Джеймс Хиллман
Синее пламя
Душа
Часть 2.
Архетипическая фантазия
Эта первая «двурогая» тема ведет за собой вторую, не менее сложную. Что есть фантазия. Здесь я вплотную следую за К.Г. Юнгом. Он считал фантазийные образы, которые проходят сквозь наши дневные грезы и ночные сновидения и которые бессознательно присутствуют во всем нашем сознании, первичными данными психики. Все, что мы знаем и чувствуем, и каждое утверждение, которое мы делаем, основаны на фантазии, то есть они происходят от психических образов. Это не просто обломки памяти, репродукция перцепций, перегруппированные остатки входных данных нашей жизни.
Скорее, вслед за Юнгом я использую слово образ фантазии в поэтическом смысле, рассматривая образы как основные данности психической жизни, самозарождающиеся, творческие, самопроизвольные, целостные, организованные в архетипические паттерны. Образы фантазии являются и исходным материалом, и конечным продуктом психики, и преимущественным способом доступа к знаниям души. Нет ничего, что было бы первичнее его. Каждое понятие в нашем сознании, каждая перцепция мира и ощущение в нас самих должно пройти через психическую организацию, чтобы вообще «случиться». Каждое чувство или наблюдение возникает как психическое событие, сначала формируя образ фантазии.
Здесь я разрабатываю психологию души, основанную на психологии образа. Здесь я предлагаю как поэтическую основу разума, так и психологию, которая берет свое начало ни в физиологии мозга, ни в структуре языка, ни в организации общества, ни в анализе поведения, но в процессах воображения.
Призывая начать с Юнга, я частично признаю тот фундаментальный долг, который существует перед ним у архетипической психологии. Юнг является непосредственным предком в длинной линии, которая простирается через Фрейда, Дилтея, Кольриджа, Шеллинга, Вико, Фичино, Плотина и Платона до Гераклита – с еще большим количеством ветвей, которые еще предстоит проследить. Гераклит располагается у корней этого фамильного древа мысли, так как он был тем, кто раньше всех принял психику за архетипическую первопричину, чтобы представить душу в терминах потока и говорить о ее неизмеримой глубине.
Глубинная психология, современная область знания, интерес которой лежит в бессознательных уровнях психики, – то есть в более глубоких смыслах души, – сама по себе не является современным понятием. Вторя одному из первых философов античности, глубина отражается в значении. Вся глубинная психология уже была резюмирована этим фрагментом Гераклита: «Границ души (psyche) тебе не отыскать, по какому бы пути ты не пошел: такова глубина (bathum) ее смысла (logos)». С тех пор, как Гераклит объединил душу и глубину в одной формулировке, измерение души – это глубина (а не ширина или высота), а направление нашего путешествия души – вниз.
*
Еще одно слово, которое нам нужно ввести – архетип. Любопытное затруднение в объяснении того, что такое архетипы, означает нечто для них характерное. А именно, что они, скорее суть метафоры, чем явления. Мы обнаруживаем, что не можем сказать, что буквально есть архетип, и более склонны описывать их в образно. Мы не можем коснуться его или указать на него, охотнее говорим о том, на что они подобны. Архетипы бросают нас в образный стиль дискурса. И именно как о метафорах, в действительности, пишет о них Юнг, вновь введший древнюю идею архетипа в современную психологию, настаивая на их неопределимости. Таким образом, для того, чтобы занять архетипическую позицию в психологии, мы должны представить себе основную природу и структуру души образно и подходить к основным вопросам психологии прежде всего с помощью воображения.
Представим себе архетипы как самые глубокие образцы психического функционирования, корни души, определяющие наши взгляды на самих себя и мир. Это аксиоматические, самоочевидные образы, к которым вечно возвращаются душевная жизнь и наши о ней теории. Они похожи на другие аксиоматические первопричины, модели или парадигмы, которые мы находим в других областях. Ибо «материя», «Бог», «энергия», «жизнь», «здоровье», «общество», «искусство» также являются фундаментальными метафорами, возможно, самими архетипами, которые объединяют целые миры и все же никогда не могут быть обозначены, объяснены или даже описаны в достаточной мере.
