1947 Карл Кереньи Прачеловек и Мистерии

Эранос 1947 

Карл Кереньи

Прачеловек и Мистерии

Из античности к нам – наряду с изображением Золотого века и счастливой близости людей к богам и даже их сосуществования[1] – пришло представление о прачеловеке, о состоянии человечества в его истоках, которое, как представляется, произошло из совершенно другого, не мифологического образа мышления и является противоположным полюсом по сравнению с невероятными представлениями о райских правременах. Лукреций, у которого этот образ представлен в прекрасной, поэтической форме, стал первопроходцем этой темы и в 18 веке инициатором современных эволюционистских представлений о прачеловеке и условиях его существования. Он находится на пути «From the Greeks to Darwin», как назвал путь эволюционистского мышления биолог, палеонтолог и исследователь палеолитического человека Генри Фэрфилд Осборн в конце 19 века[2]. Но Лукреций указывает на праисторию этого мышления и подчеркивает определенные черты, показывающие нам, что даже этот путь и этот образ прачеловека происходят из мифологии.

Если обратиться к пятой книге его труда, где он начинает рассказывать о юной Земле, нашем только что родившемся мире:

780	nunc redeo ad mundi novitatem et mollia terrae arva, novo fetu quid primum in luminis oras
782	tollere et incertis crerint committere ventis.

Я возвращаюсь опять к младенчеству мира и рыхлым

Пашням земли и к тому, что они при начале творенья

Вызвать решили на свет и доверить изменчивым ветрам.

783	Principio genus herbarum viridemque nitorem terra dedit circum Collis, camposque per omnis
785	florida fulserunt viridanti prata colore, arboribusque datumst variis exinde per auras crescendi magnum inmissis certamen habenis. Ut pluma atque pili primum saetaeque creantur quadripedum membris et corpore pennipotentum,
790	sie nova tum tellus herbas virgultaque primum sustulit, inde loci mortalia saecla creavit, multa modis multis varia ratione coorta. Nam neque de caelo cecidisse animalia possunt nec terrestria de salsis exisse lacunis.
795	Linquitur ut merito maternum nomen adepta terra sit, e terra quoniam sunt cuncta creata. Multaque nunc etiam existunt animalia terris imbribus et calido solis concreta vapore; quominus est mirum si tum sunt plura coorta
800	et maiora, nova tellure atque aethere adulta.

В самом начале травой всевозможной и зеленью свежей

Всюду покрыла земля изобильно холмы и равнины:

Зазеленели луга, сверкая цветущим покровом,

Там и породам различным деревьев на воздухе вольном

Дан был простор состязаться в своем необузданном росте.

Как обрастают сперва пушком, волосами, щетиной

Четвероногих тела и птиц оперенные члены,

Так молодая земля травой и кустами сначала

Вся поросла, а потом породила и смертных животных

Множество, разным путем и в условиях разных возникших.

Ибо не могут никак животные с неба свалиться

Или из заводей выйти соленых земные созданья.

Вот почему остается признать, что заслуженно носит

Матери имя земля, ибо всё из земли породилось.

Много еще и теперь из нее выходит животных,

Влагой дождей воплощенных и жаром горячего солнца.

Не мудрено, что крупней были твари тогда, да и больше

Их порождалось, землей молодой и эфиром взращенных.

801	Principio genus alituum variaeque volucres ova relinquebant exclusae tempore verno, folliculos ut nunc teretis aestate cicadae lincunt sponte sua victum vitamque petentes.
805	Tum tibi terra dedit primum mortalia saecla. Multus enim calor atque umor superabat in arvis. Hoc ubi quaque loci regio opportuna dabatur, crescebant uteri terram radicibus apti; quos ubi tempore maturo patefecerat aetas
810	infantum fugiens umorem aurasque petessens, convertebat ibi natura foramina terrae, et sucum venis cogebat fundere apertis consimilem lactis, sicut nunc femina quaeque cum peperit, dulci repletur lacte, quod omnis
815	impetus in mammas convertitur ille alimenti. Terra cibum pueris, vestem vapor, herba cubile praebebat multa et molli lanugine abundans. At novitas mundi nec frigora dura ciebat, nec nimios aestus, nec magnis viribus auras.
820	Omnia enim pariter crescunt et robora sumunt.

Прежде всего, окрыленные птиц разновидных породы

Яйца бросали свои, вылупляясь весенней порою,

Так же, как сами теперь вылезают из круглых запрядок

Летом цикады, ожить и сыскать пропитанье желая.

Тут же земля создала поколения первые смертных,

Ибо в полях и тепла изобилие было и влаги.

Всюду поэтому, где представлялось удобное место,

В почву корнями вцепясь, вырастали утробы; когда же

Влаги стремясь избежать и на воздух выбраться вольный,

Тотчас природа туда обращала все поры земные

И заставляла из них изливаться по жилам открытым

Сок с молоком однородный, как ныне у женщины каждой

Грудь ее после родов молоком наливается сладким,

Ибо питанья приток к сосцам устремляется сразу.

Пищу давала земля, тепло заменяло одежду

Детям и ложе — трава, обильная мягкой подстилкой.

Юный тогда еще мир не давал ни морозов жестоких,

Ни непомерной жары, ни ветров неистовой силы:

Всё ведь растет постепенно и мало–помалу мужает.

821	Quare etiam atque etiam maternum nomen adepta terra tenet merito, quoniam genus ipsa creavit humanum, atque animal prope certo tempore fudit omne quod in magnis bacchatur montibus passim,
825	aeriasque simul volucres variantibus formis. Sed quia finem aliquam pariendi debet habere, destitit, ut mulier spatio defessa vetusto.

Так что опять повторю: очевидно, заслуженно носит

Матери имя земля, потому что сама сотворила

Весь человеческий род и в урочное время извергла/

Всё претворяет природа и всё заставляет меняться.

