Глава 5. Зеркала Бога

Дженет Даллет

Дитя субботы. Встречи с темными богами.

Глава 5

Зеркала Бога

Когда бога не признают, развивается эгомания, а из этой мании следует болезнь.

Юнг, «Комментарий к Тайне Золотого Цветка»

Рут разгладила юбку и положила на колени отпечатанный лист. Она редко приносила сны на терапию, но, когда приносила, атмосфера накалялась. Что это было? Испуг? Предчувствие? Или что-то иное? Она одарила меня загадочным взглядом и начала читать:

«Во сне я в мире анархистов. Обстановка тускло освещена через разорванные занавески, окна высоко от пола, пыльно, темно и дымно. Никто не выдает свою подлинную личность. На улицах внизу хаос, повсюду мусор. Куски цемента перегораживают дороги, здания лишены фасадов, смешаны со случайностью мусора. Нет ни запахов, ни звуков, мало цветов. По краям искореженные тела держатся в тени. Они живые? Это не важно, ведь они не из наших.

Мы встречаемся в мрачных третьеклассных комнатах над безмолвным разгромом. Мужчины худы, пахнут застоялым сигаретным дымом, очень грубым и резким, дешевым, из Европы или Ближнего Востока. Я пытаюсь привлечь, задержаться на одном из высоких, могущественных лидеров. Он тихий, говорит редко. Как он управляет? В чем миссия? Звука нет. Я чувствую беспомощность/всемогущество, решая идти по путям других, не планируя свой собственный».

В надежде, что лицо мое не выдает шока и боли от образов заброшенности, я пыталась как-то примирить живое появление этой яркой, хорошо одетой женщины с картиной, которую нарисовал сон. Впервые я увидела, что она разрушалась внутри, удерживая себя только силой воли. Хотя прошло семь лет с тех пор, как она отступилась, хаос и запустение продолжали ее преследовать. Как это было в группе, так и осталось сейчас в ее бесцветном внутреннем мире, где у нее не было собственной личности, не было силы, кроме отраженной славы, обретаемой следованием за всемогущим лидером, гуру. Это место было таким пустынным и хаотичным, что не стать его частью для чужака означало немедленную гибель.

Мы вместе обратились к слову анархия и проследили до корневого значения, «без правителя», отметив наиболее общее определение: «отсутствие всякого связующего принципа, такого как общий стандарт или цель». Отсутствие живой связи либо с религиозной традицией, либо с авторитетом в психике, который Юнг называл Самостью, сделало жизнь Рут бесформенной. Однако, в глубинах ее психики нечто жаждало порядка и смысла и, как средневековая душа, слепо ищущая Бога, она без устали искала хозяина.

К сорока годам Рут была так же уязвима, как и двадцать три года назад, когда встретила Кристин Вельтер, харизматического лидера группы. Позже властная доктор Вельтер потеряла лицензию, но тогда никто не подозревал, что могут быть последствия. Напротив, мать Рут могла позволить себе лучшее и отправила юную дочь к терапевту, чьи оригинальные идеи, царственная осанка и гипнотические черные глаза завоевали уважение знаменитых и прогрессивных людей по всему миру.

Кристин была не единственной, кто говорил Рут о внутреннем круге «особых» пациентов.

«Кто еще?» — спросила я.

Рут медленно покачала головой, и преждевременно поседевшие волосы скрыли лоб. «Я не уверена. Может, Фрэнк. Я натолкнулась на него однажды в приемной, когда расписание Кристин перепуталось, и нам пришлось вместе выпить кофе. Он мало говорил о группе. Но достаточно, чтобы я заинтересовалась. Позже он познакомил меня с другими. Я хотела быть ее частью, но Кристин сказала, что я не готова. Она сказала, что я слишком больна. К тому времени, когда она позволила мне присоединиться, я хотела этого больше всего на свете. Я достигла», — смех Рут был горьким.

Контроль над ее жизнью вводился постепенно. Привыкшая к тому, что мать и даже братья и сестры говорят ей, что делать, девочка едва заметила это. Кристин подталкивала ее к тому, чтобы стать врачом, и она подчинилась без вопросов, отказавшись от эстетического дара, выражавшего глубокие наклонности. Вместо того, чтобы пойти в школу искусств, она прилежно проживала нереализованную сторону жизнь своего терапевта, которая чувствовала свой недостаток в выбранной области деятельности без медицинской степени.

