Энн Уланов
Трансформация сексуальности.
Глава 2
Анима/Анимус как комплекс
Карта: Анима/ Анимус как комплекс
Пациенты приходят на юнгианский анализ, потому что, как говорят они сами или указывают их симптомы, они ощущают себя безжизненными, напуганными своей кажущейся неспособностью вступить в близкие отношения с другим человеком или найти какой-то смысл в своей жизни. Зачастую они чувствуют, что словно рассыпаются на кусочки, почти разделяясь надвое. Некоторые, если не случается кардинальных изменений в жизни, думают о самоубийстве. Психика выражает эти необходимости выбора разными видами образов и телесных симптомов, одновременно указывая на пути их разрешения. Мы спрашиваем психику, что она пытается нам сказать.
Теорию Анимы/Анимуса можно использовать в качестве особой подсказки для разметки территории, на которой происходят данные переживания. Единожды составленная, такая карта имеет огромную практическую значимость не только для врача-клинициста, но и для всех, кого интересует символика человеческого взаимодействия, например, в литературе, искусстве или религии. Она прокладывает путь через густые леса, чтобы достичь точки, в которой суть всего. Владимир Горовиц говорил о своих выступлениях: «Для меня музыка не ограничивается только нотами. Я ищу ее и играю как бы с другой стороны». В отношении данной теории мы полагаем, что пытаемся сделать то же самое — увидеть, как Анима и Анимус сопровождают нас к Самости и ведут в это пространство пустоты за рамками теории. Там наши слова и образы исчезают, и дух, пробужденный Самостью, приветствует нас.
Мы менее заинтересованы в том, чтобы доказать теорию, нежели в том, чтобы достичь места или влиться в процесс, позволяющие нам говорить о том, что обычно определяется как невысказанные переживания. Как мы можем описать пламенные страсти, которые иногда заставляют нас чувствовать, что секс – всепоглощающее безумие, как можем выстраивать общение, полное самораскрытия и глубокого принятия себя и другого? Как можно выразить словами те моменты постижения сути всего, осознания смысла происходящего, то стремление стать частью целого, что не только ведет нас к экстатическому удовольствию, но и вызывает глубинный внутренний резонанс, еще долгое время не оставляющий нас в покое?
Юнгианская теория Анимы/Анимуса – это прежде всего попытка составить план нашей жизни, исходя из различного рода ситуаций, которые ведут нас к нашему центру бытия, к тому месту, где мы чувствуем это и осознаем, что чувствуем это. Вот и всё. Действительную значимость имеет лишь то, что существует в настоящий момент. Это непосредственный опыт, который Юнг считал основой религии.1
Юнг описывает психику, используя образы.2 Комплекс Анимы или Анимуса наилучшим образом можно представить как несколько окружностей, вписанных одна в другую. Для Юнга комплексы составляют нормальные части психики. Мы замечаем их только тогда, когда они нарушают нашу жизнедеятельность.3 В совокупности этот комплекс в нас, с архетипами Анимы или Анимуса в центре, становится мостом, соединяющим Эго и Самость. Когда мы интегрируем этот комплекс, учитывая все его взаимосвязанные части, образующие нашу сексуальную идентичность, мы особо его не замечаем: он просто действует как канал коммуникации между содержимым Эго и Самости. Однако, мы обращаем на него внимание, когда он работает асинхронно, не согласованно, — или, что еще хуже, вообще выходит из строя. Затем аффекты и образы, поведенческие и эмоциональные паттерны контрсексуального комплекса проявляются в персонифицированных формах, которые могут поглотить или саботировать Эго, заставлять нас наделять проекциями других людей, делая все, чтобы привлечь наше внимание.
Как и любой другой комплекс, комплекс Анимы или Анимуса по отношению к сознанию имеет компенсаторный характер.4 Он представляет нам очень важную, иную точку зрения, ту, которую сознание не признало полностью, но с которой мы должны считаться. Тем самым комплекс значительно расширяет миры нашего Эго, личные и коллективные. В качестве примера личного Эго, можно привести человека степенного, с сильно выраженными сознательными установками, этакого серьезного и ответственного гражданина, который неожиданно в своих снах столкнулся иллюзорными эротическими фигурами Анимы, которые дразнили и возбуждали его, наполняя воздух притягательным очарованием дальних стран и соблазном волшебных удовольствий. Однажды, когда этот сгусток психических энергий проявился с особой силой, мужчина обнаружил, что следует за незнакомой женщиной от автобусной остановки до ее дома. Осознание и принятие собственной Анимы могло бы сбалансировать его односторонность. Другой мужчина, на первый взгляд казавшийся озорным, легким, эфемерным, видел во сне фигуры Анимы, напрямую стремящиеся к тому, что они хотели. Ему нужна была сила, которую предлагала Анима, иначе она жила бы через него негативным образом. Другие жаловались на то, что чувствовали, как он всегда стремится получить от них что-то за просто так.
В нашей культуре конца ХХ века мы постоянно сталкиваемся с архетипическими образами маскулинности и фемининности, подавлявшимися на протяжении долгого времени, которые внезапно появляются для того, чтобы бросить вызов и скомпенсировать непроявленное, самоограниченное коллективное сексуальное сознание. Темная женственность, вовсе не злая, а непостижимо загадочная, уравновешивает хорошее, светлое, милое женское начало. Одни женщины называют это «источником женственности», другие – «божественной маткой». Хтонический образ в данном случае – это разъяренная женщина, взбешенная тем, что ее отвергают, она кричит в ответ, принижает, отказывается от выполнения ролей супруги, помощницы, воспитательницы, кормилицы, советчицы. Она пойдет своим путем, и черт с вами! Архетипические образы Амазонки и грозной Девы проявляются как доминирующие. Первобытная маскулинность возникает из образов, символизирующих темную землю или мрачные глубины моря, борющихся с Богом Неба или Солнца, спустившимся сверху. Образы мужской дикости смешиваются с образами мужской нежности, скрытого желания или даже порыва окружить заботой, лелеять, пестовать потомство. Такую смесь насилия и сентиментальности мы можем увидеть в мужских «приятельcких» фильмах (от «buddy movie» (бадди-муви) – поджанр художественного фильма, в котором центральное место занимает дружба между двумя мужчинами. – прим. переводчика), в фильмах о полицейских, солдатах или преступниках. Арнольд Шварценеггер играет заботливого киборга— всемогущего монстра с человеческим сердцем. Генерал Шварцкопф заливался слезами в телевизионном интервью во время войны в Персидском Заливе и заявил, что не доверяет военнослужащему, не способному плакать. Верным обозначением для такого рода выраженности аффекта является комплекс, особенно если сравнивать его с упрощенными установками поведения «крутых мачо».
