Клуб Касталия

Эранос 1938

Шарль Пикар

часть I

ЭФЕСИЯ АНАТОЛИЙСКАЯ

Отличные доклады профессора Пжилуски привлекли внимание к значению культа Великой Матери в древнем мире. Это облегчило и одновременно сделало более сложной задачу исследователей, которые, как и я, поставили перед собой цель познакомить с некоторыми особенными и четко разграниченными аспектами властных полномочий этой могущественной повелительницы из мира древних верований.

Эфесия Анатолийская – вот тема моего сегодняшнего доклада. И сначала мне хотелось бы обосновать такой выбор. Если представить себе, например на основании «Деяний апостолов» (глава XIX, 13 ff.), богиню Эфесскую, напрашивается мысль о том, что божество, которое почиталось в Ионии вплоть до сумбурного времени прибытия туда Апостола Павла, вообще могло бы остаться за рамками нашего рассмотрения в этом году. Ведь оно является Артемидой только официально по имени. Как известно, выступление верующих и почитателей эфесской святыни против взволнованных и вдохновенных проповедей Апостола из Тарса началось с возгласов «Велика Артемида Эфесская!».

Но давайте поостережемся и не пойдем на поводу у определенного заблуждения. Ведь эта Артемида была всего лишь «пришлой», если уж решиться на употребление такого выражения, в Эфесе и во всей Анатолии. Эфес располагался на исходе одного из больших торговых путей, ведущих из самых отдаленных частей Азии. Город был всегда открыт всем влияниям, приходящим из Вавилона, Иранского плоскогорья, Каппадокии и, естественно, из соседних Фригии и Лидии[1]. С другой стороны, жители Крита должны были использовать порт на реке Кайстрос еще до завоевания лелегами; говорили и о колонизации финикийцами острова Сирия, который позднее обмелел[2]. Ракий поселился в Кларосе еще до Троянской войны, а Мопс, сын Ракия и Манто, оспаривал пальму первенства среди прорицателей у Калханта.

Если мы ищем в Артемиде Эфесской только охотницу, сестру Аполлона, дочь Лето, стройную деву греческого фольклора, это грубейшая ошибка касательно ее сущности. Сначала мне хотелось бы указать на некоторые обстоятельства. Изначально эта богиня была «обнаженной богиней», например, как Орфия в Спарте; это подтверждают древнейшие изображения. Ее верховным жрецом был евнух с «иранским» именем Мегабиз. Существовали и ее монастырские общины, мужские и женские, настоящие конгрегации, у которых были такие характерные названия как эссены, мелиссы, куреты, амазонки. На горе Солмиссос под восточную музыку и крики радости устраивались мистерии с большой долей оргиазма. Ее паредром (соправителем) в большей степени еще был Дионис, а не Аполлон, который только в Кларосе появился рядом с ней в качестве провозвестника будущего. Рассматриваемая имеющая множество обликов Артемида в действительности является одной из многих богинь-матерей, это Богиня-Мать Анатолии.

В ее очень широком круге функций выделяется прежде всего власть азиатского типа. В то время как на Крите культ Матери-Земли понимался как будто в рамках религии таинственных сил природы, почитание «обнаженной богини» в Азии и в Анатолии было скорее антропоцентрическим и посвященным плодородию живых существ культом, который соотносился с размножением вообще и продолжением рода человеческого. В самом начале следует обратить внимание на одну важную особенность. В определенный период времени мы видим богиню Эфесскую в образе многогрудой (multimammia).

Азия является родиной богинь, которые отличались многогрудием как выражением усиленной плодовитости, хотя речь при этом и идет только о священном одеянии под названием епандит. Это заметно сразу. Богиня, которую Рафаэль изображал в качестве опорной фигуры на фреске «Афинская школа» в станце делла Сеньятура и в других станцах Ватикана; многогрудая перепоясанная богиня, которую показал Рубенс, – несомненно получила свое символическое значение, которое подчеркивалось ее органами кормления, с Крита. Из ее полных грудей выступало «молоко человеческой нежности», как можно было бы сказать вслед за Шекспиром.

Как известно, Азия также является родиной амазонок, воительниц, о которых мы узнали от греков и которые всегда оставались таинственными. Амазонки вели сражения на территории от Скифии до Понта, в долинах рек Термодон, Кайстрос и Галис. Однажды они просили пощады у грека Геракла, они были изображены побежденными на алтарях Эфеса[3]. Какое значение имели амазонки, например, для греков, которые так часто изображали битвы с амазонками наряду с битвами с могучими кентаврами? Амазонки с точки зрения греков являлись воплощением социального и религиозного извращения, в отличие от кентавров, которые были воплощением извращения животного. Амазонки везде в Азии – именно здесь они обитали согласно легендам – создали такой социальный порядок (или попытались его создать), о котором греки и слышать не хотели. Они обнаруживаются вплоть до границ Сирии, так что возник вопрос – сегодня этот вывод, впрочем, считается несостоятельным – а не были ли они… хеттами[4]. Если мысленно пройтись по городам амазонок в Малой Азии, окажется, что они находились в том числе и далеко за пределами Хеттского царства; Эфес был самым знаменитым из этих городов, потому что здесь в святилище Артемиды раненым и побежденным амазонкам было предоставлено убежище. Кажется, что особенность, отличающая амазонок, то что они обнажали одну грудь (отсюда предание, что вторая отрезана, так как ее не видно), является упрощенным, существенно измененным соответствием одного из критских обычаев – здесь при жертвоприношениях женщины обнажали свою грудь полностью.

Таким образом амазонки, которые сначала были приносящими жертвы воительницами с обеими или одной обнаженной грудями, стали в убежище служительницами Эфесии. Они остались непосредственными помощницами или даже жертвами многогрудой богини, на что указывает символическое увечье[5]. Сама Греция, где гораздо чаще изображали обнаженного мужчину, а не обнаженную женщину – несомненно, чтобы избежать непредвиденного влияния, исходящего от женского тела, – показала свое отрицательное отношение как к многогрудию, так и к амазонкам. Хотя в Греции местами и был воспринят культ Эфесии, это в общем происходило только по той причине, что он был «иностранным». Победа греков над амазонками воплощает – это можно утверждать с полной уверенностью – для Греции не только победу народа, но и победу этики Запада. Это не только покорение природы (и не только азиатской природы) грекам (человеку) – но и покорение двум героям, которые символизируют Грецию: Гераклу и позднее Тесею, великим победителям чудовищ. Эти герои были преисполнены любви к тем, кого они покорили – к Пентесилее и Антиопе. Расин понял, что в богатой страданиями истории семьи Тесея сын амазонки Ипполит играет особую роль. Ведь он стал жрецом и служителем – обратите внимание! – ужасной Артемиды.

Как мне кажется, это достаточная причина для оправдания введения Эфесии в ряд богинь-матерей Азии. Чтобы понять ее лучше, я теперь хотел бы, начав издалека, рассказать, что мы знаем о ее святилище. Затем мы рассмотрим ее облик и культ. И в конце мы грубыми мазками очертим ее историю вплоть до наших дней[6].

Английские и австрийские экспедиции дали нам знания о развалинах Артемизиона и его окрестностях. Пустынное и заболоченное место, в котором располагался Артемизион, было открыто Джоном Тертлом Вудом. Затем здесь в период с 1869 по 1874 год проводились первые несколько бессистемные исследования. Раскопки, которые более планомерно проводил Дэвид Хогарт со своими сотрудниками, привели в период с 1904 по 1906 год к открытию целого ряда изначальных храмов периода от 700 года до окончательного разрушения во время вторжений готов в третьем столетии от Р.Х. Именно благодаря австрийским исследованиям 1896–1909 годов, а также в период после 1925 года нам стало известно то немногое, что мы вообще знаем о периболе святилища, который постепенно расширялся вокруг храмов; эти исследования привели и к обнаружению содержательных остатков эллинистического города Артемиды, который постепенно был скрыт наносами Кайстроса, как, например, Милет под илом Меандра[7].

В этом сжатом докладе я могу лишь кратко рассказать об общей истории святыни и ее храмов. Первый храм был основан амазонками; и это было, как я уже попытался объяснить, не случайно. Каллимах поведал нам о находке древнего идола в иле Кайстроса. Почитание Матери-Земли, мы это еще увидим, было связано как в Азии, так и в Греции – за исключением крупных городов – с моховыми болотами, таинственными местами оплодотворения растений и животных. Небесные олимпийские боги в Греции обитали на вершинах, а богини плодородия охотнее селились на плодородной почве топей и разложения, в теплых испарениях, которые выдыхают гниение и одновременно порождают жизнь, где кишат черви, черепахи и крупные голенастые водоплавающие птицы, о которых позже поведал Гомер, и которые били крыльями на болотистых берегах Кайстроса, пойманные местной Артемидой, владычицей зверей.

Здесь амазонки нашли первую статую-ксоан, которую они объявили богиней дерева. Каллимах рассказал об этом в гимне «К Артемиде» (III. 237 ff.), где он обращается, как заявляет сам, к богине «с тысячью обителей и тысячью святилищ». Автором текста является ученый поэт, который занимал должность библиотекаря в Александрии и умел черпать знания о культах из самых лучших источников – из самих святилищ. Он красноречиво напоминает о первом основании перед прибытием Андрокла и его ионийских спутников, о первом танце войны Гиппо и его спутников вокруг легендарного «бретас», танце для Упис, «Упис анасса», этой Матери-Земли с таким восточным (месопотамским!) именем. Пронзительные звуки пастушей дудки тогда раздавались вплоть до Карии, в Сардах и на Берекинте, везде, где собирались призванные и посвященные спутники Эфесии: Геката Лагинская, Кибела-Кибеба из Пактолоса и Пропонтиса, храбрые возлюбленные Хумбаба, Комбабос и Аттис. Центром святилища был простой критский алтарь, плоский алтарь со священным древом, бук амазонок, с изгородью вокруг него. Это храм A, доэллинистический характер которого Р. Валуа[8] успешно доказал в споре с Э. Лёви[9]. Он находился в топи, в болотистой местности, которая благоприятна как для смерти, так и для жизни – и за то и за другое отвечает Артемида. Эта атмосфера способствует и жажде мести, которую Эфесия продемонстрировала позже, особенно по отношению к киммерийцам Лигдамиса, когда они дерзко осквернили местность вокруг храма A. Он уже был посвящен азиатскому культу, на что указывает дипломатичное и уважительное признание со стороны ионийцев Андрокла, когда те прибыли сюда около 1045 года до Р.Х. И снова мы благодарны Каллимаху (гимн «К Артемиде» с. 251 ff.), который дал лучшее описание этих событий.

Я везде неутомимо защищал историческую достоверность текстов и преданий так называемых прапериодов греческо-восточной истории, которые неразумное современное брюзжание называет «мифическими». Это касается начала первого тысячелетия и более позднего времени, хотя уже открыто и исследовано до последнего уголка такое множество античных объектов, дающих нам соответствующую информацию, что мы можем буквально прикоснуться руками к жизни людей того времени. Какое значение имеет для нас возможность обратиться к третьему тысячелетию и даже к более ранним временам? Длительное время современные исследователи Древней Греции боялись замечать материал, который не укладывался в их устоявшиеся взгляды, хотя этот материл и был очень богатым. Возможно, они не хотели замечать инородное влияние на культуру ранней Древней Греции? Но противоречия в таких информативных древних останках заставили их задуматься. Постепенно и только в самое последнее время современные исследователи научились правильно оценивать вещи, которые раньше несправедливо называли вымыслом.

Вторжения Лигдамиса переплетается с историей лидийских мермнадов из Сард; в этом у нас сегодня больше нет сомнений. Феодор Самосский построил на руинах храма A, возможно, за счет денег, которые он получил от города из добычи киммерийцев, храм B[10], первое каменное сооружение с фундаментом; он еще был маленьким, но уже выходил за пределы плоского алтаря A. Храм B меньше чем через сто лет (точная дата еще не установлена) вероятно из-за разрушительного влияния Кайстроса был заменен новым строением. Так возник храм C, творение критянина Херсифрона Кносского и его сына Метагена; это архаичная Артемизия, которую греки хотели бы видеть как первый Артемизион Эфесский и который несомненно был как минимум одним из старейших ионических храмов с перистасисом в Азии. Когда Крез в 559 году появился на равнине перед Эфесом, чтобы изгнать оттуда своего племянника Пиндара, который восстал против него, колонны храма С, как мы знаем, уже стояли, ведь хитроумная Феста приковала себя цепью к одной из колонн перистасиса и таким образом обеспечила себе священную защиту. Так было основано первое убежище. Наверное, набожность лидийца не позволила ему нарушить эту защиту[11].

