Джеймс Хиллман

О Паранойе

Глава 2

Второй случай – это случай Джона Персиваля, ещё одна точная хроника параноидального нарушения. Джон Персиваль родился в 1803 году, он был сыном Британского Премьер-министра Спенсера Персиваля, убитого в Палате Общин в 1812. В юности Персиваля, как и Бойзена, волновали сложные религиозные вопросы.

Невозможно определить тот самый момент, когда началось расстройство Персиваля, поскольку молитва и пост, также как и виденья и сектантский фанатизм, непосредственно предшествовали его заточению, и длились три года (1831-34)[14]. Критерии параноидального расстройства часто так или иначе имеют социальные причины: в рамках секты поведение и переживания кажутся менее странными и более конформными в нормах секты, чем в обыденной светской жизни.

Персиваль отмечает особенный момент 19 декабря, когда, будучи приглашенным к обеду, он «должен был говорить на неизвестном языке и показывать чудесные трюки для этой семьи, чтобы убедить их» в его религиозной доктрине. «Я был в состоянии сильного волнения … принуждаем и побуждаем к выкрикам и пению … В Писании сказано, что ученики должны творить чудеса, и … мне пришло в голову … сунуть руку в огонь». (стр. 28) Затем он проснулся ночью от голосов, обращавшихся к нему, и бушующего в его теле конфликта «между Сатаной и Иисусом». Как и Бойзену, ему было приказано принять «позу на полу». (стр. 29). Он почувствовал, что его тело было наполовину белым, а наполовину алым. (стр. 30) Вызвали врача. На Персиваля надели кожаную смирительную рубашку.

Случай Джона Персиваля занял два тома. В содержании подробно описывается паттерн, который мы наблюдали у Бойзена: внутренняя мука; голоса, насилие, пение, попытки самоубийства; очарованность ваннами; подчинение деградации («Я почти прекратил … сопротивляться любому искушению и отдавался всяким низким, приземленным, базовым, часто диким чувствам и мыслям, которые настигали меня» (стр. 308); распутные, непристойные и развратные сцены (стр. 152); убеждение, что «до конца света рукой подать» (стр. 11) и вездесущая отсылка к Святому Духу, Всемогущему или Божественному; горькая, злая ненависть к лицемерию врачей, чьи медицинские меры направлены на то, чтобы довести пациента до «самоотречения» (стр. xiii); порыв бороться с надзирателем и целовать его (стр. 280), а также любить другого человека (стр. 170); и, конечно же, очень тяжеловесные рассуждения, которые открывали значения всего сущего и намерения мыслей, предложения и команды, которым он постоянно подчинялся. В его повествовании описывается ум, который постоянно отчаянно размышляет над «невмешательством» в то, о чем его принуждают думать, свидетельствовать, к чему прислушиваться и чему повиноваться.

Персиваль пишет:

Я не осознавал, что был сумасшедшим… Я представил себе… что меня отправили сюда, «чтобы меня научили о духах», т. е. (поскольку все они говорили разным тоном и в разной манере, обычно имитируя голоса знакомых и друзей), узнать, какова была природа каждого духа … какой из них дух веселья, юмора, искренности, честности, чести, лицемерия, совершенной покорности, а какой нет, и приобрести знания, чтобы отвечать … каждому, когда они, в свою очередь, обращались ко мне … (стр. 60)

Он был, по его словам, «окружен духовными телами» (стр. 285), персонифицированными духами в виде своих соседей по палате, которые затем «согласно их характерам» (с. 167) были названы Честностью, Простотой, Раскаянием, Весельем. Черты характера персонифицировались ещё во времена Теофраста. Он изучал психологию, как можно увидеть индивидуальные физиогномические отличия, дифференцировать свои чувства, воспринимая их посредством ежедневного общения с духовными телами, которые были также его товарищами-заключенными и надзирателями. Короче говоря, его учили различению духов, то есть диакризису.

Опыт Бойзена (стр. 120) был таким же: «Окружавшие меня пациенты, были воплощениями хороших и плохих духов». Различение духов – это религиозный дар, знак Духа (согласно Павлу I Кор. 12: 7-11), как дар исцеления, знания, говорения на языках, совершения чудес и т.д. Религиозная интерпретация, которой и Бойзен и Персиваль наделяют свой параноидальный бред, подразумевает, что весь гуманистический, светский подход к терапии будет восприниматься пациентом как работа анти-Христа, потому что он сознательно игнорирует и пытается подчинить себе ноэтическое, духовное качество откровений. Мы можем извлечь урок для нашего времени и нашей собственной работы, что попытки очеловечить пациентов посредством групповой терапии и встречи с чувством не будут эффективны, пока эти меры не признают в тоже время то, что утверждают сами галлюцинации: люди не просто люди, человеческие особи – это не просто человеческие особи; тела – это также и воплощения, раскрывающиеся в их характеристиках, и имеющие вид архетипических представлений о духе. Индивидуальная человеческая личность также всегда является носителем вечных истин, которые несекулярная, неагностическая психология воспринимает как даймонов или духов.

