Эдвард Эдингер
Душа в раннем христианстве.
Глава 9
Тертуллиан
Тертуллиан (Tertullian) – это первый обсуждаемый здесь латинский автор, и он считается отцом латинского христианства. Он жил примерно с 160 по 230 год н.э. Родился он в Карфагене в Северной Африке в семье римского центуриона. Его родители были язычниками. Он говорил о себе во времена своей юности — «кругом грешен и рожден не для чего иного, как для покаяния» (155). Он получил хорошее образование в области древней философии, литературы и истории, а также прошел обучение в области права. Можно сказать, что он обладал психологией блестящего, увлеченного прокурора. Он был женат, и у него, возможно, были дети. У.Х.К. Френд (W.H.C. Frend) пишет:
Тертуллиан был прирожденным мятежником, человеком, восставшим против армейского уклада дома его отца, против бессмысленности римской провинциальной культуры, и затем христианином, пошедшим против слабости и напыщенности Церкви… и, наконец, даже против сектантской жизни монтанистов.
Он был человеком, влюбленным в истину, которую он отождествлял со строгим и мученическим христианством. Сегодня он был бы политическим журналистом, пишущим еженедельные статьи в 4000 слов на злобу дня, тонко чувствующим любую неправду и несправедливость. Он был прирожденным полемистом и великолепно владел языком… Его стиль имел оттенок великолепного сарказма… Но все время его остроумие, его преувеличения и его злость были направлены в одно русло: защиту христианства перед греко-римским миром в преддверии тысячелетия святых. (156)
Тертуллиан был настоящим сыном своего отца – римского солдата. Он обладал воинственным темпераментом и был борцом за Церковь именно в то время, когда Церковь более всего в этом нуждалась, во времена жестоких преследований. В более спокойную эпоху Тертуллиан не был бы так популярен. Известный отрывок из книги Гиббона (Gibbon) «Упадок и разрушение Римской империи» показывает, как Тертуллиан понимал Просвещение. Гиббон пишет о христианах того времени и их вере:
Осуждение на вечную гибель самых мудрых и самых добродетельных язычников за то, что им была неизвестна божественная истина, или за то, что они не верили в нее, кажется в наше время оскорблением здравого смысла и чувства человеколюбия. Но первобытная церковь, будучи более тверда в своей вере, без колебаний обрекала большую часть человеческого рода на вечные мучения. Из милосердия, быть может, и дозволялось надеяться на спасение Сократа или некоторых других древних мудрецов… но относительно тех, кто после рождения или смерти Христа упорно держался прежней привычки поклоняться демонам, единогласно утверждали, что ни один из них не может ожидать помилования от справедливости прогневанного Божества. Эти суровые идеи, с которыми Древний мир был вовсе незнаком, по-видимому, внесли дух озлобления в такую систему, которая была основана на любви и согласии. Узы родства и дружбы нередко разрывались из-за различия религиозных верований, а христиане, томившиеся в этом мире под гнетом язычников, нередко до того увлекались жаждой мщения и сознанием своего духовного превосходства, что с наслаждением сравнивали свое будущее торжество с мучениями, которые ожидали их противников. «Вы любите зрелища, – восклицает суровый Тертуллиан, – ожидайте же величайшего из всех зрелищ – последнего и неизменного суда над всей Вселенной. Как я буду любоваться, как я буду смеяться, как я буду радоваться, как я буду восхищаться, когда я увижу, как гордые монархи и воображаемые боги будут стонать в самых глубоких пропастях преисподней; как сановники, преследовавшие имя Господа, будут жариться в более жарком огне, чем тот, что они когда-либо зажигали для гибели христиан; как мудрые философы вместе с введенными в заблуждение учениками будут делаться красными среди пламени; как прославленные поэты будут трепетать перед трибуналом не Миноса, а Христа; как трагические актеры будут более обыкновенного возвышать свой голос для выражения своих собственных страданий; как плясуны..!» Но человеколюбивый читатель, надеюсь, позволит мне задернуть завесу над остальной частью этой страшной картины, которую усердный африканец дорисовывает с большим разнообразием натянутых и безжалостных острот. (пер В.Неведомский) (157)
Они были особенными — каждый в своем роде — Гиббон и Тертуллиан. Юнг должен был написать о Тертуллиане:
