Эдвард Эдингер
Вечная драма — внутреннее значение греческой мифологии
Глава 12
Трагическая драма: Эдип
Некоторые наиболее значимые для греческой психики мифы воспроизводились в религиозных ритуалах, а позже – в драме. Согласно одной из версий трагическая драма возникла из ритуала поклонения Дионису как воспроизведение мифа в упрощенной форме. Во время просмотра представления зрители идентифицируются с разыгрываемым мифическим действом, что дает им возможность соприкоснуться с архетипическим уровнем реальности. Психотерапевтический опыт говорит нам о том, что встреча с архетипическим измерением может оказывать исцеляющий или трансформирующий эффект, и в этом отношении сны и драма имеют много общего, служа одной и той же цели для индивидуальной (сны) и коллективной (драма) психики. Аристотель охарактеризовал эффект от просмотра драмы как катарсис, в котором человек может выплеснуть свои эмоции: сострадание и страхi. Так же, как одержимого успокаивает прослушивание «бешенной» музыки, грустные и тревожные люди освобождаться, созерцая во внешнем мире пленившие их эмоции. Таким образом, игра действует как зеркало, дающее образ, олицетворяющий внутренние эмоциональные переживания.
Современная психология добавляет еще одну важную грань к пониманию всей полноты значимости трагической драмы. Трагический герой олицетворяет Эго в процессе индивидуации, который частично является трагическим процессом. Мы можем определить индивидуацию как достижение Эго осознанности и установление взаимоотношений между ним и Самостью, но Юнг указывал на то, что «восприятие Самости всегда означает поражение для Эго»ii и поражение Эго переживается как трагедия.
Гилберт Мюррей дает нам ценное описание происхождения и базовых характеристик греческой трагедииiii. Согласно его мнению, греческая трагедия зародилась как ритуальная реконструкция смерти и возрождения года-духа (отождествляемого с Дионисом) и состояла из четырех этапов. Первый, agon или борьба, на котором главный герой (протагонист), олицетворяющий год-духа, вступает в конфликт с тьмой или злом. Далее следует pathos или страсти, где герой терпит поражения или испытывает страдания, за которыми следует threnos или оплакивание (погребальное пение), на котором пораженный герой проходит церемонию. И, наконец, theophany (теофания, Богоявление), изображающая возвращение к жизни на другом уровне, сопровождающееся сменой эмоциональной окраски с горя на радость. Описанная последовательность очень схода с ритуальной драмой Осириса и Христа, каждая из которых обладает характерными признаками смерти и возрождения года-духа. В поздней греческой трагедии theophany исчезает, подразумеваясь. В терминах психологии мы могли бы сказать, что трагический процесс включает преодоление Эго или поражение сознательной воли и является подготовкой к финальному прозрению, богоявлению, появлению Самости.
Шекспировед А. С. Брэдли (A. C. Bradley) говорит о трагическом герое в терминах «рокового порока». Это соответствует тому, что юнгианская психология понимает как проблему подчиненной функции, признание того факта, что одна из сторон личности всегда остается неразвитой и именно она открывает нам двери к глубинам. Таким образом, так называемая «роковая ошибка» является характерной особенностью индивидуальной психики. Брэдли также говорит о герое Шекспира как о наделенном «фатальной тенденцией идентифицировать целостное бытие с одним интересом, объектом, страстью или образом мышления.»iv Это, конечно же, хорошо известный психологический феномен идентификации Эго с доминирующей функцией; но за такой идентификацией с собственной величайшей силой в конечном итоге следует падение в свою же наибольшую слабость.
