Эдвард Эдингер
Юнгианский комментарий к повести Меллвила «Моби Дик»
Глава 8.
Ахав и мифология
Мелвилл очевидным образом наделил фигуру Ахава спектром универсальных значений. Вокруг своего трагического героя автор плетёт богатую сеть символических и мифологических аллюзии. В самом деле, фигура Ахава содержит в себе ссылки на большинство главных мифов мира.
Мы уже выводили связь Ахава с новорождённым солнцем из того факта, что «Пекод» отправился в плавание под Рождество, в день зимнего солнцестояния, и – учитывая, что корабль плывёт на юг – увеличение числа появлений Ахава на палубе идёт параллельно увеличению светового отрезка дня. Ахав считает себя равным солнцу, когда заявляет: «Не говори мне о богохульстве, Старбек, я готов разить даже солнце, если оно оскорбит меня» (глава 36). В одном из своих аспектов Ахав принадлежит той группе солнечных героев, которые, подобно солнцу, бывают расчленены или проглочены монстром на западе и возрождаются на востоке. Как и у Ахава, «у солнечных героев часто отсутствуют конечности»;66 или, как альтернатива, они могут иметь слабую или искалеченную ногу. Например, Эдип, имеющий определённые связи с солнечными героями, носит имя, означающее «Пухлоногий».67
Египетский Осирис был солнечным героем и имел параллели с фигурой Ахава. Существуют многочисленные противоречивые вариации мифа об Осирисе, но основная схема такова: Осирис был богом возрождения у египтян и, в частности, богом сельскохозяйственных культур. Через предательство его злой брат Сет (или Тифон) запер Осириса в ящик и кинул в море. Ящик выбросило на побережье Сирии в Библос, где росло огромное дерево, вобравшее ящик в себя. Сестра и жена Осириса, Исида, нашла это дерево и перенесла его ствол обратно в Египет. Но Сет снова пленил Осириса, достав из дерева, и на этот раз расчленил бога, разбросав куски тела повсюду. Верная Исида разыскала разрозненные части тела Осириса и сложила их вместе. Только одну часть – его фаллос – она не смогла найти, потому что тот был проглочен рыбой. Чтобы заменить его, Исида смастерила деревянный фаллос. Хотя Осирис не мог быть полностью возвращён к жизни, Исида зачала от него сына Гора, который, достигнув зрелости, отомстил Сету за убийство своего отца.
Миф изображает трансформацию либидо. Осирис был старым солнцем, и ему суждено было быть разорванным на части, чтобы через Гора – новое солнце – психическая энергия возродилась, омолодилась и перешла на новый уровень. Многое в этом мифе помогает понять символическое значение фигуры Ахава. В 37-ой главе предсказано, что Ахав будет расчленён, подобно Осирису, и частичное расчленение уже произошло.
Один из комментаторов Мелвилла, видя связь между Ахавом и Осирисом, считает, что Мелвилл намеренно выбрал египетский миф как прототип.68 Это кажется сомнительным. Очевидно, что Мелвилл был в курсе параллелей между его историей и египетским мифом, но в книге есть также явные отсылки на многие другие еврейские, индийские, греческие и христианские мифы. Более вероятным, чем сознательный выбор писателем какой-либо конкретной модели для подражания, видится спонтанное возникновение из бессознательного Мелвилла архетипических образов из коллективной психэ, общих для всех людей. Так что, миф об Ахаве мог бы иметь явно различимые аналогии с мифами разных эпох и мест. Миф об Осирисе – это тоже частный вариант универсальной темы, которая всплывает в таких фигурах, как Дионис, Аттис, Адонис, Христос и в других бесчисленных мифах о борьбе героя с драконом.
Во всех своих вариациях миф об Осирисе несёт в себе глубокий и сложный символизм.69 Будучи мифом о возрождении и преобразовании, он символизирует развитие отдельной личности. Осирис разнообразно отождествляется с духом растительности, с плодоносящим потоком Нила, с движением солнца, Аполлона, а также с богом нижнего мира; таким образом, Осирис является символом либидо – естественно генерируемой энергии психики, переживающей процесс трансформации или развития за счёт разрушения и восстановления. Ахаву, как и Осирису, суждено было быть расчленённым, и весь его компульсивный поиск белого кита является бессознательным стремлением реализовать эту судьбу.