Кристин управляла половой жизнью каждого в группе, свободно предлагая себя всем мужчинам и многим женщинам. Она убедила Рут покинуть дом и съехаться с другим членом группы, женщиной-лесбиянкой, которая стала сексуально одержимой ею. Некоторое время Рут считала себя лесбиянкой, хотя новая соседка ее совершенно не привлекала. Однако, когда ей стало двадцать один, терапевт дала ей шестнадцатилетнего мальчика для посвящения в секс. Рут в него влюбилась, и для мальчика быстро назначили другую женщину. Любовь в планы Кристин не входила, и она вдохновила Рут погрузиться в оргии, ставшие еженедельной практикой группы.

В конце концов все в группе были подвержены экспериментам с лекарствами, якобы по терапевтическим причинам. Рут вспоминала лекарственные сессии с ужасом, особенно ту, на которой ей дали анестетический кетамин. Согласно Гудману и Гилману, кетамин приводит к «диссоциативной анестезии», которая так называется, потому что человек чувствует себя отчужденным от окружения. «Иногда происходят бесцельные движения, временами наблюдаются жестокие и иррациональные отклики на стимулы». Пробуждение от этого состояния «нередко характеризуется неприятными снами и даже галлюцинациями. Иногда эти неприятные явления продолжаются дни и недели. Почти у половины взрослых старше 30 лет проявляется бред или возбуждение, а также зрительные нарушения».[1]

Кетамин разнес вдребезги личность Рут. В галлюцинации, порожденной лекарством, она сидела среди осколков, тщетно пытаясь собрать себя вновь. Спустя годы она написала: «Боже, как мне держаться за свои границы, когда лекарства предназначены для того, чтобы уничтожать их. Как мне скрыть интимное? Это ведь совершенно нормально – иметь свое личное «я», если оно не сошло с ума? Те, кого называют сумасшедшими, разве они не облачены в личные «я»? Что я пыталась сделать, вышвырнуть себя с планеты? Какую цену я заплатила за короткий путь к нирване!»

Вскоре после разрешения Рут посещать группу терапевт убедила ее использовать деньги, унаследованные от отца, чтобы купить коллективную резиденцию. Приглашая в дом знаменитостей со всех областей культурных устремлений, Кристин обеспечила себе живую и самодостаточную интеллектуальную жизнь. Со временем в группе появились члены из большинства областей деятельности и профессий. Контакт с внешним миром, с теми, кто «не из наших», стал избыточным. Как инцестуозная семья, группа удовлетворяла все нужды. Чужаки рассматривались с подозрением и откровенной враждебностью.

По мере того, как странное доминирование Кристин становилось чрезмерным, Рут начала понимать, что что-то не так. Но она не знала ничего другого двенадцать долгих лет, всю свою взрослую жизнь. Как она могла уйти? В конце концов она вышла замуж за мужчину не из группы, он поддержал ее растущие сомнения, и они сбежали в другой штат.

В последующие годы Рут была поглощена стыдом. Он поражал с обеих сторон. Глядя на себя глазами внешнего мира, она стыдилась тех ужасов, в которых участвовала. Как влиятельный член группы, который, в конце концов, разделял власть, она не могла винить одну Кристин за злоупотребления сексом, лекарствами и властью, поскольку действовала с ней заодно. Возможно, она бы никогда не восстановилась от скрытой убежденности в неудаче, от иррационального подозрения, что с ней что-то не так, поскольку она больше не могла подчиняться.

В ту ночь, когда Рут приснились анархисты, я тоже видела сон, центральный образ которого указывал на парадоксальную тождественность между власть и бессилием.

«Я вхожу в монастырь или обитель на вершине холма и пытаюсь найти дорогу среди комнат и этажей. В одной комнате толпы людей собрались послушать лекцию восточного индийского гуру. Я решаю не оставаться, потому что уже слышала его, и он меня не впечатлил, но друг бежит туда и говорит: «Ты должна послушать этого человека. Он удивительный!» Решив, что, возможно, несправедливо осудила его, я нахожу место, с которого могу слушать. Гуру, коричневого и скукоженного старика, у которого, очевидно, не действуют ноги, выносят несколько учеников. Толпа аплодирует и приветствует, и он начинает говорить. Я внимательно слушаю, но он говорит только бессмысленные слова, которые просто гипнотизируют аудиторию. Я остаюсь на несколько минут, чтобы убедиться, а потом осторожно пробираюсь сквозь толпу и выхожу за дверь».

