Глава 6. Исследуя Юнга

Дженет Даллет

Дитя субботы. Встречи с темными богами.

Глава 6

Исследуя Юнга

Прикосновение ко злу приносит с собой смертельную опасность поддаться ему. Потому мы не должны больше поддаваться ничему вообще, даже добру. Так называемое добро, которому мы поддались, утрачивает свой этический характер. Не то, чтобы в нем было что-то дурное по этой причине, но, поддавшись ему, мы можем породить проблемы. Всякая форма привязанности плоха, будь то наркотики, алкоголь, морфин или идеализм. Следует остерегаться думать о добре и зле как абсолютных противоположностях. … Тем не менее, нам нужно принимать этические решения. Относительно «добра» и «зла» это ни в коем случае не означает, что такие категории не верны или не существуют.

Юнг, Воспоминания, сновидения, размышления

«Что-то тут не чисто», — сказала моя интуиция, взявшись за дело.

«Заткнись», — сказала я. – «Должно быть, кто-то ошибся. Во всяком случае, это не моя проблема».

Интуиция ухмыльнулась и зажала нос. «Ошибка!» — издевалась она.

Пришлось признать, что чек по страховке на моем столе смахивал на плохие новости. Я не видела Офелию несколько месяцев, и она не должна была мне денег. Во всяком случае, она всегда платила мне напрямую, и страховая компания покрывала ее расходы. У меня было искушение подписать чек и отправить ей по почте, не задавая вопросов. Это спасло бы меня от многих проблем. Однако, теперь, когда появились подозрения, моя дьявольская интуиция будет пихать меня своим острым маленьким локтем, пока я не узнаю правду.

Вздохнув, я взяла телефон. «Это доктор Деллет», — сказала я женщине в Puget Health Insurance. – «У меня один из ваших чеков за психотерапию Офелии Картрайт. Можете подсказать, какие даты он покрывает?»

Моя работа с Офелией не привела к удовлетворительному исходу. В те недели перед тем, как она бросила, ей снился один и тот же сон, тема с вариациями, снова и снова, но смысл оставался загадкой. Кто-то пытался ворваться в дом Офелии во сне. Снова и снова, она запирала двери, окна и пряталась под покрывалом в ужасе.

«Офелия», — спрашивала я, — «на что ты боишься посмотреть? От чего ты прячешься?»

Мы час за часом исследовали ее дни и ночи в поисках моментов страха, которые могли бы дать ключ к смыслу сна. Она смотрела на меня безмолвно своими круглыми голубыми глазами и качала головой. Я предложила встретить нападавшего в воображении, пытаясь увидеть или услышать, кто это и чего хочет. Она сообщила, что противник не станет ни говорить, ни покажется на виду. Наконец, с неохотой признавая поражение, я сказала Офелии, что мы не двинемся дальше, пока она не будет готова встать лицом к лицу с пугающей вещью, так как ни сны, ни повседневная жизнь не предлагали материал для анализа. Источник нашей работы иссяк, и 24 апреля была последняя сессия.

Сотрудник страховой компании вернулась к телефону. «Этот чек был за 1 и 8 мая», — сказала она.

«А я говорила», — самодовольно улыбалась интуиция.

«Спасибо», — сказала я и медленно положила трубку.

На следующей неделе я написала страховой компании: «Я пытаюсь найти возможную ошибку в заявках, переданных мне на подпись. Не могли бы вы прислать мне список всех дат и сумм, выплаченных Офелии Картрайт за психотерапию?»

После этого я позвонила Офелии. «Слушай», — сказала я, — «мне прислали чек из Puget Health за две сессии в мае, но мы закончили работу в апреле. Что происходит?»

Сначала она была в ярости. «Да что с ними такое? Они должны были прислать чек мне». Затем, уже спокойнее, сказала: «О Господи, я, наверное, забыла поставить галочку, чтобы они отправляли их мне». Пауза перед тем, как она продолжила, была почти непереносимой. «Я заполнила формы за наши последние сессии несколько недель назад. Я не помнила дат, так что просто поставила примерные».

Это было правдоподобно. У нее была привычка откладывать финансовые дела, как только возможно, а затем исполнять их неряшливо. Я хотела ей верить. «Ну хорошо», — сказала я, — «но я придержу чек. Я попросила страховую компанию прислать мне даты всех твоих заявок».

