08.10.2018
0

Поделиться

Глава 1. Поэтическая основа разума

Джеймс Хиллман

 Синее пламя

 Душа

Позвольте мне объяснить это немного подробнее. Подобно тому, как в огне есть три основные силы – тепло, свет и мимолетная тонкость, – так и в сущности души есть три аналогичные силы: сила жизни, понимания и желания… В разное время душа приносит свое разнообразие семян в большем или меньшем изобилии.

Марсилио Фичино,

Комментарий к диалогу Платона «Федр»

  1. Поэтическая основа разума

Архетипическая психология не является психологией архетипов. Ее основная деятельность не есть соотнесение тем в мифологии и искусстве с подобным темами в жизни. Скорее, идея состоит в том, чтобы видеть каждый фрагмент жизни и каждое сновидение как миф и поэзию. Городской совет просит Джеймса Хиллмана прокомментировать его план по созданию рекреационного озера. Хиллман понимает насущные проблемы, но он выносит вопрос за пределы его буквального контекста и полагает, что этот город нуждается во влаге души. Он говорит, что у города нет озера грёз. Город стремится конкретизировать любую фантазию. Нет ни плавания в фантазии, ни текучести воображения, недостает по-настоящему свойственных Афродите морских удовольствий. Душа этого места мучима жаждой. Ей необходима более глубокая и тонкая вода, чем может дать озеро.

Вся работа Хиллмана – теоретизация, анализ культуры, практика психотерапии – заключает в себе то, что он называет «поэтической основой разума». Это психология, которая коренится не в науке, но в эстетике и воображении. Воспринимая все как поэзию, Хиллман освобождает сознание от его тонкой, жесткой корки буквализма, чтобы открыть глубину переживания. Душа, говорит он, превращает события в переживание. Но переживается образ, а не буквализм. Город ощущает нехватку воды и пытается создать озеро буквально. Лишь поэтический разум мог проникнуть в этот буквализм и поставить точный диагноз. Это поэтическое видение – то, что Хиллман подразумевает под психологией.

Кроме того, эта работа называется архетипической (имя прилагательное), потому что она ищет образы в событиях, которые порождают осмысленность, ценность и полный спектр переживаний. Она стремится к глубине, резонансу и структуре во всем, что она рассматривает. Для древнегреческих философов архэ являются основными элементами, из которых создано впечатление. Архетипическая психология использует проникающее зрение воображения, чтобы воспринимать эти архэ, те основополагающие фантазии, которые анимируют, одушевляют всю жизнь. Архетипическое означает «фундаментально имагинальное».

Хиллман служит душе, в первую очередь, сохраняя ее проявления, и одним из них является ее желание понять себя. Психе, по его словам, требует логоса, и это – основной смысл психологии. Метапсихология, или теория, для Хиллмана – не поиск смысла за пределами собственных образов души; скорее, это один из способов воображения, свойственных психологии.  Это тоже поэзия. Психоаналитические концепции и идеи должны восприниматься как формы выражения воображения и читаться как метафоры. И этот подход проводит терапию самой психологии, напоминая психологии, что она – не наука, не нравственная философия или духовная дисциплина. Она есть творческая деятельность души.

Таким образом, сводить образы до понятий не психологично. Когда мы говорим, что змеи и палки являются фаллическими символами, мы убиваем образы. Когда мы называем все женские фигуры в сновидениях женщинами анимы, мы запираем эти личности в абстракции. Вместо того, чтобы заталкивать образы в неподвижные и ограниченные концепции, Хиллман хочет, чтобы мы были вовлечены образами. Вместо того, чтобы интерпретировать сон, Хиллман предпочитает, чтобы сон интерпретировал нас. Этот подход придает воображению абсолютный приоритет перед толкованиями и заявлениями эго. Идея поэтической основы разума является радикальной, переводя сознание от героизма к более восприимчивой и пластичной позиции.