Осирис представляет тот этап развития личности, когда должно произойти разрушение во имя возрождения на новом уровне. Это фаза, когда эго ещё в значительной степени отождествляется с исходным состоянием целостности, с примордиальной Самостью; это инфляция, нереалистичное состояние, в котором человек бессознательно предполагает, что он центр Вселенной и отождествляет себя с Богом, то есть с объективной психэ.
Хотя сознательно Ахав стремится уничтожить Моби Дика, бессознательное намерение его влечения – привести себя к предназначенному судьбой разрушению. В своём заносчивом высокомерии Ахав олицетворяет ту часть эго, что отождествляет себя с Самостью, и чтобы произошла – в целях развития – прогрессивная дифференциация между эго и Самостью, идентификация эго-Самость (Ахав) должна пройти процесс растворения. Такая участь обусловлена и мотивируется мощными энергиями психического роста, которые наделяют Ахава сильным чувством неизбежности его судьбы.
Как бросившего вызов богам, Ахава можно ассоциировать с Прометем. Мелвилл говорит об Ахаве:
«Бог да смилуется над тобой, старик, твои мысли породили новое существо внутри тебя; а тот, кого неотступные думы превращают в Прометея, вечно будет кормить стервятника кусками своего сердца; и стервятник его — то существо, которое он сам порождает». (Глава 44)
Миф о Прометее символизирует необходимый акт инфляции и высокомерия, на которое нужно отважиться в каждом новом шаге роста сознания. Украсть огонь богов – преступление, расплата за которое – мучения, причиняемые стервятником. Солнечный огонь символизирует обретение сознания, а ещё это творческая способность первичной энергии объективной психэ. Когда эта энергия становится доступной для сознательного использования, её стоимость должна быть оплачена. К Мелвиллу, как и к любому творческому гению, миф о Прометее особенно применим. Ещё до написания им «Моби Дика» София Готорн говорит о Мелвилле: «В этом человеке свежесть первозданной природы и истинный Прометеев огонь».70 Трагическая фигура страдающего Ахава, «словно распятого на кресте», – это символическое представление цены, которую Мелвилл должен был заплатить за свой дар. В то же время, фигура Ахав занимает своё место, как и Прометей, в качестве оригинального мифического выражения цены, которую мы все платим в стремлении к большей осознанности.
Другая важная мифологическая связь имеется у Ахава с Христом. Есть несколько намёков на это. «Пекод» отправляется в плавание в Рождество. Во время своего первого появления на палубе Ахав «стоял перед ними словно распятый на кресте; бесконечная скорбь облекла его своим таинственным, упорным, властным величием» (глава 28). В 37-ой главе Ахав говорит о ношении «железной Ломбардской короны». Эта корона традиционно использовалась при коронации императоров Священной Римской империи и по легенде была выкована из гвоздей креста Христова.
Другое доказательство связи между Ахавом и Христом мы находим путём сравнения Ахава с Пьером [из «Pierre»]. Внимательное прочтение этого произведения не оставляет никаких сомнений, что его центральный персонаж олицетворяет собой тот же односторонний, «штурмующий небеса» подход, как и у Ахава, и Пьер чётко может быть отождествлён с Христом во многих пассажах. Возьмём для примера цитату, где автор даёт определение Пьеру: «Энтузиаст Долга, небом зачатый Христос родился» (Книга 5, глава 7). И снова, чуть позже, сам Пьер восклицает: «Пусть небеса играют на струнах моей души и подкрепляют меня в христоподобных чувствах, что я впервые испытал!» (Книга 5, глава 6).