Ее ответ был достаточно бодрым. Если дело и было шито белыми нитками, она скрыла их так хорошо, что я сказала себе, что мои подозрения – просто паранойя. Однако, когда Puget Health ответили на моей письмо, оказалось, что Офелии была возмещена каждая сессия из тех, что у нас были, и несколько сессий, которых не было.

Зачем, спросила я? Какой смысл? Речь шла о сумме меньше $500. Это, должно быть, символический акт. На первый взгляд она казалась очень хорошей девочкой, но гнев Офелии, бунтующая сторона, которую она не могла встретить лицом к лицу, вызывающе жила за ее и моей спиной.

Хуже всего был мой непреднамеренный тайный сговор. На первой страховой форме, которую Офелия принесла мне на подпись, была указана цена намного выше той, что я беру. Хотя она так не сказала, я почувствовала, как она злилась, когда я отказалась пойти на обман. Она сообщила, что ее прежний терапевт раздувал цену, чтобы Офелии не приходилось платить ничего вообще.

«Все так делают», — сказала она.

Что-то подсказало мне, что она не остановится перед тем, чтобы исправить заявку после подписи, но я все равно оставила заявку у нее. Лень или желание избежать неприятного столкновения заставляли меня ежемесячно подписывать формы и передавать ей для отправки по почте, что было выразительным способом сказать, что я притворюсь, будто тени, которую я видела, не существует. Если я боялась ее мошенничества, как она могла взглянуть на него? Как она могла впустить пугающего незнакомца, стучащего в дверь?

Мелкий обман так же обычен в терапии, как и в жизни. Женщина говорит, что впустит меня за обман с частью моей платы. Мужчина говорит, что никому не повредит, если подделать мою плату для страховой компании, потому что это организация, а не человек.

Юнг не соглашается с этим. «В терапии», — говорит он, — «этические ценности не могут быть искажены с любой стороны, чтобы лечение было успешным».[1] И тому есть серьезные причины. В греческой мифологии лодочник Харон за плату перевозил души через реку Стикс. Всякий, кто пытался его обмануть, оставался, как Офелия, в своего рода лимбе на ближнем берегу, неспособный достичь духовного мира на другой стороне. Психологически этические провалы в подготовке терапии похожи на обман лодочника. Пациентка, которая пытается давить, не войдя в согласие со своим теневым поведением, рискует запустить темную, мстительную сторону своей психики. В этом было затруднение Офелии. Чтобы заплатить Харону, она должна была бы сознаться в том, что сделала, и все исправить. Только тогда ее внутренний лодочник показал бы свое благосклонное лицо и безопасно провел в потусторонний мир ее бессознательной психологии.

Опасное предположение, что пациенты в психотерапии могут и должны быть защищены от вины, ныне широко распространено. Недавно на выпускном семинаре я слышала, как терапевт рассказывала о пациенте-подростке, который убил обоих родителей. В какой-то момент она сказала: «Конечно, я не хочу, чтобы он чувствовал вину…»

«Господи Боже!» — подумала я. – «О чем ты говоришь? Мальчишка виновен, и, если он этого не чувствует, что-то ужасно не в порядке». Единственной адекватной терапией в таком случае будет помочь юнцу увидеть и понести ужасный груз своей вины. Только тогда, по милости Божьей, сможет он наконец пережить подлинное внутреннее прощение.

Этика затрагивает общепринятые принципы правильного и неправильного, которые обычны согласно «характеру и духу людей».[2] Слово этика происходит от индо-европейского корня seu-, который столь же парадоксален, как само зло. Seu- указывает на местоимение в третьем лице (например, «он»), но также на социальную группу как сущность. Самость (Self) происходит тоже от этого корня, как и слова, связанные с отделением индивидуума от других, например, отделяться (secede), уединяться (seclude), тайна (secret), разделять (separate), одиночный (solitary) и одиночка (solo). Однако, производные вроде брат или сестра (sibling), община (sodality), этнический (ethnic) и наложница (hetaera) указывают на родственников, отношения и группу в целом. Итак, в корне этики встречаются индивидуальная целостность и коллективные ценности. Когда они сталкиваются, возникает конфликт долга.

