Эмили Джейн Андерсон
Татуировки как зримые АРХЕТИПЫ:
знаковые достопримечательности на карте души.
ГЛАВА II
ОБЗОР ЛИТЕРАТУРЫ
Целью данного исследования является рассмотрение идеи, о том, что татуировки являются архетипическими образами, приходящими из психики, и это освещает татуировочную революцию, смысл которой в том, что татуировка из контркультуры превращается в одну из тенденций современной культуры. В этой главе рассматривается концепция, что татуировка является элементом творческой активности психики. Для того, что бы создать основу дискуссии, я кратко изложила историю татуировки. После этого, я рассмотрела несколько современных исследований, которые сосредоточены на практике татуирования или на том, что татуировка является патологией, в отличии от моего представления, о том, что образы татуировки представляют собой ценность и заслуживают внимания. Я хочу подчеркнуть, что я рассматриваю татуировку в контексте выражения самости в терминах Юнга, как она служит выражению самости и трансформации бессознательного в сознательные энергии. Наконец, я исследовала архетипический смысл размещения татуировок на теле.
История татуировки.
Практика татуирования и полученных в результате изображений имеет долгую и сложную историю, которая сформировала процветающую сейчас тату культуру. Считается, что практика татуировки так же стара, как и мир, и это пожалуй один из первых способов, которым люди стремились отличиться от животного царства (Scutt & Gotch, 1986). Побуждение украсить тело является универсальным феноменом, постоянство символов татуировки имеет равную, при всех вариантах значимость в самых разных культурах (Jennings, 1997). Исторически сложилось так, что закрученные узоры, выгравированные на коже, определяли членство в племени или клане, знак на лбу служил символом позора для осуждённого, якорь на предплечье или гордо развивающийся на бицепсе флаг указывали на гражданскую или боевую доблесть, татуировка. Покрывающая тело как одежда или небольшой крест на внутренней стороне запястья служили знаком противостояния против репрессивного режима (Caplan, 2000). Татуировки подобно хамелеонам: адаптируются к любой культуре и формам выражения, продолжают оставаться актуальными (Jennings, 1997).
Появление татуировки в западной культуре обычно соотносят с проникновением исследователей 18-го века на острова юга и центральной части Тихого океана. Данные также предполагают, что эта практика присутствовала независимо во всех частях света, прежде чем обычай распространился посредством кросс-культурных связей (Gustafson, 2000). Несмотря на разрозненность интерпретаций татуировочных концепций, столкновение этих двух культур несомненно является ключевым в истории татуировки. На протяжении многих поколений татуировка процветала среди населения островов Тихого океана. В то время, как многие орнаменты служили чисто декоративным целям, другие обозначали ключевые моменты жизни, такие как траур или радостное событие. Например на Гавайях, три точки на языке являлись традиционным знаком траура. Многие татуировки были ритуальными: например когда таитянская девушка достигала половой зрелости, её ягодицы полностью покрывались татуировкой. Другие татуировки служили символами агрессии и запугивания, делая воина более угрожающим в бою, такие как линии, подчёркивающие мужскую мускулатуру (Jennings,1997).
Когда европейские исследователи столкнулись с обширной практикой татуирования на островах Тихого океана, они были одновременно очарованы и шокированы. Исследователи рассматривали экзотическую раскраску жителей странных островов как форму постоянной одежды, воспринимая её как признак дикости (Guest, 2000). Некоторые из дизайнов включают в себя «линии, звёзды и другие геометрические узоры, а так же фигурки животных и людей» (DeMello, 2000, p. 45).
Еще более любопытным было открытие капитаном Куком культурной практики Моко, когда они путешествовал в Новую Зеландию в 1769 году. Моко это практика татуирования лица племени Маори, отражающая семейное положение, степень родства и социальный статус. Татуированные лица несли столько смыла и личной значимости для Маори, что мумифицированные головы предков хранились в семьях как реликвии. Такие головы считаются священными и наполненными магическим смыслом (DeMello, 2000). К сожалению, европейцы вынудили аборигенов прекратить эту практику ввиду её дикости.