Совпадение по времени между моим сном и сном Рут заставило меня осознать, что между нами активировался архетип гуру или лидера культа. Учитывая ее склонность получать иллюзию власти, цепляясь за могущественного лидера, я мне нужно было быть очень осторожной. Ей нужно было найти свой авторитет внутри, обратившись к давно заброшенной внутренней жизни, но она могли легко отдать ее мне. Для меня точно так же легко было бы принять спроецированную роль, если только, как во сне, я осознанно отвернусь от гуру в своей психике. Сон ясно предупредил меня, что, согласившись быть гуру, я не смогу пользоваться ногами.

Один коллега как-то предположил, что аналитики – это ленивые люди, которые мотивируются на собственную внутреннюю работу необходимостью не отставать от своих пациентов. Точно так же Рут поставила меня лицом к лицу с той частью меня и моей жизни, которую я иначе погребла бы навечно. Мне кажется, я так мало помню о случае Денни Сильвермана, потому что мне не нравится считать себя такой женщиной, которая сбежит в Южную Америку с мужчиной, познакомившись с ним по объявлению в газете, но вот вам пожалуйста. То, как мне хочется думать о себе, как сказал бы Юнг, лишь басни, которыми соловья не накормишь. Как я могла быть такой наивной? Я словно была околдована.

Денни был мужчиной-анимусом, опасного чарующего рода homme fatal. Много было сказано о женщинах-анимах, которые не обладают собственным умом, принимая личность анимы своего мужчины, его бессознательную женскую сторону. Если она беспринципна, то может уничтожить мужчину. Ее мужской двойник, чья сила отыгрывать тайные фантазии женщины столь же привлекательна, заслужил меньше внимания. Лишенный подлинной внутренней силы, мужчина-анимус воплощает бессознательные образы любой женщины, с которой оказывается. Если у него есть психопатичная черта, он может быть смертоносным.

У Денни было еврейское имя, одевался он как исключенный из Лиги Плюща, но какое-то время жил в Тринидаде и обладал отчетливо карибским очарованием. Я помню его танцующим по спальне в одном только ярко-желтом полотенце, обнажающем его глубоко загорелую кожу. Он говорил о Поминках по Финнегану, все время танцуя стриптиз, словно в него вселился местный мальчик и девочка из Фоли-Бержер.

Я была околдована. Я едва могла поверить, что в реальном времени прошло меньше двух месяцев, потому что субъективно казалось, что прошли годы. Сначала мы искали дом, где могли бы жить вместе, затем Денни начал говорить о Южной Америке. Я была захвачена фантазией о путешествии в неизвестное, об экспедиции, которую, хотя я того не осознавала, следовало вместо этого совершить внутри, гораздо дальше, чем я до сих пор забиралась в джунгли собственной души.

Поскольку между нами активировалось coniunctio, страстные сексуальные образы доминируют в моих воспоминаниях о Денни. Одним сияющим воскресным днем он взял меня поплавать в дом своей бывшей жены. Я полагала, что ее не будет и не особенно обрадовалась, обнаружив его жену лежащей у бассейна, одетой только в циничную усмешку. Денни разделся и предложил мне то же самое. Я вцепилась в свой купальник. Сексуальная энергия была такой же жаркой, как и солнечный день, но я была слишком наивна, чтобы осознать, что присутствие женщины было не случайным. Подозреваю, что она, со своей стороны, была не рада моим взглядам. Денни никогда больше не брал меня туда.

Дни прошли как лихорадочный сон. Вечера с Денни редко начинались до десяти, потому что я принимала сорок или больше пациентов каждую неделю, управляла программой подготовки аналитиков в Институте Юнга, обучала и служила в нескольких профессиональных комитетах. Я не могла осознать, что смертна, потому что не оставила в своем расписании места для основных человеческих нужд.