Он был язычником и лет до тридцати пяти предавался чувственной жизни, царившей в его городе; после этого он стал христианином… Особенно ярко выступает перед нами [в его работах] его беспримерно благородное рвение, его священный огонь, страстный темперамент и глубокая проникновенность его религиозного понимания. Ради истины, однажды им признанной, он становится фанатичным, гениально односторонним и нетерпимым. Тертуллиан — боевая натура, не имеющая себе равных, борец беспощадный, видящий свою победу лишь в полном поражении противника…. Он — создатель церковной латыни, остававшейся в силе в течение более тысячи лет… Страстность его мышления была так беспощадна, что он постоянно отчуждался именно от того, чему раньше отдавался всеми фибрами души. Соответственно с этим и этика его до крайности строга и сурова. Он предписывал искать мученичество, вместо того чтобы избегать его; он не допускал второго брака и требовал, чтобы женщины постоянно скрывали свои лица под густой фатой. Против гнозиса, являющегося страстью к мышлению и познанию, он боролся с фанатической беспощадностью, равно как и против философии и науки, в сущности мало отличавшихся от гнозиса. (158)
Если бы Тертуллиан был не более чем фанатичный защитник Церкви, он бы не представлял писхологического интереса, но он прошел определенный путь развития и, таким образом, он психологически интересен. Исследователи обычно не говорят о нем в таком ключе, но совершенно очевидно, что в какой-то момент он столкнулся с серьезным внутренним кризисом и претерпел большие изменения. Как Юнг объяснил нам, ситуация Тертуллиана схожа с ситуацией Оригена, который принес в жертву свою доминантную эротическую функцию. Тертуллиан пожертвовал своим мощным, рациональным интеллектом, и он назвал это sacrificium intellectus. Он – пример для современных рационалистов, демонстрирующий как проходит психическое развитие, когда разум заходит в тупик. Юнг обращается к знаменитому высказыванию Тертуллиана:
Тертуллиану приписывают грандиозное в своем роде признание: credo quia absurdum est («Верую, потому что абсурдно»). Исторически это не совсем точно — он сказал лишь «И умер сын Божий, что совершенно вероятно потому, что абсурдно. И погребенный воскрес — это достоверно потому, что невозможно».
Вследствие проницательности своего ума он понимал всю ничтожность философских и гностических знаний и с презрением отвергал их. Взамен того он ссылался на свидетельства своего внутреннего мира, на внутренние факты, переживаемые им и составляющие одно единое целое с его верой… Иррациональный факт внутреннего переживания, который для Тертуллиана был по существу динамическим, являлся принципом и основоположением, противопоставленным миру, равно как и общепризнанной науке и философии…
Самоизувечение Тертуллиана путем sacrificium intellectus приводит его к открытому признанию иррационального факта внутреннего переживания… Необходимость религиозного процесса, который он ощущал внутри себя, он выразил в непревзойденной формуле: anima naturaliter Christiana («Душа по природе своей христианка»).
Можно сказать, что Тертуллиан — классический пример интровертного мышления. Его огромный, необыкновенно проницательный интеллект сопровождается очевидной чувственностью. Процесс психологического развития, который мы называем христианским, доводит его до жертвы, до уничтожения, ампутации наиболее ценной функции)… Вследствие sacrificium intellectus он преградил себе путь к чисто логическому рассудочному развитию и, по необходимости, должен был признать основой своего существа иррациональную динамику своих душевных глубин. (159)
Для психолога понятно, что Тертуллиан пришел к познанию реальности психэ. Резкий полемик, интеллектуальный юрист, которого мы можем видеть в большом количестве его работ смягчается и становится почти невидимым в его работах, касающихся души. Он пожертвовал своим властным интеллектом и таким образом установил связь с иррациональной реальностью психэ. Его взгляд на эту реальность кратко описан в его эссе «О свидетельстве души». Есть также его более крупная работа – трактат «О душе» (160), которая представляет его вгляды более полно. Эти работы показывают, что он был действительно предвестником современных феноменологов психэ. Тертуллиан собирал бóльшую часть свидетельств души эмпирическим методом. Он смотрел, на спонтанную реакцию людей, а не на неестевенную сознательную. В частности, он изучал немедленные реакции людей на неожиданные события. Это он и называл свидетельтвами души: то, что мы сейчас назовем спонтанными проявлениями бессознательного, проявляющимися во время сильных эмоций и стресса. Он, например, заметил, что внезапный страх или радость являются причиной невольного обращения к Богу или божественной сущности, не зависящей от того, верующий человек или нет. Это свидетельство души, и мы все свидетельствуем о Боге, даже если богохульствуем.