В фрейдистской традиции мы склонны рассматривать комплекс почти полностью в негативном плане. Мы связываем это с подавлением нелепых или постыдных желаний, или с травмой, с каким-то знаковым событием в нашей жизни, вероятно глубоко скрытом в нашем бессознательном там, докуда нелегко добраться, но все еще решающим и очень важным в формировании наших поведенческих установок. Таким образом мы трактуем Эдипов комплекс – ту центральную точку, вокруг которой строится вся теория Фрейда, — когда ребенок конкурирует, по крайней мере, в фантазиях, за любовь родителя противоположного пола и испытывает, где-то на уровне глубинного бессознательного осуществления тайных желаний, жгучую ненависть по отношению к конкурирующему родителю одного с ним пола. Так, согласно данному подходу, можно считать, что женщинам присущ комплекс кастрации, результат их упорных усилий убедить себя в том, что в их сексуальном арсенале есть нечто такое же стоящее, как пенис, пусть даже только в символической форме. Не сумев удостовериться в этом, они испытывают тревогу, беспокойство, угрозу, ощущают себя кастрированными.
Очевидно, что даже в значительном негативном толковании понятия комплекса, сам комплекс объединяет сознательные и бессознательные элементы и приводит их в постоянное движение. Компоненты комплекса, как и любой другой части нашей психики, почти никогда не находятся в состоянии покоя. Двигаясь вперед или назад, вращаясь вокруг травматического события или исследуя вытесненную область, связанную с Эдиповым комплексом, или убегая в любом направлении, чтобы избежать конфронтации с каким-либо событием или сферой, психика всегда находится в движении, независимо от того, осознаем мы это или нет.
Комплекс, в том понимании, в котором Юнг использует данный эмоционально насыщенный термин, вполне описан самим значением этого слова: это совокупность множества частей в сложных взаимосвязях друг с другом. Это сложно, трудно для понимания, и как результат, зачастую является сложным для изучения; проблема усугубляется многочисленными периодами его полу-жизней внутри и за пределами сознательного и бессознательного. Тем не менее, его жизнь, полная движения, имеет, по крайней мере, также часто и положительное значение, как и отрицательное. Мы можем постичь его динамизм— в действительности, мы должны сделать это, ведь то, что движется в нем и есть сама жизнь.5
Мы можем узнать многое о сложной природе комплекса, в том понимании термина, какое использовал Юнг и мы сами в данной работе, изучив истоки, структурy и проявление контрсексуального комплекса. Каждая из этих составляющих жизни Анимы и Анимуса подразделяется на триады — три фактора, три набора образов и форм, соединенных в концентрические круги, три типа проявления. Важно, что это группы из трех, а не из двух или четырех составляющих. Четное число неизбежно предполагает симметричный баланс и, по сути, простоту интерпретации. Три предполагает сложность. Вероятность непредвиденных и небалансируемых перестановок и комбинаций значительно возрастает при нечетном числе. Именно так и должно быть в жизни психики: всегда существует больше переменных, чем можно ожидать. В их далеко непредсказуемых и крайне запутанных взаимодействиях, мы признаем наше эго и переходим к развитию себя. Как и во всех случаях с психикой, это манящая сложность, побуждающая нас, насколько это возможно, понять смысл, особенно что касается контрсексуального комплекса.
Происхождение
На раннем этапе гендерных исследований Юнг проследил истоки нашего контрсексуального комплекса, обнаружив три фактора, являющихся его основной причиной.6 Во-первых, биологически, в нашем теле скрыты рецессивные гены противоположного пола. Во-вторых, психологически, мы интроецируем и фантазируем о лицах противоположного пола в наших собственных ранних значимых объектных отношениях. Мы также реагируем на более тонкое, но не менее важное влияние убеждений, сформированных нашим собственным полом в отношении противоположного, и взглядов о нашем собственном поле, которые имеются у противоположного пола. В этих процессах психологической интроекции и проекции преобладают культурные образы мужского и женского пола. Наконец, символически мы фиксируем влияние архетипических образов, возникающих из коллективного бессознательного — объективной психики. Они начинают оказывать на нас огромное влияние, конкретизируясь в нашем телесном опыте и по мере развития наших отношений с другими и с нашей культурой. Архетипы по большей части находятся вне пределов сознания. Но их символы дают нам представления об их содержании, так как они обусловлены людьми и окружающим миром. Образы меняются, символы меняются, и все же, как бы они ни менялись, они передают динамизм своего архетипического ядра. Анима и Анимус сохраняются в центре.
Структура
Структура контрсексуального комплекса представляет собой три концентрических круга взаимодействующих образов и форм, соответствующих трем группам факторов, являющихся причиной возникновения комплекса.8
Внешний круг описывает личное кольцо комплекса — весь формирующий опыт отношений со значимыми лицами противоположного пола в нашей жизни, особенно их ответные реакции на наш пол, сознательное и бессознательное, который мы переживаем с первых дней. Это большая и плодотворная область объектных отношений, столь образно исследованная ведущими теоретиками школы объектных отношений: Кляйн, Винникоттом и Гантрипом. Иногда становится очевидно, что проблема, с которой пациент приходит на психоанализ, возникает именно из этого круга опыта. Человек среднего возраста, успешно управляющий собственным бизнесом, пришел на анализ по причине своих страданий, так как потерял надежду наладить отношения со своей новой женой, второй по счету. Связь между ними отсутствовала. Он чувствовал себя неспособным справиться с этим. Анализ выявил с трудом скрываемый гнев на отца за то, что тот никогда не говорил его матери «заткнуться, вести себя прилично, перестать унижать окружающих». Теперь, он испытывал чувство безысходности в отношении своей собственной маскулинной способности справиться с враждебным мироощущением, которое он перенял от своей матери.
Влияние ранних объектных отношений на контрсексуальный комплекс может выходить даже за пределы смерти. Женщина за тридцать, обладающая тонким чувством юмора и развитыми нравственно-этическими характеристиками, сожалела, что влюбилась в «мужчину, который носит только полиэстер!» Ее образ идеального мужчины носит твидовые костюмы, она вращалась в академических кругах, где все мужчины носили одежду из твида — чем помятее, тем лучше. Она была в ужасе и, что еще хуже, была шокирована тем, что она в ужасе. Она ощущала себя придирчивой и старомодной, заурядной от того, что была так огорчена из-за выбора одежды. Она ловила себя на том, что пихает под ноc своего возлюбленного журналы с рекламой «Brooks Brothers», или таскает его из одного магазина в другой. Она чувствовала, что данной одержимостью предает свою любовь. Ее навязчивое поведение заставило ее заглянуть вглубь себя. Ее ошеломило то, с чем она столкнулась. Огромный пласт неоплаканного горя по отцу, умершему, когда ей было шестнадцать, ворвался в сознание. Он носил одежду из твида. Ее личный образ отца, способствующий формированию ее образа мужчины, исчез из сознания, когда он внезапно умер. Теперь, когда она отважилась на близкие отношения в настоящем, ее отец появился без предупреждения, вторгся в ее любовь, требуя, чтобы с ним уладили все дела. Она не могла отдать себя новому мужчине, когда часть ее все еще была привязана к умершему отцу. То, что выглядело как поверхностное предпочтение в моде, подтолкнуло ее как к готовности любить в полной мере, так и к встрече с ее девичьей частью себя, которой она, в конечном итоге, отвела надлежащее место во взрослой части себя как женщины, готовящейся к браку.