Тут истлевает одно и чахнет, с годами слабея,

Там же другое растет, выходя из ничтожества к блеску.

Так изменяет природу всего мироздания время,

И переходит земля в состоянье одно из другого:

То, что давала, не даст, а дает, чего не было раньше.

Так Лукреций рассказывает об антропологии в рамках научного учения о возникновении живых существ на Земле. Источник этого учения можно обнаружить с большой вероятностью, ведь оно излагается и в другом месте: во всемирной истории Диодора Сицилийского, греческого историка эпохи Августа[3]. Вероятно, он узнал о ней от Гекатея Абдерского; а тот в свою очередь из работы великого философа из Абдеры, Демокрита, чье научное мышление делает такое учение вполне достойным. Демокрит был большим авторитетом и для Эпикура, и гипотеза об uteri земли и о «молоке», которое возникло для питания первых людей, однозначно передавалась как мысль Эпикура[4]. Он сам был посредником между Демокритом и Лукрецием и ему принадлежало – выходящее за рамки сухого, научного учения Демокрита – также подчеркивание, даже расписывание материнских функций земли, соответствующее скорее мифологической, а не научной картине. У Диодора эти черты отсутствуют; их, пожалуй, нет и у Гекатея с Демокритом. А Лукреций подчеркивает их с большой любовью, так что мы можем сказать, что он соединяет естественнонаучную гипотезу с ее мифологическим фоном, с рассказами о происхождении человечества от Земли как от истинной праматери.

В большом отрывке из Лукреция, где изображается изначальное состояние людей, нужно обратить внимание и на строки, посвященные чрезвычайной плодовитости земли в первые времена. Эти строки радуют дарвинистов[5], ведь говорится о том, что происходил отбор между нежизнеспособными и жизнеспособными существами в пользу последних. Ведь земля исторгала из себя и нежизнеспособных:

837	multaque tum tellus etiam portenta creare conatast mira facie membris que, coorta, androgynem, interutras nec utrumque, utrimque remotum,
840	orba pedum partim, manuum viduata vicissim, muta sine ore etiam, sine voltu caeca reperta, vinctaque membrorum per totum corpus adhaesu, nec facere ut possent quicquam, nec credere quoquam, nec vitare malum, nec sumere quod foret usus.
845	Cetera de hoc genere monstra ac portenta creabat, nequiquam, quoniam natura absterruit auctum…

Много и чудищ тогда земля сотворить попыталась

Необычайного вида и странного телосложенья:

Жено-мужей, не причастных ни полу тому ни другому,

Или уродов без ног, или вовсе безруких, напротив,

Или безротых немых и безглазых слепых, порождая

Даже таких, у кого на теле все члены сцепились,

Так что ни делать они не могли ничего, ни податься,

Чтобы избегнуть беды иль достать то, что было им нужно.

Всяких других создавала она и страшилищ и чудищ —

Тщетно: природа запрет на развитие их наложила.

Здесь Лукреций приближается к учению о «выживании наиболее приспособленных»[6]. Впрочем, это выбор из гораздо более фантастической картины[7]. Подборку, вероятно, сделал сам Эпикур; фрагменты имеются в философском труде Эмпедокла. Он рассказывал о чудеснейшем изначальном росте земли:

фр. 57[8]	Выросло много голов, затылка лишенных и шеи, Голые руки блуждали, в плечах не имея приюта, Очи скитались по свету, одни, безо лбов сиротея.
фр. 58	«…разделенные части блуждали…»

Их разделенность является результатом воздействия одной из двух первопричин Эмпедокла: нейкоса, то есть ненависти. Но уже действует и другая первопричина, филия, то есть любовь, ведь они стремятся к соединению. Результаты деятельности этой первопричины также вырастают из земли:

фр. 61

«Множество стало рождаться двуликих существ и двугрудых, Твари бычачьей породы являлись с лицом человека, Люди с бычачьими лбами, создания смешанных полов: Женщин с мужчинами смесь, с бесплодными членами твари».

Не менее удивительно Эмпедокл начинает свою антропогонию с рассказа о не дифференцированных сгустках, которые огонь выбрасывал из глубин земли (фр. 62,4). Они были такими же, как и существа Лукреция, описанные в приведенных цитатах, которых он называет нежизнеспособными:

847	nec potuere cupitum aetatis tangere florem, nec reperire cibum nec iungi per Veneris res.

Ни пропитанье добыть,

ни в объятиях слиться любовных[9].

Вопроса по поводу того, откуда происходит представление о таких существах, не удастся избежать, разве что мы примем тезис о том, что философ изобретает невозможное, чтобы утверждать: это также было, но оно не могло существовать. Впрочем, также возникает вопрос и о том, существовало ли в греческой мифологии нечто похожее на представление о «целых существах», которые при этом были не готовы, в смысле недоделанные. Остается открытым и еще один вопрос: вопрос о происхождении таких существ, ответ на него нельзя найти ни в философии, ни в классической греческой мифологии.

Лукреций объясняет, что такие мифологические существа, кентавры, сцилла или химера невозможны, а потому и никогда не существовали, а потом переходит к описанию состояния первых людей:

925	At genus humanuni molto fuit illud in arvis durius, ut decuit, tellus quod dura creasset, et maioribus et solidis magis ossibus intus fundatum, validis aptum per viscera nervis, nec facile ex aestu nec frigore quod caperetur
930	nec novitate cibi nec labe corporis ulla. Multaque per caelum solis volventia lustra volgivago vitam tractabant more ferarum. Nec robustus erat curvi moderator aratri quisquam, nec seibat ferro molirier arva,
935	nec nova defodere in terram virgulta, neque altis arboribus veteres decidere falcibus ramos. Quod sol atque imbres dederant, quod terra crearat sponte sua, satis id placabat pectora donum. Glandiferas inter curabant corpora quercus
940	plerumque; et quae nunc hiberno tempore cernis arbita puniceo fieri matura colore, plurima tum tellus etiam maiora ferebat. Multaque praterea novitas tum florida mundi pabula dura tulit, miseris mortalibus ampla.

