1938 Генрих Циммер Индийская мать мира

Эранос 1938 

Генрих Циммер 

Индийская мать мира

I.

Сборник народных басен и историй «Хитопадеша», то есть «Полезные наставления», является вариантом известной «Панчатантры», благодаря которой индийские темы в переводах на разные языки представлены в мировой литературе. В нем обращает на себя внимание история одного раджпута, который предложил свои услуги царю за огромное жалованье в 400 золотых в день. Я хочу привести эту историю для примера.

То было на пруде при дворе царя Шудраки. Пришел туда однажды откуда-то раджпут и сказал:

– Я раджпут, ищу заработка: пустите меня к царю.

Когда ему дана была аудиенция, он сказал:

– Ваше величество! Если вам нужна моя служба, то возьмите меня на жалованье.

– А сколько же ты хочешь жалованья? – спросил Шудрака.

А Виравара отвечал:

– Четыреста золотых в день.

– А какое у тебя оружие? – поинтересовался царь.

– Две руки, третий – меч, – ответил Виравара.

Царь услышал это и отказал раджпуту. После чего Виравара поклонился и ушел. Тогда советники сказали царю:

– Ваше величество! Наймите его на четыре дня, чтобы узнать, какой в нем толк, стоит он таких денег или нет.

Послушавшись этого совета, царь призвал Виравару, дал ему бетеля и четыреста червонцев и тайно велел разузнать, что он с ними сделает. Оказалось, что половину их он отдал в дар богам и брахманам, половину остатка роздал бедным, а остальное истратил на пищу и удовольствия. Он считал своим долгом так поступать ежедневно, а в царские покои и домой к себе отправлялся, только когда царь сам отпускал его.

И вот на четвертую ночь царь услышал жалобный крик и спросил: «Кто там на страже?»

– Я, Виравара! – последовал ответ.

И царь сказал ему:

– Пойди и узнай, что это за крик.

– Слушаюсь, ваше величество! – сказал Виравара и побежал.

А царь подумал: «Нехорошо, что я послал раджпута одного в такую непроглядную тьму: пойду и я узнаю, что там случилось». Тогда и царь взял меч и следом за Вираварой вышел за ворота. А Виравара, идя на голос, встретил молодую и красивую женщину, всю в дорогих украшениях. Она стояла и горько плакала. Он спросил ее:

– Кто ты и о чем плачешь?

Женщина отвечала:

– Я – богиня счастья царя Шудраки. Долго я отдыхала в великой радости под его сенью, а теперь должна покинуть его.

Виравара спросил:

– А как сделать, чтобы ты снова соблаговолила возвратиться?

– Если ты принесешь в жертву Всеблагой Богине Сарасвати своего сына, Шактивару, у которого на теле тридцать два знака счастья, тогда я снова останусь здесь, и надолго, – отвечала богиня.

С этими словами она исчезла. Тогда Виравара отправился к себе домой и разбудил жену и сына. Когда они проснулись, Виравара рассказал им, что сказала ему богиня счастья. Услышав это, Шактивара обрадовался и воскликнул:

– Как я счастлив, что могу послужить спасению царства моего повелителя! Чего же медлить, отец? Ведь так редко наше бренное тело может пригодиться для такого благого дела. И деньгами и жизнью разумный человек должен жертвовать ради другого: ведь и то и другое неизбежно погибнет, так лучше отдать их на доброе дело.

А мать Шактивары сказала:

– Если этого не сделать, то чем другим можно оправдать ту большую плату, которую мы получаем?

После этой беседы все отправились в храм и обратились к богине с такими словами:

– Богиня! Будь милостива! Да будет благополучие великому царю, Шудраке! Прими эту жертву!

Сказав так, он отрубил сыну голову. А затем подумал: «Теперь я оправдал жалованье, которое получил от царя. Но без сына и мне жить не стоит», – и отрубил голову и себе. После этого зарезалась и жена его в тоске по мужу и сыну. Царь, который все это видел и слышал, был так поражен, что подумал: «Живут и умирают подобные мне мелкие людишки, а такого, как этот человек, не было на свете и не будет.

К чему же и мне царствовать, если его больше нет на свете». И Шудрака поднял уже было меч, чтобы отсечь себе голову, но Всеблагая Богиня остановила царя и обратилась к нему с такими словами:

– Сын мой! Довольно убийств! Теперь твое царство будет непоколебимо.

Царь пал на землю и взмолился:

– Богиня! Не нужно мне ни царства, ни жизни, и если ты милостива ко мне, то отдай остаток моей жизни ему, его жене и сыну. А я сделаю то, что хотел.

Богиня отвечала:

– Я довольна твоим благородством и вниманием к слуге. Иди и будь победоносен. А этот раджпут с семьей будут живы.

Тогда Виравара с женой и сыном вернулись живыми к себе домой, а царь возвратился во дворец, ими не замеченный, лег и заснул. Когда потом царь позвал Виравару, снова стоявшего на страже, тот сказал ему:

– Ваше величество! Той ночью плакала женщина. Увидев меня, она исчезла в темноте, и больше ничего не произошло.

Услышал царь эти слова, обрадовался и подумал: «Какой похвалы достойно такое необыкновенное благородство! Не скупись на доброе слово; будь героем и не хвастайся; будь щедр, но не с теми, кто этого не стоит; будь смел, но без грубости. И все эти признаки великого человека есть в нем».

Наутро царь собрал всех мудрецов, рассказал им всё, что случилось, и в знак милости к Вираваре отдал ему Карнатское царство.

Эта кровавая история, которая имела место ночью в храме богини Кали и закончилась хеппи-эндом, потому что все были готовы к безграничной жертве, соответствующей кроваво-жестокому желанию богини, является одной из многих. Она излагается и в известном собрании сказок, историй и легенд «Катхасаритсагара» («Океан сказаний», буквально «Океан рек повестей»), в котором его автор Сомадева представил своего рода энциклопедию древнеиндийских преданий; там она изложена в «Книге о Шашанкавати»[1], в одном из 25 рассказов веталы, то есть демона, вселившегося в мертвеца, а также в еще одном похожем рассказе, который представлен в версии Шивадаса[2]:

Два друга отправились к священному месту купания Кали и увидели там прекрасную девушку. Один из них воспылал любовью к ней и заявил, что умрет, если не возьмет ее в жены. Его друг обратился к родителям девушки и договорился о свадьбе. Вскоре после свадьбы молодожены вместе с другом отправились к родителям молодой жены. По дороге они приблизились к храму Кали. Молодой супруг попросил жену и друга подождать у храма, пока он не почтит богиню.

Внутри храма он увидел ее кровавое триумфирующее изображение, когда она восемнадцатью могучими руками разрывает на куски разъяренных демонов, а ногой повергает демона в образе быка, и на него – согласно божьей воле – снизошло просветление: «Народ многими жертвами живых существ почитает Богиню, – как я могу не получить ее милость для своего спасения, ведь я могу принести ей в жертву себя»? Он поднял меч, лежащий в тихой целле, и сам отрубил себе голову.

Его друг не дождался его снаружи у храма и вошел внутрь, чтобы посмотреть, где он. Когда он нашел его обезглавленного в луже собственной крови, его охватило отчаяние и он также сам отсек себе голову. В конце концов в храм зашла и молодая жена, чтобы посмотреть, где же оба спутника. Когда она увидела два обезглавленных тела в море крови, она с горя хотела повеситься на лиане на ближайшем дереве, но голос Богини остановил ее и повелел оживить обоих. Для этого она должна была приложить отрубленные головы к их телам.

Она поспешила сделать это, но в спешке ошиблась и перепутала головы: она приложила голову своего супруга к телу его друга. Но кому она теперь принадлежала? — Мудрый король, которому ветала задал вопрос, ответил так. Тот, кто носит голову ее мужа, и является ее супругом, как жена является величайшей из услад, так и голова является величайшей из членов тела.

Так молодая супруга получила тело друга с головой мужа, – может она втайне желала этого, перепутав головы? Может брак был несчастливым и супруг именно поэтому был готов к смерти и желал избавления? В истории нет ни единого намека на это, в ней просто рассказывается, что произошло, а диковинная ошибка могла случиться просто из-за волнения в кровавой атмосфере храма. Пугающая готовность к смерти перед лицом Богини являются тем, что так волнует и изумляет западного слушателя или читателя в народных сказаниях Индии.