Храм D, который приписывали Крезу, первый огромный храм, который, как я показал[12], был и началом самого города Эфеса (это был первый храм, который особенно отличался благодаря подаренным знаменитым лидийцем колоннам с надписями), является для нас постепенным переходом к классической эпохе Артемизии. Новое здание с перистасисом, периметр которого был существенно больше (это целый лес колонн), достраивалось медленно. Точно можно сказать, что строительство началось еще до 546 года, так как в это время Кир неожиданно напал на Креза, победил его и установил свое правление в Сардах и в Эфесе, который персы позднее признали. Можно предположить, что через 120 лет, около 430 года, храм был завершен и освящен. Продолжительный период строительства объясняется роскошью, богатством скульптурной работы и огромным размером перистасиса. Он не был увеличен даже при отстройке после того, как в 356 году безумец Герострат (который благодаря своему ужасному деянию стал известнее, чем безымянные строители – это не такой уж редкий случай!) в ночь рождения Александра поджег строение. Храм E, который называют эллинистическим или храмом Александра (тот выделил деньги на строительство; если бы не ревнивое недоверие Эфесии, он сделал бы для этого гораздо больше), просуществовал по-видимому до вторжения готов. Он (храм) был восстановлен в середине четвертого столетия, то есть очень быстро после разрушения; похоже, что культ был восстановлен еще до 350 года. Размеры более раннего храма D сохранились; в строительстве участвовал целый ряд известных скульпторов и архитекторов – Скопас, Пракситель, Силанион, возможно Бриаксис. Храм в Сардах был построен по его образцу. Несмотря на новые несчастья – среди них сильный пожар во времена Августа – это великолепное строение, одно из чудес света, просуществовало до 263 года н.э. С тех пор оно служит – и так было уже в древние времена – каменоломней. Современным археологам удалось найти там только «membra disjecta» (разбросанные члены) изуродованного немого величия. До нас не дошло ничего из подсобных строений, в которых располагались административные и вспомогательные службы. В этой своей обители богиня была окружена целым сонмом слуг и последователей. Это был центр обширного убежища, которое постепенно стало таким большим, что римские власти были обеспокоены тем, как бы там не скрывались слишком многие нежелательные беглецы, политические и обычные преступники, злоумышленники и беглые рабы. Наверняка внутри перибола находился не только храм. К сожалению, о фундаментах известно очень немногое. Мы видим перед собой просто хаос камней. Там находился Хестиатерион эссенов, который велел возвести софист Дамиан в конце второго столетия нашей эры. Там также должен был находиться своего рода «парфенон», остатки еще со времен амазонок, он был предназначен для проживания мелисс, этих усердных как пчелы жриц, которых охраняли эссены, ведущие настоящую жизнь трутней. Обязательным было и официальное помещение для евнуха Мегабиза. Оно должно было быть роскошным, так как со времен Ксенофонта и «Анабасиса» служило собственно резиденцией и банком. Александр обращался с верховным жрецом Эфеса, который подобно царям был облачен в пурпур – и при необходимости даже мог возражать Александру, – с царскими почестями. Стоит упомянуть и еще одно строение, предположительно Неокорион, изображение которого Артемида со времен Адриана возможно имела на своем калафе[13]. Артемида была не только владычицей большого закрытого перибола, от которого осталось всего несколько обломков стены, но и почитаемой Матерью-Землей; в этом своем качестве она отвечала за источники, реки и леса. Ей принадлежала ловля рыбы в освященных прудах, например, в богатой рыбой лагуне Селинусии на северо-востоке, которую позднее у нее оспорили атталиды. У нее были и охотничьи угодья, «рай», и горы вплоть до вершины Солмиссос, на которую поднимались для торжественного празднования весенних мистерий. Камни, указывающие на границы ее владений, были обнаружены в пяти часах ходьбы от ее храма по направлению на Сарды. С другой стороны богиня была в Пигеле и Ортигии (где находилась священная кипарисовая роща с группой из Лето, Артемиды и Аполлона авторства Скопаса, как и на Солмиссосе) повелительницей орибасий и процессий.

Я должен ограничиться только существенным. Можно представить себе великолепное владение, самое большое из всех известных нам владений, принадлежавших божеству где бы то ни было и конкретно в Азии. Здесь царило неслыханное богатство, так что уже во времена Аристофана говорили о храме из «чистого золота»; никогда не прекращающаяся череда торжеств и праздников. С этим, пожалуй, mutatis mutandis можно было бы сравнить разве что сегодняшний Ватикан, чтобы получить примерное представление о былом. Позднее власть богини распространилась на азиатский и средиземноморский мир вплоть до Иберии, Мавритании и Великобритании; появилось понятие кафоличности, хотя само это слово еще не существовало.

В каких еще аспектах встречается нам богиня и что мы знаем о ее культе? Некоторые новые работы могут указать нам путь. Я сам в 1922 году пытался показать древнейшую Эфесию на основе доказательного материала из золота, серебра, бронзы и слоновой кости, «сокровища», которое происходит из алтарного храма A, остатков, которые я датирую временем не ранее 700 года. Мы знаем и о более поздних периодах. Естественно, я далек от того, чтобы относить такой богатый культовый материал, такое богатое собрание самых разных частей как целое к одному-единственному периоду времени. С самого начала я всегда указывал на непосредственную связь между Матерью-Землей, азиатской богиней Упис и Эфесией[14]. Я всегда по возможности располагал в хронологическом порядке примитивные дарственные изображения с посвящениями и различные последующие формы, особенно исходя из форм Матери-Земли[15]. Эфесия была, как уже отмечено, поочередно «обнаженной богиней», в таком образе она стояла и не имела атрибутов, она могла быть совершенно голой, или владычицей зверей, в этом случае ее сопровождали львы. На амулете из янтаря она изображена «широкозадой», она как бы возвышается на своем седалище или, возможно, сидит на корточках. Если она изображается одетой, то иногда стоит и не имеет атрибутов, а иногда сопровождается животными. Иногда ее окружают священные ястребы, местные хищные птицы, от которых древняя лидийская династия Мермнадов получила свое название. В определенных случаях весьма сложно отличить богиню от ее жриц, которые по праздничным поводам могли представать в одеяниях богини, как это уже случалось в догреческие времена на Крите. Статуэтка из слоновой кости[16] несомненно представляет собой жрицу с ойнохойей и зеркалом (скорее в качестве жертвенной чаши). На голове у нее своего рода жезл, завершающийся шаром, на котором сидит ястреб; это редкий тип изображения с сильным азиатским влиянием[17].

Атрибуты определенных образов сильно напоминают восток. Нельзя не заметить поучительное сходство с предметами из слоновой кости из Нимруда. Лира напоминает гимнию, прялка и веретено – зеркало, атрибуты азиатских богинь, особенно хеттских, которых греки позже превратили в свою Ананке[18]. Иногда Эфесия изображается одетой, стоя и с угрожающе открывшими пасти животными по бокам. Возникают мысли о владычице зверей, роли, которая приписывается Дориле. Самое древнее животное в ее свите – это ястреб. Похоже, что богиня с ястребом в Эфесе берет свое начало из времен еще до конца восьмого столетия; но изображения происходят из седьмого столетия. Пластинка из слоновой кости периода около 660 года (Th. arch. Artem. pl. XXVI, Nr. 6) дает нам первое изображение в качестве Πότνια Θηρῶν со львами[19]. Невозможно с уверенностью более точно классифицировать эти еще редкие статуэтки, на которых богиня давит на свои груди.

Животные, которых укротила богиня, кроме такого примитивного ястреба, напоминают о востоке. Это лев, водоплавающая птица, змея и бык. Оленеподобных существ, сфинксов и грифов начали изображать позже. Наблюдаются и другие синкретизмы; можно предположить, что Эфесия, единство и множество одновременно, также изображалась с топором с двойным лезвием. Видимо иногда она была богиней-пчелой, богиней с цветком.

Время после Креза представлено меньшим числом находок из раскопок. Сложно отследить развитие образа богини. Поверх слоя храма D были обнаружены куротрофы; это богини-кормилицы, одна рука которых повернута к груди; они могут соответствовать Артемиде-Лето или даже самой Лето. Мы не знаем почти ничего об Эфесии Эндоя. Эфесская картина «очень архаичного стиля», на которой Тимарета, дочь Микона, по данным Плиния (Ест. ист., XXXV, 147) изобразила Диану, утеряна. Скорее всего Диана на этой картине соответствовала Эфесии. Ксенофонт, который видел классическую Эфесию в конце пятого столетия, позволяет понять, что ἓδος, копию которого он создал в Скиллусе, напоминал ксоан. На кистофорных монетах города Эфес или Тралл со 133 г. до Р.Х. уже встречается перепоясанный эллинистический образ. Между тем богиня по-видимому временно приблизилась в Артемиде как охотнице, греческой олимпийской богине; в этом качестве она рассматривалась, например, во времена Скопаса и Праксителя.

Но эллинистическая эпоха породила и распространила новый вид культа и новый очень важный тип пантеистической богини – это «перепоясанная Эфесия», которой в своей работе занимается Х. Тирш. Недавно он начал очень точный обзор известных материалов[20], при чем классифицировал типичную одежду нового времени епандит как составную часть единства азиатской священной одежды. Из какого времени происходит эта новая форма такой большой символической важности и величия? Сравнение с карийской статуей Зевса из Лабранды (изображена уже в установленное время между 351 и 344 гг. до Р.Х. на рельефе Тегеата, приписывается подмастерью Скопаса, который работал в мавзолее Галикарнаса) показало, что она происходит из времени между серединой четвертого столетия и эпохой кистофоров (время завещания Аттала III); многогрудая и перепоясанная богиня, пожалуй, сбросила с себя следы краткосрочной эллинизации, чтобы ей было легче (епандит напоминает таинственный ефод) главенствовать в рамках изображений с сильным восточным влиянием.

Это далеко не единственный случай: уже в эллинистическое время было видно, как целый ряд малоазийских богов, среди них Эфесия, принимали азиатский облик, который мог демонстрировать разные формы. У Кибелы д’Эсте (Вена) и Артемиды Эфесской эта новая одежда иногда состоит только из передника или нагрудного щита, иногда из своего рода облачения, которое удерживалось поясом на уровне бедер и прикрывало только переднюю часть тела и бедра. Но иногда епандит, который одевался через голову, закрывал все тело (это касается Юпитера из Гелиополиса, бога Калаа из Баальбека в первые столетия нашей эры, а также Афродиты из Афродисиаса в Карии). Это неизбежно приводит к изначально прямой и жесткой модели ксоана; она даже перепоясана, что придает ей иератическую жесткость. Ноги закрыты, стопы стоят параллельно, то есть, речь идет об отголосках архаичности, сходстве с древнейшей фронтальностью. Еще важнее: это перепоясывание является символом: одежда без рукавов, которая носится как отделанное покрывало, покрыта аллегорической отделкой; все эти отделки уже известны из архаического сокровища Артемизии времен Креза[21]. Мы снова видим здесь полисимволизм, который я попытался осветить в своих работах о происхождении греческого «политеизма» как самую главную (и как восточную!) характерную черту критско-микенской религии.

Х. Тиршу удалось собрать уже 260 изображений эллинистической Эфесии, хотя собрание все еще не полное[22]; но было бы неправильно пытаться увидеть богиню всюду; многогрудые материнские богини, воплощение Матери-Земли, еще нуждаются в исследовании и классификации. Саму Эфесию изготавливали во всех возможных образах и из самых разных материалов. Фигуры из мрамора, бронзы, терракоты, мозаика, камень и картины приведены в каталоге, который Тирш подготовил с большим старанием, хотя некоторые позиции и стоило бы убрать из каталога.

Эллинистическая и греко-римская Эфесия преимущественно носит на голове высокий калаф и этим напоминает кариатид из Книдоса и Сифноса, богинь Аматонте[23] и хеттских богов процессий Изили-Кая. Калаф украшен символическими изображениями зверей, пчелами, сфинксами, крылатыми грифами и т.д. Во времена Адриана добавилось еще и небольшое изображение храма или другого священного строения. Это строение иногда состояло из трех частей[24], так что в нем при желании можно увидеть указание на тройной неокорат города, на два царских неокората и неокорат богини.

Богиня города преимущественно держит в своих выпрямленных руках, как было доказано[25], храм неокории. Руки Эфесии как символ с самых ранних времен использовались Клидами, этот символ в Эфесе находился на утолщенном венке на голове, иногда вместе с башнеподобной короной. В определенных случаях позади маленького наоса или на тыльной стороне простого калафа появляется пучок лучей. Он может быть в форме круглого нимба или в форме двух полумесяцев, как на статуе с виллы Альбани. Возможно, он напоминает балдахин азиатской Матери-Земли, который уже известен благодаря сирийским цилиндрам.