Описание трагедии, как его дает Брэдли, вполне уместно привести здесь. Он пишет:
«[В трагедии Шекспира человек] может быть жалким, низким, презренным, может быть отвратительным, но не мелким. Его участь может быть горестна и непостижима, но не ничтожна. Даже прожженный циник перестает быть таковым, читая эти пьесы. И всем своим величием трагический герой связан (но не всегда ограничен им) с тем, что я рискну описать как центральное трагическое впечатление. Это центральное чувство – переживание тщетности, никчемности, ненужности. У Шекспира сожаления и страх переплетаются и сливаются в глубокую печаль и ощущение того, что ты не понят, соответствующие переживанию никчемности. «Что за мастерское создание – человек!» — восклицаем мы – «Намного прекраснее и намного ужаснее, чем мы могли подумать! Но почему же он, такой прекрасный и величественный, только терзает и губит себя?». В определённом смысле здесь мы сталкиваемся с тайной мирозданья, трагическим фактом, простирающимся далеко за пределы трагедии. Во всем, от пыли под нашими ногами до души человека, мы видим силу, разум, жизнь и величие, изумляющие нас и достойные нашего поклонения. И везде мы видим их гибель: они пожирают друг друга и губят самих себя, и часто этому сопутствуют ужасающие страдания, как будто бы они пришли в этот мир, не имея иного предназначения. Трагедия является типичной формой этой тайны, так как величие души проявляется в ее противоречивости и гибели — это и являет собой высшие бытие в нашем понимании. Она затрагивает тайну в нас, заставляет понять, насколько прекрасно и драгоценно то, что мы часто растрачиваем впустую.»v
Брэдли красочно описывает то как четвертая фаза ритуальной драмы года-духа, theophany, но не сама драма, переживается зрителем. При просмотре трагедии зрители осознают трансперсональную значимость человека, можно сказать, что они переносятся на землю, где осуществляется theophany.
Эту древнюю последовательность четырех этапов – сражение, поражение, оплакивание и богоявление – мы находим во всех важных процессах психологического развития и конечно же в каждом достаточно глубоком психотерапевтическом процессе. Фаза может повторяться: например, пока agon заканчивается победой, процесс не будет развиваться дальше, произойдет «короткое замыкание», счастливый победитель уйдет с арены, не подозревая, что упустил базовое переживание. Но успех не может длится вечно – рано или поздно последует поражение, открывающее возможность продолжения развития и завершения последовательности.
Давайте рассмотрим две трагедии Софокла — «Царь Эдип» и «Эдип в Колоне» — в качестве примера трагического процесса. Эти трагедии имеют особе значение для глубинной психологии, так как архетип Эдипа был первым выявленным архетипом, когда Фрейд сделал важный вывод о том, что этот архетип может вызывать комплекс — Эдипов комплекс. С тех пор было установлено, что каждый архетипический образ может проявлять себя в личных комплексах в индивидуальной психике: также иные трагические фигуры, не только Эдип, могут быть корнем психологических комплексов.
Действие трагедии «Царь Эдип» начинается в середине истории и необходимо подвести читателя к этому моменту. Из-за пророчества гласящего, что Эдипу предстоит убить своего отца и женится на своей матери он был оставлен родителями сразу же после появления на свет и брошен умирать, но без ведома его родителей Эдип был спасен пастухом, который отнес его в Коринф. Там его усыновили царь и царица и Эдип считал их своими родителями. В своих странствиях Эдип пришел в Фивы, где правили его настоящие отец и мать. На дороге у него случилась стычка с пожилым мужчиной и в порыве гнева Эдип убил его. Придя в Фивы, Эдип увидел волнения в городе потому что царь Лай отправился в путь и не вернулся. Тем временем, феминный монстр Сфинкс, обосновался на скале возле Фив и убивал жителей поодиночке, если они давали неправильный ответ на его загадку. Эдип дал верный ответ и чудовище сбросилось со скалы. Благодарные граждане выбрали Эдипа своим царем и он женился на своей овдовевшей матери, Иокасте. Никто, включая самого Эдипа, даже не подозревал, что Иокаста была его настоящей матерью, а убитый им на дороге старец – его настоящий отец и пророчество осуществилось.
В последующие пятнадцать лет царство процветало, но богам была противна настолько порочная ситуация и в Фивы пришла чума. Жители города во главе со старейшинами окружили дворец, умоляя Эдипа спасти их – это отправная точка повествования трагедии.