Для индуизма они являются привычными, а для нас просто ошеломляющими. Культы Великой Богини и мифы о ней отмечены в Индии потоками крови, проливаемой в ее честь. В Деви Патан, «городе Богини», – сегодня это деревня в округе Гонда, область Ауд – находится одно из древнейших святилищ Лунной Богини северной Индии; остатки строений эпохи Гуптов конца четвертого столетия от Р.Х. свидетельствуют о том, что ее древний культ уже в те времена был брахманизирован. Мать Земля почитается здесь как Дурга, то есть «труднодоступная» и «опасная», или как Парвати, то есть «дочь горы», имеются в виду Гималаи. На ее великий храмовый праздник весной – то есть во время нового оплодотворения природы – прибывают паломники с окрестных равнин и с гор, расположенных к северу. Один англичанин, который в 1871 году присутствовал на празднике, сообщает, что в храме каждый день забивали около 20 буйволов, 250 коз, а также такое же количество свиней. Под жертвенником была выкопана глубокая яма, наполненная свежим песком; песок впитывал кровь обезглавленных животных. Песок меняли два раза в день, а пропитанный кровью закапывали в землю как удобрение. Все происходило в чистоте, без кровавых остатков и тошнотворного запаха. Сок жизни, кровь, должен был придать новые силы и плодородие древней Богине Земли, дочери горы, земная сила которой очень сильно ощущалась на фоне близких вздымающихся к небу вершин, чтобы она обеспечила новый урожайный год.

В наше время храм Кали под названием Калигат в Калькутте известен в качестве главного места принесения ежедневных кровавых жертв; вероятно, это самая кровавая святыня на Земле. Во время крупных паломничеств на ежегодный праздник Дурги или Кали (Дурга-пуджа) осенью в течение трех дней забивают до 800 коз, при этом храм служит просто как бойня, жертвователю достается туша, храм берет себе только голову в качестве символического дара, а кровь идет Богине. Ведь ей в качестве жертвы причитается кровь всех существ, – это ведь ее дар, – поэтому животное должно забиваться в ее храме; поэтому храм и бойня едины.

Естественно, все это сопровождается ужасом и грязью; на пропитанной кровью земле горой перед образом Богини как трофеи складываются головы животных, а жертвователь с тушей животного отправляется на праздник в кругу семьи. Богиня желает только крови жертв, поэтому обезглавливание является формой преподнесения, жертвы истекают кровью быстро и основательно. Поэтому персонажи историй из «Хитопадеша» и «Катхасаритсагара» отсекают себе голову; голова подразумевает целое, полное самопожертвование.

В «пугающем образе» (гхора-рупа) Богиня как «Кали», «Темная», подносит к своим губам наполненную свежей кровью чашу из черепа: один из ее образов для внутреннего преклонения отличается кроваво-красным одеянием, она стоит на лодке в море крови: в потоке жизни, жертвенного сока, который ей нужен, чтобы в своем милостивом образе (сундара-мурти) Матери Мира (ягад-амба) дарить жизненным образам бытие, чтобы в качестве Мировой Кормилицы (ягад-дхатри) кормить их своей грудью и давать им питание (анна-пурна).

Древнее воззрение, начало каменного века: природе следует повсеместно помогать, само собой и в ней ничего не происходит. Изначальный человек мог мало, а она уже тогда могла многое сама по себе. Ничего не происходит само по себе, ни в космосе, ни в человеке. Нужно поднимать шум, чтобы освободить Луну из когтей затмения и прогнать его демонов, девочка должна в образе молодого Солнца все выше и выше взлетать на качелях в небо, чтобы Солнце скорее вышло из своей зимней бессознательности и начало подниматься все выше и выше в небо. Мать Земля должна оплодотворяться и напитываться соком жизни, она должна вынашивать плод и давать питание жизни. Изначальный человек нуждается в своего рода «обряде вступления», небольшом волшебстве для всего: чтобы быть охотником, воином, даже любовником. Ему необходимы побуждение и силы для всех действий. Так и древние силы нуждаются в том, чтобы их пробуждали вновь и вновь и давали им энергию на все действия, которые являются их вечной сутью.

Так гонды освежали плодовитость земли человеческой кровью, пока британское правительство не прекратило такие деяния; человеческая жертва (мериа) Богине Земли Тари Пенну обеспечивала хороший урожай и защищала от бедствий и несчастий. Жертву покупали, ее хорошо кормили, принесению жертвы предшествовали торжества. Ее умащивали животным маслом, растительным маслом и порошком из корней куркумы, торжественно водили от дома к дому, а затем душили. Мясо жертвы распределялось между участниками празднества, которые закапывали его на своих полях или сжигали, а пепел рассеивали по полям – так они оплодотворяли почву. Все части тела жертвы, волосы и слюна обладали чудодейственными свойствами, – ведь это больше не был просто человек, как все остальные; он, пройдя посвящение посредством волшебства, становился своего рода гением плодородия.

Главным божеством центральных провинций Индии является Дхарни Деота, «Земля, Богиня»; ее муж и спутник, Бхатарси Деота, является богом охоты, он родственен Шиве, властелину диких животных и джунглей, который держит лук. Деревянный треугольный столб представляет Богиню: символ лона (йони) и божественной мировой силы (шакти) в Тантрах, – символ Великой Богини. Каменный образ в ногах обозначает мужского Бога: сестра лингама, который символизирует Шиву. Камень поливают кровью буйвола, который заменил человеческие жертвы из прошлого. В Калаханди вместо человека в жертву приносят ягненка, мясо которого режется на кусочки, зарываемые в землю на полях, чтобы сделать их плодородными. «Кадамбари» Баны, санскритский роман седьмого столетия от Р.Х., намекает в описании храма «гневливой Богини» (Чандики) на человеческие жертвы; а в патетической любовной драме Бхавабхути «Малати и Мадхава» в пятом акте описывается попытка жрицы Чамунды – грозной формы Богини – принести в храме Чамунды в жертву девушку, которую она похитила. Богиня в качестве универсальной жизненной силы неумолима как и сама жизнь, она питается кровью своих собственных созданий.

Происхождение Богини теряется в древних временах, которые в Индии все еще являются современностью в народных обычаях и крестьянских культах плодородия. Ее самые ранние идолы были открыты в Мохенджо-Даро, городе доарийской цивилизации долины Инда третьего тысячелетия до Р.Х. Здесь найдены изображения, которые приобрели большое значение в более позднем индуизме: изображение божественного йога, владыки зверей с рогами оленя, которого можно сравнить с Шивой, а также божественные культовые символы полов: лингам и йони.

В брахманистский мир переселенцев-ариев Богиня триумфально приходит в одной из младших Упанишад Веды, в которой объединяются ранее эксклюзивная жреческая традиция пришлых ариев и древняя традиция индийской земли: там парабола объясняет даже сущность «брахмана», таинственной, приводящей все в движение силы. Для этого используется основной мотив индийских мифов, вечная борьба богов и демонов за владычество над миром[3]. Брахман принес богам победу, но они не осознали этого и начали превозносить свое Я: «Это мы победили, нам принадлежит слава»! – И тут таинственная сила стала видимой для них, но они не узнали ее и начали спрашивать друг друга: «Что это за таинственное чудесное существо»? – Они отправили к нему Бога Огня, чтобы кое-что разузнать; он назвался и начал похваляться тем, что может все сжечь, – но не смог ничего сделать соломинке, которую ему дал брахман. Потом прибыл Бог Ветра, который окружил себя вихрями, – но он не смог сдвинуть соломинку с места. Тогда боги попросили своего царя Индру разобраться с таинственным чудесным существом; он поднялся в небо, но встретил там прекрасную богиню Уму, дочь Гималаев. Он спросил у нее: «Что это за таинственное чудесное существо»? И дочь горы, Парвати, чуждая миру ведических богов, но издревле принадлежащая индийской земле по своему отцу, знала ответ: «Это брахман», – вы похваляетесь победой, которой добился брахман.