На первый взгляд может показаться невероятным, что безумный и мстительный Ахав связан с Христом, апофеозом любви, чистоты и невинности. Но это просто ещё один пример парадоксальной игры противоположностей, которой прошито всё произведение «Моби Дик». Если белый кит отождествляется со злом, то Ахав, как его антагонист, должен быть приравнен к добру, то есть к Христу. По крайней мере, так видит свои усилия сам Ахав. Он отождествляет себя с Христом, светлым Сыном Божьим, и в этой инфляционной идентификации он становится жертвой идентификации со своей противоположностью, Сатаной, тёмным Сыном Божьим. Таким образом инфляция всегда идёт рука об руку с нравственной односторонностью. Величайшие зверства совершают те, кто сознательно причисляют себя к величайшим праведникам.
Ахав – человек, переживший ампутацию. Его изначальная целостность была нарушена, расчленена. В алхимической символике одна из фаз процесса трансформации презентована изображением льва с отрезанными лапам.71 Осирис и Дионис были расчленены, Аттис и Адонис были кастрированы, Адам был отрезан от полноценной жизни в Эдемском саду, Эдип был ослеплён, Христос – распят. Эти мифы пронизаны общим смыслом: человек рождается в состоянии изначальной целостности; как животные, он един с источником своего бытия. Эго в ходе своего развития должно отделить себя от архетипической психэ. Этот процесс по своей природе болезнен, травматичен и сопоставим с расчленением, так как происходит отделение от исходного состояния бессознательной целостности во имя достижения более высокого уровня осознанности.
Агония Прометея, прикованного к Кавказу, тяжкие труды Адама, распятие Христа – всё изображает последствия разъединения сознательных и бессознательных частей личности. Измаил и Ахав являются репрезентациями того же процесса. Оба были отчуждены от своей изначальной целостности и своего первоисточника удовлетворения. Реакция Измаила – пассивное бегство и мысли о суициде. Реакция Ахава – возмущённое неповиновение. Он клянётся, что «тот, кто нанёс мне увечье, будет изувечен мною» (глава 37). Ахав не может предоставить собственную жизнь в ведение высших психических сил.
Ахав – это в психологии предмет для изучения чувства обиды. Его образ служит зеркалом, показывающим истинную природу наших собственных обид. Каждый имеет эту проблему, маниакального внутреннего Ахава, чьё богатство – разум, но чьи мотивы и объект желания – безумны. Обида, которая заставляет стремиться к отмщению, нанося один удар за другим, заставляет утверждать свою личную власть над всем, что бросает человеку вызов; или же это бывает обида, испытывая которую человек уходит в замкнутое, оскорблённое самовозвеличивание, презрев общение с миром и не признавая никакую верховную власть. Всё это признаки присутствия Ахава в душе каждого.
Обида в её различных проявлениях – это, пожалуй, центральная проблема психологического развития и психотерапии. Юнг пишет:
«Глубокое негодование кажется обитающим в человеческой груди бок о бок с животной безжалостностью, и это однажды отделило человека от инстинктивной капитуляции перед собственными желаниями и от прекрасной гармонии животной природы».72
Это обида из-за потери нами подлинной бессознательной целостности; это обида на специфическую человеческую задачу развития сознания, задачу, требующую жертв, требующую принять расчленение как часть процесса.
Ахав демонстрирует тот факт, что обида – это инфляция, идентификация эго с Самостью. И конечным итогом инфляции является падение, катастрофа, но до этого может наблюдаться необычайная энергичность, демонический драйв, что, как воду из крана, проводит психическую энергию через узкий, персональный конец. Так было в случае Ахава.