Та же порода людей, что в полях обитала, гораздо

Крепче, конечно, была, порожденная крепкой землею.

Остов у них состоял из костей и плотнейших и больших;

Мощные мышцы его и жилы прочнее скрепляли.

Мало доступны они были действию стужи и зноя

Иль непривычной еды и всяких телесных недугов.

Долго, в течение многих кругов обращения солнца,

Жизнь проводил человек, скитаясь как дикие звери.

Твердой рукою никто не работал изогнутым плугом,

И не умели тогда ни возделывать поле железом,

Ни насаждать молодые ростки, ни с деревьев высоких

Острым серпом отрезать отсохшие старые ветви.

Чем наделяли их солнце, дожди, что сама порождала

Вольно земля, то вполне утоляло и все их желанья.

Большею частью они пропитанье себе находили

Между дубов с желудями, а те, что теперь созревают, —

Арбута ягоды зимней порою и цветом багряным

Рдеют, ты видишь, — крупней и обильнее почва давала.

Множество, кроме того, приносила цветущая юность

Мира и грубых кормов для жалких людей в изобильи.

Изображение этого первичного состояния до сельского хозяйства и дальнейшего развития человеческой цивилизации приводится в пятой книге труда Лукреция. Согласие с Диодором показывает, что он – а до него его учитель Эпикур – вернулся к трезвому научному источнику, который с очень большой вероятностью приписывается Демокриту. Но при этом образ праматери Земли не становится просто научным представлением о плодородном иле; она остается твердой, как и в греческой мифологии, где богиня Ге или Гея является твердой землей под ногами человека. Первый род людей представляется здесь достойным этой твердости, его жизнь определяется его происхождением; а это происхождение – мифологической традицией греческих ландшафтов, прежде всего Аттики, ландшафта Эпикура. Известная традиция автохтонности заключается в том, что первые предки рождаются из земли родной страны: настоящая мифологема, образность которой еще обнаруживается у Эпикура и Лукреция, хотя ее религиозное значение у них никак не проявляется.

О настоящей мифологеме, а не просто о местной саге здесь можно говорить потому, что политическое ограничение происхождения граждан определенного государства как основание для особой национальной гордости – гордости не пришельцев, а местных жителей, поколениями существовавших тут, – если присмотреться к нему, оказывается вторичным. Ни от греков, ни от римлян не сохранился ни один мифологический текст, подобный началу Библии, в котором бы речь шла об истоке человечества. Разгадкой загадки – своего рода кеннингом, как это называлось в древних северных сагах – наверняка была история о сущности человека, рассказ о его происхождении. Ведь истории о происхождении представляют собой сущность мифологии. Искомая мифологема нам неизвестна; мы можем только гадать о том, какой была такая мифологема изначально. Например, слово homo связано со словом humus «земля»: это особенно четко видно в прилагательном humanus. Мифологема, на которую это предположительно может указывать, вероятно была историей происхождения, в которой праматерью была земля.

Латинское название человека говорит нам больше, чем греческое. Но сказание о происхождении человека имеет греческие корни и в греческой форме взято в римскую литературу[10]. Греческим является народноэтимологическое выведение слова «народ» (λαός) от слова «камень» (λάας), которое имеет место уже в Илиаде[11]. Оно взято за основу в истории о том, что сегодняшнее человечество произошло от выжившей во всемирном потопе супружеской пары, Девкалиона и Пирры, которые бросали себе за спину камни – «кости великой родительницы», как об этом говорит Овидий на языке оракула, заменяя слово terra словами magna parens, что указывает на метаморфозу[12]. Похожая история о возникновении дактилей (Δάκτυλοι Ἰδαῖοι, Daktyloi Idaioi), демонических существ-лилипутов, демонстрирует, что бросание камней также может быть вариантом образования из земли, равного вырастанию из земли: ведь все три действия появляются аналогичными рядом друг с другом. Но материал в данном случае не «камень», а «земля» или «пыль». Но даже когда он является «глиной» (πηλός), и образование особо подчеркивается художником, происхождение от земли в мифологическом смысле является существенным элементом.

Тем, что для греков образование из земли было всего лишь формой происхождения от Богини земли, объясняется то обстоятельство, что роль Прометея как создателя людей в Греции долго оставалась второстепенной[13]. Самое древнее место, в котором человечество называется «вылепленным из глины», является частью той пародии предикации мистерий о состоянии прачеловечества, о которой вскоре будет идти речь[14]: пример того, насколько незначительным представлялось участие Прометея в возникновении человечества из земли. В рассказе софиста Протагора в одноименном диалоге Платона ареной этого сотрудничества – совместной работы богов над созданием живых существ – называется глубина Земли[15]. В обычном мифологическом образе очень важным представлялось отправление наверх или, если посмотреть из другого ракурса, выталкивание всего живого из земли или его прорастание из земли. Также стражи идеального государства должны были верить, что они были созданы и вооружены под землей и отправлены наверх нею, истинной матерью[16], как фиванские спарты, родившиеся из посеянных зубов дракона[17], или аркадский прачеловек Пеласг.