Головы стали предметом коллекционирования, будучи обмениваемыми на ружья. Головы достаточно скоро закончились, а ружья были нужны, Новая Зеландия стала местом кровавого побоища, так как требовалось обезглавливать кого-нибудь, что бы вождям было чем платить за ружья. Практика Мокко стала небезопасной и от неё пришлось отказаться (Jennings,1997).
В других частях света татуировки использовались для многих других целей. Пенитенциарная система Древней Индии, например, использовала татуировку среди осуждённых в карательных целях. Помимо лишения свободы, заключённым делали на лбу татуировку в соответствии с его преступлением. Виновный в прелюбодеянии, например, отмечался рисунком женских гениталий, а убийца обозначался изображением обезглавленного человека. Эти знаки должны были заклеймить и обозначить вину заключённого и были весьма действенным сдерживающим от побега фактором.
Осуждённый с таким клеймлением не мог быть освобождён по ошибке (Anderson, 2000).
Точно так же русским заключённым выжигали на лбу аббревиатуру, согласно их преступлению. Цель была такая же, как и у индийских властей, заклеймить преступника навсегда и заметным образом. На протяжении многих лет, уголовное население России внутри, и за пределами тюремных стен копировало тюремную иерархию для поддержания порядка в своих рядах. Наряду с этим так же шёл процесс адаптации татуировки и шрамирования для обозначения принадлежности к субкультуре. Власти использовали татуировки, как средство опознания беглецов, в то время как преступное сообщество в первую очередь видело в них борьбу за свободу личности и самовыражения. Лишённые прав россияне рассматривали свою татуировку как способ выделится из толпы, в то время, как правительство стремилось всех обезличить (Schrader,2000).
В то время, как индийские и русские власти использовали татуировку для того что бы заклеймить и угнетать, репрессии японского правительства вдохновили один из самых выдающихся актов мятежной татуировки за всю историю телесного украшательства. В 18 ом веке закон разрешал носить красиво кимоно только знати и богачам. Деклассированные элементы были разгневаны и постоянные узоры татуировок стали ответом на шелка, дозволенные только для знати. Этот костюм покрывал тело от шеи и до пят и руки до локтя, как и обыкновенная одежда. В результате в 1870 году японские власти объявили татуировки вне закона, и традиция ушла в подполье. Как и в России, незаконный характер татуировок делал их популярными, превращая их в бунтарский акт японской мафии, Якудза. Необходимость долго выдерживать боль, совместно с набором канонических образов, стала почётным способом бросить вызов правительству таким художественным образом (Jennings, 1997).
Татуировки вновь обрели спрос в связи с их бунтарской спецификой. Татуировки также привлекают в связи со своей художественной ценностью и возможностью выразить свои религиозные взгляды и духовность. Татуировка несёт в себе те характеристики, которые их владелец хотел бы воплотить, и полностью завершённый дизайн занимает всю жизнь становясь летописью. Японская традиция объединяет дизайн и процесс в покрытие тела рисунком магическим и трансформирующим, смысл которого скрыт до поры до времени, когда в завершённом виде станет доступно его трансцендентное значение (Jennings, 1997).
В Соединённых Штатах на протяжении 19-го столетия люди с полностью татуированными телами служили источником дохода для передвижных цирков и выставок уродов, а не для духовного роста. На такого рода мероприятиях, татуированные люди были представлены на ряду с людьми диковинных национальностей, дикими зверьми, уродами и инвалидами и тому подобными. Персонажи с разукрашенными телами были тем, что обычные люди никогда не видели, и владельцы шоу были свободны сочинять небылицы о том, как эти татуировки были получены, создавая так называемый образовательный аспект причудливого зрелища (DeMello, 2000). Со временем правда татуированных мужчин стало недостаточно для привлечения толпы, и «татуированные леди» стали полноправными участниками цирковых представлений. Вид женских форм, покрытых татуировкой добавил эротизма экзотике, которая была присуща цирковой культуре. В конце концов татуированные тела потеряли свою привлекательность для аудитории в целом, и этот тип развлечений исчез из цирка (Oettermann, 2000).