Однако, я хочу обратить ваше особое внимание на его представление о лечении. Вспомните, как Бойзен заявил, пересматривая свое лечение: «Я зашел слишком далеко и попытался универсализовать свой собственный опыт». Бойзен также заметил в течение нескольких месяцев с самого начала, что «вещи работают более буквально, чем я ожидал. Это делает жизнь очень суровой и изнуряющей». (стр. III) Персиваль уделяет значительное внимание обоим этим пунктам: универсализму и буквализму. Он пишет:

«Я подозреваю, что многие из заблуждений, которыми … отягощены безумные, заключаются в том, что они ошибочно принимают образную или поэтическую форму речи за буквальную… дух говорит поэтически, но человек понимает это буквально. Таким образом, вы услышите, как один сумасшедший объявляет, что он сделан из железа, и что ничто не может его разбить… Смысл в том, что этот человек сильный, как железо… но сумасшедший понимает это буквально… его воображение не подконтрольно ему… (стр. 270-71) … из этого не следует, что то, что видно в духе, должно практиковаться во плоти». (стр. 307)

И снова он пишет:

«Таким образом, безумие также является ошибочным принятием духовного приказа за буквальный – ментального приказа за физический, и теперь я понимаю, что когда мне приказали целовать Герминера Герберта и бороться с ним, это была установка культивировать определенное отношение к нему, а не фактически претворять слова в деятельность». (стр. 279)

Здесь Персиваль указывает на путь к пониманию, что параноидальная реакция, которую называют гомосексуальной паникой, возможно, является в целом психотической паникой. Он идет рука об руку с психотическим конкретизмом. Паника подразумевает единодушное, только естественное восприятие, которое Персиваль называет «физическим». Так как, когда вы паникуете, вы буквализируете, поэтому, когда вы буквализируете, вы подвержены панике приведения «слов в исполнение», дометафорическая реакция: аркадский фундаментализм Пана[15]. Неосознанный изначальный ответ, реакция «все или ничего» всегда немедленно возникает в уме, погруженном только в природное. Пан, Великий Бог естественных реакций, больше всех жаждал Селену, луну отраженного света и мерного ритма. Так безумие, благодаря его интенсивному мышлению, извращает, перегоняя в условиях ограничений и правил психиатрической больницы, панические принуждения первичной материальности в культивирование «распоряжений».

Изучение Персивалем психической реальности, различий между духом и буквой и их смешение, которое, если говорить на современном языке, становится «разыгрыванием», выводило его за пределы наивного понимания христианской психологии, которая идентифицирует мышление и действие: «каждый, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею». (Евангелие от Матфея, 5.28)

Фактически, когда «яркий образ прекрасной женщины, состоящей в браке с одним из друзей, явился» Персивалю, «лежащему на траве в жалком тюремном дворе», он соединяется с ним и наполняет утешением (стр. 3, 8); этот образ и образы других обнаженных женщин приходят к Персивалю «в моменты совершенного сладострастия» (стр. 306) как призрачные тела. Они воспринимаются как воображаемые фигуры, образы, которые исцеляют.

Ноэтические различия воображения становятся, наконец, тем, что его излечивает. Анализируя три года, проведенные в лечебнице, в конце повествования он представляет свою теорию безумия.

«Поэтому я полагаю, что безумие также является состоянием спутанного понимания, из-за которого ум ошибочно воспринимает команды юморного, шутливого или ироничного настроения; что многие умы пребывают в этом состоянии; что, возможно, это состояние каждого человеческого разума … Я имею в виду, что в действиях человеческого разума, Божество … часто намекает на свою волю, если мне позволено называть это таким образом… что в неправильном понимании или извращении этой формы обращения может заключаться первородный грех; или что такое недоразумение… является первым последствием первородного греха (если таковой существует)… делая ложным всякое дальнейшее обсуждение, понятие и действие. Следовательно, я полагаю, что те, кто исповедуют религию, часто крайне лицемерны …» (стр. 281)