В начале драмы Эдип находится в расцвете сил. Он олицетворяет успешное, уверенное в себе Эго, думающее, что оно хорошо справляется с жизнью, разрешает проблемы (представленные Сфинксом), и которому нечего больше бояться. По поводу такой чрезмерной самоуверенности Юнг пишет:
«[Одержав победу над сфинксом, представляющим не что иное как страх перед матерью, Эдип должен добиваться руки своей матери, ибо трон и рука овдовевшей царицы Фив должны достаться тому, кто освободит страну от сфинксовой напасти.] Это имело все те трагические последствия, которых можно было легко избежать, если бы только Эдип был достаточно устрашен пугающим проявлением Ужасной или «пожирающей» Матери, которую персонифицировал сфинкс… Он не знал, что загадка сфинкса никогда не сможет быть решена при помощи только лишь человеческого разума… Очевидно, что фактор такого значения не может рассматриваться по типу детской загадки. Загадкой же, по сути, являлась та ловушка, которую Сфинкс приготовила для неосторожного странника. Переоценивая свой интеллект в типично маскулинной манере, Эдип двигался именно туда и, совершенно непостижимым образом, совершил преступление кровосмешения. Загадкой Сфинкс была она сама – ужасная мать-имаго, которую Эдип не смог разгадать как предупреждение.»vi
Иллюзорное благополучие Эдипа подрывает вспышка чумы. Он говорит:
«Наш город, сам ты видишь, потрясен
Ужасной бурей и главы не в силах
Из бездны волн кровавых приподнять.
Зачахли в почве молодые всходы,
Зачах и скот; и дети умирают
В утробах матерей. Бог-огненосец —
Смертельный мор — постиг и мучит город.
Пустеет Кадмов дом, Аид же мрачный
Опять тоской и воплями богат.»vii
Тема больной и бесплодной земли, также появляющаяся в начале легенды о Граале, аналогична психологическому состоянию депрессии, утраты жизненных энергии, интереса и смысла – невротическому состоянию, требующему принятия определенных мер, и Эдипу, Эго, предстоит что-то предпринять относительно этого состояния.
«О наилучший из мужей, Эдип,
К тебе с мольбой мы ныне прибегаем:
Найди нам оборону, вняв глагол
Божественный иль вопросив людей.
Всем ведомо, что опытных советы
Благой исход способны указать.
О лучший между смертными! Воздвигни
Вновь город свой! И о себе подумай:
За прошлое «спасителем» ты назван.
Да не помянем впредь твое правленье
Тем, что, поднявшись, рухнули мы вновь.
Восстанови свой город,- да стоит он
Неколебим! По знаменью благому
Ты раньше дал нам счастье — дай и ныне!
Коль ты и впредь желаешь краем править,
Так лучше людным, не пустынным правь.»viii
Эдип решительно намеревается выяснить, что же случилось. В терминах психологии мы могли бы сказать, что возникла вызывающая беспокойство проблема – первое проявление симптома. Понимая, что необходимо действовать, человек может прибегнуть к психотерапии. В трагедии Эдип посылает Креона к дельфийскому оракулу, тот возвращается с посланием: «необходимо изгнать убийцу Лая». В психотерапии мы консультируемся с бессознательным, возможно, при помощи анализа сновидений, и ответ мы можем получить сообщение о том, что некто должен быть привлечен к ответственности, иными словами – тень, непознанная сторона личности, должна быть осознанна. Эдип охотно соглашается на эту процедуру; он содеял зло, но считает себя невиновным.
Был призван провидец Тиресий; это также консультирование с бессознательным, но на ином уровне. Ответы на вопросы Эдипа будут постепенно «выдавлены» из Тиресия, но при первом появлении уличающих доказательств Эдип обвиняет в преступлении Креонта и Тиресия – в первый раз осознание Тени приводит к ее проецированию. Но проецирование не может быть устойчивым и Эдип постепенно продвигается к обнаружению Тени. Был найден и допрошен пастух, спасший его младенцем, и Эдип узнает, что он на самом деле является ребенком Иокасты. Услышав ужасающую правду, Иокаста скрывается во дворце. И наконец ошеломляющее осознание обрушивается на Эдипа. Осознание собственной идентичности и виновности обрушивается на него и он восклицает:
«Увы мне! Явно все идет к развязке.