Большая часть работы в архетипическом анализе направлена ​​на защиту и сохранение образов. Аналитик наблюдает за тенденцией в человеке или обществе придерживаться собственных предпочитаемых объяснительных позиций, а не образов, или морализировать против образа, потому что он, похоже, идет вразрез со стандартными ценностями и комфортными ощущениями.

Учитывая, что воображение является основной деятельностью души, психология должна быть внимательна в своем подходе к языку. Хиллман относится к словам как существам, посланникам, а не как к инструментам или функциям. Он осуждает номинализм во всех формах, заставляющий слова значит то, что мы хотим, чтобы они значили. Профессиональная психология наполнена словами, которые давно потеряли свой имажистический резонанс, чтобы стать полыми категориями, которые  заполняют поведением и личностью.

Хиллман заходит так далеко, что говорит, что слова – это люди. Они говорят, мы слушаем.  Слова обладают целостностью, собственной историей и личностью. Воображение мимолетно освещает душу даже в наших словах. Таким образом, чтение Хиллмана – уже психологическое, даже психотерапевтическое, предприятие, поскольку оно сдвигает ум с его застывших убеждений, пробуждая его поэтические основы.

Видеть сквозь буквальное образ – значит, заглядывать в душу. Имажистическое восприятие есть психологическое видение. В этом смысле архетипическая психология избыточна. Вся психология, основанная на эстетике, архетипична. Психология может тяготеть к душе, когда душа воспринимает свойство через образ. Поэтому в области литературы и искусства психологии может быть больше, чем в психоанализе.

В раннем эссе по психологии Возрождения Хиллман заимствовал идею у Марсилио Фичино, платониста пятнадцатого века, который обеспечил вдохновляющую философскую основу художникам и поэтам своего времени. Фичино говорит, в прочтении Хиллмана, что нам необходимо образование, которое противоречит нашим склонностям к натурализму и буквальности. Труд Хиллмана, по большому счету, и есть это контр-образование, тревожащий порой поворот внимания от того, что кажется естественным для инакового мира образа. Буквализм в любой области или начинании неохотно ослабляет хватку. Поэтому Хиллман упорно и горячо придерживается своего контр-образования в психологии, превращая медицинские манипуляции с психикой в психологию, как он ее определяет – архетипическую, образную, эстетическую и пластическую.

ДУША

Антропологи описывают состояние среди «первобытных» народов, называемое «потерей души». В этом состоянии человек находится вне себя, не в состоянии найти ни внешнюю связь между людьми, ни внутреннюю связь с самим собой. Он не может участвовать в жизни своего общества, его обрядах и традициях. Они мертвы для него, он для них. Его связь с семьей, тотемом, природой исчезла. Пока он не восстановит свою душу, он не настоящий человек. Он «не здесь». Как если бы он никогда не был инициирован в жизнь, ему не дали имя, он не пришел в настоящее бытие. Его душа может быть не только потеряна; она также может быть одержима, заколдована, больна, перенесена в объект, животное, место или другого человека. Без этой души он утратил чувство принадлежности и чувство общности с силами и богами. Они больше не достигают его; он не может ни молиться, ни приносить жертву, ни танцевать.

Его личный миф и его связь с большей частью его народа, как raison d’être*, теряются. Но он не болен и не сошел с ума. Он просто потерял свою душу. Он может даже умереть. Мы становимся одинокими. Необходимо изложить другие соответствующие параллели с нами сегодняшними.

Однажды в Бурхгольцли, известном институте в Цюрихе, где на свет появились слова «шизофрения» и «комплекс», я наблюдал за женщиной, с которой беседовали. Она сидела в инвалидной коляске, поскольку была немолода и слаба. Она сказала, что умерла, так как потеряла сердце. Психиатр попросил ее приложить руку к груди и ощутить биение сердца: если она услышит его биение, оно находится на месте. «Это не мое настоящее сердце»,— сказала она. Они внимательно посмотрели друг на друга. Сказать было нечего. Подобно первобытному человеку, потерявшему душу, она утратила восторженное отношение к жизни, для которого необходимо настоящее сердце, а не та «тикалка», которая с таким же успехом может пульсировать в стеклянной банке.