Некоторое время назад в Нью-Йорке случилось серьезное происшествие в метро, и один из новостных каналов транслировал видеозапись выживших в одном из неповрежденных вагонов. Как только они вышли наружу, они увидели жуткое зрелище с множеством трупов в других, поврежденных вагонах, и, как только они это видели, каждый из них восклицал: «Боже мой, Боже мой!». Это пример того, о чем говорил Тертуллиан. Хотя кое-кто из них мог быть атеистом, спонтанное свидетельство души вырывалось наружу, когда люди сталкивались с приводящим в трепет зрелищем.
В своем трактате, озаглавленном «Апологетик», он делает свое самое известное заявление:
В этом заключается главнейшая вина тех, которые не хотят познать Того, Которого не могут не знать. Хотите ли вы, чтобы мы показали Его из Его творений, столь многочисленных и столь великих, которые нас окружают, поддерживают, увеселяют и устрашают, или из свидетельства самой души? Хотя душа заключена в тело, как в темницу, хотя она помрачена извращенными учениями, хотя она лишена бодрости благодаря страстям и похотям, хотя она рабски служит ложным богам; однако, когда приходит в себя, освободившись как будто от опьянения или сна или какой либо болезни, и делается снова здоровою, то произносит имя, Бог, и одно только это имя, так как истинный Бог действительно есть един. Все говорят: велик Бог, благ Бог и что Бог даст. Душа свидетельствует о Нем, как Судии, когда говорит: Бог видит, вручаю Богу, Бог воздаст мне. О свидетельство души, по природе христианки! (пер. Н.Р.Щеглова) (161)
Его знаменитая фраза: «душа по природе своей христианка» — это способ сказать в узком, немного специфическом ключе то, что душа по природе мифологична и обладает архетипической основой. Христианское тело символизма – только одна версия этой архетипической основы.
В «О свидетельстве души» Тертуллиан развивает эту мысль дальше:
Я прибегаю к новому свидетельству, которое, впрочем, известнее всех сочинений, действеннее любого учения, доступнее любого издания; оно больше, чем весь человек… Откройся нам, душа! Если ты божественна и вечна, как считает большинство философов, ты тем более не солжешь. Если ты не божественна в силу своей смертности (как представляется одному лишь Эпикуру), ты тем более не будешь лгать, — сошла ли ты с неба или возникла из земли, составилась ли из чисел или атомов, начинаешься ли вместе с телом или входишь в него потом, — каким бы образом ты ни делала человека существом разумным, более всех способным к чувству и знанию. (162)
Затем он приводит ряд примеров спонтанных выражений души, и резюмирует их в отрывке, который приводит Юнг в начале «Ответа Иову»:
Чем более истинны эти свидетельства души, тем они более просты; чем более просты, тем более общеизвестны; чем более общеизвестны, тем более всеобщи; чем более всеобщи, тем более естественны; чем более естественны, тем более божественны. Полагаю, что никто не сможет счесть их ничтожными и пустыми, созерцая величие природы, коей душа обязана своими правами. Что можно приписать наставнице, то же следует признать и за ученицей. Природа – наставница, душа же – ученица. То, чему та наставляет, а эта усваивает, дано им Богом, кто, разумеется, и есть Hаставник самой наставницы. То, что душа сумела воспринять от высочайшего своего наставника, установлено в тебе ею, которая ведь и есть в тебе. Ощути же её, которая и даёт тебе ощущать! Подумай о том, что в твоих предчувствиях она – пророчица, в знамениях – толковательница, в делах – покровительница. Чудесно, что данная человеку Богом, она умеет прорицать. Ещё того чудесней, что она познаёт того, кем сотворена (163)
Этот отрывок, который повествует об эмпирическом подходе к спонтанным проявлениям психэ, имеет гностический оттенок: один гностик делал похожее заявление за поколение перед появлением Тертуллиана. Этого гностика звали Моноим (Monöimos). В Эоне Юнг приводит этот отрывок авторства Моноима, написанный примерно в 150 г н.э. Он говорит о божественной монаде, крошечной точке – гностическом образа Бога:
Ищи его, исходя из себя, и узнай, кто завладевает всем в тебе, говоря: мой бог, мой дух, мое разумение, моя душа, мое тело; и узнай, откуда приходят горе и радость, и любовь и ненависть, и бодрствование, когда ты его не хочешь, и сон, хотя ты его не хотел бы, и гнев, когда ты не хотел бы гневаться, и влюбленность, хотя ты и не хочешь влюбляться. Если ты вблизи рассмотришь все это, то найдешь Его в себе, — Единое и Многое, подобное сей малой точке… ибо в тебе он берет происхождение и получает избавление (164)
Тот же самый эмпирический подход дает нам понимание, что и этот отрывок, и пояснения Тертуллиана – о свидетельствах души.