О свет! Тебя в последний раз я вижу!
В проклятии рожден я, в браке проклят,
И мною кровь преступно пролита!»ix
Эдип бросается во дворец, видит повесившуюся Иокасту, и ослепляет себя ее брошью. Символ слепоты играет важную роль в драме Эдипа. Это парадоксально: в тот момент, когда Эдип видит себя таким, каким он есть, он ослепляет себя. Ранее Тиресий говорил ему:
«Мою ты слепоту коришь, но сам
Хоть зорок ты, а бед своих не видишь —
Где обитаешь ты и с кем живешь.
Ты род свой знаешь? Невдомек тебе,
Что здесь и под землей родным ты недруг
И что вдвойне — за мать и за отца —
Наказан будешь горьким ты изгнаньем.
Зришь ныне свет — но будешь видеть мрак.»x
Когда Эдип зряч физически, он слеп психологически, когда он прозревает психологически, то слепнет физически. Такому парадоксальному символизму вторит тот факт, что провидец Тиресий был слеп, указывая на то, что зрение одного типа губительно для зрения другого типа – как будто бы «внутреннее» и «внешнее» зрение работают попеременно.
Рассмотрим характер инсайта Эдипа. Он обнаружил, что убил своего отца и женился на своей матери, совершил наиболее тяжкое преступление, которое мог вообразить себе древним ум. Психологически, точное содержание греховности не является существенным; содержание может варьироваться при различных обстоятельствах, но базовый опыт Эдипа остается неизменным. В определенный момент Эдип одновременно обнаружил собственную идентичность и виновность, переживая учение традиционного христианства, в котором человек предстает жалким грешником. В терминах психологии Эдип был ошеломлен внезапным осознанием Тени, и его настолько сильная реакция указывает на то, что он столкнулся не с личной, но с архетипической Тенью. Отголосок ненависти Эдипа к самому себе мы находим у Джона Буньяна:
«Но моя изначальная и внутренняя загрязненность, мой бич и моё проклятье… Из-за нее я более отвратителен в собственных глазах, чем жаба, и я полагаю, что в божьих глазах также. Грех и порочность, говорю я, так же естественно извергаются из моего сердца, как вода из фонтана. Я мог бы поменяться своим сердцем с кем угодно. Полагаю, только сам Дьявол мог бы сравниться со мной во внутренней злобе и развращенности ума… Я сам для себя был одновременно обузой и мучителем; никогда ранее я не знал, как знаю сейчас, как это – быть уставшим от жизни, а также – бояться умереть. С какой радостью я бы был кем-либо, кроме себя! Кем либо, но не человеком! В любом из состояний, только не в моем собственном!»xi
Описанное состояние близко к переживания Эдипа в момент сокрушительного осознания истины. Это опыт предельного осознания Тени, который потенциально может привести к ее противоположности, как утверждал Мейстер Экхарт, если я нахожу себя абсолютно пустым, лишенным всяких ценности и достоинства, Бог снизойдет на меня и наполнит меня, у Него нет иного выбора. Мартин Лютер выражает подобную идею в своих словах:
«Бог действует от противного. Момент, в который человек чувствует себя потерянным – это точка его спасения. Когда Бог собирается оправдать человека, он осуждает его. Дабы оживить, он сначала должен умертвить его. Божьи милости мы получаем в виде гнева, они кажутся нам наиболее отдаленными, когда лежат у нас в руке. Человек вначале должен кричать о том, что лишен благополучия. Он должен быть истерзан ужасом. Эта боль – чистилище… В этих испытаниях начинается спасение. Когда человек полагает себя абсолютно пропащим, это разрушает свет.»xii
«Царь Эдип» заканчивается полным поражением Эдипа. Нет теофании, богоявления, отложенного до «Эдипа в Колоне», второй части драмы, поразительно похожей на второй акт «Фауста». Вторая часть трагедии показывает нам изгнанного из Фив Эдипа, блуждающего от места к месту со своей дочерью-проводником. Одну из фаз процесса индивидуации характеризует образ странника. Каин был осужден скитаться. Согласно легендам, Илия и Вечный Жид лишены дома до прихода Мессии, гностическая мысль всю земную жизнь человека считает изгнанием из небесного дома. Психологически состояния изгнания и скитания — необходимое промежуточное состояние в процессе индивидуации: индивид не может установить стабильные отношения со внутренним центром, Самостью, не будучи лишенным комфортных условий и идентификаций.