В 1800 – 1900-х, и особенно в период Гражданской войны, татуировка была популярна для выражения патриотических взглядов в Соединённых Штатах. Солдаты и матросы, а также и гражданские жаждали патриотических татуировок, таких как флаги, орлы и военные эмблемы. Хотя, главным образом они демонстрировали гордость за свою державу, также были популярны и татуировки с полуобнажёнными девицами, многие мужчины наносили их на бицепс – они вызывающе танцевали, когда рука сгибалась (DeMello, 2000). Несмотря на то, что татуировки прочно ассоциировались с осуждёнными, даже до того, что сам факт обладания татуировкой уже делал мужчину воином, военные власти с неодобрением относились к изображению голых или полуголых женщин, и к татуировкам вообще, и в результате приняли меры к запрещению этого варварского обычая, для придания вооружённым силам более цивилизованного вида (Govenar, 2000).
В начале 1900-х в татуировке произошёл взрыв, связанный с технологическими достижениями, которые сделали её более доступной для масс. Изобретение электрической татуировочной машинки сделали процесс более быстрым и безболезненным, качество более чётким, что сделало татуировку более привлекательной для потребителей, и более прибыльной для татуировщиков. Кроме того, распечатанные коллекции дизайнов, тиражировались массово и стали доступны любому. Художники вносили свои изменения в печатные изображения, но традиционный пинап, ножи, черепа и мультперсонажи стали доступны каждому (DeMello, 2000).
После Второй мировой войны, татуировка стала рассматриваться противоречащей нормам и ценностям американского общества. Бывшие военнослужащие сожалели о своих военных татуировках, когда обнаружили, что их возлюбленные не оценили их, не говоря уже о потенциальных работодателях. Татуирование всё ещё имело место, но муниципальные власти подвергали сомнению стерильность и соблюдение возрастных ограничений в тату салонах. Введение более строгих правил привело к закрытию многих тату студий. В некоторых частях страны татуирование было запрещёно полностью. Как это уже было неоднократно в истории, татуировка ушла в подполье, а отрицательный имидж татуировки привёл к её осуждению и ассоциацией с маргинальными группами и символом неповиновения (DeMello, 2000).
Начиная с 1970-х годов и по сей день, для татуировки наступила новая эра. Культурный климат в США изменился, и татуировка распространилась среди молодого поколения. Само искусство так же изменилось, татуировщики привнесли веяния других культур, расширили темы татуировок и повысили их качество. Художники уже не просто копируют рисунки с образцов, но занимаются настоящим творчеством (DeMello, 2000). В то время как отношение к татуировке всё ещё остаётся неоднозначным, ренессанс татуировки поднял её престиж на новый уровень. Татуировка стала выразительной формой искусства, связанной с внутренним состоянием человека, а не только признаком членства или статуса. Это направление становится господствующим в современном тату сообществе (Fleming, 2000).
С самого начала человечества индивиду свойственно отмечать себя символами корпоративного членства и идентичности. Формы выражения изменились с течением времени, но среда осталась прежней. Дырки в коже становятся видимыми, неизгладимым напоминанием о членстве в группе, о том кто он в глазах властей, о том, что он имеет заявить о себе. За всю историю татуировка эволюционировала от коллективной формы выражения к индивидуальной. Изначально это был навязанный знак принадлежности, делавший человека частью семейной традиции, преступником, участником действа, нации. Хотя татуированная личность по прежнему является частью большого сообщества, его татуировка говорит более о нём самом, чем о том лишь, что он является просто носителем татуировки.
Современная татуировка Исследование: Восприятие и взаимосвязи.
В большинстве случаев современные исследования татуировки, вращаются вокруг темы восприятия татуированного индивида обществом. Одно из таких исследований проводилось среди медработников с целью определить, влияют ли татуировки на пациенте на качество обслуживанья. Это было сравнительное исследование, в ходе которого медики были опрошены на предмет их отношения к татуированным людям: мужчинам разных профессий, женщинам и подросткам. Чем выше было положение мед работников, тем негативнее было их отношение к татуированным. Так как это было перекрёстное исследование, было установлено, что отношение к татуированным меняется со временем под влиянием наставника и разница в возрасте между профессионалом и студентом является одним из факторов (Stuppy, Armstrong, & Casals-Ariet, 1998).