В более поздний период своей жизни Тертуллиан становится монтанистом, последователем Монтаны (Montanus), которого позднее объявили еретиком. Монтан уделял много внимания спонтанному проявлению Святого Духа.
Знакомая Тертуллиана, святая Перпетуя (Perpetua), приняла мученическую смерть на арене Карфагена в 203 г н.э. Тертуллиан, как это полагают многие, взял материал, который собирала Перпетуя, включая описание ее последних дней, снов и видений в последние дни перед ее смертью, и переписал их в ту форму, в которой они дошли до нас. Исследователи различаются во мнении о том моменте, когда Тертуллиан стал монтанистом, но один из них предлагает ориентировочную дату 199 г н.э. Поэтому это вполне возможно, что он стал монтанистом с их особым вниманием к проявлениям Святого Духа вследствие событий с Перпетуей, и это пришло к нему через женщину. Мы знаем о двух женщинах – Присцилле (Priscilla) и Максимилле (Maximilla), которые были проводниками к Святому Духу для Монтаны, что вполне созвучно нашему знанию о мужской психологии – как правило, глубинные слои бессознательного проявляются через посредника. Во всяком случае, мы можем предположить, что Тертуллиан переживал кризис развития во время мученической смерти Перпетуи, и результатом этого стал совершенно другой тон в его поздних работах, касающихся души, если сравнивать их с более ранними работами. С этого момента он стал преданным исследователем природы и работы души.
Тертуллиана также интересовали сны. Он говорит о них в своем трактате “О душе”:
Здесь мы обязаны изложить христианскую точку зрения на сновидения как на случайности сна и как на весьма значительные колебания души, которую мы объявили всегда деятельной и беспокойной из-за ее беспрестанного движения, служащего доказательством божественности и бессмертия. Итак, когда обретают отдых тела, чьей собственной отрадой он является, душа, не нуждаясь в чуждой ей отраде, не почивает и, поскольку лишена помощи телесных членов, пользуется своими… Эту силу мы называем экстазом [слово экстаз означает «нахождение вовне»], когда чувственная душа выходит за пределы свои и даже может быть подобно безумию. Так и в самом начале сон показан вместе с экстазом: «И навел Господь Бог на человека крепкий сон (экстаз), и тот уснул» [Книга Бытия 2:21] Ведь сон посетил тело, чтобы дать покой, экстаз же охватил душу, чтобы лишить покоя, и отсюда уже возникла закономерность, соединяющая сон с экстазом. (165)
Затем он делает обзор мнений различных авторов и философов, живших ранее, и делает заключение. Он решает, что существует три типа сновидений: одни вызваны демонами, другие – Богом, а третьи – природой:
Ведь мы устанавливаем, что сновидения в большинстве случаев внушаются демонами; хотя сновидения и бывают иногда истинными и приятными, но, завлекающие и пленяющие человека с тем намерением, о каком мы сказали, они тем более пусты, обманчивы, беспорядочны, смехотворны и нечисты…
От Бога же… должны считаться исходящими те сновидения, которые будут соединены с самою благодатью: достойные, святые, пророческие, вдохновляющие, обучающие, призывающие к добродетели; их щедрые дары имеют обыкновение изливаться и на непосвященных, так как ливни и солнце Свое Бог дает одинаково справедливым и несправедливым, поскольку и Навуходоносор от Бога увидел сон, и большая часть людей узнает Бога из видений. Следовательно, как почтение к Богу есть и у язычников, так и искушение лукавого — у святых, которых оно не оставляет ни днем, ни ночью, чтобы подкрадываться по возможности даже к спящим, если не в состоянии подступать к бодрствующим.