Как Денни был вылеплен моими проекциями, так и бессознательные фантазии, действовавшие в профессиональном сообществе, контролировали форму моей жизни. Только закончив подготовку, я стала загадочно привлекательной как аналитик, учитель и потенциальный лидер. Мне не приходило в голову отвергнуть излишние требования к своему времени и энергии, ведь они удовлетворяли мое желание быть нужной. Мои духовные нужды и нужды моего сообщества согласуются, как ключ с замком. Я горела идеалистичным рвением, стремясь пожертвовать своей жизнью ради чего-то большего. Они искали спасителя и думали, что нашли его. Тогда-то я и потеряла свои ноги, свою опору на поверхности обычной человеческой реальности. Из практических соображений я стала гуру. Увы, популярность превосходила профессиональную компетенцию, так как моя работа оставалась незрелой. Иначе я бы заметила, что что-то не так.

Как детская психика помечена бессознательной психологией семьи, так и моя была отмечена университетской программой, по которой я изучала клиническую психологию. Это было душевное отделение, его преподавательский состав почти полностью состоял из его же бывших студентов. Это небольшое сообщество преданных индивидуумов стало благожелательным и опекающим вместилищем для моих духовных нужд, подпитывая голод, который я осознавала только косвенно. Хотя я этого не знала, мы были очень похожи на культ.

Джулиан Вейсс, изначальный руководитель департамента, состарился и был номинально в отставке. Однако, он все еще обладал исключительной властью, частью потому что некогда был терапевтом большинства мужчин и женщин из преподавателей. Он ежедневно приходил в свой офис и прилежно работал над распространением своего особого подхода к психологии, эклектичной смеси клинической теории, психоанализа и еврейского мистицизма. На его стене бросалась в глаза поразительная фотография Зигмунда Фрейда в ермолке, шапочке ортодоксальных евреев.

В качестве ролевой модели Джулиан использовал цадика, праведника в еврейской традиции. Эта возвышенная фигура воплощает идеал морального, социального и религиозного совершенства, который возводит его в положение духовного авторитета, похожего на восточного гуру. Как и большинство лидеров культа, Джулиан был нетерпим к расколу и питал фантазии о бессмертии. Я никогда не забуду разговор с ним, когда, будучи студентом, я получила поручение взять на себя мелкие обязанности по отделению. Он длинно говорил о своей надежде, что я сохраню подлинный дух его версии психологии. Говоря о тех, кто не разделял его взгляды, он прошипел: «Они не понимают, о чем это. Они просто ждут, пока я умру, чтобы сделать по-своему. Но я их одурачу. Я не собираюсь умирать». Он уставился на меня сияющими глазами.

Он не шутил, и я была напугана. Долгое время я уважала Джулиана с преданностью и изумлением как оригинального бионического человека, потому что он заменял части тела, как только они изнашивались. Я знала, что он был одним из чудес технологии, от бедренных сочленений из нержавеющей стали до пластиковых линз в левом глазу и водителя ритма, управляющего замедляющимся сердцем, но не подозревала, какую серьезную игру он вел. Долгие годы я не могла признать, что этот человек, затронувший мою жизнь важнейшим, даже спасительным образом, пал жертвой одной из величайших ловушек для всякого терапевта, который идет вглубь. Он отождествился с Богом.

Ко мне судьба была добрее. Я недалеко прошла по пути к бессмертию, как меня осадила болезнь. Она началась в тот день, когда Денни Сильверман попытался взять пару ножниц для моих волос без разрешения. Нечто во мне восстало и сказало «нет» его фантазиям впервые, и я гневно отказалась следовать его шаблону идеальной женщины. За несколько часов температура поднялась до 39.5. Я помню, как читала в неопубликованном семинаре Юнга, что болезнь – это способ тела облегчить перегруженную психику. Не сожалейте о болезни, говорил он, а будьте благодарны телу за помощь в несении вашей ноши. Хотя я еще много лет этого не понимала, но я была благодарна. С невероятным облегчением я отказалась от всех обязательств и утонула в постели. Через неделю готовки еды для меня Денни исчез, не сказав ни слова, и больше не вернулся. Я не пыталась ему звонить, потому что к тому времени поняла, что смертная женщина ему была не нужна.

Только спустя недели загадочный жар в теле был диагностирован, и лишь через несколько месяцев я восстановилась. Цитомегаловирус (крупноклеточный), вторгшийся в мою печень, древнее место пребывания жизни и души, был точной физической аналогией того, что воспламеняло мою психику, заставляя быть больше, чем я могла.