Лишь богиня знает о движущей все мировой силе, которая помогла богам победить, проявившись в них, при этом они сами не заметили этого. Они думали, что сильны сами по себе, но они ничего не смогли сделать против этой силы, даже против соломинки, наполненной этой силой. Богиня знает о вселенской силе, которая на жаргоне ведических жрецов называется «брахман», а в индуизме «шакти», ведь «шакти» – это и есть сила, это сущность и имя самой Великой Богини, поэтому она может рассказать богам о чудесном существе и спокойно выступает в качестве учителя, приобщающего их к тайне: ведь это ее собственная тайна.

Позднее в индуизме все боги будут знать об этой высшей женской силе, а также о том, что их мужские ум и гордость ничего не значат без нее, – об этом рассказывает миф о возникновении Богини[4]. В этот раз боги были побеждены в борьбе с демонами; демон-бык захватил всю власть над миром; изгнанные из своих мест обитания бессмертные бессильно направляются во вселенную к Вишну и Шиве, Великим Богам, которые выше мировой игры и ее перипетий. Они вмешиваются в борьбу божественных и демонических сил только чтобы помочь снова привести к победе божественный порядок. Яркое пламя гнева вырывается из обличий обоих богов, когда они узнают о победе антибога, и у всех остальных богов бессилие превращается в ярость, огненные лучи вырываются из их тел; обжигающий жар становится сияющим образом и Великая Богиня предстает перед взором всех как объединение их самых глубинных сил. Она берет оружие всех богов в свой лес рук и украшает свое тело всеми их символами и чудесами: в качестве символа всех космических сил, которые, разделенные на множество образов богов, были побеждены неизмеримой силой демона-быка. Она вступает в битву и побеждает его, хотя он, чтобы противостоять ей, принимает все новые и новые обличья.

В данном случае боги признают, отдавая свое оружие и символы, что вся божественная сила вселенной, которая проявляется в массе образов, является единой силой: силой Шакти и Матери Мира.

Миф, собственно, не может рассказывать о возникновении великой Матери-Богини, в нем просто показывается, как она возвышенно появилась перед взором богов. Мифологическое сознание уверено в ее безначальности, которая дана в понятии «мать»: она является матерью всего проявленного и сущего. Спрашивать о ее происхождении на мифологическом уровне – это так глупо и дерзко, что может привести к потере дара речи от ужаса, как это случилось с адептом, который поднял покрывало богини в Саисе. Богиня в Саисе – это ведь Матерь-Богиня, которая говорит: «oudeis emon peplon anheile» – «никто не приподнял мое покрывало»: речь идет о покрывале, которое скрывает ее женскую наготу, под покрывалом имеется в виду одежда, – никто не приподнял мою одежду и не посмотрел на мое лоно, – не посмотрел на меня, не победил меня, не сделал меня беременной. Я мать без мужчины, прамать, все являются моими детьми. Кто решится на то, чтобы поднять мое покрывало, тот обесчестит мать. (Он должен будет заплатить за это как Хам, который глазел на наготу праотца Ноя.)

О ее происхождении, ее рождении не может быть и речи, говорят только о ее разнообразных проявлениях: из гнева и жара всех богов, возвративших взятую у нее силу, которую она собрала снова и стала всепобеждающей, или ее внезапное появление на небосводе, чтобы произвести посвящение Индры и других богов в таинственную мировую силу, которая неожиданно стала видимой для них, дала им почувствовать их бессилие и которая собственно является тайной самой богини.

Она непостижимым образом удерживает в своем плену одного из верховных богов Вишну как Великая Майя (Маха-Майя) или «Йога-Нидра», находящегося в дреме, в которой он видит всю полноту мира как собственный сон и приводит его в движение. Это похоже на медитацию йогина. На лотосе, который вырастает из пупка дремлющего бога, возлежит Брама, плод его чистейшей ясности, который созидает миры, но из обоих ушей Вишну выходят два могущественных демона. Это хищная страсть и животная тупость, игра которых приводит в движение мир и ведет его сквозь все великолепие и дикость, через сражения, ужас и уничтожение. Оба демона хотят в клочки разорвать Браму как своего великого противника, но чтобы игра мира не окончилась, верховный бог должен выйти из дремы и спасти Браму от них. Для этого Брама взывает к Темной Богине, чтобы она пробудила спящего Вишну, и славит ее: «О, Великая Мудрость, Великое Наваждение, Исток Всего и Ночь Смерти Вселенной, Сила Всех Существ, высшая Мать-Богиня»! И она выходит из спящего как дым изо рта и носа. После этого он пробуждается, чтобы победить обоих демонов, являющихся плодом его всесущности[5].

Великая Богиня – это жена всех богов, это их сила, которая приводит их в движение и делает их тем, чем они являются, без нее они не могут ничего. В качестве женской силы (шакти) Брамы она является богиней речи (Вак, Сарасвати), стихии откровения и учения мудрости; ее часто называют «Майя Вишну», потому что Вишну, Блюститель, со своими аватарами является главной фигурой мифов индуизма во время его расцвета, и лишь в последнюю эпоху его затеняет Шива, Разрушитель. И в конце концов Великая Богиня, супруга Шивы, перерастает их обоих.

В качестве Гаури (Светлой, Благой) она покоится на Шанкаре, то есть Благом, Благодатном Шиве, избавляющей смерти, который как неподвижная гора распростерт под ней. В ненасытных объятиях она охватывает его как его жизненная сила (шакти) и наслаждается им, как в египетском мифе Исида в образе ястреба парит над мертвым Осирисом, возбуждает его умершую силу к новой жизни и в итоге рождает от него Гора. Вечное переплетение божественной пары, Гаури и Шанкары, воплощено в горе Гауришанкар, очень высокой горе с ледниками, охватывающими устремленную ввысь вершину.

В качестве Кали, «Черной» она стоит в венке из отрубленных голов и рук своих жертв вместо цветов на лежащем мертвым Шиве, в руках она держит открытый лотос, исток жизни, и меч смерти (или ножницы Парки). Без нее Шива всего лишь труп (шава): его сила поднялась над ним, и он лежит безжизненный под ее ногами; но ее стопа касается его. На тантрических миниатюрах эти образы могут изображаться и чуть иначе[6]: на земле лежит мертвый бородатый аскет: это покой Божественного, обращение его к самому себе, когда не происходит ничего; а на нем находится обращенный к Богине, оживленный ее стопой образ юноши, вечная молодость бога: он поднимает руку как во сне и касается головы, – в нем встречаются равная смерти вечность отдалившегося от мира Бога и вечная живость божественной силы как мировой игры.

В другом месте, в мифе об Андхаке[7], «Слепом», Богиня является размноженной как целый древний хор Матерей-Богинь, которые были характерными для доарийской индийской народной религии. Андхака, «Слепой», это асура, антибог или демон, воплощение слепой, необузданной жизненной силы (асу) в противостоянии богам, у которых больше ума и света, чем глупой силы. Он был черным как тени для век и благодаря пламенной аскезе получил бессмертие. Однажды он подслушал, как Великая Богиня занималась любовью с Шивой, и захотел ее похитить. Началась битва бога и демона, но Шива с помощью своего чудесного оружия «стрелы владыки зверей» может всего лишь ранить противника, а не победить его. Каждая капля крови из ран превращается еще в одного слепого, сотни и тысячи их окружают Шиву, он разит их своим копьем, но подобно гидре они возрождаются, увеличиваются в количестве и бросаются на него.

Тогда Шива призвал Чамунду или Сапта-Матрик (Семь Божественных Матерей) для того, чтобы они выпивали кровь Андхаки. Эти ужасные матери, силы всех богов, носящие их имена – «вепреголовая» по Вишну в образе вепря, подобная ветру, солнцу и луне (в целом называется больше 190 разных имен), – бросаются на кровь и выпивают ее; но сок жизни, который они выпивают, делает их плодовитыми, из них появляются новые демоны, нападающие на Шиву. Тогда Шива обращается с мольбой к Вишну, блюстителю, и тот создает «высохшую Ривати», – она за одно мгновение выпивает кровь всех демонов; но чем больше она пьет этой крови, тем больше высыхает. Она – это смерть вследствие жгучей жажды, из которой не рождается ничего живого. Так гибнут все демоны кроме первого, который был неуязвим для смерти. Шива поднял его на свой трезубец. В последний момент Андхака воздал ему хвалу, благодаря чему получил прощение и стал главой ганов, слуг Шивы.