Тем не менее, Stuppy соавт. (1998) был очень обеспокоен тем, что негативное отношение к татуировке влияет на качество оказываемых услуг и лечения татуированных пациентов. Особенную озабоченность вызывают подростки, которые получили самый неблагоприятную оценку, особенно потому, что они наиболее уязвимы усвоению негативного опыта, что может повлиять на их дальнейшее отношение к здравоохранению.
Исследователи так же отметили негативное отношение как весомый фактор в психотерапии (Stuppy соавт., 1998). Это исследование подчеркнуло проблему стигмы, преследующей тату-комьюнити, и показала необходимость изменения отношения к татуированным со стороны профессионалов работающих с людьми.
Аналогичное исследование было сосредоточено на восприятии татуированных студентами колледжа, и в данном случае эта закономерность была выражена ещё сильнее. Исследователи (Resenhoeft соавт., 2008) провели два эксперимента. В первом, они продемонстрировали фотографию женщины с татуировкой дракона на руке, а в экспериментальной группе, ту же фотографию, но обработанную в фотошопе так, что тело девственно чисто. Во втором эксперименте, группе показали фотографию с меньшего размера татуировкой, где были изображены два дельфинчика, а другой группе такую же, но где татуировка удалена. В обоих случаях участников просили оценить своё восприятие женщины, её привлекательности, наличия у неё творческих способностей и интеллекта (Resenhoeft соавт., 2008).
Resenhoeft др.. (2008) отметил, что в обоих случаях, как более привлекательная и заслуживающая доверия женщина была оценена на фото, где татуировка отсутствовала. Первый эксперимент показал негативную реакцию в 6 из 13 характеристик, второй, только в 2 категориях. Несмотря на небольшой объём данных, исследователи предпочли осудить татуированные модели в своих рейтингах. Исследователи упомянули в результатах, что женщина без татуировки в первом эксперименте, хоть и прошла по рейтингу, как более привлекательная и умная, была отмечена как более творческая натура, что является важным элементом признания среди студентов колледжа. В дальнейшем, они решили не учитывать творческий аспект (Resenhoeft соавт., 2008).
Это исследование (Resenhoeft соавт., 2008) особенно примечательно для меня тем, что исследователи сознательно выбирали изображения, наполненные разным смыслом, что бы вызвать разную реакцию. К чести исследователей надо отметить, что они предположили работу над уточнением факторов влияющих на восприятие татуированного человека другими людьми в будущих исследованиях, и не пытались воздействовать на студентов на предмет дискредитации татуировочного процесса.
Хочется надеяться, что в дальнейшем это позитивно отразится на дресскоде на рабочих местах. Компании настаивают на поддержании благоприятного имиджа, что бы не отпугнуть целевую группу. Этот аргумент можно рассматривать с двух сторон. Одни утверждают, что запрет является одной из форм дискриминации, другие настаивают, что владелец татуировки должен быть осмотрителен с выбором места нанесения татуировки и учитывать общественное мнение (Dorell, 2008).
Общественное мнение накладывает ограничения на принятие социумом татуированных личностей, по прежнему соотнося татуировку и другие разновидности бодимодификации тела с суицидальным поведением (Hicinbothem соавт., 2006), с поведением высокого риска (Кэрролл и соавт. , 2002), и с преступными наклонностями (Peterson, 1997), так что предполагается, что обществу есть чего бояться. Hicinbothem и др.. (2006) обследовали 4700 членов интернет-сообщества, посвященного модификации тела, чтобы определить какие-либо корреляции между типом модификации, депрессии и суицидальных мыслей и поведения. Полученные результаты свидетельствуют о менее выраженной связи между татуировкой и суцидальными тенденциями, по сравнению с пирсингом и шрамированием. Исследователи заявили, что эти данные свидетельствуют о том, что врачи должны рассматривать татуировки и другие модификации тела в качестве потенциальных маркеров депрессии и суицидального поведения (Hicinbothem и соавт., 2006).