О нем Асий Самосский говорит: «Был богоравный Пеласг среди гор, густо лесом покрытых, Черной Землею рожден, чтобы племя людей прибывало». Пеласг в данном случае олицетворяет пеласгов, легендарных коренных обитателей Греции; и хотя его имя встречается еще в 17 генеалогиях[18], о таком его рождении рассказывается только в Аркадии, видимо, потому, что оно приписывалось не отдельному прачеловеку, а аркадийцам как пранароду. Автохтонность в этом смысле, – то есть рожденность от самой земли, – приписывается не только аркадийцам, и фиванцам, потомкам спартов, но также афинянам и эгинянам. Об афинянах рассказывается, что не только некоторые из их предков, например, Эрихтоний, был рожден землей, но и все «пралюди» вышли из земли Аттики[19]. Происхождение обитателей острова Эгина имело форму метаморфозы. Рассказывали, что Зевс[20] превратил в людей муравьев, чтобы одарить своего сына Эака новым народом. Название народа «мирмидоны» происходит от (μύρμηκες) «муравей»[21], оно помогало представить себе образ пралюдей, выбирающихся из недр земли. В других местах[22] имя праотца «Мирмекс» свидетельствует о такой же антропогонии; даже в самой Аттике, где в комедиях с названиями «μυρμηκες» (Мирмекес) или «Μυρμηκάνϑρωποι» (Мирмекантропои (Люди-муравьи)) появлялись сонмы муравьев. Это ведет даже обратно к Девкалиону и Пирре, ведь «сонмы муравьев» Ферекрата, поэта древней аттической комедии, это их народ, рожденный с помощью бросания камней за спину или без этого, но в любом случае посредством земли.

В Афинах классической эпохи зачастую ссылаются на мифологему автохтонности[23], этому придается патриотически религиозный смысл, когда параллель между женщиной и землей проводится как в восхвалении Афин, приведенном в «Менексене» Платона, и вложенном в уста Аспасии, возлюбленной Перикла. Вот это восхваление (237 d): Разве может земля, коей воздали хвалу сами боги, не заслужить по праву хвалы всех людей? Другой справедливой похвалой будет для нее то, что во времена, когда вся земля производила и взращивала всевозможных животных — зверье и скот, наша страна явила себя девственной и чистой от диких зверей: из всех живых существ она избрала для себя и породила человека, разумением своим превосходящего остальных и чтящего лишь богов и справедливость. Самым значительным свидетельством моих слов является то, что земля наша породила предков вот этих павших, а также и наших. Любое родящее существо располагает пищей, полезной тем, кого оно порождает, что и отличает истинную мать от мнимой, подставной, коль скоро эта последняя лишена источников, кои питали бы порожденное ею. Наша мать-земля являет достаточное свидетельство того, что она произвела на свет людей: она первая и единственная в те времена приносила пшеничные и ячменные злаки – лучшую и благороднейшую пищу для людей, и это значит, что она сама породила человеческое существо. Подобное свидетельство еще более весомо в отношении земли, чем в отношении женщины: не земля подражает женщине в том, что она беременеет и рожает, но женщина – земле. При этом земля наша не пожадничала и уделила свой плод другим. После того она породила оливу — помощницу в трудах для своих детей. Вскормив и взрастив их до поры возмужалости, она призвала богов в качестве их наставников и учителей.

На этом базовом мифологическом представлении – женщина подражает земле, а не наоборот – антропогония Эпикура и Лукреция основывается еще более категорично, чем слова Аспасии. Мудрая Аспасия при этом ссылается на видимое и постижимое опытом, на плодородие земли Аттики и выводит из свойства кормилицы невидимое и противоречащее опыту, в данном случае то, что она породила людей. Предполагаемые эмпирики, Эпикур и Лукреций, выводят из этого безусловно принятого на веру материнства следующее: земля кормила своих детей собственным молоком. Это ближе к мифологии, чем к началам трезвого исследования природы у Демокрита; в подчеркивании отсутствия какого бы то ни было сельского хозяйства ощущается близость мифологемы, которую Аспасия Сократа умышленно обходит молчанием: это мифологема о введении сельского хозяйства Деметрой, Великой Богиней Элевсинских мистерий. Первые люди по Лукрецию были «поедателями желудей», как и первые аркадийцы, первые дикие или одичавшие обитатели Аркадии в исторические времена[24]; то есть те, над кем еще не сжалилась Деметра. Объем и подчеркивание того места, где описывается сырое питание древних людей, у Лукреция говорят о том, что Эпикур вдохновлялся не только Демокритом, но еще и мифологемой религии Деметры. В пользу этого говорит и то обстоятельство, что изображение досельскохозяйственного состояния древних людей, которое у Лукреция является уже в определенной степени идеализированным[25], происходит из уже упомянутой религиозной сферы.

Мифологические сказания о том, как земледелие и элевсинские мистерии – благословение богини Деметры – попали к людям, отличаются в зависимости от того, происхождение одного или второго выходит на первый план. Героическая версия священной истории, которую мы слышим в гимнах Деметре, не говорит о происхождении сельского хозяйства. Гомеровский вариант сказания предусматривает существование мира героев. В таком мире существует мясная и злаковая пища, но отсутствует крестьянский интерес к земледелию. Деметра в печали по своей похищенной дочери Персефоне удаляется из общества богов в свою новую святыню в Элевсине, – так рассказывает гомеров гимн (Тогда золотая Деметра / Села во храме одна, вдалеке от блаженных бессмертных, / Мучаясь тяжкой тоскою по дочери с поясом низким, 302 и далее). И при этом земля теряет свое плодородие, а работа в поле не дает ничего. Человечеству грозит гибель, а богам – отсутствие жертв. После того как Деметра получила свою дочь из подземного царства, к ней прибыла великая мать богов Рея, чтобы возвратить ее на Олимп и таким образом восстановить мировой порядок. Рея ниспускается в Рарион (местность близ Элевсина; автор «Описания Эллады» Павсаний сообщает: «Говорят, рарийское поле первым было засеяно и первым принесло плоды; отсюда обычай – брать с него ячмень, из муки которого приготовляются жертвенные пирожки») между Афинами и Элевсином. При этом рассказывается о его былом плодородии, которое вскоре вернется снова. Но почему важно именно это поле? Об этом не говорится; мы получаем ответ только из другой не-героической версии мифологемы. Впрочем, последовательность обоих даров Деметры остается неизменной и в гомеровом гимне, в рассказе возврат плодородия и учреждение мистерий тесно взаимосвязаны (470 и далее). Мистериями богиня одарила царскую семью Элевсина, которая приняла ее и построила святыню по ее велению: обоснование, которое не связано с другой версией. Подробности имеются в другой версии, происходящей из эпохи не позже пятого столетия до Р.Х., впрочем, она может быть и старше версии, существующей в гомеровом стиле.