Многогрудость, если можно применить такое выражение, является мнимой, всего лишь внешним атрибутом, так как это всего лишь украшение епандита[26], это украшение может происходить от тяжелых ожерелий (hormoi) с подвесками, которыми отличались ранние ионические богини. Монеты Эфеса периода со второго столетия до Р.Х. до третьего столетия от Р.Х. отличаются этой отделкой (с чрезмерным подчеркиванием силы), с аллюзиями на плодовитый и питающий характер богини несоразмерно; в любом случае расположенные друг над другом груди не имеют сосков и грудь богини покрыта снизу вверх. Следовательно, эти фальшивые груди являются просто священным украшением, которое подражает египетским и месопотамским статуям с грудями. Эта мысль связана с многочисленными азиатскими изображениями, а также, между прочим, и с тиарой с несколькими вершинами. Дэвид Хогарт самым тщательным образом исследовал различные монеты Малой Азии, на которых имеются такие украшения (ϰληῖδες). Эти накладки (цепи) были, как кажется, связаны с изначально укрощенными животными, которые часто встречаются у ног богини в геральдических образах[27].

Если говорить кратко, то тип Эфесии, даже если он претерпел изменения, выражает один и тот же полисимволизм с самого начала и до позднейших времен. Сложный архаизм, который греки назвали бы варварским, был эпохой простого совмещения и взаимопроникновения образов. Стоящие в ряд или даже соединенные как близнецы идолы, независимые друг от друга, должны как в собрании богов выражать обилие функций божества, которое было прежде всего Матерью-Землей. Затем появилась Артемида, которая временно была адаптирована к греческой сути, но более точные данные о ней у нас отсутствуют. В эллинистическую и греко-римскую эпоху вычурное впечатление от нового искусственного соединенного и перепоясанного ксоана, который широко распространился, указывает на внешнее единообразие. Нанесенные на него символы приходят на смену различиям более ранних эпох. Видно, что изменилось только выражение взаимосвязей. Еще одна констатация: культ всегда был связан с разными функциями Матери-Земли. Разве это все еще вызывает удивление? Ионические религии были очень устойчивы. Изображения Эфесии выражают вечно неизменное этой сложной сущности, которую поэты последующих эпох зачастую представляли как отражение регулярного изменения времен года, но также одновременно и как неизменное по сравнению с изменениями в человеке и нашими мертвыми.

И еще я хотел бы попробовать кратко указать на некоторые торжества культа в Эфесе, который по своей сущности никогда не был греческим, он был пронизан азиатским духом. Богиня Эфеса выделяется не только уникальностью своего святилища и особенностями своего образа. Ритуал ее почитания занимает особое место, в течение продолжительного времени мы считаем его одним из самых сложных, я бы сказал – самым своеобразным среди языческих культур, даже если мы не знаем его, а просто пытаемся разгадать.

Прежде всего верховные жрецы. Артемизион Эфесский – это теократическое господство, в котором Эфесия передавала свои властные полномочия пестрому, вполне азиатскому жреческому двору. Верховный жрец-владыка[28] является евнухом; как при этом не вспомнить о жертве, которой требовала от своих жрецов Кибела из Пессинунта? Впрочем, этот обычай пришел из древнейших времен; оскопление оставалось распространенным вплоть до исчезновения этого важного жречества. Мегабиз – это распространенное иранское имя, его можно сравнить с именами Баттакес и Аттис Кибелы; это официальный титул. Хотя и кажется, что надпись из Приены, единичный текст времен 334–333 гг., и указывает на преемственность по греческому типу, то есть семейную преемственность[29], существует не меньшая уверенность и в том, что в Эфесе выбор верховного священника каждый раз происходил в форме усыновления, это чуждый грекам обычай, который обнаруживается у жриц Амона в Египте[30]. Эта традиция, как и титул верховного жреца, который указывает на персидское происхождение, видимо, пришла в Ионию из иранской Азии. Разрисованная статуя из слоновой кости, предположительно Мегабиза, была найдена в сокровище храма A в Эфесе; она происходит из времен Мермнадов из Лидии, то есть до Ахеменидов. Если в данном случае речь действительно идет о жреце-евнухе, главе культа (критические сомнения вполне могут иметь место), суть этой функции может показаться чрезвычайно примитивной: мягкое, гладкое и улыбающееся лицо несомненно говорит в пользу предположения Хогарта и его сотрудников: на голове у статуи калаф, напоминающий тиару турецких дервишей или камилавку православных священников. На ней длинное азиатское одеяние с рукавами, которое стянуто на бедрах поясом; ее руки касаются крупной цепи, которая как четки лежит на ее шее. Это символ должности предстоятеля и напоминание о клидах изначального ксоана Артемиды. Естественно, облик этого верховного жреца с такими азиатским именем и одеянием должен был претерпеть изменения в течение столетий, даже если мы и не имеем оснований судить об этом. Во время, когда Апеллес рисовал его, он, вероятно, как и его богиня, выглядел больше по греческому вкусу[31]; тогда его преимущественно называли неокором. Но и тогда он видимо сохранил свой характер азиатского жреца, что можно сравнить с лидийцами, которые в Эфесе были предшественниками магов Анахиты. Кроме Ирана Ахеменидов он очень сильно напоминает характерных первосвященников хеттских рельефных изображений, которые также отличались тиарой и длинными одеждами. Привилегия контроля за женской свитой Артемиды была весьма важной, она действовала на протяжении длительного времени и появилась еще до административных задач, которые были характерны для него, когда Ксенофонт и Александр познакомились с Мегабизом. Но ведь многим особенным отличаются и жрицы. Они несомненно назывались корами, девственницами, неокорами, но в первую очередь мелиссами, жрицами-пчелами, и это название указывает, как и в Фере в шестом столетии, не только на теократическую организацию пчелиного роя, но и на гибридную богиню, как ее можно увидеть на подвесках янтарного ожерелья из Камироса (Родос). Пчела, которая в Малье была известна как королевский символ на Крите, много раз встречается на изображениях на объектах сокровища Эфеса; она не менее часто встречается на перепоясанных ксоанах элинистической эпохи[32]. В Эфесе имелись и эссены, «короли пчелиного роя», класс привилегированных жрецов, который в азиатском мире до сих пор известен только по Артемизиону из Эфеса; это был самостоятельный класс жрецов, а не просто обычная культовая общность. Название встречается одновременно на эллинистических надписях и в текстах. Эти эссены во времена Августа превратились в простых священников, они в этом случае занимались управлением финансами или подготовкой праздничных пиршеств, которые всегда сопровождались определенными жертвами. Тогда они назывались гестиаторами или дайтумонами. Но до времен Павсания они должны были соблюдать временное целомудрие; они и дальше напоминают древние сообщества, которые у вавилонян, хеттов и семитов вели монастырский образ жизни. С ними сравнивали иудейскую дохристианскую секту эссенов (эссеев), но было бы неправильно придавать этому сравнению слишком большое значение.

До первого столетия нашей эры, когда экзотические жрецы стали посмешищем для скептиков – впрочем, это может случиться с каждым культом – и материалом для авторов комедий, эти так сильно пронизанные азиатским духом братства обладали большим могуществом. Но не только они подчеркивают негреческий характер эфесского жречества. Не следует забывать о развитии, которое имело место в Артемизионе относительно сохранения торжественных одеяний, предметов культа и литургии службы жертвоприношений, которая всегда сопровождалась музыкой и пением. В Эфесе всегда присутствовали богословы и музыканты, хоры, а также странные служители культа, которых называли акробатами, танцоры на пуантах, о которых напоминают охранительные образы, имеющиеся на вратах героона в Трисе. Участники плясок смерти являются стражами восточного «рая». Акробаты имеются и в Магнезии на Меандре в свите Артемиды Левкофрины, она также была Матерью-Землей, которая превратилась в Артемиду. Танцоров из Котиэума можно сравнить с «Sodales ballatores Cybelae», братством танцоров Кибелы; их танцы напоминают танцы Аттис Реа-Кибелы, преисполненной любви богини, и, возможно, также древние запреты наступать всей стопой при пересечении порога и освященных дворов. В 104 году от Р.Х. во времена известного посвящения C. Vibius Salutaris в Эфесе было не меньше двадцати акробатов. Это маленькое азиатское братство, как и другие, смогло противостоять упорным усилиям греков и латинян по переформированию жречества и культа. Факт символического значения!

То, что касается жрецов храма, распространяется и за пределы братств, то есть на участников мистерий и паломников на празднествах богини. Я в 1922 году исследовал совершенно отдельное сообщество эфесских куретов, которое связано с мистериями Солмиссоса, мистериями Артемиды, являющимися в том числе и в античном мире примечательной редкостью[33]. Благодаря эллинистическим надписям для времени с конца третьего столетия до Р.Х. установлена связь куретов с Артемизионом. Любые сомнения исключены, хотя раньше они были очень сильными; мы видим странную схожесть Артемиды Даитис из Эфеса с Изодаитесом, Дионисом культа мертвых, обычай, который Фрина на свой страх и риск принесла в Афины после поездки со своим возлюбленным Праксителем из Книда в Эфес и Парион. Эллинистическая Артемида Эфесская была связана в Кларосе не только с Аполлоном, но и с погруженным в тайну Дионисом, чья власть после смерти Александра возросла в самих Дельфах, в Делосе и Александрии таким образом, что с тех пор его символы обнаруживаются рядом с символами богини охоты везде, даже в Кампании и в Неми[34].

Дионис и Артемида, боги благополучия, были в греко-латинскую эпоху великими защитниками культа мертвых и направленных на потустороннее надежд. Это касается всего древнего мира от Востока и до Запада. С учетом Кларосского оракула здесь кроется одна из причин, приведшая в итоге к распространению культа Эфесии с одного конца Средиземноморского бассейна до другого. Дионисийские куреты, которых можно сравнить с корибантами, чьим мифическим прародителем был Корибас, согласно преданию отец Скамандера, являются вооруженными танцорами, их можно сравнить с амазонками. Изначально они прибыли в Эфес с Дионисом, которого опекали в его детстве. В македонское время куреты начали заниматься и управлением, когда Пропелаос от имени Лисимаха (302 год до Р.Х.) занял Эфес[35]. Но они оставались – согласно спискам, в большом количестве найденным австрийской экспедицией в 1904 году –[36] Κούρητες.. εὐσεβεις, обозначение святости, которое напоминает о посвященных Самотраки; у них была не только «контора», как бы мы это назвали, в городе: в храме они имели задачи в рамках культа. Они были посвященными, хранителями колыбели Диониса, ликнона, их также можно сравнить с «fanatici» Ма-Беллоне, ведь в их братстве был и ἱεροσαληιϰτής, трубящий в рог согласно своей должности. Он сопровождал танец с оружием, который показывали по поводу мистерий на Солмиссосе, таких странных и своеобразных, что я уже однажды пробовал рассказать о них и дать их описание[37]. Сегодня мы знаем о них все вплоть до мелочей, как минимум что касается эллинистической эпохи.

Здесь я вынужден ограничиться самым важным и примечательным. Было бы слишком пространно рассказывать о всех подробностях этих мистерий и других празднеств Артемизиона, процессий за пределами города (например, Даитис, которые проводились на море) или процессий внутри города на Священной дороге, которая соединяла город Лисимаха с Артемизионом. Характерной была большая панегирия, которая открывала священные игры. С подробностями можно ознакомиться в моих предыдущих работах; это также касается рассмотрения обычной литургии, жертв и сферы влияния богов. В повседневном культе использовалось все, что называли aretai (божественные доблести): божественная сила внять мольбе и исцелить. Артемида также отличается тем, что она «являлась» (Епифания). Также я указываю на собственное рассмотрение важного предания об амазонках, которое я упомянул в самом начале[38]. Все это могло принять в Эфесе кое-где эллинистический оттенок, при этом монашеские братства были преобразованы в управленческие группы, а черты греческой Артемиды, скрытый за ними облик изначальной Матери-Земли, стерлись. Но это было лишь временно и поверхностно.