Поскольку Юнг ставит в центр психологической работы индивидуальную, а не социальную адаптацию, люди иногда рассматривают юнгианский анализ как разрешение на неуважение к социальным или законным запретам. Это может вести к особым массовым предположениям, вроде тех, что я однажды наблюдала, когда участники юнгианской конференции парковали свои машины во всех зонах поблизости, где парковка запрещена. Однако, сам Юнг весьма серьезно относился к своим обязанностям перед коллективом и ясно утверждал, что «обладание индивидуальными особенностями ни заслуга, ни, само по себе, ценный дар природы. Это «просто одна из тех вещей» и становится значимым только в той степени, в какой сознание размышляет над этим, оценивает и подвергает этическому разрешению».[3]

Для Юнга сознание – это мера морали. Он постоянно подчеркивает, что «действовать бессознательно — это зло»[4] и предлагает апокрифическое высказывание Иисуса как стандарт высшей этики: «Человек, если ты ведаешь, что творишь, ты благословен, но если не ведаешь, то проклят ты и нарушитель закона».[5] Это тонкая идея, которую легко неправильно понять и использовать. Настоящее сознание приходит нелегко и никогда не игнорирует закон просто так. Индивидуум, осознанно противостоящий социальным или законным запретам, знает, что должен будет заплатить цену, так как социальное непослушание не бывает не наказанным. Избежав воздания во внешнем мире, он все равно будет испытывать внутреннее страдание, схожее со страданиями Прометея, который ниспроверг божественный авторитет, украв огонь у богов, и впоследствии стервятник или орел ежедневно терзал его бессмертную печень.

***

Во сне я должна опросить молодого человека, чтобы определить, достаточно ли он этичен, чтобы быть аналитиком. Его маленькие круглые очки и короткие усики кажутся смутно знакомыми, но я его не узнаю. Я смотрю в книгу, какие задать вопросы, потому что никогда раньше не проводила опросы такого рода. Парадоксально, но временами я спрашиваю у самого мужчины, правильные ли вопросы задаю, так как знаю, что он эксперт в этой области.

Сон появился в тот момент, когда кандидат в программу подготовки аналитиков признался во внебрачной связи с одним из пациентов. Хотя я не могу оправдать поведение Аарона, оно меня не удивляет и не шокирует. Только милостью Божьей сама я ни разу не попалась в ту же ловушку. Я знаю, как трудно не подчиниться интенсивному сексуальному влечению, которое могут запустить аналитические отношения. Я также знаю, что проживание его в мире обычной реальности ниспровергает достижение духовного/психологического смысла, за которым лежит влечение к внутреннему единству.

Хотя для аналитика пользоваться властью своего положения ради секса неэтично и незаконно, иногда нужны почти нечеловеческие усилия, чтобы этому сопротивляться. Я помню, как клала чеки от пациента в конверт каждую неделю и месяцами их не обналичивала, потому что так страстно хотела увидеть его в постели, а не в своем офисе. Я не могу взять его деньги как законный профессиональный заработок, пока не буду уверена, что мы не станем любовниками.

Однако, в последнее время это не было проблемой, и человек во сне не был Аароном. Я все еще пытаюсь разгадать пугающе знакомое лицо, но оно неуловимо. Через неделю тот же человек устроил камео в другой кошмарной драме, подталкивая меня продолжать размышлять над его образом. Когда я наконец узнала его, то разразилась смехом. Это был тридцатисемилетний Карл Юнг, фото которого, снятое в 1912 г., я недавно видела в первом томе его опубликованных писем. Его манера держаться так непохожа на знакомого старика, что я не узнала его.

***

Подруга Розмари уставилась на меня: «Ты судишь этичность Юнга? Да кто тебе такое право дал?»

Я вздрогнула. «Знаю, это самонадеянно, но у меня был сон…» Руки мои совершили умиротворяющий жест. «Я же не самого Юнга обследую. Это я, мой Юнг, мои отношения с психикой. Работа Юнга была невероятной. Монументальной. Нужно еще заслужить право идти в бессознательное так глубоко, как он. Права на ошибку нет. Если делать это неправильно, тебя разорвет на куски. Я достаточно ошибалась, чтобы знать это по опыту». Я остановилась и задумалась на какое-то время. «И вот еще что… Юнг тоже делал ошибки. Может, мне стоит их обследовать, чтобы не повторить».