«Я рассказывала, как однажды чуть не переехала в Южную Америку», — спросила я Шона.

Он одарил меня недоверчивым взглядом. Я продолжала. «Это было безумное время. Я едва не перебралась в Гайану с мужчиной, которого едва знала».

Шон издал долгий, медленный свист. «Джонстаун?»

«Не знаю. По какой-то причине я никогда не спрашивала точно, какое место у него на уме. Хотя это был как раз 1978. Так что если мы собирались в Джонстаун, то успели бы вовремя к водичке со вкусом цианида».

Шон прошелся по комнате и сел в кресло-качалку. Оно раскачивалось вперед-назад, вперед-назад. Когда он говорил, голос был приглушен из-под ладони. «Что тебя остановило?»

«Не повезло», — сказала я. – «Заболела».

Кресло начало скрипеть чаще. Шон уставился в окно. Наконец, он сказал: «Полагаю, это было до Теодора».

Я жестко на него посмотрела. Он что, не понимал, что Теодор был моим терапевтом, а не любовником? Однако связь ударила в больное место. Теодор отличался от Денни, но они оба были мужчинами-анимусами. Я подошла к книжному шкафу и листала тома Собрания сочинений Юнга в черном переплете, пока не нашла, что искала. «Послушай», — сказала я. – «Тебе покажется, что Юнг знал Теодора лично. Я сама бы его лучше не описала!»

Не каждый мужчина подлинной умственной силы может быть анимусом, так как анимус должен быть мастером не столько в прекрасных идеях, сколько в прекрасных словах, по видимости полных смысла, которые подразумевают многое несказанным. Он должен принадлежать к классу «непонятых» или каким-то образом быть в конфликте с окружением, чтобы намекать на идею самопожертвования. Он должен быть довольно сомнительным героем, человеком с возможностями.[2]

Шон засмеялся. Задумавшись, я вернула книгу на полку. Годами я пыталась понять, как могла отдать себя полностью мужчине, которого, оглядываясь назад, с трудом могла уважать. Теперь я видела, что Теодор действительно говорил и делал очень мало, чтобы оправдать те божественные вещи, которые ему приписывало мое воображение. Он вообще-то редко говорил ясно хоть что-нибудь. Как персонажи в анархическом сне Рут, он не выдавал своей подлинной личности. Было легко спроецировать на него почти что угодно, и от последствий болезни, оттолкнувшей Денни я так и сделала.

Передача авторитета Теодору была постепенным процессом, напоминавшим промывание мозгов. Милостью Божьей свергнутая с пьедестала, я пребывала в депрессии и была уязвима, моя уверенность в себе была настолько низкой, что я была легкой добычей для любого харизматичного человека, который сказал бы мне, что делать. В таком состоянии духа я попросила Теодора, бывшего студента и поклонника Джулиана Вейсса, быть моим терапевтом. Словно что-то подталкивало меня сыграть в игру гуру-ученик, пока я либо не пойму ее, либо не погибну в этом огне. Из положения гуру я стала настоящим последователем, подавляя собственные чувства и реакции снова и снова, пока, как Рут, не стала беспомощной/всемогущей, следуя планам Теодора, не строя собственных. Когда я наконец увидела такую человеческую моральную неустойчивость своего наставника, то не смогла ее принять, и связь гуру-ученик разорвалась, как атомная бомба. Я выпутывалась из этого несколько лет, пытаясь вновь собраться с силами и раздумывая о самоубийстве, поскольку Теодор и близкий круг его последователей теперь вели себя так, будто я невидима. Все равно образ Бога плясал на его лице, и я чувствовала, что без его одобрения я словно мертва. Я была сломлена стыдом и, как Рут, никому не говорила о случившемся несколько лет.

Лицо Рут исказилось от боли. «Как я могла быть такой слепой? Вещи становились все ужаснее, и я не уходила, даже не думала о том, чтобы уйти. Что со мной такое?»

Трудно было оставлять ее с этой виной. «Ты была ребенком», — сказала я. – «А она была твоим терапевтом. Откуда тебе было знать?»

«Да, но где-то внутри я знала. Не сразу, но со временем я поняла, что что-то ужасно неправильно. Я продолжала говорить себе, что плохие вещи – это исключение».