Все способы говорить об архетипах суть переводы с одной метафоры на другую. Даже трезвые операциональные определения на языке науки или логики не менее метафоричны, чем образ, который представляет архетипы как изначальные идеи, психические органы, мифические образы, типичные стили существования или доминирующие фантазии, которые управляют сознанием. Есть много других метафор для их описания: нематериальные потенциалы структуры, подобно невидимым кристаллам в растворе или в форма у растений, которые вдруг являют себя при определенных условиях, модели инстинктивного поведения, как у животных, которые направляют действия по неизменной траектории, жанры и клише в литературе; повторяющиеся типичности в истории, основные синдромы в психиатрии; парадигматические модели мысли в науке; фигуры мирового масштаба, ритуалы и отношения в антропологии.
Но одна вещь для понятия архетипов абсолютно необходима – их эмоциональный завладевающий эффект, их ослепление сознания, в результате чего оно не видит собственной позиции. В связи с созданием вселенной, которая стремится удерживать все, что мы делаем, видим и говорим, во власти своего космоса, архетип лучше всего сопоставим с Богом. А боги, как иногда говорят религии, менее доступны чувствам и интеллекту, чем зрению воображения и эмоциям души.
Архетипическая точка зрения открывает преимущество организации в кластеры или констелляции[1] множества событий из разных областей жизни. Архетип героя, например, появляется, во-первых, в поведении, стремлении к деятельности, внешнем исследовании, ответе на вызов, захвате, хватании и расширении. Во-вторых он появляется в образах Геркулеса, Ахилла, Самсона (или их кинематографических двойников), выполняющих свои конкретные задачи; и в-третьих, в стиле сознания, в чувствах независимости, силы и достижения, в понятиях решительных действий, преодоления, планирования, добродетели, победы (над животностью) и в психопатологиях сражения, подавляющей маскулинности и целеустремленности.
(Пересмотр психологии, xi, xii-xiv)
ИМАГИНАЛЬНЫЙ МЕТОД
Использование аллегории в качестве защиты продолжается и сегодня в интерпретациях снов и фантазий. Причиной, когда образы больше не удивляют нас, когда мы можем ожидать, что они означают, и знать, что они подразумевают, есть факт, что у нас есть наши «символогии»[2] установленных значений. Сны были привязаны к системам, которые их интерпретируют; они принадлежат школам – есть «фрейдистские сны», «юнгианские сны» и т. д. Если длинные предметы суть пенисы для фрейдистов, то темные вещи – тени для юнгианцев. Образы превращаются в предопределенные понятия, такие как пассивность, власть, сексуальность, тревога, женственность, подобно условным обозначениям аллегорической поэзии. Подобно этой поэзии, и используя подобные аллегорические приемы, психология тоже может стать защитой от психической силы персонифицированных образов.
Если в сновидении мать или возлюбленная, или мудрый старый советчик говорит и делает то, чего можно было бы ожидать, или если аналитик стандартно интерпретирует эти фигуры, они лишаются своей власти как мифические образы и личности, и сводятся к простым аллегорическим условностям и моральным стереотипам. Они стали воплощенными концептами аллегории, простым средством убеждения, которое заставляет сновидение или фантазию соответствовать доктрине. В аллегорически интерпретированный образ теперь есть образ на службе учения.
Напротив, архетипическая психология утверждает, что истинный иконоборец – сам образ, который взрывает свои аллегорические значения, высвобождая ошеломляющие новые идеи. Следовательно, самые удручающие образы в снах и фантазиях, которых мы стесняемся из-за их отвратительной искаженности и извращенности, – именно те образы, которые ломают аллегорическую рамку того, что мы думаем, что знаем о том или ином человеке, этой черте себя или того. «Худшие» образы, соответственно, являются лучшими, потому что именно они восстанавливают фигуру до ее первозданной силы нуминозной личности, действующей в душе.
(Пересмотр психологии, 8)
Внутри любого образа, который есть его душа, существует невидимая связь. Если, как говорит Юнг, «образ есть психе», то почему бы не сказать «образы – это души», и наша работа с ними – встретиться с ними на этом уровне души. Я говорил об этом в другом месте как о дружбе, а еще в одном месте я говорил об образах как о животных. Теперь я несу эти чувства дальше, чтобы оперативно продемонстрировать, как мы можем встретиться с душой в образе и понять ее. Мы можем представить это с помощью игры слов, которая также есть способ разговаривать с образом и дать ему говорить. Мы наблюдаем его поведение – как образ ведет себя внутри самого себя. И мы наблюдаем его экологию – как он соединяется, по аналогии, со сферами моей жизни. Это действительно отличается от интерпретации. Ни один друг или животное не хочет быть проинтерпретированным, хотя он может кричать о потребности в понимании.
