимо поднять или разорвать.

Покров, скажем, становится не больше, чем наводящим намеком, эйдосом, который заключается в раскрытии, в испуге и шоке от всякого непосредственного присутствия. Эйдос Артемиды присущ всей новизне, всейнаготе, словно покров или  чувство, котороесдерживает нас, согласно словам Хилари Армстронг, «другое», котороене дает нам высказать смысл даже во время пребывания в центре значения. Покров не скрывает тело, но является эмоцией посредником встречи, ответом на полное присутствие, которое сохраняет его частичное отсутствие и сокрытие.

Проявленные в откровении видения, голоса и смыслы, а также синхронии, позднее распознаются не как фундаментальные и не как экстраординарные, несмотря на то, что они приходят в порыве восхищения их великолепием, а неблагодаря непосредственному присутствию через эстетическое выражение. Этим я отсылаю к понятию самовыражения (Selbstdarstellung) Адольфа Портманна, как к своего рода откровению себя здесь на земле каждый день, излучению, сияющему в каждой вещи, как феномен, который предоставлен в каждом событии[39]. Каждое событие, понятное благодаря его возможности стать понятным, мир, от природы понятный благодаря его эстетической презентации, не требующий откровения своей божественности, секрета или сокрытого тайного смысла, или Schlüsselerlebnis («это понятное событие, которое делает все другие события понятными» Нибур, op.cit., fnII). Далее появляется толкование, не раскрытие сокрытого смысла, а скорее poiesis, поэтическая работа данного в наслаждении постоянным воображением.

Поэтому также так называемое «сокрытое» может быть узнано по необходимому буквализму, полученному вследствие психологического инсайта; как если бы животное восхищение, котороевозникает у насблагодаря инсайту, открытию или объяснению необходимо для пробуждения фантазии о чем-то действительно скрытом. Инсайт первичен, и идея сокрытости ему соответствует, и вовсе не наоборот. Тогда сокрытость может быть признана ипостасью или буквализацией внутренней сущности, которая, опять же согласно Портманну, проявляется в эстетическом проявлении живых явлений.

Итак, откровение всегда движется к проявлению. Оно не требует никакого буквального свидетельства, никакого специального пророческого дара, только экзегетического интеллекта, той особенной способности прочесть проявленное, ощутить красоту. Никаких свидетельств, только внимательное замечание, внимательное отношение к «каждости» (У. Джеймс), к каждой вещис её образом, каждому слову с его отголосками. Следует ещё раз отметить, что сокрытость не является отсутствием, которое обретает присутствие через откровение, непонятное, ставшее понятным, невидимое ставшее видимым.Скорее, скажем, сокрытое – это категория существования, котораяв случае её «проявления» становится буквальной в качестве «скрытого»; в то времяв качестве категории бытиясокрытое дает глубину, тайну, обращенность внутрь себя, содержательность,широту, резонанс, потенциал и смерть в любом феномене, привлекая к нему внимание итщательную заботу, полезную наблюдательность и оценку любого явления, которое кажется явным и откровенным.

Это тщательное отмечание пробудившейся эстетики является не более чем «параноидальной гипертревожностью», вернувшейся к норме. Для той бдительной чувствительности, которая замечает экстраординарную инаковость привычного мира, – это почва для параноидального психологического сознания. Кроме того, это является параноидальным обоснованием научного сознания, эмпирически уважающего данное, наблюдающего объект поминутно. И эта чувствительность –часто наблюдаемое свойство религиозного сознания, сознания присущего религии, не зависящей от раскрытия смысла, а религии в том смысле, как её определяет Юнг в работе «Нераскрытая самость (настоящее и будущее)»: «Религия означает зависимость от иррациональных фактов опыта и подчиненность им.»(CW 10: 505) «Я заставляю своих пациентов понимать, что все, что с ними происходит против их воли…,является высшей силой … Бог есть не что иное, как высшая сила в нашей жизни. Можно каждый день ощущать Бога на собственном опыте.»[40]