Внезапно я поняла, как легко было бы лишить ее внутренней силы так же уверенно, как это сделала Кристин. Если я пыталась утишить авторитетный голос внутри нее, который настаивал на том, что она ответственна за свои действия, пусть и бессознательные, я бы заняла роль личного спасителя, взяв на себя грехи Рут, отделяя ее от Бога внутри. Моя роль заключалась не в том, чтобы спасти ее от самой себя, а напротив, в том, чтобы помочь ей понять и установить связь с тем, что было внутри.

Я должна была серьезно отнестись к ее вопросу. Что сделало ее такой подверженной власти Кристин, бессильной, но в то же время бесконечно могущественной благодаря ее связи с харизматичной женщиной? Она просто оказалась не в том месте не в то время, это просто неудачное стечение обстоятельств? Или она была частью этого? Мы обследовали множество факторов, каждый из которых мог быть решающим.

Придя к Кристин, Рут пылала идеализмом юношества, когда альтруизм и духовные чувства лежат близко к поверхности. Она была готова и жаждала отдаться чему-то большему. Если бы терапевт это поняла, импульс мог запустить процесс внутреннего роста и трансформации, которые в конечном счете вывел бы ее далеко за пределы себя. Но вместо этого религиозные чувства Кристин были выведены наружу и застряли на Кристин и группе.

Было и кое-что еще. У Рут был близнец. Поскольку ее брат родился раньше, мы обсуждали склонность следовать за кем-то, которая отпечаталась на ее психике с рождения. Когда близнеца не было, она неодолимо тянулась к тому, чтобы найти другого человек для заполнения пустоты, а такая склонность поддерживается экстравертностью нашей культуры.

Хотя они были не идентичными близнецами, Рут и ее брат думали и делали одинаковые вещи в похожее время. Им не нужны были слова, чтобы понять, что творится в другом. У Рут интуитивная способность знать самые потаенные мысли и чувства другого переросла в утонченную чувствительность. К тому времени, как я ее встретила, у нее был хорошо развитый дар видеть и удовлетворять нужды других людей, даже до того, как они сами поймут, что такая нужда существует.

Жизнь с нарциссичной матерью отточила ее интуитивный дар в деталях. В памяти Рут мать постоянно была перед зеркалом, одеваясь или накладывая макияж, а маленькая девочка безмолвно оставалась на заднем плане, очарованная, бесконечно наблюдающая. Мать понятия не имела, что Рут – это отдельная личность. Она вообще едва замечала ребенка, а когда замечала, то словно продолжение самой себя. Так что единственный живой родитель усилил роль Рут как близнеца, родившегося вторым. Бессознательно она готовила ребенка к тому, чтобы не ставить себя на первое место. Рут училась подавлять свои чувства и реакции, пока не перестала ощущать их, лишившись внутренней опоры или направления. Ей снилось:

«Я корабль без руля. Большой корабль, как те контейнеровозы с глубокой посадкой, которые похожи на коробку для обуви на воде. Когда они проходят на расстоянии, то кажутся необитаемыми. Я корабль или единственный пассажир? Вокруг никого нет. Да и звуков никаких нет. Цвета – вариации серого, от оливково-зеленого до холодного стального синего. Свет жутковатый, мрачно фосфоресцирующий. Проблема с энергией. Она вообще есть? Я не слышу двигателей. Как выбрать направление без руля?»

В более ранние времена церковь могла предложить безопасную и предсказуемую связь с Богом как способ управлять ее кораблем. Однако, сегодня она застряла в той же отчужденной лодке, как и другие, для кого традиционные религиозные формы не совсем работают. В этом смысл столетней давности утверждения Ницше о том, что Бог мертв. В действительности божественная сила, архетипическая энергия, которую мы именуем Богом, весьма жива, и мы сталкиваемся с ней в самых неожиданных местах, зачастую себе же на беду.

Возможно, распространение культо-подобных групп в современном западном мире стало результатом усилий психики создать новые вместилища для живого духа, сосуды для преобразования страдания, вызванного насилием, отверженностью, нарциссизмом и просто человеческим несовершенством в наших семьях. К сожалению, мало групп или их лидеров соответствуют этой невероятной духовной задаче. На Востоке система гуру, похоже, работает, но здесь что-то всегда идет не так, когда члены группы единодушно наделяют абсолютным авторитетом одного человека. Поскольку в настоящее время в коллективном бессознательно активировалась темная сторона божественности, требуя воссоединения со своей благой противоположностью, всякий человек, который становится зеркалом образов Бога в следовании за культом, волей-неволей должен бороться с сатанинскими аспектами божественного положения.