Hicinbothem и др.. (2006) считает, что модификации тела «могут выражать как стремление к бунту и претензии на личную свободу и уникальность, так и неприятие своего тела и саморазрушительные тенденции (стр. 352). Anderson and Sansone (2003) сообщают о необычном случае, молодого человека, с длинной историей суицидальных мыслей и депрессии, который использовал татуировки для эмоциональной регуляции душевной боли, что было приравнено исследователями к причинению себе вреда, на подобии нанесения себе порезов, однако Claes, Vandereycken, and Vertommen (2005) признали, что татуировка и пирсинг обслуживают врождённую потребность человека к самовыражению, и являются в этом ключе более заслуживающими внимание, чем членовредительство.
В публикации Американской психологической ассоциации Shepperd и Kwavnick (2000) рассматривают негативным тот факт, что люди рассчитывают управлять другими через образ, который они создают. Авторы подчеркнули, что некоторые люди наносят татуировки именно для того, что бы шокировать других. Среди побудительных причин к нанесению татуировки они предположили « что бы пробудить сексуальный интерес, доказать преданность группе или партнёру, или шокировать общественность» (стр. 270).
При этом все причины базируются на ожидаемом эффекте, который татуировка должна производить на зрителя.
Самовыражение.
Самовыражение является самым декларируемым поводом к татуированию (DeMello, 2000). Как правило, люди используют множество путей для самовыражения: (а) через общение, вербальное и невербальное, (б) через поведение, (в) через искусство, например: живопись, музыку или скульптуру (Green, 2007). Огласно Mitchell S.
Green (2007), « В самовыражении мы выражаем вольно или невольно некий скрытый аспект, делая его заметным, иногда буквально» (стр. 171). Татуировка является радикальной формой буквального выражения абстрактного внутреннего понятия.
DeMello (2000) предложил несколько внутренних состояний, о которых люди сообщают, как о потребностях, которые выражаются через татуировку: (а) представление об индивидуальности, (б) выражение духовности, (в) аспекты личностного роста, (г) отношение к телу. Выражая эти элементы самости на холсте своего тела, человек позволяет понять себя на языке символов. Хотя не в каждом случае самовыражение происходит открыто, татуировка говорит о внутреннем мире минуя защитные механизмы психики. Хотя не возможно знать наверняка, что у человека в сердце, в душе, и на уме, человеческая изобретательность создала метод, позволяющий донести до окружающих свою точку зрения (Green, 2007). Татуировка является одним из таких методов, говорящих на своём наречии: языке символов.
Концепция Юнга о Самости является одной из самых сложных и неоднозначных его идей. По существу, она может быть осмыслена в контексте двух различных определений. Первое предполагает, что это совокупность психики, как сознательного, так и бессознательного. Центральная точка внутри эго или осознания, самость также содержит в себе все психические процессы (Kast, 1990/1992). Второе юнговское определение самости считает самость первичным архетипом целостности (Singer, 1994).
Выступая в роли архетипа, самость является целью процесса индивидуации, к которому, как считал Юнг, стремится каждый человек, как трансцендентному и объединяющему механизму достижения конечной самости (Gordon, 1985).
Различие в этих двух определениях я часто представляю в нижнем регистре, разграничивающем «опыт самого себя и осознание собственной личной индивидуальности» (Gordon, 1985, стр. 266). Большая буква «S» означает Самость как «правящий архетип психики, который занимается организацией индивида, в единое целое» (Sullivan, 1989, стp. 159). Во избежание смешения смыслов в разговорах о самости вводится разница в написании с заглавной или прописной буквы, для различения между индивидуальной самостью, как « маленького себя и архетипической самостью, как «большой самостью» (Gordon, 1985). Joseph L. Henderson (1985 предполагает, что редакторы сочинений Юнга используют написание исключительно с прописной буквы, что бы «развеять метафизическую ауру оригинальной концепции Юнга и привести его в более тесные рамки психологической системы», таким образом «юнгианцам стало более комфортно связывать самость с психологической концепцией и без восторга относиться к самости, как архетипу» (стр.244).
Самость, в индивидуальной ли, в архетипической ли форме, говорит на языке символов, посылая сообщения от сознательных элементов бессознательного, способствуя формированию чувства целостности и идентичности. Rosemary Gordon (1985) объясняет, что самость проявляется в образах, которые функционируют символически и обеспечивают человеку «доступ к опыту единства, тотальности и вечности» (стр.262), а так же опыт бесконечного подключения к некоему иному или за границами этого.