Иррациональные факты опыта можно обнаружить здесь, там, везде. Инаковость окружает нас; иные всюду, поэтому мы никогда не можем быть отчуждены, если только мы не станем полностью другими по отношению к этим иррациональным фактам, отчужденным в нашем субъективном восприятии, проецируя наше отчуждение на богов и объявляя ихПолностью Другими. Раз мы можем отринуть первое заблуждение субъективного рационального превосходства (предположительно нормальная перспектива нормальной психологии эго)и его склонности к приданию субъективного смысла, мы начинаем обретать себя в привычной повседневной жизни, в меркуриальной, невольной, иррациональной инаковости; весь мир религиозен, откровение настолько непрерывно, а сокрытость настолько постоянна в настоящем, что эти термины исчерпывают себя.

Политика паранойи

Приближаясь теперь к концу времени, времени, выделенного для этой лекции,я вкратце хочу рассмотреть то, что мы делаем, а затем еще раз взглянуть на содержание параноидального бреда, особенно в случае Шребера.

Наш первый шаг заключалсяв том, чтобы распознать сущность паранойи на примерепсихических расстройств, поскольку они демонстрируют ряд парадигматическихзаблуждений. Мы пришли к выводу, что неисправимая определенность этих заблуждений свидетельствует о безличном, ноэтическом факторе паранойи, который помещает это расстройство ума на место главногорасстройства духа. Затем мы сопоставили заблуждение с откровением и ссокрытым духом или Богом, пытаясь понять и деконструировать богословский контекст, который, как мы предложили, на самом деле, требует паранойи. С одной стороны, мы отказались окончательно дифференцировать откровение и заблуждение, настаивая на том, что оба они базируются в ноэтическом за пределами личного ума, утверждая, что, где есть заблуждение, там есть и откровение, и где откровение, там и заблуждение. С другой стороны, на примере Юнга мы указалина здравое отношение к ноэтическому благодаря вмешательству идеи бессознательного и феномена меркуриальной души (animamercurialis) как поэтического, метафорического и юмористического смысла, который описал Персеваль, в отличие от «убийства души» и буквализма, описанных Шребером. Кроме того, мы поставили под сомнение то, что паранойя основывается на буквальном понимании гомоэротизма и его лечения буквальными попыткамикастрации.

За оставшееся короткое времямы еще раз взглянем на паранойю, теперь с политической, а не богословской точки зрения.

Я понимаю, что форум Эранос аполитичен и был таковым с момента его создания в 1930-х годах, что Эранос возник на особом политическом фоне, как бесстрашный и всё же глубоко политическийвызов ему. Сама возможность свободно говорить здесь указывает на политику свободы слова и собраний;поощрениеследования своей дисциплине, куда бы она ни вела, уважение к индивидуальным различиям, международному собранию, и то, что мы находимся на швейцарской почве, – всё это является основополагающимдля Эраноса и фундаментально политическими.Политическое, как его понимаю я, не означает ни политической партии, ни политического благочестия; это говорит о том, что мы не позволяем политическим последствиям идей стать чрезвычайно бессознательными, что мы допускаем наличие политической части психики и принимаем на себя политическую роль.

Помимо этих наиболее очевидных политических аспектов Эраноса есть также политические аспекты архетипического характера. Я считаю, что лучше всего их выразилГельмут Вильгельм почти двадцать лет назад. Сейчас, в 1967 году, он провел одну из своих самых утонченных, необычных лекций поИ Цзин. Он показал, что вИ Цзин, особенно в более старые периоды его развития, с «поразительно безжалостным реализмом»использовались политические факты,при этом они трансформировались таким образом, что начинали «выглядеть как изображения». Вильгельм сказал, что такие политические реалии, какпаттерны истории, мифов и искусства «выходят из основных архетипических ситуаций.»[41]Паттерны или «изначальные образы», сказал он, «предложены небом …, небо спускает их вниз. Земля же предлагает формыи виды или даже учреждения (fa).»[42]

Политические учреждения получают и формируют внушительные образы,ведь управление тоже нуждается в архетипическом. Не признаваяполис, городв качествеизначального психического явления как символического выраженияСамости,если говорить языком Юнга, мы просто утверждаем, что буквализм восемнадцатого века привел к секуляризму. Секуляризм отделяет Бога отКесаря, исключает божественность из государства, следовательно, рискуя тем, что то, что было исключено, вернется в полис буквалистичными и бездушными способами материалистической бюрократии и фундаменталистской теократии: скучный город материи и фанатичный город духа, но не город души.