Коллективное кольцо комплекса образует второй круг контрсексуального комплекса. Здесь находятся все доминирующие влияния нашей культуры, группы, к которой мы принадлежим, и которая определяет нас, наш пол, расу, класс, национальность, даже нашу историческую эпоху.9 Долгое время американское телевидение заполоняли такие женские образы, как прачка, повар и сиделка, укротительница маленьких дьяволят, устранительница запахов, домашнего беспорядка, семейных конфликтов. Мужчина показан верхом на лошади, с сигаретой во рту и с пистолетом всегда наготове. В последние годы ХХ века мы видим, что на такое упрощенное и урезанное понимание мужественности и женственности не только закрывают глаза, но и делают его поводом для насмешек и шуток. Маскулинность для многих приобрела негативный оттенок, это – сексуальность тиранического патриархата, характеризующаяся ригидным оборонительным мышлением, потерей чувствительности, ощущением раны в теле, ответственная за иерархические порядки власти, которые доминируют и даже совершают насилием над тем, что ставится в подчиненные позиции – то есть, над женщиной, Землей, атмосферой, возможно, даже Галактикой, в которой Земля вращается. Исчезла положительная мужская способность созидать, направлять, отстаивать и защищать людей и идеи, – дающая маскулинность, мужчина, который отделяет свои собственные потребности от массовых для того, чтобы обратиться к истинам, в соответствии с которыми мы все живем. Перед теми, кто сегодня отрицает упрощения, как и стереотипы в прошлом, остается вопрос: как выглядит истинная маскулинность?
С другой стороны, в глазах мужчины, который не очень хорошо себя знает и не в ладу с собой, предстает искаженный образ женщины, которая бесчинствует, агрессивна, фанатична, та, что цепляется за удушающие доктрины и отрицания, сочинительница лозунгов, негибкая и не способная постичь сложные формы человеческой сексуальности. И здесь опять возникает необходимость озвучить главный вопрос, которым задается мужчина, принимающий и знающий себя: как в действительности выглядит истинная женственность? Можем ли мы пренебречь ее удивительной силой, способностью обнаруживать скрытые истины, не увиливая, доходить до сути вещей, выносить двойственность эмоций и создавать из них новые сочетания, находить священное в обычном? Вместо этого мы слишком часто используем слово «патриархат» как ругательное, как своего рода огромный негативный анимус, нескончаемое возвращение к многословным, пустым обобщениям; термин «женственность» же, наряду со словом «феминистка» – худшие из слов, словно падение в убогое бессознательное, словно темная сестра меркантильной женщины, которая породила безудержный «культ потребительства» 1980-х.
По крайней мере, отчасти женское движение можно понимать, как выход проблемы упрощенных образов Анимы на сознательный уровень. Опыт стольких женщин во многих культурах, слышащих голос негативного Анимуса, настойчиво обвиняющего, всегда заявляющего, что их усилий «недостаточно», что они «неважны», «не будут успешными», можно рассматривать как причину, вызывающую массовую интернализацию существующего на протяжении веков узаконенного женоненавистничества, сексизма, пренебрежительного отношения к женщинам.
Третий слой контрсексуального комплекса описывает его архетипические источники в тех вневременных образах, которые существуют в нас на очень глубинном уровне, часто кажущиеся архаичными в отличие от личных и коллективных образов мужественности и женственности, существующих внутри нас. Одной женщине приснился сон об огромной дыре на поле неподалеку от дома, где она выросла.10 Гигантская глубина и тьма ямы наводили на женщину ужас, а выползающая из нее змея, напоминающая Змея-искусителя, завораживала ее страхом и очарованием. Этот дом был местом травмы, где она пережила сексуальное насилие со стороны своего брата. Змея и яма из сна затронули старую рану и через нее добрались до первобытных сил сексуальности, идущих с другого, более глубокого уровня. Благодаря этому женщина сумела понять, что двигало ее братом, подталкивая его причинить ей боль, и это дало ей прямой доступ к ее сексуальности, через ее собственный образ себя, не контаминированный травмой.
Каждый из нас дает приют архетипическим образам. Они выполняют для нас функцию убежища, заключающего в себе, как говорил Гастон Башляр, наши «резервуары вдохновения» для Бытия.11 Так как наша жизнь конечна, и мы существуем и в обществе, и в истории, различные архетипические образы оказываются доминирующими в каждом из нас, сформированными нашим опытом, унаследованным от наших конкретных матерей и отцов, групп и стран. Этот уровень психических образов движется как через наш реальный опыт переживания себя и других, так и выходит за его пределы. Мы должны понимать, что значит для нас «женщина» или «мужчина», с чем ассоциируются «женское» и «мужское». Примеры людей, описывающих свои встречи с архетипическим образом в сердцевине комплекса Анимы или Анимуса, показывают, что они собирают свои самые личные переживания и ощущение прикосновения к трансперсональному измерению далеко за пределами себя.
Священник пришел на психоанализ, потому что его личностные профессиональные обязанности поглотили всю его жизнь, как ему видится, не оставив ему ничего внутри. Он чувствует, что ему не хватает «способности быть». На личном уровне он помнит, что «растил себя сам», ощущая добросовестное отношение матери к выполнению своих обязанностей, но без эмоциональной близости к нему, и чувствуя страх отца перед матерью, как будто он тоже оставался для нее мальчиком. На коллективном уровне он демонстрирует успешное служение своим прихожанам, но не позволяет себе тесно дружить с кем-либо, чувствуя себя неполноценным, опасаясь быть поглощенным в любых отношениях, чреватых близостью. Шутки едва скрывают кипящее в нем негодование, когда речь заходит о женщинах. Когда его попросили описать свои чувства по отношению к женщинам, он рассказывает душераздирающую историю: мужчина уходит в море рыбачить, бросает удочку, осматривается вокруг. На пляже стоит прелестная корзина c едой, свежей и манящей. Он рыбачит. По мере приближения обеда рыбак не может избавиться от мысли, что корзина с едой предназначена именно для него. В конце концов, он оставляет удочку и отправляется на разведку. Бутерброды манят к себе. Он думает: «Почему бы и нет?» Он разворачивает один из бутербродов и c наслаждением откусывает от него кусок. В тот самый момент рыболовный крючок впивается ему в небо; тонкая рыбацкая леска, едва заметная до сих пор, тянется от крючка, туго натянутая и прочная, прямо в центр океана. Неудивительно, что он оказывается втянутым в водные глубины. «Вот что из себя представляет женщина!» – кричит мужчина на своего психоаналитика-женщину. Чтобы усугубить сложность ситуации, позже аналитику и пациенту попадается отрывок из Майстера Экхарта, который проводит их через омерзительный женский образ пациента к Самости, скрывающейся за ним: «Бог больше всего заботится о том, чтобы в нас была любовь. Любовь сейчас подобна рыболовному крючку. Кто бы ни был пойман любовью, заглатывает этот крючок… Этот человек всегда должен принадлежать Богу».