«Ахав не только не лишился сил, но, наоборот, для достижения одной-единственной цели обладал теперь в тысячу раз большим могуществом, чем ему когда-либо в здравом рассудке дано было направить на разумный объект». (Глава 41)
Джеймс Кирш считает Ахава прообразом диктатуры двадцатого века. Он также говорит об идентификации между эго и Самостью, которая:
«…продуцирует заметное усиление интеллекта и власти над другими людьми, но которая дегуманизирует. Демонизируясь таким образом, эго подчиняет индивидуумов и группы своим собственным желаниям и целям, принимая их в свою систему и отталкивая их от себя морально и во всех других отношениях. Это в конечном счёте приводит к разрушению эго и в целом того, кто принимает эту власть. В индивидуальном плане это означает психоз, а в общественном – насильственное разрушение общественного порядка».73
Однажды ночью, когда Ахав угрюмо бродил по палубе, Стабб пришёл, чтобы мягко намекнуть капитану, что стук его искусственной ноги будит моряков, которые спят в каютах под палубой. Ахав ответил сердито и раздражённо: «Вниз, собака! Вон! В конуру!» (глава 29). Стабб ушёл, ошарашенный и с сильным желанием ответить ударом на удар. После ему привиделся сон, который он поведал Фласку:
«Никогда ещё не видел я таких странных снов… Понимаешь, мне приснилось, будто наш старик дал мне пинка своей костяной ногой; а когда я попробовал дать ему сдачи, то, вот клянусь тебе вечным спасением, малыш, у меня просто чуть нога не отвалилась. А потом вдруг гляжу — Ахав стоит вроде этакой пирамиды, а я как последний дурак всё норовлю ударить его ногой». (Глава 31)
Это не весь сон, но здесь его суть. С небольшими изменениями это мог бы быть сон Ахава. Как Ахав «пинает» камнеподобное творение природы, белого кита, так и Стабб во сне «пинает» Ахава и, подобно Ахаву, теряет ногу. Мелвиллу могло на самом деле присниться такое; это согласуется с другими образами в «Моби Дике» и в других его работах.
А что означает для Мелвилла пирамида? В записных книжках, которые он вёл во время своей поездки по Египту и Ближнему Востоку, есть некоторый намёк. Увидев пирамиды, Мелвилл записал:
«Чувство благоговения и ужаса охватило меня… Я дрожал при мысли о древних египтянах. Именно в этих пирамидах родилась идея Иеговы. Ужас смешивался с восторгом и глубоким уважением. Моисей получил все свои знания от египтян».74
Несомненно, Мелвилл поддерживал мнение, что монотеизм Моисея – египетского происхождения. Во всяком случае, в этом отрывке видно, что Мелвилл воспринимает пирамиды как родину Яхве, передающую свой каменный, незыблемый характер самому божеству; так что, выходит, Стабб пинает тот же объект, на который вымещает свой гнев Ахав. В стихотворении Мелвилла «Великая Пирамида» мы находим дополнительные ассоциации:
Ваша каменная кладка – человеческих рук дело?
Больше похоже, что поработал некий космический ремесленник.
Ваши камни слоями вверх возвышаются,
Как Grampians.
По далеко уходящим вверх широким флангам вашим
Арабы, как козы альпийские, могут подниматься шеренгами,
Останавливаясь на перевал,
Как гномы, которые взбираются толпами
По ледникам пустынным.
Обнаружатся ли лишайники в ваших расщелинах?
Нет, бесплодно всё и сплошной гранит.
Капризы погоды вам нипочём,
И, бесплодные, остаётесь вы верны вашей чистоте,
Господствуя здесь над всем.
Утренний туман проплывает под вашими пиками,
Коршуны едва задевают вас слабыми крыльями;
Беснуясь, песчаные бури, удар за ударом,
Стараются свергнуть вас,
Но вы лишь подставляете щёки.
Никаким стихиям неподвластно ваше племя,
На четырёхугольных своих основаниях вы стоите и т?рпите:
Бесконечность будущих времён – ваше дерзновение,
В то время как вы – корона,
Которую надело на себя прошлое.
Ваши глубины, по слухам, таят пещеры
И лабиринты. И те смельчаки, кто, по рассказам старых паломников,
Бросают вызов и проникают туда,
Оказываются в пустыне мёртвых
И в бреду умирают.
Ремесленники, в незапамятные, скрытые туманами времена
Бесформенные эти камни так обтесавшие,
Присвоили власть самой Природы своим искусством
И обозначили этим впечатляющим немым Я ЕСТЬ
Своё начало.75
В первой строфе пирамида уподобляется киту (Grampus – один из видов китов), во второй –пустынным ледникам (обсуждается ниже), а в шестой строфе пирамида предположительно имеет глубоко скрытые пещеры и лабиринты, которые грозят безумием тому, кто проникнет в них, – чёткое изображение бессознательного и содержащихся в нём опасностей.76 Вальтер Безансон уже отмечал, что шестая строфа – это ссылка на смерть в бреду и, вероятно, намекает на пережитые юным Мелвиллом безумие и смерть отца.77 Финальная строфа ясно говорит, что «титанизм» Мелвилла, его склонность «штурмовать небеса», – это его творческие усилия как художника придать форму внутреннему хаосу с целью дать выражение «немому Я ЕСТЬ».