Третьим видом сновидений будут те, которые, кажется, душа сама себе вызывает из-за напряжения, вызываемого внешними обстоятельствами. Далее, каким образом душа, которой не дано произвольно видеть сны… сама для себя станет причиной некоего видения? Должен ли этот вид сновидений считаться природной формой, позволяя душе даже в экстазе испытывать то, что с ней происходит? А то, что будет казаться происходящим не от Бога, не от демона и не от души, случающимся вопреки ожиданию и неподдающимся истолкованию и объяснению того, как это произошло, будет приписано собственно экстазу и сопровождающему его состоянию. (166)
Сны от Бога, сны от демонов и сны от природы. Это можно перевести без труда: сны от Самости, сны от автономных архетипических комплексов и перcональные сны неглубокого содержания. Наконец, он даже пишет о сновидениях младенцев:
Те, кто считает, что младенцы не видят сны, на том основании, что все относящееся к душе, осуществляется в жизни сообразно с возрастом, пусть обратят внимание на дрожание, кивки и улыбки детей во сне, чтобы, исходя из этого факта, понять, что движения видящей сны души без труда прорываются на поверхность из-за нежности плоти. (пер.А.Ю.Братухина) (167)
Обращение Тертуллиана в монтанизм в поздние годы его жизни означало то, что он по сути своей был еретиком. Можно провести несколько важных психологических параллелей с доктриной Монтана, (168) который жил около 150 г н.э. Он жил во Фригии, и его главная доктрина заключалась в продолжающейся работе Святого Духа. Монтанисты полагали, что Параклет, утешитель, обещанный Христом, был среди них и создавал новые пророчества. Их доказательства из Писания были взяты из отрывков о Параклете из Иоанна. Христос говорит со своими учениками и готовит их к своей смерти, которая скоро последует:
Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди.
И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя [Параклета], да пребудет с вами вовек,
Духа истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет.
Не оставлю вас сиротами; приду к вам. (169)
Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель [Параклет] не приидет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам…(170)
Монтан даже идентифицировал себя сам с Параклетом, и на собраниях монтанистов имели место такие же феномены, которые можно сейчас наблюдать на современных собраниях Пятидесятнической церкви Бога – глоссолалию (нарушение речи) и непроизвольные проявления различного свойства, когда Святой Дух нисходит на человека. Пеликан (Pelikan) пишет:
Сам Монтан, судя по всему, утверждал, что обетование Иисуса относительно Утешителя исполнилось на нем [Монтане] исключительным образом. Он был одарен видениями и особыми откровениями. Одно из них, по-видимому, заключалось в том, что конец близится и что пришествие Утешителя является последним знамением, предшествующим этому концу… [Он] верил, что вдохновляем Богом. Более того, он обещал такое же вдохновение своим последователям. Примечательно, что оно снизошло на двух его учениц [это должны быть Присцилла и Максимилла], и эти пророчицы исполнились Святого Духа и говорили об открывшемся им в состоянии экстаза.