У нас нет сомнений в следующем: Артемизион Эфесский всегда сохранял восточный характер. Это был удел азиатской Матери-Земли в атмосфере уступчивой готовности к приему, где ионические спутники Андрокла уже около 1045 года обнаружили крито-карийское население[39], что доказано новейшими открытиями Толоса (гробницы в форме tholoi в области Колофона, среди них курган Белеви). Если бы этот курган, как и соседний героон, который связывают с Антиохом II, Теосом или Антиохом III, сохранился для наших исследований, он бы, как я подозреваю, также был бы соответствующим свидетельством. Аттическое влияние могло принести в Эфес элевсинские культы тесмофорий, которые могли выйти на первое место по значительности. Гераклит, базилевс, который мало ценил власть, еще в шестом столетии возмущался смесью восточного «оргиазма», который он наблюдал в религиозных праздниках вокруг себя. Это значит, что Эфес, по-видимому, уже во времена сокровища храма А, построенного амазонками, был центром странной смешанной культуры. Когда ты хочешь возродить жизнь и исследуешь суть множества мелких найденных в иле Кайстроса предметов, можно неожиданно выявить весь изначальный восточный мир: эгейские остатки, египетское влияние, хеттское влияние и временами среднеевропейские следы[40]. Вокруг Упис-Эфесии развернулась ожесточенная борьба за влияние; можно предположить, что она продолжалась вплоть до греческих времен; смесь рас, в которой «варвары» не обязательно были самыми не влиятельными, самыми беззащитными и самыми непопулярными; от фригийских и лидийских времен до ахеменидского периода, из которого в Эфесе происходят маги, издававшие продолжительные жалобные звуки, что зафиксировано и в ночь рождения Александра, когда безумный Герострат поджег своим факелом Артемизион D. Эллинизация Эонии стала ощутимой; тем не менее греко-латинский Эфес остается изолированным островом, городом с персидской сутью в своей радости и порочности. Эллинистические писатели [41] охотно выбирают Эфес, как и Милет, родину «Милетских рассказов», местом, где происходит действие в их произведениях. Господство македонцев, Селевкидов, Лагидов и Атталидов разбивается о священное убежище, оставив только пару следов кое-где. Шум их голосов, их резких раздоров иногда вплетается в музыку и пение; в череде жертвоприношений между плотными благовонными испарениями в гомоне праздников – как во времена войн Митридата – слышится отчаянный вскрик массы убиваемых человеческих жертв и ощущается пряный запах крови преследуемых.

Даже имперский мир не смог ни успокоить, ни латинизировать Эфес, куда со времен Цицерона прибывали чиновники, где в начале последнего столетия до Р.Х. останавливался Марий по пути в Пессинунт в рамках своего legatio libera[42]. Во времена, когда город был провинцией Римской империи, Эфесия смогла под могущественной защитой западных господ, которые из суеверий или из дипломатических резонов сохранили ее мощную защиту, не потерять ничего из своих привилегий. Ее право предоставлять убежище не нарушилось и укрепилось. Ее культ продолжал существовать независимо и несколько по-варварски с точки зрения римлян. И во втором столетии от Р.Х. в Эфесе – на азиатской окраине языческого мира, где было рождено новое будущее – во все еще вызывающей страх богине продолжала жить древняя Мать-Земля Анатолии, которая позднее едва не привела к неудаче миссионерской деятельности Святого Павла (54–57 гг.). Перед храмом таинственной Эфесии автор Откровения, созданного около 95 года, стоял в задумчивости, как и перед расположенной недалеко отсюда церковью. В качестве богини, чьи храмы и святилища со времен Сервия Туллия распространились вплоть до Рима и Марселя, и дальше до Галлии и Иберии[43], она на стороне Диониса и даже на стороне Митры вела последний бой против уже победившего христианства. Исследование влияний, свидетельств и перемен той эпохи открывает многое в чрезвычайно интересной истории религий античности. Сохранила ли Эфесия свое значение вплоть до современности? В эпоху Ренессанса и даже позднее создавались ее скульптуры и картины. Характерным является предание, которое делает палестинскую Марию в Эфесе почти ипостасью Артемиды «Парфенос». Традиция перенесла последнее жилище и даже могилу Богородицы на холмы Солмиссоса, который раньше был целью языческих паломников и местом проведения орибасий Эфесии. Священный Дом Богородицы, который происходит от Метер Орейне, и недалеко от него грот и часовня Девы платанов, являются серьезными напоминаниями о таком живом прошлом Эфесии. Напротив, скромная молельня в горах, где Богородица якобы написала свое достойное почитания имя, вызывает у нас воспоминания о затерянной лагуне, в которой однажды отражались колонны «храма из чистого золота»: дар Эфесии от царя Креза, суеверного владыки золотоносных песков Пактола.

II.

ВЕЛИКАЯ МАТЬ ОТ КРИТА ДО ЭЛЕВСИНА

Второй доклад называется: Великая Мать от Крита до Элевсина. Поэтому мы сначала вернемся из Анатолии в Грецию, а именно на доэллинистический Крит.

Я хочу без обиняков сразу же перейти к сути вопроса и при этом опереться на удивительное место в гимне «К Деметре» этого значительного «элевсинского» или правильнее «аттически-элевсинского» творения, которое Т. В. Аллен, В. Р. Холлидей и Е. Е. Сайкс[44] теперь относят ко второй половине седьмого столетия. Впрочем, мне кажется, что в связи с историческими ссылками к длительной аттическо-элевсинской войне[45] их можно отнести к более позднему времени: времени окончательного завоевания Элевсина Писистратидами[46]. Содержание его таково: Кора была похищена из легендарных полей Нисы. Деметра, разгневанная на богов, причастных к похищению, отправляется на поиски и спускается на Землю. Богиня, одним из имен которой было Ἐπίασσα, то есть «приходящая», так как она пришла в Элевсин в образе старухи (стих 101) (связывать имя с Ἔλευσις, то есть «прибытием» неверно, это просто игра слов). Деметра, одетая как нищенка – такие ситуации популярны в народных сказаниях по всему миру, – садится около Девичьего источника, из которого дочери тамошнего царя Келеоса ежедневно брали воду как пастушки. По просьбе подошедших девушек богиня называет Дос в качестве своего имени (стих 122). Она сказала, что происходит с Крита, откуда ее похитили морские разбойники (стих 125); но, к счастью, смогла убежать от них: «Я прибыла с Крита на широкой спине моря… Меня похитили морские разбойники; после этого они на своем быстром корабле бросили якорь у Форикоса, где многие женщины с материка поднялись на борт…».

Здесь показано путешествие с востока на запад и с юга на север: Крит, Аттика, Элевсин: план путешествия, который наверняка близок к правде[47] и который точно был известен древним до шестого столетия. Было бы очень неосторожным, если бы мы, современные люди, захотели отбросить указание такого рода без проверки; тем более, что Крит, «родина церемониальных обрядов», как мы увидим, издревле имел реальные и непосредственные контакты с Аттикой, ведь оттуда выступил в поход Тесей, победитель Минотавра, а также с Элевсином, который Тесей помогал покорить городу Паллады.

Деметра утверждает, что морские разбойники похитили ее с Крита: приключение, которое также напоминает о судьбе Европы[48]. Любой культ в Греции привязан к определенной местности. Оторвать его можно было только насильно. Существует пример для сравнения; давайте вспомним обращение Аполлона Пифийского из гомеровских гимнов с моряками из Кносса, которых он обнаружил на корабле в открытом море южнее Пелопоннеса. Он посвятил их, против их воли, в жрецы своего храма в Дельфах. Поэтому неудивительно, что богиня говорит о том, что ее похитили (что позднее случилось и с ее дочерью) и именно из «критской богатой округи». Туда «на три раза вспаханную новь» автор Теогонии (стих 971) перенес ее таинственное любовное приключение с Иасионом. Восток еще во времена Теокрита (III. 50) праздновал мистерии, которые касались этого приключения, а Иасиона называли «сыном Миноса».

Уже во времена Вакхилида, в начале пятого столетия, предание о похищении Коры было локализовано на Крите. Среди небольшого количества сведений, которые мы имеем о таких, как утверждалось, хорошо оберегаемых тайнах, на первом месте находится большой гимн к Деметре,[49] потому что он является самым древним литературным свидетельством, дошедшим до нас, и потому что археология, которая так и не смогла опровергнуть его содержание, сегодня его подтверждает[50]. Именно благодаря ему мы, несмотря на такую неосторожную датировку Ф. Ноак,[51] можем перенестись в Элевсин середины второго тысячелетия! Зачастую древние дают современным наблюдателям, которые хотели связать элевсинские мистерии с Критом, если уж не повод, так хотя бы определенное оправдание. Так Геродот (II. 171) сообщает, что дорийцы разрушили все τελεταί доэллинистического мира, которые смогли. И разве Диодор Сицилийский не назвал Крит с уверенностью родиной мистерий (стих 77, 3)? Он таким образом всего лишь передал эхо древней традиции; и Аттика ему в этом не возражала. Около середины седьмого столетия, после уничтожения Цилонидов, сам город Тесея обратился к критянину Эпимениду, чтобы очистить загрязненный город. Это значит, что Крит остался родиной религиозных обычаев катаров. Такими фактами и свидетельствами – а это еще далеко не все – ранее пренебрегали, пока в Элевсине, недалеко от Пропилей и Плутониума, не нашли критскую надпись, а под Телестерионом даже суб-«микенское» святилище. И это еще до открытия Крита Миноса Кносского с его лабиринтом Дедала и его священным Минотавром[52]! Сегодня мы можем видеть древнейший «элевсинский» кернос на Крите, во дворце в Малье[53], и изначальную связь отрицать уже нельзя. Я хотел бы воспользоваться следующим свидетельством, которое вполне можно проверить. Еще в своих работах, опубликованных в REG и RHR в 1927 году, о родине и странствиях Деметры, а также об эпизоде с Баубо в Элевсинских мистериях, были показаны вещи и сделаны утверждения, которые оказались правильными и, как мне кажется, не были опровергнуты полученным в дальнейшем опытом.

Для начала мы коротко остановимся на теме Матери-Земли на Крите, чтобы установить отношение Элевсинии к богине «три раза вспаханной нови», возлюбленной Иасиона. Эта критская Деметра называлась в классической Греции и особенно в Олимпии также «Хаминой», то есть «Хамаи-эуне» («которая спит на земле и отдается любви»)[54]. Элевсинский гимн показывает нам, как Дос на пути из Крита прибывает в Торикос и сразу после этого путешествует как ее ипостась Европа «на широкой спине» моря… или критского быка. Исходной точкой путешествия является великий остров Миноса.

Что мы вообще знаем о критском культе Матери-Земли?

Для рассмотрения мы можем привлечь новейшие открытия, которые существенно расширили наши познания. Но: начало – с Юпитера! Дополнительные исследования нужно проводить в Кноссе, столице Миноса, где имеются более богатые источники, чем в других местах. Прежде всего о великом божестве, которым для доэллинистического народа была Мать-Земля и от которой многие греческие богини, среди них также Эфесия Анатолийская, пожалуй, постепенно взяли черты и тип оргиастического культа. Среди них следует особо отметить Деметру, чье доэллинистическое происхождение П. Мартин Нильссон, к сожалению, так необоснованно поставил под сомнение[55].

В самое последнее время сэр Артур Эванс плотнее всего занимался Великой Богиней Кносской; он осветил все ее самые разнообразные аспекты в своем шеститомном труде «Palace of Minos», который постепенно стал всеобъемлющим руководством по критской археологии. Благодаря ему мы знаем о Матери-Земле Критской как об обнаженной богине, как о Куротрофос; при этом следует особо отметить трогательную и восторженную сторону ее материнского культа, который позднее в Сирии был искажен более сладострастной и банальной сущностью азиатских народов. В 1935 г. сэр Артур особо занимался критской Матерью-Землей в качестве покровительницы игр с быками во дворце и в качестве богини с голубем и колыбелью[56]. Он также придал ей особенное значение как Богине змей, так как змея, особенно на Крите, считалась духом дома и защитником мертвых. В помещениях храма и на первых человеческих изображениях на Крите рядом с Матерью-Землей видны голубь, змея, морские животные и даже двойной топор с солнечным диском. Такие символы натуралистического пантеизма – который мы обнаружили и у Эфесии – позволяют без лишних слов связать культ острова Миноса с широко распространенным фольклором, который сэр Артур (хотя он сначала слишком сильно верил в египетское влияние на Крите[57]) сегодня хочет для восточной части Эгейского моря соотнести с восточным происхождением. А мы сами, даже в восточной части Средиземного моря – включая касситские кудурру и месопотамские печати, – признаем за Критом собственный дух полисимволизма. Но во многих других особенностях своего изначального культа богиня напоминает о востоке. Сэр Артур Эванс постепенно показал это, в том числе совсем недавно и в святилище северо-восточнее Кносского дворца, в котором осыпалась настенная живопись M. R. I. b, вероятно та, которую он назвал «the camp-stool frescoes» (фрески с раскладными стульями). На ней были изображены жрицы Богини-Матери, которые, сидя на своего рода раскладных стульях, парами готовились к ритуальному действию, много позже представленному в элевсинской группе «Мать и дочь» на стеле из Фарсала. Эти жрицы протягивали друг другу жертвенные чаши: мистический жест, сопровождавший жертвоприношение. Он был распространен в Микенах и во многих других местах; теперь известны все последующие процессы[58]. Для этого жертвоприношения могли использоваться и, например, алебастровый кубок, который был найден в пятой из ряда гробниц, известная чаша Нестора и золотое кольцо из Тиринфа с изображением жертвы, которую гении животных преподносят богине[59]. Все эти свидетельства подтверждают религиозный характер таких оргиастических «причастий», праздновавшихся жрецами, которые напоминают о востоке в том числе и своими одеяниями[60]. С востока происходит и обычай во время процессий носить критскую Великую Мать в паланкине, а также многие другие обычаи, которые обнаруживаются на «острове ритуала».