Но войско матерей закричало от ненасытной жажды крови, они хотели проглотить все миры, включая богов и демонов. Напрасно Шива обращался к ним: «Ваше дело заключается в том, чтобы защищать все существа, откажитесь от своего мерзкого намерения»! – но они не слушали его. Шива снова был вынужден обратиться к Вишну-Блюстителю, чтобы противостоять силам уничтожения, которые он сам призвал. Ужасное проявление Вишну (гхора-мурти) получеловек-полулев (нарасимха), разрывающий когтями тело поверженного врага[8], смогло противостоять своим гневом их ужасу. Из своего языка он сотворил «госпожу речи» (Вак, Сарасвати, шакти Брахмы), из собственного сердца «Майю», свою собственную шакти-блюстительницу мира, и из своего полового органа «украшенную венком цветов форм бытия» (бхавамалини), – а из своих костей Кали, Темную, поглощающее всё время, госпожу мест казни в венке из костей. О ней говорят: это она выпила кровь демонов и ее называют на земле «высохшей Ривати». Эти богини набросились на буйствующих матерей, которые вышли из Шивы, и вынудили их обратиться за защитой к Вишну. Вишну приказал им: «Как люди и животные долго лелеют порожденное ими, так и вы должны беречь миры, защищать благочестивых и выполнять их желания». – Так ужасные умиротворяются, их яростная дикость уходит; в мифе их изначальная ужасность превратилась в привязанность к Богу-Блюстителю: они вошли в круг благословляющих божеств, которые в рамках культа близки к благочестивым людям. Умиротворение как в греческом мифе, когда гневные эринии превратились в милостивых эвменид.

А Андхака, демон неистощимой жизни, каждая пролитая капля крови которого превращается в нового Андхаку, напоминает Лернейскую гидру, змеино-хтоническую жизненную силу, у которой на месте каждой отрубленной головы вырастало семь новых. И только пламя огня, который Прометей украл на небе, в руке Геракла помогло победить ярость этого земного существа. В индийском мифе никакой Геракл в ходе выполнения своих подвигов не убивает гидру, – в любом случае уничтожение гидры является всего лишь одним звеном в цепи противостояния с его врагом Герой, Богиней Луны и Матерью Землей, которая не хотела отпускать его и послала к его колыбели чудовищных змей, которых младенец Геракл задушил и таким образом впервые продемонстрировал свою сверхчеловеческую силу.

Победа над гидрой в одном случае и над Андхакой в другом имеют, так сказать, противоположные знаки. В Элладе имеет место действительно победа над материнским принципом, а в Индии он умиротворяется и вводится в круг священных сил. При этом матери не теряют ничего из своего величия и мощи.

Преодоление земного и материнского жизненного принципа Гераклом (и Тесеем), посредством победы Аполлона и небесных богов, как Бахофен выразился по поводу Античности, находит свое христианское соответствие в Спасителе, нога которого раздавливает змею. Эта христианская победа мужского и небесного принципа над женским и материнским наиболее мягко описывается в определенных изображениях вознесения Марии, например, в Сьене[9]. Мария лежит бездыханной на своем ложе, окруженная апостолами, Божий Сын со свитой ангелов спускается с небес, чтобы забрать ее душу с собой. Он стоит у ее ложа и держит на руках ее душу в образе младенца: сын держит свою крошечную мать, прижав ее к груди, как однажды мать держала на своих руках его новорожденного. Женский земной принцип, в котором божественное в форме сына нуждалось для того, чтобы спуститься с небес и обратиться в земного человека, стал «Mater purissima», «Vas spirituale», то есть духовным сосудом[10], у нее забрали все земное, в том числе изначальную земную силу. Божий Сын берет земную мать как невинного ребенка на свое небо, чтобы возложить на нее там корону: материнское и земное при этом полностью уничтожается противоположной мужской и небесной силой и она поглощается небесной сферой. Триумф, с которым Кали попирает труп Шивы, является полной противоположностью этого, своего рода ответом Индии на христианскую Мадонну на руках сына, который берет ее с собой к небесной жизни.

II.

Идея избавления всюду связана с мистериями Великой Матери, – кáк душа в своем высшем стремлении может не обратиться к древней Великой Богине и не ожидать от нее материнского утешения, сил, которых ей иначе взять неоткуда? Естественно, всемогущество Матери в качестве Великой Майи и неистощимого лона творчества вызывает такой вопрос: «Кто избавит мир от матери»? или: «Кто избавит мать от самой себя? От этой немой одержимости самой собой? От неистового материнства, в равной степени поглощающего, но и питающего все»?

Геракл и Иисус являются двумя мужскими ответами Запада на этот вопрос. Йог, который воспринимает всех богов как скованных майей владык космических пределов и поднимается к освобождению от мира в целостности его связей и содержания, к полному отъединению индивидуального духа от первоматерии (кайвалья), – это индийский мужской путь. Наиболее известным в мировом масштабе представителем этого пути является Будда.

Миф о Будде также намекает на освобождение от матери: она умирает на восьмой день после рождения Избавителя и в одном из преданий ее называют Майей. Будда не рождается из лона матери, как другие живые существа, он, как и другие носители нового мирового порядка, например, Индра в Ведах, выходит из ее бока и с первого вдоха обладает сознанием. Он совершает торжественные шаги во все четыре стороны света и провозглашает: «Я самый старший, я величайший в мире»! – праматерь без мужчины устраняется в качестве первоначала бытия, покончено с почтенным материнским лоном, которого не видели ни одни глаза.

Младшая сестра матери, которая воспитывает осиротевшего Будду, называется в палийском каноне буддизма Махапраджапати – это имя становится понятным, если прочитать его на санскрите как Маха-Праджавати, то есть «Великая богатая творениями». Но само это имя приобретает смысл только если перенести его как «майю» на мать Будды как отражение Великой Праматери, как преодоленную мифическую мировую силу: «Великая богатая творениями» – это естественное название для великой Матери Мира, чье принуждение к произведению на свет и принятию в себя жизни во все новых существах на протяжении эонов было разрушено просветлением Будды.

Естественно, Великая Мать не была бы приводящей все в движение мировой силой (шакти), которая воплощается во всех образах индийского пантеона и которая в каждом творении и в любых проявлениях творений рождает самоё себя, если бы ее представляли только в виде костлявой фигуры со смертельным оружием в поднятых руках и пьющей кровь уничтожительницы; начальная молитва Калика-пураны славит ее «как Спасительницу (тарани), как Выводящую за пределы из темноты незнания и как изначальную силу победы над самим собой и освобождения» – и одновременно превозносит ее в качестве «чаровницы (вимохини), которая очаровывает всех живых существ и поэтому является майей раскрывающегося Бога, уничтожающей простое сознание существ». Всесильная завораживает и запутывает в качестве Майи и незнания (авидья) и выводит за пределы (тарани, Тара) в качестве просветляющего знания (видья).

«Тара» – это Великая Богиня как защитница и избавительница. «Тарати ити Тара» – «она дает счастье, поэтому имя ей Тара[11]». – Рельефное изображение Тары (1096 год от Р.Х.) показывает ее в качестве спасительницы в беде: она защищает от воды, огня и ветра, от слонов, львов и змей, от демонов и несчастья в открытом море, от тюрьмы, воров и королей. – Брахманда-пурана называет Тару (в ее воплощении Курукулла) «владычицей судов» (Наукешвари), «которая может успокоить наводнения[12]». У нее есть бесчисленные прислужницы на судах, которые занимаются спасением попавших в кораблекрушение. В этом она похожа на Мадонну в качестве «Стелла Марис», то есть «Звезды Морей», у которой христианские мореплаватели просят защиты и помощи. – Всеспасительница говорит о себе: «Из океана многих страхов я хочу спасать существ, поэтому мудрейшие среди мудрых почитают меня как Тару[13]».