Затем Пеликан упоминает о том, что «в «Мученических актах Перпетуи и Фелицитаты»… говорится о признании и почитании новых пророчеств, видений и других проявлений Святого Духа” (171). Хорошее указание на то, что Тертуллиан уже был монтанистом в тот момент, когда он писал или редактировал этот материал. «Опираясь на наши источники,» — говорит Пеликан, «можно предположить, что, когда Монтан впадал в экстаз, он говорил об Утешителе в первом лице: «Я – Утешитель (Параклет)». (172)
Однако, Пеликан предполагает, что Монтан не идентифицировал себя со Святым Духом путем инфляции. Он говорит, что «cкорее, подобные формулы выражают переживание пассивности как инструмента или способа выражения божественного, что характерно дли подобной практики» (173). Пеликан далее пишет о реакции Церкви на учение Монтана:
То, как монтанизм понимал роль Духа в Церкви, имело еще большее значение, чем его представление о роли Духа в Троице, и главное доктринальное сражение состоялось именно по этому вопросу. Монтанизм притязал на сверхъестественное вдохновение Святым Духом как на источник своего пророчества и называл моральное падение Церкви в качестве главной причины утраты ею этой силы Духа. (174)
Во время обычных церковных собраний не было экстатических событий, они носили значительно более сакраментальный и ритуалистичный характер. Церковь не могла стерпеть такой выпад или идею, что новые пророчества меняют или далее развивают смысл предыдущих. Может возникнуть хаос, если человек со слабым эго, войдя в бессознательное, начнет неистовствать и провозглашать новые пророчества. Церковь тогда бы развалилась на куски. Поэтому Церковь выбрала жесткий курс против монтанистов, декларируя, что пророчества прекратились после написания Нового Завета. И если кто-то заявит о том, что им овладел Святой Дух и огласит новое пророчество, он – еретик и по определению одержим демонами.
Идея Монтана о продолжающейся работе Параклета имеет большое созвучие с глубинной психологией. В определенном смысле, эссе Юнга о Святом Духе – его письмо Пьеру Леша (Pere Lachat) – может быть понято как современный монтанизм. Как и утверждение Тертуллиана, что сны происходят от Бога. Современный разум, который утратил свое место внутри традиционного религиозного мифа, не может более принять доктрину, что Святой Дух «крепко заперт» в Церкви, как это объясняет Юнг (175). Эти ремарки о спонтанном проявлении Святого Духа можно найти в письме Пьеру Леша:
Есть очень веские причины, по которым Католическая Церковь тщательно очистила Христа и его мать от осквернения [первородным грехом]. Протестантизм был более храбрым, и даже посмел или – может быть? – не обращал внимания на последствия, и не отрицал [явно] человеческую природу (части) Христа и (полностью) его матери. Так обычный человек стал источником Святого Духа, и, конечно, не единственный. Это как молния, которая сверкает не только из-за облаков, но также и с вершин гор. Этот факт означает продолжающееся и увеличивающееся воплощение божественного. Таким образом человек принят и вовлечен в эту божественную драму. И, похоже, его предназначение – играть судьбоносную роль в ней, вот почему он должен принять Святой Дух. Я рассматриваю факт получения Святого Духа как революционный, который не может иметь места до тех пор, пока не будет познана двойственная природа Отца. (176)
Это современный монтанизм.
Страсти Перпетуи были упомянуты выше. Мы располагаем документом, авторство или редактуру которого приписывают Тертуллиану, и который был создан на основе материалов, оставленных Перпетуей. Перпетуя была двадцатидвухлетняя женщина, которая незадолго до описываемых событий была крещена в Карфагене, и которая недавно родила ребенка и кормила его грудью. Она приняла мученическую смерть на арене Карфагена во время преследований Септима Севера в 202 и 203 годах. Ее бросили к диким животным. Перед смертью, когда она была в тюрьме, ее посетили видения, похожие на сны. Мария-Луиза фон Франц писала об этих видениях очень детально(177). Несколько этих видений настолько хорошо подходят психологии Тертуллиана и Монтана, а также всего христианского эона, что они сразу попали в зону внимания Тертуллиана, особенно после того, как он стал свидетелем ее мученической смерти, и этот опыт оказал большое влияние на его психологическое развитие.