Как мы уже отмечали, герой «Pierre» имеет много общего с Ахавом. Однажды Пьер засыпает и видит во сне крутую, обрывистую гору (этот сон, возможно, тоже приснился самому автору). У основания горы группа «штурмующих небеса» титанов.
«Титаны тут же вскочили на ноги, бросились вверх по склону и снова стали колотить несокрушимые стены бездны. Главный среди них… безрукий гигант, который, отчаявшись найти любой другой выход своей неумолимой ненависти, обратил своё огромное туловище в таран и кинулся арками рёбер против неуязвимой пропасти, тараня снова и снова. «Энцелад! Это Энцелад!» – закричал Пьер во сне. В этот момент перед его лицом возник призрак; и Пьер не видел больше Энцелада, но видел безрукое тело титана со своими собственными увеличенными чертами лица, которые светились перед ним, вводя в заблуждение и предвещая горе». («Pierre», книга 25, глава 5)
Энцелад, один из титанов, поверженных Зевсом, в этом сне пытается вернуть себе утраченные позиции на небесах. Но небеса неприступны, и он не может больше ничего сделать, кроме как уничтожить себя в суицидальных атаках против бездны. Как и Ахав, Энцелад искалечен – у него нет рук.
Другой пример данной темы находим в более позднем стихотворении Мелвилла под названием «Айсберг» («Сон»). Его первая строфа показывает основное содержание:
Я увидел корабль военного назначения
(Его установленные флаги, его бравые облачения),
Плывущий, словно безумец,
Прямо на флегматичную глыбу айсберга.
Та не сдвинулась с места после удара,
Хотя обезумевший корабль пошёл ко дну.
Однако удар вызвал медленное сползание
Отколовшихся от неё кусков,
Что соприкоснулись во время удара с палубой;
Но лавина – это и всё,
Никакого другого движения,
И ничто уже не спасёт затонувшее судно.78
Это, несомненно, подлинный сон Мелвилла. Он использует различные образы, представляющих то же основное содержание, что и нападение Ахава на белого кита: сон Стабба про пирамиду, Энцелад на горе Зевса. Такие сны и фантазии несут предупреждение. Корабль, представляющий сознательную жизненную ориентацию сновидца, умышленно выбирает суицидальный курс, сознательно тараня прочный айсберг.
По всем критериям этот образ указывает на серьёзную, угрожающую дезадаптацию к реальности. Такой сон, принесённый аналитику, вызвал бы со стороны последнего беспокойство о вменяемости пациента. Мы знаем, что здравомыслие Мелвилла находилось в серьёзной опасности в течение нескольких лет после «Моби Дика». Мелвилл, однако, размышлял, судя по всему, о своих снах. В данном случае он написал стихотворение об одном из них. Очевидно, посыл этого и других сновидений был получен сознанием Мелвилла, так как не происходит абсолютного кораблекрушения, как у Ницше, хотя Мелвилл и прошёл в опасной близости от безумия.79 Эти примеры дают нам некоторое пугающее представление о сновидениях крупной творческой личности. Психологический риск, которыми сопровождаются творческие усилия Мелвилла, ужасен.
Пирамида во сне Стабба, гора в сновидении Пьера и айсберг из сна самого Мелвилла – аналогичные друг другу образы, относящиеся к одному и тому же символическому факту. Пирамида ассоциируется с Яхве, гора – с Зевсом, айсберг же, в контексте психологии Мелвилла, на мой взгляд, представляет первичную тайну бытия, которую писатель, используя своё творческое воображение, так доблестно атаковал. Сон ясно показывает, как бесполезны, как губительны для него лично эти усилия. Можно, однако, посмотреть на это под другим углом. Удар корабля отбивает часть айсберга, вызывая лавину осколков льда. Это наводит на мысль, что преднамеренное столкновение корабля с айсбергом, будучи фатальным для корабля, может иметь далеко идущие последствия коллективного значения.