Выражение (проявление) через тело, эмоции, поведение
Контрсексуальный комплекс проявляется в трех формах: через тело, в поведенческих и эмоциональных паттернах и через образы. Все три слоя комплекса – личный, коллективный и архетипический – могут проявляться этими тремя способами или в некой их комбинации.
Телесное выражение Анимы/Анимуса – личное и явным образом определенно физическое. Мы должны задуматься о том, как мы ощущаем себя, живя в наших мужских или женских телах, и как мы чувствовали себя в прошлом. Мы мускулистые или тучные, волосатые или гладкие, наше тело с формами или плоское? Кто и как с нами обращались, когда мы были младенцами? Какое тело у нас сейчас, и как оно отражает соединение нашего мужского или женского Эго с нашими маскулинными или фемининными частями? Одна женщина огорчалась, по мере того как становилась старше, по поводу количества волос на ее теле; она ощущала, что это маскулинизировало ее; этот страх усугублялся господством культурального образа гламурной женщины с холеной внешностью и абсолютно гладкой кожей. Кроме того, данная проблема не коснулась ее матери и сестры; только она была волосатой, как ее брат и отец. Лишь в подростковом возрасте, когда она по уши влюбилась, а ее возлюбленный был в восторге от ее «меха», она сумела найти другую, более личную точку зрения, позволившую ей оценить и принять собственное тело, и показавшую, насколько реальный мужчина может влиять на женский Анимус. Мужчина вырос, отрицая болезнь – болели только женщины; он, мужчина, никогда не мог заболеть. Его мать постоянно пребывала в ипохондрическом, подавленном состоянии; его отец всегда продолжал работать, несмотря на простуду, грипп или еще что-то похуже. Таким образом, комплекс Анимы этого мужчины был обременен тяжестью физического заболевания. Анима блистательным образом вторглась, так сказать, в процесс психоанализа, когда он заблевал весь пол в кабинете психоаналитика! Это было вызвано насильственным изрыганием его бремени, его Анимы, обращающейся в резкой форме к его Эго: «Тебе необходимо интегрировать болезнь, а не загонять ее в бессознательное». Рвота была символическим отказом от больной матери, которая отравила его реакции на женщину. Это поставило его на миг в принимающую позицию. Доверив аналитику уборку и обслуживание его как больного, он смог позволить себе обнаружить, что такое зависимое положение не делает его менее мужественным, и что болезнь не обязательно должна быть гендерно обусловленной.
Телесное выражение комплекса Анимы/Анимуса часто проявляется через искажение культурных образов, в результате чего человек подвергается нападками. Мужчина-гомосексуалист, в один из важнейших жизненных периодов, стал активно ассоциировать себя со своей Анимой, так что его сознательная идентичность проявлялась через очень женственные манеры, позы, жесты, движения. Он жил в соответствии с коллективными установками, а не как личность, как карикатура противоположного пола, не интегрируя контрсексуальную часть в свою личную гомосексуальную индивидуальность. Однажды весенним вечером ему нужно было провести презентацию для своих коллег. Он надел белый костюм, шелковый шарф, все необходимые аксессуары. Возвращаясь поздно вечером в свой малолюдный район, после празднования с друзьями по случаю успешной лекции, он на своей улице подвергся нападению со стороны сумасшедшего, который нанес ему несколько ударов трубой по голове, чуть не убив. Анализируя произошедшее, он смог лишь заключить, что нападавший был гомофобом и набросился на него только потому, что он, по видимости, был единственным явно выраженным гомосексуалистом, что было ясно по его стилю в одежде и женственным движениям. В результате этого ужасного инцидента мужчина более прочно интегрировал свои женские части в свою собственную мужскую идентичность. Он немного прибавил в весе, крепче стал стоять на ногах, нес свою гомосексуальную мужественность изнутри, как нечто существенное в его идентичности, а не театральный фасад. Теперь он выглядел как человек, которого нельзя свалить с ног. Мужчина усвоил страшный урок – эта дикая чужая реакция на неинтегрированные в нем женские части почти стоила ему жизни, но, в конечном счете, спасла его.
Архетипы часто вступают в смертельную схватку с телесными стереотипами. Пищевые расстройства и навязчивые идеи о лишнем весе, особенно распространенные среди женщин, показывают, насколько интенсивной может быть борьба за установление идентичности тела. Анимус женщины запросто начинает идентифицироватьcя с широко распространенным в СМИ стереотипом – худое, напичканное белками, подтянутое тело. Эго женщины, таким образом, подвергается нападкам, теряет свою естественную конституцию, вес, соответствующие ей физиологические ритмы организма. Ее Эго и Анима, отстаивающие культурные стереотипы, с которыми они идентифицировались, начинают решительную схватку с ее Самостью, которая ищет и обращается к своей собственной индивидуальной природе.13 Если она сможет противостоять нападкам со стороны своего зараженного коллективными установками Анимуса, она сможет услышать тихий голос другой части ее контрсексуальности, обращающейся к высшему сознанию, который смог бы сформировать в ней более позитивный анимус.14 Таким образом, образуется мост, по которому проходит первозданный образ женского, поднимающийся с более глубокого уровня объективной психики, архетип, готовый бороться с этой тиранией. Мы видим, как первобытное продолжает существовать в больших складках и изгибах Венеры Виллендорфской, образе, который приносит многим женщинам умиротворяющее разрешение услышать Самость, говорящую через тело.
Одна женщина боролась с ожирением, страдая от бесконечных нравоучений Анимуса о необходимости диеты. Воодушевленная статуэткой древней, щедро одаренной Венеры, она позволила себе услышать свое тело, общающееся с Анимусом. В ответ на вопрос «Чего хочет организм?» она сказала, что знает, каково это: «Стать большим. Он хочет только лежать в постели и становиться больше». Следуя за подсказками своего тела, женщина вспомнила, как девушкой уехала со Среднего Запада на Восточное побережье, нашла профессию, вышла замуж, вырастила двоих детей, вела активную и успешную жизнь. Теперь, анализируя свои воспоминании, она поняла, что отказалась от всего этого, когда навещала своих родных, никто из которых не смог удержаться от комментариев по поводу ее веса. Но ее тело теперь не забудет ее настоящий, весомый размер, истинный и крупный вес ее авторитета.