Следует помнить, что мифическое воображение, регулирующее психическую жизнь и являющеесятой глубиной, в которой закреплена глубинная психология, присутствует и в пространстве полиса, а не только в текстах. Архетипическая психология, которая следует за богамина Олимп,такжеобнаруживает их в общественныхучреждениях, на улицах города, которые являются обительюмифических фигур. Эвсебия – это греческий термин. Трагедии Эсхила и Софокла, чьи мифические конфигурации до сих пор описывают наше поведение, являются пьесами о политических Афинах, а не только литературными или психологическими произведениями. Сократ свидетельствует о душе в Федоне, находясь в тюремной камере. Действия и послания пророков и апостолов, революция Иисуса касаются общественного порядка, даже если сейчас мы читаем их в местахдалеких от агоры. Итакие мастера мифа и душиэпохи Возрождения, как Данте, Петрарка и Фичино, не смогли избежать влияния полиса.

Поскольку миф не целостен, будучи отделенным от культа, так и психические явления осознаютсятолько наполовину, не будучи включенными в контекст полиса. В «Государстве» Платона присутствует коренная метафора этих отношений психики и полиса, души и города, эта аналогия между государством души и душой государства. Если, как мы описали, есть параноидальное состояние души, которое сегодня называется «параноидальным стилем личности», мы можем найти аналогичное параноидальное психологическое состояние на уровне государства.

Поэтому мы можем прочитать обычные описания параноидальной души (которые я извлек в основном из стандартного Диагностического Руководства, используемого практикующими в Соединенных Штатах[43]), в качестве описания души параноидального государства.

«Всепроникающая и необоснованная подозрительность и недоверие». «Люди проявляют повышенную чувствительность и принимают меры предосторожности против вероятной угрозы». «Воспринимают необычайно широкий спектр стимулов». «Стремятся избежать обвинения, даже если это оправдано». «Избежание депрессии». «Ставят под вопроспреданность других». «Настаивают на секретности». «Суровы и критичны в обращении с другими». «Склонны к контратаке». «Неохотно идут на компромисс». «Интенсивный, но подавленный гнев». «Сильны, амбициозны, агрессивны, и необычайно враждебны и разрушительны». «Вызывают в окружающих беспокойство и страх». «Часто интересуются механическими устройствами, электроникой и автоматикой». «Избегают групповых действий, если они не пребывают в доминирующем статусе». «Избегаютнеожиданностей, фактически ожидая их». «Страх…, пассивная капитуляция». «Друзья постоянно подвергаются проверкам…, пока они не уходят или не становятся противниками». «Неопределенный страх потерять власть, чтобы сформировать события в соответствии с их собственными пожеланиями». «Трансформация внутреннего напряжения во внешнее напряжение». «Непрерывное состояние полной мобилизации». «Ощущение угрозы внешнего господства и внутреннего напряжения. Предоставление внешнего господства и внутреннее давление сопряжено с угрозой». «Боязнь быть обманутым ипотерять некоторый элемент самосознания». «Обычно не интересуются искусством или эстетикой». «Редко смеются». «Не обладают истинным чувством юмора». «То, что выглядит как приятное дружелюбие…, похоже на подражание… Это не является дружелюбием, оно предназначено только для того, чтобы выглядеть дружелюбно». «Точно осведомлены… о том, кто выше, а кто ниже». «Они презирают людей, считающихся слабыми, мягкими, болезненными или дефектными».