«Ты не Юнг!» — рявкнула Розмари не к месту, как мне показалось. Она поерзала на стуле и поставила ноги под прямым углом.

«В том-то и дело. Я хочу совершить собственные ошибки, а не Юнга. С другой стороны…» — вздохнула я. Как что-либо сказанное мной могло воздать должное сложности внутреннего мира? «Во мне есть что-то от Юнга, иначе он не явился бы мне во сне. В конце концов, он был человеком. Как и я».

«Не как ты. Больше. Гораздо больше. Великие люди выносят такие вещи, которые обычным неподвластны»,

Что-то в ее словах показалось мне неприятным. Дух первооткрывателя в великих людях часто заставляет их идти по ту сторону старых ограничений. В этом смысле они изгои. Они должны быть исключительно осторожны в своих этических принципах, иначе легко станут преступниками.

Я сказала: «Ну, в твоих словах есть смысл. Великие уводит людей по ту сторону общепринятых путей мышления. Но я не думаю, чтобы Юнг согласился, что положение освобождало его от правил, которым подчиняются обычные смертные. Напротив».

«А я слышала иное», — сказала Розмари. – «От знающих людей».

Нетрудно было догадаться, о чем она. В интервью, снятом несколько лет назад у Джеймса Кирша, основателя юнгианского сообщества Лос-Анджелеса, спросили, что он думал о хорошо известных внебрачных связях Юнга с Тони Вульф. Он ответил, что Юнг считал себя королем, а королю нужно больше одной жены. Их роман был не интрижкой, сказал Джеймс. Тони была второй женой.[6]

«Розмари», — сказала я, — «Джеймс, должно быть, понял все неверно. Юнгу было всего тридцать шесть, когда он познакомился с Тони, а следующее десятилетие было ужасным временем в его жизни. Насколько мы знаем, он не справился бы без поддержки и понимания Тони. С учетом обстоятельств, не могу представить, чтобы он считал себя царственной особой. Все они, Тони, Юнг и его жена Эмма, прошли через ужасное, чтобы примириться со всем этим. Может, он и считал это правлением, пока не повзрослел, но не могу поверить, чтобы он считал так же впоследствии».

Розмари фыркнул: «Откуда тебе знать, как Юнг на это смотрел?»

Тут она меня уела. Мои догадки – это мои догадки. Может, они верны в отношении исторического Юнга, а может, нет. Но, по крайней мере, они верны в отношении Юнга, живущего в моей душе.

В возрасте тридцати семи лет Юнг опубликовал немецкое издание Символов трансформации, книгу, которая привела к болезненному разрыву с Фрейдом, которого он считал своего рода духовным отцом. Вскоре после этого он погрузился в глубокую и длительную интроверсию. Шесть или семь лет он боролся с фантазиями и образами коллективного бессознательного. Оглядываясь назад, он говорил, что вся его громадная жизненная работа стала следствием этого периода. Однако, в то время он старался не утонуть. Он писал:

Бессознательные содержания могли свести меня с ума. Но моя семья и знание: у меня медицинский диплом… и пять детей, я живу на 228 Зеештрассе в Кюснахте, были той действительностью, которая накладывала на меня требования и снова и снова доказывала, что я действительно существую, что я не чистый лист, кружащийся на ветрах духа. … В конце концов, я был нацелен на этот мир и эту жизнь. … Я должен был подчиниться этим обязательствам и реализовать их смысл.[7]

Незадолго до этого Юнг начал анализ молодой женщины с депрессией, которой суждено было стать его проводницей в бессознательное и коллегой, любовницей и другом на сорок лет вплоть до ее смерти. Именно любовь к Тони привела его ко многим открытиям об аниме. С одной стороны, Юнга часто критикуют за любовный треугольник, в котором он открыто жил с Тони и женой Эммой. С другой, это согласие используют как оправдание любовных связей между юнгианскими аналитиками и их пациентами. Обе перспективы не учитывают тот факт, что Юнг влюбился в Тони до того, как сделал основные психологические открытия. Я слышала, он говорил, что его чувства к Тони были бы иными, если бы в 1912 году он знал об аниме. Не могу ручаться за достоверность сообщения, так как оно пришло ко мне через третьи руки, но полагаю, что дух его верен. Будь он жив сегодня, Юнг, без сомнения, совершал бы ошибки, но, полагаю, иные, соответственные уровню психологического понимания, ради достижения которого он шел на такой невероятный риск в свое время.