Культура не всегда препятствует нашему раскрытию более широкой Самости. Иногда она даже поощряет открытое принятие своего «виллендорфского» тела. Взгляните на популярность немецкой кинозвезды Марианны Загебрехт, сыгравшей в фильмах «Кафе «Багдад», «Сахарная Малышка» и «Розали идет за покупками». Она представляет образ женщины, не стесняющейся быть большой, женщины, которая управляет своей огромной комплекцией. Она говорит, что зрители видят ее «как живого человека —вместо актеров, к которым они привыкли». Она продолжает: «Я также думаю, что люди могут видеть, насколько я счастлива, будучи женщиной с округлостями. Это то, какая я есть. Вот такая у меня конституция: мое тело-генетический дар. Мои предки были фермерами, и я очень здорова, очень сильна, и мне нравится мои округлые формы».15 Огромный успех актрисы дает разрешение каждому принять и жить в своей собственной форме тела.
Мы можем говорить об Аниме или Анимусе как о странных мирах. Одна часть нас расположена в личностном, которое сформировано интроецированными объектами и образами от значимых в нашей ранней жизни лиц противоположного пола, образов мужественности и женственности в нашей культуре, и от нашей унаследованной физической конституции. Другая часть лежит в объективной психике, которая действует по собственным законам непрерывности, сходства, ассоциативных связей и синхронности и выражает широкий спектр архетипов, от физических до духовных. Наше же сознание, напротив, действует по очень отличающимся законам причинных связей, обусловленности и пространственно-временных отношений, всегда дифференцируя внутренние фигуры от внешних, «я» от другого.16
Контрсексуальная фигура, с которой мы сталкиваемся, может нести образы и импульсы, напоминающие нашу мать или сестру, но она также воплощает и небольшую часть объективной психики, которая в целом отлична от того, какой мы представляем нашу личную физическую и культурную жизнь. Именно поэтому, когда содержание Анимуса внезапно вторгается в наше уравновешенное Эго, мы чувствуем, что нами движет нечто дикое, крайне иррациональное, даже немного безумное. Мы адаптируемся к обстоятельствам, разговаривая в сдержанных тонах. Вдруг в нашем голосе появляется пронзительность. Мы можем осознать его красноречивый, усиливающийся визг и попытаться противостоять ему. Мы говорим сами себе: «Звучит, как то, за что я ненавидела мать», — но мы не в состоянии остановить его. Беспощадная рыба из воды схватила нас – Анимус, который плавает в бессознательном. Если мы сможем осознать, что это, и понять его решимость выступать в роли архетипического символа, сталкивая противоположности, мы можем смело принять еще более худший визг, исходящий из наших уст, как выражение Анимуса через нас, а не как сумасбродную вспышку с признаками безумия.
Типичная компульсивная эмоциональная ответная реакция на внутренний взрыв, которую большинство из нас, увы, может считать повторяющейся, сразу переключает нас с реальной проблемы на мнимую. Кажется, что это безжалостный трюк контрсексуального комплекса над Эго. Мы можем точно определить, когда именно становимся его жертвой, потому что в момент этих защитных взрывных эмоциональных реакций мы ощущаем себя отделенными от нашего центра. Женщина на групповой терапии, мучимая вопросом поиска большeго смысла в своей жизни, внезапно почувствовала себя оттесненной в сторону, отстраненной от того, что касалось ее, в обсуждениях с группой. Чем с большей настойчивостью она спрашивала: «А что это значит?», тем меньше она чувствовала себя включенной в саму проблему и в групповое обсуждение. Она злилась, что остальные избегали ее и пренебрегали ею, но она сама заставляла группу злиться, потому что своими долгими абстрактными рассуждениями постоянно закрывала доступ к себе. Один мужчина заявил, что она словно заполнила всю комнату бесшовным мячом, к которому никак не подступиться, а потом жаловалась, что члены группы бросили ее.
Муж и жена используют подобные уклонения и уходы от обсуждений, что приводит к непониманию. Он жалуется на что-то. Она с подколкой отвечает, что он говорил тем же насмешливым тоном, с той же самодовольной ухмылкой на лице, когда они спорили в сентябре прошлого года. Он взрывается: «А это тут при чем?» Да, она раздражает; но она по-своему права. Его эмоциональный тон выражает то же презрение, которое он проявлял в их предыдущей ссоре. Это ясно указывает, что его эмоции по поводу данной проблемы с тех пор не изменились. Хотя кажется, что они обсуждают что-то другое, очень отличное от ссоры в прошлом сентябре, но в сущности это, вероятно, тот же самый вопрос, или достаточно тесно связанный с предыдущей проблемой, так что муж должен позиционировать себя точно так же. С его стороны, он чувствует, что жена ведет себя раздражающе нелогичным и отталкивающим способом, не желая оставаться в рамках данного спора, приплетая сюда старые ссоры, которые лишь отравляют атмосферу. Однако на самом деле, жена ведет себя логично, но по законам ненаправленного мышления объективного измерения психики, а не по законам целенаправленного мышления, привычного нашему сознанию. Под влиянием ассоциаций и интуиции, она соотносит его нынешний тон с тоном, преобладающим в старой ссоре. Он движим сознательной логикой; он рационален. В этом вся проблема; давайте же подведем итог. Если пара может научиться использовать как сознательный, так и бессознательный процессы мышления, то она сможет развить умение в процессе спора быстро найти основные источники напряженности, застарелые или настоящие. Когда мы не можем этого сделать, мы начинаем впадать во враждебную поляризацию не только жены и мужа, но и Анимы/Анимуса и Эго, сознательного и бессознательного. 17
Двойственная природа комплекса Анимуса/Анимы напоминает нам, насколько пограничными являются эти фигуры. Они вытаскивают нас из привычного мира нашего Эго, как личного, так и культурного, к далекой стране Самости. Они толкают нас от сознательных процессов мышления к бессознательным. По этой причине Анима и Анимус так полезны в наших попытках понять патологии, особенно множество пограничных состояний – как, например, само пограничное состояние, нарциссические расстройства личности, и даже некоторые формы тяжелых расщеплений личности, граничащих с шизофренией.18 Они расположены как бы на пороге, стоя ногами одновременно в двух мирах, и противостоят Эго, по выражению Юнга, из «мира, где пульс времени бьется так медленно…Их аспект странен – настолько странен, что их проникновение в сознание зачастую подобно взрыву, который раскалывает на осколки слишком слабые черепа несчастных смертных. Анима и Анимус содержат большую часть материала, который проявляется в безумии, особенно при шизофрении». 19
Каждому из нас знакомо состояние эмоциональной захваченности, от которого мы не можем избавиться, или заставляющего нас произносить такие слова, которые, мы знаем, вредят тому, во что мы сами верим. Под влиянием такого импульсивного желания, мы отказываемся принести простое извинение, которое, наверняка, закончило бы начатые нами бесполезные препирательства. Негативный Анимус разрывает крепкую душевную связь с тем, кого мы любим. Негативная Анима сердится и заполняет пространство токсичной энергией обиды.