* смысл существования (фр.)

 

 

Такой подход к психической реальности отличается от обычного. Он настолько кардинально отличен, что воспринимается как безумие в его клиническом понимании. Однако к женщине с ее психической деперсонализацией можно отнестись с таким же пониманием, как и к человеку, пытающемуся убедить ее в том, что у нее есть сердце. Несмотря на сложную и дорогостоящую систему медицинских исследований и широкую рекламу отраслей промышленности, связанных со здоровьем и отдыхом, внушающую, что реально лишь физическое, а утрата души и сердца происходит только в мыслях, я верю первобытному человеку и женщине в больнице: мы можем потерять и теряем наши души. Вместе с Юнгом я полагаю, что каждый из нас является «современным человеком в поисках души».

Симптомы ведут к душе, поэтому излечение симптомов может излечить от души, помочь избавиться от того, что начинает показывать себя, сначала как нечто измученное и просящее о помощи, об утешении и любви, но что есть душа в неврозе, пытающаяся добиться того, чтобы ее услышали, пытающаяся произвести впечатление на глупый и упрямый ум – этого бессильного мула, который настаивает на том, чтобы идти своим неизменным упрямым путем. Правильная реакция на симптом может быть скорее приветствием, чем жалобами и требованием лекарств, поскольку симптом является первым вестником пробуждающейся психики, которая больше не потерпит жестокого обращения. Через симптом психика требует внимания. Внимание означает присмотр, уход, определенную нежную заботу, а также ожидание, паузу, слушание.

Это требует времени и напряжения терпения. Каждому необходимо именно это – время и нежная забота и внимание. Именно такое отношение нужно душе, чтобы ее чувствовали и слышали. Поэтому часто неудивительно, что для того, чтобы кто-то рассказал о самых необычных переживаниях, например, о новом ощущении времени, терпении и ожидании, и на языке религиозного опыта, о достижении центра, возвращении к самому себе, отпускании и возвращении домой, необходим нервный срыв, настоящая болезнь.

У алхимиков был превосходный образ для превращения страданий и симптомов в ценность души. Целью алхимического процесса была драгоценная жемчужина. Жемчужина начинается как небольшая песчинка —  невротический симптом или жалоба, тайный надоедливый раздражитель скрытый во внутренней плоти, от которого не может защитить никакая защитная оболочка. Она покрывается сверху, обрабатывается изо дня в день, пока однажды песчинка не станет жемчужиной; но она по-прежнему должны быть выловлены из глубин и обнаружена. Затем, когда от песчинки избавились, ее начинают носить. Чтобы сохранить ее сияние, ее нужно носить на теплой коже: комплекс, который когда-то причинял страдания, и от которого освободились, выставляется на всеобщее обозрение как добродетель. Эзотерическое сокровище, приобретенное оккультной работой, становится экзотерическим великолепием. Избавиться от симптома значит избавиться от шанса получить то, что в один прекрасный день может иметь наибольшую ценность, даже если сначала является чем-то невыносимым, низшим и скрытым.