Юнгианцы тоже могут поучиться у Юнга. Если подражать частностям его жизни, а не духу индивидуации, мы будем слепо совершать одни и те же ошибки снова и снова, проживая шаблоны, которые могли быть верны для Юнга, но ошибочны для нас. Когда личные особенности великого человека усиливаются множеством людей, проживающих их бессознательно, они обретают архетипическое измерение и становятся бесчеловечными. Только полностью осознавая смысл открытий Юнга, мы можем избежать увеличения этих фрагментов коллективной юнгианской тени.

Работая над своим сном, я постепенно осознала, что есть некоторые параллели между моей жизнью в это время и жизнью Юнга в 1912 г. Я проживаю архетип Юнга, думала я? Я значительно старше, чем он был тогда, но я тоже глубоко ушла в бессознательное после разрыва с коллегами и тоже пытаюсь справиться с неодолимым влечением к человеку противоположного пола. Работы Юнга об анимусе дают мне понять, что меня захватывает собственная психика, а не мужчина. Со временем я оставляю отношения, осознавая, что они не могут предложит мне ничего существенного в мире повседневной реальности.

В отличие от Юнга, я в период, когда снился сон, не имела повседневного контакта с семьей, друзьями, пациентами или наставником во внешнем мире, чтобы держаться на плаву. Работы Юнга мое единственное спасение. Получив намек во сне, я досконально изучаю его сочинения в поисках упоминаний об этических вопросах и проблеме добра и зла. Я не могу избежать вывода, что он был глубоко занят этими вопросами в конце жизни. Именно тогда, на восьмом и девятом десятке, он написал «Ответ Иову», «Психологический взгляд на совесть», «Добро и зло в аналитической психологии» и две основные работы о проблеме противоположностей, Aion и Mysterium Coniunctionis.

Раздумывая, почему именно эти проблемы отнимали столько времени в его последние пятнадцать лет, я вспомнила сообщение Лоренса ван дер Поста о беседе с Юнгом. Старец был в дурном настроении и сказал, что, по его мнению, вся его жизненная работа ничего не стоит. Это захватило мое воображение, и я раздумывала, что могло вызвать такие чувства. Может, он уже мучительно наблюдал темное уязвимое место юнгианской психологии? Задолго до этого он едким тоном говорил о дурно проведенном анализе:

Незрелые и некомпетентные люди, которые сами по себе невротики и только одной ногой стоят в реальности, обычно сводят анализ к абсурду. … Медицина в руках дурака всегда была ядом и гибелью.[8]

Удручало ли его наблюдать искажения метода, которые стали неизбежны, когда им стали пользоваться многие? Позже я натолкнулась на письмо, которое подтверждало, что так и было:

Пришлось признать, что я не смог заставить людей увидеть, чего хочу. Есть несколько человек, которые понимают то или это, но почти никто не видит целого. … Мне не удалось исполнить главнейшую задачу: открыть глаза людей, что у человека есть душа, и что на поле скрыто сокровище, а наша религия и философия в жалком состоянии.[9]

***

Анализ – это, с одной стороны, человеческие отношения, как и всякие другие. В то же время это особое церемониальное событие, наделяющее аналитика великой властью и ответственностью. Когда сила архетипической психики проецируется на аналитика, отношения становятся контейнером для живого духа. Тогда аналитик должен быть достаточно умен, чтобы не переступить человеческих границ. Если он поддастся опьяняющей возможности быть маленьким богом, то воплотит шарлатанскую тень глубинной психологии.[10] Сексуальное использование пациентов, дружба с личной выгодой, получение финансовых преимуществ – это лишь немногие способы того, как это обычно случается.