Поскольку сам Юнг не работал с детьми и имел узкую фокусировку в интерпретации самости, позже другие аналитические психологи расширили понятие самости для рассмотрения дополнительного влияния на взрослеющих молодых людей. В попытке разработать теорию формирования личности с детства, например, Michael Fordham определил «первичную самость», что бы обозначить самости, которое имеет младенец. Это недеференцированная самость полагается на других, в вопросах безопасности, ухода и опыта, смотрит на мир глобально, выражая экспрессию и эмоции примитивным путём. Первичная самость становится дорожной картой или матрицей для развития будущей самости, беря за основу архетипические образы и переживания внутреннего или внешнего миров и соединить их в самости, которая развивается в течении всей жизни (Gordon, 1985).
Другой юнговский аналитик Louis Zinkin (1991/2008) стремился ещё больше расширить понятие самости, предполагая невозможным однозначно его описать. Формулировка Зинкина была похожа на концепции Фордхама о первичной самости, которая объясняет, что одним из основных факторов в развитии детской личности является воздействие на его или ее окружающей среды (Gordon, 1985). Зинкин (1991/2008) утверждает, что самость рождается через взаимодействие и становится реальной только путём восприятия другими людьми. Он также подчёркивает, что внешний, или социальный мир, является первичной реальностью для людей, и что им нужно принять и культивировать публичную идентичность, способную взаимодействовать с другими людьми, для того, что бы самость могла быть реализована.
Это определение идёт вразрез с юнговской концепцией личностного становления, развития и самоинициации самости. «Находясь в одиночестве и исследуя…ближних» (Zinkin, 1991/2008, p. 396) эта концепция предполагает, невозможность чего бы то ни было без взаимодействия. Зинкин отметил, что Юнг нашёл утешение в своём опыте самоисследования и раскопкам на архетипические темы, которые принадлежат не только ему одному, но будучи универсальными принадлежат всему человечеству. C другой стороны, по ощущениям Зинкина, средний пациент не может извлечь выгоду из столь пространного взгляда, а скорее будет стремиться к удовлетворении своей потребности в анализе при помощи постороннего человека. С точки зрения Зинкина, для пациентов интроспективная активность вторична по отношению к межполовым взаимоотношениям (Zinkin, 1991/2008). Самость Юнга, как ни парадоксально, является и центром психики, и его тотальностью. При этом архетип и личность должны столкнуться на пути к индивидуации. Как архетип целостности, психика постоянно стремится к самости. Архетип самости может проявляться символически в бессознательном. В символической форме самость может принимать форму влюблённых или представлять из себя союз противоположностей. Более абстрактно, самость может появиться в виде круга, сферы, треугольник, или креста. После того, как один из символов был определён, как символ самости, процесс индивидуации – конечной самореализации, может начаться (Kast, 1990/1992).
Процесс индивидуации имеет целью стать тем, кем ты являешься на самом деле, это процесс, который связан с индивидуальностью и развитием личности, и достигает своей кульминации в том, что бы прожить свою судьбу (Sharp, 2001). Эго, привнесённое в отношения с архетипической динамикой бессознательного (Rowland, 2008), дифференцированное от тех, с кому можно было бы подражать (Sharp, 2001); персоны и защитные механизмы отбрасываются, что бы выявить истинную природу самости (Singer, 1994). Работа с образами, которые проявляются в снах и воображении, особенно с теми которые представляют из себя самость, реализует императив процесса индивидуации.
Татуировка на теле:
Архетип против Архетипа.
С какой стороны не посмотри, татуировка является архетипом. Как изображение, пришедшее из глубин психики, татуировка по сути становится выражением личной бессознательной энергии. С коллективной точки зрения, татуировка также архетипична, , потому что, имеет широкое культурное и географическое распространение и символизирует членство и идентичность (Elder, 1996). Как один из первых знаков, который древний человек использовал для того, чтобы отличить себя от животных, татуировки заняли прочное место в коллективном бессознательном (Scutt & Gotch, 1986). Точно так же татуировки становятся признанным видом искусства и частью доступной культуры (Fleming, 2000).