Восприятие этих описаний, в качестве присущих душе советского или американского государства[44], буквализирует «политическое» как партийную политику, пристрастность (нем.parteiisch), схватывая только одну его часть. Вместо этого нам нужно воспринять эти описания, относящиеся к политике и правительству, как таковые, чтобы узнать паранойю, присущую душе государства как таковому. Самая глубокая проблема государственного управления заключается в том, как управлять свойственной правительству паранойей, чтобы её симптомы не усугубились коррумпированной тиранией и государственным параличом в таких проявлениях, как тайная полиция, присягаверности и поиск лжи, электронное наблюдение, страх слабости, систематизированная защита и меры предосторожности (теория домино), а также отсутствие таких душевных качеств, как юмор, чувство красоты и мягкость, вместо которых на первый план выходят великие эсхатологические идеалы: порядок, мир, человечество, братство, права и Бог.

Учитывая эту неотъемлемую бессознательную паранойю, так или иначе, возникает потребность в спроектированном, рожденном фантазией враге и фантастической защите против этого фантастического врага. Любые ситуации всегда оцениваютсяс помощью конструктов силы и слабости, победы и поражения. Требование безоговорочной капитуляции и страх перед ней имеют первостепенное значение.Договоры, основанные на компромиссе, практически не могутбыть реализованы. Нация, состоящая в лиге с другими, всякий раз, когда она становится неспособной доминировать над группой,вынуждена наложить вето или уйти. Вероятность появления открытого врага всегда вездесуща и всегда отрицается. Официальное отрицание имеет значение для того, чтобы оставить правительство«вне подозрений» и сохранить его идеализированный образ. Такие государства малозаинтересованы в искусстве или эстетике, и когда правительство вмешивается в эти сферы, эстетика, как правило, становится государственным искусством на службе национальнойидеи. Даже особенно заботливо выстраиваемые внешние отношения имеют тенденцию порождать беспокойство и страх. Защита от депрессии мотивирует на все большее укрепление защиты. Презрение к слабым, болезненным и ущербным приводит к постоянно повторяющемуся конфликту между безопасностью и состраданием («пушки вместо масла», «перекуем мечи на орала»), между бременем оружиядля обороны и бременем благосостояния за неудачу. Из-за страха перед зависимостью, самодостаточность идеализируется в качествеобособленности, которуюназывают «великолепной».

Прежде всего, возникает недоверие и ожидание обмана между подчиненными и их правительством, из-за чего возникает необходимость в комитетах по контролю, в бюро расследований, впропаганде, поскольку параноидальное подозрение присуще самой душе государства. Государство не только не доверяет всему иностранному (ксенофобия), но и всему чуждому, которое существует в его границах, например,субкультурам и меньшинствам, если только они не «сильны»и не разделяют политическое тело на соперничающие однонаправленные или одержимые одной идеейизбирательные округа. Чем более жесткие требования правительство предъявляет к подчиненным, и, наоборот, чем более процветают подозрения в коррупции, тем больше подозрений в отношении «безопасности», и тем болееценными становятся сбор и хранение информации, а судебный процесс становится способом принятия решений. Ибо отрицательная связь с Меркурием приводит к основанию паранойи: все, что скрыто, – вредно (отсюда равенство откровения и безопасности), требуя постоянных проверок и вызывая подозрительность относительно пищи, которую мы едим, слухов, которые попадают в наше поле зрения, контрактов, которые мы подписываем. Выставлять напоказ и скрывать – это modus operandi (лат. образ действия), наша богословская парадигма откровения и сокрытия в политической сфере.

Несмотря на навязывание национальным государством самого себя, присущая ему паранойя способствует росту недоверияв самихучреждениях власти,которые являются его столпами, включая законность города и призыв к политизации. Благосостояние граждан и учреждений, которые служат общему благу, становятся вторичными из-за первичной путаницы между благосостоянием и безопасностью, общим благоми национальной силой или «военными нуждами». (Должно быть очевидным, что я имею в виду не только современный мир, но и национальные государства от Ассирии до Рима, и другие, которые анализировал Тойнби.) Когда такие благородные институции политической жизни, как политическая риторика, провиденциальная роль лидера и государственной службы становятся жертвами параноидальной систематизации, тогда великие образы справедливости, благоразумия, общности и т.д., приводят в беспорядок архетипические формы. В тоже время, будучи одержимым своей бредовой потребностью в безопасности, параноидальное государство черпает ресурсы в защитных механизмах прогнозирования и формирования ожидаемой реакции, то есть исследует образы врагов, террористов и перебежчиков, а его политика, спонсируется не по инициативе, которая парализована амбивалентностью (неподвижность в сочетании с воплями), но которую можно рационально воспринятьв качестве «чисто» защитных реакций на угрозу.