Не нужны дополнительные указания, чтобы показать большое количество подходящих друг к другу аспектов, среди которых и многосторонний культ доэллинистической Великой Богини. Лучше чем где бы то ни было это показано в последнем труде сэра Артура Эванса. На первом месте здесь цель и задача показать взаимосвязи в элевсинской системе культа. В этой связи я хотел бы подчеркнуть важность одной находки, которую я недавно раскопал в Малье, в 45 км восточнее от Кносса, на северном берегу. Во время раскопок, которые проводились там под моим руководством благодаря великодушному пожертвованию госпожи Гекооп де Йонг, у Като-Хрисолаккос был обнаружен целый некрополь. На расстоянии нескольких сотен метров от царских гробниц, которые окружены чрезвычайно необычной и характерной оградой[61], между прибрежными скалами находится длинная трещина, которая служила местом погребения для бедных, сюда трупы просто беспорядочно сбрасывали. В этом некрополе были найдены два произведения незначительного художественного, но неоспоримого исторического значения: ритон в форме женской фигуры Древней Мин. III, такой же как изделие из Мохлоса[62], задуманное просто как поясной бюст; напрашивается сравнение с кикладскими идолами, например, с идолами «в форме скрипки». Позднее вспомнят и о фигурах Анодоса, которые была наполовину погружены в землю. П. Демаржн в своей публикации об этом памятнике[63] – руки здесь неуклюже сложены под грудью – указал на его связь с Матерью-Землей. Находка дает подтверждение того, какой смысл следует приписывать маленьким женским статуэткам, которые так часто находили в гробницах древней эгейской области, иногда парами, и которые называются кикладскими идолами. Это, пожалуй, вечно повторяющееся изображение Матери-Земли архипелага, покровительницы мертвых, которая поит их из своих полных грудей, и одновременно владычицы живой природы, что очень правильно увидел в ней сэр Артур Эванс[64]. Речь идет о распространенном типе, ведь он массово изготавливался как минимум в восточной части Крита, а не, как ошибочно утверждает Мартин П. Нильссон[65], о творении «свободного художественного настроения». Я думаю, что с тех пор факты не опровергли меня. Дело в том, что я в 1930 году утверждал, что представление «ушабти» египетского типа, которая была предназначена для исполнения желаний и потребностей мертвых в потустороннем мире, осталось чуждым для азиатских религий[66]; они особо близки к минойским религиозным воззрениям. Кикладские идолы также не являются «эрзац-супругами» (которых давали мертвым с собой в могилу!), более вероятно это изображения Матери-Земли. Она надзирала над «бедными грешниками» язычества в жизни на земле и после смерти. Именно гробницы Мальи подтвердили общие черты религиозных обычаев и церемоний в честь Матери-Земли, как во дворце, где нашли сосуд кернос, так и в царских гробницах Хрисолаккоса, где на штукатурке изображены маленькие чаши, которые также служили ритуалу «панспермии» – прообразу для Элевсина[67].

Вторая находка, которая была обнаружена за пределами большой трещины в скале в Малье, является еще более содержательной с точки зрения отношений между Критом и Элевсином в аспекте культа Матери-Земли. На выпуклой части фрагмента ойнохойи из M. M. II видны три силуэта, которые перед обжигом были выцарапаны в глине. Интерпретация всех деталей невозможна. Но схожесть главной фигуры (Матери-Земли, чей чувственный характер сильно подчеркивается – треугольник половых органов) с кикладскими идолами несомненна. Груди не подчеркнуты, что встречается и в других местах. Это не единственная точка, по которой это изображение напоминает материалы из гробниц архипелага. Но здесь мы впервые находим критскую богиню изображенную так, что заранее объясняется эпизод с Иасионом, правда, еще так примитивно, что ее вполне можно соотнести с существенными чертами богини плодородия. Как и другие сходные изображения, это также предназначено для того, чтобы привлечь внимание к материнским органам. Неумелый автор хотел изобразить на вазе голую женщину с раздвинутыми ногами. То, что нам сегодня кажется таким бесстыдным, обнаруживается также и в многочисленных микенских фигурах на тронах, изображенных голыми, с расставленными бедрами. Я показал, что на печати из Хараппы[68] времен древнейшей цивилизации долины Инда еще задолго до свидетельств с Крита показана эта позиция, даже еще более подчеркнута изображением ветки, которая, как кажется, выходит непосредственно из органа оплодотворения. Женщине на печати из Хараппы[69] угрожает фигура с оружием в форме серпа, оружие Анат против Мот, это напоминает греческое предание о Персее, который убивает Горгону. Правда, после обезглавливания из ее крови не выросла ветка с листьями, а вышли великан Хрисаор и крылатый конь Пегас. Это положение с расставленными бедрами, возможно, даже если оно пошлое, лучше соответствует инстинкту, ведь оно отвечает религиозному обычаю выставления на обозрение, чтобы способствовать плодовитости животных и почвы. Это обычай, который нам хорошо известен по Элевсину, но он широко распространен во всех частях мира в самые разные эпохи[70].

На изображении на ойнохойе из Мальи мы видим похожую фрагментарную процессию, которая, видимо, направляется к Великой Матери[71]; первая фигура на нем – женщина (груди сильно выпячены). Такой документ, возможно, поправит впечатление слишком большой непорочности и слишком идеалистичного настроения, в которое, как кажется, сэр Артур Эванс впал во время своих занятий культом Богини-Матери на Крите. Фактически из этого культа были изъяты как минимум фаллофории и фаллизм, вероятно, от стыда. Но это было сделано только из-за отодвигания на второй план мужского; в действительности «бесстыдство», если уж это слово можно употребить, было на Крите, в Египте и в Азии скорее пороком богинь, богинь-матерей плодородия, изображение которых в религиозных целях не казалось скабрезным. В любом случае мы благодаря находке в Малье, а также благодаря печати из Хараппы можем наблюдать очень древний обычай оголения на Крите. В результате нам становится понятнее более поздний элевсинский эпизод с Баубо, которая покладисто снимает свою одежду перед Деметрой. В этом эпизоде, как правильно заметил Р. П. Лагранж, простой служанке приписывается то, что сначала было уместно только для богини. Можно вспомнить и сальные шутки Калипсо в «Одисее» о любовных приключениях богинь Олимпа. Она наверняка не забыла приключение богини-матери Деметры, возлюбленной «пастуха Иасиона» под открытым небом на нови; отсюда пошло и ее имя «Хамаиэуне»[72]. Эти религиозные иерогамии уже во времена Гомера[73] вызывали сомнения и неприятие; они давали материал в основном для философов и авторов комедий. Но в мистериях они еще встречаются во времена Теокрита. В Элевсине надолго сохранилась память об ошибочном предании, согласно которому Деметра отдалась Келеосу[74]. Святой Григорий Назианзин в своих обличениях язычества, в которых он, естественно, не мог утверждать ничего ненадлежащего, зная обстоятельства, то есть подготовительное действие Баубо, когда она сняла свою одежду, многозначительно приписал это действие самой Деметре. Следует отметить, что чрезвычайно важная иерогамия завершала ночь второго введения в тайны Элевсина – ночь Эпоптии; вне сомнения чрезвычайно символическая иерогамия, как и использование иеры, освященных половых органов кроме кисты и калафа[75]. Следует подчеркнуть, что рождение «божественного ребенка» в ходе Эпоптии следовало почти сразу после произношения известного выражения сладострастия: «Бримо родила Бримоса». У древних отсутствовало чувство стыда, которое мы установили сами для себя касательно процессов зачатия. Мы далеки от того, чтобы вместе с Рейнахом[76] верить в то, что Афродита «себя показывающая» – как в случае Афродиты Книдской Праксителя, а также в случае определенных архаических Афродит, например из Орвието (Этрурия)[77] – это поведение, которое в качестве «причуды провинциального скульптора» приписано сначала Приапу, Аттис и Гермафродиту, а позднее богине. Сегодня мы видим в этом важнейший и самый основной культовый акт Богини-Матери (кикладской или другой), такой же как прижимание рук к груди. Афродита ἀνασυρμένη александрийского Египта является просто подражательницей; она в своем подражании и близко не доходит до смелости Пасифаи и обнаженных богинь Азии. Подготовительное значение этого ритуального эксгибиционизма сохранилось даже в эллинистическую эпоху. Определенные голые фигурки, которые были найдены в Египте, как правильно установил П. Пердрице, использовались как талисманы от бесплодия[78]. У женщин дельты Нила был так называемый «распущенный» обычай, обычай Баубо, на праздник Хатхор, богини, обнажившейся перед своим отцом. Геродот видел такое действо в Бубастисе (II, 60). Но в этом месте не следует забывать и касательно самого Элевсина о гефиризмах, то есть обмене ритуальными ругательствами, и о разнузданных фантазиях, происходивших из седой древности. Именно их Аристофан так бездумно использовал в своих «Лягушках», хотя он в этой комедии и недвусмысленно ссылается на богиню священных мистерий. В Элевсине карикатурные фигурки были найдены и в самом святилище, хотя это было священное место, где для Греции царили самые возвышенные мысли о бессмертии и о предназначении души.

Я полагаю, что должен по отношению к И. Леви[79]* защитить точку зрения, состоящую в том, что в данном случае речь вообще не идет о поздних эллинистических подражаниях обсценным египетским ритуалам и мифам. П. Демаржн[80] сообщил о, так сказать, до сих пор неизвестных фигурках из Аксоса в музее Канеа, которые происходят как минимум из шестого столетия, где появляется процесс ἀνάσυρμα (анасирмы). Образ обнаженной женщины с раздвинутыми ногами, которая в такой позе занимает место на троне, после эпохи микенских богинь не был изгнан прогрессивной цивилизацией. Мы можем наблюдать это на примере Исиды, богини земледелия, богини «черной земли» Египта, которая в религиозных взглядах греко-римской эпохи приравнивалась к Деметре. В Египте ее также изображали обнаженной, с непристойно раздвинутыми ногами, сидящей на перевернутой корзине[81], – соответствующей корзине мистерий, на которой согласно урне Лователли (в Александрии) или саркофагу из Торре Нова сидит также и одетая Деметра. Изображения такого рода можно сравнить с другими эллинистическими изделиями из терракоты, на которых обнаженная женщина с непристойно раздвинутыми ногами сидит на свинье, животном элевсинской жертвы. Это изображения, которые раньше скорее неправильно приписывали Баубо; настоящие изображения Баубо были найдены в Приене: это демоны-гастроцефалы, живые женские ϰοιλίαι (утробы). – Мы указывали на родственный сказанию о Медузе миф, который изображен на очень примитивной печати из долины реки Инд, найденной в Хараппе. Женщина с раздвинутыми ногами, которую без сомнений следует представлять себе сидящей на земле, напоминает о горгоне со львом, которая была обнаружена на архаической этрусской колеснице в Перудже[82]. Она сидит в простом коротком хитоне, раздвинув бедра, и держит за шею двух молодых львов. Это поза азиатской владычицы зверей, в частности Эфесии, которая также изображалась то обнаженной, то одетой, и культ которой отличался оргиастическими чертами. Здесь слились два очень первобытных образа…

Сегодня мне кажется вообще больше недопустимым ставить под сомнение связи между культами Элевсина и острова Миноса[83]. Они в последнее время дополнительно и блестяще доказаны с достаточной исторической достоверностью благодаря находке микенской вазы с ручками, случайно обнаруженной в углу Малых Пропилей во время раскопок К. Курионитиса и М. Милонаса[84]. На вазе имеется надпись критскими буквами, которые недавно истолковал Г. Милонас. Он даже думает, что вычитал там указание на подарок «Кикеона» Коре, что очевидно является слишком смелым утверждением! Другая констатация: мы сейчас натолкнулись под древнейшим элевсинским Телестерионом на суб-«микенский» храм, один их немногих известных в Греции. К храму в Асине, где А. В. Перссон также нашел надпись на новомикенском языке, которую он интерпретирует как написанную аркадо-кипрскими буквами, и где, как он заявляет (слишком смело), расшифровал имя Посейдона и нереиды Кумовы, теперь добавляется храм Эфеса (восьмое столетие).