Главная ответственность за проведение аналитических отношений этически лежит на аналитике, но если вы пациент, то вы тоже можете пресечь злоупотребление властью, сохраняя свою внутреннюю подлинность. Компетентный аналитик нуждается в вашем соучастии, а не пассивном подчинении. Она подтолкнет вас к выражению своих сомнений и вопросов о квалификации и методе работы, либо ответив на вопросы просто и прямо, либо попытается помочь вам понять внутренние причины для сомнения или недоверия. Если сомнения такие всеобъемлющие, что работа продолжаться не может, компетентный аналитик направит вас к кому-то другому.

Работая со снами и фантазиями, очень легко дать слишком много власти не только аналитику, но и бессознательному. Еще до того, как я что-то узнала о Юнге, подруга рассказала, что суть юнгианского анализа в том, чтобы понимать сны и делать то, что они говорят. Долгие годы я не осознавала, насколько она неправа. Глупо давать снам власть принимать решения, потому что сами по себе они аморальны. Как говорит Юнг, «сны сбивают с толку так же, как предупреждают».[11] «Сон никогда не говорит «ты должен» или «это истина». Он представляет образ так же, как природа позволяет растению расти, и это мы должны делать выводы».[12]

Отношения между сном и внешней реальностью нисколько не просты. В качестве основного правила следует полагать, что сон – это образ драмы, происходящей внутри прямо сейчас, смысл которой требует огромных усилий для понимания. Если вы полагаете, что его смысл очевиден, вы, вероятно, ошибаетесь. Все сны имеют внутреннюю важность для сновидца, хоть они и доносят некоторую информацию из внешнего мира до сознания и/или обращаются к обществу в целом. Практически всегда нужно относиться к их образам символически, а не буквально, держа в уме, что символический мир духа так же реален, как буквальный мир материи. Подчиняться сну, если вы не проработали его глубоко, чтобы разгадать его значение для вас, примирив послание с тем, что знаете осознанно – это плохая идея. Только через диалог между вашей осознанной точкой зрения и точкой зрения бессознательного можно прийти к выводам, которые не идут против ни внешней реальности, ни внутренней истины. Если вы в конфликте, важно насколько возможно осознать различные перспективы внутри, неся внутри дилемму, пока разрешение не явится собственным, часто неожиданным образом.

Женщина средних лет, у которой были фантазии стать известной художницей, думала оставить мужа. Ей снилось, что она пытается летать, но не может оторваться от земли, потому что муж сидит на спине. Ответом терапевта было приподнять бровь и сказать: «Ну, Мэгги, ты знаешь, что должна сделать». Без всякого дальнейшего обсуждения она пошла домой и начала подготовку к разводу, приведя конфликт к преждевременному разрешению. Это стало началом долгого бегства от реальности. Оставшись в мире одна, она оказалась неспособна позаботиться о себе, и наконец окончательно оторвалась от земли в длительном психотическом эпизоде, потеряв себя в фантазиях, которые не знала как опустить на землю.

Проблема в том, что Мэгги была действительно одаренной. Это была трагедия человека, рожденного с большим потенциалом, который по тем или иным причинам не мог быть реализован. Внутреннее осознание своих способностей заставило ее биться крыльями во внешнюю клетку ограничений, в которой ее заточила судьба, не давая достигнуть высоты положения. Ее стремление стать знаменитой было искаженным выражением того, что Герман Гессе, говоря через своего персонажа Гермину в Степном волке, назвал тоской по дому в вечности:

Верующие называют это Царством Божьим. Мне думается, мы, люди, мы все, более требовательные, знающие тоску, наделенные одним лишним измерением, мы и вовсе не могли бы жить, если бы, кроме воздуха этого мира, не было для дыханья еще и другого воздуха, если бы, кроме времени, не существовало еще и вечности, а она-то и есть царство истинного. В нее входят музыка Моцарта и стихи твоих великих поэтов, в нее входят святые, творившие чудеса, претерпевшие мученическую смерть и давшие людям великий пример. Но точно так же входит в вечность образ каждого, настоящего подвига, сила каждого настоящего чувства, даже если никто не знает о них, не видит их, не запишет и не сохранит для потомства. … Ах, Гарри, нам надо продраться через столько грязи и вздора, чтобы прийти домой! И у нас нет никого, кто бы повел нас, единственный наш вожатый — это тоска по дому.[13]

В детстве над Мэгги жестоко издевались физически, эмоционально и сексуально. Как часто бывает, когда над детьми издеваются, ее единственной защитой было упорхнуть их тела, чтобы избежать боли. Теперь ее творческое воображение следовало детскому шаблону, действуя невротически, чтобы помочь сбежать от грубой реальности вместо того, чтобы помочь здоровому процессу исцеления. Если бы она нашла способ вынести свою настоящую жизнь, пусть и болезненную, только тогда расколотая психика снова стала бы целостной. Тогда она могла бы найти вечность внутри, ведь часто через принятие непреодолимых препятствий мы впервые встречаем Самость, архетип, ведущий к целостности.