Эта другая версия считается древнеорфической. Древней, так как она была уже известна афинянам классических времен (на этом мы еще остановимся); орфической, потому что ее стихотворная обработка приписывалась обоим священным авторам орфической религиозности, Орфею и Мусею[26]. Стихотворная обработка похожа на гомеров гимн, но в данном случае это не значит, что гомеров стиль заимствован: царь и царица Элевсина, которые приняли Деметру в своем доме, не являются частью героической картины мира. В гомеровом гимне царя зовут Келеем, и его имя, значащее буквально «дятел» (латинское «picus»), могло изначально быть именем царя мифологических обитателей леса и пралюдей, например, в Италии Пикус и Фаунус считались царями первых обитателей[27]. Поэты более поздних времен также знают о стесненных обстоятельствах Келея[28], о его бедности, которая вообще не подходит к гомеровому стилю. Этот нарушающий стиль элемент подходит для орфической версии. Там появляется в качестве человека в его досельскохозяйственных обстоятельствах Дисавл, который принимает ищущую свою дочь Деметру, автохтон на тогда еще не обработанной рарийской пашне. Он носит говорящее имя, обозначающее того, кто имеет плохой двор, жалкое жилище и убогий загон для скота[29]. Его жена Баубо, грубое и бесстыдное существо, также с говорящим именем, ведь у Эмпидокла это слово имеет значение «живот»[30]. Сын этой очень приземленной пары прародителей пас тех свиней, которые при похищении Персефоны были проглочены землей, и он смог указать Деметре на след ее дочери[31]. Из благодарности за это Деметра подарила им двухкратное благословение: сельское хозяйство на рарийском поле и мистерии в Элевсине.

Автор орфического гимна к Деметре в этой версии взял кое-что из крестьянско-аттических сказаний, которые собственно не имеют в себе ничего орфического. Культура зерновых – а именно ячменя – была одной из предпосылок мистерий Элевсина[32]. Рассказ о состоянии исторгнутых землей автохтонов до появления сельского хозяйства должен был показать, как тяжело и как недостойно жил человек, пока он не получил дары от Деметры, когда он был еще «не готовым» и не посвященным. Орфическим является тенденциозное использование этой ситуации для поношения непосвященных вообще: они, как все первобытные люди, являются низкими, вряд ли живущими, не готовыми существами. Следы такой предикации мистерий можно проследить еще дальше в раннеклассических, даже архаических временах, когда тяжело живущий первобытный человек Дисавл еще не упоминался вообще. И именно эта предикация объясняет нам, почему орфики подхватили и распространили именно версию элевсинской мифологемы с Дисавлом.

Образцом для такой предикации мистерии – поношение людей с позиции более высокого уровня знаний – может являться уже гомеров гимн к Деметре. Деметра, неузнанная и принятая в дом Келея в качестве кормилицы, хотела сделать Демофонта, самого младшего сына царя, бессмертным, для чего она ночью держала его в огне. Царица, которая увидела это, конечно, не могла понять смысл опасного действия[33]; слова богини с человеческой точки зрения кажутся несправедливыми, справедливыми они являются только с высшей, сверхчеловеческой точки зрения (255):

«Жалкие, глупые люди! Ни счастья, идущего в руки,Вы не способны предвидеть, ни горя, которое ждет вас!Непоправимое ты неразумьем своим совершила».

Гомеров стиль это еще на худой конец может перенести[34], но вполне оправданными слова богини представляются только в связи с той особенной судьбой посвященных Элевсина, о которой упоминается в конце гимна (480/1. Счастливы те из людей земнородных, кто таинство видел. / Тот же, кто им непричастен, по смерти не будет вовеки / Доли подобной иметь в многосумрачном царстве подземном). Орфическая версия гимна к Деметре приближает его строки к обыденному языку[35], но это придает практически-религиозное значение даже этой предикации. Она наряду с невежеством людей также подчеркивает их страдание под тяжестью бытия и таким образом указывает на оба недостатка состояния первобытных людей. Это становится мотивом поношения и может появляться практически только исключительно с подчеркиванием поношения. Пример для последнего случая содержится в одном позднем орфическом дидактическом стихотворении, в котором при перечислении живых существ люди называются после зверей и птиц и характеризуются следующим образом[36]:

Звери, и птицы, и смертных людей никчемное племя,Бремя земли, сотворенные призраки, вовсе невежды,Что ни грядущего зла приближенье смекнуть не способны,Ни отвратить совершенно беду загодя не умеют,(5) Ни добро, когда оно есть, удержать и заметить,Неискушенные, все наобум, без предусмотренья.

В поздних пифагорейских «Золотых стихах» (Χρύσεα Ἔπη, лат. Aurea Carmina) это кратко повторяется, и все же указывается на то, что существует не только множество страданий, но и некоторые, кто знает, как от них спастись (Станет понятно: несчастные люди приносят страданья / Сами себе, они слепы и глухи, хотя им доступен / Путь совершенства, и мало кто знает спасенье от бедствий.) Как один из древнейших философов, Эмпедокл говорил скорее с сожалением, а не с поношением о человечестве в его нечистом состоянии. Но когда Парменид и Гераклит поносят невежество людей, их «глухоту» и «слепость» тоном пророков, то звучит – чисто стилистически – язык орфической предикации мистерий, наиболее значительные и обильные отражения которых присутствуют в том числе и у Эсхила и Аристофана.