Предваряя рассмотрение новых основополагающих археологических находок, я хотел бы отметить, что мистерии двух богинь в Элевсине в общем были более или менее связаны с земледелием[85] и кажется, что без особых изменений схожие обычаи сохранились и в дальнейшем. Это доказывают различные доэллинистические памятники: кернос, который выставлен во дворце в Малье – своего рода круглая плита с чашечками, которая служила для обряда панспермии. Это обычай, который для Мальи в официальном культе для живших во дворце был связан с культом земледелия и одновременно в соседнем царском некрополе в Като-Хрисолаккосе[86] – с культом мертвых. Обычай носить освященные вазы спереди на голове как калаф кариатид – это обычай, который мы прослеживаем до пинакса Ниннионы пятого столетия в Афинах – напоминает (этим вероятно можно объяснить и название «тесмофории»[87]) высокий калаф минойских богинь «со змеями», который иногда украшен изображением животного сверху; он напоминает насесты для птиц, фетиши элевсинских жриц. Когда Деметра в Элевсине сидит у Девичьего источника, она также напоминает богиню микенского происхождения[88] под деревом. Следует напомнить эпизод из упомянутого в начале гимна.

Оба божества, мать и дочь элевсинские, длительное время представлялись почти как две сестры. В этом смысле я толкую известную стелу из Фарсала, несправедливо называемую стелой «двух сестер», которая только своим символическим характером напоминает о культе мертвых; здесь одна из богинь изображена в положении сидя. Я вижу в этом изображение элевсинского осознания, как и в эпизоде, изображенном на так называемом рельефе Даэйры[89] (Геката наставляет сидящую Деметру). Вплоть до времен великого рельефа Ленормана из Элевсина и даже еще на восточном крыле Парфенона «обе богини» очень похожи друг на друга. Поэтому представляется, что эти образы, которые сначала были анонимными, происходят от первобытных пар близнецов, изображения которых попарно были найдены в Текке на острове Крит и которые относятся к «кикладским идолам»[90]. П. Демаржн доказал, что традиция парных изображений имела место и позднее. Представляется, что как здесь, так и там, как на Крите, так и в Элевсине высшими жрецами были женщины. В Элевсине периода расцвета классической эпохи в течение продолжительного времени год назывался по имени жрицы, это напоминание о времени, когда Богиня-Мать была владычицей эгейской области[91]. Сейчас факт, который я обнародовал в 1927 году, кажется несомненным. Я тогда сказал о том, что на Священной дороге у врат Элевсина располагалась площадь, которая называлась Кроконс, «место отдыха», здесь собирались посвященные; они обматывали свои конечности шафрановыми лентами. Название и обычай можно связать с ритуальным сбором шафрана на Крите[92], который нам известен по живописи во дворце Кносса времен примерно 1500 года.

В одном из высказываний относительно перспектив происхождения Деметры[93], в котором я в 1927 году рассмотрел вероятность гипотез происхождения (Египет, Крит и Тессалия), я, как мне тогда казалось, сразу же нашел правильный вариант. С тех пор прошло больше десяти лет. Теперь я могу и хочу привести новые доказательства. Что касается возраста святилища Элевсина, по моему мнению ошибку Фр. Ноак в его труде «Eleusis, Die baugeschichtliche Entwicklung des Heiligtums»[94] сегодня можно отвергать еще категоричнее, чем раньше. Ведь он утверждает, что история святилища началась только в геометрический период! К. Куруниотис и его греческие сотрудники с тех пор без труда получили доказательство того, что начало стены по периметру и внутренних строений на месте Телестериона доходит до «микенской» эпохи[95]. Уже тогда в Элевсине существовало суб-микенское святилище, очень маленькое, с входной лестницей и двумя колоннами внутри. Этот храм был устроен под Телестерионом. Первое строение в Элевсине имеет определенное сходство с древнейшим святилищем A в Эфесе и даже со святилищами в Дреросе (Аполлонион) и Тасосе (Гераклеион)[96]. Сходство Каллихороса (освященный «источник», который упоминается в гимне к Деметре) с круглыми полыми алтарями святилищ Агригента (в храме двух богинь Сан-Бьяджо, в святилище Тиндаридов недалеко от Колимбетры) теперь также дает ценный материал для размышлений. Благодаря открытию «доисторического» Элевсина Куруниотисом и Г. Милонасом[97] теперь в нашем распоряжении имеется настоящее «введение» из второго тысячелетия к руинам классического Элевсина. Находка упомянутой выше вазы конца тринадцатого столетия с надписью критскими буквами – согласно утверждениям кадмейскими – подтверждает эту седую древность, неважно, какое прочтение предлагается[98]. Я напомнил о том, что Элевсин, морская гавань между фиванской Кадмеей и Нисой Мегаридской, сначала назывался Огигией. Название напоминает фиванскую Кадмею, потому что Оксиг был сыном Кадма.

Общая история религиозных идей сегодня ведет, как и археология для Элевсинских мистерий, а также и для других мистерий, к принятию прото-эгейского происхождения, что, впрочем, не исключает более поздних ахейских и эллинистических включений. На мой взгляд О. Керн неправ (и я надеюсь, что обосновал это в достаточной степени)[99], когда он переносит истоки преданий об элевсинской Матери-Земле в такую варварскую Фессалию[100]. Не каждой культуре дано рождать религиозные представления для мира. Я согласен, что имя Дос (гимн к Деметре 122) напоминает равнину Дотий; а в конце гимна действительно имеется призыв к фессалийскому святилищу Антрон (впрочем, это одновременно была и святыня Пароса). Но в любом случае грубые фессалийские культы в известных примерах особенно касательно двух богинь и Асклепия в большинстве случаев являются лишь слабым отблеском критских культов. Наблюдается своего рода «дублет», который был выдуман во времена «нордических» вторжений индо-европейцев[101], чтобы снова укоренить определенные сказания и местные или привнесенные туда обычаи Средиземноморья. Можно предположить, что в Греции никогда не имело места полное прерывание культа, даже во времена дорийского вторжения (Геродот, II. 171). Оно (вторжение) могло вынудить Деметру покинуть Анданию[102] или, например, уединиться в горах Спарты либо остаться в других местах на акрополях в качестве хранительницы путей. Можно взять Фивы, Антелу или Селинус: и так каждый раз, когда мы – вместо культа в болотистых местностях или в низинах (более первобытный вид культа) – встречаем культ на акрополях[103]. Так в самом Элевсине богиня после своего появления у Метанейры требует в гимне (стих 268 ff.): «Пусть же великий воздвигнут мне храм и жертвенник в храме; Целым народом под (очень примечательно) городом здесь, под высокой стеною; Чтобы стоял на холме, выдающемся над Каллихором». В этом месте гимна Деметра сообщила об учреждении для Элевсина места для проведения ее таинств (так называемых ὄργια), архитектурная непримечательность которого может быть связана с предшествующим религиозным преследованием.

Естественно, за обычаями – даже если принять, что они весьма консервативны, хотя и ни в коем случае не неизменны – скрывались религиозные воззрения, которые постепенно менялись со временем. Это касается не только Греции, но также и Элевсина. Стоит вспомнить о том, что в греческой церкви до сих пор используются освященные сосуды, которые напоминают минойский и элевсинский кернос. Но, впрочем, цель применения стала совсем другой. Все перемешалось как в Элевсине, так и в других местах: боги, жрецы, праздники и люди на службе религии. Каждая культура и каждая эпоха должна вносить свой собственный вклад в путь от времен безымянных и внушающих страх первобытных героев, которых называли Теос-Тея, до Иакха, этой аллегории восклицания во время процессий, молодого бога, последнего, который столь заметно несет на себе печать классического и даже символического времени четвертого столетия.

Исследование божественного имени с точки зрения языка привело к таким же выводам[104]. Форма Дос, которая, впрочем, является спорной, естественно, скорее напоминает о равнине Дотий; но это также критская форма ΔΗΑΙ, которая согласно Etymologicum Magnum[105] обозначает ячмень. Известно междометие φεῦ δᾶ, которое, как кажется, означает «Горе, земля!». Возможно, прочная связь между δᾶ с одной стороны, и γᾶ (γῆ) с другой не является достоверной, даже если имеются дублеты, такие как Ἐννοσίδας, Ἐννοσίγαιος, для сотрясателя земли (который также был ее супругом!), и все обычаи сотрясания, бичевания и битья почвы изначально были ритуалами оплодотворения земли[106]. Везде видно, что это как минимум возможно.

Е. Бенвенисте в недавно опубликованной работе, в которой рассматривается невероятная сложность «тирсенско-пеласгской» проблематики, заверил, что «культ Деметры достигает слишком далекого прошлого, чтобы толкование его названия с использованием понятия Матери-Земли было правдоподобным»[107]; но пояснение не представляется несостоятельным, если согласиться, что Γῆ о Δᾶ, как и αἶα относятся к доэллинистическому субстрату[108]. Как и процесс касательно земли, который в фригийском языке обозначался индоевропейским словом δανμαα (ср. греческое χθὼν λᾶ), доэллинистическое обозначение выведено из того же корня Μήτηρ. Эта Деметра согласно Геродоту (источник, который стоит читать и которому зачастую рекомендуется следовать!) была очень хорошо известна на Крите; она входила в число древнейших богинь, почитаемых пеласгами (II. 171). Ее имя действительно является первой составной частью в разных формах, таких как Δαμάτηρ, Δαμμάτηρ, Δωμάτηρ, Δηώ, Δωΐς, которые очевидно являются вариантами одного доэллинистического имени. Сходным образом и у Персефоны было эгейское имя с разными формами, такими как Περσεφόνη, Φερσεφόνεια, которые, возможно, напоминают об убийстве горгоны, а также Φερέφαττα, Πηριφόνα, переход, который не удалось объяснить в достаточной мере, исходя из индоевропейской языковой системы[109]. Аргумент для тех, кто вместе с Виламовиц-Мёллендорф (Glaube der Hellenen, I. 108 ff.) – по моему мнению, по праву, – полагают, что Кора-Персефона должна относиться к доэллинистическим божествам, к которым они относят и ее мать Деметру[110].

В данном месте я ограничился указанием на некоторые совершенно новые точки зрения в рамках очень комплексной старой проблемы. Не стоит снова излагать всю историю Богинь-Матерей на Крите и в Элевсине полностью. Доклада может не хватить для проверки взаимосвязей между островом Миноса и Элевсином.

Но упомянутое в самом начале сказание о морских разбойниках, которое Деметра рассказала дочерям Калеоса у священного источника, у которого она любила сидеть, вероятно, содержит очень много правды. Я не хотел бы с претензией утверждать, что хочу исходить из такой констатации. Формула из математики «quod erat demonstrandum» (что и требовалось доказать) неприменима к религиозной истории, в которой так часто встречаются необоснованные утверждения. Цель желания опираться на доказательства, если к нему стремиться, заключается только в том, чтобы усыпить сомнения, при этом разница в мнениях может возникать вновь и вновь.

Для Элевсина можно представить себе деревенский культ, который сначала был посвящен двум безымянным богиням и представлял собой продолжение сельских культов минойского Крита. Мы знаем, что другой аспект этого культа был посвящен почитанию мертвых[111]. Это объясняется тем, что земля, поверхность которой дает жизненные силы для роста, принимает в свою глубину мертвых. Сон умерших, насколько мы знаем, с доэллинистических времен приравнивался эгейскими народами Крита, и в первую очередь именно ними, к сну зерна, которое погружается в землю, весной оживает и дает ожидаемый рост. Это волнующая вера в человеческое бессмертие, которое связано с предшествующей и преходящей смертью, вера, которую Элевсин принял в себя, развил и привел к славе. Понятно расширение на духовные сферы заботы, которую изначально имел земледелец. Первобытный человек думал прежде всего о пропитании; цивилизованный человек надеется победить смерть. Христианство также использует эту надежду: «Если зерно не умрет», – говорит в элевсинских выражениях известное высказывание из Евангелия от Иоанна XII. 24: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода»: вера, которая в Элевсине заявляет показ собранного колоса, последнюю молчаливую демонстрацию в качестве заключительного акта «дроменон» – сильнейшее символическое и максимально содержательное культовое действие второй инициации, то есть элевсинской эпоптии. – Сама человеческая душа, это священное зерно, которое как Кора временно похищается в ад, представляемый нашей землей, или как семя почивает в комке земли, должна согласно крито-элевсинскому Евангелию умереть, чтобы однажды воскреснуть в духовном мире, мире Деметры, Коры и Диониса. Теперь становится более понятным следующее место в Евангелии от Иоанна: «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную»[112].