У Перпетуи было четыре видения. Первое – о золотой лестнице, восходящей на небеса. Второе – об ее покойном брате, который умер от болезни в возрасте семи лет. Покойный брат в видении стоял рядом с фонтаном, но тот был очень высок, и мальчик не мог до него достать. В третьем ее видении она опять видит своего брата, но в этот раз он дотягивается до воды. Он теперь счастлив и избавлен от следов болезни. События четвертого видения происходят на арене, где ей нужно сражаться с египтянином, и она одерживает победу. Этот материал прошел через руки Тертуллиана, который был свидетелем реальных событий, оказавших на него такое значительное воздействие. Первое видение было таким:
Я видела золотую лестницу изумительной высоты, достигающую до небес, и очень узкую, так что люди могли подниматься по ней только один за другим. А по обе стороны лестницы находились железные орудия всех сортов: мечи, копья, крюки, кинжалы, так что если кто-нибудь шел по лестнице неосторожно, не глядя вперед, он неизбежно оказывался растерзанным этими железными орудиями, и его плоть соскальзывала по железу. А под лестницей извивался дракон ужасающей величины, который подстерегал поднимающихся и старался испугать их при восхождении. [Этот «дракон» может быть переведен также как «змей». Слова эквивалентны друг другу.] Сатур [Он был также христианином, который принял мученическую смерть ранее] (который не был дома, когда нас захватили, и который добровольно предал себя после нас) поднялся первый, и достигнув вершины лестницы, обернулся ко мне и сказал: «Перпетуя, я ожидаю тебя, но остерегись, чтобы дракон не укусил тебя». А я сказала: «во имя Господа Иисуса Христа, он не повредит мне». И дракон, как бы боясь меня, поднял свою голову, а я, делая первый шаг на лестницу, наступила ему на голову. И я пошла и увидела большой сад, а в середине сада седовласого человека, сидящего в пастушечьей одежде и доящего овец. Вокруг же стояли многие тысячи облеченных в белые одежды. Он поднял голову, посмотрел на меня и сказал: «Привет тебе, дочь Моя». И Он позвал меня и дал мне кусок сыра из молока, которое надоил. Я приняла сыр, протянутыми руками и съела его. А все, стоящие кругом сказали: «Аминь». При звуке этого слова я проснулась, всё еще ощущая сладость, которую я не в силах описать. Все это я рассказала немедленно брату, и мы поняли, что нас ожидают страдания, и от того часа перестали иметь какую-нибудь надежду на этот мир. (178)
Это поразительный сон sublimatio, характеризующийся восхождением и обнаружением высшего уровня бытия. Он живо иллюстрирует основную психологическую тему всего христианского эона: разделить психэ на две части, чтобы создать недосягаемый духовный уровень в противовес природе, материи, земле и инстинкту. Этот исторический, архетипический динамизм так захватывал ранних христианских мучеников, что они принимали свою смерть таким поразительным образом. Это очень ценно – иметь такой материал из времен всех описываемых событий, и мы попробуем понять его с исторической точки зрения.
Четвертое видение произошло в предшествующий день перед ее выходом на арену:
Накануне того дня, когда мы должны были вступить в борьбу со зверями, я видела видение, что Помпоний диакон подошел к воротам тюрьмы и громко постучал. Я вышла к нему и открыла ворота ему. Он был облачен в богато украшенную белую одежду, отороченную золотым позументом. Он сказал мне: «Перпетуя, мы ожидаем тебя; иди». И он возложил свою руку на меня, и мы пошли трудным и извилистым путем. Запыхавшись, мы едва дошли до амфитеатра, где он довел меня до середины арены, сказав: «Не бойся, я здесь с тобою и тружусь для тебя». С этими словами он исчез. И я смотрела на огромное собрание людей в изумлении. И так как я знала, что должна быть дана диким зверям, то я удивлялась, что дикие звери не бросаются на меня. В это время ко мне приблизился некий египтянин, ужасный видом, с сопровождающими его, чтобы бороться со мной. И ко мне подошли, как мои помощники, поддерживающие меня красивые юноши. И я была раздета и стала мужчиной, и меня умастили маслом, как есть обычай у приготовляющихся для борьбы. А египтянин и его дружина, как я видела готовясь к поединку, катались в песочной пыли. И в это время встал человек громадного роста в ниспадающей одежде и в красной тунике с позументами различной формы из золота и серебра. В руках у него была палица, как у начальника гладиаторов, и зеленая ветвь с яблоками из чистого золота. Он призвал всех к молчанию и сказал: «Если этот египтянин победит эту женщину, он убьет её своим мечом, а если она победит его, она получит эту ветвь». [Затем Перпетуя сражается с египтянином]… Он старался схватить меня за ноги, а я била его в лицо моими каблуками. И я была поднята на воздух и стала ударять его ногами… И он упал на свое лицо, а я стала ему на голову… [И затем она получает зеленую ветвь от начальника гладиаторов.] И я проснулась и поняла, что я буду бороться не со зверями, но с диаволом. (179)
Несколько похожих тем представлены здесь в различных формах. В первом сне ее антагонистом был дракон или змей, над которым она шла на пути к восхождению по лестнице. В четвертом видении ее антагонист – египтянин, на которого она наступает, когда наносит ему поражение, и ее победа становится возможной из-за того, что она была поднята в воздух и смогла напасть на него сверху. Наступать на темноту, низшую природу с более высокой позиции – это основная тема.