Мэгги спутала творческого гения с Самостью, не осознавая, что гений, оторванный от реалистических ограничений, становится раздутым и односторонним. Пьеса Питера Шафера «Амадей» изображает Моцарта как неустойчивого гения подобного рода, лишенного смирения, родства с людьми или связей с человеческой реальностью. В случае Моцарта бедность, изоляция и ранняя смерть принесли равновесие в жизнь, которая иначе была односторонней

Всякий раз, когда часть психики откалывается от целого, наслаждаясь «независимостью и абсолютной властью»,[14] она действует как рак, бесконечно следуя своим хаотичным путем без связи с упорядочивающим центром, обеспечивающим здоровье и равновесие организма. Так, например, познавательная способность становится «дьяволом как воздушным духом и безбожным интеллектом»,[15] когда она диссоциирована от человеческого чувства или чувственной реальности. Утративший связь с целым, любой аспект психики может упорхнуть и создать бесконечное множество проблем.

В собственной классификации психологических типов Юнг идентифицировал себя как интровертного мыслящего типа с интуицией как лучшей вспомогательной функцией.[16] Поскольку я разделяю особенности этой классификации, то чувствую себя достаточно квалифицированной, чтобы судить о ее недостатках изнутри. По множеству причин этот шаблон практически готовая установка для того, чтобы натыкаться на коллективные ценности.

Прежде всего, функция чувства судит, что хорошо, а что плохо. Хотя чувство мыслящего типа часто глубоко, оно также склонно к тому, чтобы быть примитивным, недифференцированным и ненадежным. Что касается интуиции, то, когда она достигает сути чего бы то ни было, она не судит, что нашла. Поскольку она всегда видит возможность извлечь добро из зла, она хочет отступить и посмотреть, как события будут разворачиваться без вмешательства. Вдобавок, способность интуиции видеть будущие возможности вне зависимости от нынешнего положения вещей укрепляет интровертную склонность не воспринимать прочные внешние факты полностью всерьез.

Думаю, именно из-за типологии имя Юнга считается до сих связанным с нелепым обвинением в нацистских симпатиях. Хотя его тревога о нацистском феномене ясна во всем, что он об этом пишет, он не сделал простого, ясного и раннего публичного заявления своей позиции.[17] Когда я исследую свои обусловленные типом наклонности, то легко вижу, почему Юнг так интересовался тем, чтобы понять и объяснить психологию нацизма, что не прислушивался к здравому смыслу, который подсказывал, что нужно защитить себя. В результате, полагаю, ему не пришло в голову объявить самоочевидный факт, что нацисты приносят только зло. Его точка зрения как гражданина нейтральной страны усиливала особенности типа.

В любом случае, редко можно быть уверенным, хороша вещь или плоха, разве что ретроспективно. То, что кажется хорошим на поверхности, часто следует из дурных мотивов и имеет дурные следствия. Например, на прошлой неделе я сидела в офисе и слушала, как мать умоляла своего страдающего сына дать себе помочь. Не переводя дыхание, она сообщила молодому человеку слегка за двадцать, что ей требуется в обмен за финансовую помощь, которую она ему навязывает. Избавиться от своей черной подружки стояло первым в списке. Для всех, кроме матери, было очевидно, что «помощь», которую она считала исключительно великодушной, была отчаянной и убогой попыткой контролировать жизнь сына.

Точно так же добро часто скрывается за тем, что кажется злом. Юнг рассказывает историю из Корана, в которой Моисей и его слуга Иешуа бен Нун встречают Хидра, бессмертного, который символизирует Самость. Моисей просит у Хидра позволения следовать за ним. Бессмертный отвечает так:

«Ты не вынесешь идти со мной, ведь как ты сможешь терпеливо выносить вещи, которые не постигаешь?»