То, что эта предикация изначально была направлена против первобытного состояния человечества, то есть против состояния, в котором находятся соответствующие непосвященные, или, другими словами, что здесь состояние первобытных людей изображается как недостойное несовершенство, которое надлежит преодолевать, и как «еще не готовность», становится ясно из «Прометея» Эсхила. Следует особо подчеркнуть, что Прометей не является творцом людей ни по Гесиоду, ни по Эсхилу; говоря точнее, он не имеет отношения к первому этапу творения людей, который согласно представленной здесь греческой точке зрения был вырастанием из земли. Прометей – это бог, который идентифицируется с выросшими из земли. Вероятно, они уже присутствовали в мифологеме о похищении огня, которую инсценировал Эсхил (Цицерон называет ее furtum Lemnium (Лемносская кража)[37]). От Лемнос, идентичной с ее островом богини, родился первочеловек Кабир[38] или они были кабирами во множественном числе[39], сыновья вулканической почвы Лемноса, огненные демоны и фаллические существа[40] одновременно.

Изображение Эсхилом исходит из совершенно не содержащей огня автохтонности. Прометей рассказывает хору, какими были люди, пока он их не усовершенствовал. И он подчеркивает, что такое представление все-таки не является поношением, замечание, которое указывает на существовавшую уже тогда орфическую предикацию, поношение первичного состояния (443):

«Лучше вы послушайте

О бедах человеков. Ум и сметливость

Я в них, дотоле глупых, пробудить посмел.

Об этом не затем, чтоб их кольнуть, скажу,

А чтоб понять вам, как я к людям милостив.

Они глаза имели, но не видели,

Не слышали, имея уши. Теням снов

Подобны были люди, весь свой долгий век

Ни в чем не смысля. Солнечных не строили

Домов из камня, не умели плотничать,

А в подземельях, муравьями юркими,

Они без света жили, в глубине пещер.

(Перевод С. Апта)

Это изображение автохтонности, состояния настоящих людей-муравьев служило примером у более поздних авторов трагедий, Крития и Мосхиона[41]. У них даже появляется буквальное соответствие с орфическим фрагментом о нечистых жизни и питании первобытных людей.[42] Мосхион посвятил теме питания, которая была особенно важной для орфиков, особые строки, так что его стихи и стихи Крития интерпретируются с орфической точки зрения[43]. Они оба обращаются к орфическим источникам после того как Прометей Эсхила ввел в трагедию изображение первобытных людей в тоне орфической предикации мистерий. Фактически все три описания – у Эсхила, Крития и Мосхиона – являются предшественниками образа первобытного человечества, представленного у Эпикура и Лукреция. Нескрываемое поношение в тоне Прометея намекает на религиозное происхождение также без словесного или фактического совпадения с орфическими фрагментами. «Смотреть и не видеть, слушать и не слышать» – это религиозная манера говорить, которая не просто так напоминает язык Библии и одновременно имеет соответствие у Гераклита и Парменида. Литература, которой был свойственен такой тон и которая оказала влияние в том числе и на стиль греческих философов, была лишь одна – орфическая. Также подчеркивание аспектов сна и тени, в котором едины Эсхил и Аристофан, исходит из одного орфического источника. Достижение совершенства в результате посвящения в мистерии в качестве второго и завершающего этапа творения людей.

Прометей Эсхила виндицирует себе этот второй этап и таким образом вступает в ту схему греческой антропогонии, которая уже была обнаружена орфической поэзией при совершенно негативном изображении периода между двумя этапами – между рождением из земли и достижением совершенства посредством мистерий. Мифологема Дисавла демонстрирует схему совершенно четко: мать-богиня первого этапа – это Земля, родившая к животной, непосвященной, несовершенной жизни. Спутницей такой жизни является Баубо. На втором этапе выступает Деметра в качестве матери-богини собственных мистерий и приносит совершенство и посвящение жизни, достойную человека пищу благодаря зерну, которое существенным образом связано с тайной ее мистерий. Мосхион называет в своем описании этого второго этапа – согласно ему этапа совершенно рационально представленной истории человечества – зерновые и вино как признак и средство цивилизации[44]. Убеждение в том, что человек только посредством хлеба и вина стал цивилизованным, появляется в античной литературе снова и снова также без ярко выраженной ссылки на определенные мистерии – мистерии Деметры и Диониса – и придает даже такому дидактическому произведению о земледелии, как «Георгики» Вергилия, определенную посвятительность[45]. Орфическое творчество имело теснейшие связи с мистериями Диониса. Но если в схеме, которую можно реконструировать на основе орфического гимна к Деметре, совершенство дарит сама богиня, для этого должна существовать важная причина; причина, которую, возможно, освещает появление кабиров как первобытных людей, которые должны быть посвящены.

Первые люди греческой мифологии, которые позже перечисляются в гимне в прозе[46], отчасти являются отдельными образами, как элевсинский Дисавл, аркадский Пеласг, беотийский Алалкомен (Алалкоменей), – это похожие на Прометея и Одиссея лукавые прасущества, – отчасти они являются демоническими толпами, как идейские куреты и фригийские корибанты. В этом перечислении Кабир называется в единственном числе в качестве первого человека на Лемносе; но согласно легенде фиванского Кабириона кабиры – это люди начала времен, в число которых также входил Прометей и которым Деметра преподнесла свои мистерии, кабиры[47]: второй четкий пример становления человека из двух этапов. Характерные изображения на найденных в Кабирионе черепках – это и великий Кабир, божественный отец и посвященный муж, а также дикий первобытный человек, практически соответствующий воззрениям Демокрита, Эпикура и Лукреция, с говорящим именем «Митос», «мужское семя»[48]. На них также представлены посвящаемые кабиры в похожих на эмбрионы и одновременно чрезмерно фаллических образах карликов, а также их двойники, пигмеи – карлики греческой мифологии – в не менее гротескно-смехотворных сценах[49]. Мы понимаем смысл этого стиля: так изображаются неготовые, непосвященные. К этим пра-людям, прежде всего пра-мужчинам, посвящение и совершенство приходит только со стороны ведающего мистерии, высшего женского образа.