В своем духовном образе посвящающей мудрости и освобождения от сансары она родственна христианско-гностической Софии. Подобно Лакшми, богине земного счастья и изобилия, появившейся из мирового океана, когда боги его пахтали, чтобы получить напиток бессмертия, Тара появилась при пахтании океана мудрости, как его квинтэссенция[14].

Великая Майя охватывает в качестве «Спасительницы» (Тарини) в вечных любовных объятиях Шиву, «Неподвластного», который в кристаллической невозмутимости своего погружения в йогу божественным образом представляет позу освобожденного (его двойник – это космический Будда Акшобхья).

В качестве «совершенства познания» – Праджня-Парамита, – которая дает просветление и нирвану, Тара является высшей женственностью в кругу будд и бодхисаттв. Она особенно почитается в матриархальном Тибете. – Тара считается шакти избавителя Авалокитешвара (в Китае Гуаньинь, в Японии Каннон), если этот бодхисаттва имеет мужское воплощение. – В тантрическом буддизме она поднимается до зенита пантеона: в качестве Праджня-Парамита она является матерью всех будд, – она является собственно просветлением, которое делает буддой; «парам ита»: «переход (ита) на другой берег (парам)», она переводит через поток сансары на потусторонний берег нирваны. Ее символ как мудрости просветления – это книга на лотосе рядом с ее плечом, она держит руки как колесо внутреннего наблюдения за истинным учением (дхармачакра-мудра). – Так она в итоге становится (она уже является Великой Майей Вишну и шакти Шивы в качестве верховного бога) шакти Ади-Будды, космического олицетворения всех будд и бодхисаттв, их вневременного единства.

Буддист космического толка видит будд в нирване в вечных объятиях с их шакти, как индус видит божественную пару Гаури и Шанкара. Эти вневременные любовные объятия являются высшим «четвертым» телом будд, превышающим три остальные: чувственный мир, в котором будды появляются перед внешним взором; внутренний взор, которым космические будды одаряют за погружение в йогу; «алмазная сфера» кристаллической отрешенности, которая подразумевает просветление и свободу[15]. В этих парах будд с их шакти находят трансцендентальное отражение пары древних Богинь-Матерей или Матери-Земли с их мужскими образами (демон плодородия, небесный, владыка зверей и т.д.). Но эротический образ этой пары указывает на триумф вечно-женского над мужской аскетичной духовностью учения Будды. Так поднятие Великой Богини в качестве шакти в позднем индуизме выше Брахмы, Вишну и Шивы, а также всех остальных мужских богов брахманистского пантеона указывает на победу ее образа над всеми остальными в Индии.

«Совершенство познания» – Праджня-Парамита – считается «белой» формой Тары; другая благотворная форма – это «зеленая» Тара. Но у матери-«спасительницы» есть и ужасные образы: «синий», «желтый» и «серый». Сине-черный – это цвет смерти; синяя Тара сидит верхом на трупе, в руках у нее меч и ножницы, а на шее ожерелье из черепов. У нее оскаленные зубы и свисающий язык, короткое тело и отвисший живот. Она представляет темную, уничтожающую сторону Всебогини, уравновешивающую ее милостивые стороны. Избавительные светлые цвета являются всего лишь одной частью спектра ее сущности, они внутри связаны со своими противоположностями: с темной стороной, которая как действительная часть жизни также достойна почтения и близка человеку не меньше светлой стороны.

Волшебница Великая Майя, которая в вожделении удерживает всех в ужасе сансары, не может быть обвинена в этом как искусительница к многообразно-всеобъемлющему бытию, к океану жизни, из ужаса которого она спасает некоторых как «владычица лодки», при этом все море жизни является мерцающей, волнообразной игрой ее шакти. Из этого потока замкнутой на саму себя жизни выплывают отдельные люди, которые готовы к спасению согласно аллегории Будды: как цветы лотоса, которые поднимаются над гладью воды и подставляют себя под вечный свет неба. Остальные пребывают в глубине, полной чудовищ и темного отупения, кажущейся преисполненной сокровищами, жемчугом и кораллами. Богиня, которая «состоит из всех существ и миров» (джаганмайи), является истоком моря жизни, омывающего, удерживающего и разлагающего все формы жизни. Эти формы жизни в вечном кругообороте жадно поглощают друг друга. Тот, кто так понимает Мать, не просит освобождения от нее, он стремится к освобождению от самого себя, от представлений своего «я», к искреннему соединению с ее вечной силой.

Вишну однажды летел на солнечной гаруде, своей ездовой птице, и видел в себе высшее всесущество, которому невозможно противостоять[16]. Они пролетали мимо горы Нилгири, на которой восседала Великая Богиня как «владычица всех желаний и радостей[17]», но ни Вишну, ни гаруда не обратили на нее внимания: «лети, лети», – говорил Вишну гаруде. Тогда Великая Майя наслала на них оцепенение, так что они не могли сдвинуться с места. Вишну пришел в ярость, ухватил гору Нилгири обеими руками и попытался сотрясти ее, но у него ничего не получилось. Он был околдован и обездвижен майей Великой Майи, и они упали вместе с гарудой в мировой океан и погрузились до самого дна. Вишну напрасно пытался подняться оттуда. Он не мог сделать ни единого движения и потерял сознание. Потому что он не почитал шакти, мировую силу, которая является истоком всякого движения, как телесного, так и духовного, она ушла от него магическим образом: и он стал неподвижным, беззащитным и бездыханным.

Брахма, Творец, пошел искать его и нашел в итоге на дне океана: он как будто растворился и вернулся к первооснове. Брахма ухватил его и хотел вынести на поверхность, но не смог этого сделать. Преисполненный удивления он застыл и сам, взятый в плен силой Богини. То же самое произошло и со всеми богами, которые вместе с Индрой отправились искать обоих и напрасно пытались поднять их из глубин океана.

Тогда Брихаспати, жрец и духовный учитель богов, который обнаружил их отсутствие в соответствующих сферах, отправился к Шиве, в одиночестве прибывающему на Гималаях, и спросил его почтительно о месте пребывания богов. Только Махадева, Великий Бог, знает о тайне Великой Богини, супругом которой он является, он дал понять жрецу богов (которые в очередной раз показали свое незнание перед лицом высшей силы вселенной): «Они проявили мало уважения к Великой Богине, Маха-Майе, из которой образован весь мир; поэтому Вишну и боги попали в плен ее майи и пребывают на дне океана. Я хочу пойти с тобой и освободить их, – без меня с тобой случится то же, что и с ними».

Они отправились к богам на дно океана, и Шива спросил: «Что вы тут делаете? Как вы стали застывшими и неподвижными как неодушевленная часть сознания»? – После этого вопроса Вишну, который опустился до самого глубокого слоя подсознания, постепенно снова обрел речь, он понял, чтó с ним случилось и почему это случилось с ним. Он попросил Шиву провести их всех к Великой Майе, которая пленила их на дне океана, чтобы они могли преклониться перед Милостивой (шива) и просить ее о благоволении.

Шива пообещал это; но чтобы это было возможными, он научил всех богов магической «защите» или «панцирю» (кавака) «владычицы всех желаний и радостей». Боги должны были научиться этой защите, чтобы освободиться от ее майи и наново припитаться ее силой. Именно такой панцирь защищал его самого от волшебства Майи, поэтому он не повторил судьбы других богов. И тот, кто целеустремленно тренируется в применении этого панциря, может взглянуть на Богиню. Он помогает исполниться всем желаниям. Наложением рук на все члены и органы от головы до пят, вызыванием многих образов универсальной шакти, которая действует в них, шаг за шагом все тело покрывается защитой. Скрытая в ней сила постепенно призывается к благословенному действию. Благодаря этому ритуалу ежедневного благоговения верующий поднимается к совокупности разнообразной силы Великой Майи, он транссубстанцирует свое несовершенство человека в ее священный сосуд.

Когда Вишну и боги почтительно с бормотанием призывов распределили наложением рук защиту по всему своему телу, они благодаря силе Великой Богини поднялись из глубин океана и отправились на Нилгири. Когда Вишну приблизился там к «владычице всех желаний и радостей», он осознал ее величие и начал прославлять ее как мать всех миров и существ, как исток и созидательницу вселенной, а также как знание, которое дает избавление. Тогда Богиня предстала перед ним в телесном воплощении и напоила Вишну и всех богов из потока из своего лона, а также дала искупаться в нем: «Благодаря этому ты не будешь пойман в миражи своего «я» и будешь преисполнен высшего героизма. И ты вернешься на свое место в небесном зените».