Угроза принадлежит тому, что Юнг называет концом эона (CW 9 ii:p. ix); «Откровение Иоанна Богослова»провозглашает апокалиптическую катастрофу. Дух времени, в которое мы живем, пронизан ощущением угрозы, это период параноидального состояния души и политики. Об этом написано в Священном Писании и подтверждается в сфере политики на примере состояния ума советских людей (бесконечно преданные двадцать миллионов человек, которые погибли, защищаясь от последнего западного вторжения) и американцев (защищающихвсё и вся от проникновения в политическое тело эмиссаров Империи Зла – цветных радикалов, террористов и шпионов). Угроза катастрофы оправдывает меры, принимаемые для борьбы против этой угрозы, тем самым делая эту угрозу еще более буквальной. «…страх перед катастрофой, скорее всего, выявил синдром».[45] Хуже того, синдром требует катастрофы для выполнения своего собственного пророчества. Порочный круг психологии паранойи представляет собой современную политическую реальность.

Если наша платоническая аналогия между душой государства и государством душиадекватна, то мы вполне можем найти средство для исцеления паранойи государства среди тех, что были предложены нашими пациентами для лечения ихбольных паранойейдуш. Я имею в виду два индивидуальных средства – поэтический смысл Персеваля и оскопление Шребера и один общий: идея Юнга о бессознательном.

Эта идея появилась в менее светских и рациональных обществах в качестве Богов, Судьбы или Фортуны. Государство признало пределы господства своего сознания, примиряясь с вмешательством Меркурия в виде обращения к оракулам, предкам, провидцам и пророкам, так как человек обращается к мечтам, сомнениям и слухам. Подозрение ритуализировалось в качестве суеверия. Конечно, древние государства были не менее параноидальными, несмотря на все те их обращения, поскольку они тоже воспринимали знаки буквально, как сегодня всё ещё интерпретируют сны или экономические прогнозы о депрессии и инфляции. Тем не менее, идея бессознательного переключает внимание на другого, который пребывает вне человеческого контроля и вне фиксации скрытых намерений врага (например, слежка Кремля). Это фиксированное внимание именно патогномонично для паранойи в соответствии с наблюдением Фрейда: «Его аномалия действительно сводилась к тому, что он смотрел на бессознательныйум своей жены…» «…осознавая её и чрезвычайно её возвеличивая, ему удается сохранить собственную бессознательность.»[46]Идея бессознательного позволяет врагам признать, что они видят не скрытые намерения друг друга, а экран, на котором они могут видеть свои собственные намерения. Каждое утверждение о другом будет саморефлексией, и угроза может испариться.

В предпоследнем разделе исследования о Шребере Фрейд пишет: «В будущем остается решить, больше ли заблуждения в моей теории … или же больше истины в заблуждении Шребера …» (CP III: p. 466). Этот необычайно психологический поворот не только показываетотносительность Фрейда и Шребера, но и относительность истины и заблуждения, открывая путь к чтению Шребера как того, кто сообщает истину, как пророка. В течение всего столетия мы игнорировали этот комментарий Фрейда, успешно нивелируя откровения Шребера, уделяя основное внимание их фрейдовскому анализу. Однако оба передаютодно и тожесообщение (будь то истина или заблуждение), поскольку оскопление осуществляют ради искупления души, а гомоэротическое влечение происходит ради здравия социума, тооба,оскопление и гомоэротика, – в интересах общественного согласия и чувства солидарности, которые дают ориентиры для нового мирового порядка, того главного содержания параноидальных расстройств.[47]

Следует упомянуть, что Фрейд осознал тот факт,анализ прекращается и находится излечение, только тогда, когда исчезает «отказ от женственности», называемый «борьбой с пассивностью», когда человек может подчиниться без поражения, когда фаллическое эго-сознание,[48] зависть к пенису, мужской протест преодолевает как мужчина, так и женщина.[49] «Мужественность … как и ожидалось от … солдат … в военное время, состоит не в природе души», –писал Шребер.[50]В противовес той пассивности, которая является сладострастием.