Моисей ответил: «Если Аллах желает, я буду терпелив; я во всем буду послушен тебе».

Он сказал: «Если ты так страстно желаешь следовать за мной, то не должен задавать вопросов ни о чем, пока я сам об этом не заговорю».

Они отправились, но вскоре спутник Моисея пробурил дыру в дне корабля.

«Что ты желаешь!» — воскликнул Моисей. – «Ты же утопишь плывущих на корабле!»

«Разве я тебе не говорил», — ответил он, — «что ты не вынесешь идти со мной?»

«Прости мне мою забывчивость», — сказал Моисей, — «не злись на меня за это».

Они путешествовали, пока не встретили некоего юношу. Спутник Моисей убил его, и Моисей сказал: «Ты убил невиновного, который не сделал ничего дурного. Ты совершил ужасное преступление».

«Разве я тебе не говорил», — ответил он, «что ты не вынесешь идти со мной?»

Моисей сказал: «Если я снова задам вопрос, оставь меня; тогда я буду этого заслуживать».

Они путешествовали дальше, пока не пришли в некий город. Они просили у людей еды, но люди не принимали их как гостей. Там они нашли стену, которая вот-вот рухнет. Его спутник поднял ее, и Моисей сказал: «Если бы пожелал, то мог бы потребовать платы за свои труды».

«Пришло время нам расстаться», — ответил он, – «но сначала я объясню свои действия, которые ты не мог вытерпеть.

Знай, что корабль принадлежал бедному рыбаку. Я повредил его, потому что их нагонял царь, отнимавший корабли силой. Что касается юноши, то его родители были истинными верующими, и мы боялись, чтобы он не заразил их своей порочностью и неверием. Мы желали, чтобы их Господь дал им другого вместо этого, сына более религиозного и преданного. Что касается стены, то она принадлежала двум мальчикам-сиротам в городе, отец которых был честным человеком. Под ней скрыто сокровище. Твой Господь указал по своей милости, чтобы они выкопали сокровище, когда вырастут. То, что я делал, было не капризом. Вот смысл вещей, которые ты не мог вынести терпеливо».[18]

Джозеф Кэмпбелл выражал похожую идею, когда указывал, что всякое деяние имеет благие и дурные последствия.[19] Такое утверждение обуздывает лицемерие и ставит проблему зла во главу угла. Однако, это не предполагает, что зло доброе и не оправдывает дурные поступки. Нужно выносить суждения, насколько мы способны, и делать то, что правильно, даже зная, насколько ограничено наше сознание.

Всякий раз, когда мне на ум приходила Офелия, мне было стыдно. Как я могла ставить ее перед тем, что она сделала, зная, что мои собственные недостатки открыли путь ее обману? Помучавшись над этим несколько дней, я рассказала Шону, что случилось.

«Не знаю, что делать», — сказала я, — «так много возможностей. Как ты думаешь?»

Поскольку функция чувства у Шона надежна и отлично настроена, я научилась доверять его этическим суждениям. На этот раз он сказал немного, но нечто в том, как он слушал, уже помогло мне понять, что нужно делать. На следующий день я сидела за пишущей машинкой:

Дорогая Puget Health Insurance,

Спасибо за список дат и сумм, выставленных за психотерапию Офелии Картрайт. Мисс Картрайт были возмещены шесть часов лечения, которых не было. С этим письмом я возвращаю вам чек на $112 и прикладываю список дат, за которые она должна вернуть вам деньги. Я предупредила ее, что она должна вам деньги, точную сумму которых я не знаю.

Дорогая Офелия,

Я обнаружила, что ты потребовала возмещение на шесть сессий больше, чем у нас было. Поскольку страховая компания платит меньше полной суммы, я не знаю, сколько ты должна вернуть. Думаю, стоит позвонить в Puget Health и узнать. Я поставила их в известность о несоответствии и отправила обратно чек на 112$.

Для меня этим и закончился неприятный эпизод, но я часто думаю, нашла ли Офелия в себе отвагу взглянуть в лицо своему противнику. Скорее всего, я никогда не узнаю.