После долгих скитаний Эдип пришел к священному месту вблизи Афин. Теперь он – мудрец и святой. Двое его сыновей борясь за Фивы искали одобрения Эдипа, так как оракул сказал, что получивший такое одобрение будет властителем города. Также оракул объявил, что могила Эдипа благословит землю, на которой будет расположена. Эдип стал святыней, живым богообразом. В приведенном отрывке слепой Эдип говорит о силе святости своей могилы:
«Вот мой завет, Эгеев сын, — отчизне
Твоей — зари порука незакатной.
Урочный холм, где смерть мне суждена
Его я сам тебе в пути насущном,
Проводником нетронутый, явлю.
Его ты бойся выдавать другому,
И где он сам, и чем он окружен:
Тебе оплотом станет он навек
От копий и щитов соседских ратей.
Обряд же таинств, ввек ненарушимых,
Ты там узнаешь от меня один.
Я б не доверил ни друзьям-селянам,
Ни дочерям возлюбленным его —
Нет, сам ты тайну береги святую;
Когда ж конец почуешь жизни — сыну
Любимому в наследье передай,
Тот — своему, и так пребудет град
Ваш безопасен от сынов дракона.
Затем — еще внемли мне, сын Эгея.
В несметном сонме городов нетрудно
Гордыне завестись, хотя б достойный
В них вождь царил. Ведь боги зорко видят
Да медленно остановляют взор,
Когда, безумьем обуянный, смертный
В пренебреженье топит их закон.
О да не будешь ты тому причастен!
Хоть ты и мудр, но помни мой завет.
А ныне — в путь! Торопит божья воля:
Идти пора, не вправе медлить мы.»xiii
Между жизнью Эдипа и алхимическим процессом можно провести параллели. Как prima materia, первичная материя, с которой алхимики начинают свою работу, Эдип подвергается огненным ордалиям и испытаниям, пока не трансформируется в святыню, вознаграждающую каждого, кто к ней прикасается. Это theophany, компенсирующая страдания начала трагедии.
Совместно две пьесы являют собой последовательность четырех стадий греческой трагедии. Agon – это встреча Эдипа и Сфинкса, а также борьба за раскрытие преступления, ставшего причиной чумы; pathos – инсайт, поражение Эго и последовавшее за ним ослепление, threnos представлен хором, оплакивающим крушение могучего Эдипа и его последующими долгими странствиями; theophany происходит в конце «Эдипа в Колоне», когда его могила становится священным местом и вечным благословением. Эти четыре фазы довольно точно передают происходящее при каждом значимом увеличении осознанности. И каждый раз страдания, испытания должны предшествовать явлению Самости. Они необходимы потому что Эго начинает идентифицировать себя с Самостью. Эго может осознать свою отделенность и зависимость только пройдя трагические испытания. Софокл описывает это процесс в заключительных строках «Антигоны»:
«Человеку сознание долга всегда —
Благоденствия первый и высший залог.
Не дерзайте ж заветы богов преступать!
А надменных речей беспощадная спесь,
Беспощадным ударом спесивцу воздав,
Хоть на старости долгу научит.»xiv