Мелвилл натравил силы своего собственного творческого воображения на первичную тайну человеческого существования. Хотя эти усилия были заведомо провальны и губительны для личности самого автора, некоторые части этой ледяной тайны-глыбы были отколоты. Основная масса айсберга в какой-то степени уменьшилась благодаря творческой способности писателя расчленять и переводить части тайны-льдины в значимые символические образы. Возможно, всё подлинное мифотворчество имеет ту же природу. Столкновение с непостижимой тайной бытия приносит личную травму или трагедию, но вместе с тем, даруя человеку гениальность, оно продуцирует новый символический образ, который прибавляется к коллективному культурному сознанию.
Стабб серьёзно отнёсся к своему сну о пинании пирамиды; он размышляет над ним и что-то для себя узнаёт. Открытый и достаточно гибкий, чтобы услышать сообщение сна, Стабб отмечает, что сон «сделал меня умным человеком». Мудрость Стабба, в конечном счёте, стала собственной мудростью Мелвилла.
В следующем эпизоде Ахав собирает всех на палубе, чтобы сообщить о своих мстительных планах найти и уничтожить Моби Дика. Сила его убеждений заразна. Талантливый подстрекатель, умеющий разжечь ненависть и направить её на интересующий его объект, Ахав заражает всю команду своим безумием. Только Старбек выражает протест. Когда Ахав спрашивает: «Ты не согласен преследовать белого кита? Не готов померяться силами с Моби Диком?» – Старбек отвечает:
«Я готов померяться силами с его кривой пастью и пастью самой смерти тоже, капитан Ахав, если это понадобится для нашего промысла, но я пришёл на это судно, чтобы бить китов, а не искать отмщения моему капитану. Сколько бочек даст тебе твоё отмщение, капитан Ахав, даже если ты его получишь? Не многого будет оно стоить на нашем нантакетском рынке». (Глава 36)
Это в высшей степени рациональный ответ, типичный для здравого смысла и прагматичности. Но именно в этой прагматичной разумности заключается слабость Старбека: перевести огонь человеческой души в вопросы материальной целесообразности удаётся редко. Самые безжалостные диктаторы получают свою власть, взывая не к материальному, а к духовному. Они пробуждают в своих последователях динамизм архетипического образа, идеала. После пробуждения такие образы имеют огромную власть. Они генерируют способность жертвовать личным и материальным благополучием, иногда в поразительной степени, создавая ощущение благородства, величия, особого жизненного пути, выводя за пределы эго и личных желаний и рождая преданность сверхличной цели. Такой механизм всегда работает в массовых движениях. И хотя – поскольку они функционируют через бессознательный динамизм – такие движения почти всегда обречены на печальную участь, тем не менее, источник их энергии духовный. Поскольку они апеллируют к психологическим смыслам, а не к материальным, противостоять им можно только духовными средствами и смыслами. Обращение к рыночным ценностям никогда не достаточно, если имеешь дело с активизированным архетипом.