В первом сне, когда она прибывает на небеса, в высшую сферу, ей дают кусочек сыра, и она присоединяется к другим людям, одетым в белые одежды. Это соотносится с алхимическим albedo, выбеливанием. Это одна из стадий алхимического процесса, но если говорить о символизме индивидуации, это не конечная цель. Как только мы сталкиваемся с большим количеством белого во снах, возникает вопрос – где же темнота? Конечно, этот вопрос будет уместен только в том случае, если у такого человека есть потенциал для индивидуации, как мы понимаем это сейчас. Для христиан второго или третьего века целью психологического развития было достижение духовного состояния, как это было с Перпетуей. Albedo, вся эта территория света, победившая низшую темноту, которая исчезла, была целью.
Но также является правдой то, что в современности среди нас есть представители всех этапов исторического процесса. Мы должны быть осторожны, чтобы не навязать человеку ожидания от его процесса развития, которые не соответствуют его реальному психическому уровню. В нашем мире есть по-прежнему высокое количество христиан второго века. Мы можем читать о них в ежедневных газетах. Например, один из участников Уотергейтского скандала, Чарльз Колсон, был обращен в христианство, когда был в тюрьме. Он – христианин второго века. Есть много наркоманов или преступников, которые обнаруживают чистую связь с религией, обращаются в христианство и становятся миссионерами, так сказать, с тюрьмах и в своих бандах. Они тоже примеры христиан второго века, они наполняют свой, подходящий для них, психический уровень бытия, и нам следует это признать.
155 – “On Repentance”, 12, в Roberts and Donaldson, Ante-Nicene Fathers, том 2, стр. 666
156 – The Early Church, стр.80
157 – Decline and Fall, том 1, стр.365, Гиббон здесь ссылается на работу Тертуллиана “De Spectaculis” («О зрелищах»), XXX (процитировано по Roberts and Donaldson, Ante-Nicene Fathers, том2, стр.91)
158 – Psychological Types, CW 6, пар.17
159 – там же, пар.17ff
160 – Roberts and Donaldson, Ante-Nicene Fathers, том 3, стр. 181ff
161 – там же, пар. 31ff
162 – там же, стр.175
163 – там же, стр.178
164 – CW 9ii, пар.347
165 – Roberts and Donaldson, Ante-Nicene Fathers, том 3, стр.223
166 – там же, стр.225f
167 – там же, стр. 226f
168 – хорошее описание монтанизма можно найти у Пеликана, The Christian Tradition, том 1, стр. 97ff
169 – Евангелие от Иоанна 14:15-18
170 – Евангелие от Иоанна 16:7
171 – The Christian Tradition, стр.100
172 – там же, стр.102
173 – там же
174 – там же, стр.105
175 – The Symbolic Life, CW 18, пар.1534
176 – там же, пар.1551
177 – опубликовано как “The Passions of Perpetua” («Страсти Перпетуи») (Ее эссе было впервые опубликовано в журнале Spring 1949)
178 – Roberts and Donaldson, Ante-Nicene Fathers, том 5, стр.700. Этот сон был также обсужден в моей работе Anatomy of the Psyche: Alchemical Symbolism in Psychotherapy, стр.137f
179 – Roberts and Donaldson, Ante-Nicene Fathers, том 5, стр.702