Поэтому Элевсинские мистерии (они не до конца развивают и так очень примечательный для полупервобытных народов символизм, который впрочем не стоит представлять слишком сложным) одновременно были хтоническими и эпихтоническими, если можно использовать это выражение. Поэтому дарительница хорошего урожая, элевсинская Мать-Земля ὡρηφόρος, ἀγλαόδωρος (Гимн к Деметре, с. 192) также называлась защитницей мертвых, по Плутарху «Δημήτρειοι»[113]. С эгейских времен в Греции и Азии народы через определенный короткий период сменяли друг друга, как и все мы сменяем друг друга на этой земле. Каждый народ давал парам богов и героев новые имена и соответствующие задачи; но они, изначально безымянные и вызывающие ужас, со временем преисполнялись сочувствия, становились дарителями вечного благословения. На такой почве роскошно развивались мистерии. Греческий город мог пробовать их контролировать; придавать их церемониям официальный характер и даже притянуть их к себе; но в итоге победа осталась за мистериями. Элевсинские мистерии, старшие чем афинские, пережили их надолго: вплоть до уничтожения готами они имели уважаемых последователей в римском обществе. В осенних паломничествах латинские цезари были среди первых. Иногда они даже организовывали для себя посвящение вне очереди. Были ли элевсинские мистерии, в основе которых скрывался культ Матери-Земли, совершенно чуждыми для политических и социальных рамок маленькой Греции? От посвященных требовалось только знание греческого языка и заверение в том, что они не были замараны кровью.

Но мы можем извлечь из этого как минимум один серьезный урок. Вспомним о том, чтó маленькая Греция дала для мировой цивилизации! Началом был культ древней Матери-Земли: обнаженной азиатской богини, богини плодородия для животных и людей, в этом качестве она известна во времена Гомера и показана в «Талисиях» Феокрита. Деметра отвечает за произрастание питательных зерновых культур, но в Греции она приобрела другую, еще более важную черту: она стала любящей и многострадальной матерью[114]. История человечества в самой лучшей своей части – это история определенного количества существенных восприятий, которые можно было бы назвать первородными восприятиями по аналогии с первородными грехами. В этом комплексе восприятий самая большая заслуга людей – это создание почитания материнства. Таким образом Греция сделала возможным христианство и подготовила путь для него. Шартрский собор, один из шедевров нашего французского средневековья, был построен на месте святилища, которое старше христианства: где раньше почиталась Мать-Земля, позднее она была приравнена к Богородице. В Везле языческий культ плодородия также предшествовал культу Марии Магдалины. В древней Греции почитание материнства развивалось вокруг образа Деметры, Mater dolorosa язычества. Предание о похищении Коры воплощает в Греции не только смену сезонов; это явление из понятийного мира земледельца одновременно выражает спасение человеческой души. Данное предание сделало возможным расцвет ощущений, которые связаны с защитой заботливого материнства. Не случайно, что богиня «тесмофорий»[115] сначала смягчила грубый обычай любовного похищения[116], для этого она сама создала первые законы о браке с учетом роли женщины, которые постепенно повлияли на дом и семью[117]. В Британском Музее имеется статуя, на которую я в конце хотел бы обратить внимание: Деметра Книдская; в ней скульптор создал, как было написано, «возвышенный образ Богини-Матери, который посвящен ее вечной скорби об исчезнувшей дочери». Крайняя экспрессия отражена в лике и возведенных горе очах. Кажется, что направленный в пространство между небом и землей, потерянный взгляд под тяжелыми тенями век непрестанно следует за дорогим образом. Какой символ!

Глядя на варварскую сторону примитивных идолов Азии, достаточно измерить всю глубину значения такого образа, чтобы осознать, сколь многим мы еще и сегодня обязаны этой скудной и бедной Греции: она на все времена наделила полнотой и воспитала современное человечество. В маленьких странах – и я рад сказать это в Швейцарии – временами живут величайшие народы!

Рис. 1. Владычица зверей

Рис. 2. Геката в образе «Великой Матери» и ее «служительницы» (на беотийской амфоре)

Рис. 3. Ритон из Мальи, A. M. III

Рис. 4. Великая Мать на ойнохойе из Мальи, M. M. II

[1] R. Dussaud, La Lydie et ses voisins aux hautes époques, 1925. G. Radet, Ephesiaca II, 36.

[2] G. Radet, там же.

[3] Рельеф из Эфеса, ср. F. Noack, Arch. Jahrbuch, XXX. 1915, pl. VI. (около 340 до Р.Х.).

[4] Leonhard, Hittiter und Amazonen.

[5] Ср. служителя Кибелы Аттиса. Покойный П. Graindor в Rev. Arch. 1938, 1. 193 ff. писал, что коры Акрополя являются изображениями предписанных человеческих жертв, которые были принесены богине, только в виде скульптур.

[6] Впервые я занялся исследованиями темы Эфесии в период с 1908 по 1913 год. Под влиянием Поля Фукара, от которого не ускользнуло ни одно из сторонних влияний на религиозные предания Греции (можно утверждать, что он предвидел последующий неслыханный прогресс в археологических изысканиях на Крите и в Анатолии!), я предпринял определенные исследования и раскопки в Ионии. В 1913 году это привело меня к посещению Эфеса и сделало возможными исследования Клариона, «храма-близнеца» – если так будут позволено сказать – Артемизиона, строения, которое было посвящено Аполлону Кларосскому, богу оракула, сестрой и союзницей которого была Артемида.

[7] В древнем городе амазонок (теперь: J. Keil, Österr. Jahresh., 31. 1938, 33 ff.) порт начал заноситься песком примерно в пятом столетии; объемы торговли, которая изначально велась с Сардами и по царской дороге, а позднее стала морской, существенно сократились. Лисимах после смерти Александра принял радикальное решение. Он отказался от борьбы со стихиями и решил переселить людей ближе к морю, вне зоны действия реки, в район холмов Пиона и Корессоса. Этот «новый» Эфес, который был заложен по правильному плану, дает нам множество незаменимой эпиграфической и археологической информации о религиозном оформлении соседнего святилища и о священном городе, с которым эллинистический Эфес соединяли две священные дороги. – Нельзя забывать архаичный Эфес, αἰπὐ πτολίεθρον лидийцев и лелегов, который демонстрировал смешанную цивилизацию краеугольного значения. Но то, что мы знаем об истории богини лучше всего, группируется вокруг нового города Лисимаха и происходит из его развалин (в особенности все тексты о местном братстве куретов). Эти сведения мы получили благодаря развалинам театра, агоры, ворот и храмов нового портового города, который был преисполнен жизни. Он был соперником Милета и стал столицей римской провинции Азия после ее образования. Согласно текстам в нем проживали самые разные народы: месопотамцы, персы, сирийцы, египтяне и, само собой, греки, которые попеременно или вместе составляли круг последователей богини, всегда способный к обновлению. Место встречи для всей Азии. Там кишело от купцов, мудрецов и волшебников, прорицателей и жрецов, ученых и образованных людей, но также от танцоров, флейтистов, гуляк и куртизанок (ср. описание Плутархом торжественного прибытия Антония и Клеопатры). Этот космополитичный Эфес вплоть до эпохи готов в третьем столетии нашей эры оставался религиозным центром и главным торговым городом западной Малой Азии. Следы его общественных зданий, парадных помещений и монументальных аллей в настоящее время, к сожалению, покоятся как и сам Артемизион, на дне покинутой лагуны, где навсегда погребены шум и гам жизни. Но оттуда уже извлечены на свет многие исторические находки – и будут извлечены новые, ведь раскопки еще очень далеки от завершения.

[8] Μél. Glotz, Bd. II, 1932, 839 ff.

[9] К хронологии раннего греческого искусства: Печать с Артемидой из Эфеса: Sitzungsber. d. Akad. d. Wissenschaften in Wien, 8 июля 1931 г. (1932 г.).

[10] Р. Валуа установил, что в Эфесе святыня расширялась путем достройки к ней дополнительных объектов, как это было и в Самосе; ср. REG, XLIX, 1936, 230. Это расширение вокруг основного алтаря, которое, возможно, наблюдается и в Элевсине (Телестерион), также напоминает о халдейской и египетской манере строительства (например, гробница фараона Джосера).

[11] Возраст святынь времен Креза недавно – я считаю это необоснованным – был поставлен под сомнение в работе Э. Лёви (ср. 67, прим. 2). Это великолепный ученый, но, кажется, он плохо разбирается в данном вопросе. Он утверждает, что в Эфесе до храма E, который является Артемизионом Креза (и самим городом), не было других сооружений. Но мнение Э. Лёви опровергается уже просто проверкой архитектурных следов, а еще в большей степени археологическими открытиями. Найденные на месте храмов A, B и C предметы являются свидетельством переменчивой и сложной набожности, а не связанного и самого по себе необъяснимого собрания вотивных предметов. Собрания, которое пребывает в беспорядке. При надежности английских раскопок было бы несправедливым ставить под вопрос длительные последствия религиозной истории. Неужели в Эфесе они более сомнительны, чем в других местах? «Микенские» и «геометрические» святыни, которыми мы теперь обладаем в Дельфах, Асине, Элевсине, Дреросе, Приниасе, Тасосе (Гераклионе), можно mutatis mutandis сравнить с объектами A, B и C; они усиливают впечатление преемственности, хотя и прерываемой потрясениями и невзгодами, которые известны из исторических текстов также и относительно Эфеса.

[12] Ch. Picard, Laographia, 1922, 65 ff.

[13] F. Chapouthier, REA., XL, 1938,125 ff.

[14] Ephèse et Claros, 468 ff.

[15] Ср. также E. Kunze, Kretiche Reliefs; Ejnar Gjerstad, Studies on archaic Greek chronology, II. Ephesos, примечательно из-за точной классификации.

[16] The arch. Artem. pl. XXII. ср. 156–157.

[17] Находятся аналогии ношения иеры на голове на Крите, в Греции и в Этрурии.

[18] P. M. Schuhl, Rev. arch. 1930, II, 58–64: Autour du fuseau d’Ananké.

[19] Ср. для классификации E. Kunze, E. Gjerstad, 1. 1.: 345, 2.

[20] H. Thiersch, Artemis Ephesia, I: Katalog der erhaltenen Denkmäler, in den Abhandlungen d. Gesellschaft d. Wissenschaften zu Göttingen, phil.-hist. Klasse, III. 12, Berlin 1935; Ependytes und Ephod, Bd. VIII der Geisteswissenschaftlichen Forschungen, Stuttgart 1936.

[21] Ch. Picard, Ephèse et Claros, 534 ff.

[22] Cf. Rev. Arch. 1937. II. 146; REA, 38, 1936, 358; 40, 1938, 125 ff. (cf. 128, прим. 1); L. Robert: Villes d’Asie mineure, 18, прим. l. G. Annibaldi: Not. Scavi, 1935, 76–105, cf. 84 ff., no. 9 (Эфесия без головы, найденная в здании на седьмом километре Аппиевой дороги); и т.п.

[23] F. Goethert: Arch. Jahrbuch, 49, 1934. Anz. 70–123 (cf. 89 ff., рис. 8–9).

[24] REA. 40, 1938, 125.

[25] B. Pick: Österr. Jahreshefte, 1904, 1–41.

[26] Ср. уже Meurer: Röm. Mitt. XXIX. 1914, 200–219.

[27] Ephèse et Claros, 532–534.

[28] Ephèse et Claros, 163 ff.

[29] Inschr. v. Priene, 1906, no. 231.

[30] G. Lefebvre, Les prêtres d’Ammon, 1930.

[31] Нельзя с уверенностью сказать, что в нем можно узнать жреца в шкуре леопарда со скульптуры из храма D в Эфесе: Ch. Picard: Ephèse et Claros, 180. Новейшая идентификация М. Х. Тирша: епандит с предположительно статуэткой Мегабиза из Рима также не является более убедительным.

[32] Ch. Picard: Ephèse et Claros, 522–523.

[33] Ch. Picard: Ephèse et Claros.

[34] Ch. Picard: Rev. Arch. 1937, II, 271–273: Artemisia alexandrins.

[35] Ch. Picard: Ephèse et Claros, 280.

[36] Ср. Pöerner: De Guretibus et Corybantibus. Diss. halens. 1913, опубликовано без комментария; cf. Picard, 1. 1. 277 ff.

[37] L. 1. 287 ff.

[38] Ephèse et Claros, 431–450. О значении этих легендарных спутников Эфесии эллинистической эпохи см. также B. Schweitzer: Arch. Jahrbuch, 1936, 158 ff.

[39] Ephèse et Claros, 540 ff.

[40] Ephèse et Claros, 572–589.

[41] Еще позднее. – О романе Ксенофонта Эфесского см. G. Dalmeyda 1926, éd. Budé; о приеме Антония, см. Ch. Picard, 1. 1.

[42] Ch. Picard, BCH, LVI, 1932, 491 ff.

[43] Ch. Picard, Ephèse et Claros, Einleitung, XV ff.

[44] The homeric Hymns, 2. Ausg., Oxford 1936; J.Hranbert, Homère (Hymnes), Ausg. Budé: до 610, 39.

[45] стих 265 ff.; ср. Ch. Picard, Rev. philol., 56, 257 ff.

[46] REG., XL, 1927, 320 ff.; ср. 350 о сложностях датировки текста с упоминанием противоречащих этому взглядов. J. Humbert, Hymnes, 1936, 38 ff.