Особенными напоминаниями служат нам пороговые границы между сознательным и бессознательным, когда наша Анима являет себя, как это было в случае одного мужчины, как сумасшедшая. Или же она появляется во сне как «больная» или «психически нездоровая», либо объявляет ему, что какая-то другая женщина, которой дорожит сновидец, сходит с ума, за гранью досягаемого. Такие фигуры во сне очень сильно напугали сновидца, что лишило его желания исследовать дальше отношение к своему бессознательному. Крайности навязчивой, созависимой привязанности женщин, которые, как говорится, «любят слишком сильно», может пониматься как сплошная проекция образа Анимуса на мужчину и женскую идентификацию мужчины, как ее единственного доступа к Самости. В игру вступает слияние слабого Эго, спроецированного Анимуса, и мужчины, на которого он проецируется, заставляя женщину действительно сходить с ума. Женщина снится сон, что ее муж, живущий отдельно, возвращается домой и у нее на глазах превращается в некое подобие монстра с кожей, меняющейся на фарфор. Он произносит заклинание. Затем он идет поговорить с подрядчиком, который ремонтирует их кухню. Этот сон дает ключ к пониманию навязчивых идей женщины о необходимости проведения ремонта в доме. Это произошло, чтобы предотвратить ее превращение в фарфор? Или же это было проявление уже случившегося странного превращения в фарфор? Ведь бесконечные ремонты словно держали всю семью в заклятии, делая невозможной ее нормальную жизнь.
Психоаналитическое заблуждение
Идентификация с архетипическим образом может быть личной или коллективной, или перемещаться, как это часто бывает, от личного к коллективному. В «Страданиях юного Вертера» Гете, самоубийство главного героя весьма убедительно воплощало мечты о проникновении в великую темную тайну смерти, которую стремились постигнуть молодые люди эпохи раннего романтизма, а сотни их повторяли действие; самоубийство стало гораздо большим, чем просто литературный ритуал. Оно сошло со страниц книги, и заманчивая мечта стала фактом. Вертер принял свои фантазии об Аниме за реальную женщину, которая не захотела или не смогла выполнить роль его фантазии, предназначенной для нее, из-за чего идея совершить самоубийство показалась ему более привлекательной, чем продолжать жить. Это было драматический акт потрясающей силы. Конечно, оно казалось таким всем тем, кто, последовав за литературным самоубийством, совершил настоящий суицидальный акт. К счастью, довольно скоро драма потеряла свою способность изумлять.20
Но сама драма продолжается. Когда одного из авторов этой книги пригласили в качестве профессора в Пенсильванский колледж, Энн Секстон читала там стихи в тандеме с молодым поэтом-мужчиной. Очевидно, она считала его работу, его публичный имидж и его закулисную личность привлекательными, даже порой поглощающими, но не настолько притягательными, как самоубийство Сильвии Плат, что Секстон ясно дала понять в ходе беседы. Ведь была же другая женщина-поэт, c очевидным суицидальным потенциалом, которая все-таки смогла сделать это! Секстон восхищалась и завидовала ей. Некоторое время назад она сама предприняла неудачную попытку суицида. Она надеялась, что достигнет желаемого, как и Плат. Это было незадолго до того, как Секстон сравнялась с Плат, покончив жизнь самоубийством. Вертер снова ожил в смерти.
Энн Секстон снова и снова провозглашает в своей поэзии нарушение равновесия, неопределенность своего Эго, фантазийных образов себя. Она жаждет быть одновременно и Анимой, и Анимусом, хочет воплотить, будучи безграничной исповедницей своих самых безумных снов и фантазий, роль Анимы-женщины, чтобы по-своему проигрывать Анимуса-мужчину. «Я жива ночью. Я мертва утром», — пишет она в своей «Лунной песни, женской песни». В стихотворении «Другая женщина» строка «Она уединена в своем дыхании», указывает, как и все в исповедальном творчестве Секстон, на разрушительный подтекст: дыхание равно смерти. В драматическом, трогательном стихотворении «Грудь», — она пишет из спутанного состояния Анимуса/Анимы:
«Не обращая внимания на мужчин, я лежу рядом с сестрами,
И, восставая из пепла, восклицаю, что пол мой будет преображен!»
Творчество Секстон – словно поразительное откровение на кушетке аналитика; в этом оно подобно, как бы тщательно не скрывала автор, произведениям Сильвии Плат. «Поймай меня. Я твоя болезнь», — кричит Секстон, словно насмехаясь над переносом и дразня контрперенос. Исполняя «Балладу одинокого мастурбатора», она упрекает всех нас своей несчастливой замужней, истощенной жизнью: «Ночью, в одиночестве, я заключаю брачные узы с кроватью».21 Все произведения Сильвии Плат – и роман «Колокольчик», и большинство стихотворений, в особенности «Зимние деревья», опубликованные после ее смерти – посвящены не тому, чтобы оплакивать конец жизни, а тому, чтобы оплакать неспособность жизни закончиться. «И я боюсь», — вполне могла бы она написать, — «что я не перестану быть…»
В поэме «Три женщины: монолог для трех голосов», завершающей посмертный сборник Плат, есть что-то, напоминающее отчетливое, настойчивое утверждение смерти как неизменной темы. Действие происходит в родильном отделении и смежных с ним помещениях. «Я уже готова», – говорит первый голос. «Я умираю, пока сижу», – говорит второй. «Я помню ту минуту, когда я знала это наверняка», – добавляется к литании третий голос, но говорит нам также, что она еще не была готова. Есть сильные строки, строки страха, строки, которые пугают своей враждебностью, – знакомый элемент, свойственный творчеству Плат:
«Я против именно таких мужчин:
Они так ревнуют ко всему, что не плоско! Они – завистливые боги,
Желающие, чтобы весь мир был плоским, лишь потому что они такие.
Я вижу Отца, беседующего с Сыном.
Такая однообразность не может не быть священной.
«Позвольте нам создать небеса», – говорят они.
«Позвольте нам отмыть и сгладить грубость этих душ».