Эта церемония питья и купания в лоне Богини не означает торжественного подчинения высшему женскому принципу; это также не вынужденное униженное принятие победившего материнского лона, ведь это подчинение уже совершилось посредством ритуала «панциря» как священного принятия, – кто совершил этот ритуал, тот уже стал сосудом Богини, – полное признание Великой Богини в ее потрясающей мощи уже случилось, когда Бог-Блюститель произнес слова прославления ее. В данном случае речь идет о торжественном самопроявлении скрытой покрывалом Богини в Саисе: изначальное лоно, покрывало которого еще некто не открывал, открывает в индийском образе само себя в возвышенном акте благосклонности. Боги – и, как всегда в Индии, по их примеру люди, – почитают за честь купаться в божественном источнике всего живого мира и пить из него, чтобы найти в его водах возрождение и высшую жизнь. Так по всей Индии паломники берут воду из священных источников или общаются у священных прудов и на местах для купания с чудесной силой бога, которая присутствует в них, например, семя Шивы в пруду золотых лотосов великого храма Мадуры[18]. Все они являются «тиртха», то есть брод, куда можно войти, чтобы попасть через волны сансары на другой берег, к святости в боге и к освобождению от Я.

Так Вишну и боги купались в лоне Великой Богини и пили оттуда; потом, осчастливленные, освобожденные Богиней, они отправились на высокое небо. Там они увидели «владычицу всех желаний и радостей», парящую высоко в пространстве и окруженную тысячами гор Нилгири, к которым она прикасалась. И их склоны были усеяны лонами. Священное место паломничества и купания – тиртха йони – размножилось до мириадов. Вполне раблезианское видение.

Боги мгновенно поднялись на тысячи гор Нилгири и повторили на их священных местах для купания общение с лоном Великой Богини. От этого они преисполнились несравненным восторгом. Избавленные от всех страданий и печалей, преисполненные священного изумления, они восхваляли лоно «владычицы всех желаний и радостей», благодарили Шиву и затем отправились своим путем.

Общение с жизненной эссенцией Богини смывает все страдания и печали. Шива, научивший «панцирю» Богини и его ритуалу, возвещает в конце: человек, который искупался в лоне Богини и испил из него всего один раз, больше не родится на земле, а достигнет высшей нирваны. Благодаря этому общению с ним происходит алхимическое превращение, транссубстанциация в божественное. Лоно Богини содержит алхимическую эссенцию философского камня, а кроме того, согласно словам Шивы, материнская кровь, которая питает плод внутри него, содержит красный мышьяк (манах-шила), минерал, который в Гималаях выступает из скал и, как говорят, обладает алхимической силой превращения. Он может превращать медь и другие обычные металлы в золото. В этом смысле он похож на ртуть как семя Шивы, которое имеет такую же силу и дает божественное бессмертие.

Он дает посвящение на всех уровнях и может трансформировать людей. При этом везде существует традиция и тенденция присвоения духовно-возвышенным практикам более высокого ранга по сравнению с чувственно-магическими. Ранга, которого в ходе развития культур духовная стихия добилась по сравнению с материально-женской. Это развитие имело место под превалированием мужского принципа. И напротив, с культом Великой Богини в позднем индуизме архаичный бог через связанные с землей роды еще раз потрясающе поднимается в зенит. Древняя матерь мира, с одной стороны, пожалуй, «избавляющее знание», «спасительница» и просветляющая сила в йогине, с другой стороны не теряет совершенно ничего из своей власти над осязаемым миром, которая в каждом образе является самопроявлением ее очаровывающей созидающей и разрушающей мир силы. Боги, которые почитают ее порождающее мир лоно, испытывают блаженство и становятся совершенными, так и культ чистых жизненных сил в тантрическом индуизме характеризуется освящением тварного в качестве осязаемого проявления непреходящей материнской силы в преходящем цветущем творении.

Так символы обоих полов, лингам и йони, становятся высшими культовыми символами, – в значительной степени они сохранили свое значение с древних времен и до современности. Вследствие этого любовная жизнь в индуизме, как минимум в шиваистской атмосфере, в отличие от полной секуляризации эротики в мусульманском и западном мире, характеризуется культовым обожествлением. Тантры учат, что мужчина и женщина должны приближаться друг к другу как к божеству. Супруг для женщины – как и учитель для ученика – является человеческой формой Шивы; безгранично принадлежать ему является воплощением ее религиозных жизненных обязанностей. Длинный миф о любви и браке Богини с Шивой, его драматические перипетии, расставания и воссоединения на протяжении эонов, ревность и жертвенная смерть Богини, ее борьба за Аскета[19] являются для индийской женщины каноном образцового поведения вплоть до добровольной жертвенной смерти.

Почвой для этого мистического жизненного ритуала полов является то, что супруги воспринимают друг друга не как личность и индивидуальность, а как человеческую форму божественной мировой силы, которая проявляется в Шиве и Богине и соответственно во всех творениях. Архаическая ситуация, которую можно сравнить с ритуалом, когда в других странах король и королева как воплощенные божества Солнца и Луны торжественно соединялись, чтобы это вызывающее плодородие соединение принесло благословение стране и народу, была типичной. Возможный личный элемент склонности и игры мог вообще не приниматься во внимание.

Ситуация современного человека является совершенно иной. Он стал гораздо более осознанным что касается собственного Я. Но в результате этого он таким образом больше не умеет посредством ритуала приобрести божественность. Он знает границы между божеством и человеком, и они для него нерушимы. В этом заключается великая разочарованность более современного человека по сравнению с ранним, но именно она способствует развитию его личности: осознание и рефлексии, критика и беспокойство, вследствие этого материально-техническое владычество над обезбоженным миром, сентиментальный идеал просвещенного гуманизма с начала восемнадцатого столетия и холодная практика механизированной бесчеловечности с начала двадцатого столетия, – это потерянный рай былого, преисполненный страха и ужаса, с неограниченными взлетами и подменами, полный кровожадности и невинности.

Мужчина в этой сфере индуизма обязан видеть во всем женском, начиная с маленькой девочки, прежде всего самопроявление Великой Богини в мире форм. В эзотерическом ритуале девочка и женщина во плоти занимает место образа Богини, и в тайном ритуале тантры, открытом только посвященным, эротическое таинство полов поднимается над плотским наслаждением как высшее опьяняющее средство для освобождения при жизни. Именно в этом состоит природный смысл культа Великой Богини, несмотря на множество подозрений, отвержение и определенные ограничения.

Шива (в одной из тантр)[20] говорит Богине: «Как Богиня нераздельно соединена с Брахмой (символом творческой мудрости), так и призванный[21] соединен со своей шакти (женщиной его посвящения). Я не буду удовлетворен даже тысячью кружек пенного напитка, даже сотней огромных кусков мяса, если при этом не будет хватать эссенции бессмертия[22] из йони и лингама. Не сударшана Вишну является символом над этим миром, не лотос Брахмы, не ваджра Индры; лингам и йони являются его символами, в сущности это Шакти и Шива. И когда имеет место соединение Шивы и Шакти (то есть эротическое общение посвященного с его спутницей в сакральной форме, они становятся земным воплощением божественной пары), это истинная молитва посвященных[23], именно в этом случае имеет место истинное единение с божественным[24]».

Поведение древней Матери-Земли из Каменного века и ее спутника мужского пола в данном случае перешло с космического уровня на эзотерическое священнодействие посвященных человеческих пар, которому высокая брахманистская традиция в итоге дала место в тантрах. Больше не оружие победоносных мужских богов является превалирующим символом более позднего периода существования мира: не ваджра Индры во главе вторгнувшихся ариев, который разрушил укрепления городов обороняющихся и проложил путь победоносному шествию захватчиков на равнины Индостана, не сударшана Вишну из легендарных сражений богов и демонов и не лотос Брахмы. Господствующим символом классического мифа индуизма стали лингам и йони, древние символы полов; они после определенных этапов развития мира снова поднялись в зенит откровения, как это уже имело место в начале Каменного века. При этом они сохранились навечно в жизни народа и отражены в его обычаях.