Как предполагает сон Рут, проблема в энергии и ее расположении. Если только лидер культа не более осознан, чем большинство людей, с этической чувствительностью святого, он рано или поздно поддастся отождествлению с божественной силой и попытается прожить ее в мире профанной реальности. Буквализированная духовная сила становится избыточной материальной силой и/или богатством, а единство с Богом сводится до личной сексуальной вседозволенности. Такая недостойная личная сила будет отрезана от своего источника, если члены культа разовьют индивидуальные отношения с Богом внутри. Тогда Кристины, Теодоры и Джулианы по всему миру, не говоря уже о Джеймсах Джонсах, Чарльзах Мэнсонах и Гитлерах, избегнут своей трагической судьбы.

Первоначально Рут была вовлечена в архетип власти как последователь. Позже, особенно когда ее семейная медицинская практика стала успешной, ее поразительная способность понимать нужды других поставила ее перед угрозой другого рода. Как она наделяла Кристин божественным авторитетом, так же стали поступать с ней. При таком стечении обстоятельств ее роль как близнеца, родившегося вторым, защищала ее, ведь она была осмотрительна, получая власть над другими. Иначе ужасная тяга архетипической силы заставила бы ее утратить себя в своих последователях, как она утратила себя в Кристин.

Пока я пишу это, рушится Берлинская стена. По всей Европе куски железного занавеса разламываются и продаются как сувениры. Вздымающиеся моря человечности отвергают тоталитаризм и утверждают право на личную свободу. Жалких тиранов, которые хладнокровно убивали тысячи людей, самих теперь выслеживают, высмеивают, унижают, мучают и казнят. Воспринимая эйфорию и священную месть, отдающиеся в подземных чертогах моей психики, я чувствую дрожь страха. Мы готовы к неразделенному миру?

Мы с Шоном смотрели серии документальных фильмов о Третьем Рейхе.[3] Мы видели массы выглядящих здоровыми людей, охваченных чем-то вроде религиозного рвения. Их убежденность в абсолютной правоте и праведности заставляет их двигаться воедино. Встревоженно выглядящий человечек по имени Гитлер в одежде не по размеру преображается перед нашими глазами, кажется физически больше, когда публичное преклонение раздувает его, как дирижабль.

Я внимательно слушаю интервью обычных граждан, которые осмелились сопротивляться и дожили до того, чтобы рассказать об этом. Я хочу знать, возможно ли отвергать архетипическую силу, не будучи охваченным ею, не став мучеником или одержимым тем же, против чего восстаешь в других. Истории двух самонадеянных женщин очень познавательны. Они не были наивны относительно злобной силы людей из СС, с которыми столкнулись, и обе смогли обмануть своих противников. Одна воспользовалась знанием закона и словами Гитлера, чтобы утонченно убедить их, что обладает большей властью и может создать им проблемы. Другая лгала, постоянно, настойчиво и убедительно. Ей было неприятно столько лгать, говорила она, но цитировала слова друга: «Что такое свобода? Свобода означает, что тебе не приходится лгать».

Поскольку я родилась через несколько дней после того, как Гитлер стал фюрером Третьего Рейха, моя психика была затронута проблемой нацистов с самого зарождения. На одной из своих ранних фотографий я вижу прелестную девочку в платье, с лентой в волосах, ботиночках и с привлекательной улыбкой. Меня поддерживают на диване или кресле, а моя правая рука странно поднята над головой и вперед с опущенной вниз ладонью. Годами меня заставляли верить, что я махала на прощанье, но незадолго до смерти мать призналась, что отец учил меня нацистскому салюту. «Мы все думали, что Гитлер – это спаситель», — сказала она.

Шон спрашивает меня, как в конце тридцатых и начале сороковых мы салютовали флагу. Я прекрасно помню. Первым делом каждое утро мы, школьники, должны были стать прямо, положить руку на сердце, обратиться лицом к флагу в передней части комнаты и в унисон повторять: «Я даю клятву верности…»

И на слове «флаг» мы вытягивали руки вверх и вперед, к флагу, ладонью вниз, и продолжали держать их так до конца.