Наконец, они разрешаются от бремени, но не от всех своих тягот. Они могут оставить в прошлом, как делает третий голос, «одежду неизвестной мне толстухи». Они могут созерцать своих детей жадно и с благоговейным страхом, как несравнимые владения, внезапно ставшие их собственными. Но все еще есть «непомерная злоба повседневности», и неумолимый плач исповедальных поэтов: «Я одинока, как трава», вымученное сокращение цитаты из пророка Исайи «Всякая плоть – трава».22 (Исповедальные поэты – представители конфессионализма, стиля, возникшего в США в 1950-х гг. как поэзия «личного», описывающая чрезвычайные моменты опыта души и личной травмы, затрагивающая запретные в те времена темы психических расстройств, сексуальности и самоубийства. – прим. переводчика).
Роберт Лоуэлл был наставником Плат и Секстон в переложении ритуалов психоанализа и личных откровений в стихи. Учитель, друг, спутник, Лоуэлл так запечатлел это свое виденье в сборнике «Постижение жизни»: Перетрясти личную жизнь; рассказать все; ничего не держать в себе. Сказать им, сказать нам, где был, чем был, каково это быть «пламенным католическим уклонистом», когда «время сеять семена», и отбывать срок в тюрьме Уэст-стрит в ожидании приговора, по соседству с «чернокожим мальчишкой c самокрутками/марихуаны в волосах», показавшим «Главу Корпорации убийств Лепке» в черной футболке, занимающегося развешиванием полотенец. Рассказать о знаменитой семье, дедушках и бабушках, о том, как умер отец, как мать, испуганная, что жизнь в одиночку, будет длиться слишком долго, «Мечтала у окна/Как если бы она осталась в поезде/Пропустив свою остановку». И завершить картину образами себя и жены: «Прирученные Милтауном, мы лежим на кровати матери».
Лоуэлл продолжил свою исповедную сагу в нескольких изданиях «Записной книжки», работая, как он поясняет, не столько над альманахом, сколько над «историей собственной жизни». Итогом становятся, настаивает он, «не мои личные упреки, или исповедь, или слишком буквальная, порнографическая честность пуритан, которые рады поделиться своим тайным смущением и торжеством».23 Однако, на самом деле, все исповедальные поэты, романисты, драматурги и создатели фильмов того же рода, действительно предлагают что-то слишком буквальное, альковное или нет, честное или надуманное, или просто выходящее за пределы, предлагаемого писателем, режиссером или фотографом. Джон Берримен, возможно, работал больше, чем кто-либо в данном направлении, чтобы создать честное искусство компульсивного исповедания в своих «Сновидческих Песнях» и в ряде последующих стихов того же рода. Но стремление излить и вывернуть свою душу зачастую приводило к созданию произведений, имевших сильный привкус психопатологии, ведь как бы ни была высока значимость просодического мастерства Берримена, именно ярость, которой, безусловно, слишком переполнено его творчество, неважно, на кого и куда она была направлена, и стала причиной его смертельного прыжка с моста в Миннеаполисе.21 Разбор психоаналитических случаев не создает высокое искусство. В них слишком много жалоб, просьб, завышенных требований к излияниям неприрученной Анимы или Анимуса, идентификации с архетипическими образами, что неизбежно приближает к той границе, за которой можно уже говорить о наличии психического нарушения. Значит, необходимо посредничество. Некоторые могут найти его самостоятельно; не Гете ведь совершил самоубийство, а его вымышленный персонаж Вертер, не вписавшийся в узкие рамки двойника, как и «одинокие женщины» Энн Секстон и «голоса» Сильвии Плат. Тем, кто не в состоянии установить необходимую дистанцию, рекомендуется обратиться за любой профессиональной помощью, или, по крайней мере, за мудрым советом контрсексуального «Я» там, где можно раскрыть возможность позитивной ориентации на жизнь посредством Анимы или Анимуса и отказаться от психоаналитического заблуждения, коим является рассмотрение клинических записей как искусства.
Выражение в образах
Контрсексуальный комплекс неизменно выражает себя в образах, которые создаются на всех его уровнях – личном, культурном, архетипическом. Чаще всего информация, проходящая через мост Анимы/Анимуса от Самости к Эго, приходит в образах. Комплекс в крайнем своем выражении выходит за пределы Эго, сталкивая нас лицом к лицу с образами божественной, непостижимой силы, которые вызывают в нас искреннюю ответную реакцию, положительную и отрицательную.
С отрицательной стороны, можно увидеть, насколько опасна для Эго идентификация с архетипическим образом, поскольку это может привести к человеческим жертвам – как произошло в Бруклине в 1970-х, когда «Сын Сэма» (Дэвид Берковиц, американский серийный убийца – Прим. переводчика) заявил, что указание убивать блондинок было дано ему свыше. Он настолько сильно отождествлял свое поляризованное Эго с архетипическими образами, что акты убийств казались ему необходимыми.
С позитивной стороны, Анима несет в себе ориентацию человека на жизнь, она олицетворяет его вдохновляющую связь с бытием. Если мужчина устанавливает хорошие отношения с Анимой, он постигает свою собственную позицию по отношению к самой жизни. В итоге он может стать более свободным в выражении своих реакций на людей и события, превратить повседневную рутину в жизнь, наполненную высоким смыслом.25 Для своей Анимы, которая занимает пограничное положение, как бы находясь одной ногой в Эго, а другой – в Самости, такой человек расширяет пространство между творческими иллюзиями и разочарованиями, то самое переходное пространство, которое Винникотт называл «жизнью в творчестве», Карл Поппер – территорией «третьего мира», а Эрнст Кассирер – мифотворческим пространством, где все воспринимаемое, по его мнению, имеет свое начало.26
Так что многое зависит от понимания человеком ценности образов своей Анимы. Когда он не может этого сделать, образы становятся зловещими, даже дьявольскими, и порабощают его в навязчивых, патологических паттернах эмоционального поведения. В таком случае Анима не находит возможности проявиться в его жизни, а Самость будет неуверенно петлять за ним. Когда человек обращается к Аниме, чтобы принять ее, она двинется к нему навстречу, чтобы помочь найти позитивные паттерны в его повседневной жизни.
Мы видим проявления этого в маленьких, почти незаметных инцидентах. Мужчина приносит на сеанс психоанализа фотографию красивой светловолосой женщины из журнала: широко расставленные зеленые глаза, полные надутые губы, миниатюрный четко очерченный носик. Ее взор устремлен не в объектив фотокамеры и не на зрителя, а куда-то вдаль. Отсутствующий взгляд, подобный взгляду взрослой львицы или тигрицы, казалось, не замечает никого вокруг. «Это моя Анима. Та, в которую я влюблен», – поясняет мужчина. Сразу становится понятно, что сделало его навязчивым вуайеристом много лет назад. Такая женщина-Анима никогда не стала бы относиться лично к какому-либо мужчине; она была носительницей чего-то свыше; она была олицетворением абстрактной красоты. Для него подобная красотка являлась носителем трансцендентного. Этот образ, однажды попавший в фокус его внимания, воплотил в себе все то, что он боготворил долгое время, перед чем склонял колени и в знак преданности изливал свою сперму в собственную руку. Этот образ красивой женщины делал трансцендентное осязаемым, нес в себе его духовный импульс, олицетворял его связь с Самостью. Образ Анимы в данном случае привнес
в Эго мужчины некий религиозный порыв, который тот должен был распознать и правильно вместить в себя. В силу своего неудачного семейного опыта и удручающего состояния религиозных институтов в его культуре, он отвергал любое формальное поклонение.