Кольцо замкнулось и свершило оборот вокруг своей оси:

несущая на себе все и питающая все Богиня в первую очередь воплощена в земле (дхарани), поэтому она является дочерью своих великих гор: Гимавант («Гаймавати») и является их владычицей, – она восседает на горах Виндхья (Виндхьявасини) как на троне.

Но она также является ночью конца времен (кала-ратри), она является материнским лоном всей жизни, то есть яростью роста, которая сражается за каждый клочок земли и глоток воды, безмолвной яростью творения, яростью желания оплодотворения. Она побуждает все живое к движению через жизнь и смерть. Это стремление нерожденного к свету и тиранический крик новорожденной жизни в стремлении к питанию и теплу, это раздор между братьями и сестрами, а также между поколениями. Все это является безмолвной или патетически восторженной борьбой за жизнь. Бог войны является ее сыном, но также и бог возделывания риса Ганеша с головой слона, который должен устранять препятствия на жизненном пути. Воплощением борьбы за существование в ожесточенным обхвате является Гневная или Необузданная (Чандика) с оружием уничтожения в нескольких руках. Она шагает с эпидемиями, голодом и войнами по перенаселенной огромной стране в иссушающей жаре, пыльном ветру и влажном зное. Под ее ногами превращаются в пыль роскошные резиденции, густонаселенные города, цветущие местности: в индийской пословице говорится – «Тысяча лет город, тысяча лет пустошь».

Все сущее имеет две стороны, дружественное и угрожающее обличье. У всех божеств есть дружелюбный и ужасный облик в зависимости от того, как и кто приближается к ним. Но Великая Богиня – это сила, которая присутствует в них и является их истоком. Все дружелюбные и угрожающие лица – это грани или аспекты ее сущности. У одного бога это может казаться двойственным, но у Нее это просто часть необозримого разнообразия ее целостности.

Ее ужасные черты находят свое отражение в матерях Южной Индии, в богинях болезней: они дарят жизнь, но приносят и смерть. Это всесилие матери по отношению к ее маленькому ребенку, ее обличье излучает всеобъемлющую любовь, но вместе с этим и гнев в сочетании с холодом и смертью. Она является неминуемым лоном. Отсюда происходят тоска и уныние всех привязанных к матери: жизнь как она есть в хороводе света и тени, со взлетами и падениями, отдачей и сохранением.

Она является неумолимой действительностью жизни, текущим кругом жизненных сил и образов, который обрывается вниз, находится в непрерывном превращении, переходит сам в себя – из него не так просто вырваться. И это его совершенная противоположная сторона: сила, которая поднимается, Тара-спасительница, которая выводит из сансары, из неистовых колец в спокойную середину, из бренности всех образов вечной силы, которая проявляется в них как вода в волнах, пузырях и пене. Это безмолвная погруженность жизни в самое себя. Это прорастание свежей, ненасытной травы из пепла сожженных лесов. Это скрывающаяся в разложении новая жизнь, которая не оставляет места тени смерти. Уничтожение – это всего лишь другая сторона жизни.

Все, что делается в бодрствовании и во сне, сознательно и бессознательно в кругообороте телесного, является лишь сопровождением движений души, это лишь ужимки Великой Матери – Джаганмайи: «созданной из всех миров и существ» – повторяющей все это тысячекратно своим мировым телом. Но дух, который все это понимает и принимает в себя в качестве избавляющей сущности, не является ее противоположностью, это всего лишь один из ее образов: он может быть пленяющим или освобождающим, двуличным как все сущее, все силы.

Видеть сущность Богини как обнимающую и поглощающую, как покой в падении, защищенность в гибели, – значит понять ее и быть ею хранимым. Полная бренность, горький вкус забытья, развалины и руины, поглощенные растительностью – все это адепт видит в образе Великой Матери и пропитывается познанием. Он упивается горьким напитком познания в ее чертогах и с пренебрежением отвергает примирение вследствие переходов приукрашивающего мышления. Полное признание чувственной привлекательности жизни и беспощадного уничтожения: оба полюса и неописуемое напряжение, перетекающее между ними – это она. Более позднее безмерное оскудение заключается в том, что некоторые сводят ее к националистической матери-земле, «Индии», которая воинственно-патриотическим жестом защищает своих «детей» от владычества чужеземцев.

Культ Матери Мира и Матери-Земли происходит из детства человечества в Каменном веке; с доарийскими массами индийского полуострова это детство продолжалось тысячелетия; Каменный век, давно уже принадлежащий в других частях света только археологам, в Индии зачастую является народной современностью, он придает жизнь безмолвных народных культов письменам и литературному языку Пуран и Тантр: мир предстает огромным детским садом. Очень демократично; перед материнским оберегающим принципом маленькие человечки действительно все маленькие, ведь они не могут ему ничего доказать. Крестьянская и массовая сфера, лишенная мужского начала, привязанная к земле, не воинственная, без приключения духа.

Культ чистого жизненного принципа в образе материнского-женского является демократичным, а духовные порядки мужчин склонны к аристократическому классифицированию. Самоотверженное взывание к матери является демократичным отречением от мужского, отказом от индивидуальных ценностей, которые человек получает на пути к мужественности и зрелости в процессе развития, в результате накопления опыта, становления личности и приобретения мастерства. Взывание к матери является откатом до стихийной формы подчинения и отдачи, это хватательный рефлекс младенца, возврат к состоянию маленького ребенка.

Происходит отказ от любой формы мужского превосходства: завоевателей в ведических битвах и песнях, кровавой воинской знати в Махабхарате, приносящего благо для многих героя-полубога в Рамаяне, который спасает себя и мир от власти демонов, потому что содействующие силы мира протягивают ему руку, потому что происходит то, что чуждо и опасно для других: звери пустоши становятся его лучшими друзьями. Нет больше места и духовному победителю и просветленному, йогину и его благороднейшему образу – Будде, – или: все эти образы и символы как будто проходят по сцене этого мира, не меняя его. Как будто они потерпели поражение в качестве символа человеческого властвования над жизнью, как будто они не устояли перед ужасом жизни, которая собственно и является матерью. Или можно также сказать, что уже давно перестали рождаться адепты, которые являются воплощением этих образов, в этой последней, самой темной эпохе мира. Как будто бы мужество остальных богов помутнело и было снова впитано древней Пра-Матерью, рождающей своих видящих и мудрецов. Кругооборот эпох замкнулся, как в прологе «Сумерек богов», когда в руках у норн рвется нить. И мудрые женщины замолкают в ответ на вопрос «Знаешь ли, что грозит?», берут концы разорванной нити, обматывают ими свои тела, связываясь друг с другом, и исчезают в глубине:

«Конец вечному знанью!

Конец нашим вещим речам! –

Прими нас! Прими!»

Все мужское, всегда рассчитывающее на самое себя, на свою уникальность в качестве героя, победителя и мастера, здесь отвергается как бессильное перед пастью жизни, которая поглощает и пережевывает все, что вышло из ее собственного лона, уничтожение собственных творений для нее ничем не отличается от их рождения: это жизненный процесс мирового тела.

Откат к материнскому, возврат от приключений мужского, великие символы которого отвергнуты и разрушены, остается торжественным и спорным. Тоскливые песни мистиков Бенгалии 18-го столетия, Рампрасада и других поющих йогов, их аскетическая отдача со стремлением к утешению вращаются вокруг темы этого доверчивого и верующего детства. Мать одновременно безжалостная и жалостливая как и сама жизнь, а жизнь остается такой, какой она есть, независимо от того, воспринимается ли она как нежная мать или в своем образе Медузы Горгоны. Обращение к матери может на несколько мгновений освободить сердце от безбрежного страха перед молчаливым ужасом жизни, который неуклонно перемалывает ее цвет своими челюстями, но это обращение не меняет мать, она остается темным образом, в ожерелье из отрубленных рук и голов бесчисленных жертв, с которых капает кровь, поднимающая к губам наполненную кровью чашу, чтобы широким языком слизывать с нее дымящийся сок жизни.