Нет противоречия в том, что кабиры, с одной стороны, причисляются к мужским духам, сонмы которых сопровождают малоазийскую богиню-мать, к куретам и корибантам; а с другой стороны к идейским дактилям, уже упоминавшимся существам-лилипутам,[50] выросшим из земли. Обе связи вполне имеют смысл и соответствуют тому, что кабиры в существенной степени «не готовы». Демонические существа-служители, куреты и корибанты, были не менее мужскими и похотливыми существами, чем дактили, хотя они – в примитивном культе – являются духами, которые хотят быть рожденными великой матерью, и в этом состоянии до рождения должны быть призрачно-несовершенными. Но Дактилои Идаиои – «идейские пальцы» – видны как выросшие из земли или образованные рукой Богини фаллические образы. Они были служителями и сопровождающими Богини-Матери[51], в качестве пракузнецов они вряд ли имели менее огненную природу, чем лемнийские кабиры, но все же были просто «дактилои», просто члены, а не огненные существа. То, что они демонстрируют в чистой форме, это автохтонный «первобытный человек», как его представляли изначально.

Это мифологический материал, из которого могла быть образована антропогония, как у Эмпедокла, согласно которой отдельные члены вырастали из земли. В культовой жизни этому материалу соответствовало учение о том, что непосвященные – это неполные люди; в представлении о праистории человечества при этом возник образ состояния первобытных людей, каким его, например, описывает Прометей Эсхила. При полной научной и человеческой оценке этого материала обращает на себя внимание устанавливающий принцип, который и придает смысл всему материалу: не только греческая точка зрения[52] о том, что для становления человека из первобытного человека необходимо второе формирование, творение или рождение. У греков этим вторым формированием было освящение хлебом и даром мистерий, на котором согласно этой точке зрения в не меньшей степени, чем на земледелии, построена вся цивилизация. Человек приходит из земли, но человеком он становится только на втором этапе своего создания: посредством завершения со стороны Деметры или Прометея, причем для этого второго этапа необходимо особое посвящение[53], чтобы он не стал просто источником нового страдания.

[1] Hesiod, Erga 10S fl.; fr. 82 Rzach; см. также KERENYI, Die antike Religion 154 ff.

[2] Осборн, From the Greeks to Darwin (1874), приведено В. А. Мерриллом в его комментарии к Лукрецию (Нью-Йорк 1907) к V 787; см. также E. E. Sikes, Lucretius Poet and Philosopher, Cambridge 1936, 144 и The Anthropology of the Greeks, London 1914, 53 ff.

[3] K. Reinhardt, Hekataios von Abdera und Demokrit, Hermes 47 (1912), 492 о Диодоре I 7, 8.

[4] Censorinus De die nat. 4, 9; Usener, Epieurea 333.

[5] См. Sikes, The Anthropology of the Greek 107, 12 и C. Bailey в комментарии к Лукрецию (Oxford 1947) к V 837-854, стр. 837.

[6] Конечно, речь не идет о «выживании наиболее приспособленных» в смысле Дарвина, как с полным правом отмечено в Sikes, The Anthropology of the Greeks, 53.

[7] См. кроме уже приведенных комментариев к Лукрецию также комментари Ernout und Robin к V 837 ff. и 855-877.

[8] По H. Diels, Fragmente der Vorsokratiker, 5. Aufl., herausgegeben von W. Kranz, Berlin 1937.

[9] Существа Эмпедокла являются не антропоморфными, и они бесполы (фр. 62, 7/8). Указание на «Пир» Платона 189 e (J. Burnet, Early Greek Pholosophy, London 1930, 243, 2) неправильное.

[10] См. L. Preller, Die Vorstellungen der Alten, besonders der Griechen, von dem Ursprünge und den ältesten Schicksalen des menschlichen Geschlechts, Philologus 7, 1852,1 ff. и в «Ausgewählten Schriften» 1 ff.

[11] XXIV 611, см. Tümpel в P.-W. Realenc. V, 1, 266; Пиндар добавляет к рассказу о Девкалионе и Пирре и их дочери Протогенее, Ol. IX 44: К городу Протогении, / Куда рок Зевса, быстрого в громах, / Низвел с Парнаса Девкалиона и Пирру / Выстроить первый дом / И родить, не всходя на ложе, / Каменный род, см. Гесиод фр. 115 Rzach. На основании собственных рассуждений Гюнтерт, Labyrinth, Sitz.-Ber. Heidelberg 1932/33 1. Abh. S. 39, считает этимологию даже в определенном смысле правильной: Согласно этому ксаои были изначально доиндогерманскими народами, «хозяевами каменных крепостей».

[12] Met. I. 2; vgl. Usener, Die Sintflutsagen, Bonn 1899, 43.

[13] Поэтому интерпретация архаического и классического образа Прометея может не учитывать эти черты. (Verl. Prometheus, Alb. Vig. N. F. IV, Zürich 1946, S. 12). Также следует отдельно рассмотреть создание женщины; см. Aisch. ir. 359 и Soph. fr. 441 (aus einem Satyrspiel, vgl. C. Robert, Pandora, Hermes 49, 1914, 35). Оба места, пожалуй, касаются этого. Но в систематической мифологии у Апполодора I 7,1 уже говорится следующее: «Прометей, смешав землю с водой, вылепил людей», см. места в Frazers Apollodorus z. St. und C. Robert, Die antiken Sarkophagreliefs III, 3, Berlin 1919, 136 ff.

[14] Aristophanes, Ar. 686, см. внизу стр. 66.

[15] Платон. Протагор. Было некогда время, когда боги-то были, а смертных родов еще не было. Когда же и для них пришло предназначенное время рождения, стали боги ваять их в глубине Земли из смеси земли и огня, добавив еще и того, что соединяется с огнем и землею.

[16] Платон. Polit. 414 e, A. Dieterich, Mutter Erde, Leipzig 1913, Nachtrag S. 130.