Затем он объясняет свою собственную мучительную двойственность одновременного желания и нежелания, амбивалентность, которая мучила его во всех бредовых состояниях. Он продолжает:

«Следовательно, я полагаю, что также возникает великая тайна, о которой говорил Святой Павел: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю»… потому что ум человека, павший из состояния благодати, думает в согласии с духом юмора, как если бы это был дух истины. (стр. 281). Ибо это снова … безумие, принять дух юмора … за дух искренности или, как говорят французы, принять его «au pied de la lettre». (С.275)

Какое откровение! Падший человек – искренний человек, безумный человек; ибо, утратив дух юмора, который является состоянием благодати, он принимает легкость Божьего духа за тяжесть истины. От легкости к тяжести: это и есть Падение.

Здесь Персиваль, не говоря уже об этом напрямую, приходит к этимологии заблуждения: de-ludere, играть, издеваться, насмехаться, как будто дух говорит игриво, смехотворно, насмешливо. Дух говорит бредово, скажем так, или пара-ноэтически: слово метафорично, иносказательно, шутливо, оно играет с нашими умами, стремящимися всё определить. Речь духа становится психиатрически бредовой, когда ее слышат в качестве истины, команды, миссии, пророчества. Всемогущий думает в духе юмора, Бога Трикстера; Бог, ребенок, играющий в игры (Heraclitus, ed. Diels-Kranz, frg 52); Бог вместе с Сатаной играют Иовом, как игрушкой. Бог, которого затмил Меркурий, как сказал бы Юнг. Персиваль пишет, что он «повиновался духу юмора, который заставил меня попытаться обмануть моих духов». (стр. 113) (Что касается благодати юмора, я бы напомнил вам о лекции Дэвида Миллера о комедии здесь десять лет назад[16]: возвращение Эраноса к тем же вечным темам.)

Персиваль заключает: «Всемогущий снизошел, чтобы исцелить воображением, которое, из-за игр воображения, ранено, разбито и разрушено». (стр. 308). Он учился не отказываться от бреда, чтобы изгнать его, но, как сказал Бойзен: «Лечение состоит в терпеливом проживании самой галлюцинации» – как de-lusion, играючи, учась избегать бреда, обмануть обманщика, используя воображение для лечения воображения.

Он даже заявляет:

«Когда я повзрослел в своих страданиях, я обнаружил, что ни один пациент не может избежать своего заключения в по-настоящему здоровом состоянии ума, не… допуская… что обман и двойственность согласуются со здравой совестью … я не мог найти здоровья путем разумного поведения. Я не мог восстановить здравомыслие, кроме как способами, которые могут быть оправданы безумием». (Стр. 125)

Так, Персиваль, подытоживая размышления о своем выздоровлении, внезапно применяет расширенную метафору Меркурия и двух змей его жезла, как мужских и женских составляющих двойственной человеческой природы. «Более слабая или более женственная» приносит «юмор, веселье и радость», которые необходимы для умиротворения ума… » (стр. 311). Ему было за семьдесят и, как и Бойзен, он женился после освобождения, как Бойзен, до старости сохраняя активный интерес к сущности безумия (стр. viii) и к состоянию душевно больных. Это социальный интерес: Gemeinschaftsgefühl.

В конце Повествования Персиваля мы обнаруживаем, что наш автор все еще видит видения и слышит голоса. Люди говорят в его снах. Лечение не связано с их искоренением. Он связывает эти явления с воображением: «Я не обращал на них внимания больше, чем на собственные мысли, мечты или идеи». (стр. 329). Он отказывается буквализировать даже свое собственное с трудом завоеванное понимание психической реальности: «Я тоже не притворяюсь, что признаю, какова природа сбивших меня с пути влияний. Другие могут ожидать, что, если я утверждаю, что пребываю в здравом уме, мне следовало бы высказать определенное мнение, но я считаю, … что я не был бы в здравом уме, если бы не сомневался … Я оставляю другим определить … [эти влияния]» (стр. 326). Прежде всего, он научился сомневаться и был в здравом уме, поскольку это было связано с его неспособностью или отсутствием сомнений в том, что он объяснил первопричину своего безумия. «Я погиб от привычной ошибки ума, общей для многих верующих … от страха усомниться …» (стр. 37)

В самом конце, говорит он, его искушали в свете собственных страданий поиграть в imitatio Christi, «но я решительно отказался… со всеми недостатками, а также со всей искренностью естественного человека – простого и очень слабого англичанина». (стр. 329) Так Персиваль подытоживает свое Повествование.