Вскоре после того, как США вступили во Вторую Мировую войну, это изменилось, и нас учили держать руку на сердце.

Я смотрю на Шона: «Ты полагаешь…»

«Да», — говорит он. – «Я постоянно раздумывал, почему все так внезапно изменилось. Наконец, я спросил родителей, и они рассказали, что дело было в нацистском салюте».

В 1938 году Юнг обсуждал психологию Гитлера в замечательном интервью Кникербокеру. Сталин и Муссолини были сильными людьми сами по себе, сказал Юнг, эквивалентами племенных вождей, но власть Гитлера, как власть знахаря, была магической и происходила из людских проекций. Юнг продолжал:

Гитлер – это зеркало бессознательного всякого немца. … Он громкоговоритель, который усиливает неслышимые шепоты в немецкой душе, пока их не услышит бессознательное ухо немцев. … Секрет Гитлера двоякий: во-первых, его бессознательное обладает исключительным доступом к сознанию, а во-вторых, он позволяет себе подчиняться ему. Он как человек, который внимательно слушает поток предложений от шепчущего голоса из загадочного источника, а потом следует им. … Подлинный лидер всегда ведомый. … Это буквально верно, когда он говорит, что способен действовать только благодаря немецкому народу, стоящему за ним, или, как он иногда говорит, потому что он и есть Германия. Так что со своим бессознательным как вместилищем душ семидесяти восьми миллионов немцев он могуществен, а своим бессознательным восприятием подлинного равновесия политических сил дома и в мире он до сих пор был безошибочен.[4]

Рассматривая его в таком свет, как глашатая бессознательных фантазий целой нации, мы можем сказать, что Гитлер был мужчиной-анимусом, усиленным миллионами. Он был так исключительно разрушителен, потому что его личная сила нисколько не соответствовала визионерскому дару. Он пустил свои внутренние голоса в ход напрямую, без посредства человеческих этических рассуждений.

Двенадцать лет Третьего Рейха привели к разделенной Германии и разделенному миру. Теперь, когда Берлинская стена рушится, мне хочется верить, что эра Гитлера завершилась на всех уровнях. Однако, реалист во мне говорит, что большинству из нас предстоит долгий путь к достижению внутренней интеграции, предполагаемой символом объединенного мира. Если стены продолжат падать, а мы больше не сможем находить других, на кого можно удобно спроецировать зло в собственных душах, оно вернется домой. Интегрированный мир требует от нас принятия полной ответственности за наши бессознательные самости. Действительно ли возможно жить как завершенный, целостный человек? Многие из нас способны на такую непомерную задачу?

Больше года прошло, как Рут начала внимательно пересматривать свое болезненное прошлое. Большую часть этого времени она была в депрессии, дезориентированная, часто физически больная. Болезнь помогла ей научиться говорить «нет» неумеренным требованиям семьи и друзей, которые были в тайном согласии с возникавшим у нее временами желанием бежать от мрачного самоанализа, отнимая время и энергию, которые были нужны ей для себя. Безжалостно мрачные сны не приносили ей облегчения.

Наконец, наступает перелом. Власть теряет свою уродливую хватку, и впервые сон наполнен цветом и светом, юмором и принятием себя. Проникнув через темную, грубую материю жизни, она обнаружила светоносные сферы в глубинах психики, сияющие фрагменты смысла, которые древние называли scintillae, огненные искры душевного вещества. Это вещество, говорили алхимики, свет природы, образ Бога внутри нас.[5]

Словами Рут:

«Я слышу гудящий звук, низкие вибрации. Это звук, который я слышала раньше, вскоре после инъекции кетамина. Сначала мне страшно от расколотых кусков, на которые я распадалась во время этого переживания. Это страх мысли о том, что я никогда не смогу собрать эти куски воедино. Я задержала дыхание. Я лежу в неподвижности, желая оставаться без движения, вспоминая парализующее чувство от лекарства. Но куски не расколоты! Они как бисер. Искрящиеся. Разных цветов. Сферы, похоже, подсвечены изнутри. Они радостные и яркие, и я очарована. Я играю с ними, мне приятно от того, как они играют друг с другом. Все равны. Все прекрасны. Все движется. Я пробуждаюсь, в радости и удовлетворении. Убежденная».