[17] См. Apollodor III 4, 1.

[18] См. «Pelasgos» J. Krischan в P.-W.

[19] Изобразительную интерпретацию «подавания наверх» мы видим на аттической терракоте с Афиной, богиней Ге, которая подает Эрихтония наверх, и с Кекропсом, чье тело наполовину змеиное, Archäol. Zeitung 1873, Tat. 63.

[20] Hesiod fr. 76 Rzach; Ovid Met. VII 523 ff.

[21] Возможна этимологическая взаимосвязь, см. J. Schmidt „Myrmidones“ в P.-W.

[22] Также в Коринфе и в Элевсине, см. Wilamowitz, Aus Kydathen, Philol. Unters. I, Berlin 1880,146; J. Schmidt s. V. «Myrmex» в P.-W.

[23] См. Herod. VII161; Thukyd. I 2, 5; II 36,1; Eur. Ion 29; fr. 360, 8; Aristoph. Vesp. 1076; Isokr. Paneg. 24f.; Panath. 124f.

[24] См. оракул у Herold. I 66; Paus. VIII 42, 6.

[25] См. комментарии Ernout-Robin и C. Bailey к Lucr. 925 II,

[26] Orph. fr. 49 Kern; Malten a.a.O. 417 ff.

[27] См. J. E. Harrison, Themis, Cambridge 1912, 101 и Verf. Gnomon 10, 1934, 137.

[28] Verg. Georg. 1165; Ovid Fasti IV 507 fl.

[29] См. Malten a.a.O. 431.

[30] Fr. 153 Diels, см. H. Diels, Arcana Cerealia, Miscellanea Salmas, Palermo 1907, 10.

[31] По Clem, Alex. Protr. II 17,1 (Orph. fr. 50 Kern) этого сына звали Эвбулеем; по Paus. I, 14, 3 (fr. 51) Эвбулей и его брат Триптолем были указателями пути. Согласно известной аттической традиции богиня была благодарна главным образом Триптолему (см. E. Schwenn в P.-W. s.v. «Triptolemos»), который согласно своему имени должен быть не пастухом, а пра-воином, чьи дикие обычаи были укрощены дарами богини. Указание на войну в гомеровом гимне к Деметре осталось в связи с младшим братом Тримполема, Демофонтом (265-67 «Многие годы пройдут, и всегда в эту самую пору / Будут сыны элевсинцев войну и жестокую свалку / Против афинян вчинять ежегодно во вечные веки»). Ztg. 43,1885, 175.

[32] С этим сегодня согласны все толкователи элевсинских мистерий. 101 ff; Verf. in Jung-Kerenyi, Einführung in das Wesen der Mythologie, Amsterdam 1941, 164 ff. и A. Breiich in der Zeitschr. Doxa, Rom 1948, 77.

[33] Имеет ли место аналогия с судьбой зерна, см. in Jung-Kerenyi, Einführung 165 ff.? Пожалуй, на этот вопрос следует ответить отрицательно.

[34] См. Od. I 32 II., где люди упрекаются не в невежестве, а в дерзости.

[35] Orph. fr. 49, 95 Kern.

[36] Orph. fr. 233 Kern.

[37] Tusc. disp. II 10, 23.

[38] Так в языческом тексте о различных первобытных людях разных местностей у Hippol. Ref. V, 6, 3 II.

[39] См. Bapp в Roschers Lexikon III 3040 f., который с полным правом подчеркивает связь лемнийского культа со сказанием о потопе.

[40] Касательно этого аспекта лемнийских кабиров см. C. Fredrich, Lemnos, Ath. Mitt. 31 (1906) 77 ff.

[41] Kritias, Sisyphos fr. 1 Nauck; fr. 25 Diels; Moschion Ir. 6 Nauck; Stob Ecl. 18, 38.

[42] Fr. 292 Kern.

[43] См. Kern Orph. Fragm. S. 303 ff.

[44] Fr. 6, 23-25.

[45] Verg. Georg. I, 7:

Liber et alma Ceres, vestra si munere tellus
Chaoniam pingui glandem mutavit arista,
Poculaque inventis Acheloia miscuit uvis…
Либер с Церерой благой! Через ваши деяния почва

Колосом тучным смогла сменить Хаонии желудь

И обретенным вином замешать Ахелоевы чаши!

В конце второй песни тон поэта поднимается даже до своего рода предикации мистерий (458):

O fortunatos nimium, sua si bona norint,
Agricolas…
Трижды блаженны — когда б они счастье свое сознавали! —

Жители сел…

и 490-93; см. Hymn. in Cer. 480; Pind. fr. 121 Bowra; Soph. fr. 752 Nauck и E. Norden, Agnostos Theos, S. 100,1.

[46] У Hyppol. Ref. V, 6, 3 ff., приведено вверху прим. 59.

[47] Paus. IX 25, 6; см. также автора Mysterien der Kabiren, Eranos Jahrbuch 1944 и Die Geburt der Helena, Alb. Vig. N. F. III Zürich 1945, 63 ff.

[48] Wolters-Bruns, Das Kabirenheiligtum von Theben I Berlin 1940 Tf. 5; O. Kern, die boiotoschen Kabiren, Hermes 25, 1889, 7.

[49] Wolters-Brun, Tt. 27 ff.

[50] См. вверху S. 54 с прим. 4.

[51] Ap. Rhod. 1127 mit Schol.

[52] Приведена как минимум одна совершенно точная этнологическая параллель: Strehlow und von Leonhardi, Die Aranda und Loritja-Stämme I 2, S. 4 ff.; 11 S. 3, zitiert von Söderblom, Das Werden des Gottesglaubens 1926, S. 150. Согласно верованиям австралийских аборигенов непосвященные являются бесформенными образованиями, они приобретают готовый вид только под воздействием мистерий.

[53] Сказано Кранцом и Рингом, см. Verf., Prometheus, S. 77 f.