Ахав может так легко оказывать влияние на своих слушателей потому, что он активизирует латентный архетипический паттерн – конфликт человеческого сознания со злом и силами тьмы. При активизации такой образ может высвобождать огромные энергии. Работают ли эти энергии во благо или во вред зависит от характера и степени человеческого сознания, которое опосредует их. Величайшие зверства истории были совершены людьми, находящимися в бессознательных тисках этого архетипа. Ахав, одержимый этой мифологической мотивацией и бессознательно захваченный её властью, магически заражает менее развитых личностей своего экипажа:
«Я думал, хоть один-то упрямый окажется; но нет — мой зубчатый круг пришёлся впору для всех колёс и все их привёл во вращение. Или же можно сказать, что они стоят передо мной, словно кучки пороху, а я для них — спичка! Жаль только: чтобы воспламенить других, спичка и сама сгорает!» (Глава 37)
Мы можем понять, почему апеллирование Старбека к разумной целесообразности является недостаточным: столкнувшись с духовным вызовом, Старбек не имеет адекватного духовного ответа. Когда, обратившись к материальным ценностям, он терпит неудачу, то пытается снова: «Капитан Ахав, питать злобу к бессловесному существу – это богохульство». Теперь Старбек встречается с Ахавом уже на его территории – на территории духа. Этот ответ, тем не менее, всё ещё недостаточен, так как Ахав – проводник более мощных сил, его убеждённость опирается на больший жизненный опыт. Он видит глубже, чем Старбек. Ахав пережил психические смыслы, скрытые от внешнего мира, и он выражает это так:
«Все видимые предметы — только картонные маски. Но в каждом явлении — в живых поступках, в открытых делах — проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала. И если ты должен разить, рази через эту маску!» (Глава 36)
Ахав ушёл намного глубже, чем Старбек. Последний не может сравнить свой опыт с психологическим опытом Ахава, вследствие чего он подчиняется:
«Душа моя покорена, подавлена, и кем? Безумцем! Как перенести оскорбление? Здравый ум должен был сложить оружие в этой битве! Он глубоко пробурил и подорвал во мне весь рассудок. Мне кажется, я вижу его нечестивый конец; но на меня как бы возложено помочь ему добраться до этого конца. Хотел бы я того или нет, я теперь связан с ним таинственными узами; он ведёт меня на буксире, и у меня нет такого ножа, который перерезал бы канат». (Глава 38)
Таким образом, рациональное сознание признаёт своё бессилие, и автономный комплекс в лице Ахава мчится к своей резолюции.
_______________________________________________
66 – Frobenius; quoted by Jung in Symbols of Transformation, CW 5, par. 356, note 50.
67 – Изображения повреждённой или ампутированной конечности появляются и в других трудах Мелвилла. В «Марди» дикарь Самоа потерял руку в бою, чтобы спасти свой корабль от пиратов. Его можно сравнить с другими искалеченными воинами-героями, такими как Нельсон, Англси, Арнольд и т.д. В «Тайпи» Томмо имеет опухшую ногу, которая лишает его трудоспособности на протяжении всего пребывания на первобытном острове Nukuheva. Нога начинает заживать только после попадания Томмо на китобойное судно. Искалеченную ногу Томмо можно рассматривать как психологический эффект регрессии к примитивному, детскому состоянию, олицетворённому диким островом. Это состояние символического инцеста, которое превращает Томмо в Эдипа («Пухлоногого»).
68 – H. Bruce Franklin, The Wake of the Gods, pp. 5398.
69 – See Erich Neumann’s discussion of Osiris in The Origins and History of Consciousness, pp. 22056.
70 – Metcalf, Herman Melville, p. 90.
71 – See Psychology and Alchemy, CW 12, fig. 4.
72 – Symbols of Transformation, CW 5, par. 351.
73 – «The Problem of Dictatorship as Represented in Moby-Dick,» in Current Trends in Analytical Psychology, p. 273.
74 – Leyda, Melville Log, p. 542.
75 – Collected Poems, pp. 254f.
76 – Пассажи в «Pierre» также связывают пирамиду с бессознательным (душой): «Под давящей болью мы прокладываем путь вглубь пирамиды; с трудом, наощупь мы приходим в её центральное пространство; с радостью обнаруживаем саркофаг; мы поднимаем крышку, но там никого нет! Ужасающая, безбрежная пустота – это душа человека!» (Книга 21, глава 1)
77 – «Introduction, » in Melville, Clarel, p. xvii.
78 – Collected Poems, p. 203.
79 – Другой образ преднамеренного кораблекрушения находим в «Pierre»: «Теперь он начал чувствовать, что мускулы Титана в нём были разрезана ножницами Фатума… Он, казавшийся способным воспарять, теперь должен был увязнуть в грязи. Тем не менее, глубокое своеволие в нём не сдавалось. Вопреки разбитому сердцу и лопнувшей голове, вопреки всем мрачным мыслям и мертвецкой слабости, вопреки сумасшествию… Корабль его души предвидел неизбежные скалы прямо по курсу, но решил плыть дальше и совершить отважное крушение». (Книга 25, глава 3)