Тело это холст, на котором татуировка отображается и порождает свой собственный архетипический смысл. В целом и частностях, тело является «носитилем глубоких психологических идей и священных смыслов» (Elder, 1996, p. viii). Юнг рассматривал тело неразрывно связанным с психикой, вместилищем, в котором архетипы коренятся, и которое так же имеет трансцендентный аспект (Rowland, 2008). Он так же отметил взаимное функциональное влияние между телом и психикой, если психика укрепляется, тело будет следовать этому примеру. Психическая энергия обладает способностью проникать в тело и провоцировать преобразования в теле и душе одновременно (Harris, 2001). В дополнение к взаимосвязи между телом и психикой, тело так же используется в качестве метафоры и для объяснения психического. Например Юнг предположил, что душа насыщается от воздействия нуминозных образов таким же образом, как физический голод удовлетворяется обильной едой (Elder, 1996). Аналогично, юнговский концепт архетипа аналогичен телу: так же, как каждый орган имеет первичные человеческие характеристики – носа, сердца, головного мозга, и так далее, так же и универсальные коллективные архетипы присущи каждой психике. Бесконечные вариации, в которые они объединяются, что бы создать индивидуальную психику, можно сравнить с отпечатками пальцев или ДНК из пряди волос, так как двух одинаковых не встретится (Johnson, 1986).
Так как тело функционирует как архетип, трансцендировано с психикой, то части тела, которые человек выбирает для татуировки, имеют символическое значение. Для некоторых расположение татуировки на теле в первую очередь связано с размером и формой картинки, так же значение имеет мускулатура и текстура кожи. Особый артистизм достигается, когда татуировка размещается на сочленениях, анатомически органично, и когда тело двигается, создаётся ощущение единства (Vail, 1999).
Значение может содержаться в части тела как таковой. Человек может увековечить татуировкой исцеление от болезни или травмы, отдавая, таким образом дань своей способности к выживанию (DeMello, 2000). Татуировки могут маскировать шрамы или наоборот делать их более заметными, сделать конечности визуально более сильными (Vail, 1999). Использование татуировки может быть рекомендовано женщинам, перенёсшим операцию при раке груди, для сохранения визуальной привлекательности, для создания пигментированной ареолы, на месте соска («Tattoos Help Cancer Patients,» 2007, p. 10).
Татуировка властна превратить тело в произведение искусства, хотя и в тленное. Смертное тело, которое некоторые люди пожелали украсить, увы не так постоянно, как живопись на холсте, всё же обладает некоторой неизгладимостью, привлекающей к татуированию (Fleming, 2000). Кожа постоянно обновляется в цикле рождения и смерти, не затрагивая однако татуировку. «Кожа, как плащ, обволакивает нас на протяжении всей нашей жизни, старейший наш и самый чувствительный из наших органов, наше первейшее средство коммуникации, и наш самый эффективный из защитников»(Montagu, 1978, стр.1). Есть ли место более достойное, для того, что бы доверить ему священную графику души?
Резюме.
Как было показано в этом обзоре, в исследовательской литературе татуировки были рассмотрены преимущественно через призму истории и антропологии с минимальным акцентом на их символические качества. Цель, которую преследует татуирование, и историческое развитие образов, показывают, что с течением времени, татуировки стали носить более психологический характер. Их значимость, как символов принадлежности к группе, в том числе и насильно нанесённых, уступила практике демонстрации собственной индивидуальности. Несмотря на роль татуировки как символа индивидуальности, исследователи видят в ней психологическую патологию, и осуждают как порочную практику членовредительства, показывающую наличие депрессии.
Тем не менее, татуированные люди гордятся изображениями, которые они носят на своей коже, относясь к ним, как к амулетам, подаркам, памятным знакам и актам самовыражения. В контексте юнгианской самости, татуировке должно быть отведено достойное место, как в качестве выражения самости, как совокупности психики, так же и вехой на пути полнейшей индивидуации. Татуировки существуют в пространстве между самостью и другими, давая представление другим о самости. Тело становится средой для самовыражения собственного архетипа целостности, как смертной оболочки, содержащей в себе душу. Штамп на конверте свидетельствует о его содержимом и содержит пункт назначения.