Мы могли бы также назвать непостижимую глубину образа любовью или, по крайней мере, сказать, что мы не можем добраться до души образа без любви к образу.
*
Наш метод может применить любой, не зависимо от того, в анализе или вне его. Он не требует особых знаний – даже если знание символов может помочь культурно обогатить образ, а знание идиом и словаря может помочь больше услышать в образе. Позволяя говорить самому образу, мы предполагаем, что слова и их механизмы (синтаксис) стали копями души. Но разработка недр не требует современных технических средств. (Если бы было наоборот, никто никогда не понял бы сновидения или образа, пока не появилась современная психология!). Такой «добыче полезных ископаемых» помогают настроенные на темноту глаза. (Позже мы должны будем рассмотреть вопрос о подготовке, о том, как внимательно смотреть, чтобы считать образ, и как внимательно слушать, чтобы услышать его.)…
После этого мы можем попытаться сформулировать утверждение о том, что делает образ архетипическим. Мы обнаружили, что наши аксиоматические критерии – драматическая структура, символическая универсальность, сильные эмоции – не требуются в наших реальных действиях с образом. Вместо этого мы обнаружили, что архетипическое качество возникает посредством (а) точного описания образа; (б) придерживаться образа, воспринимая его метафорически; (в) обнаружения необходимости внутри образа; (г) переживание непостижимого иносказательного богатства образа.
Поскольку любой образ может отвечать этим критериям, любой образ можно считать архетипическим. Слово «архетипический» как описание образов становится избыточным. Оно не имеет описательной функции. На что же оно указывает?
Вместо того, чтобы указывать на что-то, «архетипическое» указывает в направлении чего-то, и это ценно. Добавляя к образу слово «архетипический», мы облагораживаем его или наделяем широчайшим, богатейшим и глубочайшим значением. «Архетипический», в нашем понимании, – это слово важности (в смысле Уайтхеда), слово, которое ценит.
*
Если мы перенесем этот вывод в другие места, где мы используем термин «архетипический», в саму нашу психологию, тогда под архетипической психологией мы подразумеваем психологию ценности. И наш апеллятивный ход направлен на восстановление психологии до самого широкого, богатого и глубокого объема, чтобы она резонировала с душой в ее описаниях как непостижимой, множественной, предшествующей, порождающей и необходимой. Как все образы могут обрести этот архетипический смысл, так и вся психология может быть архетипической, когда она освобождается от своей поверхности и просматривается до ее скрытых объемов. «Архетипический» здесь скорее к тому шагу, который совершается, чем к существующему явлению. В противном случае, архетипическая психология становится психологией архетипов.
*
В большинстве случаев, когда мы сталкиваемся со словом «архетипический», особенно в связи с образом («это архетипический образ»), термин «архетипический» можно легко заменить тем или иным контекстом, на который он опирается: мифический, религиозный, институциональный, инстинктивный, философский или литературный.
Но есть разница между высказыванием «круг – это научная или философская идея» и высказыванием «круг – это архетипическая идея». «Архетипический» добавляет новое значение фундаментальной основной структуры, общечеловеческой, необходимо универсальной со всеми вытекающими. Круг – не просто какая-то научная идея, она базовая, необходимая, универсальная. «Архетипический» дает такого рода ценность.
Теперь если значение ценности понимается буквально, мы начинаем верить, что эти фундаментальные первоосновы, эти универсалии есть. Мы перешли от прилагательного оценки к предмету и изобрели реальности, именуемые архетипами, которые могут «подкрепить» наше чувство архетипической ценности. Затем мы вынуждены собирать буквальные доказательства из культур всего мира и делать эмпирические заявления о том, что определено как невыразимое и непредставимое.
Нам не нужно понимать архетипическое в этом буквальном смысле. Тогда значения основного, глубинного, универсального, необходимого, – все эти значения, которые несет слово «архетипический», – добавляют более высокую ценность любому конкретному образу.
*
Это переосмысление архетипа подразумевает, что более точным термином для нашей психологии в ее операционном определении является пересмотр. В том, что мы делаем, мы больше ревизионисты, чем архетиписты; или мы пробуждаем архетипы (мифы и богов), чтобы пересмотреть психологию. Значение психологии архетипов для переосмысления психологии состоит в том, что она обеспечивает метафорический инструмент самого широкого, самого богатого и глубокого масштаба. Это соответствует той ценности души, которую мы хотим дать и найти в нашей работе.
(«Inquiry into Image», 82-85).
[1] совокупности
[2] наука о символах, символизм, символика