В умоляющей отдаче себя ее материнским объятьям рождается печальное осознание того, что она остается тем, чем она есть: всеохватывающим целым, которое держит свое равновесие за счет противоречий, укрывающим материнским лоном, дающим пропитание в тиши, кормящей грудью и рукой и одновременно все поглощающей и перемалывающей глоткой смерти.

Успокоение на ложе с шипами этого горького светло-темного осознания является последней мудростью Рампрасада в его песнях к Матери[25]:

«Мать, как часто еще ты будешь гнать меня по колесу бытия, как вола с завязанными глазами, который вращает масляную мельницу?

Ты привязываешь меня к дышлу мира и без конца гонишь меня по кругу. Что я сделал? Из-за чего ты подвергаешь меня шести страстям?

Я прошел восемьдесят раз по сто тысяч рождений, но врата материнского лона еще не закрыты для меня, я смертельно ранен и приближаюсь к новым вратам.

Когда ребенок плачет и говорит слово «мама», мать берет его на колени. И это происходит, как я вижу, во всем мире, только меня это не касается.

Взывая к Дурге, многие грешники получили прощение; – сними повязку с моих глаз, чтобы я увидел перед ними стопы, попирающие любой ужас!

Бесчисленны плохие дети, но кто слышал о плохой матери?

Мать – это надежда Рампрасада: он надеется найти покой у ее ног».

Возвращение к детскому отношению к матери неизбежно несет в себе элемент иронии: непрерывно все рождающая мировая мать должна спасти своего ребенка от вневременного круга рождения и смерти, который является ничем иным как игрой ее материнства. Но к кому как не к Богине, состоящей из всех миров и существ, должен обращаться крик ее ребенка?

Материнская мировая сила всегда желает только обязательного возрождения своих творений, тупо, без вопросов; монотонность жизни, которая эпично двигается по кругу возврата одинакового, в хороводе времен года, возрастов, поколений, смысл этого целого заключается именно в движении по кругу, – ничего мужского, внедряющего новое, кардинально меняющего времена, никакой поступи героя или снисхождения спасителя.

Из монотонности этого бормочущего жизненного потока вытекает древняя тоска человека в материнском культурном круге, которая со своего рода выцветанием мужских богов и кумиров арийско-брахманистского толка в последнюю эпоху индуизма переполняет индийскую атмосферу, наполняет ее как вода русло. Именно это с западной точки зрения представляется индийским пессимистичным отношением к жизни.

Снова и снова эта безумная весна, снова и снова эта смертельная серьезность вплоть до божественной тупости, преисполненная личными волнениями и кризисами: все это тупой ритуал, который радует Матерь мира; – снова и снова сражения, распад империй и изменение границ, вознесение и падение тронов. И все продолжается без изменений: биография и история мира. И всегда это происходит так, как будто этого не было еще никогда: Te Deum, колокольный звон со всех башен, победные флаги над городом и страной; снова и снова волшебно и невероятно как у Тристана и Изольды, никто раньше не любил друга друга так как мы… с амплитудой колебаний до Млечного пути и обратно в детскую кроватку, – ведь именно так это было создано непроизвольно благой Матерью мира, древней сводницей космоса, Великой Майей.

Так жизнь зачинается в страсти и искореняется в победах, одурманивается чарами своих освобожденных демонов, – это опьяненный самоодурманенный танец Богини Мира с распущенными волосами, невинной искусительницы со всеми ее стройными прелестями. Это удар бичом, благодаря которому упряжка жизни двигается вперед через ночь вселенной.

Сыноположение по отношению к Матери мира – это покинутость и стенания. Рампрасад поет:

«Материнство – это просто слово на твоих устах? Роды не сделали матерью еще ни одну женщину, если она не понимает нужды своего ребенка.

Десять лун и десять дней находится будущая мать в тягости, но сейчас, хотя я ощущаю голод, моя мать не спрашивает, где ее ребенок.

Люди вразумляют своих сыновей, если они их обидели. Хотя ты и видишь смерть, ужасного поглотителя, который намеревается убить меня, но это не мешает тебе.

Рампрасад говорит: «Где ты учишься такому поведению? Если ты как твой отец, Гималаи, из камня, – тогда тебе не подходит твое имя – Матерь мира».

Страстное стремление к матери может вызвать в почитателе Кали все детское и привести с его помощью к формирующему обладанию, – возможно, что он в этом возврате к отношениям мать-ребенок или в застывании в нем находит укрывающую форму жизни, как у нас верующий в лоне Матери Церкви, и вид ее разрывающего на клочки ужаса, который является противовесом ее материнства, может непроизвольно стать примером для скрывающейся в его природе демонической стороны. И он переживает эту свою сторону по-детски невинно, неосознанно в чертогах разнообразия своей Богини, следуя ее ошеломляющему примеру, как рыба в воде.

Но истинный адепт Лунной Богини менее наивен, так как он изо всех сил осознанно борется за ее тайну, он лишь отказавшись от любых жестов материнской любви и заботы со стороны матери, почитанию которой он посвятил свою жизнь, может найти темную компенсацию отказа и тоски в меланхоличном познании, для непреклонности которого он чувствует себя готовым к смерти. Так поет Махараджа Рамкришна из Натора, современник Рампрасада, в свой последний час Кали и Шиве:

«Когда из меня уходит жизнь,

Мне шепчут имя Кали на ухо.

Это тело не мое,

Страсти уносят его.

О, ты, Забывающий (это Шива),

Дай мне мои четки,

Когда я буду плыть мертвым в Ганге».

Рамкришна, преисполненный ужаса, обращается к Великому Забывающему:

«Ты не заботишься о моем благе,

Не заботишься о моей судьбе».

Шива, «Милостивый», «Великий Забывающий», который не помнит о своем набожном последователе в жизни и смерти, – это истина, которая пропитывает верующего и утешает своей горечью. Шива является истинным супругом Кали: она также является «Забывающей», пьяной от самой себя как Великая Майя бесконечной игры; она беспрестанно рождает и поглощает своих детей. Она производит на свет и питает с любовью, что компенсируется равнодушием и забытьем. Ей свойственно и одно и другое.

Бог – это Великий Забывающий. Хранить все, даже записывать – «liber scriptus proferetur, in quo cunctum continetur» (в переводе «будет явлена написанная книга, в которой все содержится») – это полностью чуждо божественному. В мужские эпохи и в мужских культурах фантасмагория эпического и драматического возникает как высшее толкование бытия: жизненная гипотеза и иллюзия уникального в жизни героя и трагедия вновь и вновь переживаемого прорыва необычных образов: одаренных героев, сошедших с небес богов. Но женское сознание Индии напоминает им всем о возврате вечно одинакового: в продолжающемся на протяжении целых эонов монотонном ряду будд и во вращающемся цикле аватар.

Каждый мальчик-герой, которого рождает мать, живет в мире и покоряет его заново для себя как Единственный, но мать спокойно смотрит на его старые игры, – игры многих сыновей всех времен, которых она забыла. Вечно свежий, вечно одинаковый смысл циклично перемалывающей бытие бессобытийности жизненного потока.

Романтизированным символом этой гнетущей идиллии материнского мира является нирвана: в ней тупой натиск жизни облагородился от подавленности своей ярости до кристаллического молчания; здесь игра материнского мира, где при всем хождении по кругу ничего не происходит, преобразилась и отдыхает от самой себя.

Но тот, кто находится внутри ее кружения и остается очарованным, может в сдержанном наблюдении непримиримых противоречий материнской любви и безжалостности как единства жизни и смерти проникнуться тайной сущности Великой Майи и быть освобожденным от любви и страха перед собственной бренностью. В единстве мгновения и вневременности он познаёт мерцающую неподвижность несущегося по кругу колеса, вибрируя вместе с ним.

Кали (Передняя Индия)

Музей Индии, Лондон

Дурга на демоне-быке

(Махишасурамардини)

Ява, муз. Лейден

Мать-Богиня с головой вепря

Варахи в качестве шакти Вишну с головой вепря (Вараха)

Брит. музей, Лондон

Белая Тара в качестве Праджня-парамита

Ява, муз. Лейден