Слабость, подчинение, нарушение границ; доверять тому, что нельзя прочитать; учиться искусству капитуляции, сдаваясь сначала искусству,[51] юмору и голосу другого; сомнение, даже страх своей собственной уверенности, а не подозрения другого – все это, и то, что мы представили на этомфоруме опсихологической женственности[52]в 1969 году,это оскопление, увиденное в метафорическом стиле Персеваля. Преданность удовольствию души вместо того, чтобы стоять, вооружившись ракетами, системами предупреждения и защитными экранами, трезубцами, титанами, землетрясениями.

Давайте вспомним: продромальный симптом в случае Шребера заключался в том, чтобы быть «подчиненным», как женщина; первичное заблуждение (ключевое переживание) в случае Бойзена было выражено языком силы и слабости, то есть слабых, которых следует принести в жертву сильным. Тем не менее, все три случая показали, что выживание зависит от капитуляции. Это потому, как писал Юнг, что связи между людьми устанавливаются не через превосходство, которое отдаляет, а через слабость, что проявляется в человеческой потребности в сообществе, чувстве солидарности. Если корень богословского заблуждения – это буквализм, а здравомыслия – сомнение и шутка, то в случае политики, заблуждение – это превосходство,а здравомыслие –вера в слабость.

Как теология открыла важность сомнений, так политика может исследовать слабость в таких ее проявлениях, как унижение, изворотливость, уступчивость, отречение, капитуляция, проигрыш и потеря. Это психологическое исследование, выходящее за рамки переговоров, компромиссов или разрешения конфликтов, поскольку оно начинается в психической реальности поражения. «Занимать позы на полу» (Персеваль); «Спуститься на самый низкий уровень». (Бойзен) Каков телос (цель) психики при поражении? Как его можно представить за пределами параноидального буквализма, в которых он пребывает?

Когда я предлагаю считать бредовые идеи Шребера пророческими, этосвязано не только с тем, что с такой же потерей души или убийствомдуши, таким же конфликтом в царстве Бога и мировом порядке боролся и Юнг, тотЮнг, который сказал, что Шребер тоже мог осознать следующее: «Моя проблема заключается в том, чтобы сразиться с большим монстром исторического прошлого, великой змеей веков, бременем человеческого разума, проблемой христианства.» (CW 18: 279)

Говоря о прочтении Шребера в качестве пророка, я также имею в виду нечто большее: Шребер как пророк-экспериментатор, который в своем теле испытал воплощение Успения Пресвятой Богородицы, отматывая срок в этой психической лаборатории или монастыре ХІХ века, называемом сумасшедшим домом, где открывается стена между медициной и религией, и где отступление перед деградацией, растворение в ваннах, принятие поз на полу, избиения, бдение и молчание были буквальным введением в его новое богословие блаженства души через оскопление.Во многом заблуждение Шребера напророчило существующий ныне буквализм: феминистское движение; гипотезаГеи о том, что земной шар является органическим женским существом; психологически-религиозные ученияо матриархате и богинях; фундаментализм буквалистичных убеждений; интеллектуальная одержимость лингвистическимзначением; бисексуальная андрогиния как желательное поведение; беглое рисование недетализированных образов людей (нем. Fluchtig hingemachte Männer); вторжение в человеческий мир инопланетных пришельцев; диетические ограничения и неоднозначноеобаяние пищи. Правда или Заблуждение – или то и другое? Там, где собраны двое или трое, идеи и движения являются только сомнительно параноидальными. Пусть Джон Персеваль будет вашим проводником: напрягите поэтический меркуриальный слух.

Для Шребера оскопление было неотъемлемой частью новой космологии, в которой больше не было бы «Убийства душ», космологии, в которой психика вернулась бы к доставляющей удовольствие жизни, к бытию в душе. Если бы мы захотели услышать этого пророка, проникнув в глубины богословия и политики и предавшись исполнению своей собственной миссии, мы бы избавили теологию от ее заблуждений, связанных с откровением, а политику от ее параноидального восприятия государства, чтобы призвать их обоих на службу душе.