У него не знал никакого приемлемого способа, чтобы интегрировать свое стремление к божественному. Когда его Анима воплотила данное устремление, он отождествил образ с трансцендентным и попал под чары Анимы-женщины.
Архетипические образы контрсексуального комплекса в проявлениях культуры, показывают, как и сновидения, ту же гамму переживаний, от духовного до инстинктивного, присущих любому значимому образу. Пример красивой Анимы-женщины иллюстрирует энергию, которую несет в себе архетипический образ, ведь мужчина вышел далеко за пределы себя, духовно и сексуально. Влияние Элвиса Пресли на тысячи молодых женщин, с конца 1950-х до самой его смерти, имеет поразительную параллель. Подобно фигуре Диониса, он олицетворял нуминозную сексуальность, своей силой способную вырвать нас из болота банальности и бессмысленности. Его пример может показаться странным для таких представлений трансцендентности, но нельзя отрицать силу и продолжительность воздействия Пресли или волнительных молодежных реакций, которые он вызывал, в значительной степени превосходящих его человеческие качества или качество его музыки. Уместно сравнить с образом Элвиса Пресли продуманный андрогинный облик Майкла Джексона. Мы можем предположить, что здесь поп-культура, в которой контрсексуальный архетип находит выражение, движется в сторону более уместного смешения мужского и женского.27
Архетипическое понимание контрсексуального образа на всех уровнях вызывает в людях некоторые не дающие покоя переживания. Здесь, даже в банальных формах рок-культуры, многие находят подлинное переживание опыта интенсивного чувствования, показывая возможность того, что, возлюбив другого, они вернуться к глубочайшему опыту Самости, существующему в них самих. При таком опыте, пусть даже косвенном, опосредованном, если мы ощущаем себя достаточно сильными, мы отказываемся от своих проекций на других, и вместо этого делаем их средством постижения инаковости Другого. Религиозные люди называют это любовью к Богу в другом и любвью к другому в Боге. Анима и Анимус ведут нас к согласию не только с Самостью внутри нас, но и с другими людьми в обществе.
Трансформация
Мы называем «Анимой» и «Анимусом» архетипы трансформации, потому что их постоянное воздействие на нас заключается в том, чтобы пополнить нас, пусть даже не всегда положительно. Мы должны постоянно напоминать себе, что, когда переходим к пассивной или активной идентификации с этим архетипом, то будем вынуждены претворять его архаичные особенности поведения в мире Эго, в личных отношениях и социальном общении. Это почти всегда сильно выбивает нас из равновесия. Это может привести к изнасилованию и убийству. Презрение является обычным явлением в нашем аффективном арсенале, так же, как и физическое, и эмоциональное насилие, и состояния ужасного раздражения, и поведение, связанное с ними. Архетип разбивает на осколки личные и социальные аспекты нашей жизни, если мы не в состоянии сдержать его разрушительные энергии. Одержимые архетипом, мы тянемся в одном направлении, а он толкает нас в другое; он тащит нас вглубь, вниз, к мрачной изоляции. Это запутывает нас, это делает нас безумными, и иногда мы действительно полностью теряем равновесие.
Однако, в значительной степени эти негативные эффекты приводят лишь к разрушению моста Анимы/Анимуса между Самостью и Эго. Когда этот мост функционирует должным образом, мы растем, развиваемся в лучшем смысле и во всех направлениях, поскольку наше Эго получает подпитку от контрсексуальной Самости. Тем самым, глубоко внутри мы устанавливаем связь с нашими собственными сексуальными корнями; мы обретаем целостность, получая неожиданное освобождение, которое приходит с появлением у нас представления о противоположной сексуальности. Мы становимся гибкими, менее догматичными, но при этом более уверенными в том, кто мы есть, доверяя своим идентичностям, даже когда, во вдохновенной импровизации, мы соединяем все части, мужественные, женственные, личные, коллективные, сознательные, бессознательные, свои и чужие. Мы испытываем то, что Юнг называл проспективной функцией психики, в самом глубоком осознании жизни в теле, в образах, которые пробуждают нас, способствуют нашему развитию, задают цель в наших жизнях.28 Именно здесь мы черпаем мужество в наши самые темные моменты, во время наших самых сильных страданий. Когда кто-то предает нас, мы можем спросить себя в этот момент, несмотря на всю боль, ярость и отчаяние: «А что дает мне эта трагедия? Что затевает моя Самость?» Этот вопрос играет большую роль, особенно когда мы попадаем в ловушку аддиктивной сексуальной перверсии. Задав себе данный вопрос, мы найдем стойкость, чтобы выдержать накал честного признания там, где раньше было лишь отрицание. Вопрос возвращается в этом почти мазохистском самобичевании: «Что замышляет Самость? Что это за благо, которое пытается поговорить со мной, установить связь со мной через этот ужасный ритуал?»
Анима и Анимус обогащают наши отношения с другими людьми, это же они делают и с нашим внутренним Я, не только в личных связях с семьей, сексуальным партнером или близким другом, но и в огромном внешнем мире. Ведь сексуальность и связанные с ней духовные начала проходят сквозь все взаимодействия туда, где могут быть найдены «другие» и инаковость. Вступить в контакт с нашим собственным комплексом Анимы или Анимуса – это значит познакомиться с привлекательными качествами и предрассудками, что открываются или закрываются через социальную призму возможностей и знаков расположения к другим, всем тем, на кого могут пасть наши проекции. Мы развиваемся и помогаем другим развиваться, когда сталкиваемся с инаковостью нашей контрсексуальности. Точно также все мы слабеем, сходим на нет, когда отворачиваемся от Другого внутри себя.
Комплекс Анимы/ Анимуса является огромным ресурсом в нас, будь то положительное или негативное. Функционируя как мост, он соединяет нас с глубочайшей сутью внутри нас и с самим Бытием. Когда наши личные сексуальные переживания проистекают из нашего контрсексуального внутреннего пространства, которое уже хорошо изучено, мы тем самым прокладываем в нашем коллективном сообществе пути, по которым могут следовать другие. Когда мы боремся с комплексом, каждый по-своему, мы, расчищая эти пути или заливая их грязью, несем ответственность перед собой, перед другими, перед самой Землей. Начиная путешествие по этому рискованному пути, на котором сталкиваемся со множеством проявлений человеческой сексуальности и с ее духовным смыслом, мы обретем свою истинную идентичность.