[47] Мысль связать Деметру с Критом восходит, как минимум во Франции, к работам Р. П. Лагранжа о культах Элевсина, Rev. bibl. XVI. 1919, 157–217; для Германии, ср. E. Neustadt, De Jove Cretico, 1906, 52–55; для Швеции, ср. Axel Persson, Archiv f. Religionswiss. XXI, 1922, 285–309.

[48] Иногда весьма сложно различить Деметру и Европу; очень важно: Деметра с быком и Европа на критском быке; ср. P. De La Coste-Messelière, Au Mus. de Delphes, 153 ff.; W. Technau, Arch. Jahrbuch, 52, 1937, 76 ff. – Было распространено мнение, что тема в Мидее была найдена уже в микенскую эпоху; ср. A. W. Persson, Forsch, u. Fortschritte, 20. Juni 1929; но это спорно; ср. W. Technau, 1. 1.

[49] Этот гимн был переведен заново Г. Меаутисом в труде Les Mystères d’Eleusis, 1934.

[50] Ср. труды Mylonas’: Prohistoriki Eleusis, в Eleusiniaka авторства K. Куруниотиса, 1932, который согласно Филиосу является одним из самых заслуженных исследователей святилища. Того же автора, Ὁδηγός, éd. 1934 (на греческом языке).

[51] Fr. Noack, Eleusis, die baugesch. Entwicklung des Heiligtums, 1927.

[52] Ср. Тесея, намеревающегося убить чудовище с головой быка, на карнеоле (поздней эпохи) из среднего Крита: Sir Arthur Evans, The Palace of Minos, IV. I. 1935, рис. 9.

[53] F. Chapouthier, BCH., 1928, 292 ff.

[54] Р. Валуа вполне оправданно указал на то, что транскрипция прозвища дает первоначальную критскую форму: REA. 28, 1926, 305 ff.

[55] The Minoan-Mycenaean religion and its survivals in Greek Religion, 1927.

[56] Ср. уже Ch. Picard, Rev. archéol., 1928. II. 47–64, где я показал, что доэллинистическая богиня возродилась в «Федре с весами» Некии Полигнота – в лесхе (месте собраний) книдцев в Дельфах.

[57] Ср. об этом, напр., Demargne, Ecole Htes. Etudes Gand, II. Etudes dʼarchéologie grecque, 1938, 31 ff. Я сам, как полагаю, одним из первых указал на важность азиатских влияний; ср. мое дополнительное примечание к G: Glotz, La civil égéenne, изд. 1937, 474 ff.

[58] Ср. идолов Лассити, American Journ. archaeol., 41, 1937, T. XXI, благодаря которым тип богини прослеживается вплоть до субминойской эпохи.

[59] Она изображена и на печати из Хараппы, свидетельстве цивилизации долины реки Инд III тысячелетия до месопотамских Саргонидов; ср. Ch. Picard, Rev. archéol. 1938, II. 5 ff.

[60] Следует вспомнить и о братствах Эфеса, о мистериях Солмиссоса, а также пиршествах куретов.

[61] P. Demargne, BCH., 1930, 404 ff.

[62] R. B. Seager, Expl. Mochlos, 64, рис. 32 и 34 (та же дата).

[63] Mél. G. Glotz, I, 1932, 305 ff.

[64] Pal. of Minos, I. 115, рис. 84; особенно II. 258, рис. 153.

[65] The Minoan-Mycenaean Religion, 124 и 253, прим. 9.

[66] REA, 32, 1930, 97–105, против D. Hogarth, in Essays… presented to Sir Arthur Evans, 55 ff.

[67] Ср. P. Demargne, 1. 1.; в классической Греции можно сравнить чаши на скале святилища критского Геракла на Тасосе и mutatis mutandis «цветочные горшки» псевдо-храма Тесея в Афинах, с моей точки зрения это Элеузинион. Ср. Hesperia VI. 1937, 399, рис. 2; 402, рис. 5; 416, рис. 12.

[68] Rev. archéol., 1938, II. 5 ff.

[69] На другой стороне видны фигуры, которые на Крите назывались «демонами с панцирем» (жрецы-танцоры в образах животных?). На обеих сторонах печати имеется почти одинаковая надпись (на одну букву больше на одной стороне).

[70] Ch .Picard, RHR, 95, 1927, 220 ff,; и также I. Levy, Mél. Franz Cumont, 1936, 817–845. Эта статья подчеркивает как минимум кажущийся больший возраст египетского предания, которое подготовило другие обычаи в Элевсине и гораздо позже в Японии. Мне кажется, автор не прав, когда утверждает, что эпизод с Баубо в Элевсине возник поздно и в качестве подражания египетской легенде о Хатхор, которая обнажается. Я уже доказал, что Баубо и Баубон в Греции были очень древними чувственными демонами, женским и мужским началом; особенно некоторые статуэтки из Приены из четвертого столетия наверняка изображают Баубо. Поэтому недопустимо предположение о том, что «египетский мотив был приписан классической сцене между Деметрой и Ямбой» лишь в александрийскую эпоху.

[71] Ср. оговорки, которые П. Демаржн, Mel. Glotz, 1. 1. 308, делает по поводу своего собственного изложения. Относительно оголения грудей во время церемоний на Крите и сказания амазонок см. выше сказанное об Эфесии; Адониса еще во времена Теокрита оплакивали с оголенными грудями (ср. жительницы Сиракуз, до 135).

[72] Название осталось критским, как было показано ранее (363, прим. 3).

[73] Ср. A. Klinz, Hieros gamos, 1933, и мою рецензию, RHR, 1936, 107–110.

[74] K. Куруниотис полагает, что нашел священный дом; ср. Rev. Arch., 1937, I, 94 ff.

[75] За пределами Элевсина над этой церемонией потешались и превращали ее в посмешище тем, что ее проводили куртизанки (pelike von Syrakus: L. Deubner, Arch. Jahrb. 51, 1936, Anz. 341–342, рис. 5; но из-за этого она не становилась менее важной! Я не могу согласиться с мнением П. Россела (BCH„ 54, 1930, 51 ff. ср. 67 ff.), согласно которому церемонии, которые были связаны с устным признанием синтемы, были частью «предшествующей» инициации: никаких доказательств этого не существует.

[76] Cultes, Mytes, II. 328–329.

[77] Ch. Blinkenberg, Knidia, 209, рис. 88–90.

[78] Terres-cuites Fouquet, 55; ср. Diodor von Sizil. I, 85.

[79] Ср. 368, прим. 3 относительно статьи Mél. Cumont.

[80] Mél. Glotz, 1. 1., 310, прим. 3.

[81] P. Perdrizet, Terres-cuites Fouquet, 26 и рис. 128.

[82] E. Petersen, Röm. Mitt. 1894, 256, рис. 1 и 261–263 (глиптотека в Мюнхене).

[83] Культ двух богинь, будь то мать и дочь либо мать или дочь, был известен на Кипре еще в классическую эпоху: в Кноссе, Гортине, Лаппе, Иерапитне, Лато, Олонте и т.д., в этих последних городах вместе с более поздними культами Элевсины и Илифии М. П. Нильссон, который не желал признавать Деметру в качестве доэллинистической богини (The Minoan-Mycenaean Religion), хотя бы признает Илифию в своем списке богинь, которые старше греческой исторической цивилизации. Но отношения между Элевсией, Элеуто и Илифией являются прямыми и преисполненными значения; ср. Ch. Picard, REG., 1927, 340 – 341. Об Элеутере из Миры в Ликии ср. L. Robert, RHR, 98, 1928, 56 – 59.

[84] Ср. Sir Arthur Evans, Palace of Minos, IV. 2. T. LXIX; и об интерпретации Г. Милонаса, Arch. Ephem., 1936, 61 ff.

[85] Speiser, Die eleusinischen Mysterien als primitive Initiation, Zeitschrift f. Ethnologie, 61, 362 (рассмотрение древнейших элементов элевсинской инициации социологом, который специализируется в области исследований примитивных народов; ср. предшествующую инициацию P. Roussel, BCH. 54, 1930, 51 ff. pl. II.

[86] F. Chapouthier, BCH, 52, 1928, 292 ff., и в особенности P. Demargne BCH. 56, 1932, 15 ff.; 61; H. Goldmann, Eutresis, 20, прим. 5; W. Deonna, BCH., 1934, 52; F. Chapouthier-R. Joly, Etudes crétoises, IV. von Ch. Picard и P. Roussel: Mallia, II⁰ Rapp. 1925–1926.

[87] L. Deubner, Att. Feste, 1932; Arch. Jahrbuch, 51, 1936, Anz. 337.

[88] Ch. Picard, Sur la patrie et les pérégrinations de Démeter, REG. 1927,1.1.

[89] Из Л. Куртиус, и не по праву, Festschrift P. Arndt, 44 ff.; я не могу согласиться с мнением П. Россела (BCH. 54, 1930, 1. 1. 65), согласно которому Й. Райнах прав, когда утверждает, что тайные церемонии нельзя было изображать: против Ch. Picard, BCH. LV, 1931, 11 ff.

[90] Sp. Marinatos, Arch. Jahrbuch, Anz. 1933, 301, рис. 10–12.

[91] Ср. P. Foucart, Les Mystèeres d’Eleusis, 1914, (для этих жреческих фигур женского пола).

[92] Ch. Picard, REG. 1927, 1. 1.; ср. J. Humbert, Hymnes homèriques, 27, который допускает сравнение, при этом его естественно нельзя подозревать в желании связать все в элевсинском культе с Критом. Размышления В. Деонна о возможном значении слова ϰροϰοΰv кажутся мне необоснованными.

[93] REG. 1927, 1. 1. 320 ff.

[94] 1927; за прошедшее время труд был частично опровергнут наблюдениями и раскопками Куруниотиса и его сотрудников.

[95] Ср. Ὀδηγός Ελευσίς, 1934 и в особенности Archiv f. Religionswiss. XXXII, 52 ff. ср. pl. I. рис. 2.

[96] Ch. Picard, Rev. Archéol. 1936, I. 116–118.

[97] Eleusiniaka, 1932; ср. Eleusis préhistor., G. Mylonas (на греческом языке).

[98] G. Mylonas, AJA., XL. 1936, 425 ff.: ваза была найдена у юго-восточного крыла Малых Пропилей, недалеко от Плутонеиона.

[99] REG., 1927, 1. 1.

[100] Artikel Demeter, R. E. (P. W.); Die Religion der Griechen, 1. 1926, II. 1935.

[101] Ср. мою работу о Кипре и гиперборейских легендах, Rev. archéol., 1927, I. 349–360.

[102] L. Ziehen, Archiv f. Religionsw., XXIV. 1926, 29–60.

[103] Y. Béquignon, La vallée du Spercheios 1937. В Греции боги в смутные времена вели себя так же, как и люди!

[104] M. Brillant, Les Myst. d’Eleusls, 1920 по критике определенных дифференциаций, которые П. Фукар делал между Геметрой и Деметрой.

[105] 264, 13.

[106] Ср. мою работу о жестах молитвы об умерших, RHR., 114, 1936, 136–157.

[107] Studi etruschi, III. 249 (имя и происхождение этрускской богини Акависер).

[108] J. Humbert, Hymnes homériques, 30.

[109] J. Humbert, 1. 1. 29.

[110] Отрицательное отношение Л. Р. Фамнелла в Essays in Aegean archaeology presented to Sir Evans, 1927, 21 мне всегда казалось мало обоснованным; ср. REG. 1927, 321, 338, прим. 3, 342.

[111] Ch. Picard, RHR, 1933, I. 150 ff. «Бог» и «богиня» были, в частности в Плутонионе предметом этого культа, в том Плутонионе, где нам Эврипид даже показал костер полубога Капанея, ради которого Эвадна пожертвовала своей жизнью. Эта пара в определенной степени «заменила» пару королей теней.

[112] Упомянуто в G. Meautis, Les Mystères d’Eleusis, Neuchâtel, 1934.

[113] Ch. Picard, Origines polyth. hellén. I. 117. Эфесия защищает также и могилы; к ней в этом качестве часто обращались в надписях на могилах в Малой Азии.

[114] Легенды азиатских богинь Иштар, Анат-Астарты и даже Изиды более чем плотские! Эти царицы сражений мстят, если необходимо, за своих юных убитых возлюбленных; они больше возлюбленные, чем матери.

[115] Относительно этого титула, который не обязательно значит «та, которая приносит законы», ср. дальше вверху по поводу выносимых предметов, и M. Brillant, Les Mystères d’Eleusis, 1920, 136 ff.

[116] Ch. Picard, La Disgrâce des Danaïdes, RHR, C, 1929, 48–84.

[117] Случайно ли, что статуя Бурделя на Хартманнсвайлеркопф так сильно напоминает нам по стечению обстоятельств, которое иногда придает значение произведению искусства, жест критской куротрофы из Мавро-Спелио и некрополь Кносса?