(Insearch, 43-44, 55-56)

Чтобы понять душу, мы не можем обратиться к науке за описанием. Ее смысл лучше всего определяется ее контекстом. Коренной метафорой, точки зрения аналитика является то, что поведение человека может быть понято, потому что оно имеет внутренний смысл. Внутренний смысл нужно выстрадать и прожить. Аналитик понимает его посредством сочувствия и инсайта. Все эти термины являются повседневным эмпирическим языком аналитика, обеспечивают контекст и являются выражением корневой метафоры аналитика. Другие слова, долгое время связанные со словом «душа», еще более усиливают его: разум, дух, сердце, жизнь, тепло, человечность, личность, индивидуальность, интенциональность, сущность, сокровенность, цель, эмоция, качество, добродетель, мораль, грех, мудрость, смерть, Бог. Говорят, что душа может быть «беспокойная», «старая», «бесплотная», «бессмертная», «потерянная», «невинная», «вдохновенная». Говорят, что взгляд может быть «душевным», потому что глаза – «зеркало души»; но можно быть «бездушным», не проявляя милосердия. Большинство «примитивных» языков имеют сложные концепции об анимированных принципах, которые этнологи переводят как «душа». Для этих народов, от древних египтян до современных эскимосов, душа – очень дифференцированная идея, относящаяся к реальности сильного воздействия. Душа изображалась как внутренний человек и как внутренняя сестра или супруг, место или голос Бога внутри, как космическая сила, в которой участвуют все люди и даже всё живое, как было дано Богом и, следовательно, божественное; как совесть, как множественность и как единство в разнообразии, как гармония, как жидкость, как огонь, как динамическая энергия и т. д. Можно «искать свою душу», душу могут «испытывать». Есть притчи, описывающие одержимость души дьяволом и продажу души дьяволу, искушения души, проклятие и искупление души, развитие души посредством духовных дисциплин, путешествий души. Были предприняты попытки локализовать душу в определенных органах и областях тела, проследить ее происхождение до спермы или яйца, чтобы разделить его на животные, растительные и минеральные компоненты, в то время как поиск души всегда ведет к «глубинам».

Термины психе и душа могут использоваться взаимозаменяемо, хотя существует тенденция избегать двусмысленности слова душа, прибегая к более биологическому, более современному psyche. Психе используется больше как естественная спутница физической жизни, возможно сводимое до нее. С другой стороны, душа имеет метафизический и романтический обертоны. Он разделяет границы с религией.

(Самоубийство, 44-45 47)

Под душой я имею в виду, прежде всего, перспективу, а не сущность, точку зрения на вещи, а не саму вещь. Эта точка зрения рефлексивна; она опосредует события и делает различия между нами и всем, что происходит. Между нами и событиями, между деятелем и делом, есть отражающий момент, а создание души означает дифференциацию этой средней земли.

Как если бы сознание опиралось на самодостаточный, воображаемый субстрат – внутреннее место или более глубокий человек или продолжающееся присутствие – оно просто есть, даже когда вся наша субъективность, эго и сознание затмевает. Душа появляется как фактор, независимый от событий, в которые мы погружаемся. Хотя я не могу отождествить душу ни с чем другим, я также никогда не смогу понять ее отдельно от других вещей, возможно, потому, что она похожа на отражение в проточной воде или на Луну, которая светить лишь отраженным светом. Но именно эта своеобразная и парадоксальная промежуточная переменная дает ощущение наличия или бытия души. Как бы неосязаемо и неопределимо это ни было, душа имеет наивысшее значение в иерархиях человеческих ценностей, часто отождествляясь с принципом жизни и даже божественности.

В другой попытке обратиться к идее души я предположил, что слово относится к тому неизвестному компоненту, который делает возможным смысл, превращает события в переживания, передается в любви и имеет религиозное отношение. Эти четыре качества уже выдвигал несколько лет назад. Я начал использовать этот термин свободно, обычно взаимозаменяемо с psyche (греч.) и anima (лат.). Сейчас я добавляю три необходимые поравки. Во-первых, душа относится к углублению событий до переживаний; во-вторых, значение, которое душа делает возможным, будь то в любви или в религиозной заботе, проистекает из ее особой связи со смертью. В-третьих, под душой я подразумеваю возможность воображения в нашей природе, переживание через рефлексивные размышления, сон, образ и фантазию – тот способ, который признает все реальности в первую очередь символическими или метафорическими.

(Пересмотр, x)