Переводчик Дарья-Мария Чайкина

[39]Я попытался подробно остановиться на идее Портмана о самовыражении, а также идееДж.Дж. Гибсона об«аффорданс» — прямом восприятии организмами того, что предоставляется при демонстрации свойствсреды в двух предыдущих лекциях Эраноса: «The Thought of the Heart” (Eranos 48-1979) и «The Animal Kingdom in the Human Dream» (Eranos 51-1982).

[40]C. G. Jung Speaking: Interviews and Encounters, ed. by William McGuire and R.F.C.Hull, Bollingen Series XCVII, Princeton Univ. Press, 1977, p. 241.

[41]Hellmut Wilhelm, «The Interplay of Image and Concept in the Book of Changes», Eranos 36 -1967, pp. 52-53.

[42]Op. cit., pp. 36-37.

[43] DSM III, see fn. 8; and also from David Shapiro, Neurotic Styles, N. Y.: Basic Books, I965; Frederick C. Redlich& Daniel X. Freedman, The Theory and Practiceof Psychiatry, N.Y.: Basic Books, 1966; LawrenceC. Kolb, op.cit., fn. 7;Theodore Millon, op.cit, fn. 33, chapter 13.

[44]См. Richard Hofstadter, The Paranoid Style in American Politics, N.Y.: Knopf, 1965 чтобы составить представление о специфической американской политической паранойе, автор также «хотел бы снова подчеркнуть, что параноидальный стиль – это интернациональный феномен».Он основывается на книге Norman Cohns The Pursuit of the Millennium,London: Oxford Univ. Press, 1957, pp. 38-39, чтобы показать «устойчивый психологический комплекс» Средневековой Европы. Военные политические метафоры (враг, господство, защита, мобилизация, битва, двафронта, и т.д..) можно найти в описании «параноидного стиля» Дэвида Шапиро (loc.cit., fn. 8).

[45]Hofstadter, op. cit., fn. 44, p. 39.

[46] Sigmund Freud, «Certain Neurotic Mechanism in Jealousy, Paranoia and Homosexuality» (1922), CP II, pp. 235-36.

[47]Перефразируя Уильяма Джеймса: «То, что нам нужно открыть в социальной сфере, — это моральный эквивалент войны» (op. cit., P.30, fn.I), Шребер и Фрейд указывают на эротический эквивалент войны. Но гомоэроса недостаточно, поскольку эмоция, которая связывает людей одного пола друг с другом, все еще бросает тень на тех, кто принадлежит к другому полу. В любви подобных есть теневой сговор против непохожих; потребность во враге остается. Это свидетельствует о яростно верной привязанности союзников в войне против общего врага. И обе стороны в войне участвуют в более широком сговоре самой войны, в которой потребность во враге и гомоэротическая связь являются соседствующими. Общий проект (война) требует проекции (противника). Для того чтобы эротический эквивалент войны был успешным, ему пришлось бы представить себе еще более бредового врага, вне всей биосферы, вневластей, войск, инопланетян, чтобы сам земной шар и все его ценности были связаны чувствами однополых людей.

[48]Sigmund Freud, CP V, pp. 354-56.

[49]Широкий спектр психологических теорий, от феноменологии и психоанализа до бихевиоризма и физиологии мозга определяют сознание фаллическими метафорами: бодрствующее, активное, намеревающееся, одностороннее, действующее открыто, реагирующеена объект, спонтанновыстреливающее, (кортикальное) возбужденное. Эти определения обедняютизначальный смысл этого слова: «знание с», «совместное знание».

[50] Op. cit., fn. 17, p. 333.

[51] On art as surrender, cf. Kurt Wolff, Surrender and Catch, Dordrecht/Boston: Reidel, 1076.

[52]James Hillman, «First Adam, then Eve», Eranos 38 -1969, and as Pt. III of The Myth of Analysis, N.Y.: Harper & Row, 1978.